| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Я видел только отдельные домики у разъездов и полустанков, да и многие из них не выглядели заселенными. Как я читал, в этой долине часто бывают очень сильные ветры, поэтому она совершенно непригодна для жизни. Поэтому же Великий Шелковый Путь никогда не проходил через Ворота. Для поездов ветер относительно безопасен, а для вьючных караванов он делает дорогу непроходимой.
Через Джунгарские ворота до войны проходила казахско-китайская граница. В Достыке и Алашанькоу с казахской и, соответственно, китайской стороны были большие станции смены колес. Но Ворота, как я уже говорил, место неуютное. Поэтому, после потери смысла границы, обе станции закрыли, шестидесятикилометровый отрезок Достык-Цзинхе перешили на советскую колею, а новую станцию построили в Цзинхе.
Как мне показалось, я заметил место, где были старые станции — большие ровные площадки точно на уровне насыпей дороги. Эти площадки поросли густым бурьяном, и где-то местами среди него торчли столбы и остатки стен.
В Цзинхе нас снова ждала большая нервотрепка. Процедура переобувки была длинная. Выйти и выглянуть из вагона было невозможно, зато в сам вагон запросто могли заглянуть. Но и здесь все обошлось. Еще не было полудня, когда наш поезд продолжил движение на восток.
За время поездки по Турксибу, тетя Лена смогла худо-плохо откалибровать свое инерционное счисление. По ее расчетам получалось, что мы должны быть в Урумчи к вечеру, но, скорее всего, еще засветло.
Командир все-таки был не очень рад тому, как мы принимали предыдущие решения, поэтому мы стали планировать следующий шаг заранее. У космонавтов в планшете были относительно свежие снимки Урумчи, в том числе и его железнодорожных узлов. Логично было предположить, что состав с пустыми вагонами погонят на сортировку. Командир постарался запомнить план станции Урумчи Западный, которая нам показалась наиболее логичным кандидатом на роль сортировочной. Также он постарался заставить запомнить эти же сведения и меня — командир не был уверен, что сможет правильно сориентироваться при движении в двумерном пространстве.
Мы искали что-то, похожее на новосибирский и иркутский грузовые обходы, но найти не смогли. Основной ход Лансиня шел по городу одной извилистой линией, проходя через самый центр. Судя по топологии сети, товарняки должны были проходить через пассажирские станции без всяких обходов.
Подумав, я должен признать, что места для грузового обхода в Урумчи просто нет. Центр города находится между отрогами Боро-Хоро и Богдо-Шаня, в устье ущелья одноименной реки. Лансинь подходит к городу с запада, вдоль склонов Боро-Хоро, а потом ныряет в ущелье. Оттуда он снова поворачивает на восток, к туннелю под перевалом Даваньчэн. Обойти Урумчи можно только туннелями под предгорьями Тянь-Шаня. А это даже для времен экономического чуда, я думаю, выглядело экстравагантно.
Богдо-Шань, кстати, если вдуматься, забавное название. Двуязычное, вроде Красноярска или Северобайкальска. Богдо — священный по-монгольски, а Шань — гора по-китайски.
Название Лансинь носили две разные линии, соединявшие Ланчжоу и Синьцзян: построенная при Мао старая дорога и скоростная пассажирская магистраль, проложенная при экономическом чуде. После войны, потребность в перевозках, в целом, снизилась, и у протектората остались средства на поддержание только одной дороги. Великолепные бетонные эстакады скоростной магистрали не были рассчитаны на вес товарняков, поэтому выбор оказался очевиден. Для нас это было хорошо, потому что скоростная линия проходила довольно далеко от Миньциня.
Также нам надо было обсудить, по каким критериям мы могли выбирать вагоны, идущие дальше на восток.
Насколько я знал, главным предназначением Лансиньской магистрали после войны стал вывоз металлолома со Средне-Китайской равнины. Урумчи был для него первым и главным местом назначения. На севере Джунгарской котловины были месторождения угля, который и использовался для переплавки железного и стального лома. Лом цветных металлов везли дальше, в казахский Джезказган, и даже на Урал. Да и немалая часть черного лома уходила на переплавку в Новокузнецк.
Это суждение приводило нас к неприятному выводу: лом везут в полувагонах или на платформах. Получалось, что нас ожидало длительное путешествие под открытым небом. Разве что, дождь нам не сильно угрожал: значительная часть маршрута проходила по пустыне.
Я пытался подумать, что могли бы везти с востока в Урумчи в крытых вагонах. Вроде, некоторые варианты приходили мне в голову. даже плодородная Джунгарская котловина не могла прокормить многомиллионный город. А значит, туда могли везти те же яблоки, рис в мешках или какие-нибудь консервы. Но Урумчи был крупнейшим из оставшихся на довоенной территории Китая промышленных центров — а значит, вряд ли крытые вагоны шли обратно порожняком.
Командир убедил меня, что для нас сейчас главное — это выбраться из крупного узла, откуда мы легко могли уехать в неверном направлении. На Лансине, где до самой нашей цели не было узловых станций, мы могли пересесть в другой вагон и даже в другой поезд. А значит, сейчас нам надо было принять за основу самый надежный критерий, и не отвлекаться на другие соображения. Если только не обнаружатся какие-то новые факты.
Сформировав план ближайших действий, командир явно расслабился. Он откинулся на пол вагона, заложив руки за голову, некоторое время полежал так, а потом неожиданно сказал:
— Лен, слышь, что я думаю. А давай на "Алиску" кливера поставим?
— До "Алисы" нам еще добраться надо. — мрачно ответила тетя Лена.
— Так я и говорю, когда доберемся. Мне на этом корыте под кливерами очень понравилось. А то нам на боковых постоянно лектричества не хватает. А этот бодренько так идет...
— А бушприт куда? В гарпунную шахту?
— Зачем в шахту? — удивился командир. — Три бушприта поставить, на радиусах мачт. Вот так вот. — он показал три растопыренных в трех измерениях пальца.
— А это идея. — согласилась тетя Лена. — только это же сколько веса...
— Можно еще ванту впереди треугольником протянуть, для жесткости. Тогда их можно на изгиб облегчить. А когда мы приз сдадим, нам и углепластик копейки будет. Он-то вообще как перышко.
— А жилой отсек как выпускать будем?
— Ну ты же у нас инженерный гений, прикинь чего-нибудь.
— Ага. Ты вот думаешь, а я прикинь, значит...
Но идея ее, похоже, заинтересовала, потому что она достала планшет и начала что-то в нем рисовать. Командир сел и пододвинулся к ней, заглядывая через плечо.
После Цзинхе дорога стала двухколейной, но некоторое время шла по сухой степи у подножия безлесных гор. Но потом вдруг начались обжитые места. Мы проезжали сады, полосы какой-то дикой или полудикой растительности, заросшие кустами широкие поймы вокруг полусухих русел. Часто мелькали перроны электричек, вдали виднелись крыши жилых кварталов и даже вывески торговых центров. Сами электрички мы тоже несколько раз встречали.
Здесь я впервые увидел новый вид тополей. Это явно были тополя, с вытянутыми вверх кронами, похожие на те, что называют "пирамидальными". Но стволы у них были совсем не такие, как у привычных мне тополей — светло-серые, мощные, очень гладкие и прямые. И сами деревья были выше и как-то крупнее тех, что растут в городах Сибири.
За деревьями поднимались снежные вершины Боро-Хоро, одного из хребтов Восточного Тянь-Шаня. Все, как обещал туристический сайт про речки и цветочки.
Нашелся и колорит нацменьшинств. Я с удивлением заметил на вывеске довольно крупной станции знакомое название: Куйтун, только написанное латиницей. На Транссибе мы проезжали станцию с точно таким же названием.
Потом я узнал, что, хотя большинство коренного населения Джунгарии тюркоязычное (откуда и название Восточный Туркестан), но числятся среди жителей и монголы. И встречаются монгольские топонимы. По-монгольски, да и по-бурятски, Куйтун — это "большой мороз". Зимы в Джунгарии, и правда, довольно суровые.
Как и показало счисление тети Лены, к Урумчи Западному мы подъехали еще засветло. Время было не самое для нас удобное. Вечерние сумерки — все-таки активное время для современных людей. Полицай к вечеру больше профилирует народ, чем даже днем. А мы-то для профилирования стали самым первоклассным объектом — европеоиды в стране, населенной уйгурами и ханьцами с примесью монголов и казахов. Почти как тот волочащийся по земле парашют.
Надежда была только на то, что обычные подданные на бичей не особо заглядываются, и часто фильтруют подсознанием то, что совсем уж не укладывается в рамки. Ну и, конечно, на сумерки и измазанные копотью лица.
Контактов с местным населением нам надо было избегать всеми силами. Поэтому план командира показался мне еще разумнее, чем раньше.
Мы остановились на путях, которые шли вдоль главного хода. Локомотив сразу отцеплять не стали, похоже, пропускали кого-то. Это было удобнее всего, поэтому мы сразу стали планировать высадку. Жаль только, соседние составы не подходили под сформулированный нами критерий.
Тетя Лена выставила в дверь камеру и тут же убрала ее. Вдоль состава, от головы, шли обходчики, простукивая буксы.
С одной стороны, это было хорошо: это означало, что мы простоим тут, хотя бы, несколько минут. С другой стороны, выскакивать прямо перед обходчиками или сразу у них за спинами было бы верхом наглости. Да мы еще, к тому же, за время поездки умудрились обрасти вещами, самыми тяжелыми из которых были бутыли с водой. А выбрасывать воду было нельзя, нам предстоял перегон через пустыню. А хуже всего было то, что пути были прямые, поэтому междупутья просматривались почти по всей длине. Спасал положение только распределительный короб, стоявший примерно в пяти вагонах сзади от нас, и перекрывавший обзор в левом междупутье.
В общем, сформировали план. Когда обходчики проходят короб, первым вылезаю я. Как самый адаптированный к тяготению и имеющий наибольший шанс вылезти бесшумно. Мне сгружают вещи, и я с ними быстро убегаю под соседний состав и в другое междупутье. Космонавты следуют за мной. Все это выглядело на грани безумия, но тетя Лена меня успокоила, что у командира и более сложные планы срабатывали. Я хотел спросить, считает ли она ли посадку на Землю одним из этих сработавших планов, но что-то постеснялся.
В общем, я здорово перепугался, но все прошло гладко. Обходчики не оглядывались, когда я, усилием рук, плавно опустил ноги на насыпь. Я схватил в одну руку три котомки, в другую три бутылки — все это было довольно много по весу, но мне нужен был только короткий рывок. И я нырнул под соседний вагон. Остановившись в соседнем междупутье и оглянувшись, я увидел ноги тети Лены, которую командир опускал на руках, стараясь тоже обеспечить бесшумность.
У командира совсем бесшумно спуститься не получилось, но ему повезло с моментом: как раз в это время на другом конце станции загудел локомотив. Несколько секунд — и мы все были рядом в соседнем междупутье, где никаких обходчиков не было. Мы пересчитались, отдышались, и я пошел на разведку.
Сначала был состав с цистернами, потом два пути с закрытыми и даже опломбированными крытыми вагонами. Но на четвертом пути я поднял глаза и похолодел.
Прямо передо мной стоял полувагон. Я поглядел на его рессоры и понял, что он пустой. И, судя по относительной чистоте, было понятно, что он не угольный. А по царапинам, следам и вмятинам у верхнего борта можно было предположить, что туда грузили что-то твердое, ржавое, сложной формы и часто имеющее болтающиеся снизу придатки. И грузили не очень аккуратно. Рядом в составе стояли еще несколько таких же полувагонов. А слева от меня была платформа. Тоже пустая, и за ней еще целый ряд других пустых платформ. Тоже с поцарапанными и помятыми бортами. Передо мной стоял тот самый Идеальный Лансиньский Металлоломный Порожняк, который сформировался в нашем с командиром воображении.
Я должен сказать, что именно тогда я в полной мере прочувствовал всю мощь предварительного планирования.
Я присел на корточки и повернулся в сторону космонавтов. Вагоны стояли удачно, так что я напрямую видел их. Я помахал руками, приглашая их ко мне, и для убедительности показал два поднятых больших пальца.
Пока космонавты двигались ко мне, я оглядел состав внимательнее, и обнаружил еще более интересную подробность. Три платформы рядом с нами были пустыми, но дальше стояли еще платформы, которые уже пустыми не были. Там стояли какие-то тяжелые машины, закрытые тентами из грубой синтетической ткани, по силуэту похожие на экскаваторы. В принципе, это тоже подходило под образ Ланьсиньского Металлоломного Порожняка — развалины ведь чем-то разгребать надо, да и сами железяки таскать.
Командир выразил сомнение, сказав, что технику, наверное, могут осматривать на станциях. А что порожняки не осматривали, так понятно, что их осматривать.
Но тетя Лена развеяла его сомнение, показав, что крепления тентов опломбированы пластиковыми стяжками с ярко-красными бирками. Теперь сомнения возникли у меня. Но тетя Лена сказала, что ей надо время подумать, но вообще-то она такую конструкцию пломбы знает. И надо только убедиться, что за двести лет земляне не придумали к ней улучшений. И вообще, пираты мы или кто?
Операция заняла у нее больше времени, чем вскрытие подъездной двери в Барнауле, но также завершилась успехом. Мы загрузились, тетя Лена защелкнула пломбу, и мы стали ждать отправления.
Должен сказать, что этот перегон в опломбированном вагоне был самой некомфортной частью нашего путешествия. Хотя, однако, и самой безопасной. Между колесами экскаватора было тесно, а днем, когда тент прогрелся на солнце, стало еще и душно. Единственным каналом получения информации о внешнем мире была камера на щупе, но ей нельзя было пользоваться постоянно: у планшета садились батареи. Еду и воду мы решили экономить — не только потому, что они могли потребоваться дальше в пути, но и потому, что неясно было, как быть с туалетом.
Мы простояли несколько часов. Потом к нам все-таки прицепили еще несколько вагонов и локомотив, и мы поехали. Поездку через город тетя Лена мониторила камерой, проколов дырку для щупа в самом тенте. Ведь нам надо было знать, через какой выход из города мы поедем, чтобы быстро переориентироваться, если поедем не туда.
Но поехали мы в нужную сторону. Мы проехали гигантский крытый терминал скоростной магистрали, проехали старый вокзал Урумчи Южный. А потом огни города исчезли, но, по инерционным датчикам планшета, мы продолжали ехать на юг. Нас отправили на Лансинь.
Стояла глубокая ночь, и космонавты снова назначили вахты, а я просто лег спать. Перевала Даваньчэн и туннеля под ним я не видел. Да и все равно через камеру в темноте много разглядеть не удалось бы.
К утру мы уже проехали Турфан. В саму котловину Лансинь не спускается, так и здесь бы я не смог ничего увидеть.
Днем, когда довольно темный водонепроницаемый тент стал нагреваться, обстановка стала совершенно невыносимой. Проблема была не только в жаре, но и в том, что тент стал пахнуть. Тетя Лена сопротивлялась, говоря, что многократное закрытие пломбы может ее повредить.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
