Ловушка непентеса или похождения космических пиратов в дебрях Внутренней Монголии

Предупреждения

Относительные положения планет и астероидов определены программой Celestia на основе базы данных https://www.classe.cornell.edu/~seb/celestia/astorb.zip (компиляция "The Asteroid Orbital Elements Database" of Edward Bowell at ftp://ftp.lowell.edu/pub/elgb/astorb.html). Понятно, что экстраполяции этих данных на такой большой временной отрезок не вполне правомерна.

Положение Луны и Солнца определено по сайту https://www.timeanddate.com/moon/ , я не несу ответственности за точность их расчетов. Судя по тому, что меню на сайте предлагает даты только до 2038 года, они тоже в точности расчетов на таком интервале не уверены.

Оценки численности населения, энергетического баланса и т.д. не проводились из опасения получить на выходе ответ, что описываемая культура физически невозможна.

Расчеты орбитального движения вблизи Бригитты основаны на массе 3,87·1016кг, которая приведена в русскоязычной википедии. Это значение подозрительно напоминает массу сферы диаметром 33.32км и плотностью 2г/см3. Плотность примерно соответствует плотности доступных образцов углистого хондрита, но гипотеза о сферической форме астероида представляется неправдоподобной.

Представления о форме Бригитты целиком на совести автора.

Автор не убежден в возможности скомпоновать корабль с описанными оборудованием, энерго— и тяговооруженностью и запасом дельта-вэ в описанных геометрических размерах.

Автор также не убежден в технической и даже физической осуществимости описанного гарпуна. Но в ESA на полном серьезе исследуют возможность применения чего-то подобного для передвижения в поясе астероидов: https://www.esa.int/gsp/ACT/doc/MAD/pub/ACT-RPR-MAD-2016-ICATT_spider_preprint.pdf . Правда, в их расчетах скорости существенно ниже.

Планировалась симуляция посадки в KSP, но из-за неопределенностей с поддержкой RSS в новых версиях KSP и недостатка душевных сил это так и не было осуществлено.

Автор в курсе, что взрывы не слышны в вакууме длительное хранение ядерных материалов — гораздо более сложная проблема, чем — ...

— Вы не похожи на русского.

— Вы правы, графиня. Я папуас.

В. Шинкарев.

Шпага

Вместо пролога

Михаил Петрович извлек оружие из ножен и некоторое время разглядывал. Делал это он внимательно, взвешивал на руке, искал центр тяжести, даже достал из стола лупу. Потом он поднял глаза на Василия:

— Что это?

Голос эксперта звучал спокойно, но Василий заметил расширенные зрачки и почему-то похолодел.

— Я, вообще-то, вас пришел спросить.

— Ну... сформулирую вопрос иначе. Где вы это взяли?

— Длинная история. Я бы хотел сначала услышать ответ на вопрос, что же это такое.

— Не знаю. Это не похоже ни на один известный мне тип холодного оружия. Точнее, похоже на слишком много совершенно разнородных типов, так что все вместе получается какое-то чучело совы сына коня Буденного. Могу только догадываться. Версия, что это абордажная шпага космодесантника-ополченца, вас устроит?

— Наверно, нет.

— Ну... тогда давайте попробуем методом исключения. Чем это НЕ является. Вот, смотрите. Это не может быть ни историческое оружие, ни реплика такового. Во-первых, пистолетная рукоятка. Такие рукоятки были изобретены в XIX столетии и применялись только у спортивных шпаг. Ни одно известное боевое оружие таких рукояток не имеет. Покрытие из силиконовой резины тоже напрочь исключает попытку воспроизвести что-то историческое. Во-вторых, посмотрите сюда. — эксперт дал Василию лупу и прижал палец к клинку. — Видите границу? Металл имеет два разных оттенка. Клинок сварной, но сварной шов очень ровный. Этого невозможно достичь ручной ковкой. Без кислоты и микроскопа я не скажу, как именно это делали, но это можно сделать только на тяжелом промышленном оборудовании. Машинная ковка, хонингование... Любой эксперт это вам скажет сразу. Если это подделка, то это какая-то слишком уж кричаще грубая подделка, и подделка под непонятно что. То же самое с гардой. Она выглядит как кованная, но при ближайшем рассмотрении больше похожа на фрезерованную из массивной заготовки. Или 3D-печать с последующей механической обработкой. И покрытие на ней — это не матовая позолота, это анодное напыление. Наконец, форма клинка и заточка. По длине и весу эта штука похожа на кавалерийские шпаги, так называемые "рейтарские мечи". Но такие мечи имели совсем другую гарду, и это были именно мечи, они имели плоское обоюдоострое лезвие. А у этой штуки лезвие трехгранное. Она предназначена для колющих ударов и фехтования, но не для рубки. И ножны. Судя по ремням, эти ножны предназначены для ношения за спиной, но рейтарские мечи никогда так не носили.

— Звучит убедительно. — согласился Василий. — Но тогда, может быть, это спортивное оружие?

— Тоже полностью исключено. Эта штука гораздо длиннее и тяжелее любой спортивной шпаги или сабли. И спортивные шпаги обязательно имеют разъемы для подключения датчиков. Здесь их не предусмотрено. И спортивное оружие так не затачивают. Этой штукой фехтовальщика в спортивной кирасе можно проколоть насквозь. Наконец, для спортивного оружия у нее слишком сложная гарда и она слишком богато отделана.

— Тогда, может быть, это церемониальное оружие? Глядите, как оно отшлифовано и украшено.

— Это уже не полностью исключено, но выглядит крайне маловероятным. Церемониальное оружие — это обычно реплика чего-то исторического, а это, как мы видим, ни на что не похоже. Причем самая вопиюще неисторическая часть, эфес, на виду даже когда эта штука в ножнах. И для церемониального или бутафорского оружия оно слишком тяжелое, сделано из слишком хорошей стали и, опять же, слишком хорошо заточено. Кроме того, глядите сюда. — эксперт прижал палец к другой точке клинка и жестом пригласил Василия навести на это место лупу. — Видите царапины? Этой штукой фехтовали, причем... либо это было несколько боев с противниками, использующими похожую технику, либо длинный бой с одним противником. И техника, как мне кажется, похожа на спортивное фехтование, с поправкой на вес клинка, разумеется. После боя царапины заполировали, повредив при этом гравировку. И острие неоднократно затачивали, это тоже хорошо видно, даже без лупы.

— Тогда, может быть, это тренировочное оружие?

— Тренировочное для чего? Оно настолько непохоже на спортивные шпаги, что навыки работы с такой штукой для спортивного фехтовальщика будут практически бесполезны. Для тренировочного меча его использовали слишком редко и слишком тщательно следят за его внешним видом.

— Дуэльное оружие?

— Это уже не полностью исключено, но тоже довольно странно. Дуэльные шпаги гораздо тоньше, легче и короче. Эта штука предназначена для протыкания брони. Причем... обратите внимание на вот это рифление на клинке, и на то, что грани клинка в этом месте скруглены. Её можно использовать как обычную шпагу, а можно вот так. — Михаил Петрович встал из-за стола, поднял шпагу и взял её левой рукой за лезвие, как раз в районе рифления. — Видите? В сочетании с пистолетной рукояткой, ей можно драться как карабином со штыком. Вот такой удар. — Михаил Петрович сделал выпад, действительно похожий на армейский плакат "Учись действовать штыком и прикладом". — И вот так. — Он нанес удар гардой по упавшему воображаемому противнику, как будто прикладом автомата.

— Ой. — сказал Василий.

— Вот и я сказал "ой", когда это заметил. Так вот, самое главное. Гарда, форма и балансировка показывают, что эта штука предназначена для фехтования, то есть для боя с противником, вооруженным чем-то похожим. Во всяком случае, похожим по длине и весу. Это, вроде бы, довод в пользу того, что это дуэльное оружие. Ориентация на колющие удары, в том числе на колющие удары, наносимые с большой силой двумя руками, означает, что главное назначение этой штуки — бой с бронированным противником. А угол заточки острия показывает, что броня — это вряд ли латы. Острие для пробивания лат затачивают как зубило, а эта штука явно предназначена для протыкания чего-то относительно мягкого. Противопулевой бронежилет? Зачем правила дуэли на шпагах допускают противопулевой бронежилет? И вообще, как-то эта ориентация на протыкание брони не вяжется с дуэльным оружием, правда?

— То есть, вы хотите сказать, это боевое оружие?

— Методом исключения я должен сказать, что, скорее всего, да. При этом, можно заметить еще несколько деталей, которые позволяют пролить свет на его возможное назначение. Во-первых, смотрите. Видите вот эту петельку на гарде? На ножнах есть соответствующая. Очень похоже на петельку для замка у молний на чемоданах, правда?

— Вы хотите сказать, иногда эту штуку пристегивают к ножнам замком?

— Да. И видите эти царапины? В эти петельки замок продевали довольно часто. Как будто владелец этого оружия регулярно ходил с ним в места, где оружие можно носить открыто, но обнажать его неприлично. Это работает на версию, что это дуэльное оружие, но мы ее отвергли по другим причинам. Далее. Как вы правильно заметили, эта шпага отделана, довольно богато, но, я бы сказал, не кричаще. Такая, сдержанная роскошь. Полированный клинок, гравировка... Причем, как мне показалось, гравировка лазерная. Фигурная гарда, отделанная анодным напылением, инкрустация на ножнах. Это оружие боевое, но не табельное. И не наградное. Если бы оно было наградное, наверное, была бы надпись, за что. Да и отделка, возможно, была бы попышнее. Выглядит как оружие аристократа или богатого ополченца.

— Боевое холодное оружие аристократа или богатого ополченца, изготовленное на тяжелом современном оборудовании?

— Методом исключения получается, что да. Либо это какая-то невероятная по стоимости и тщательности мистификация.

— Какое-то оружие из альтернативной реальности получается. Новое Средневековье?

— Или из недалекого будущего. Недалекого в технологическом отношении, я хочу сказать. Видите, почему мне так интересен вопрос, где вы взяли эту штуку?

— Про ополченца более-менее понятно. Но почему абордажная шпага космодесантника?

— Ну, это тоже просто, хотя уже не так убедительно и безальтернативно. Во-первых, мы уже выяснили, что это оружие против оппонента в относительно мягкой броне, вооруженного чем-то аналогичным. Это может быть бронежилет, а может быть и скафандр. Звучит пока что странно, но... Теперь, во-вторых. Попробуйте взять за рукоятку. Неудобно, правда? Но рукоятка, вроде бы, имеет анатомическую форму. Странно?

— Да.

— Либо это индивидуально изготовленная рукоятка для человека с очень большими руками, либо шпага рассчитана на то, что её будут держать в толстой перчатке. Вряд ли латной или кольчужной, тогда бы не нужна была такая развитая гарда. И, если бы её держали в кольчужной перчатке, силикон был бы поцарапан. Но этого не заметно. Толстая перчатка или рукавица с относительно мягкой внешней поверхностью, и эту перчатку надо защищать развитой гардой.

— Опять скафандр?

— Да. И ножны. Ножны богато отделанные, но пластиковые. Возможно, те, кто разрабатывал эту штуку, опасались, как натуральная кожа или дерево поведут себя в вакууме. Само по себе это не очень сильное соображение, но слишком уж ложится в общую картину.

Эксперт замолчал и некоторое время глядел на Василия. Потом он неожиданно спросил:

— Я вас напугал?

— Не... Не знаю. Но все-таки это серьезно... То, что вы говорите.

— Забавно. Почему вы так боитесь людей со звезд?

— Мы их не боимся. Но... я где-то читал цитату, не помню откуда, что если рядом запахло серой, мы должны немедленно предположить, что тут объявился черт с рогами...

— Но ведь это тот же вопрос. Почему люди со звезд для вас хуже черта с рогами?

— Но это же очевидно. Они прилетят, и что они спросят?

— Отведите нас к вашему правительству?

— Ну да. И их отведут к нам. И что они спросят у нас?

— Ну... Ну и спросят. Вы же как-то для себя на этот вопрос отвечаете?

— Отвечаем. Мы говорим: "Не мы такие, жизнь такая".

— И вы уверены, что этот ответ их не устроит? — эксперт подождал некоторое время и, убедившись, что Василию и правда нечего сказать, продолжил. — Я не знаю, как вам отвечать на вопросы людей со звезд. Но, мне кажется, мы выяснили, зачем может быть нужна такая мистификация.

— Но кому она нужна?

— А вот это я установить не могу. Это, извините, по вашей части вопрос.

— Но вы не можете ответственно сказать, что это мистификация?

— Нет.

— Значит, нам придется организовать производство святой воды в промышленных масштабах.

Знакомство

Где-то я читал, что уровень свободы общества можно оценить по тому, как живется не таким, как все. По этой метрике, общество, где я вырос, было не очень-то свободным.

Ну, то есть, на словах-то все говорили, что ты же нам родня. Или что ты же с нашей улицы. Или ты же с нашей деревни. Поэтому мы хотим тебе добра. Ну, или, во всяком случае, пропасть-то мы тебе не дадим. И это даже в некотором роде верно. Пропасть, конечно, не дадут. Жить, впрочем, тоже не дадут. Но что это я о грустном...

Родился я и вырос в селе Усть-Баргузин. Это на Земле, на берегу Байкала. Ну, песню про баргузин все слышали, поэтому, я думаю, про Байкал все догадались. Из песни это сложно понять, но там поется про ветер баргузин. А есть еще река Баргузин. На самом деле, три из четырех главных байкальских ветров — баргузин, сарма и култук — названы по рекам. Четвертый ветер, верховик, по логике надо было бы назвать верхней ангарой. Но, я думаю, так было бы слишком длинно. А если бы назвали просто ангарой, то было бы непонятно, про какую Ангару речь.

Село наше расположено, как можно понять из названия, у устья Баргузина. Он течет по очень широкой долине, иногда ее даже называют котловиной. Геологи говорят, что это тектонический разлом — и правда, сложно поверить, что вода могла бы проточить такое. А вокруг долины стоят горы, Баргузинский и Икатский хребты. Они не очень высокие, около 2 тысяч метров от уровня моря. Но все-таки это настоящие горы, гольцы. Вскарабкавшемуся на вершину не стыдно называть себя альпинистом. Кое где до самой осени сохраняются снежники, а дальше на север и вглубь континента есть и настоящие ледники.

Недалеко от нас находится полуостров Святой Нос. Ну, что считать полуостровом. Сам полуостров — это даже не гора, а целый горный хребет длиной 50 километров, отколовшийся от берега и сползший на два десятка километров в озеро.

Геологи говорят, что он сполз туда в совершенно нефигуральном смысле. Байкальский рифт — это трещина в земной коре, уходящая в мантию на глубины 60-90 километров. Ни одна горная порода на Земле не может удержать крутой склон такой высоты, поэтому края трещины обваливаются и оползают в нее. Большая часть массивов, конечно, разрушается, но там, где породы попрочнее — там получаются целые отколовшиеся горы, вроде Святого Носа или острова Ольхон.

Геологи опять-таки говорят, что всего несколько тысяч лет назад Святой Нос был островом. Но потом реки, Баргузин и Чивыркуй, нанесли в пролив песка, а волны сформировали из этого песка плавно изгибающуюся косу, соединяющую горный массив с континентом.

Название Баргузин бурятское, или, точнее сказать, монгольское. В средневековых летописях монголы называли земли к северу от Селенги Баргуджин Токум — окраина, глушь. Южнее, в районе Горячинска или Котокеля, есть более-менее сухие равнины и луга, где можно пасти коней и даже коров. А на север — сплошные горы, леса и гольцы, даже со снежниками. А где найдется ровное место, так там болото.

Русским в этих местах тоже не особая благодать. Места под пашню нету, можно только разводить огороды — а в открытом грунте вызревает одна только картошка. Даже для огурцов или помидоров нужны парники.

До войны, главным источником дохода был туризм. Село наше тогда считалось поселком городского типа. У нас был аэропорт, хотя он принимал только маленькие самолеты и часто бывал закрыт из-за ветров или туманов. Был причал с промытым фарватером, чтобы к нему могли подходить суда на подводных крыльях. Вдоль пляжа стояли трех— и пятизвездочные отели, весь берег залива был утыкан турбазами, коттеджами, пунктами проката квадроциклов, снегоходов и ховеркрафтов.

Развлечений для туристов вокруг было множество. Вдоль всего Байкальского рифта много горячих источников. Есть они и у нас. Баргузинский и Чивыркуйский заливы к августу прогреваются так, что вполне можно купаться. На перешейке Святого Носа есть озеро, оно вообще теплое. Вода в Байкале очень прозрачная, так что даже на пляжах интересно понырять с аквалангом, а уж возле скал... Рыбки, конечно, не такие разноцветные, как на тропических островах, но все равно есть на что посмотреть. Да и просто места вокруг красивые.

Война нас непосредственно не затронула, но вся туристическая роскошь быстро сошла на нет. Стальные каркасы отелей разобрали на металлолом, только от одного оставили бывший рецепшн — там теперь волостная управа. Стеклопакеты для него заказывают в Иркутске, но заказы выполняют долго. Сколько себя помню, там всегда два или три окна были заделаны гетинаксом или каким-нибудь еще оргалитом.

С уходом туристов, большая часть населения тоже поразбежалась. А кто не разбежался, тем пришлось адаптироваться к новым условиям. Ну, как адаптироваться — промышленности нет, сельским хозяйством не проживешь, остается охота и собирательство.

Помнится, уже классе в шестом, когда нам начали рассказывать историю древнего мира, училка стала нас попрекать — не меня одного, как обычно, а нас всех — что мы живем присваивающим хозяйством, как древние люди в мезолите, и потому с особенным уважением должны относиться к папуасам, которые представляют одну из древнейших земледельческих культур на Земле.

Ну, у папуасов своя жизнь, а у нас особого выбора не было. Кедра, как говорится, лазим, шишка бьем, бурундук — ну, вы поняли. Повыше в горах растет стланик, с него шишку и бить не надо, можно руками собирать. Орехи, правда, у него мелкие, но такие же вкусные. Главное это сделать вперед тех самых бурундуков.

Один пацан хвастался, что его отец умеет находить бурундучьи кладовые. И правда, он показывал орехи, якобы взятые оттуда: чистые, крупные, буквально один к одному — и на скорлупе у некоторых явные царапины от зубов. Как он это делал, я не знаю, мой отец этим секретом не владел, а тот пацан не делился.

Ну, понятно, одними орехами не проживешь. Еще, конечно, собирали ягоду. Садовая ягода у нас растет плохо, кроме, разве что, смородины. А в тайге и в болотах можно набрать дикой — бруснику, чернику, гонобобель (я всю жизнь считал, что на старорусском это голубика, но, когда попробовал здешнюю голубику, что-то засомневался), ту же смородину. Есть любители, берут еще жимолость. Но моя мать ее не любила, считала, что она слишком горькая — и мы с отцом ее никогда не брали. Три-четыре горбовика — и, можно считать, годовую норму витамина C на семью получили.

С охотой у нас сложнее. Некоторые, конечно, браконьерят горностая и соболя, но это дело рискованное, и громко про это не говорят, и уж совсем невозможно услышать, кому они сбывают добычу. Зайцы, лисы и американские норки — это законная добыча, но возле жилья их мало. Как на Байкале появились норки, я не знаю. Одни рассказывают, что их целенаправленно завезли в советское время, другие — что они сбежали со зверофермы в Иркутске и как-то прижились.

Вообще, всерьез охотничать без снегохода или квадроцикла тяжело, а их в селе мало. Но у кого есть транспорт, те могут забраться повыше в горы, и добыть не только зайца или лису, но и какую-нибудь косулю или кабаргу. Кабарга — это такой забавный зверь, вроде оленя, только вместо рогов у него клыки. У отца моего было ружье, но на охоту мы с ним ни разу не ходили, и сам он, на моей памяти, стрелял только уток.

Главный источник пищи себе и на продажу в наших местах — это, конечно, рыба. До войны на берегах жило полно народу, и все с катерами или, хотя бы, лодками, а туристы съедали все, что удавалось поймать. В те времена, конечно, за ловлей следили, квоты продавали за деньги. После войны, количество рыбаков поуменьшилось, а популяция рыбы быстро восстановилась. Одного только омуля в море можно брать центнерами, если умеючи. Нашлись энтузиасты, которые восстановили старинный консервный завод — он и обеспечивает не только село, но и все окрестности живыми деньгами.

Кроме омуля, есть много рыбы попроще. Есть пресноводный сиг, окуни, плотва. Есть много форелей — ленки, хариусы, гольцы — но их удобнее брать не в море, а в реках, когда они идут на нерест. В справочниках часто упоминают даже тайменя, но что-то я никогда не слышал, чтобы его реально ловили в Баргузине или притоках. Здесь, конечно, тоже выращивают рыбу. Вроде бы, тоже называетс я форелью, но от дикой рыбы на вкус отличается больше, чем баранина от кабарги. А впрочем, где вы могли попробовать кабаргу... А чего-то хотя бы отдаленно похожего на омуля тут и вовсе нету.

На мелководье, и в самом озере, и в реках водятся пресноводные бычки, мы их называли "ширками" за очень широкие жабры. Мы с пацанами их ловили при помощи остроги из палки и примотанной на конец вилки. При достаточном сочетании удачи и навыков за час можно набрать на неплохую жареху.

Само село наше, как я его помню, было похоже на российские деревни XX или даже XIX века. Широкие немощеные улицы, асфальт оставался только на Баргузинском тракте и на двух переулках, возле управы и возле школы. Одноэтажные дома из кругляка, у кого побогаче — из бруса. Дровяные печи и гигантские поленницы во дворах. Летние кухни, тоже с дровяными печами. Электричество от дизель-генератора, их было три или четыре на село, я уже точно не помню. Один, точно помню, был двойного режима, мог работать и на жидком топливе, и на генераторном газе. С довоенных времен оставалось много солнечных батарей, их часто удавалось очистить и оживить, но без аккумуляторов ими было неудобно пользоваться, а аккумуляторы столько не живут.

Самое значительное изменение по сравнению с XX веком — вместо сортиров во дворах, во многих домах были теплые туалеты с септиками и с дренажными сетями под огородом. В селе был центральный водопровод, магистральные полиэтиленовые трубы сохранялись еще с довоенных времен. Написав это, я понял, что не помню, как был устроен водозабор: прямо из реки брали воду или из какой-то скважины. В реке вода была чистая, только мутноватая по сравнению с байкальской, поэтому вполне возможно, что и из реки.

Родители мои были не особо богатыми, но и не самыми бедными. Дом у нас был из кругляка, но большой и крепкий. Был у нас теплый сортир, и горячая вода из змеевика, вмурованного в тело печи.

Одной из главных проблем в нашей жизни была транспортная изоляция. Вдоль берега озера проходил Баргузинский тракт, соединявший Верхнеудинск (до войны он назывался Улан-Удэ) с верховьями Баргузина. Но тракт этот был тупиковым, поэтому содержался он не очень хорошо. А ехать по нему было далеко, 256 километров от нас до Верхнеудинска.

Еще до войны его неоднократно пытались продолжить до Верхнеангарской котловины, до БАМа, но все как-то или денег не хватало, или находились другие приоритеты. А уж после войны сколько-нибудь серьезного дорожного строительства в наших краях не было.

Главным транспортом в наших краях был Байкал. Всю навигацию по нему ходил пароход "Черский". Ну, пароходом его только называли, это был газогенераторный теплоход, но вспомогательная паровая установка там была. На нем в село доставляли большую часть продуктов и товаров, и на нем же вывозили большую часть продукции нашего рыбозавода.

У многих в прибрежных селах есть рыбацкие шхуны или моторные лодки. Идти по воде медленнее, чем ехать на машине, зато комфортнее, так что даже вдоль нашего берега многие перемещались по воде. А уж на другой берег... Скажем, до Хужира от нас по прямой 110 километров, их можно пройти за день — считается, недалеко. А если ехать по дороге, надо объезжать весь Байкал, выйдет почти тыща километров.

Но навигация на Байкале короткая. Лед сходит только в июне. А в ноябре, хотя никакого льда еще нет, но воздух холоднее нуля по цельсию, поэтому начинается обледенение надводной части, которое опасно даже для больших судов. Уже в октябре в море без большой нужды стараются не выходить.

В январе у берегов становится лед, так что многие водители ездят не по тракту, а по льду — опаснее, зато подвеска меньше разбивается. А с февраля и примерно по конец марта Байкал становится проходим для автотранспорта по всей длине и ширине, так что можно доехать и до Хужира, и до Листвянки.

Во многих постапокалиптических книжках, которые я читал, одной из главных проблем считают отсутствие нефти. И здесь меня часто спрашивали, как же вы там, на Земле, без нефти. Ну, на самом деле, мы там не совсем без нефти. Многие старые месторождения, считавшиеся исчерпанными еще в XX веке, продолжают давать нефть, пусть и не в таких количествах — но у нас и потребление пониже. Кроме того, многие НПЗ, например Ангарский Нефтеоргсинтез, были перестроены для синтеза углеводородов из угля, по процессу Фишера-Тропша. Так что нехватка моторного топлива и других нефтепродуктов — это не главная наша проблема.

В общем, перечитав, как я все это описал, получается, что житуха у нас была неплохая. Такое впечатление создается потому, что я забыл упомянуть самое главное. Деваться от этой жизни было абсолютно некуда. Поехать учиться в город было самой реальной возможностью вырваться оттуда. Но для этого надо было получить справку в управе. Теоретически, на учебу такие справки выдавали бесплатно, но это теоретически. А на практике, у моих родителей таких денег не было. Опять же, само поступление, как я слышал, тоже было не бесплатно, особенно с плохими школьными оценками — а отношения с учителями у меня не складывались.

Конечно, можно было еще поступить в армию или в полицай, но как-то я совсем не чувствовал в себе влечения к этим занятиям — а поступление в полицай тоже было не очень-то бесплатно. На практике, во всяком случае.

А в ту жизнь, которая мне была предначертана по рождению, я как-то плохо вписывался. В общем, сами по себе занятия — и рыболовство, и походы в тайгу за шишкой и ягодой — у меня отвращения не вызывали. Не вписывался я в коллектив. Я, честно говоря, до сих пор не понимаю, в чем была проблема — но поскольку такая проблема была только у меня, то я готов поверить, что это была именно моя проблема.

Еще до школы я замечал, что со мной что-то не то. Когда я молчал, пацаны меня шпыняли, что я молчун. Когда начинал говорить — говорили, что я зануда. А уж когда начинал говорить про то, что мне было интересно — ну, тогда уж вовсе хоть святых выноси. Меня больше всего расстраивало, что никакой выход из этой ситуации не годился. Что бы я ни делал, все равно оказывался виноват.

В школе стало еще хуже. Еще в первом классе училка мне сказала, что до войны такого, как я, отвели бы к врачу, он бы мне прописал риталин, и я бы стал как шелковый. Я уж даже не помню, чем именно я это спровоцировал. Уже здесь я все-таки сходил к невропатологу. Он внимательно послушал все мои рассказы, осмотрел, даже снял энцефалограмму, и сказал, что у меня, конечно, есть стресс от резкой смены обстановки, и понаблюдаться мне не помешало бы, но причин прописывать что-то сильнее витаминов он не видит.

Так или иначе, я начал себе искать занятия и развлечения, отдельные от коллектива — и нашел школьную библиотеку. Кстати, я помню, у нас в классе литературы висели цитаты из разных писателей, про то, как надо любить книги. И среди них была цитата из Максима Горького, что "Всем хорошим во мне я обязан книгам". Я ведь прочитал ту книгу и то место, откуда эта фраза взята. И это очень грустная фраза, на самом деле.

Довоенных бумажных книг к тому времени не сохранилось. Ну, в городах-то, я думаю, их найти можно было. Но в деревне даже обеспечить нужное для длительного хранения бумаги постоянство влажности практически невозможно. А новых книг не издавали, кроме школьных учебников. Все книги в библиотеке были в компьютере.

Кстати, я должен сказать, что не знаю, что привлекло меня в библиотеке сначала — сами книги или то, что библиотекарша отнеслась ко мне как к человеку. Но, так или иначе, я быстро подсел на чтение. Книги в компьютере не занимали много места, но ассортимент оказался маловат.

Я не мог проводить в библиотеке много времени — закрывали ее довольно рано, и я не мог попадать туда каждый день. Не имея возможности продлить удовольствие, я попытался повысить его интенсивность и стал учиться читать быстро. Я знаю, до сих пор многие считают, что художественную литературу надо читать медленно, едва ли не проговаривая про себя каждое слово. Я быстро от этого отучился, и, в результате, проглотил все содержимое библиотечного сервера за полгода.

И тут библиотекарша мне напомнила, что кроме местного сервера, в библиотеке есть еще доступ в Интернет. Никаких поисковых машин, как до войны или здесь, в нашем Интернете не было, но библиотекарша показала мне библиофильские форумы, где, помимо прочего, делились ссылками на архивы довоенных книг. Некоторые из них были гигантскими. Одно оглавление по размеру было сравнимо со всем содержимым локального сервера. И тут обнаружилось еще одно препятствие.

Книги в нашей библиотеке были на современном русском языке — в частности, именно из-за этого она и была такой маленькой. А то, что лежало в архивах, было на языке, который мы называем старорусским — впрочем, здесь-то вы другого русского и не знаете. Но это остановило меня ненадолго.

С детства я знал современный земной русский и бурятский — разумеется, также современный земной. Еще в школе нас в обязательном порядке учили ток писин. Где-то я читал, что, зная два неродственных человеческих языка, ты в некотором роде знаешь их все. Не знаю, насколько это правда, но изучить четвертый язык оказалось несложно. Слова, конечно, отличались — но многие из слов, которые в современном земном русском изменились до неузнаваемости, имели сохранившиеся однокоренные формы. Некоторые слова имели аналоги в ток писин или, что показалось мне неожиданным — в бурятском. Значение большей части остального можно было восстановить по контексту.

Как-то случайно я прочитал кусок текста без начала и конца, там было про двухголового Джо-Джима, и они друг друга постоянно отправляли в Конвертор. Пытаясь найти начало и конец от этого куска, я начал читать все подряд, что по аннотациям имело какое-то отношение к космосу. И многое оказалось сравнимо по увлекательности с историей про Джо-Джима.

Я пытался заработать очки популярности, пересказывая эти истории пацанам, но быстро заметил, что интерес к космосу как-то не одобряется. Прямое подтверждение этому я получил уже в восьмом классе, когда школьный курс истории дошел до относительно новых событий.

Перед войной — рассказывала нам училка — весь мир был поражен теорией политкорректности, верой в то, что у всех одинаковые права и никто не хуже других. Поэтому в мире развелось множество странных людей — коммунисты и гомосексуалисты, хиппи и неоязычники, анархисты и кое-кто еще похуже. Когда изобрели двигатель Баззарда, все эти люди построили ковчеги и улетели к звездам.

Как раз после этого урока пацаны пошли меня терроризировать. Прижали в углу и начали говорить что-то в том духе, что вот, ты тут у нас тоже странный, и в космос хочешь — и когда же ты от нас наконец улетишь?

Я не могу объяснить, как мне тогда пришла в голову эта фраза. Может быть, я все-таки тогда уже много чего начитался. Но я сказал:

— Да. Вот и перед войной все странные улетели в космос. А кто остался, те оказались друг для друга настолько невыносимы...

В общем, я думаю, пацаны мне не хотели зла всерьез, потому что эта фраза на них подействовала. Меня оставили в покое. Надолго. Как потом выяснилось, насовсем.

Покоем я наслаждался больше года. Я научился пользоваться форумами, нашел себе в Интернете друзей — или, во всяком случае, собеседников. Но настоящие изменения в моей жизни пришли не из Интернета, хотя и были с моим увлечением напрямую связаны.

Однажды, в начале августа, в нашем доме появился нежданный гость. Фамилия и имя у него были Быстров Александр, но все в центральной части Байкала его знали как Семеныча. Слово, которым его называли за глаза, я на старый русский перевести, однако, точно не смогу. Если дословно, то получается "крепкий мужик", но это мало что объясняет. Он, фактически, контролировал все переговоры с перекупщиками омуля в наших краях. Следил, чтобы никто не сбивал цены, все такое. Но уважали его больше, чем боялись — он был справедлив, и, самое главное, сам ходил в море, и рыбы брал побольше многих.

Он пришел к нам в дом один. Зашел вежливо, поздоровался, разулся, поклонился иконам — родители у меня были не особо верующие, но иконы в красном углу держали. Мать ему предлагала чаю или чего покрепче, но он сразу перешел к делу.

— Прости, Костя — сказал он моему отцу. — Дело у меня не к тебе, а к сыну твоему. Мишка же его звать? И времени у меня мало.

Я растерялся и не знал, что ответить, а Семеныч продолжил:

— Ты по-старорусски балакаешь?

— Балакать не пробовал, только книжки читал. Ну и кино немного смотрел. — честно сказал я.

— Ну, и то дело. Получается, соображаешь в этом лучше всех в этих краях.

— Не знаю. — так же честно сказал я. — Библиотекарша, однако, лучше.

— Знаешь, тут дело тонкое, так что с библиотекаршей не выйдет. Поможешь мне?

— Чем? — удивился я.

— С человеком одним поговорить надо.

— С каким человеком?

— Вот я и сам хотел бы это понять, что это за человек. Так поможешь?

— Если смогу, попробую. — сказав это, я понял, что фраза звучит не очень логично, но поправляться было неудобно.

— Тогда оденься потеплее, на воде-то прохладно. И, однако, с ночевой придется, до вечера туда-сюда не успеем обернуться.

Отец хотел было пойти со мной, но Семеныч ему не разрешил, и объяснил не очень внятно, сказав что-то вроде "дело тонкое, лишних людей в него лучше не путать".

И мы пошли. Рыбацкая шхуна Семеныча стояла не у главного причала, а у старого туристического, на южной окраине села. Кроме меня и Семеныча, на борту были еще двое его зятьев. Мы погрузились и пошли, сначала прямо в открытое море.

Вы, однако, заметили, что я часто называю Байкал морем. Конечно, никакое он не море, он даже не соленый. Но все-таки его не только в песне морем называют. У нас в селе все так и говорили — "пошел в море".

Ну так вот. Пошли мы сначала в открытое море, на запад-северо-запад. Шли мы так больше часа. И только когда поравнялись с южной оконечностью Святого Носа, мысом Нижнее Изголовье, Семеныч повернул на север. Вскоре мы приблизились к мористому берегу полуострова и пошли вдоль него, не особенно приближаясь.

Берег у Святого Носа крутой, обрывистый и скалистый. Но все-таки это не такая сплошная скальная стена, как мористый берег Ольхона. В распадках бывают бухточки, где обрыва нету и лес подходит прямо к берегу. А бывают даже и узкие, обычно галечные, пляжики.

Мы шли вдоль берега около часа, когда я увидел впереди, за мыском, что-то странное.

Сначала я думал, что это корма большого корабля, стоявшего носом к берегу. Но я быстро понял, что таких кораблей на Байкале нет. "Черский" был покрашен в белый цвет, и он был самым большим кораблем на Байкале в то время. А эта штука была черная, и она была больше "Черского". Во всяком случае, по высоте надводного борта.

— Что это? — спросил я.

— Именно это я и хочу выяснить. — ответил Семеныч.

Я почувствовал, что он не хочет продолжать разговор. Мне было очень неловко к нему приставать, поэтому я счел за лучшее делать вид, что не происходит ничего необычного.

Мы приближались, и все большая часть штуки оказывалась на виду. Вскоре стало ясно, что она совсем не похожа на корабль — в смысле, на те корабли, которые плавают по воде. Но мне потребовалось увидеть ее на две трети, чтобы я произнес про себя слова "летающая тарелка". В тот момент она, конечно, была не летающая. Она даже не стояла на воде, как корабль или лодка, а, скорее, лежала на ней. Но мне почему-то сразу показалось очевидным, что эта штука должна была летать.

Наконец, мы обогнули последний мысок, закрывавший от нас бухту, где стояла штука, и я смог разглядеть ее целиком. Штуковина лежала на воде, как мне показалось, почти не погружаясь в нее. Она была чечевицеобразная, около тридцати метров в диаметре по экватору. И она была вся матовая и угольно-черная. Сначала я не мог разглядеть на этой черноте никаких деталей. Лишь когда мы подошли ближе, я увидел у экватора покореженные и оплавленные крепления для каких-то металлических конструкций.

Сразу на краю пляжика, опираясь головами на выброшенное на берег бревно-топляк, лежали в ряд несколько человек. Все они лежали неподвижно, и были одеты в одинаковую серебристо-белую блестящую одежду, очень объемную и с характерными складками на суставах.

— Они все мертвые? — не удержался я от еще одного вопроса.

— Когда мы уходили, они все были живы. — сказал один из зятьев.

— А что с ними?

— Вот причалим, и ты у них сам спросишь. — снизошел до ответа Семеныч.

— А вы с ними совсем не разговаривали?

— Разговаривал. Но я по-ихнему плохо понимаю, может что-то не так понял.

Поглядев на берег, я заметил, что люди и правда зашевелились. Двое из них подняли головы, видимо, услышав звук нашего мотора. Один даже приподнялся на локтях, но все они быстро снова легли на землю.

Приглядевшись, я заметил на берегу другие странные вещи. Самой заметной из них была непонятная штука, похожая на спутники с довоенных рисунков и фотографий — корпус в виде восьмигранной призмы, неровно обтянутый золотой тканью, из него торчат какие-то антенны и две огромные панели солнечных батарей. Штука стояла на траве, подальше от берега, но не слишком близко к деревьям — очевидно, чтобы не заслонять батареи от Солнца.

Другая штука была покрашена в желтый цвет с черными полосами. Я даже не смогу сейчас описать, как я ее тогда воспринял. Потом, когда я увидел ее в развернутой форме, стало понятнее, что это такое, но тогда она выглядела как что-то складное, состоящее из поджатых под себя металлических коленчатых ног.

Рулевой выключил двигатель на точно рассчитанном расстоянии от берега, так что шхуна ткнулась носом в гальку ровно как надо, не слишком грубо, но и не слишком мягко. Меня, как самого молодого, отправили на берег первого, отнести якорь подальше от линии прибоя. Потом зятья Семеныча подтянули шхуну еще выше на берег, намотали якорный канат на двурогую утку, и на этом мы швартовку закончили.

Я пошел было к лежащим на гальке людям, но Семеныч дернул меня за рукав и показал на странную вещь — настолько странную, что я не заметил ее с воды и даже с берега, стоя всего в нескольких метрах от нее. В воздухе, в полутора-двух метрах от земли, висели какие-то старые промасленные тряпки и обрывки сетей. Висели они неподвижно, лишь слегка колыхаясь на ветру — как висят обычные тряпки на веревке. Только веревки видно не было.

— Ой. — сказал я. — Что это?

— Это мы повесили, чтобы случайно не наткнуться. — объяснил Семеныч. — На самом деле, это ихний трос. Он очень тонкий, и к тому же черный. Его разглядеть почти невозможно. Но он держит ихний корабль у берега. Они говорят, об него можно сильно порезаться. Говорят, можно не только до кости, а и кость разрезать, прежде чем поймешь, что происходит.

Я проследил тряпки глазами и увидел, что они действительно висят на плавно понижающейся прямой, идущей от экватора "ихнего корабля" и уходящей куда-то в лес. Там, где трос шел в полуметре от земли или ниже, он был отмечен не тряпками, а опирающимися на него хворостинами.

Слова Семеныча про "разрезать до кости" не на шутку испугали меня, так что я отошел поближе к берегу, чтобы трос оставался высоко над головой. Услышав наши шаги, люди на берегу снова зашевелились. И вдруг, один из лежавших подтянул ноги к животу и рывком встал. А другой человек, все еще лежа, сказал:

— Эй, принцесса, вы поосторожнее.

Лежащий человек говорил по-старорусски, а не по-нашему — но я его понимал вполне нормально. Меня удивили слова про "принцессу" — впрочем, после летающей тарелки и невидимого троса, я уже почти потерял способность еще чему-то удивляться.

Тот человек, что встал, сделал несколько шагов к нам. Я увидел лицо, и понял, что это девушка — в тот момент она мне показалась старше меня, но ненамного. У нее было овальное лицо с правильными чертами, густые брови, голубые глаза и темные волосы — не русые, но и не черные, я только потом узнал правильное слово — пепельные. Она посмотрела на меня и улыбнулась. Девушки никогда не улыбались мне, поэтому это на меня подействовало очень сильно.

— Привет. — сказала она. — Я Маша.

— А я Миша. — на автомате ответил я.

— А я Мыша. — хихикнула она.

— Чё? — не понял я.

— Мультик такой был, еще доисходный. Там девочка с мышкой знакомилась. Мышка ее спрашивает: "ты кто". Она отвечает: "Я Маша". А мышка: "А я Мыша".

— Какая еще мышка? — вспоминая ту ситуацию, я должен сказать, что я тогда обиделся. Но в тот момент я решил сделать вид, что ничего не понял.

Но принцесса Маша ничего ответить не успела, и мне тут же стало не до обид. Она побледнела, глаза у нее закатились, и она начала падать. Я подбежал — между нами была всего пара шагов — и подхватил ее за бока. Потом мне показалось, что я понимаю, что с ней происходит. Я подхватил ее под колени и поднял на руки, как женихи носят невест. Даже вместе со своей жесткой и громоздкой одеждой, она показалась мне удивительно легкой.

Мое предположение оказалось верным: у Маши порозовели сначала губы, потом и лицо, и она открыла глаза и снова улыбнулась.

— Вот кого надо отправлять на переговоры. — прокомментировал тот же голос, который предупреждал "принцессу" быть осторожнее. — Меньше полста секунд — и она уже ездит на землянине верхом.

— А ты меня долго сможешь так продержать? — спросила Маша.

Я сначала хотел было ответить: "Сколько угодно". Но потом здравый смысл возобладал, и я сказал честно:

— Не знаю.

— Может, ты меня тогда положишь?

— Куда?

— Туда, где я лежала. — она махнула рукой в сторону бревнаю

Я примерно помнил, где она лежала, и послушно отнес ее туда и аккуратно положил на место.

-Я вижу, ты с ними уже нашел общий язык. — сказал за моей спиной Семеныч.

Я выпрямился и сказал:

— Ну да.

— Тогда переведи им. Спроси, кто у них главный, и кто они такие?

— Меня просят спросить, кто у вас главный, и кто вы такие. — сказал я на старорусском.

Поскольку я стоял ближе всего к Маше, получилось, что я обратился к ней.

— Главный тут мой папа. — она махнула рукой вдоль ряда лежащих людей. — А мы призовая команда на корвете "Мэйфлай".

Я повернулся к Семенычу и дословно перевел ему то, что она сказала.

— Хорошо. — согласился Семеныч. — А теперь спроси их главного, зачем они сюда прилетели и чего вообще хотят?

Я растеряно огляделся. Один из лежащих людей помахал мне рукой, видимо, сообщая, что он и есть машин папа. Я подошел к нему и перевел вопрос.

— Мы же это уже обсуждали! — с удивлением сказал человек.

— Он говорит, вы уже это обсуждали. — повернулся я к Семенычу.

— Мы на пальцах обсуждали, тык-мык. Может я чего не так понял. Так что пусть отвечает на своем языке, а ты переведешь.

— Он говорит, вы не зная языка обсуждали, может он чего не так понял. — обратился я к предположительному машиному папе.

— Аргумент. Ну хорошо. Мы сюда попали случайно, нас подбили и нам пришлось сесть. И мы больше всего хотим убраться отсюда.

Заказ

Когда твоя бывшая звонит и говорит "у меня к тебе дело", сразу можно предположить, что это не к добру.

— Бригитта, это капер ее Величества "Алиса". Говорит командир. Дистанция двадцать эмме, наклонение пять к эклиптике, относительная два точка два каэмэс по транспондеру, номинал релретроградно, расчетное сближение сто каме от центра, ETA двадцать килосекунд. Разрешите сближение в свободном падении и стыковку.

— "Алиса", это Бригитта. Сближение в свободном не разрешаю. Парковочная экваториально шестьдесят каме от центра, фазовый плюс сто десять, затем сближение гоманом. Включите телеметрию по координатам и тяге, код "Зена".

— Это "Алиса", вас понял. Штурман, расчет выхода и телеметрия. Телеметрию слышите?

— Это Бригитта, данные идут. У вас все?

— Это "Алиса", у нас все. До связи.

Командир выключил голосовой канал и раздраженно сказал:

— Аполлонские катафоты! У них же пространство пустое, что он выпендривается?

— Мало ли? — спокойно сказала бортмеханик. — Может, у них на стыковочных работы или еще что.

— Вечно у них тут еще что. Штурман, что с расчетами?

— Инъекция на парковочную готова, гоман еще нет. Для гомана девяносто два фазы надо.

— Значит, у них правда еще что. Ну, пошли на парковку. Сколько ориентировочное время для гомана?

— Двадцать четыре с половиной килосекунды. Плюс набор фазы. В общем, больше, чем сколько было ETA.

— Больше. Ну ладно. — командир включил голосовую связь. — Бригитта, это снова "Алиса". Можете дать катер для трансфера с парковочной?

— Это Бригитта, мы посмотрим, что можно сделать. Сколько человек?

— Четырнадцать считайте. А если не секрет, скажите, что у вас там? Космос-то пустой.

— Это Бригитта. Либрацию гасим. Есть пятнадцатиместный катер, если перекись оплатите.

— Это "Алиса". У вас, значит, либрация, а мы мало что на рейде тридцать каэс болтаться, так еще и за перекись плати? Вы, ребята...

— Это Бригитта, не уходите со связи. Мы посмотрим, что можно сделать.

Командир выключил голосовую передачу, оставив прием.

— Эй, команда, обсуждение. Потерпите тридцать килосекунд, пока они либрацию гасят?

— Они же катер предлагают? — ворчливо отозвался командир десантников.

— Не бесплатно предлагают, в том-то и проблема.

— Так а много ли той перекиси? Сколько там километров вообще получается? Я не специалист в небесной механике, но, по-моему, катер там брахистохроной пройдет. Даже на перекиси.

— Много, не много, а так деньги и расходятся. А у нас коммерческое предприятие. Мне надо знать, до какой точки мы готовы торговаться.

Повисла неловкая тишина.

— Хорошо, зайдем с другой стороны. — прервал молчание командир. — Кто готов со своей получки скинуться на перекись?

— Ну, командир, это какой-то вообще...

Дискуссию прервал голос диспетчера станции:

— "Алиса", это Бригитта. Вы меня слышите? Будет вам катер.

Командир щелкнул тумблером:

— Это "Алиса", вас понял. Рандеву с катером в точке парковки?

— Это Бригитта, да. У вас все?

— Это "Алиса", все. До связи.

— Это Бригитта. Холодной плазмы!

— Стан, управление на автомате по расчету инъекции. Команда, крепить в отсеках к невесомости. Остановка вращения через восемнадцать килосекунд.

— Управление взял.

— Стан, понял. На борту остаются... Бортмеханик, где список закупок?

— В процессе. К ETA будет.

— Знаю я, что к ETA будет. Оставь тебя без присмотра на полста секунд, ты второй корабль по запчастям купишь. На борту остаются командир, бортмеханик и по желанию, остальным трансфер на станцию. Контрольный срок возвращения девяносто килосекунд от ETA. — командир задумался. — Отставить остальным. Канонирам быть готовыми подойти по вызову, ориентировочно к моменту стыковки. Будем принимать боезапас. Десант, назначить посменные усиления по двое, с момента стыковки. Расписание на ваше усмотрение, но чтобы каждая смена была трезвая. Хвостовому стрелку и второму пилоту возврат через сорок килосекунд от ETA. Я тоже на берег хочу. Остальным девяносто килосекунд... А, Троорл с ним. Сто килосекунд.

— А получка будет? — жалобно спросил чей-то голос.

— Есть получка, до ETA всем начислю.

Радостные возгласы были прерваны тем же голосом, который так же жалобно спросил:

— А премия?

— Премия... Нашему самому страшному оружию премию все решили, ему будет сейчас. Остальным как приз сдадим.

Хвостовой стрелок, как обычно, дождался паузы и загорланил:

В кейптаунском порту

С гашишем на борту

"Алиса" поправляла такелаж...

— Макс, вечно ты все опошлишь. — прервал его командир. — Кстати, бортмеханик, что у нас с такелажем?

— С такелажем у нас все нормально. — мрачно сказала бортмеханик.

— Значит, если увижу в списке ванты, я могу их смело вычеркивать. Короче. Вахта... э... на вахте, остальные крепить по отсекам и отдыхать. Желательно именно в таком порядке. Штурман, через шестнадцать килосекунд проверить крепление в капсуле, я пойду проверять в жилом отсеке. Конец обсуждения.

Командир отстегнул ремни и неуклюже выбрался из левого кресла. Сейчас, во вращающемся и тормозящемся корабле, в рубке была самая нелюбимая им неинерциальная конфигурация: центробежная сила, достаточная, чтобы ей нельзя было пренебрегать при движениях, но слишком слабая, чтобы сойти за нормальное тяготение. Да еще и тяга... Оттолкнувшись от подлокотников кресла, он подлетел к потолку и схватился за ручку для передвижения в невесомости. Подтягиваясь по ручкам, он выбрался в носовой переход и через него — в шлюз жилого отсека.

Корабль шел на номинальной тяге, полным бейдевиндом под синими парусами, ротационным галсом. Моторы рей не успевали за вращением корабля, поэтому в каждый момент полноценно ориентирована к Солнцу была только одна мачта. Действовал режим экономии электричества. Свет в тоннелях и коридорах зажигался по мере приближения человека и затухал, когда человек проплывал мимо.

Командир проплыл через ступицу, в которой царила почти полная невесомость. Неинерциальность можно было почувствовать только по силе Кориолиса. Он развернулся вперед ногами и нырнул в переходный тоннель первого сектора.

По мере удаления от оси корабля, центробежная сила быстро нарастала. Сначала командир карабкался на одних руках, но потом счел за лучшее зацепиться за перекладины также и ногами.

Вскоре он достиг бублика. Центробежная сила здесь была 0.25же — меньше, чем принятые за стандарт на станциях и пассажирских кораблях Пояса 3 метра в секунду за секунду. В первом секторе размещались каюты старших офицеров: командира, второго пилота, штурмана, бортмеханика и командира десантников. Капитанская каюта была просторной — она занимала два стандартных отсека — но пустой. В регулярно убираемом надувном модуле нет возможности обрастать шмотками, даже картину на стену повесить нельзя. Из обстановки присутствовали два кресла, кровать и тонкопленочный экран на стене. Мебель была встроена в пол модуля, и надувалась вместе с ним. Единственной привнесенной вещью была простыня на кровати.

Окон не было. Желающие поглядеть на внешний мир могли бы вывести на экран изображение с одной из обзорных камер. Командир так и поступил. Он разбил настенный экран на два окна, на одно вывел изображение Бригитты с длиннофокусной камеры, а на другое — расчетную траекторию сближения с астероидом и орбитальной инъекции.

Потом он поставил будильник, разделся до белья, сложил одежду в специальный карман с застежками на стене (то самое "крепить по отсекам к невесомости"), устроился в кровати, на всякий случай пристегнулся ремнями для сна в невесомости, проверил через планшет телеметрию и статус основных систем корабля, не нашел никаких поводов для беспокойства, и занялся начислением получки. Процедура не отняла у него много времени: баланс по счетам был положительный, даже после вычета стыковочного сбора и планируемой дозаправки. Можно было даже начислить и большую часть премий — но выплатить всем не получилось бы, а командир в таких делах считал нужным соблюдать полную точность и справедливость.

Закончив с зарплатами, он попытался вытрясти из бортмеханика список запчастей, но безуспешно. Оставалось пятнадцать килосекунд до запланированной проверки крепления. Командир вывел на экран планшета управление оборудованием каюты, выключил свет, засунул планшет в карман у изголовья кровати, пристегнул его липучей лентой и быстро заснул.

Будильник проверещал в назначенное время. Как и было обещано, необходимо было провести проверку крепления к невесомости. Командир прошел по бублику жилого модуля, стучась в занятые каюты и открывая пустые своим мастер-ключом. Нижним чинам и десантникам надувных кроватей не полагалось, они спали в гамаках.

В расчетный момент заныли зуммеры, предупреждая о длительном ускорении по φ. Командир устроился в кресле в кают-компании, пристегнувшись ремнем, и следил за процессом со своего планшета. Корабль тормозил вращение задолго до завершения инъекции, на дневной стороне астероида. Тормозились гиродинами, чтобы не расходовать рабочее тело. Но это требовало много электричества, да еще сочеталось с маршевым на номинале и неудобной ориентацией к Солнцу. Пришлось выключить освещение во всех отсеках и снизить давление в вентиляции — и все равно аккумуляторы стали разряжаться. Расчеты показывали, что до конца маневра их хватит, но с небольшим запасом.

После этого был еще некоторый запас времени, чтобы подзарядить батареи. Скорость корабля была еще гиперболической, но уже приближалась к параболе, так что тяготение астероида заметно искривляло траекторию. Приближаясь к перицентру, корабль выходил в крутой бейдевинд, а потом и в левентик, так что можно было заставить работать все три мачты. Но времени в таком режиме было меньше килосекунды. Потом корабль попадал в тень Бригитты, и завершать инъекцию надо было на одних аккумуляторах. К завершению маневра корабль мог подойти почти полностью обесточенным. В принципе, расход дельта-вэ в тени был небольшой, так что, если бы что-то пошло не так, маневр можно было бы завершить на перекисных или холодно-газовых маневровых двигателях, потратив те самые ресурсы, которые с самого начала пытались экономить.

Командир вывел на свой планшет изображение Бригитты с обзорной камеры. Теперь она уже хорошо была видна через среднефокусные объективы, только приходилось вытягивать яркость и контраст. На расстоянии трех астрономических единиц от Солнца, слабо освещенный угольно-черный объект был трудно различим на фоне черного космоса.

Бригитта была осколком более крупного тела, разбитого на части столкновением. Немного напрягши фантазию, можно было визуализировать исходную форму объекта, не вполне правильную трехгранную пирамиду с сегментом сферы вместо основания. Но углистый хондрит — материал мягкий и рыхлый, даже в слабом тяготении ему сложно удержать далекую от сферической форму. Острые вершины и грани начали оплывать сразу же после образования астероида, а сейчас, через миллионы лет, от них остались лишь округлые возвышенности. Одна из вершин, располагавшаяся ближе к центру родительского тела, была сложена более плотными породами. Поэтому она тонула быстрее других трех, и астероид получился похожим на эчпочмак, татарский треугольный пирог.

У Бригитты была старая поверхность без следов кометной активности, со сглаженными аккрецией кратерами. Заметны были намного более светлые, чем хондрит, бетонные казематы ракетных, гауссовых и рельсотронных батарей на поверхности астероида, и облака пыли в трех точках, где шло новое строительство. Бригитта сближалась с Вестой, и станция серьезно готовилась к обороне.

Самыми крупными и яркими объектами в кадре были поля солнечных батарей — два гигантских, больше самой Бригитты, искрящихся шестиугольника на полярных орбитах радиусом сто километров, выше противовеса жилой станции. Приглядевшись, над горизонтом можно было разглядеть навигационные огни жилой станции и ее противовеса, но силуэт самой станции терялся за засветкой этих огней.

Командир связался с диспетчером и напомнил про катер. Ему подтвердили, что катер отчаливает и будет ждать их в районе парковочной орбиты.

Астероид приближался. Огни станции поднялись над горизонтом, и на экране уже стало возможно разглядеть саму станцию, точнее, верхнее из ее жилых колец. Вращение корабля прекратилось, и центробежная сила исчезла, осталась лишь почти неощутимая перегрузка, создаваемая маршевым двигателем. Как и планировалось, все паруса встали в оптимальное положение и батареи начали заряжаться. Но выходить из режима экономии электричества не стали, чтобы увеличить запас на торможение в тени.

Командир переключил планшет в режим дополненной реальности, с отображением транспондеров других кораблей и их траекторий. Стал виден катер — он летел к точке рандеву напрямую, игнорируя законы Кеплера. В слабом тяготении Бригитты это было несложно, и гораздо выгоднее по времени, чем оптимальный по дельта-вэ гомановский трансфер. Командир выбрался из кресла и поплыл в кабину.

В кабине второй пилот препирался с диспетчером:

— "Алиса", это Бригитта. У вас накопление ошибки по наклонению. Расчетный нисходящий узел в десяти градусах проградно.

— Бригитта, это "Алиса". Накопление ошибки не подтверждаю. Нормально я иду.

— "Алиса", дайте двести миллиметров антинормально, и будет нормально.

— В аду для перфекционистов... У них там либрация, а они мне ради двухсот миллиметров по мозгам ездят...

— Стан, не спорь с диспетчером. — вмешался в дискуссию командир. — Это глупо и бесполезно. — он нажал кнопку на своей гарнитуре, подключив ее к внешней голосовой связи. — Бригитта, это командир "Алисы". Разрешите подключение к местной координатной сети.

— "Алиса", подключение разрешаем, кодовое слово "Макемаке".

— Штурман, включить локальное позиционирование.

Штурман ввел с клавиатуры кодовое слово и переключил радарный транспондер. Радар корабля установил контакт с транспондерами батарейных полей и ретрансляционных спутников.

— Я же говорю, нормально мы идем. — с возмущением сказал Стан, когда на экранах появились точные координаты. — Миллиметров пять можно было бы дать, но никак не двести.

— Бригитта, это "Алиса", видите наши местные координаты?

— "Алиса", это Бригитта. Телеметрию видим, подтверждаем текущий курс.

— Это "Алиса", вас поняли, спасибо.

Корабль прошел дистанцию 60 километров от центра астероида. Перицентр их расчетной траектории размещался в тридцати километрах от центра. Для двигателя с высокой тягой, лучше всего было разместить перицентр на высоте целевой орбиты, и выполнить короткий импульс в этой точке. Но маневрирование на плазме — искусство более сложное. Торможение на низкой орбите позволяло использовать эффект Оберта, пусть даже в слабом тяготении астероида польза от этого была невелика. Главным же преимуществом, из-за которого была выбрана такая траектория, была оптимизация времени, проведенного на свету.

Астероид уже заполнял все поле зрения широкоугольной камеры. Видны были кратеры со сглаженными аккрецией валами, и совсем свежие образования на поверхности — карьеры, в которых добывали углеродную фракцию, основное минеральное богатство Бригитты.

Они прошли точку минимального сближения со станцией. Видны были оба обитаемых кольца и пояс стыковочных аппаратов на уровне стационарной орбиты. Также видны были астероидный и противовесный тросы, увешанные навигационными огнями и радарными отражателями. Невооруженным глазом движение станции относительно Бригитты было сложно заметить, но аугментированный дисплей безжалостно показывал смещение оси объекта на сто двадцать метров от плоскости экватора. Довольно большая либрация для сорокатрехкилометровой орбиты.

С точки зрения небесной механики, станция представляла собой миниатюрный орбитальный лифт, подвешенный на высоте тридцать километров над поверхностью, на экваториальной орбите, период которой точно совпадал с периодом обращения астероида. Мономолекулярное углеволокно, без которого планетные орбитальные лифты невозможны, тут не требовалось. Как и на большинстве станций Пояса, удалось обойтись обычными стальными тросами. Главной сложностью оказалось крепление этих тросов в рыхлом хондрите. Пришлось просверлить астероид насквозь, налепить на противоположной стороне массивную железобетонную линзу и заякорить тросы в ней.

После прохождения перицентра, корабль стал разворачиваться антирадиально. Траектория корабля относительно Бригитты уже была не параболической, а эллиптической, хотя еще слишком сильно вытянутой. С точки зрения кинетической энергии, выгоднее всего тормозиться или разгоняться вдоль траектории, ретроградно или, соответственно, проградно. Но основную кинетическую энергию корабль уже погасил, сейчас задача состояла в выходе на круговую орбиту с заданной высотой и в заданной точке — а для этого нужно было погасить радиальную компоненту скорости.

По мере приближения к точке парковки, возникла еще одна задача: не столкнуться с катером и не зацепить его факелом маршевого двигателя. Командир приказал соединиться с катером и запросить у них дальномерный транспондер и полную телеметрию. Пилот катера поступил грамотно: он поднялся на триста метров нормально над экватором, так что он практически не мог попасть в плоскость, в которой мог бы оказаться факел корабля при запланированном маневре.

Они пересекли линию тени, и батареи снова начали разряжаться. Снова пришлось снизить давление в вентиляции. Командир отдал команду "По местам к перегрузке", на случай, если придется гасить остаток скорости маневровыми. Но это не потребовалось. Корабль подошел к точке парковки практически идеально, с отклонением два метра по позиции и десять миллиметров в секунду по скорости. Командир торжественно объявил благодарность штурману и пилоту за точный маневр.

Потом пришлось препираться с пилотом катера, который просил их сориентировать стыковочный аппарат радиально и убрать паруса.

Препирание командир выиграл, употребив коронный аргумент: "Вы, говорит, курицу свяжите и хвостом ко мне держите". Пилот катера проворчал насчет того, что паруса ваши, а я вас предупреждал, но согласился сближаться в текущей ориентации. Катер имел маневровые двигатели на перекиси с высокой тяговооруженностью, поэтому он легко и быстро выровнял стыковочные узлы и провел стыковку.

Потом три килосекунды были наполнено шумом и гамом: команда собирала шмотки по своим кубрикам и шкафчикам и толпилась в коридоре шлюза. Добровольцев торчать на запаркованном корабле не нашлось. Когда катер отчалил, командир с бортмехаником остались одни.

Командир окинул взглядом дисплеи. Электричества было очень мало. Он посмотрел статус машинного отделения. Реактор был на холостом ходу. Термоэлектрические преобразователи на остаточном тепле выдавали номинал, но почти вся их мощность съедалась насосами первого контура и системами управления, так что реактор сейчас работал практически в ноль, на самообслуживание. Потом он пробежался по данным остальных систем. Он вывел вентиляцию кабины на номинал и полностью выключил продув остальных отсеков. Потом он вывел на минимум питание гиродинов. Корабль был стабилен, а точная ориентация им сейчас была не нужна. Через две килосекунды они должны были выйти из тени, и тогда можно было бы спокойно переориентироваться для гомана. Потом он выбрался из кресла, оттолкнулся от подлокотников и поплыл в осевую часть кабины, где размещались кресла для отдыха.

Бортмеханик висела над своим креслом. В темноте, на фоне подсветки дисплеев, можно было разглядеть только ее силуэт. Она не была похожа на женщин, которые, как раньше считал командир, ему нравились. Ему нравились женщины высокие и поизящнее, а бортмеханик была ниже среднего роста, довольно плотного сложения, с небольшой грудью и не особенно выраженной талией. Пожалуй, единственное, что у нее подходило под стандарты, которые командир для себя формулировал — это красивые ноги.

В темноте этого видно не было, но она была рыжая. Перед выходом на станции она часто красилась синтетической хной или в темно-медный цвет, но во время трансферов волосы у нее отрастали натурального окраса, густые, но не очень яркие. В диодном освещении они часто выглядели неотличимо от светло-русых. Как и положено рыжим, кожа у нее была светлая, с вылезающими после попадания под УФ излучение веснушками. Черты лица у нее были не совсем правильные, даже можно, наверное, сказать — грубоватые. В общем, как пишут в старых книгах, "не красавица, но что-то в ней такое есть".

Что-то в ней точно было. Когда они заканчивали собеседование и командир спросил: "еще какие-то вопросы есть?", она сказала: "У меня не вопрос, у меня утверждение. Я не сплю с начальниками". Видимо, что-то в лице командира промелькнуло, потому что она продолжила свое утверждение вопросом: "Это проблема?". Командир попытался сделать poker face и выдержать паузу. К этому моменту он уже понимал, что да, это проблема. Но у нее были хорошие отзывы, и хорошие тесты на перегрузку, и по разговору получалось, что она соображает своем деле. И им правда был нужен бортмеханик. Поэтому командир сказал: "Нет, это не проблема. Когда мы примем решение, мы вам позвоним". И перезвонил через двенадцать килосекунд, отменив следующее собеседование. Технических причин пожалеть об этом у командира с тех пор не было.

Сейчас командир махнул механику рукой:

— Двигай сюда. Посмотрим твои закупки. Надеюсь, сейчас-то...

— Сейчас готовы, да. — бортмеханик вытянула руку, схватилась за рукоятку в потолке кабины, подтянулась к ней, потом оттолкнулась от нее и тоже поплыла к оси. Командир влез в кресло, командой с планшета включил освещение в осевой зоне и погасил большинство дисплеев. Бортмеханик была одета в серую майку с открытыми плечами и черные штаны от термобелья для скафандра. Стало понятно, почему ее силуэт так хорошо был виден.

— Подожди. — сказал командир, пока она еще плыла в воздухе. — Может, прежде, чем запчасти, мы перекусим чего-нибудь?

— Не знаю. — бортмеханик затормозила движение, зацепившись рукой за спинку кресла, и, ловко развернувшись, угнездилась в нем, поджав под себя ноги. — Батареи в третьем процентиле, даже кофе варить...

— Предлагаешь до утра?

— Ну да.

Командир почесал живот и прислушался к ощущениям. Значительную часть времени с последней еды он проспал, но времени этого все-таки прошло немало. В животе урчало. Но бортмеханик, похоже, была права. Нет ничего глупее, чем обесточиться на парковке. Пусть даже ненадолго.

— Аргумент. — согласился он. — Как я понимаю, у нас и на свету-то жрать особо нечего. Что мы не подумали, надо было на станции заказать. У них в восьмом секторе такая лапшичная есть... С катером бы привезли, устроили бы ужин в стиле фьюжн.

— Игорь. — укоризненно сказала бортмеханик — Давай не будем сейчас про еду. Я тоже не обедала. Что там с запчастями?

Командир вывел на планшет список и быстро пробежал его. То ли его предупреждение про второй корабль возымело эффект, то ли правда она училась экономить. Такелажа в списке не было. Глаз зацепился было за четыре комплекта воздушных фильтров, но потом он решил, что тут у нее будет непробиваемый контраргумент.

Чисто в воспитательных целях он поспорил с ней насчет герметика для кабельных выходов. Он сказал, что в полете можно же и универсальным пользоваться, на что она возразила, что кабельный герметик дешевле. Это был резонный довод, но командир сказал, что зато кабельным нельзя заделать дырки в других местах, а мы же не знаем, где у нас будут дырки. Командир не был вполне уверен в своей правоте, но бортмеханик неожиданно с ним согласилась.

В общем, аппрув списка закупок прошел быстро и почти без дискуссий. Бортмеханик полезла на станционный сервер делать заказы, а командир откинулся на спинку кресла, придержав себя руками за подлокотники, чтобы не всплыть. До утра делать было решительно нечего. И даже больше того, что-то делать было опасно. Все сколько-нибудь полезные занятия требовали расхода электричества.

Командир махнул рукой, вывел на планшет управление развлечениями и включил музыку — не на планшете, а на динамиках кабины. Отсек заполнил мягкий глубокий звук контрабасного пиццикато:

It's dreamy weather we're on

You waved your crooked wand

Along an icy pond with a frozen moon...

— Игорь!— снова использовала укоризненную интонацию бортмеханик.

— А что Игорь? Тут сто ватт и не на полную мощность. Мы до утра больше надышим.

— Ну, как знаешь. Мое дело предупредить. А вообще, я давно хотела спросить. Почему "Алиса"? Твою бывшую ведь зовут по-другому?

— А при чем тут вообще... Ничего нельзя придумать глупее, чем называть корабль в честь бывшей жены.

— А тогда в честь кого?

И тут прошел голосовой вызов по личному каналу. Командир посмотрел на дисплей планшета и закрыл лицо рукой. Бортмеханик вспомнила про его бывшую очень вовремя. Но деваться было некуда. Он нажал кнопку на гарнитуре.

— Игорь, это Ольга. Есть сто секунд?

— Есть. — пытаясь имитировать нейтральный тон сказал командир.

— У меня к тебе дело.

— Я слушаю.

— Ты совсем не занимаешься воспитанием дочери!

— Но... Ну да, у нас бывают длинные радиомолчания... Но я же присылаю деньги...

— Деньги — да, но этого же мало!

— А... а что еще я реально могу сейчас?

— Я правильно понимаю, что вы идете на Цереру?

— Вообще-то... ну да. А что?

— Ты можешь отвезти Машу к бабушке.

Командир сделал глубокий вдох, досчитал в уме до десяти и только после этого рискнул ответить:

— Мне кажется, это весьма странная идея.

— Ты, может быть, не в курсе, что Бригитта сближается с Вестой. А эвакуацию гражданских до сих пор не объявили.

— Но... У меня же не пассажирский корабль!

— Мне кажется, на твоем корабле будет безопаснее.

— Оль, я капитан этого корабля! И мне кажется, мое мнение...

Бортмеханик наконец-то поняла, с кем он разговаривает, втянула голову в плечи и посмотрела на командира виновато. У командира почему-то всплыла в голове фраза: "А больше всего было стыдно Максима и Федора, которые мало того, что пьянь политурная, а еще и смотрят с сочувствием". Откуда это?

— А почему на Земле во время войн всяких випов возили на эсминцах и бомбардировщиках, а не на гражданских самолетах?

— Оль, но те эсминцы, если я правильно понимаю, не выполняли боевых заданий, пока...

— Но вы же не собираетесь... Вы же идете на Цереру перегружать реактор?

Похоже, за время боевых походов командир слишком привык общаться с рационально мыслящими людьми. Или наоборот, за время совместной жизни Ольга слишком хорошо изучила его слабые места. Она, вроде бы, говорила полный бред, но почему-то оказывалась все более и более права. Запрошенные сто секунд разговора давно уже прошли, и командир, в конце концов сломался.

Бортмеханик, разумеется, потребовала объяснения, и, как ни странно, одобрила его решение.

— А что? — сказала она. — У нас ведь правда безопаснее, чем на пассажирском...

— И ты туда же. — вздохнул капитан. — А куда мы ее поселим?

— Можно твою каюту перегородкой разгородить. Или ко мне...

— А кресло и скафандр? Слушай, пока еще не поздно, включи в заказ, я со своей зарплаты оплачу.

— Не надо из зарплаты. — сказала бортмеханик. — У нас есть кресло. Ну... — по ее лицу было видно, что она поняла, что сказала лишнее, но все-таки продолжила. — Оно, правда, не кресло, его собрать надо...

— Аполлонские катафоты. — со вздохом сказал командир. — Вы что сегодня, все сговорились меня доконать? Давай сюда списки закупок!

— Я сегодня ничего для кресел не покупала! — бортмеханик испуганно захлопала глазами.

— Я не говорю список, я говорю списки!

— Так... оно же не в списках!

— А откуда оно тогда взялось???

— Я его на "Кентербери" взяла. Ну... по большей части.

— Подожди, еще не легче. Ты хочешь сказать, что мы сдали приз с неактуальным манифестом?

— Почему неактуальным??? — перешла в контрнаступление бортмеханик. — Оно там тоже неучтенное было!

— Тоже??? Скрипи мои шпангоуты!!! Это что, какой-то международный заговор механиков??? У нас что, на корабле нет актуального манифеста???

— Е... есть. У меня.

— Вот так, значит. То есть это не тот манифест, который у меня???

Ответом ему было молчание и хлопание глазами.

— То есть, получается, мне надо проводить ревизию не базы данных, а непосредственно в трюме и каптерках?

— Нет... зачем... У меня-то база актуальная. Я солью...

— Так а откуда я-то знаю, что ты мне актуальную базу зальешь? Я, вообще, кто на этом корабле??? Я имею право знать, что, кто и почему у нас на борту находится???

Таким образом, бывшая жена обеспечила командира и бортмеханика занятием почти на все время до стыковки со станцией. Результаты ревизии оказались не так ужасны, как боялся командир. Недостач не обнаружилось, да и избытки оказались меньше, чем он сначала предполагал. Так что он решил ограничиться внушением больше так не делать.

Первый импульс гомановского трансфера они выдали на маршевом двигателе, но тормозиться при сближении на маршевом было нельзя: высокоэнергетическая струя плазменного двигателя могла повредить станцию, а у той не было даже возможности отклониться. К тому же, из-за размеров станции, корабль не мог подойти к ней с развернутыми мачтами. Но относительная скорость была небольшой, с ней вполне могли справиться маневровые двигатели. Со словами "кислород дешевле перекиси", командир переключился на холодно-газовый RCS.

Испаряющийся жидкий кислород создает давление, лишь ненамного меньшее, чем разлагающаяся перекись. Но маневрирование на нем имеет одну особенность: камера охлаждается, а значит, давление падает, поэтому двигатели нельзя включать надолго. На самом деле, у камер был предусмотрен электрический подогрев. Но кораблю предстояло висеть возле станции с убранными парусами — а значит, необходимо было оплачивать получаемое через стыковочный аппарат электричество. Снова была причина экономить.

Командир планировал маневр точный и элегантный. Сначала торможение с подкруткой — работает один набор камер. Потом остановка вращения — работает другой набор. Потом боковая и, скорее всего, немного осевая трансляция — третий набор камер. Потом остановка трансляции — четвертый набор камер. Потом вентральная трансляция со скоростью ноль точка шесть метров в секунду — ровно столько, чтобы сработали механические замки стыковочного узла. И потом, уже после стыковки, если диспетчер протормозит, надо быть готовым дать импульс на дорсальную трансляцию, уже не корабля, а всего комплекса корабль плюс станция. Предотвратить ту самую либрацию, которую они сегодня с таким трудом гасили.

Если нигде не ошибаться, кислород всегда будет подаваться в еще теплые камеры. Пижонство, но знаменитому капитану Дрейку неприлично чалиться по-простому.

Как учат все теории управления, ни один план не выдерживает столкновения с реальной жизнью. Торможение и первая трансляция прошли, вроде бы, штатно, но после трансляции обнаружилось отклонение на два градуса по ориентации — вроде, мелочь, демпферы стыковочного узла справятся. Но командир решил, что выравнивание фиксируется инструментами, а потому оно ценнее красоты маневра. Пока он ориентировался, обнаружилось, что осевую скорость он погасил неточно. Пришлось компенсировать и это.

В итоге, по числу пшиков, стыковка получилась не лучше, чем у новичка — хотя сами эти пшики гасили такие малые линейные и угловые скорости и были такими короткими, что их мог заметить лишь очень внимательный специалист... ну или кто-то, кто имел доступ к телеметрии или точным координатам корабля. Зато после стыковки все прошло гладко. Диспетчер станции включил свои маневровые вовремя, и травить корабельный кислород не понадобилось.

В створе стыковочного узла их встречали явившиеся по приказу канониры, оператор погрузочной руки и Маша. Дочь была одна, ее мама до личной встречи с бывшим мужем не снизошла. Оператор время от времени поглядывал на Машу с удивлением. Она была одета по цивильному, в розовую рубашечку-поло и джинсики, и вид имела свежий и очаровательно наивный, так что действительно было непонятно, что она делает на причале возле пиратского корабля.

Канониры знали Машу в лицо, поэтому их ее присутствие не удивляло, они косились только на сопровождавший ее розовый чемоданчик. Точнее сказать, чемоданчик сейчас ее не сопровождал. Маша держала его за ручку, время от времени дергая на себя — он все время порывался отплыть в сторону. Сам же чемоданчик беспомощно жужжал моторами рулевых и ходовых колес.

Командир с этим сталкивался еще до войны, когда водил пассажирские лайнеры. Прошивка у чемоданов была еще доисходной разработки, и ни у кого не доходили руки нормально адаптировать ее к условиям Пояса. Оказавшись в невесомости, маломощный процессор аппарата не мог согласовать визуальные данные с сигналами акселерометров, и он начинал отдавать колесам хаотические команды.

— Привет! — сказал командир дочери. — Выключи ты его. Представляешь, что будет, если он колесом за стенку заденет?

— Не могу. — виновато улыбнулась Маша. — Его открыть надо, а тогда все рассыпется...

— О боже. Сейчас, подожди, мне тут немного покапитанствовать надо.

— Маша, давай я тебя провожу, пока твой папа занят. — вмешалась в разговор бортмеханик.

Она ловко нащупала у основания ручки сенсорный датчик, выключила моторы чемодана, подхватила одной рукой чемодан, другой Машу под локоть, оттолкнулась ногами, и они всей сцепкой поплыли внутрь корабля. Командир сформулировал вопрос: "что это сейчас было?", записал его в загадки и переключился на другие дела. Ему действительно надо было отдать целую пачку распоряжений по поводу погрузки ракет, и, возможно, по ходу дела пришлось бы еще принять пару решений.

Когда он закончил и вернулся на борт, механик с Машей сидели в креслах в осевой части кабины, пили кофе из пакетиков и обсуждали машину прическу. Волосы у Маши были густые, мелко вьющиеся и потому непослушные, и при этом довольно длинные. Она пыталась сделать из них "конский хвост", но получилось что-то большое и неуправляемое, длиной до лопаток и шире плеч, совершенно нетерпимое в тесных отсеках боевого корабля. Бортмеханик предлагала их заплести в косу или совсем обрезать, а пока идем до Цереры, они еще длиннее отрастут. Маша хихикала и называла бортмеханика тетей Леной. Командир отметил, что они, похоже, нашли общий язык, и его это почему-то смутно обеспокоило.

— Маш. — сказал он. — У нас по плану сто двадцать килосекунд. Что ты тут будешь в невесомости болтаться и под ногами мешаться? А с тетей Леной наговоритесь еще, весь трансфер впереди. Иди пока домой. Главное, к отлету не опоздай.

— Подожди домой! — вмешалась бортмеханик. — Нам еще надо идти ей скафандр мерить!

— Скафандр... — со вздохом согласился командир. — Имею скафандр, готов путешествовать... Ну меряйте...

Сто двадцать килосекунд — вроде бы, большой срок, почти полтора земных дня. Но дел в него упаковалось множество, а перенести отлет было очень неудобно. Экватор Бригитты был сильно наклонен к плоскости целевой траектории, поэтому окно запуска было узким, а период его повторения — большим, целых тридцать восемь килосекунд. Командиру не только не удалось нормально вырваться на берег, но даже и поспать толком не получилось.

Особенно плотной суетой были заполнены последние две килосекунды перед отстыковкой. Надо было проверить все припасы и их крепление в трюмах, успокоить Мпуди, которому не купили компьютер для медового горшка, пересчитать по головам и рассадить по местам всю команду, включая напившихся перед отлетом десантников... Предстартовую молитву командир начал за килосекунду, и, как выяснилось, не зря — несколько раз она прерывалась докладами "не готов" или "нештат". К счастью, все удалось разрулить в рабочем порядке.

В расчетный момент командир доложил диспетчеру, что готов к отстыковке. Диспетчер проверил герметичность затвора стыковочного узла и дал разрешение на старт. Фрегат "Алиса" по стандартам военного флота относился к легким кораблям, но для небольшой станции даже его масса была серьезным фактором. Неаккуратная отстыковка могла вновь столкнуть станцию со стационарной орбиты. Поэтому отцеплялись они еще аккуратнее, чем чалились. Командир дождался сигнала датчиков обжатия стыковочного узла, и только после этого пшикнул маневровыми. Диспетчер дождался, пока дистанция между узлами не достигнет штатных двух метров, и только после этого включил свои корректировочные двигатели.

"Алиса" была пристыкована неудобно, к ретроградному стыковочному узлу. Сразу после отчаливания, она удалялась от станции. Но это удаление переводило ее на эллиптическую орбиту с меньшим, чем у станции, периодом. Если не предпринять никаких мер, она могла вскоре снова соприкоснуться со станцией, теперь уже не на уровне стыковочных узлов, а на уровне нижнего обитаемого кольца. Столкновение на малой скорости не могло бы разгерметизировать жилые отсеки, но все равно материальный ущерб и для станции, и для корабля мог быть значительным, а позорище вообще ни с чем не сопоставимым.

Кроме того, кораблю предстояло уходить от Бригитты, а значит, маршевый надо было включать проградно. И надо было расправлять мачты и поднимать паруса, а при этом корабль увеличивался в размерах больше, чем в пять раз. Так или иначе, станцию надо было обойти, и чем раньше и дальше, тем лучше. Поэтому первым делом командир приказал пшикнуть на боковую трансляцию, и только потом переходить к походной ориентации и конфигурации.

Трансфер планировался проградный относительно Бригитты, но ретроградный относительно Солнца, поэтому отстыковка произошла утром, сразу после выхода станции из тени астероида. На обзорных экранах станция была видна с теневой стороны. В режиме без обработки изображения даже ее силуэт сложно было разглядеть на фоне засветки, создаваемой Солнцем в окружающем астероид облаке пыли от строительных работ. Командир выключил реальное изображение и вывел на свой дисплей синтезированный компьютером взгляд со стороны, чтобы видеть относительное положение корабля и станции. Фрегат медленно разворачивался и удалялся, и скоро уже должен был достичь положения, в котором можно было запускать маршевый, не рискуя задеть мачтами ни станцию, ни ее тросы.

И тут снова на капитанском планшете появился сигнал личного голосового вызова. На этот раз, звонила не Ольга, а офицер разведки, который команде был известен под псевдонимом "Красавчик". Командир передал управление Стану, а решения бортмеханику, и закрыл над своим креслом звуконепроницаемый колпак.

— Привет, старый разбойник!

— Здравия желаю, господин майор!

— Есть полста секунд?

— Да найдется.

— Хочешь послужить Ее Величеству.

— Если честно, не особо.

— Это был не вопрос.

— По плану, у нас перегрузка реактора.

— Я в курсе. Но, думаю, ты и с нынешним состоянием реактора справишься.

— А точно никто другой не справится?

— Ну... по нашим оценкам выходит, что другие, кто справятся, просто не успеют.

— Звучит не очень обнадеживающе. Так что за служба-то?

— Служба простая. Как у вас говорят, проще, чем отобрать леденец у младенца.

— Те, кто говорит "проще, чем отобрать леденец у младенца", никогда не пробовали отобрать леденец у младенца. Давай к делу.

— Хорошо, к делу. Есть корабль, идет с Весты на Москву гиперболой. По транспондеру, гражданский толкач "Морская лилия". Что точно знаем — у него два "Челябинска", то есть или фрегат класса "Тикондерога", или корвет класса "Файрфлай".

— Не факт. После Фортуны довольно много чего в этом космосе собрано из нескольких.

— Маловероятно. Миссия ответственная, наверное, должны были отправить целый корабль. И в последние мегасекунды у Весты конструкторов не замечено.

— Ну хорошо, пусть будет "Тикондерога". Служба-то в чем?

— На борту есть груз. Надо его взять и доставить на Цереру. Можно вместе с кораблем. Впрочем, корабль можешь оставить себе. Главное груз. Если доставишь груз на Цереру, Ее Величество тебя не забудет.

— А можно уточнить, как именно Ее Величество меня вспомнит?

— Мне кажется, торг здесь неуместен.

— Я не хочу торг, я хочу численное значение.

— Два миллиона, наследственное дворянство тебе и личное — троим членам экипажа на твой выбор. Если доставишь груз в рабочем состоянии. Полтора миллиона, если обломки поддаются экспертному изучению. До миллиона, если доставишь содержательные фотографии, видеозаписи или другие данные, по которым можно определить характер груза. В зависимости от содержательности.

— Можно детали про груз?

— Влезает в трюм "Файрфлая", значит и в твой влезет. До пяти "же". Вакуума не боится. В стэндбае кушает около киловатта. Автоном в стендбае неизвестен, но не менее килосекунды. Скорее всего, имеет солнечные батареи, но они могут быть не смонтированы. Гибернация не предусмотрена, полностью обесточивать нельзя. Дистанционно управляем, но, скорее всего, двигатели и вооружение отключены электрически или вовсе не смонтированы.

— Странные детали. Под это описание подходит довольно много дронов и зондов, разве что почти все они могут уходить в гибернацию.

— Мой источник говорит, ты узнаешь груз, если увидишь.

— Знаешь, я староват для игр в загадки. Хотелось бы что-то определеннее.

— Если хочешь, могу сказать "не то, чтобы не знаю, рассказывать нельзя".

— Не хочу. Лучше скажи вот что. Если груз такой секретный, что мне делать с моими людьми, которые его увидят? Сбросить в Юпитер? Или достаточно сжечь маршевым?

— Это плохая шутка.

— Скажи серьезно.

— Хорошо, серьезно. Есть мнение, что если груз — то, что мы думаем, то...

— То?

— То чем больше народу про него будет знать, тем лучше.

— Тогда почему сейчас не сказать, что вы думаете?

— Потому что если это не то, что мы думаем, а расползутся слухи, пропаганда вестальцев с нас до конца войны не слезет.

— Ты все еще говоришь загадками.

— Зато я именем Ее Величества предлагаю тебе наследственное дворянство и два миллиона. Этого тебе мало?

— За груз, про который вы сами не знаете, что думать? А если груз окажется не тем, чем вы думаете, дворянство-то будет?

— Будет.

— Все это звучит не очень логично, и открывает некоторое пространство для...

— Мы надеемся на твою порядочность и бортовой журнал.

— Мне все равно все это не нравится. По-моему, это называется "кто везет, на том и ездят".

— Мы же не бесплатно ездим. Да и сам по себе каперский патент сопряжен с некоторыми...

— Хорошо, пусть с некоторыми. Про груз деталей не даешь, а траекторию-то хоть показать можешь? Ты вообще точно уверен, что именно на Москву?

— Да, в этом мы точно уверены. Лови, что у нас есть.

Командир вывел на звукозащитный колпак изображение и увидел орбиты Весты, Бригитты, Москвы и предполагаемую траекторию вестальского корабля.

— Это ж черт сколько над эклиптикой...

— По нашим данным, ты заправлен под высокоэнергетический оверсан. Хватит достать их и дойти до Цереры.

— Уже не таким высокоэнергетическим.

— Мир несправедлив. Зато плата не зависит от срока доставки. Приз можешь вообще отправить... хоть на ту же Бригитту.

— У меня место в очереди на реактор протухнет!

— Мы договоримся, что тебе перезагрузят твой реактор без очереди.

— Мне надо время подумать.

— Сколько?

— До ухода в радиомолчание.

— Не годится. Если ты к тому моменту откажешься, его вообще никто не достанет.

— Аргумент. Но...

Командир и правда задумался. Красавчик явно недоговаривал больше, чем признавал недоговорок. И деньги он предлагал слишком большие. Если бы дело было в одних деньгах, надо было отказываться без раздумий. И титул — тоже не слишком привлекательная награда за такое сомнительное дело. Но каперский патент... от его патента зависел не только он сам. Отказываться было никак нельзя. Но если соглашаться...

То, что он уходил на Цереру перегружать реактор, знала вся Бригитта. Вернуться и высадить Машу — пока что они не разогнались, само по себе это несложно. Но потом либо надо тридцать восемь килосекунд ждать следующего окна. А это (командир пальцами отмерил по изображению расстояния) исключало возможность перехватить цель. Либо надо стартовать вне окна. Орбитальные скорости у Бригитты маленькие, по дельта-вэ старт вне окна не так уж дорог. Но это вызовет вопросы, куда это он так торопится? Операция окажется под угрозой. Даже если никто из вестальских шпионов — а что они есть на Бригитте, командир был практически уверен — не сможет сопоставить изменения в планах "Алисы" и информацию о фрегате с секретным грузом, Красавчика это не обрадует. Вариантов не оставалось.

— У меня еще одно условие. Если мы груз вовсе не возьмем, ты мне оплатишь дозаправку, боеприпасы, ремонт если потребуется, и тоже договоришься на Церере о сдвиге очереди на реактор.

— Так у тебя совсем стимулов не будет. Давай половину дозаправки. А до ремонта, надеюсь, и вовсе дело не дойдет, ты же у нас...

— Половину дозаправки с боеприпасами, и ремонт полностью?

— Давай тогда лучше наоборот, дозаправку с боеприпасами полностью, а ремонт в пределах пяти тысяч. По моим подсчетам, этого хватит на полную замену такелажа и всей брони... да вообще почти на все, что могут сделать на Бригитте.

— И сдвиг очереди на реактор?

— Да.

— Ну хорошо.

— Тогда по рукам. Если дело пойдет совсем плохо, вызывай направленным лучом "Нивена", позывной "Ригель". — на картинке перед глазами командира появилась еще одна орбита. — Только имей в виду, они довольно далеко, непосредственно в деле вряд ли успеют помочь. Разве что обломки отбуксировать.

— Понял.

— Ну, тогда холодной плазмы.

— Мягкого кресла.

— Ну что ты опять на ровном месте заедаешься? Короче, до связи.

— До связи.

Командир разорвал соединение, потом заблокировал все личные вызовы с корабля, включил премодерацию вызовов на корабль, поднял звукозащитный колпак и переключился на громкую связь.

— Команда! Это Игорь Селезнев. У меня есть хорошая новость, и есть плохая.

— Плохая — это Красавчик? — догадался штурман.

— Да. А хорошая — он платит больше, чем обычно.

Самое страшное оружие

— Вижу транспондер!

— Вижу. Экипаж, по местам к бою. Реактор на малый, охлаждение в бутылки.

— Есть на малый, охлаждение в бутылки.

— Что на радаре?

— Расстояние тридцать мегаметров, относительная двадцать два и три, код транспондера 2000, вестальский гражданский свой-чужой, бортовой танго лима фокстрот двадцать восемь пятнадцать, "Морская лилия", порт приписки Лакримоза. По реестру, четырехмачтовый толкач, дедвейт пятьдесят три, парусность два миллиона, только синие, номинал плазма тридцать, пара нет. По транспондеру, ведет баржу с грузом углеродистой фракции квазибрахисто на Москву, брутто тридцать сотен, синие паруса, номинал проградно.

— Тип двигателей?

— Факелы релпроградно, закрыты парусами, плюс засветка от радара. Не определяется.

— Красавчик не соврал насчет коробки. Посмотрим, не соврал ли про начинку. Штурман, расчет импульса на перехват двухступенчатыми.

— Перехват на какой тяге?

— На плазме. Бутылки на нештат.

— Расчет готов. Восемьсот секунд на форсаже, максимальное сближение мегаметр на относительной восемнадцать через полторы килосекунды. Если они начнут уклонение, мы их достанем.

— Расчет вижу. Принято. Бортмеханик, реактор на номинал, охлаждение в бутылки. План А: ускорение на плазме без парусов в радиомолчании, выпуск LPS и радары в боевой режим по моей команде, залп шрапнелью без предупреждения по парусам. Оставим их без парусов, выпустим свои, на номинале догоним и на номинале доедим. План Б: по обстановке. Батареи, приготовить LPS, потом готовим двухступенчатые шрапнельные на два залпа, дальше по обстановке. Экипаж, доложить готовность.

— Штурман к бою готов.

— Бортмеханик к бою готов, реактор на малом и раскочегаривается, кондеры сто.

— Сисадмина к боя готова.

— Второй пилот к бою готов.

— Дальномерная к бою готова.

— Жизнеобеспечение к бою готово.

— Батареи левого борта к бою готовы, LPS загружен, двухступенчатые шрапнельные собираются.

— Батареи правого борта к бою готовы, LPS, двухступенчатые шрапнельные собраны.

— Хвостовая турель к бою готова.

— Абордажная, дрожи мои шпангоуты, вы там заснули?

— Никак нет, командир. Абордажная команда к бою готова.

— Экипаж, пристегнуться по местам к нештатной тяге, закрыть гермошлемы. Стан, взять управление. Ленка, реактор после номинала сразу на форсаж.

— Управление взял.

— Поднять якоря!

— Бвана, какая транспондера включай? Веселая Роджер?

— Мпуди, я тебе покажу такого Роджера, ты под этим роджером будешь черный парус перекрашивать. Кисточкой. По всей площади. Мы капер Её Величества, открыто участвующий в объявленной Парламентом войне. Что якоря?

— Якоря подняты.

— Бвана, транспондера военный?

— Мпуди, военный. Стан, отходи на RCS. Маршевый на автомате по таймеру. Бортмеханик, доклады по давлению в бутылках. Штурман, обратный отсчет по таймеру.

Капер Её Величества "Алиса", аммиачный клипер, переоборудованный в ракетно-гарпунный фрегат, плавно отделился от безымянного астероида, в тени которого прятался от радаров своей потенциальной жертвы. Первые несколько секунд можно было ожидать, что вахтенный "Лилии" их не заметит: маленькие астероиды имеют неправильную форму и при вращении часто неожиданно меняют радарную сигнатуру. Но, когда включился маршевый двигатель, навигационный компьютер толкача сам должен был подать сигнал о маневрирующем объекте в поле зрения радаров.

"Лилия" не передала никаких запросов, ни код "свой-чужой", ни по голосовому каналу. Она просто перевела радар в режим сканирования с высоким разрешением и включила форсаж, пытаясь уйти от перехвата. Фрегат, даже отягощенный внешними баками с рабочим телом, превосходил добычу по номинальной тяговооруженности. Второй пилот визуально откорректировал вектор тяги по факелу цели, а потом подоспели и точные данные от дальномерной и штурмана.

Расчетные восемьсот секунд импульса уже прошли, но пилот фрегата не выключал маршевые: цель продолжала уклонение. Компьютер показывал, что скоро караван окажется в зоне досягаемости двухступенчатых ракет.

— Батареи, открыть люки по обоим бортам! — скомандовал капитан. — Действуем по плану А. LPS на двадцать секунд, потом шрапнель, потом включаем всю иллюминацию. LPS по моей команде, шрапнель по готовности, и сразу заряжаем вторую порцию шрапнели, но её только по команде. На всякий случай, на четвертый залп подготовьте декои. Торговцы нынче, бывает, тоже с зубами оказываются.

— Двадцать секунд до зоны поражения двухступенчатыми. — доложил дальномер.

— Давай отсчет.

— ... Десять... восемь... шесть... пять, четыре, три, два, один, ноль, минус один, минус два, минус четыре...

— Оба борта, огонь!

Корабль вздрогнул. Паровые катапульты, выбрасывавшие ракеты из пусковых установок, сами по себе работали почти бесшумно, но на корпус передавались толчки демпферов, останавливавших крюки катапульт в конце разгона.

— LPS выпущен! — синхронно доложили канониры обоих бортов.

Перезарядка катапульт была уже не такой бесшумной. С жужжанием заработали лебедки, возвращавшие крюки в стартовое положение. Потом заскрипели и защелкали сервомоторы манипуляторов, прицеплявших к крюкам следующую партию ракет. Капитан услышал, как манипуляторы с металлическим скрежетом встали на фиксаторы, и приготовился отдать команду, но канониры, как и было приказано, выпустили ракеты сами, по готовности.

— Включить радары и LPS!

Вспыхнули индикаторы на приборных досках, на тактическом и навигационном экранах зажглись дополнительные надписи и маркеры.

Выпущенные первым залпом ракеты взорвали свои боеголовки, разбрасывая облака металлических шариков. Но эти шарики не были простой шрапнелью. Каждый шарик нес лазерные приемопередатчики, мгновенно включившиеся и связавшие облако шрапнели, фрегат и выпущенные им ракеты в единую сеть объектов с точно известными относительными координатами, локальную систему позиционирования. Лучи лазеров быстро нащупали караван с толкачом, и на обзорном экране появилось его детальное изображение.

— Командир, они опускают паруса!

— Пусть, нам же потом... Скрипи мои шпангоуты, это не "Тикондерога"! Перезаряжай на декои, запуск по готовности! Стан, разворот проградно и паровая тяга на форсаж! Попробуем разбежаться на встречных.

Пока командир отдавал эти распоряжения, на обзорном экране было видно, как несостоявшаяся добыча выпустила свои ракеты. На одном только левом борту у нее было втрое больше ракетных установок, чем на всем фрегате.

— Тетраоксидными шарашат... — задохнулся от возмущения дальномерщик.

— Макс, классовое сознание прочувствуешь потом...

— Командир, они вызывают голосом по аналоговому!

— Включай!

— Игорь Селезнев, известный как капитан Дрейк? С вами говорит республиканский крейсер "Корморан". В соответствии с Парижской Морской Декларацией 1856 года, ваши действия по атаке гражданского судна в нейтральном пространстве считаются пиратским актом. Предлагаю вам лечь в дрейф и сдаться по-хорошему. Прием.

— А если по-плохому?

— А если по-плохому, я имею указание командования живыми вас не брать. Для обеспечения чего у меня на борту имеются трехступенчатые ракеты с термоядерными боеголовками. Прием.

— Нам нужно сто секунд на размышление.

— Принято. Размышление без тяги. Время пошло.

Капитан рывком бросил назад РУДы и нажал на гермошлеме переключатель, выключив внешнюю связь.

— Мпуди, что скажешь?

— Прошивка LPS'а сорок два точка одиннадцать би.

— Мпуди, ты думаешь я эти прошивки наизусть помню? Ты что-то можешь?

— Моя... моя моги. Три минута регламент, две минута сверх регламент. Сверх регламент моги повторяй.

— Три минута чего?

— Три минута сброс вся компьютера. Полная не... полная ничего не моги.

— Сколько на подготовку?

— Моги сейчас.

— Принято. План Б. На пару проградно, расходимся на встречных, веду я. Декои на тридцать процентов с активацией по расходу, я скажу бронебой, не обращать. Мпуди работает по моей команде. Через сто двадцать секунд после Мпуди, выпускаем повторно декои и переходим на бутылки на удаление. Пока они проморгаются, идем на бутылках, дальше по обстановке. — Командир нажал на клавишу внешней связи. — Крейсер "Корморан", как слышите? Прием.

— Слышим хорошо, ваше решение?

— Наше решение еще побарахтаться. Машина, форсаж на пару релретроградно! Оба борта, бронебойными огонь, подготовить перехватчики! Стан, управление!

— Отдал!

— Взял! — командир щелкнул тумблером переключения на паровую тягу и бросил РУДы вперед. Перегретый пар из второго контура реактора вместо турбогенераторов пошел прямо в дюзы. — Мпуди, твой ход!

— Моя ходи!

Индикаторы радаров и сигналов LPS республиканского корабля на тактическом дисплее синхронно мигнули и погасли. На обзорном экране было видно, как маневровые двигатели крейсера вместо коротких импульсов вдруг включились на полную непрерывную тягу. Противник начал было разворачиваться, чтобы догнать убегающий фрегат, но его компьютеры вырубились в самый неподходящий момент, и корабль начал неуправляемо раскручиваться. Выпущенные "Кормораном" ракеты пошли по спиральным траекториям, как будто у них заклинило рули.

Сервомоторы управления парусами, впрочем, продолжили работу. Тонкопленочные солнечные батареи, "синие паруса" крейсера, по-прежнему скользили вдоль мачт, складываясь в гармошки. К моменту подлета шрапнельных боеголовок "Алисы" они должны были уже почти полностью сложиться.

— Мпуди, черт бородатый, ай да сукин сын! Ленка, бутылки готовы?

— Должны быть.

— Как я уберу тягу, сразу, без команды, раскупоривай, и глуши реактор. Хвостовая, попробуй пока снять его ракеты, не ровен час, проснутся. Мпуди, за двадцать секунд до двух минут дай обратный отсчет.

— Полтора минута!

— Мпуди, я сказал за двадцать! И вообще, когда ты научишься считать в секундах? Думаешь, кто-то умеет в уме твои дурацкие земные минуты пересчитывать?

— Бвана, просто пересчитывай, умножай шестьдесят и всё. Шестьдесят хороший цифра, на все делись...

— Отставить философию! За двадцать секунд, и не отвлекайся!

— Моя слушай бвана...

В пилотской кабине наступила тишина, нарушаемая только шумом вентиляторов наддува скафандров, приглушенным воем насосов циркуляции реактора и редкими хлопками рельсотронов хвостовой турели. Вражеский крейсер на обзорном экране продолжал беспомощно вращаться, слепой и неуправляемый. Шрапнельные ракеты фрегата подошли к нему и взорвались, как положено, но паруса были уже убраны, а бронированному корпусу шрапнель была не особо опасна. Потом в интеркоме снова послышался голос Мпуди:

— Двадцать секунда. Во... шестнадцать... Двенадцать... Десять... Девять... Восемь... Семь... Шесть...

— Береженого Финагл бережет. Экипаж, по местам к нештатной тяге. Радио полный пассив, LPS пассив, на запросы не отвечать. — сказал командир, и плавно повел РУДы назад.

Бортмеханик восприняла это как команду и нажала на кнопку на дополнительном пульте, установленном возле подлокотника её кресла. Раздался гулкий взрыв. Укрепленные на пироштифтах перемычки в горловинах баков взорвались, а пластиковые баки сработали как резонаторы, приглушив и одновременно усилив звук. Перегрузка четыре g вдавила экипаж в ложементы.

Черные баки из армированного пластика, прикрепленные к бортам корабля вместо разгонных ступеней, содержали сотни тонн воды, первоначально предназначавшейся в качестве рабочего тела для высокоэнергетического оверсана. Теплообменники, подключенные к системе охлаждения реактора, нагрели эту смесь почти до трехсот градусов Цельсия. Паровая тяга заставила всю жидкую фракцию переместиться к горловинам баков, а пар вытеснила в носовые части.

На Земле такие ракеты считаются детскими игрушками. Но дети редко накачивают баки своих ракет больше двух-трех атмосфер, поэтому и тяга получается небольшой. А потом пустая бутылка безуспешно борется с сопротивлением воздуха, поэтому летит существенно хуже, чем следовало бы из расчетов по формуле Циолковского.

В "бутылках", прикрепленных к бортам фрегата, давление составляло более сотни атмосфер, так что они давали удельный импульс, которому могли бы позавидовать некоторые первые ступени космических ракет. Укрепленные на горловинах баков параболические сопла дополнительно увеличивали тягу, улавливая испаряющуюся в вакууме воду и передавая давление паров и брызг на корпус корабля.

Радары фрегата были выключены, но датчики LPS удерживали контакт с крейсером и продолжали передавать его изображение. Пессимистическая оценка Мпуди не оправдалась. Через две минуты после кибератаки, республиканец не смог включить радары и свой LPS, но его пилот смог переложить маневровые двигатели, возможно вручную. Крейсер к этому моменту успел уже так раскрутиться, что одно только восстановление ориентации должно было занять секунд пятьдесят.

— Командир, советую еще радарных подвесить. — подал голос канонир левого борта.

— Принято. Левым бортом, четыре радарные мины веером, на барражирование.

Ускорение от гидропневматических ракет быстро падало. Масса воды уменьшалась, но уменьшалось и давление пара, причем не только за счет расширения, но и за счет его адиабатического охлаждения.

— Командир, надо затыкаться. — сказала бортмеханик. — Уровень подходит к хвостовым перепускным, может закрутить.

— Затыкай. — скомандовал командир.

Бортмеханик нажала еще одну кнопку. Гидравлические клешни на горловинах баков пришли в движение, комкая пластиковые горловины и превращая их в сфинктеры, пережимавшие поток воды. Соединение было не таким герметичным, как переборка на пироштифтах, но основной поток прекратился, остались лишь тонкие струи, создававшие совсем небольшую тягу.

Ровно через сто восемьдесят секунд, как и обещал Мпуди "по регламенту", на экранах вспыхнули индикаторы радаров и транспондера свой-чужой, на этот раз вестальского военного. "Корморан" восстановил контроль над своей системой управления, но включил только радары ближнего обзора. "Алиса" уже ушла на достаточное расстояние, чтобы без парусов эти радары её почти не видели; к тому же, она была закрыта облаком ледяных кристаллов, образовавшимся в вакууме из выброшенной воды. Да и выпущенные активные источники помех должны были изрядно ухудшать обзор.

— Мпуди, можешь повторить?

— Моги попробуй. Ихний админа не много-много умный, но регламента знай.

— Оценка?

— Двадцать к восемьдесят. Наша демаскируй. Командир... я тут эта...

— Что? Мпуди, не тяни.

— Зеро дэй.

— Что зеро дэй?

— Срыв буфера хэндшейк своя-чужая. Удаленная исполнения кода.

— Конкретнее.

— Удаленная исполнения. Полная контроль.

— Полный контроль над их LPS?

— Их комп. Как на "Кентербери".

— Мпуди, скрипи мои шпангоуты! Ты серьезно??? Сколько надо на подготовку?

— Многа нада... Медовый горшка нада... Агент пиши нада... Думай нада...

— Мпуди, меня интересует не план работ, а оценка по времени.

— Четыре часа нада.

— Часа...

— Четырнадцать точка четыре килосекунды — подсказала бортмеханик.

— Понял. Что еще надо?

— Радиоконтакт нада. Нада... нада вестальская военный транспондер.

— На нашем радаре?

— Да... и радар... опасна... Радаа надо к медовая горшка...

— Мпуди, ты перекоммутацию радара в свои четыре часа посчитал?

— Моя... моя не посчитал.

— Лен, сколько надо переключить навигационный радар?

— Физически переключить? А к какому компьютеру?

— Бвана, проблема! Нету компьютера! Моя говорила...

— Скрипи мои шпангоуты... Лен, давайте, пока мы решаем с глобальной стратегией, вы попробуете это порешать. Команда! Предлагаю общее обсуждение.

— Красавчик крыса. — сказал штурман.

— Не обязательно сам крыса, но трубы прочистить ему не помешает. — согласился командир.

— Они нас ждали! Они шли в боевой конфигурации, без жилого отсека и без вращения!

— Вообще-то окно для перехвата с Бригитты довольно узкое, они могли ждать чего-то, но не обязательно нас. Но я предлагал обсуждать не это, а нашу диспозицию. Сейчас у нас тактическое преимущество. Мы его видим. Он нас, скорее всего, нет. И когда он увидит, мы можем его ослепить. Макс, что про него в реестре написано?

— Крейсер военно-космических сил Вестальской Республики "Корморан", типа "Альбатрос", построен на Москве в двадцать третьем году, первоначально под ограничения Церерской конвенции. После выхода Весты из конвенции был оснащен четвертой мачтой, дополнительной ракетной палубой и МГД-пароперегревателями, реактор форсирован до двух гигаватт тепловой. Дедвейт полторы килотонны, боезапас пятьсот условных ракет, кевларово-полиэтиленовая броня, основная капсула три метра, турели и ракетные палубы четыреста миллиметров. Номинал на плазме триста, на пару две килотонны. Наши бронебойные капсулу возьмут только при сближении не менее восьми в секунду. Ракетную дуэль с ним мы не выдержим ни при какой дистанции и скорости, ни по залпу, ни по боезапасу.

— Даже если Мпуди контролирует его компьютеры? — уточнил командир.

— Интересный вопрос. У ракетных палуб должна быть возможность выхода в автоном, то есть они смогут вести огонь, даже если центральный компьютер... Да еще если у него правда есть ядерные...

— А они у него есть? — спросил хвостовой стрелок.

— Ты правда хочешь это выяснить? Так вот, дуэль мы не выдержим, а уйти на плазме можем легко. У нас номинал на плазме полтораста, и при этом мы вчетверо легче.

— А на пару?

— На пару у него дельта-вэ не хватит даже чтобы развернуться за нами. — продолжил дальномерщик. — А пока он разворачивается на плазме, мы будем уже давно тю-тю.

— Десантура, вы что скажете?

— Штат на вестальских крейсерах два взвода пехоты, плюс команда. Я, конечно, понимаю, крейсер с ядерными ракетами — приз соблазнительный, но сил у нас маловато. Если бы был вопрос жизни и смерти, можно было бы рыпнуться, а просто ради приза — ...

— Принято. Какие еще мысли? Нет мыслей? Тогда я скажу. Смотрите, чем они сейчас занимаются. Если бы у них была задача нас взять, они бы дали тягу в нашу сторону. Даже если они нас не видят, направление они представляют довольно точно. И знают, что запас дельта-вэ на пару у нас недостаточный, поэтому быстро мы никуда не денемся. Потом они включили бы мазерный радар на сканирование. А чем они занимаются?

— Стреляй наша LPS. — сказал Мпуди.

— О! То есть у них нет задачи поймать нас. У них задача отогнать нас. И они стараются это сделать, по возможности, без шума. Вывод?

— Красавчик не соврал, и караван с грузом где-то поблизости?

— Именно. Они, скорее всего, идут параллельным курсом на небольшой дистанции в радиомолчании. Когда мы тут нашумели, они должны были убрать паруса и выключить тягу. И сейчас где-то тут же у нас под боком висят и ждут, пока мы уберемся.

— Вы предлагаете их взять?

— Не сейчас. Я бизнесмен, а не самоубийца. Я предлагаю просто потрепать им нервы. Если я прав, "Корморан" нас преследовать не сможет, они не могут далеко уйти от каравана. Да и убежать от них мы всегда успеем. Макс прав, на пару у них не хватит дельта-вэ, а на плазме мы шустрее. Я предлагаю лечь в дрейф и смотреть, что они будут делать. Можно поискать караван пассивными сенсорами, но с нашим оборудованием я на это не особо рассчитываю.

— Мы удаляемся от "Корморана" со скоростью двадцать километров в секунду, наше облако LPS — около восемнадцати. — сказал штурман. — Мы потеряем с ними LPS-контакт меньше чем через килосекунду, и они это знают. Я не думаю, что они будут сильно нервничать. Но если мы не уйдем, они поймут, что мы что-то заподозрили. Нам это нужно?

— Наверное, нет. Принято. — резюмировал командир. — Предлагаю: включаем транспондер, выпускаем синие паруса и уходим на номинале в сторону Бригитты. Если крейсер отреагирует, действуем по обстановке. Потом разворачиваемся брахиацией и догоняем их без тяги в молчании, ищем факел двигателя цели. Потом по обстановке.

— Командир, я бы на бизань поставила черный. Баки надо охладить, и реактор совсем глушить опасно, вдруг они все-таки начнут преследование.

— Принимается. На бизань черный, на фок и грот синие. Когда будет ясно, что преследования нет, или когда остынем, что произойдет позже, бизань перетягиваем тоже на синие. Штурман, оптимальный по времени курс на Бригитту под синим парусом на номинале. Потом сразу планируй разворот брахиацией с этого курса, ориентируйся на восемь камэ в секунду сближения. Гермошлемы открыть, не отстегиваться до команды. Батареям зарядить LPS и декои пополам, приготовить перехватчики. Реактор переводим на холостой.

— А если Красавчик все-таки нам наврал?

— В худшем случае, возьмем крейсер в качестве приза. Но каков все-таки наглец! Идет в нейтральном космосе под гражданским транспондером, а меня пиратом называет!

* * *

— Вижу транспондер! Проградно на час тридцать, азимутально десять, сближение восемь и три.

— Вижу. Экипаж по местам к бою! Напоминаю план: нам надо сделать три действия, каждое из которых нас демаскирует. Поэтому их надо делать слаженно, и шансов что-то исправить практически не будет. Момент Т на удалении один точка шесть мегаметра, или запрос свой-чужой от крейсера, что произойдет раньше. Мпуди включает на навигационном вестальский транспондер и делает свое вуду. Бортмеханик поднимает черные паруса и раскочегаривает реактор. Электричества нам понадобится много. Нед выпускает гарпун и ведет по подсветке навигационника. Оружейный радар не включать до последней возможности. Левый борт, по команде Неда перехватчики на прикрытие. Стану готовить коррекцию по командам гарпунщика, а сейчас попробовать скорректировать сближение RCS'ом. Штурман, доклад за двадцать и обратный отсчет за десять секунд до момента Т. Макс, видишь двигатели?

— Вижу три факела. Одна "Тунгуска", совмещена с транспондером, два "Челябинска" на час пятнадцать. "Тунгуска" — это, надо думать, наш знакомый баклан. "Челябински"... Командир, что ты там говорил про "Тикондерогу"?

— Макс, уточни тягу "Челябинсков". Неду нужны точные данные по классу брони.

— Высокий импульс, около полста процентов номинала. Они идут в строю с крейсером, это нам дает...

— Корвет класса "Файрфлай"?

— Или конструктор, но Красавчик предполагал, что вряд ли. Нед, понял? Бери гарпун на штатную броню "Файрфлая".

— Понял!

— Экипаж, пристегнуться по местам к нештатной тяге! Закрыть гермошлемы!

Фрегат сближался с конвоем в радиомолчании с убранными парусами. Рыхлая броня-теплозащита из диэлектрика затрудняла его обнаружение радарами на большом расстоянии.

Лететь без радара было опасно — объектов с неточно определенными орбитами или вообще неизвестных в Поясе множество, а большинство полетов как раз и проходит в той области, где объектов больше всего. Но включенный радар демаскирует. По этой же причине, вестальский конвой не мог включать на полную мощность свои радары — и это давало шанс подкрасться к ним незамеченными.

Крейсер многократно превосходил "Алису" по боевой мощи, а сейчас "Алиса" сближалась с ним в крайне невыгодной для себя конфигурации: относительная скорость была мала, а воды на борту фрегата не хватало для сколько-нибудь значительного маневра на паровой тяге. Если бы кибератака провалилась, крейсер мог бы навязать им полноценную ракетную дуэль, не позволяя поднять паруса и уйти на электрореактивных двигателях. Дальномерщик был совершенно прав — в такой дуэли у "Алисы" не было ни малейшего шанса, даже если бы крейсер не стал применять ядерные заряды.

Видимо, поэтому "Корморан" сканировал своим радаром, главным образом, свою проградную полусферу, откуда мог бы приближаться астероид. Конечно, тут было некоторое пространство для игры: "я тебя вижу, но делаю вид, что не вижу", и такая игра была бы выгодна крейсеру. Но выбирать не приходилось. Гарпун — оружие ближнего боя на малых относительных скоростях.

— Двадцать секунд до момента T! — доложил штурман.

— Открыть гарпунный порт! Десятисекундная готовность!

Вестальский конвой не демонстрировал никаких признаков того, что они заметили фрегат.

— Десять... Восемь... Шесть... Пять... Четыре... Три... Два... Один!

— Поехали!

Массивный сигарообразный гарпун вылетел из шахты, вытолкнутый давлением разлагающейся перекиси. Кевларовые фалы натянулись, разворачивая черные паруса. Мпуди нажал "энтер" на клавиатуре реквизированного у Маши ноутбука, включая транспондер.

Гарпун пшикнул вернорами и слегка развернулся, чтобы не ударить струей прямо в шахту. В его хвостовой части раскрылось и встало на фиксаторы трехсекционное сопло, похожее по конструкции на складной стаканчик. Струя разлагающейся перекиси водорода хлынула в звездообразный в сечении канал, выточенный в топливной шашке из сплава натрия с литием. Образующиеся перегретый пар, оксиды и гидроксиды металлов и непрореагировавший водород вырвались из сопла. Медленно — очень медленно, по сравнению с обычными ракетами — гарпун начал ускоряться в сторону цели. За ним разматывался мономолекулярный углеродный трос. Катушка троса была устроена по принципу безынерционных спиннингов.

Навигационный радар был отключен от всех остальных систем корабля, поэтому оружейные и навигационные компьютеры могли использовать его только как пассивную подсветку. Но даже в режиме пассивной подсветки обе цели, идущие под полными парусами, были хорошо видны.

— Мпуди, статус!

— Бвана, не знай. Моя внутри, но может в горшка...

— Так проверь это!

— Бвана, страшно... Никогда такая большая...

— Мпуди, что ты творишь... Время...

— Бвана... Моя твори...

Отметка крейсера на экранах вдруг вспухла.

— Вижу залп обоими бортами! — закричал дальномерщик.

Он еще не успел договорить, когда стало понятно, что происходит что-то необычное. Облако ракет выглядело как-то неправильно. Пока командир сформулировал, в чем неправильность, ракеты уже разошлись на достаточное расстояние, чтобы выглядеть как отдельные отметки. Вместо того, чтобы разворачиваться и брать курс на цель или цели, ракеты разлетались радиально, как искры от фейерверка. А потом их отметки одновременно вспухли, сделав аналогию с фейерверком совсем точной.

— Не горшка! — невероятно довольным голосом сказал Мпуди. — Это крейсер "Корморан"? Мпуди говорит. Командира хочу.

— Вижу самоподрыв! — доложил с некоторым опозданием дальномерщик.

В наступившей тишине стал слышен звук из динамиков машиного ноутбука: нечленораздельные возгласы, неразборчивые команды и синтезированный женский голос, произносящий: "Объект Танго Лима Альфа принял код активации".

— Коммодор Чжан слушает.

— Коммодор? Мпуди говорит. Моя имей твой боеголовка. Выключи комп — большой бадабум. Полный елдырма. Как понял?

Пока продолжался этот диалог, батареи крейсера выпустили в белый свет еще одну порцию ракет.

— Вас понял.

— ОК. Моя вас поставь в дрейф, ждать дальнейших распоряжений.

— Мпуди, скрипи мои шпангоуты, черт бородатый!!! Только ты эта... звук выключи.

— Слушай бвана! — было слышно, как над креслом Мпуди захлопнулся звукозащитный колпак.

— Нед, статус!

— Гарпун идет в пассиве, прикрытие на курсе, можно включить оружейный?

— Подожди пока.

Крейсер был выведен из строя, но главной целью был корвет. Сейчас их экипаж был в сложном положении: в космосе вокруг них явно что-то происходило, но они не могли понять, что именно, не включив свой радар. А поскольку они не знали точно, обнаружены они или нет, у них была причина его не включать. Командир рассчитывал, что, поскольку они везут секретный груз, и уже пересидели одну стычку в радиомолчании, они будут придерживаться этой тактики до последнего. И, похоже, они и планировали ее придерживаться, потому что выключили двигатели и начали спускать паруса.

— Командир, финальная коррекция, без оружейного никак! — закричал гарпунщик.

— Включить оружейный!

Дисплеи расцветились наложенными данными: относительные скорости, датчики транспондеров, точные координаты. Гарпун снова пшикнул вернорами и дал короткий импульс тяги, корректируя вектор скорости. Ракеты прикрытия прошли мимо него, готовые захватить своими радарами и уничтожить противоракеты, которые корвет мог бы выпустить по гарпуну.

— Команда, к нештатной ориентации! — закричал гарпунщик.

Все это время катушка с тросом раскручивалась, пытаясь уравнять скорость вращения со слетающим с нее тросом, и сейчас она превратилась в супермаховик. Теперь ее необходимо было развернуть в поперечное положение. Гиродины никак не могли справиться с компенсацией возникающих гироскопических сил, необходимо было задействовать химический или паровой RCS, и даже его момента было недостаточно, чтобы избежать нарушения ориентации.

Ни один объект, связанный молекулярными силами, не способен пережить столкновение на скорости восемь километров в секунду. Но гарпун обязан сохранить после столкновения с целью не только форму, но и механическую прочность. При этом же, он должен подлетать к цели достаточно быстро, чтобы цель не могла вывести его из строя или просто уйти в сторону.

Оптимальный режим использования гарпуна на относительны скоростях более полутора километров в секунду выглядит так: на достаточно большом удалении, гарпун выпускают в сторону цели. Потом, когда гарпун достаточно удаляется от корабля, его начинают тормозить тросом, сначала подтормаживая катушку, а потом и раскручивая в обратном направлении. Последние секунды гарпун не удаляется от корабля, а приближается к нему со скоростью, которая равна скорости корабля относительно цели минус те самые полтора километра в секунду.

Способность гарпуна к маневрированию в этом режиме сильно ограничена инерцией катушки, но все равно, после финальной коррекции уйти от гарпуна может лишь очень хороший пилот. Корвет шел под синими парусами, то есть с холодным реактором, поэтому он не мог быстро выдать ни паровую тягу, ни сколько-нибудь значительный импульс на плазме, а тяговооруженность его маневровых двигателей была недостаточна.

На радаре было видно, что весталец разворачивается бортом к гарпуну, пытаясь снизить площадь прицеливания (это была серьезная, но от того не менее распространенная ошибка), и поднимает паруса. Но было уже поздно.

В двадцати метрах от внешнего слоя брони в системе управления гарпуна сработал датчик, подорвавший кумулятивный заряд из обогащенной окислителем взрывчатки. Сфокусированная струя прожгла внешний слой теплозащиты. Затем, в точно рассчитанный момент, сработал еще один заряд, отделивший от головной части гарпуна боек из карбида вольфрама, и дополнительно затормозивший сам гарпун. Боек пробил остатки рыхлой теплозащиты и вошел в титановый внутренний слой брони. Потом гарпун ударил по хвостовику бойка, вытолкнув его в пространство между броней и герметичным корпусом. Головная часть гарпуна прошла через внутренний слой брони и раскрылась, как цветок, вцепившись в броню и силовые элементы крючьями из композита на основе нитрида бора с титановой матрицей. Катушка на борту "Алисы" выбрала слабину троса и оба корабля сотряс страшный удар.

— Трос держит! — доложил гарпунщик.

— Реактор на форсаж! — скомандовал командир.

Начиналась та самая фаза операции, когда им нужно было много электричества. Задача состояла в том, чтобы подтягивать трос, создавая такое ускорение, чтобы корвет не мог предпринять никаких осмысленных действий. Это было несложно: "Алиса" была вдвое тяжелее, так что, если она испытывала ускорение один "же", то корвету, в соответствии с законами сохранения, при этом должно было доставаться два "же". При этом, у фрегата трос был натянут в штатной ориентации, вдоль вектора тяги, так что для всех пристегнувшихся к бою членов экипажа перегрузка действовала в самом комфортном направлении, грудь-спина.

Корвету же гарпун достался в борт, поэтому на пилота и командира перегрузка должна была действовать вбок — не очень страшно, боковины у противоперегрузочных кресел высокие. Зато на других членов экипажа, в зависимости от рассадки, перегрузка могла действовать в направлении от головы к ногам или, еще хуже, от ног к голове. Если бы пилот корвета не стал разворачиваться, трос был бы направлен ближе к вектору тяги, и всей команде пришлось бы висеть на ремнях — болезненно, но не так вредно для кровообращения.

Командир включил голосовой вызов:

— Эй, на корвете! Говорит капитан Дрейк, как слышите?

— Слышим. — раздался в динамиках придушенный голос.

— Понимаете свою диспозицию?

— Да.

— Дайте доступ по двадцать второму порту, и ни одно животное не пострадает.

— Не можем. Его с крейсера контролируют.

— Аполлонские катафоты! Мпуди... Троорл, говорите громче, у меня в ушах банан. Стукните там его по колпаку!

— Да, бвана?

— Мпуди, они говорят, что ими управляют с крейсера. Можешь переключить управление на нас?

— Минута... — стало слышно, как Мпуди стучит по клавиатуре ноутбука. — Попробуй юзер один два три цифра, пароль маранга латиница.

— Маранга... — командир открыл на своем экране окно текстовой консоли и набрал предложенные данные. На экране появилось приглашение:

"Корвет Мэйфлай республиканского военного флота

Консоль удаленного управления"

— Вроде, зашел. Аполлонские катафоты, так что ж ты не сказал! Нам же можно было и гарпун на них не тратить!

— Бвана, твоя не скажи, моя бы и голова... в голову не пришло!

— Скрипи мои шпангоуты! — командир набрал команду и переключил управление корветом на свой штурвал. Чтобы проверить доступ, он покачал штурвалом. На обзорном экране были видны факелы RCS, вылетающие из портов корвета.

— Корвет "Мэйфлай", управление у нас. Если чего удумаете, помните про нашу лебедку и про то, что она может с вами сделать. Стан, Нед, гасим вращение. Стан, как пройдем сближение, форсаж по оси на плазме, насколько можешь ориентируй против вращения связки. Я сейчас попробую их сориентировать и дать тягу против вращения. Нед, твоя задача натяжение троса, держи ноль пять "же". Конец связи. — командир отключил голосовой канал. — Мпуди, если они что удумают на крейсере, доклад немедленно! Макс, следишь за крейсером, Тимур, за корветом. Если они хотят говорить, говорите. Если что необычное, доклады. Начинаем по готовности!

— Может, воду в левый внешний бак перекачать? — подала голос бортмеханик.

— Соображаешь! Стан, понял? Координируй с механиком, чтобы тяга была против вращения связки.

— Ноль пять же для нас? — уточнил гарпунщик.

— Для нас.

Корабли приближались к позиции наибольшего сближения на расстоянии четыреста километров друг от друга. Скорость вдоль троса быстро падала. На минимальном расстоянии скорость упала до нуля, а потом начала расти в обратном направлении. Электромоторы были переключены в режим генерации. Маршевые двигатели не могли поглотить поступающую энергию, пришлось заглушить реактор и инвертировать турбогенераторы, чтобы сбросить избыток энергии через паруса.

Связка вращалась вокруг общего центра тяжести, а этот центр удалялся от крейсера со скоростью 5.53 километра в секунду. На крейсере даже не видели, что происходит: захватив контроль над их компьютерами, Мпуди первым делом отключил все радары и пассивные сенсоры.

Гашение относительной скорости требовало около пятисот секунд, и корабли должны были удалиться друг от друга на расстояние около двух мегаметров, в пределах длины троса на катушке, но довольно близко к этому пределу.

Если бы командир мог доверять экипажу корвета, то, после гашения скорости, можно было бы начать сближение с ослабленным тросом. Но у него было только удаленное управление, а не полный контроль над компьютерами корвета. У вестальцев оставалась теоретическая возможность что-то придумать. Ослаблять натяжение было нельзя. Командир рассчитал маневр так, чтобы сохранить вращение связки.

Теперь скорость сближения кораблей ограничивалась мощностью реактора "Алисы" и способностью корвета компенсировать рост скорости вращения — то есть, в конечном итоге, мощностью его реактора.

Абордажного боя не потребовалось. "Алиса" двукратно превосходила корвет по мощности залпа. К тому же, пользуясь возможностями удаленного управления, командир выгрузил ракеты из пусковых шахт. Первый выстрел гарантированно был за капером, и этим выстрелом он мог оставить корвет без парусов, а значит и без энергии. Возможно, вестальцев также деморализовало то, что они внезапно остались без поддержки крейсера.

"Алиса" выпустила жилой отсек, и всю команду корвета отконвоировали туда. Если бы они подняли восстание, и даже если бы оно имело успех, отсек можно было отстыковать, прицепить к кораблю тросами и отбуксировать к Бригитте.

Последним с захваченного корабля уходил его командир. Селезнев вышел в шлюзовой коридор встретить его лично. Пока его команда по одному переходила на фрегат, весталец успел снять скафандр и переодеться в парадную форму. Строгую гармонию внешнего вида нарушал рюкзак с личными вещами, надетый на одно плечо. В левой руке побежденный нес кортик в ножнах. "Пижон" — отметил про себя командир. Весталец сориентировался поперек прохода и приложил руку к фуражке:

— Лейтенант-коммандер Васильев.

— Капер Ее Величества Селезнев.

Васильев торжественно вручил командиру свой кортик. Командир пожал плечами и засунул его в карман для инструментов на бедре — больше его девать было некуда.

— Господин лейтенант-коммандер, может быть вы скажете, что вы такое везли?

Весталец помрачнел:

— Сами посмотрите.

— Хорошо. — командир еще раз пожал плечами. — Рюкзак отдайте, вам его передадут после досмотра. Вас сейчас проводят, скажете — я разрешил занять мою каюту. К нам перешло восемь человек, считая вас. Это все, кто были на борту?

— Сами посмотрите.

— Лейтенант-коммандер, вы не в том положении, чтобы говорить загадками. Кто-то остался на борту корвета?

— Один человек. Он... нетранспортабелен.

— Вам, наверное, следовало бы запросить медицинскую помощь.

— Вряд ли вы ему сможете помочь.

— Так все-таки, где он и что с ним?

— Он в трюме. Сами увидите. Я только хочу сказать, это не мы с ним сделали. Нам его на борт доставили таким.

— Лейтенант-коммандер...

— Я правда... Вам правда лучше самому это увидеть.

— Ничего не понимаю. Ну хорошо, самому так самому. Алекс! — обратился Селезнев к командиру десантников. — Отведите лейтенант-коммандера. И отправь своих людей проверить приз. Особое внимание этому... нетранспортабельному. И... — командир переключился на гарнитуру внутренней связи. — Мпуди, ты можешь оставить крейсер без присмотра на некоторое время? Или Тимуру передать? Надо их компьютеры проверить.

Затвор стыковочного узла закрыли и открыли корабельную дверь шлюза, чтобы выпустить пленника. Навстречу ему и его конвоиру в шлюз перешли четверо десантников. Селезнев и командир десантников вышли из шлюза в корабль: лучше не рисковать, если вестальцы все-таки подготовили какую-то диверсию.

В корабельной двери шлюза не было окон, но через камеры наблюдения было видно, как десантники с обнаженными шпагами двумя парами нырнули в переходный тоннель. Топология внутренних объемов корвета была неудобна для досмотра одной парой.

Командир включил громкую связь:

— Команда, обсуждение! С корветом пока разбираемся. Жду от вас идей, что делать с крейсером.

— А что с ним делать? — оптимистически сказал Стан. — Брать его надо! Ракет у него не осталось, компьютеры у нас...

— Брать... — скептически сказал командир десантников. — Взять-то мы его теперь, похоже, сможем. Но когда пленных в пять раз больше, чем призовой команды, и они про это знают...

— Аргумент. И есть еще одна проблема. — сказал командир. — Если мы его возьмем, у нас получится два пилота на три корабля. Не уверен, что управимся.

— И что вы предлагаете?

— Предлагаю позвать на помощь. Мне тут Красавчик номерок подкинул, куда звонить в случае проблем.

— Предлагаете отдать крейсер с ядерными боеголовками???

— Вы будете смеяться. Если груз то, о чем говорил Красавчик, мы получим за него больше, чем могли бы за крейсер.

— Красавчик нас уже подставил, вы ему правда верите?

— Судя по развитию событий, он не намеревался нас подставить. Туман войны, все такое. И есть еще одна проблема. У нас после всех этих опытов с паровой тягой воды осталось маловато. Корвет тоже не под горловину заправлен. А Красавчик просил доставить груз на Цереру. Боюсь, нам придется поживиться рабочим телом на крейсере.

И тут раздался голос одного из десантников, ушедших на корвет:

— Командир, вам необходимо это видеть!

— Вы что, сговорились все сегодня? — командир поглядел на Алекса.

Тот пожал плечами: если десантников захватили, они обязаны были использовать ключевые слова, но сейчас они этого не делали. Формально, не было причин подозревать ловушку. Но здравый смысл говорил иное.

— Алекс, дай мне двух человек в усиление. Стан, если что, остаешься за главного. Пойду посмотрю, что мне там хотят показать.

Командир нащупал в кармане сданный вестальцем кортик. Немного подумав, он достал его и извлек из ножен. Он чувствовал себя глупо — фехтовальщик из него был никакой — но все-таки, если пойдет какой-то нештат...

Усиление прибыло довольно быстро. Они закрыли гермошлемы и перешлюзовались в корвет. Доклад был из трюма — как раз оттуда, где, по словам командира корвета, находился "нетранспортабельный". И где должен был находиться груз.

Командир приблизительно представлял себе структуру гермообъемов "Файрфлая". Отталкиваясь левой рукой и правой ногой от стен тоннеля, он быстро добрался до трюма. Там был включен свет, и висели двое десантников. Под гермошлемами невозможно было разглядеть выражения их лиц, но в позах можно было предположить растерянность.

В центре трюма стоял зонд в стандартном восьмигранном сорокадюймовом корпусе со сложенными солнечными батареями. Он был расчален по всем правилам, и даже с некоторым избытком.

— Привет. — послышался лишенный интонаций голос, похожий на примитивный речевой синтезатор. В гермошлеме командир не мог точно определить направление на источник звука, поэтому он невольно заозирался.

— Это я говорю. — зонд пошевелил одной из антенн, как будто помахал рукой. — Надеюсь, вы не будете меня подвергать полноценному тесту Тьюринга.

Командир похолодел. Судя по всему, зонд был предназначен для автономного полета, и Красавчик говорил про "не боится вакуума", но объем корпуса был явно недостаточен для гермокабины. Даже без кабины и скафандра, упихать человека в такой объем... Груз, который я узнаю, если увижу, и который то, что мы думаем... И который стоит два миллиона. Нетранспортабельный человек, которому мы не сможем помочь...

— Вы кто?

— Официально я называюсь объект Каппа 16. Но команда называла меня просто "груз".

— А... раньше? Вы человек?

— В некотором роде.

— Вы... вы киборг?

— Мне не нравится это слово. Но оно хорошо отражает суть дела.

— Как... что с вами сделали?

— Я не хирург, и мне даже картинок не показывали, поэтому я не смогу толком объяснить. Но, как я понимаю, от моего человеческого тела мало что осталось.

— Но... зачем???

— Дрон, удаленное управление правление которым нельзя перехватить. Разве не круто. Так мне говорили. Формально... — объект сделал паузу. — Я доброволец. Но, как выяснилось, я не очень понимал, на что подписался.

— Вы испытываете боль?

— Боль нет. Дискомфорт да, безусловно. Здесь, в трюме, еще и сенсорный голод.

— Мы можем что-то сделать?

— Сомневаюсь. Вы могли бы меня отключить, но я не уверен, что это то, чего я хочу.

— Ваше право. У меня заказ доставить вас на Цереру, желательно в рабочем состоянии.

— Ну, я догадываюсь. Кстати, вы не представились.

Командир посмотрел на газоанализатор на запястье рукава скафандра. Анализатор ничего опасного не показывал, да он уже и надышался корветного воздуха, попавшего на фрегат при шлюзовании. Он открыл забрало гермошлема.

— Капер Ее Величества Игорь Селезнев.

— Понятно. Наслышан. Кстати, давно удивлялся. Почему капитан Дрейк.

— Это как раз просто. Drake по-русски селезень. А фамилия моя...

— Селезень...

— Самец утки. Знаете, птица такая на Земле была... Да, наверное, и сейчас осталась.

— Забавно. Я почему-то всегда думал, что это связано с драконами...

— Как видите, все гораздо прозаичнее. Так что вы скажете насчет Цереры?

— Я думаю, я был бы этому рад. Говорят, у вас там были некоторые успехи в медицинской регенерации.

Командир задумался. Он лично знал одного человека с выращенной рукой, и читал в новостях про успешный опыт выращивания всей нижней половины тела, даже с функционирующими половыми органами. Но...

— Говорят. Знаете, мне понятен ваш интерес. Но я знаю об этом только по новостям, и я не специалист. И... честно говоря, когда мне делали заказ, я вообще не знал... А вообще, мы вас до Цереры-то довезем?

— По проекту, я должен быть способен к нескольким десяткам мегасекунд полного автонома. Заявлена полная регенерация всех биологических жидкостей, было бы только электричество. Сколько на самом деле... говорят, мозг собаки десять мегасекунд прожил, и жив до сих пор.

— Электричество... — командир оценил толщину кабеля питания и площадь батарей. Батареи были сложены, но это были две стандартные четвертушки, по два с половиной киловатта на нижней границе ледяного пояса. — Электричество-то найдем...

В гарнитуре раздался голос второго пилота:

— Командир, у вас там все в порядке?

— У меня все в порядке. Тут... как бы объяснить...

— Мне это тоже необходимо видеть? — нервно хихикнул Стан.

— Да нет, можешь мне поверить на слово. Тут действительно груз, который может стоить два миллиона.

— Командир, ну хоть вы-то не играйте в шарады.

— Ну, попробую без шарад. Тут у нас киборг с человеческим мозгом в корпусе на один юнит. И он не против прокатиться с нами до Цереры. — не дожидаясь, пока Стан проявит эмоции, командир подключил щтурмана. — Штурман, прикинь быстренько варианты до Цереры.

— У нас воды хватит разве что на гоман.

— А если посчитать все запасы на всех трех кораблях?

— Сейчас попробую. Вообще, формула Циолковского диктует нам взять самый легкий из кораблей, то есть корвет. Опять же и TMR получше. Но у него баки маловаты.

— А если наши бутылки перецепить?

— Это уже может быть интересно. Сейчас... Ага. Как-то хреново получается, что проградный оверсан, что ретроградный. Нисходящий почти в самом перигелии, а мы довольно нормально, что над эклиптикой, что над Церерой.

— Ну да. — согласился командир. Он закрыл гермошлем и вывел на стекло диаграмму орбит — При смене плоскости эффект Оберта работает против нас.

— Командир, ну что ты за человек! Я у тебя совета прошу, а ты мне...

— Я думать пытаюсь. — извиняющимся тоном сказал командир.

— И для этого тебе надо говорить банальности?

— Может и не надо, но полезно. Да, чистый оверсан какой-то неудачный. Но смотри, как Земля хорошо стоит.

— От шара предлагаешь?

— Ну да. И плоскость можно поменять, и траекторию спрямить. И все на халяву.

— Да, от Земли можно довольно дешево по дельта-вэ пройти. Можно было бы даже одной бутылкой обойтись.

— Если бы ее можно было симметрично прицепить. Да, вижу твою картинку. Выглядит хорошо. Короче, Стан, слышишь? Предлагается план. Мы сейчас формируем призовую команду, ты на "Алисе" остаешься за главного. Перецепляем на приз бутылки и идем на сближение с крейсером. С крейсером не стыкуемся, просто шлангом к бакам подключаемся, и заливаем в приз воду отовсюду, откуда можно. Потом мы уходим на призе на Цереру. Вы ждете "Нивена", берете крейсер и вместе с ним малым ходом идете на Бригитту. Если с крейсером какой нештат, оставляете его разбираться с "Нивеном", а сами идете на Бригитту одни. Там бьете морду Красавчику, нанимаете вакансии в команде, покупаете новые бутылки и идете на Цереру загружать реактор.

— Так очередь на реактор протухнет!

— Я об этом говорил с Красавчиком, он обещал договориться, чтобы нас пустили без очереди.

— А если мы ему морду побьем?

— Ну, не знаю. Тогда мордобитие на ваше усмотрение.

— А кого мы сейчас наймем на Бригитте? Бичей каких-нибудь?

— Бичи тоже люди. Если Красавчик будет приставать с новыми заказами, шли его в пень, говори у нас команда неслетанная.

— Я верно понял, что "Нивен" — это тот номерок, который тебе дал Красавчик на нештат?

— Да, верно.

— Я бы предпочел, чтобы ты с ними поговорил, перед окончательным принятием плана.

— Аргумент.

Падение

Маленький чёрный сигарообразный объект висел на высоте сорока пяти мегаметров над побережьем Чили. Его матовая поверхность была почти невидима для оптических сенсоров, а пластиковый корпус и полибутадиеновая топливная шашка — для радаров. Лишь чувствительный инфракрасный датчик мог бы заметить объект на фоне холодного космоса. Но даже обладатель чувствительного инфракрасного датчика, возможно, не сразу смог бы отличить объект от облаков мусора, оставшегося после Эпохи Исхода. Столкновения спутников на геостационарной и парковочных орбитах, создали вокруг Земли кольцо неуправляемых объектов, уступающее по плотности, разве что кольцам Сатурна.

Объект не передавал радиосигналов и не включал двигатели. Он не включал даже радар. Его примитивный электронный мозг был способен лишь ловить сигналы чужих передатчиков. Объект спал, слепой, немой и почти глухой. Он ждал добычи. И он был не один.

Маша, лежа в противоперегрузочном кресле, зачарованно смотрела на обзорный экран. На экране была реальная картинка: черный диск Земли, обрамленный неполным кольцом преломленного в атмосфере света, медленно наползал на Солнце.

— Земля такая большаая! — протянула она.

— Солнце больше. — уточнил командир.

— Но Солнце я никогда не видела так близко! — Маша поняла, что завладела папиным вниманием, и резко сменила тему. — А научишь меня ругаться как космический пират?

Несколько членов экипажа синхронно хмыкнули.

— Мне потом твоя бабушка голову открутит.

— Ну паап! Вот что, например, такое "аполлонские катафоты"?

— А... Это когда "Аполлон-14" и "-15" высаживались на Луну, они поставили там панели с ретрорефлекторами. Катафотами, если по-простому. Их потом использовали для точного определения орбиты Луны лазерным дальномером. И говорят, что если тебя прижмут между Землей и Луной, можно выстрелить лазером в Луну, и отраженный луч попадет ровно в ту точку, где ты был две секунды назад.

— Серьезно?

— Про отраженный луч? В некотором смысле, наверное, да. Но использовать это как оружие нельзя, все-таки отражение будет на много порядков слабее, чем сам луч. Даже самый мощный боевой лазер в Поясе не сможет причинить таким образом никакого ущерба. А такой лазер, который смог бы причинить ущерб, наверное, просто спалил бы эти катафоты к Троорлу, прежде чем от них что-то смогло бы отразиться.

Корвет "Мэйфлай" приближался к Земле по гиперболической траектории с высоким наклонением, планируя пройти по верхним слоям атмосферы и изменить направление движения одновременно в двух плоскостях: выровнять плоскость своей орбиты вокруг Солнца с орбитой Цереры и выйти на траекторию перехвата астероида. Поскольку предстоял вход в атмосферу, пришлось убрать жилой отсек. А сейчас корабль входил в тень Земли. Это делало синие паруса бесполезными, поэтому убирались и они.

Большую часть полета корвет прошел в радиомолчании. Но вблизи Земли, в окружающих ее мусорных кольцах, сохранять радиомолчание было невозможно.

— Маша, извини, мне тут опять покапитанствовать надо. Две килосекунды до плоскости экватора! Команда, крепиться по местам к нештатному ориентированию! Турели к бою! Оба борта, зарядить перехватчики! Подтвердить готовность! Готовим мазерный радар, сканирование в конусе сорок пять проградно, плотность семьсот! Радар по моей команде!

— Турель готова!

— Батареи готовы, перехватчики заряжены!

— Радар готов!

— Включаем радар! Я веду, решения за штурманом!

На обзорных экранах вспыхнули россыпи отметок. Мелкие объекты были видны на расстояниях до пяти мегаметров, крупные — почти на две трети радиуса геостационарной орбиты. Компьютер корабля быстро обсчитывал полученные данные. Видимые объекты не попадали на траектории столкновения с корветом, маневр уклонения не требовался.

Мощный микроволновой луч коснулся черного объекта. Антенна поймала сигнал, и аналоговый датчик открыл электронный затвор. Крошечный камертон, вытравленный из монокристалла кварца, зазвенел на частоте, в сотни раз превышающей доступные человеческому слуху, генерируя тактовую частоту для центрального процессора. Маломощному тридцатидвухбитному микрочипу потребовалось около сорока миллисекунд, чтобы понять, кто он, где он и зачем его разбудили.

По допплеровскому сдвигу он смог определить лучевую скорость источника сигнала. Несколько отсчетов позволили приблизительно определить и траекторию. А транспондерный код позволил понять, что разбудили его не зря.

Процессор записал комбинацию нулей и единиц в регистр-защелку. Зазвенели еще три кварцевых камертона — вибрационные гироскопы. Щелкнуло механическое реле, и в теле объекта открылся клапан, соединявший бак окислителя с холодногазовым верньером. Пары жидкого кислорода вырвались из дюзы, и объект медленно начал разворачиваться.

— Захват самонаведения! Три факела слева, вверх на восемь.

— Левый борт, перехватчики! Турель, огонь по готовности. Уклонение антинормально!

Корабль вздрогнул: батарея левого борта выбросила пять ракет.

— Дельта-вэ мало, мы слишком близко!

— Выполнять!

— Есть уклонение!

Перегрузка вдавила экипаж в кресла.

— Четвёртый факел, тоже слева, дистанция двести!

— Перехватчики!

— Заряжаются...

— Скрипи мои шпангоуты...

Раздались хлопки рельсотронов, и потом вдруг страшный удар. Говорят, что взрывы не слышны в вакууме. Но когда взрыв от попадания в тебя, он слышен очень хорошо. Корабль, не прекращая ускорения, начал вращаться.

— Попадание, левый борт, второй бак! Разбаланс двадцать градусов и растет! Выключайте тягу!

— Отставить выключать! — прервал командир штурмана. — Что ракеты?

— Одна перехвачена, одна попала, две либо в оффсайде, либо турель зацепила, я не понял. — доложил хвостовой стрелок. — У обоих факелы на удаление, одна выглядит неуправляемой.

— Смотреть по отсекам! Ленка, что?

— Бронекапсула цела, потроха зеленые. Второй танк в клочья. — спокойно сказала бортмеханик. — Вон как расковыряло. — она вывела на боковой экран изображение цистерны с рабочим телом, разорванной при взрывной разгерметизации. — Половины воды нет, и перекачкой не компенсируешь. Я бы все-таки убрала тягу.

— Убираю тягу, попробую ориентироваться. По отсекам, доложить состояние.

— Трюма герметичная, груза зеленая.

— Батареи левого борта, отсек герметичен, погреб зелёный, радары зеленые, катапульты тестируются. Батареи правого борта, отсек герметичен, все зеленое.

— Турель, все зеленое.

— Кабина и жилой отсек герметичны. Кроме второго танка и разбаланса, повреждений не обнаружено. Ориентация через триста секунд.

— Штурман, курс?

— Командир, проблема. Если я правильно понимаю, что с балансом, мы не можем дать форсаж, закрутит. Если разбаланс двадцать, то надо левым форсаж, а правым не более сорока.

— Разбаланс двадцать три и растёт. Иней вылетает.

— Тем более. Перицентр под поверхностью, с лимитом сорок на правом мы не поднимем выше сорока.

— Сорок каме, то есть проходим?

— Пройти пройдем, но это будет уже не тот оверсан. А нас там, наверняка, ждут.

— Ракеты были кислородные. — подтвердил дальномерщик. — Тот, кто их вешал, не мог уйти далеко.

— Сбросить баки?

— Я уже прикинул. Поможет, но уйдем по гиперболе прямо к звездам.

— Штурман, услышал. Моё предложение не проходить.

— В смысле? Это же всего лишь приз?

— Слишком ценный для Весты приз. Моё предложение садиться.

— Командир, не шути так. Я в качестве парашюта только лифчик могу предложить.

— У нас есть жилой отсек. У него площадь точно больше, чем у твоего лифчика.

— Его ж оторвет...

— Оторвет, но скорость сбросим. Я прикидывал это как план В, если прижмут. У бронекапсулы аэродинамическое качество три на гиперзвуке. Баки и мачты отстрелим или они сами отвалятся. На дозвуковых скоростях должно быть шесть или восемь. Лучше, чем у "Шаттла". "Шаттл" садился.

— На пятикилометровую бетонную полосу. А у нас даже колесиков нету!

— На Земле есть такая штука, называется океан.

— Командир, это безумие. У нас на борту никто не садился на планету, включая вас. И это же не самолёт, у него ни одного руля нету. А вы хотите садиться на воду! А чем рулить? Гиродинами?

— Ими, родными. Ещё RCS. Я все-таки вот что думаю. Вы же видели груз. Вы правда думаете, вестальцы сохранят живыми до конца войны тех, кто его видел? Вариантов-то у нас реально немного. Штурман прав. Если мы пройдём, у нас не хватит дельта-вэ дойти до Цереры быстро. А на низкоэнергетическом трансфере мы добыча.

— Командир, с твоей идеей проблема! На текущем курсе мы садимся не в океан. Там есть такая большая штука, называется Евразия.

— Но там же есть какие-то водоемы?

— Ну, если чуть подрулить, можно попасть в водоем. У нас по курсу Хубсугул и Байкал.

— Давай попробуем подрулить до Байкала. Он все-таки побольше.

— И что мы будем делать с грузом на Земле? Кто-нибудь вообще в курсе, что там творится? Особенно в окрестностях Байкала? Может там кадры ещё веселее вестальцев?

— Есть у меня одна идея, но делиться не буду. Мало ли, может, правда, начнётся с того, что нас повяжут. Главная фишка, что вряд ли кто-то на Земле знает, что такое груз и почему он важен.

Боевые корабли астероидного пояса рассчитаны на аэробрейкинг, краткосрочный вход в верхние слои атмосфер планет. Из одного края Пояса в другой часто бывает удобнее лететь оверсаном, с близким проходом вблизи Солнца. А бывает удобно облететь по гиперболе одну из внутренних планет.

А иногда расчеты показывают, что корабль может получить дополнительную скорость не только за счет гравитационного маневра, но и за счет входа в атмосферу. Конечно, сам по себе проход через атмосферу — это торможение, но это торможение относительно планеты. А ведь планета сама летит вокруг Солнца с огромной скоростью. У Земли эта скорость составляет 29,8 км/с, у Венеры — 35 км/c. Зацепив корабль своей воздушной оболочкой, планета может передать ему часть своей огромной кинетической энергии или изменить его направление движения почти на любой требуемый угол.

Пассажирский лайнер или баржу с грузом по такой траектории не пошлешь. Но боевые корабли должны быстро пересекать Солнечную Систему из конца в конец и появляться в местах, где их не ждут — или быстро исчезать из мест, где их видели в последний раз.

Навигационные компьютеры фрегатов, корветов и крейсеров содержат точные модели верхних слоев атмосфер внутренних планет и программы для стабилизации полета в непривычной для корабля среде, а броня способна какое-то время противостоять потоку воздуха. Но для полета в плотных слоях атмосферы и, тем более, для посадки даже военные корабли совершенно не приспособлены.

— Командир, ты сумасшедший, но в прошлые разы твое сумасшествие работало. Я за. — сказала бортмеханик.

— Ленка, я всегда в тебя верил. Кто ещё?

— Командира, моя любить когда красиво. Моя за.

— Я против, но как большинство решит. — мрачно сказал штурман.

— Времени мало на перекличку, давайте кнопками на счёт один. Три, два, один... Трое за, один воздержался... Двое воздержались? Ты же против был?

— Я сказал как большинство, значит воздержался.

— На будущее, выражайся яснее. Расчёт входа в атмосферу давай.

— У меня точная модель только выше двадцати каме, я посчитал ниже по барометрической. Вроде, попадаем в твой Байкал, но терминальная скорость у... — штурман запнулся, произнося непривычное слово. — У земли получается около ста двадцати метров в секунду. Я не спец по посадкам на воду, но, по-моему, это многовато. Выпуск жилого отсека на уровне моря может сбросить от девяноста до ста метров в секунду, прежде чем он оторвется. Это уже выглядит не так ужасно. Но это только при штатном выпуске, а сценарии нештатного выпуска я сам-то представить себе не могу, не то, что компьютеру объяснить. И еще, я ниже мезосферы не летал, но думаю, мачты надо отстреливать сразу. Перегрузки до восьми же. Импульс можно начинать до завершения ориентации.

— Экипаж, пристегнуться по местам к нештатной тяге! Закрыть гермошлемы! Черные паруса, реактор на номинал! Я веду, решения за штурманом! Маневр по расчёту. Ну, поехали! — командир вывел РУДы вперед, и в кабине послышался равномерный гул трансформаторов, питающих циклотроны. — Кстати, а почему мачты сразу?

— Если они отвалятся сами, то неравномерно. А закрутку могут дать жёсткую, там плечо какое...

— Аргумент. Но, я думаю, бизань оставить в качестве стабилизатора.

— Хреновый из неё стабилизатор.

— Любой сгодится.

— Как знаешь.

— Командир, а может нам раскрутить корпус? Стабилизация гораздо лучше будет, чем смогут гиродины. — сказала бортмеханик.

— У нас масса несимметрично. — объяснил штурман. — А несимметричный волчок обычно неустойчив. Эффект Магнуса, опять же.

— Может Мпуди чего сочинит? — не успокаивалась бортмеханик.

— Моя... На церерская корабля моя сочинить. А это вестальская корабля, у моя готовый прошивка нету. Свою писать время нету. — послышался дребезжащий голос сисадмина.

На обзорных камерах был виден черный диск Земли, подсвеченный по кругу атмосферной рефракцией. Картинка была неинформативная, поэтому командир наложил на нее карту — параллели, меридианы, контуры континентов. Корабль шел над равнинами Патагонии.

Корвет приближался к Земле со скоростью намного выше второй космической, поэтому диск планеты рос в размерах прямо на глазах, и континенты тоже двигались довольно быстро. Вскоре они уже пересекли побережье и теперь летели уже над Атлантикой. Солнце выскочило из-за края диска, но времени перетягивать паруса не было. Они шли в галфинд, оптимальная ориентация для черных парусов.

— Высота восемьсот. Убрать паруса, реактор на холостой. Фок и грот, приготовиться к отстрелу, бизань сложить. И готовься выравнивать давление, пока мы тут...

— Командир, проблема. — голос бортмеханика звучал так же спокойно, как и при сообщении о пробитом баке. — У нас все внешние воздуховоды... там концевые датчики. Я не могу открыть ни один внешний клапан, если датчик не обжат.

— Даже если снаружи есть давление?

— Особенно если снаружи есть давление. Это же космический корабль. Если есть давление, а датчик обжатия разъема свободен, значит, датчик давления неисправен. Даже с пожарным сбросом из-за этого могут быть проблемы, хотя им бы пользоваться я вообще не рискнула.

— Мпуди?

— Что Мпуди, там аналоговая защита, геркон и электрическое реле. Надо половину стыковочного узла изнутри разобрать, чтобы реле перекоммутировать.

— Лен, услышал. Светлая сторона в этом есть, что мы будем легче, и плавучесть у нас будет выше. Хотя бы кислородом наддуй, что ли?

— Если мы хотим выпускать жилой, нам нужен газ высокого давления. А это только кислород.

— Услышал. Отставить наддув.

Про темную сторону командир предпочел не говорить. Атмосфера в корабле и в системах воздухообмена скафандров состояла из чистого кислорода, и ее давление составляло 20% земного атмосферного.

Бронекапсула вестальского корвета была рассчитана на удержание внутреннего давления, но, теоретически, вполне способна была выдержать и внешнее давление в восемь метров водного столба. Но экипаж не смог бы открыть изнутри ни один люк. Не позволили бы ни электромеханические датчики разности давлений, ни просто усилие, прижимающее крышку к комингсам в необычном направлении.

Кроме того, если бы при посадке на воду корпус треснул — а это казалось вполне возможным, все-таки он не был рассчитан на такие нагрузки — в трещину бы засосало не воздух, а воду. Корабль, заполненный водой на четыре пятых объема, мгновенно утонул бы.

Зажужжал зуммер, и механический голос забубнил про курс столкновения. Мпуди быстро что-то подшаманил в компьютере, и сигнал тревоги выключился, но все понимали, что угроза столкновения никуда не делась. Акселерометры показали, что корабль ускоряется уже не только под воздействием тяги двигателей, а датчики температуры на броне — что температура растет.

Командир приказал выключить двигатели, отстрелить мачты и убрать все внешние антенны, камеры и дюзы маневровых двигателей под броню. В облаке плазмы, даже обращенные назад сенсоры были бы бесполезны, а поток газа, разогретого до звездных температур, наверняка повредил бы их.

Корабль втянул под броню все, что мог, как наутилус втягивает в раковину глаза и щупальцы. Он оглох и ослеп. На обзорных экранах остались только расчетные координаты, получаемые интегрированием данных с акселерометров, и синтетическая карта планеты, на которую были наложены спутниковые фотографии вековой давности.

Космические скорости многократно превосходят скорость звука в любом веществе, поэтому в аэродинамике они называются даже не сверхзвуковыми, а гиперзвуковыми. Газ на такой скорости не обтекает тело, а ведет себя практически неотличимо от твердого вещества, только с очень малой плотностью.

Перегрузки нарастали и быстро достигли значений, которые не мог бы развить ни один корабль Пояса даже на форсажной паровой тяге. Датчики температуры внешних слоев брони зашкалило, потом они отключились. Стали отключаться и датчики целостности внешних слоев. Но, пока что, воздействие атмосферы оставалось в рамках того, с чем корабль мог бы столкнуться в космосе.

Самое страшное оружие космического корабля, после ядерных боеголовок — это его двигатель. Нагрев и динамическое воздействие на внешние слои брони корвета пока что были сравнимы с попаданием в паровой факел движущегося встречным курсом крейсера.

Это серьезный ущерб. После такого корвет нуждался бы в постановке в док — но его броня была рассчитана на то, чтобы выйти из такого столкновения одним куском и даже, при необходимости, продолжить бой. Датчики внутренних слоев брони показывали параметры в пределах допустимого. Корабль сбрасывал внешние слои кожи, чтобы защитить тело.

Сейчас они уже пересекли Атлантику и летели над Африкой — дельта Окаванго, озера Большого Рифта, Масаилэнд...

Судя по датчикам, внешние слои брони слетели с днища корвета, и температура начала расти в среднем слое. По расчетам капитана, броня на корме должна была сгореть почти полностью прежде, чем корабль затормозится до низких сверхзвуковых скоростей, и нагрев прекратится. Решетчатая ферма бизани находилась в аэродинамической тени корабля и почти не подвергалась нагреву, поэтому датчики ее целостности показывали номинальные значения.

Корабль прошел перигей. Вертикальная скорость упала до нуля и начала расти. Но полная скорость все еще была близка к параболической.

— Командир, на выходе из атмосферы скорость эллиптическая, апоцентр восемьсот. Времени мало, надо будет тормозить на пару.

— Понял. Ну что, вода нам больше не понадобится. Дадим пару. Прогревать реактор! Батареи, подготовить перехватчики, вдруг нас там ждут!

Корабль шел над Индийским океаном и приближался к линии Кармана снизу. Перегрузка уже была почти неощутима, и нагрев быстро уменьшался, но корвет по-прежнему окружало облако ионизированного газа, из-за которого невозможно было разглядеть ничего снаружи.

— Ну, Финагл нам в помощь! Реактор на форсаж, берем сначала из внешних баков! — командир развернул корабль в расчетное положение, открыл бронезаслонки, закрывавшие паровые дюзы, и рванул РУДы вперед.

Бортмеханик выполнила приказ командира творчески — первую порцию воды она все-таки пустила из внутренних баков, где поверхность отделялась от пустого пространства полупроницаемой мембраной. Тяга отделила в неповрежденном баке воду от пара, и только после этого появилась возможность забирать воду оттуда. Горячая вода, подпертая давлением пара, пошла в теплообменники второго контура. Это давало сверхноминальную тягу, которую машина не могла выдерживать долго — но этого и не требовалось, запас воды был невелик, а реактор пожирал рабочее тело с огромной скоростью.

— Перицентр под линией Кармана! — доложил штурман, и через несколько секунд продолжил. — перицентр ниже тридцати! Перицентр под поверхностью! Отсечка тяги!

— Попадаем? — спросил командир.

— Подожди, дай посчитаю. Еще метров двести надо подкорректировать, смотри узел на экране. Реактор на малый и потом глушить!

— Вижу. Выполняю. — командир снова подал РУДы вперед, на этот раз не так резко: требовалась не скорость маневра, а точность и аккуратность.

Корабль ненадолго поднялся над линией Кармана, сбросил баки и снова нырнул в атмосферу. На этот раз нагрев был существенно меньше — скорость была ниже первой космической. Корвет прошел над Аравийским заливом и шел над Индией. Контуры континентов стали бесполезны, на карту пришлось вывести реки, горы и окраску в соответствии со спутниковыми снимками.

Высота корабля над Землей была намного меньше ее радиуса, поэтому отсюда планета выглядела не как шар, а как диск с горизонтом.

Центральная Индия была окрашена неравномерно, с узкими фрактальными пятнами темной зелени, плавно переходящими в изумрудные и даже желтовато-зеленые области. Никто из команды не был достаточно компетентен, чтобы понять, какие из цветов соответствуют джунглям, степям или сельскохозяйственным угодьям. Потом шла равномерно-зеленая долина Ганга, а за ней поднимались Гималаи — сначала темно-зеленые, потом серые и увенчанные ослепительно-белыми шапками ледников.

Перегрузки еще почти не чувствовались, но внешние слои брони сильно разогревались. Штурман предлагал развернуть корабль носом проградно, чтобы нагрев доставался теплозащите, не поврежденной при первом проходе через атмосферу. Но командир отказался, опасаясь, что не успеет развернуть корабль при входе в плотные слои.

За Гималаями началась бескрайняя горная страна. Здесь уже соответствие цветов и рельефа было очевидно — серо-коричневые горные хребты с редкими пятнами ледников перемежались желтыми или коричневатыми песчаными долинами и ярко-синими зеркальцами озер. Нормально от траектории корабля расстилалась огромная равнина, на спутниковых снимках выглядевшая ярко-желтой и плоской, как стол — Таримская впадина.

Перегрузки стали расти, а нагрев, как ни странно, уменьшаться. По совету штурмана, командир развернул корабль под углом к воздушному потоку и выдвинул бизань на треть номинальной длины.

Характер местности под кораблем начал меняться. Вдоль рек появились полосы зелени, а потом позеленели и вершины гор, больше на юго-восточных склонах.

Перегрузки намного превзошли все, что мог выдать корвет на штатных двигателях, и даже с доступными в Поясе внешними ускорителями. Судя по датчикам, динамические нагрузки на броню превзошли проектные пределы. Средний слой начал расслаиваться и отваливаться крупными кусками, как черепичная крыша в ураган. Корабль затрясло, а бизань попала в поток воздуха и стала разогреваться. Послышался прерывистый высокочастотный свист, начинавшийся и прекращавшийся в такт колебаниям корабля. Через толстый сэндвич мягкой брони звук пробиться не мог, но мачта передавала звуки достаточно хорошо.

Шапки зелени на вершинах и склонах слились в единый зеленый ковер, а проградно на горизонте появилось гигантское голубое зеркало — Байкал. Влево и вправо голубая полоса уходила за горизонт. Средний слой брони выгорел и отшелушился полностью, но нагрев практически прекратился, а динамические нагрузки и тряска стали уменьшаться. Внутренний слой брони тоже начал разрушаться, но имел шанс дожить до столкновения с Землей.

Стала падать и перегрузка. Выведенные на экран таблицы показывали, что корабль скоро должен достичь терминальной скорости, то есть перегрузка должна была бы прекратиться почти совсем, а воспринимаемая сила тяжести — сравняться с земным "же". Командир дал крен дорсальным бортом, пытаясь заставить чечевицеобразный корабль лететь, а не просто тормозиться в воздухе.

Все члены экипажа родились и выросли в слабом искусственном тяготении обитаемых станций Пояса. Они воспринимали любое ускорение больше половины "же" как перегрузку. Конечно, будучи военными пилотами, они были отобраны и тренированы для работы в условиях больших перегрузок, но длительно работать могли только при ускорении в направлении грудь-спина.

Длительное, больше нескольких десятков секунд, воздействие перегрузок в направлении голова-ноги привело бы к ортостатической гипотензии и к потере сознания. Встроенные в скафандры компенсаторы могли продлить это время до сотни-полутора сотен секунд, но эти компенсаторы работали только когда скафандр был подключен к креслу.

Никто из экипажа в условиях земного тяготения не смог бы встать и самостоятельно дойти из рубки до люка шлюзовой камеры. Только у бортмеханика был противоперегрузочный ложемент с "ногами", способный передвигаться по кораблю под сильной тягой. И бортмеханик нужен был в рубке, чтобы подготовиться к нештатному выпуску жилого отсека.

Зона разрежения за кормой корабля превратилась в вихревой след, омывающий все еще целую (если верить датчикам) мачту. Корабль снова затрясло, но уже по-другому, и тон звука сменился, теперь он напоминал звук летящего самолета.

Приборы по-прежнему показывали, что горизонтальная скорость больше вертикальной, но оптимистическая оценка капитана про аэродинамическое качество шесть-восемь, похоже, не оправдывалась. Соотношение вертикальной и горизонтальной скоростей было где-то в районе тех же трех-четырех, которые давали таблицы для гиперзвукового полета. Впрочем, скорость корабля все ещё была выше звуковой, а резкий скачок коэффициента сопротивления — и, соответственно, аэродинамического качества — происходит именно при переходе через скорость звука.

Капитан рискнул выдвинуть из-под брони обзорные камеры. Ретроградно был виден белый инверсионный след, а антирадиально, ниже тропопаузы — плотная облачность, закрывавшая поверхность без просветов. Штурман, поглядев на облака, предположил, что в тропосфере дует южный ветер.

Судя по карте, они уже приближались к побережью озера. Высота и положение Солнца над горизонтом позволили штурману приблизительно оценить широту и долготу. Они, вроде бы, соответствовали инерционному счислению. Точные данные о высоте и рельефе поверхности мог бы дать радар. Но командир боялся, что антенны не выдержат аэродинамических нагрузок, поэтому не выпускал их. Невозможно было даже определить расстояние до верхней границы облаков, но это было бесполезно — командир что-то давно читал про типы земной облачности (слоистые? Слоисто-кучевые? Перистые облака?), но не имел представления, какой тип облаков сейчас под ними и на какой высоте их верхняя граница должна располагаться.

Скорость упала ниже звуковой, характер тряски снова изменился, а нагрев совсем прекратился. Судя по акселерометрам, они достигли терминальной скорости. Как показалось командиру, он все-таки заставил корабль планировать: горизонтальная скорость была вчетверо больше вертикальной и даже не особенно падала — а когда она все-таки начинала падать, командиру удавалось компенсировать это уменьшением угла атаки.

Плотность воздуха росла, и вертикальная скорость снижалась, но все-таки оставалась недопустимо большой для посадки. Корабль вошел в облака. Голубое небо и ослепительно-белый горизонт сменились мутной и непроницаемой серостью. Судя по карте, они уже преодолели последний перед озером горный хребет, летели над широкой прибрежной равниной и вскоре должны были пересечь береговую линию.

Но это были расчеты компьютера, полученные интеграцией перегрузок. Они сбросили скорость относительно Земли с тридцати километров в секунду почти до нуля. Ошибка интегрирования могла быть очень большой, а последнюю более-менее точную привязку координат к небесным телам они получали в промежуточном апоцентре, когда командир давал импульс паровой тяги. Где они находились сейчас на самом деле, понять было невозможно. В памяти всплыла вычитанная в какой-то старой книге про пилотов аэродинамических самолетов фраза, что, если ты будешь визуально искать землю в низкой облачности, ты ее непременно найдешь.

Командир с ужасом понял, что теперь не только данные о широте, долготе и высоте, но и сведения об ориентации корабля определяются исключительно инерциальным счислением, которое они не могли откалибровать. А поскольку корабль двигался с довольно существенной подъемной силой, воспринимаемая сила тяжести могла быть направлена вовсе не вниз. Но отступать было некуда. Скорость была намного ниже звуковой, поэтому командир приказал выдвинуть и включить стыковочный дальномер. Его небольшая антенна Яги должна была легче перенести сопротивление воздуха, чем фазированные решетки навигационного или оружейного радаров.

Дальномер включился и тут же заверещал сигналом тревоги: они находились в километре от неопознанного молчащего объекта и сближались с ним со скоростью тридцать метров в секунду. Показания прибора хаотически менялись — видимо, антенну трясло набегающим потоком — но это было гораздо лучше, чем полная слепота.

Внезапно серая хмарь на экране сменилась каким-то структурированным, но несфокусированным изображением. Сзади (внизу!) все было темно-серым, а сверху — светло-серым, с плавным переходом между этими двумя областями. Командир лихорадочно попытался сопоставить это непонятное зрелище с теоретическими представлениями о том, как должна была бы выглядеть Земля под облаками, но потом понял, что это упражнение ему сейчас не по силам. Успокаивало только то, что нижняя полусфера была серой, а не зеленой — это позволяло предполагать, что они все-таки над озером, а не над сушей.

Штурман ругался с дальномерщиком, пытаясь добиться, чтобы тот сфокусировал камеры, а командир сосредоточился на управлении. Он увеличил угол атаки, пытаясь снизить вертикальную скорость, и это у него даже в некотором роде получилось. Дальномерная скорость упала ниже двадцати метров в секунду, зато начала падать и горизонтальная скорость. Это было опасно — высоты для восстановления устойчивого планирования уже не хватало — поэтому командир снова наклонил корабль на дорсальный борт, в надежде попытаться притормозить на меньшей высоте.

Высота по дальномеру быстро падала. Когда она достигла двухсот метров, командир закричал: "Отсек!".

Бортмеханик нажала кнопки на сенсорном пульте, и в носовой части бронекапсулы раскрылись щитки контейнера с надувным жилым отсеком.

Щитки сами по себе притормозили падение. Через несколько секунд, поданный под давлением в десятки атмосфер кислород наполнил пластиковый тороидальный пузырь, и он выбросился из контейнеров. Полностью надуться при земном атмосферном давлении отсек, конечно же, не мог, но даже в частично надутом положении его огромная площадь сильным рывком притормозила корабль.

Крепления отсека не были рассчитаны на такое использование, и он почти тут же оторвался, но главную работу он сделал. Теперь вертикальная скорость корабля была уже почти приличной для садящегося самолета. Командир задрал дорсальный борт вверх, рванул РУДы паровой тяги вперед и включил RCS на осевую-дорсальную трансляцию, пытаясь притормозить падение и увеличить горизонтальную скорость перед ударом.

Сила удара превзошла все ожидания. Две декоративные панели на потолке рубки отскочили и повисли на половине креплений. Часть ламп и один из экранов погасли, на других экранах заморгали красные сигналы неисправностей. Бронещитки обзорных камер захлопнулись под нештатной перегрузкой, и реальное изображение с экранов исчезло.

Корабль все-таки не зарылся в воду, а отскочил, как "блинчик". Паровые двигатели продолжали работать, но их тяга компенсировала лишь половину веса корабля. Второй удар последовал через несколько секунд и был уже гораздо слабее. На этот раз корабль не отскочил, а частично погрузился в воду и заскользил по ней. Это скольжение сопровождалось раскачиванием и частыми мелкими ударами, видимо о волны на поверхности.

— Смотреть по отсекам! — крикнул командир, не дожидаясь, пока движение корабля прекратится.

— Капсула герметична. — доложила бортмеханик. — Жизнеобеспечение желто-зеленое, повторный тест. Маршевые красные. Батареи были желтые, после теста зеленые. Реактор тестируется. Ориентирован, небоеспособен.

— Ракеты на местах, манипуляторы сорваны, замки шахт красные. Ракеты тестируются.

— Хвостовая турель, пушки зеленые, турель, похоже... да, по всем координатам красное. Похоже, наглухо заклинило. Небоеспособен.

— Трюма герметичная, груза тестирует... тестируется, половина зеленая.

— Штурман, что наши координаты? Земля далеко?

— Сейчас, выведу на другой экран... — на погасшем при ударе экране как раз и была навигационная информация. — Если я правильно понимаю карту, земля примерно в километре от нас.

— Вроде, по картинке мы были дальше от берегов?

— В километре вниз.

— Юморист. Мпуди, батареи, ваш статус?

— Левый борт, половина ракет желтая. Замки красные, небоеспособен. Правый борт, ракеты зеленые, катапульта красная, замки шахт красные, небоеспособен. Визуально, шахты сухие.

— Груза зеленая.

— Сели. — подытожил командир. — И даже одним куском. Теперь задачи выровнять давление, разгерметизироваться и долететь... доплыть до земли... которая не внизу. Не обязательно в таком порядке. Лен, ты у нас на ногах. Может, все-таки доползешь до шлюза и попробуешь добраться до клапанов руками?

Корабль, судя по всему, прекратил движение и начал медленно и тошнотворно покачиваться. Судя по всему, это и была та знаменитая "качка", о которой писалось в книгах о морских путешествиях.

Командир попытался выдвинуть обзорные камеры и антенны на дорсальной (теперь просто верхней) стороне корпуса. Бронезаслонки вентральных камер с трудом сдвинулись со стопоров, но потом пошли легче. Напротив, у дорсальных камер, скорее всего, были повреждены приводы, поднять заслонки так и не удалось.

Вскоре на обзорных экранах появилось реальное изображение окружающей обстановки. Сначала оно выглядело как что-то серое и размытое: облака плавно переходили в серую, но другого оттенка, поверхность воды. Автофокус камер был не приспособлен для работы в таких условиях, но все-таки нашел какие-то резкие контуры. На экране появились горизонт, облака и силуэт чего-то большого и почти черного по левому борту. Во всех остальных направлениях, облака смыкались с водой в туманной дымке (или это была просто потеря фокусировки?)

— Дальномерная, расстояние? — скомандовал командир.

— Не могу дать расстояние. — спокойно ответил дальномерщик. — Радар говорит, большая дисперсия, результаты не показательны. Ближайшую точку находит в двадцати метрах. Видимо, от волны отражается.

— Мпуди, может ты чего сочинишь?

— Мпуди не сочини. Это космическая корабля, бвана. Тут нету такая программа, чтобы горизонта от целя отделить. Однако... однако есть целя. Движущаяся.

— Движущаяся малоразмерная цель, относительная три метра в секунду, курс на сближение, девяносто градусов на девять часов. Дистанция двести метров. — отработанными фразами доложил дальномерщик. — Камеры навожу, пока не фокусируются.

— Девяносто. — хихикнул штурман. — Тут теперь все вокруг на девяносто, под другими углами только вода и небо.

— Отставить. — мрачно сказал капитан. — Докладывай, как привык. Мы тоже все привыкли к трехмерному миру. Будет сегодня картинка?

На левом экране было видно, что камера играет с фокусом, но поймать картинку цели у нее не получалось, просто горизонт и облака то размывались, то снова появлялись. Потом дальномерщик все-таки перехватил управление у автофокуса и довольно быстро навел резкость вручную.

Цель напоминала старинный военный морской корабль, построенный по технологии "стелс". И надводный борт, и надстройка состояли из плоских панелей, сопряженных прямолинейными ребрами. Ни одного гладкого изгиба. Сходство с военным кораблем усугубляла окраска: цель была покрашена в темный грязновато-серый цвет.

Когда фокусировка улучшилась, сразу обнаружились грубые нарушения технологии "стелс". В надстройке обнаружился открытый люк, из которого высунулась по пояс человеческая фигура в грязной полосатой обтягивающей одежде, издали похожей на термобелье, которое надевают под скафандр. Еще две фигуры виднелись над самой надстройкой. Увидев людей, стало возможно определиться с масштабом, и сразу стало ясно, что цель — не корабль, а крошечный катер, может быть, даже лодка.

Из задней части корпуса торчала короткая вертикальная черная труба, из которой шел сизовато-черный дым.

Командир приказал открыть бронезаслонку левого стыковочно-шлюзового отсека и включить интерком. На кораблике заметили движение заслонки и изменили курс, чтобы подойти к ней. Вскоре кораблик приблизился и исчез из поля зрения дорсальных камер.

Вместо несфокусированного изображения серого неба на камере интеркома сначала замелькали какие-то серые многогранники, а потом в поле зрения камеры появилось человеческое лицо. Человек был одет в куртку с капюшоном из плотной ткани цвета хаки. В открытом вороте куртки виднелся ворот полосатого термобелья. Человек был скорее небрит, чем бородат, и лицо его имело странный коричнево-красный цвет, совершенно непохожий на "загар" людей с доисходных фотографий.

Командир включил звук. Послышался плеск воды и тарахтящий звук, похожий на работу поршневого компрессора на низких оборотах.

— Але? — сказал обладатель лица. — Чавойта? Есть кта тама?

— Алло. — ответил капитан. — Вы нас слышите?

— Слыш... слышай. Вы ктойта? Вы... помога нать-та?

— Помога? Помощь?

— Чудна балака-та... Не наша?

— Не ваша. Помощь надо.

— Помощь... Помога... Кумекай... старорусский?

— Старорусский. Кумека?

— Старорусский шлехо кумекай-та... Вы со звьозд?

— Нет. С астероидов.

— Астероидов... Тамма жывут-та?

— Живут.

— Заманка... Чё помогать-та?

— Думаем. — сказал капитан, потом продолжил, обращаясь уже к команде. — Правильный мужик нам попался. С неба упала неизвестная хрень, а у него первый вопрос: "помога нать?".

— Далеко до берега? — спросил штурман.

— Чавойта "берьог"-та? — не понял землянин.

— Do you speak English? — попытался разрешить затруднение штурман.

— Es. Pidgin English!

— Pigeon?

— Pidgin. Tok pisin.

— How far is to the shore?

— Shore? — снова не понял землянин.

— Coast? Bank? — начал подбирать синонимы штурман.

— Cost? Bank? Yu nidima mani?

— How far is to the land?

— Land? Faiv kilometa.

— Может, по русски проще будет? Берег, land.

— Ага, берьог... Яр-та. Пять каме. Километа.

— Причалить там можно?

— Причалить... — абориген снова задумался, но теперь, похоже, не над значением слова, а над возможностью причалить. — Скока... Как глыбоко под водой сиите?

— Сколько... Скока от комингса до воды?

— Чё тако комингс-та?

— Косяк двери, перед которой вы стоите. Такая широкая рама с крючками и уплотнителями.

— Широка рама... вот ето се? — землянин обвел руками и взглядом вокруг поля зрения камеры.

— Да. Сколько от низа рамы до воды?

Абориген посмотрел вниз, потом наклонился и исчез из поля зрения камеры, потом, довольно быстро, появился на экране снова:

— Осемесят сантимета, чуть боле.

— Ну, еще метра три под водой должно быть.

— Метра три... — повторил землянин. Он окинул взглядом корабль, потом почесал в затылке. — До исади-та не изгодите, однако перечапать монна буде. Тока эта... если при... причалить, тута крутояр-та, кармакул, надо тама... — он махнул рукой влево от себя, вперед по курсу корабля — Тама ещё чотыри каме... чотыри километа на полдень. Тама исадь.

— Исадь?

— Nambis. Дресвяна... берьог... низкай берьог. Не крутояр.

Слово за словом, какую-то коммуникацию с аборигеном получилось наладить. Капитана кораблика звали Александр, он почему-то предложил называть его Семеныч. Он был рыбак из деревни Сахюрта на западном берегу Байкала, в Малом Море. Они шли ловить омуля на юг от Чивыркуя (названия Сахюрта, Малое Море и Чивыркуй космонавтам ничего не сказали). Земля на востоке (то, что выглядело как большое и совсем серое на несфокусированных камерах) называлась полуостровом Святой Нос.

Семеныч помог выровнять давление, прижав датчики обжатия на перепускной магистрали — это позволило бортмеханику открыть клапаны и впустить в корабль земной воздух. В результате корабль погрузился в воду сантиметров на двадцать. Землянина это расстроило, но не сильно.

Потом двинулись к берегу. Взять корабль на буксир лодка землянина не могла, слишком велика была разница весовых категорий.

Командир попросил землянина отойти и включил маневровые двигатели, расходуя остатки перекиси. Поднять корабль в воздух или, хотя бы, вывести на глиссирование эти двигатели не могли, но проплыть несколько километров получилось, да еще с такой скоростью, что кораблик землянина отстал.

Когда перекись кончилась, до берега оставалось чуть больше километра. Командир предложил выпустить астероидные якоря. Каждый якорь представлял собой дистанционно управляемое устройство с коленчатыми ногами и буром с широким плоским винтом, предназначенным для закрепления в рыхлом реголите. Землянин отвез бы их на берег, они бы там вкрутились в гальку, а потом корабль смог бы подтянуться лебедками.

Землянин засомневался, сможет ли бур, рассчитанный на причаливание к астероидам в невесомости, преодолеть сопротивление воды, и предложил зацепить тросы от якорей за дерево. Решили все-таки отвезти якоря и попробовать так и так.

После нескольких экспериментов выяснилось, что бур в гальке, действительно, держится недостаточно прочно, а тонкий углеволоконный трос перерезает даже довольно толстую корягу. В конце концов, земляне отнесли якоря дальше от берега, в лес, и буры удалось закрепить за корни деревьев. Заработали лебедки, и корабль двинулся к пляжу.

"Перечапать" не получилось, космонавтам пришлось подъезжать к шлюзовому отсеку на передвижном кресле бортмеханика, а землянам — перевозить их на берег по одному. Предпоследним с корабля вывезли груз, а последним, как и положено по традиции, с корабля ушел командир.

Когда он вылез из люка и открыл гермошлем, то он чуть не упал в обморок, почувствовав самый страшный для космонавта запах: запах дыма. Дымом пах не только выхлоп двигателя земного катера. Казалось, все вокруг насквозь пропахло продуктами сгорания самых разных веществ.

Командир успокаивал себя, что здесь огромный объем воздуха, отличная вентиляция — но все рефлексы говорили ему, что огромный объем делает пожар совсем катастрофическим. Ведь его нельзя будет потушить, даже перекрыв отсек и выпустив атмосферу. Потом командиру пришла в голову совсем разумная мысль, что у землян все-таки больше миллиона лет непрерывной традиции обращения с открытым огнем. А здесь-то даже и огонь, наверное, не открытый. Но даже эта мысль не смогла его полностью успокоить.

Земляне заметили напряжение космонавта, но почему-то решили, что он боится упасть за борт и утонуть. Он умел плавать, во многих крупных колониях были бассейны. Но дым... Командир, конечно, видел дым из трубы катера еще через обзорные камеры и понимал, что двигатель катера работает на сгорании топлива, но именно запах произвел на него самое сильное впечатление.

Пока все эти эволюции совершались, дело уже приблизилось к полудню. Семеныч расстроено махнул рукой, что рыбалка на сегодня все равно пропала. Земляне встали на пляже лагерем и стали готовить еду.

Командир предлагал землянам воспользоваться припасами корабля, да и вообще посмотреть, чего полезного с корабля можно было бы снять в счет благодарности за спасение — электроника, компрессоры какие-нибудь... Но земляне замахали руками и сказали, что на сегодня еды хватит, а там разберемся.

Космонавты лежали на импровизированных ложементах из коряг, камней и снятых с противоперегрузочных кресел подушек. Непривычная сила тяжести затрудняла движения и даже дыхание. Закрыв глаза, можно было попытаться представить, что ты летишь на форсажной паровой тяге — но этому мешали и вязкий воздух, и незнакомые запахи, и звуки, и влажный холодный ветер, обдувающий лицо при открытом гермошлеме.

Командир чуть изменил позу, попытавшись приподнять голову и верхнюю часть тела и заползти на камень. Все-таки надо было как-то начинать адаптацию к земному тяготению. Лежать в этом положении было неудобно, камень давил на спину даже через кирасу скафандра. Командир подтащил к себе еще одну корягу и подложил ее под голову. Удобнее не стало, но обзор в новом положении стал гораздо лучше.

Пляж был галечный и узкий, не больше десяти метров в ширину. На самой границе пляжа стеной стоял лес с густым подлеском. Чуть дальше по пляжу виднелись развалины каких-то сооружений, небольших и, судя по виду, низкотехнологичных: гнилые бревна, какие-то стенки и столбы из похожих на камни параллелепипедов (командир долго вспоминал и все-таки вспомнил это доисходное слово, "кирпичи").

Земляне собрали по берегу валявшиеся там во множестве коряги, стащили их к месту стоянки. Потом Семеныч присел на корточки, совершил какие-то манипуляции, и командир снова вздрогнул. Снова запахло дымом. Командир сделал несколько глубоких вдохов — земной воздух был густым и вязким, дышать было тяжело — и попытался расслабиться. Он, наконец, осознал, что на Земле от дыма ему никуда не деться.

Он приподнялся еще чуть выше, переложил корягу под головой, и посмотрел на стоящий рядом с ним груз. Груз пришлось извлечь из трюма, чтобы он смог разложить батареи. А крепления батарей не были приспособлены для такого тяготения, поэтому их пришлось подпереть палками.

— Ты как? — спросил командир.

— Да нормально. — ответил груз. — Когда падали, я акселерометры отключил, очень страшно было. А сейчас ничего, даже привыкать начинаю.

— Мы не падали. — с обидой сказал командир. — Мы садились.

— Мы можем взлететь. — Его речевой синтезатор не мог воспроизводить интонации. Груз пытался имитировать интонации паузами между словами, но у него это не всегда получалось. Впрочем, сейчас было ясно, что он задает вопрос, и вопрос этот риторический.

— Не можем. — согласился командир. — Но мы все живы.

— Значит, это было удачное падение. Но никак не посадка.

— А я, наоборот, считаю, что это была не очень удачная посадка. — возразил командир. Почему-то ему казалось, что возможность поспорить отвлечет его от запаха дыма и других поводов для беспокойства.

— Это схоластика. — не поддался на провокацию груз. — Ты мне лучше скажи, что ты собрался делать дальше.

— Не знаю, получится ли. — признался командир. — Но я все-таки попробую поднять нас обратно.

— У этого корыта технологический предел ноль четыре "же", а тебе полный "же" нужен, чтобы только зависнуть. И плазменник в атмосфере ведь вообще не работает, а на пару ты на орбиту никак не выйдешь.

— Не на этом корабле, разумеется.

— А на чем — удивился груз. — За двести лет земляне даже ни одного спутника не запустили. И вряд ли ради тебя они начнут строить...

— Конечно, не начнут. Но двести лет назад они строили...

— Строили что. Орбитальные лифты.

— Тебе такое название: "Минкин", о чем-нибудь говорит.

— Говорит. Но... ты думаешь, от него еще что-то осталось.

— Я не думаю. Я видел фотографии. Он там.

— Сколько лет этим фотографиям.

— Две трети периода.

— Периода Цереры.

— Да.

— Ты точно уверен, что эти фотографии не подделка.

— Не подделка. — раздался из-за груза дребезжащий голос Мпуди. — Моя сама телескопа наводил.

— Но... черт... фотографии... Ты серьезно. Как ты оценишь его состояние по фотографиям. Это же, скорее всего, просто груда мертвого железа. За двести лет с него сняли все сколько-нибудь ценное.

— Не думаю. Систематический демонтаж такой штуки потребовал бы целого поселка. Остались бы следы. Да и вообще, землянам сейчас нужно железо. Груды железа они разбирают едва ли не быстрее всего. Ты же видел ролики, как они растаскивают развалины небоскребов? А раз железо на месте, значит...

— Да ничерта это не значит. Самое ценное, что там есть, гораздо дороже любого железа. Я думаю, они еще во время войны его весь растащили без остатка.

— Если бы они его растащили, они, наверное, его бы использовали. Я думаю, тот, кто имел бы доступ к этой штуке, быстро стал бы доминирующей силой во всей Евразии, если не на всей Земле.

— А он, может быть, и стал. Ты вообще выяснил у этого Семеныча, кто тут власть. Или, хотя бы, доминирующая сила.

— Он говорит, папуасы.

— Папу... кто.

— Папуасы. Он же даже пытался говорить с нами на ток писин. Я, пока мы выгружались, посмотрел в локальной реплике вики. До Исхода так назывался государственный язык Папуа Новой Гвинеи.

— Но это же, как мне показалось, какой-то испорченный английский.

— Так и есть. У папуасов до Исхода были тысячи языков, у каждого племени свой. И они даже принадлежат к разным языковым семьям. Поэтому в качестве общегосударственного языка они приняли испорченный английский.

— Ничего не понимаю. Хотя, я так мало знаю про земные дела, что всему готов поверить. И почему ты думаешь, что папуасы не наложили руку на эту штуку.

— Потому что мы снимали не только телескопом, но и инфракрасной камерой. — сказал командир.

Консервация

Якорь медленно погружался в воды озера. Штатные двигатели ориентации и трансляции на сжатом газе были непригодны для работы в таких условиях. Но Лена и Мпуди, с некоторой помощью землян, смогли закустарить из запчастей и предоставленной землянами проволоки рулевые электромоторы. На дисплеи гермошлемов передавалась картинка: темнеющий зеленоватый сумрак и данные на скорую руку изготовленного барометрического глубиномера. Калибровали глубиномер весьма приблизительно, но рыбацкий сонар, вроде бы, подтверждал показания.

На глубине тридцать метров тьма сгустилась настолько, что Лена включила прожектор. Командир боялся, что возникнет "световой экран", когда отражающийся от взвешенной в воде мути свет не позволит рассмотреть что-нибудь на расстоянии. Но вода была удивительно чиста и прозрачна. Впрочем, дно разглядеть все еще не удавалось. По показаниям сонара, до него было еще около двадцати метров.

Якорь продолжал погружение. Вскоре появилось дно. Командиру оно показалось похожим на поверхность ядра кометы: потрескавшиеся скалы и валуны, торчащие из реголитового склона со следами многочисленных осыпей и оползней. Впечатление портили только пышные развевающиеся пряди водорослей и слизистые наросты губок.

Для закрепления выбрали большой участок реголита ("песка", поправил себя с раздражением капитан) вдали от крупных скал, в надежде, что глубина рыхлого слоя тут будет побольше. Бур вошел в поверхность довольно легко. Песок, конечно, был плотнее кометного грунта, зато он был взвешен в воде. Но на глубине около полутора метров он уперся во что-то непроходимое, наверное, в скалу или крупный валун. Механик не рискнула сверлить дальше, чтобы не взрыхлять грунт. Она попробовала выпустить анкеры и проверить прочность закрепления тензодатчиками на лапах. Вроде бы, получалось, что якорь держит.

Один за другим, с катера сбросили все четыре якоря, и бортмеханик с командиром закрепили их на дне в нескольких десятках метров друг от друга. Потом началась буксировка. Три рыбацких катера впряглись в корабль. Одновременно заработали якорные лебедки. Массивная на вид чечевицеобразная туша сопротивлялась недолго. Как только тросы натянулись, корабль покачнулся и пошел вслед за буксирами. Судя по датчикам, якоря слегка покачнулись в грунте, но выдержали.

Чем больше корабль приближался к якорям, тем меньшее горизонтальное усилие получалось передавать через их тросы. Вскоре корабль двигался уже под действием одних только катеров, лебедки только выбирали слабину тросов. Компьютерная модель движения корабля была весьма приблизительной, но на малой скорости работала неплохо, скорость движения совпадала с расчетной. Модель показывала, что скоро придется переходить к торможению. Средний катер отцепил буксир, а два "пристяжных" разошлись в стороны и пошли назад.

Маневр удался не совсем точно. Катера выбрали слабину не одновременно, корабль слегка развернуло, а один из катеров — как раз тот, что опоздал — опасно накренился и чуть не зачерпнул бортом воду. Но все обошлось. Корабль остановился не совсем в расчетной точке, да и не полностью, но это уже можно было компенсировать якорями.

"Пристяжные" катера и их команды теперь уже ничем помочь не могли. Они отцепили буксирные тросы, прокричали Александру слова прощания, завели моторы и быстро исчезли вдали.

Началась подготовка к самому рискованному этапу: погружению. Конечно, лучше всего было бы сделать продуваемые балластные цистерны, как на подводных лодках. Или сбрасываемый внешний балласт, как у батискафов. Но ресурсов на такое не было: ни баллонов высокого давления, ни грузоподъемности катеров для перевозки балласта к кораблю.

В итоге, решили залить в трюмы такой объем воды, чтобы остаточная плавучесть составляла около тонны, и притянуть корабль ко дну якорями. Командир с бортмехаником наблюдали за процессом с катера, глазами и через телеметрию.

Рыбаки взобрались на носовую (теперь верхнюю) часть корабля, протащили шланги и мотопомпу к носовому стыковочному узлу и присоединили их к заранее проложенным внутренним трубопроводам. Конечно, не хотелось доверять эту операцию чужим людям, но космонавты еще не могли стоять на ногах. поэтому затопление пришлось поручить землянам.

Затарахтел мотор. Командиру казалось, что он уже привык к выхлопу катеров и дыму костра, но сизый выхлоп этого мотора пах как-то иначе, и на командира снова стал накатывать приступ иррациональной паники.

Производительность помпы была невелика, так что прошло больше трех килосекунд, пока самая широкая часть корабля не скрылась под водой. После этого дело пошло быстрее, и еще через полторы килосекунды вода начала подбираться уже к самому стыковочному аппарату.

Лена скомандовала остановить помпу. Рыбаки отсоединили шланги, задраили люк, и Лена включила еще один насос, питавшийся от батарей корабля, и создававший внутри повышенное давление. Накачав полбара, она остановилась, внимательно глядя на телеметрию на стекле своего гермошлема. Нигде не сифонило. Она снова включила насосы и продолжила наддув до двух бар. Дальше повышать давление было опасно, они уже подошли к расчетному пределу прочности гермообъемов. Лена включила лебедки.

Корабль покачнулся и быстро исчез под водой полностью. На поверхности остался только прикрепленный к поплавку оголовок бронированного шланга. Через него и поступал воздух для дальнейшего наддува.

Сечение шланга было небольшим, поэтому на глубине десять метров пришлось сделать остановку, чтобы набрать дополнительное давление. Потом погружение продолжилось медленнее. Потом обнаружилась проблема: корпус под водой быстро остывал, и пар из воздуха начал конденсироваться на стенах внешних отсеков, снижая давление. К тому же, эта вода могла привести к коррозии или вызвать ложную сработку датчиков протечек, поэтому пришлось включить кондиционеры на осушение.

Солнце уже клонилось к вечеру, когда, судя по телеметрии и эхолоту, корабль достиг расчетной глубины. Пора было затапливать воздушный шланг.

Командир снова почувствовал страх, на этот раз вполне рациональный. Он понял, что чувствовали пионеры космонавтики. Когда ракета отделяется от стартового стола, ничего исправить уже нельзя, даже самую мельчайшую ошибку в циклограмме. Если они где-то ошиблись, корвет не поднимет зонд и не выйдет на связь, и ничего нельзя будет сделать — космические скафандры для работы под водой не годятся, а добыть водолазное снаряжение на Земле вряд ли получится. Александр говорил, что нигде в Прибайкалье нет оборудования, пригодного для работы на глубинах больше десяти метров.

Командир раньше неоднократно запускал беспилотные зонды, не говоря уж о ракетах. Но их-то он воспринимал как расходный материал. А теперь он отправлял в длительный автоном целый корабль. Ну, пусть не совсем целый, не вполне ориентированный, но коммуникабельный, даже с атмосферой. Да еще в совершенно чуждой этому кораблю среде. Пусть даже это был не его корабль, а захваченный у врага приз, но все равно, командир привык относиться к пилотируемым кораблям почти как к живым.

Земляне, похоже, поняли чувства командира. А может быть, для них, привычных к водоплавающим судам, затопление плотнее ассоциировалось с гибелью. Тем не менее, командир уверенно поднял руку, дав сигнал обрезать леску, удерживавшую шланг возле поплавка. Лена отдала кораблю последнюю команду, оголовок шланга с плеском ушел в воду и исчез. Триста секунд прошли в томительном ожидании. Таймер уже дошел до нуля и начал отсчитывать время в минус, но ничего не происходило.

Командир начал уже репетировать интонацию, с которой он скажет бортмеханику: "Я теперь тебе больше не начальник". Но тут рыбаки закричали. Со своего ложемента командир не мог разглядеть происходившее под водой, мешали блики на волнах. Но стоящие у борта земляне, похоже, видели поплавок. И действительно, через несколько секунд из-под воды выскочил, подлетел на полметра в воздух и плюхнулся обратно кусок пенопласта, обмотанного проклеенной тканью.

Лена быстро набрала команду на встроенном в рукав скафандра пульте, и почти сразу же подняла руки с обоими большими пальцами вверх. Корабль был коммуникабелен и готов откликнуться на команды. Бортмеханик запросила телеметрию. По показаниям, все было нормально. Якоря держали, барометрические глубиномеры показывали расчетную глубину, датчики воды в машинном отделении молчали.

Лена приказала кораблю разрывать соединение и опускать зонд. Видно было, как натянулся под водой трос, и поплавок исчез.

Здесь больше нечего было делать. Александр спросил: "ну чё, айда?". Командир со вздохом согласился. Застучал дизель, рулевой заложил штурвал влево, катер круто развернулся и пошел вдоль берега к югу.

* * *

Разговор про Минкин космонавты начали почти с самого прибытия, очень осторожно. Я сперва вообще не понял, что это такое. Командир объяснил, что они привыкли произносить это название в двойной транскрипции, с пиньинь на русский. А транскрипция по системе Палладия будет Миньцинь.

Я понял, что это где-то в Китае, но не понял больше почти ничего. Я поискал по карте и, действительно, нашел город с таким названием на довоенной территории КНР, в бывшей провинции Ганьсу. Сейчас он относится к тюркоязычной губернии протектората.

Вся Азия "на север от Гималаев и на запад от Урала", как писали в наших школьных учебниках, считается Северо-Азиатским протекторатом ООН. Эта территория порезана на три губернии: "русскоязычную", которая включает российский Дальний Восток, Сибирь и Северный Казахстан, "тюркоязычную" (Бурятия, Внешняя и Внутренняя Монголия, Тува, Алтай, Синцзян, Уйгурия, Южный Казахстан и остальная Средняя Азия) и "синоязычную" (Корейский полуостров и большая часть довоенной территории КНР).

Я к этим линиям на карте привык, и они у меня не вызывали никаких вопросов. Но космонавты, поглядев на карту, стали очень веселиться, а штурман сказал, что границы эти ваши папуасы рисовали довольно-таки от балды.

Таможен между губерниями нет, и на всей территории протектората ходит одна и та же валюта: доллары МВФ. Впрочем, каждая губерния печатает свои банкноты, с надписями на титульном языке и с рисунками в соответствии с национальной спецификой. Банкноты вызвали у космонавтов еще больше веселья, чем карта.

На русскоязычных полтинниках напечатаны ушанка (вполне аутентичная тщательно вырисованная чебурашковая ушанка рядового советской армии, даже с советской кокардой), балалайка и бутылка водки "Столичная".

Тюркоязычным повезло еще меньше. На их полтиннике нарисована войлочная шапка, немного похожая на разные казахские и монгольские традиционные шапки, но ни на какую из них конкретно, мандолина (нам в школе говорили, что это домбра, но штурман, разглядев купюру с лупой, утверждал, что это совершенно однозначно итальянская мандолина, на что указывает и расположение колков, и количество ладов и струн) и бутылка без этикетки с белой жидкостью, которая, видимо, должна была изображать кумыс.

Синоязычные купюры мы космонавтам до отъезда показать не смогли. Впрочем, уже из Минкина мы захватили несколько образцов. Там изображены коническая соломенная шляпа, китайская лютня пипа и высокий трехгранный штоф с этикеткой. Иероглифы штурману не удалось разобрать даже с лупой.

И деревня Усть-Баргузин, и полуостров Святой Нос, и Миньцинь относились к одной губернии, но при планировании путешествия это никак не могло ни помочь, ни помешать. Как я уже говорил, таможен на границах губерний нету. Но все передвижения по всей территории протектората контролируются довольно тщательно. Нельзя купить билет на поезд, даже на пригородный, не предъявив смарткарту. А у нас, у деревенских, постоянных смарткарт вообще нету. Если мы хотим куда-то ехать, надо пойти в управу, написать и получить там персональное разрешение и временную карту, подорожную, которая действительна только на определенную область.

Ну, на рыбацкой шхуне можно уйти довольно далеко. Доступен весь Байкал, Ангара до самого Иркутска, Баргузин до верховий и даже Селенга. Теоретически, по Селенге и ее притокам можно подняться до Улан-Батора. Но по реке, с ее мелями и перекатами (а на Селенге есть и настоящие пороги) идти не так-то просто. Из наших мало кто это умеет.

А главное, на берегах рек живут люди. Нарвешься на инспектора или полицай, посмотрят на регистрационный номер, увидят, что далеко от дома. Начнут задавать вопросы, а не ответишь — и шхуну отберут, и самого арестуют.

Прятаться от людей на реке можно, но тоже непросто. Двигатель шумный, поэтому тихо пройти город или деревню ночью невозможно. А бак у шхуны маленький, и против течения топлива она жрет много. Без дозаправок далеко не уйти. Вблизи родной деревни, где все знакомые, можно слить дизеля за бабки, а где незнакомые — кто знает, на кого нарвешься. Если идти вверх по Селенге дальше Верхнеудинска, без подорожной это практически невозможно.

А самое главное, Улан-Батор — это меньше, чем полпути. От него до Минкина 1100 километров по прямой. Один и один мегаметр, как говорят космонавты. И реками это расстояние не пройти, там лежит пустыня Гоби. Так что все равно надо искать наземный транспорт.

Космонавты думали о самолете. Но самолет никто из них водить не умел. Я слышал, как они обсуждали, что пираты они или где, и не лучше ли им захватить самолет вместе с пилотом. Но они все-таки решили, что угон самолета привлечет слишком много внимания, и самолет легко отследить радарами. А они не знали, сколько времени им придется провести в Минкине.

Командир говорил мне, что там есть нечто, построенное еще до войны, и что оно позволит им улететь с Земли. Но чем меньше народу будет знать про это и даже про само название Минкин или Миньцинь, тем лучше. Особенно осторожничать он стал после истории со шпагой.

В счет помощи за спасение, космонавты предложили нам взять запчасти, каким мы могли найти применение, а также разные мелочи. Например, оружие десантников "Мэйфлая", которое им так и не пригодилось при абордаже. Кто-то из кумовьев или сватов Семеныча отвез десантную шпагу в Листвянку и продал там какому-то любителю холодного оружия. Как он на этого любителя вышел и что там вообще было, мне понять толком не удалось. Но через неделю в Листвянке появились люди в котеках, которые спрашивали, не было ли тут каких-нибудь незнакомцев. А кто-то даже обмолвился про людей со звезд.

Семеныч объяснял космонавтам, что ничего особо страшного не произошло. Тот любитель того свата лично не знал, а Усть-Баргузин вообще в другой провинции протектората, поэтому розыски в Листвянке могли зайти в тупик. А спецслужбы не любят висячие дела, их за это наказывают. Как мне казалось, космонавты его объяснениям не совсем верили, но сделать по этому поводу ничего не могли.

Притопленный корабль ставил космонавтам жесткое ограничение по времени. Им надо было добраться до Минкина, все там сделать и подготовить, а потом забрать корабль вместе с командой и грузом с Байкала прежде, чем озеро замерзнет. Я, по-моему, уже говорил, что это обычно происходит в начале января, но вблизи от берегов лед встает чуть раньше, еще в декабре

Если бы космонавты не успели улететь к ледоставу, им пришлось бы ждать, пока лед сойдет, то есть еще почти полгода. Это было слишком рискованно и для них, и для нас. Больше всего космонавты опасались за груз. Он был рассчитан на длительные перелеты в открытом космосе, так что мороз его повредить не мог. А вот на влажность и конденсацию он не был рассчитан совершенно. Мы, по просьбе космонавтов, его каждое утро продували теплым воздухом из компрессора. Но никто не мог сказать, насколько хорошо это работает. И будет ли это вообще работать зимой, когда вместо росы будет выпадать иней.

Да и корабль мог бы не пережить зимовку подо льдом. Зонд мог бы вмерзнуть, и его могло бы оторвать при сдвигах ледяных полей. А значит, надо было выключить его подъем заранее, задолго до замерзания. Но если бы ошиблись с расчетами срока первого всплытия зонда после схода льда, зонд тоже мог застрять. А по весне лед двигается чаще и сильнее, чем при замерзании.

Но самое главное, если бы лишенный связи корабль разгерметизировался под водой, космонавты ничего бы с этим сделать не смогли.

В общем, причины торопиться у космонавтов были. Но торопиться они не могли. Они привыкли к искусственному тяготению своих станций и кораблей, оно всего треть от земного. Поэтому, когда они пытались встать или даже сесть, они быстро теряли сознание. Как это случилось с Машей в первый день. Им надо было несколько недель адаптироваться по специальной программе, лежа в противоперегрузочных креслах и поднимая каждый день изголовье на несколько градусов.

Кресла они сняли с корабля. Кресла и скафандры были рассчитаны на длительное пребывание в боевой готовности. Поэтому они были оснащены системой сбора... ну, короче, отходов. На корабле это все было подключено к центральной цистерне, а тут они подключили к выходным трубам непрозрачные пластиковые мешки довольно большого объема. Такого, что должно было хватить на всю адаптацию. Специально, чтобы не напрягать нас процедурой их замены.

Я не помню, кто завел этот странный разговор, но кто-то из космонавтов сказал, что надо будет перед отлетом не забыть все это запаковать на корабль. Я не понял, зачем, но оказалось, что это даже не совсем шутка. В Поясе практически нет азота. Пояс лежит как раз на внутренней границе ледяного пояса: зоны, где водный лед стабилен в вакууме. А азот в Солнечной системе встречается, главным образом, в форме аммиака. А температура плавления аммиака намного ниже, чем у воды. Поэтому аммиачный пояс лежит намного дальше ледяного, за орбитой Юпитера.

Есть также пояс молекулярного азота, но это совсем далеко, уже, практически, в поясе Койпера. Коммерческие экспедиции за молекулярным азотом для обитателей Пояса невозможны.

То есть, конечно, больше всего азота в атмосфере самого Юпитера. Но добыть его оттуда практически невозможно. В верхних слоях атмосферы содержание аммиака и азота измеряется долями процента. А добыв, было бы невыгодно поднимать из гравитационного колодца.

На самом деле, еще больше азота на Солнце — если считать не по концентрации (там она примерно как на Юпитере), а по общему количеству. Но там-то он совершенно недоступен.

Еще, конечно, есть Земля, у которой гравитационный колодец гораздо мельче, чем у Юпитера, а атмосфера состоит из азота на три четверти. Да и сама она ближе к Поясу, чем Юпитер и, тем более, чем астероиды-кентавры между орбитами Юпитера и Сатурна. Но устройств, способных забрать сколько-нибудь значительное количество газа при пролете через верхние слои атмосферы на космической скорости, в Поясе строить так и не научились. Хотя я читал фантастику, где космические колонисты тырили с Земли азот именно таким способом.

Немного азотистых соединений содержится в так называемой "углеродистой фракции", которой богаты углистые астероиды. Но большая часть добычи азота ведется в аммиачном поясе. Тетя Лена мне рассказала, что их собственный корабль, фрегат "Алиса", строился как раз в качестве аммиачного клипера, для походов в этот самый пояс. Поэтому он имел нетипичную для гражданских кораблей гибридную силовую установку с реактором и солнечными батареями.

Уран в поясе очень дорог, намного ценнее азота. Азот, хотя бы, можно добывать, а уран и плутоний доступны только те, что удалось захватить с Земли при Исходе. И азот можно использовать повторно, а уран в реакторе расходуется. То есть, конечно, уран в каменных астероидах есть, но он там растворен в очень низкой концентрации. Вроде, если посчитать общее количество урана в объеме Цереры, то выходит много. Но чтобы его добыть, надо весь астероид переплавить. Поэтому реакторы для обычных коммерческих перевозок не используют.

Так вот, азот в Поясе дорог, поэтому самым главным источником азота является его вторичная переработка. После долгого трансфера случается, что содержимого цистерны хватает, чтобы оплатить не только дозаправку водой и кислородом, но и стыковочный сбор и диспетчерское обслуживание. Когда зятья Семеныча про это узнали, они долго гоготали и говорили, что, если космонавтам нужно дерьма, так это не проблема.

На самом деле, большую часть работы по снятию кресел пришлось сделать мне. Та желтая складная штука, которую я увидел в первый день, оказалась погрузочным экзоскелетом. У него вполне хватало мощности, чтобы таскать кресла в земном тяготении. Им можно было управлять удаленно, но сложно держать равновесие. А если влезть в сам погрузчик, оператору надо много времени проводить в вертикальном положении. Или почти вертикальном. А еще, надо было вылезать из экзоскелета, чтобы открутить болты и отцепить кабели и трубопроводы. Поэтому космонавтам пришлось просить помощи у землян.

Все родственники Семеныча лезть в эту штуку испугались. А я влез. И оказалось, что управлять ей совсем несложно. Главное привыкнуть, что ее руки и ноги движутся медленнее настоящих рук и ног. Ремни сопротивляются, когда ты их тянешь слишком быстро, поэтому я быстро сообразил, в чем дело.

Хвостовой стрелок, его звали Макс, надо мной смеялся, что я попал в классический анимешный сюжет: обыкновенный японский школьник вдруг оказывается пилотом гигантского человекоподобного боевого робота.

Я только здесь посмотрел эти мультфильмы и понял, что он имел в виду. У нас-то в нашем интернете их не было. А тогда я и вовсе не знал, что ответить. Хотя робот был не боевой и не очень-то гигантский, всего метра три ростом. Да и не робот, строго говоря. А я был школьник, но не японский и не очень-то обыкновенный, но про это я говорить не хотел.

В общем, освоился я с погрузчиком, и мы в паре с бортмехаником — Маша ее называла тетей Леной, и я так же ее привык называть — стали доставать кресла. Главным образом, я доставал, а она командовала. У нее было кресло на колесиках, в котором она могла передвигаться по кораблю. И она следила, что я делаю, через камеры на экзоскелете и в самой кабине, с разных ракурсов.

Командовать она умела очень хорошо. Она точно помнила, что и в каком порядке надо открутить у кресла. Первый раз она мне сначала объяснила общую последовательность (открутить то, отключить это, сдвинуть кресло, отключить все остальное...). Потом, по шагам, давала мне одну команду, я ее повторял, потом делал. С первым креслом мы провозились долго, но потом пошло быстрее.

Из-за экзоскелета и этих кресел я толком не запомнил свое впечатление от первого попадания внутрь космического корабля. Я помню только некоторое разочарование, что там все оказалось не так, как я себе представлял.

После того, как корабль притопили, мы перевезли космонавтов в другую бухту. Возить их пришлось по одному, потому что на шхуну влезало только одно кресло, да и то с трудом. Мы видели, что им очень страшно разделяться. Но выбора не было ни у нас, ни у них.

В бухте, где мы их поселили, были развалины довоенной турбазы. От большинства домиков остались только силуэты фундаментов, плохо различимые в траве. Но один дом стоял до сих пор. Когда мы привезли космонавтов, один из них, штурман по должности, обратил внимание, что древесина лиственничная. Как оказалось, он интересовался Землей, читал много книг и смотрел фильмы. Не так сильно, конечно, как я космической фантастикой.

Лиственница или, на современном земном русском, листвяк — это такое забавное дерево. Вообще-то оно хвойное, но сбрасывает иголки на зиму, как лиственные деревья. От этого, я думаю, и происходит название. В наших местах они растут, преимущественно, во влажных и заболоченных низинах, где более капризная сосна не приживается. Их легко отличить от сосен издали даже летом, потому что хвоя у них очень светлая. А осенью они становятся лимонно-желтыми, так что даже отдельные деревья на дальних склонах легко разглядеть среди сосен.

Самое ценное в лиственнице — это ее древесина. Она относительно мягкая, но вязкая и очень плотная, даже тяжелее воды. И она практически не гниет, так что из нее можно делать сваи, подводные части причалов, даже волноломы. На Транссибе, там, где рельсы идут вдоль байкальского берега, во многих местах есть волноломы в виде срубов, заполненных камнями. Эту технологию часто использовали в XX столетии, когда дорога строилась. И после войны многие бетонные волнорезы и подпорные стенки вместо того, чтобы чинить, снова заменили срубами.

И дома из лиственницы тоже могут стоять веками. Вряд ли строители турбазы загадывали так надолго. Дом использовали в качестве убежища при штормах, поэтому он содержался в относительном порядке. Крышу латали, щели конопатили, в некоторых окнах даже были стекла. А те, где стекол не было, были забиты оргалитом или затянуты пленкой.

В доме была голландская печь с камином, выведенным в тот же дымоход. Мы предлагали космонавтам протопить хотя бы камин. По ночам бывало прохладно, да и проветрить комнаты не мешало бы, а камин хорошо это делает. Но космонавты очень боялись открытого огня. Я сначала не понимал, почему.

Но потом кто-то, я уже не помню, может, тетя Лена, мне объяснил, что на кораблях и станциях Пояса атмосфера из чистого кислорода. Не только потому, что азот дорогой, но и для того, чтобы было ниже давление — а значит, корпуса можно было делать менее прочными. Но огонь в чистом кислороде распространяется очень быстро. И горят даже такие материалы, которые в земном воздухе считаются негорючими. А еще, в замкнутом объеме корабля, даже тлеющий пожар может очень быстро отравить весь воздух. А использовать только по-настоящему несгораемые материалы очень дорого.

Адаптация у космонавтов шла с разной скоростью. Быстрее всего привыкали тетя Лена, сисадмин Мпуди и Маша. Про себя и Мпуди тетя Лена говорила, что это потому, что они ниже ростом. Но Маша была девушка высокая, для нее это объяснение не годилось. Тетя Лена пожимала плечами и говорила, что она не медик, но, может быть, дело в том, что в молодости сосуды эластичнее.

Мпуди был, пожалуй, самой колоритной личностью из всех космонавтов. Он был чернокожий, бородатый, говорил с жутким акцентом, очень резко и отрывисто, размахивая при этом руками. А когда он что-то делал — например, когда помогал готовить корабль к затоплению — он часто ругался на непонятном языке. Никто из космонавтов его перевести не мог.

Я сначала думал, что они переводить не хотят, потому что он говорит что-то страшно неприличное. Но потом я узнал, что и правда никто из космонавтов этого языка не знает. Это был какой-то из языков группы банту. Мпуди был потомком беженцев, которые прорвались на последние лифты, уходившие с горы Кения. Потом Боко Харам подорвали наземную станцию лифта. И с тех пор ничего с Земли не поднималось в космос.

Борода у Мпуди была длинная. Пока они не вылезали из скафандров, он ее даже не доставал из-под гермошлема. Потому что на ночь космонавты закрывали стекла, чтобы спастись от комаров, а заправлять бороду было неудобно.

Так вот, когда Мпуди, тетя Лена и Маша еще даже не начали вставать, а только садились, тетя Лена завела разговор о том, чтобы как-то помыться. В скафандре, кроме системы удаления отходов, есть еще система кондиционирования, которая сушит внутренние слои от пота. И вообще, с гигиенической точки зрения там все очень продумано. Но все-таки они в этих скафандрах провели, не снимая, больше двух недель.

Мыться прямо в озере мы космонавтам даже не предлагали. Хотя уже стоял август, но у мористого берега Святого Носа глубоко, вода там почти совсем не прогревается. А они в своем космосе к мытью холодной водой были непривычны.

Семеныч этот вопрос порешал достаточно быстро. Он нашел какой-то сломанный бак с солнечным коллектором, привез его, еще какие-то жерди, доски, пленку и оргалит. Космонавты дали инструменты, и мы под их руководством бак починили. Даже гелиостат удалось оживить. С гелиостатом ко второй половине дня бак прогревался настолько, что воду надо было разбавлять холодной.

Мы сколотили из жердей и досок душевую кабину, поставили помпу — ту самую, которой накачивали воду в корабль при затоплении. Воду, разумеется, брали прямо из озера. Возле галечного пляжа она даже не мутноватая. Собрали, где могли, старые простыни и полотенца. В общем, обеспечили полный комфорт.

Чистая одежда у космонавтов была, они ее достали из корабля. Но она была совершенно не рассчитана на земной климат, в ней даже на слабом ветру должно было быть зябко. Да и от комаров она спасти не могла совершенно. Так что пришлось им и одежду собирать. Конечно, новую и по размеру нам взять было негде, но и по росту примерно прикинули, и все постиранное привезли.

И вот, когда тетя Лена решила, что она уже может простоять на ногах достаточно долго, чтобы самостоятельно помыться, она нам устроила культурный шок.

Выглядело это так. Она вышла на крыльцо в скафандре, вылезла из него, и осталась в нижнем слое, он по-правильному называется термобелье. Я сначала даже не сообразил, что у штанов этого термобелья дырка на самом интересном месте. Как раз там, где система удаления отходов присоединяется. Но тетя Лена на этом не остановилась, а спокойно сняла штаны. И только после этого, оставшись голая ниже пояса, заметила наши лица, повернулась к нам и с недоумением спросила: "Я что-то не так делаю?".

Я в то время еще оставался основным каналом коммуникации. Хотя космонавты уже немного нахватались современных русских слов, а Семеныч с зятьями старорусских. Но я-то как раз растерялся больше всех. Поэтому я довольно долго не мог объяснить, что не так. А у зятьев попросту словарного запаса не хватало.

В конце концов, тетя Лена поняла, в чем дело. Штаны она обратно надевать не стала, а замоталась в простыню, типа юбки. И стала объяснять, что она, конечно, уважает чужую культуру, но и вы поймите, что у нас в космосе места мало, и такие строгие правила насчет одежды соблюдать нет никакой возможности. Я, честно говоря, до сих пор не знаю, что лучше было бы: эти объяснения или просто попытаться сделать вид, что ничего не произошло.

В общем, Машу она уже проинструктировала, так что та скафандр сняла в доме, а на улицу вышла, замотанная в простыни.

Пока Маша лежала в скафандре, я воспринимал ее как что-то ненастоящее, какое-то небесное создание. Когда она переоделась в земную одежду, она стала более реальной. Не знаю, как это понятнее сказать. Но на наших девчонок она все равно была совсем не похожа. Может быть, главным образом из-за того, что она со мной разговаривала.

Она признавалась, что разговаривать ей было не с кем — не только на Земле, но и весь полет от Бригитты. Общаться с большей частью команды ей было как-то неловко, а ее отец и тетя Лена были часто заняты.

Бригитта, где она выросла — станция маленькая. Населения там даже меньше, чем в Усть-Баргузине. И школа там еще меньше, у нас было три или четыре класса на параллели (на нашей как раз три), а у них всего два. По ее рассказам, класс у них был дружный. И у нее еще были друзья на других станциях, с которыми она только переписывалась. Но весь полет проходил в радиомолчании, никакая переписка с момента отлета "Алисы" была недоступна.

Интернет в Поясе быстрее, чем у нас, но задержка прохождения сигнала между астероидами в противоположных точках орбиты может достигать часа. Поэтому форумы с центральными серверами, как у нас, невозможны. И, тем более, невозможна прямая голосовая и видеосвязь, которая была на Земле до войны. Все доступные способы коммуникации между станциями больше похожи на электронную почту или те же форумы, только с репликацией сообщений.

Она и тетя Лена пытались помогать нам по хозяйству. Когда космонавты лежали, нам приходилось готовить им твердую пищу — жареную рыбу, главным образом. Готовили мы на костре, но потом тетя Лена с помощью найденных в компьютере чертежей соорудила печку из камней с плитой. Ну, соорудила по типу "мы пахали". Она руководила, а мы добывали материалы и, собственно, сооружали. Семеныч мне потом писал, что они этой печкой до сих пор пользуются.

Когда космонавты стали садиться и начали вставать, обсуждение экспедиции в Минкин приобрело более предметный характер. Самолет и водные средства транспорта они отвергли. Обсуждался вариант с автомобилем. Например, все-таки подняться на лодке до Улан-Батора, там угнать машину и доехать через Гоби.

Семеныч даже вывез командира в Хужир, чтобы он там смог попрактиковаться в вождении. Результаты практики командира погрузили в задумчивость. Как он говорил, противоугонка у этих машин никакая, поэтому угнать ее, и правда, не проблема. Но проехать мегаметр по горам и пескам, даже по остаткам довоенной дороги — задача, которая ему не по силам. Да еще, поскольку угнанная машина неизвестно в каком техническом состоянии, даже сама машина может с этой задачей не справиться.

Я предлагал вариант с лошадьми. Космонавты лошадей видели только на картинках, но я с ними возился и был уверен, что смог бы справиться даже с небольшим караваном. Но пройти тысячу километров получалось неприемлемо долго. Да еще по пустыне... Лошадь там не прокормится, и воду для нее найти будет проблематично. И навьючить на нее запас сена и воды на всю дорогу невозможно. Для перехода через пустыню нужны верблюды, а это была тварь мне совсем незнакомая. И космонавты резонно опасались, что мой опыт работы с лошадьми для верблюдов окажется не очень-то полезен.

Оставалась железная дорога. Конечно, не пассажирские поезда, а передвижение зайцем на товарняках. Сам я ездил таким образом в Иркутск и обратно и даже чуть дальше, до Усолья-Сибирского. Да и многие из рыбаков в детстве и молодости практиковали такие путешествия, хоть и не на очень дальние расстояния: тот же Иркутск, Верхнеудинск, некоторые даже доезжали до Читы и Красноярска.

Около магистралей существует целая субкультура "бичей", передвигающихся таким образом на большие расстояния, и зарабатывающих сезонными или случайными работами. Эти люди не склонны были задавать вопросы, но при случае могли и помочь. Затерявшись между них, можно было уехать далеко и это было гораздо менее рискованно, чем на машине или лодке.

Судя по старым картам, между Прибайкальем и Минкином было два или даже три рельсовых пути. Первый, самый короткий, путь лежал на юго-восток, через Улан-Удэ, по Трансмонгольской магистрали и затем по китайской железнодорожной сети до провинции Ганьсу. Второй путь шел на запад, по Транссибу до Новосибирска, потом по Турксибу до станции Актогай в Казахстане, полдня недоезжая Алма-Аты. Оттуда через станцию Достык в Джунгарских воротах до Урумчи, и дальше по Лансиньской магистрали до самой цели. Третий путь проходил на восток по Транссибу до Читы, далее по Китайско-Восточной железной дороге до Харбина, и оттуда по китайским дорогам до Ганьсу.

Третий, восточный путь, был длиннее трансмонгольского, обладал теми же недостатками и не имел ни одного собственного преимущества, поэтому его включили в список для полноты картины, но больше о нем не вспоминали.

Трансмонгольский путь был самым коротким, но после Монголии он проходил через Северо-китайскую равнину. До Исхода эти области были одними из самых густонаселенных в мире. Они сильно пострадали во время и после войны. У меня вообще не было достоверной информации, что там происходит. Но даже по сайтам железных дорог можно было предположить, что регулярного сообщения там нет. А, может быть, и вовсе никакого сообщения. И по телевизору регулярно упоминали о стычках с террористами.

На фотографиях, которые делали проходившие мимо Земли корабли Пояса, были видны развалины мегаполисов. Развалины были заселенные, но никто их не пытался ни разбирать, ни систематически восстанавливать. Были взорванные или разобранные мосты, которые никто вообще не пытался восстанавливать, признаки пожаров и боевых действий.

Малонаселенные до Исхода районы, такие, как Сибирь, Казахстан и северо-западные провинции КНР: Синцзян-Уйгурский округ и Ганьсу, напротив, были почти не затронуты войной и последующими социальными потрясениями. Судя по расписаниям в Интернет, там регулярно ходили пассажирские поезда. А значит, наверняка были и товарняки.

По уму, надо было бы взять с собой бортмеханика и сисадмина, но чернокожий Мпуди, да еще с его неискоренимым акцентом, привлекал бы к себе слишком много внимания. Перебрав все варианты, космонавты быстро пришли к тому, что партия из командира и бортмеханика — единственный рабочий состав.

Также ясно было, что без проводника-землянина экспедиция не имеет ни малейшего шанса на успех. Взрослым было сложно ехать. Смарткарт на выезд нам просто так не выдают, но учет населения все-таки действует. Если участковый заметит, что кого-то из взрослых долго нету, он начнет расследование.

Со мной такой проблемы не было. Да, с сентября начиналась школа. Но в школе можно было сказать, что я уехал к бабушке в Хужир и застряну там до ледостава. И это проканало бы, тем более что бабушка у меня в Хужире была, и я у нее однажды уже так застревал. Скорее всего, никто не стал бы ничего проверять.

Когда я поделился с командиром этой идеей, тот, первым делом, спросил, а как к этому отнесутся мои родители. Ну, я пошел, да и спросил. И вот тут... В общем, я не очень хочу про это говорить. Но по реакции отца я понял, что он сам был бы не против меня куда-нибудь сплавить. Меня это даже в тот момент не особо расстроило, потому что слишком уж соответствовало моим планам.

Когда я сказал космонавтам, что родители рады меня отпустить, Макс по этому поводу выдал длинную цитату, которую я тогда толком не запомнил, и посмотрел точный текст только здесь: "Умен, но неамбициозен. Друзей мало. Отчужден от родителей. Классический случай для вербовки Советами. Что это говорит нам о состоянии нашей молодежи?".

Семеныч, однако, лучше всех остальных понимал, что оставаться тут до бесконечности космонавты не могут. Поэтому, как только он узнал, что экспедиция связана с попыткой улететь, он оказал всяческую поддержку. Он собрал годные в поездку вещи: котомки, засаленные ватники, в которых легче было сойти за бичей. Помог подобрать по размеру обувь, дал сушеного омуля и разных консервов. Даже отдал командиру все деньги, которые его незадачливый свойственник выручил в Листвянке за шпагу.

У космонавтов были и свои вещи, которые в поездке могли пригодиться. То есть, они были очень удобны и полезны, но показывать их простым бичам было никак нельзя. Например, у них был большой запас теплоизоляционной ткани, вроде той, которой был замотан корпус груза. Она была золотого цвета. Не золотистого, а именно золотого. Как объясняла тетя Лена, она и правда была покрыта золотым напылением. И она была очень тонкая и мягкая. Но когда я попробовал в нее завернуться, мне показалось, что она теплее толстого шерстяного или пухового одеяла.

Если бы стоял вопрос только об этой ткани, ее, конечно, было бы слишком опасно брать. Но, чтобы только оценить состояние Монстра, необходимо было взять довольно много внеземного оборудования: компьютеры, кабельные рефлектометры (электрический и оптический), осциллограф, кримперы, сварочный аппарат для оптоволокна, полста квадратных метров синего паруса... Без этих инструментов экспедиция была лишена смысла. Так что скрыть инопланетное происхождение при обыске капитану и бортмеханику было невозможно.

Я по возрасту вполне годился командиру в сыновья. У него ведь и правда была дочь, моя ровесница. Так что легенда первого уровня состояла в том, что мы с командиром и тетей Леной семья. Для бичей это было необычно, но среди них встречаются и более необычные люди.

В качестве легенды второго уровня остановились на истории, содержавшей довольно-таки большую долю правды. Мне при реальной угрозе поимки надо было как можно убедительнее прикинуться посторонним, а лучше совсем убежать. Впрочем, если мою связь с космонавтами не удалось бы скрыть, надо было рассказывать, что я к ним случайно прибился по дороге, в надежде, что если они пара, то меня обидеть не должны, и совсем не знаю, кто они такие и откуда.

Космонавты должны были признаться, что они не со звезд, а из пояса астероидов, и что они аварийно сели на Байкал. До этого момента все было правдой. Затем следовало рассказать, что корабль затонул (это было почти правдой) и они единственные выжившие, чудом сумевшие добраться до берега в районе устья Селенги. Карты и спутниковые снимки в компьютерах могли объяснить, как они добрались до железной дороги.

В зависимости от точки поимки, космонавтам следовало назвать в качестве конечной точки путешествия либо Приозерск на Балхаше, либо Байконур, либо Цзюцюань. По легенде, они надеялись там найти какие-то остатки аппаратуры, пригодной для космической связи. Имевшийся набор оборудования, вроде, этой легенде не противоречил.

Если бы эта легенда сработала, можно было бы, действительно, попросить папуасов помочь со строительством радиостанции и связаться с кораблями или станциями пояса. Рассчитывать на помощь папуасов в строительстве ракеты было бы странно. Но, судя по тому страху, который они испытывали перед людьми со звезд, может быть, они и сами были бы рады помочь пришельцам убраться.

Конечно, нельзя было бы сбрасывать со счета вариант, что легенда не сработает. Но в этом случае, однако, сделать и вовсе ничего было бы нельзя. А тем более, что-то заранее придумать на такой случай. Звучало, конечно, это не очень хорошо, но сидеть на месте космонавтам было и вовсе нельзя.

Дорога в Минкин

— Ну что, пора. — Семеныч хлопнул командира по плечу. — Как вы говорите, "поехали".

Они перелезли в лодку. Мишка сел в носу, Семеныч на весла, командир с бортмехаником остались в хвосте. Лодка управлялась по рысканию дифференциальной тягой, а по крену и тангажу и вовсе никак. SAS по крену ей очень бы не помешал. Умом командир понимал, что для аппарата, который способен передвигаться только в одной плоскости, должно быть достаточно управления по одной оси, но все его рефлексы протестовали.

Семеныч сидел спиной аксиально, так что Мишке время от времени приходилось его корректировать. Сначала, приглядевшись ретроградно, можно было увидеть силуэт катера, подсвеченный огнями станции. Но буквально после нескольких гребков катер исчез из виду.

Командиру было очень некомфортно — не столько из-за отсутствия стабилизации по крену, сколько из-за сочетания контрастного освещения, бликов на волнах и полного отсутствия приборной ориентации. Руки сами собой шарили по стенам кокпита в поисках джойстиков RCS, а мозг лихорадочно пытался оценить, когда же надо начинать тормозиться.

Огни станции быстро приближались. Еще одно привычное слово, обозначающее совсем непривычную вещь. Станция. Станция. Командир повторил это слово про себя несколько раз, пока оно не показалось ему совсем утратившим смысл. Появились запахи. Один, резкий, как у каменного реголита, но при этом какой-то древесный, доминировал над всеми остальными. Сквозь него пробивались вездесущий на Земле дым, мокрое дерево, водоросли, дизельное топливо.

Лодка подошла к выдающемуся в озеро волнорезу. Вблизи оказалось, что это деревянный сруб из массивных бревен. Наверное, из любимого штурманом "листвяка". Мишка легко вскарабкался на бревна и обернулся, махнув рукой космонавтам. Семеныч ткнул командира в плечо.

— Ну, ладно. Прощаться времени нету. Привык я к вам, что ли?

— Да я, похоже, тоже привык. Надеюсь, увидимся еще.

Высадка была похожа на абордаж под тягой. Семеныч развернул аппарат по рысканию бортом к стене и зацепился рукой за одно из бревен, удерживая свой утлый челн возле сруба. Командир подсадил бортмеханика, а Мишка подал ей руку, и она легко вскарабкалась на бревна. Командиру пришлось чуть тяжелее, но он тоже вскоре оказался на волноломе. Сруб внутри был заполнен крупными окатанными валунами.

Мишка, пригибаясь, как в фильмах про земную войну, пробежал к рельсам. Космонавты побежали за ним. Поезд стоял на ближайшем к берегу пути. Путь слегка изгибался, так что машинист не мог их видеть.

Командир не понял, по каким признакам Мишка выбрал вагон, но послушно следовал за землянином. Вагоны выглядели странно и чуждо. Конечно, командир видел доисходные фильмы, где показывали поезда. Но сейчас, вблизи и в темноте, они не ассоциировались ни с чем, способным двигаться. Массивные металлические конструкции, покрытые чем-то зернистым и маслянистым, будто углистый хондрит. Казалось, будто они провисели в космосе несколько тысячелетий.

— Сейчас осторожнее. — прошептал Мишка. — Долезем до верха, не поднимайте голову над бортом. И вообще не поднимайтесь, ползком давайте. Там двадцать пять киловольт, током убьет.

Мишка быстро вскарабкался по приваренным к стенке вагона скобам и, в соответствии со своей рекомендацией, перекатился через борт, прижимаясь к нему. Из-за стенки раздался грохот — видимо, он приземлился на вентральную стену отсека. Лена пролезла по тем же скобам мимо командира и тоже исчезла за бортом. Командир в условиях земного тяготения не мог подтянуться на одних руках. Он подпрыгнул и с некоторым трудом нашел ногой опору на вагонной раме. На четырех конечностях карабкаться было уже проще.

Командир дал бортмеханику несколько секунд, чтобы убраться с места приземления, и перевалился через металлический силовой элемент. Рефлексы движения в различных неинерциальных конфигурациях ему помогли — он приземлился как кот, на все четыре, сначала на ноги, погасив большую часть кинетической энергии, и только потом на руки.

Командиру казалось, что он адаптировался к земному тяготению, но пробежка и карабканье все-таки подкосили его. Его прошиб холодный пот, он почувствовал слабость и потемнение в глазах — не то, чтобы вокруг было так уж светло, но отблески прожекторов на проводах над вагоном явственно стали темнеть. Не вставая с четверенек, командир лег и аккуратно перевернулся на спину. Стало легче. Он перевел дыхание.

— Все на борту? — спросил он.

— Бортмеханик к старту готов. — с серьезным видом доложила Лена.

— Подождите к старту. — не оценил шутку Мишка. — Еще несколько минут, он пассажирский пропускает. И потише, обходчик может идти.

— Есть потише. — вполголоса согласился командир.

* * *

В общем, мы поехали. Хвостовой стрелок проводил нас фразой "И пошли они до городу Парижу". Это была цитата из какого-то старого мультфильма, он вообще всякие цитаты очень любил. А Маша меня даже обняла на прощание.

Семеныч нас довез на шхуне до станции Танхой, где рельсы подходили почти к самой воде. Нам повезло, там как раз стоял товарняк с локомотивом. Судя по переговорам по громкой связи, я предположил — как оказалось, правильно — что он пропускает пассажирский. А значит, скоро он поедет. А по положению локомотива я безошибочно определил, что поедет он в нужном направлении. Так что мы залезли в порожний угольный вагон и вскоре, правда, поехали.

Транссиб, или, как его громко называют, Великий Транссибирский Рельсовый Путь, построили еще в имперское время. Сквозное движение от Москвы до Владивостока было официально открыто в 1901 году. Правда, не по современной трассе, через Хабаровск, а по Китайско-Восточной железной дороге, через Харбин. И Кругобайкальская дорога в тот момент была еще не завершена. Поезда пересекали озеро на пароме из порта Байкал, на левом берегу у истока Ангары, до станции Мысовая. Это в пятидесяти километрах по берегу от Танхоя. Зимой паром не ходил, а рельсы прокладывали по льду. Понятное дело, были перерывы, когда паром через льды ходить уже не мог, а рельсы было проложить еще нельзя, или наоборот.

Через четыре года, в 1905 году, открыли движение по Кругобайкальской дороге, от порта Байкал до южной оконечности озера, до Слюдянки, и от Слюдянки до Мысовой. Но на этом история дороги не закончилась.

После Второй Мировой войны, уже в советское время, в Иркутске решили строить ГЭС, и участок вдоль Ангары от Иркутска до порта Байкал должен был пойти под затопление. И построили отрезок Иркутск-Слюдянка напрямую через горы. Ну, не совсем напрямую, он идет по долинам речек Олха и Подкаменная. Эту трассу рассматривали еще в самом начале строительства Транссиба, но отвергли, потому что паровозы не могли забраться на такой уклон.

Отрезок дороги от Байкала до Слюдянки в советское время был полузаброшен. Потом, уже при первой демократии, из него сделали музей. Там было множество тоннелей, мостов, галерей, многие очень красивые. Некоторые, сложенные из гранита циклопической кладкой, стоят до сих пор. Некоторые из бетонных мостов, обработанные силикопластом, тоже сохранились. Но ни один из металлических мостов до нашего времени не дожил, да и рельсы после войны сняли.

Ангаре вообще везет на затопленные железные дороги. Ниже по течению, в Братске, в советское время начинали строить БАМ, участок от Тайшета до Усть-Кута. Его строили тоже после Второй Мировой, силами заключенных и японских военнопленных. В Братске был построен мост через Ангару, потом дорога шла по долине самой Ангары и ее притока Видима. Первый поезд до Усть-Кута прошел в 1951 году, а в 1958 дорога была сдана в эксплуатацию.

Но в 1954 году было принято решение о строительстве Братской ГЭС. Как так получилось, я уж не знаю. Но история советского периода хранит память о многих других событиях, когда у советских коммунистов левая рука не знала, что делает правая. Несмотря на всю их пропаганду про центральное планирование. Так что ничего удивительного в этом, в общем, нету.

Современная трасса БАМа проходит по верху плотины. Сто километров магистральной дороги и шестипролетный мост через Ангару ушли под затопление. Где-то я читал, что это самая длинная затопленная железная дорога в мире. И, я думаю, единственная, которую решили затопить еще до окончания строительства.

Но это все давняя история. А я остановился на том моменте, когда мы с командиром и бортмехаником корабля сидели на дне угольного вагона и ждали, пока наш поезд пропустит пассажирский.

На турбазе я называл бортмеханика тетей Леной. Командира все, кроме Маши, называли командиром, но мне-то он командиром не был. Поэтому я, по аналогии с бортмехаником, называл его дядей Игорем. Но сейчас, по легенде, он был моим отцом. Чтобы не спалиться ненароком, я его привыкал называть папой, а тетю Лену, соответственно, мамой.

Дорога от Танхоя до Слюдянки довольно скучная. Единственный город по пути — Байкальск. Да и он небольшой. А из поезда его почти совсем не видно, лучше всего видны развалины ЦБК.

Юго-восточный берег Байкала тоже сам по себе скучный. Горы отстоят довольно далеко от озера, а между ними и берегом лежит равнина, местами лесистая, а местами и болотистая. А в темноте ни леса, ни гор, ни болот в отблесках локомотивных фар и разглядеть-то не получается.

После Байкальска и реки Утулик есть участок поинтереснее, где горы подходят к самой воде. Там дорога идет по врезанной в скалу полке, и есть даже один тоннель, прямо перед въездом на саму станцию Слюдянка. Но и там в темноте сложно что-то разглядеть.

Поэтому ехали мы, лежа на полу вагона. Я пытался считать мосты и станции, чтобы понять, где мы едем. А тетя Лена достала из котомки планшет и пыталась смотреть по программе инерционного счисления, где мы находимся. Датчики у планшета были неточные, поэтому счисление работало плохо. К Байкальску накопилось около десяти километров ошибки, хотя проехали мы всего восемьдесят километров.

Слюдянка — это так называемое "плечо тяги", там меняют локомотивы. Пассажирские поезда там стоят около получаса, а товарняки часто застревают надолго. Тем более, что к товарнякам часто цепляют сзади второй локомотив, чтобы легче было заехать в гору.

И мы застряли надолго. У меня часов не было, а у тети Лены в планшете они были в килосекундах. Поэтому я не могу сказать точно, сколько мы простояли, но не меньше трех часов. Командир предлагал выбраться и перелезть в другой поезд, но я его уговорил этого не делать. В Слюдянке только плечо тяги, переформирования составов практически не бывает. Нам лучше всего было спокойно доехать до Иркутска.

Когда наш поезд тронулся, уже начало светать. Мы должны были ехать по Култукским петлям. Как говорят, это одно из самых красивых мест по всему Транссибу. Ну, по всему Транссибу я не ездил, но вид, и правда, открывается удивительный. Здесь железная дорога поднимается на 400 метров над Байкалом, делая три большие петли: через долину Култука, по Чертовой горе и по ущелью Ангасолки. Это и есть тот самый уклон, на который не могли забираться паровозы.

По дороге есть два туннеля, на Чертовой горе и перед Ангасолкой. Перед войной их капитально ремонтировали, обработали весь бетон силикопластом. Но порталы с логотипами московского метро и цифрами 1948 сохранили. Благодаря силикопласту они и стоят до сих пор, почти не нуждаясь в ремонте.

Когда мы чуть отъехали за пределы станции, я посоветовал космонавтам выбраться наверх. Я показал, как удобнее вскарабкаться по силовым ребрам в бортах вагона, и посоветовал не смотреть вперед по ходу поезда ("проградно", как говорили космонавты). В это время мы ехали еще вдоль поселка Култук.

Сам поселок общим видом был похож на Усть-Баргузин: широкие немощеные улицы, потемневшие и нередко покосившиеся бревенчатые дома. Мы уже немного поднялись в горку, поэтому лучше всего были видны крыши, крытые чем попало. Как и у нас, многие дома были покрыты сваренными паяльной лампой обломками довоенного пластика, иногда толем или даже дранкой, у кого побогаче — шифером. Впрочем, было заметное отличие от Усть-Баргузина: деревья и кусты между домами здесь были гораздо пышнее. Я заметил даже что-то похожее на настоящие яблоневые сады.

Дальше были видны насыпи старой Кругобайкалки (сейчас от нее осталась только ветка к порту), Култукский сор и порт. А дальше был виден Байкал, сразу оба его берега: островерхие лесистые вершины Хамар-Дабана по восточному берегу и скалистый обрыв Олхинского плато по западному. Приглядевшись, можно было увидеть вырубленную в скале полку, на которую нам предстояло взобраться, и идущий по ней пассажирский поезд. Говорят, на всех железных дорогах в мире нет другого места, где можно увидеть поезд, идущий по этой же дороге в том же направлении.

Мне тогда показалось, что пейзаж космонавтов не впечатлил. Я уже видел на их лицах такое выражение, когда мы для тренировки взбирались на гребень Святого Носа. Только потом, когда я увидел Землю из космоса, а потом Цереру, я понял, что они чувствовали. Слишком много ресурсов головного мозга у них уходило на то, чтобы понять, что же они видят. Так что на эмоции, тем более на наслаждение красотой, просто никаких сил не оставалось.

Когда мы заехали на Чертову Гору, из-за вершин Хамар-Дабана показалось Солнце. Вид стал совсем необыкновенным: горы восточного берега, Слюдянка и долина Култука остались в темноте, а верхняя часть западного склона вдруг ярко осветилась. Я оглянулся на космонавтов и заметил, что тетя Лена улыбается.

Мы еще не доехали до второго туннеля, когда космонавты сказали, что устали. Они спустились на дно вагона, и до самого Иркутска я не смог их уговорить выглянуть. Я еще несколько раз повыглядывал. Например, за станцией Андриановская есть место, где Байкал виден с железной дороги последний раз, через просвет ущелья Ангасолки. Я знал, что, даже если все пойдет по плану, я увижу Байкал не скоро.

Про Олхинское плато нельзя сказать, что оно ровное совсем уж как стол. Но все-таки оно выглядит почти как равнина. Невысокие и пологие лесистые холмы, широкие заболоченные низины. Из этих болот вытекают многочисленные речки. Часть из них течет к Байкалу, другая к Ангаре, еще другая — к Иркуту. Олха, в долину которой мы должны были спуститься, впадает в Иркут. Я потом разглядывал это место на спутниковых снимках. Там даже нет ясной линии водораздела. Кажется, что притоки речек сплетаются, как корни выросших рядом деревьев.

Потом низины стали глубже, а склоны их круче. Скоро дорога уже шла по глубокой узкой долине, местами превращавшейся в ущелье. По дну долины текла речка, узкая, но быстрая и, даже в конце августа, многоводная.

Говорят, до войны здесь было оживленно. Долина была заполнена многочисленными домами отдыха, детскими лагерями, просто дачами. После войны все это тихо рассосалось. В наше время мало кто из горожан может себе позволить содержать загородный дом. А те, кто могут, однако, вряд ли захотели бы иметь его возле железной дороги. Для сельского хозяйства условия получше, чем в долине Баргузина, но все-таки места неудобные. А охотой и собирательством большое население не прокормить. Так что от многих поселков осталось только несколько домиков. Как я понимаю, там жила, главным образом, дорожная обслуга.

Потом края долины расступились, и мы въехали на станцию Большой Луг. Здесь от товарняков обычно отцепляют второй локомотив. Наш поезд стал замедлять ход. Мы снова рисковали застрять надолго. Но, к счастью, процедуру провели быстро, и мы вскоре снова тронулись.

Еще некоторое время дорога шла по долине Олхи, теперь уже довольно широкой. Сама Олха стала похожа на равнинную речку, извилистую, с песчаными отмелями и заросшими ивой берегами.

Потом холмы вокруг долины расступились еще раз, теперь уже насовсем. Справа от дороги они ушли вдаль, примерно на километр, а слева и вовсе исчезли. Мы выехали в долину Иркута. Здесь уже начинались пригороды Иркутска: промзоны, склады, развалины.

Я надеялся показать космонавтам Иркутск. Основной ход Транссиба через долину Каи и Мельничную падь выходит к Ангаре. Потом он несколько километров идет вдоль берега. С реки, понятно, все интересное в городе не разглядишь, но видно много достопримечательностей: ГЭС, Академический мост, набережную, памятник Александру III, опоры старого моста. Но планам моим не суждено было сбыться.

Из Шелехова нас отправили по грузовому обходу. В принципе, нужда в этой дороге понятна: станция Иркутск-Пассажирский зажата между Ангарой и крутым склоном холма, расширить ее невозможно. А заторы на Транссибе недопустимы. Грузовой обход был построен в конце советского времени. Он пересекает Иркут, потом идет по заболоченной пойме Иркута и соединяется с основным ходом возле самой станции Иркутск-Сортировочный.

С этой дороги города почти совсем не видно. Видны только скелеты небоскребов Сити. А поскольку мы ехали уже, практически, днем, нельзя было увидеть самое интересное — огни сквоттерских поселений в башне Бодайбо.

В Иркутске товарные составы часто переформируют. Я предположил, что пустой угольный вагон должны будут отправить в Черемхово, а значит, и наш поезд будут пересобирать. И правда, нас потянули не на пути возле основного хода, а в очередь к сортировочной горке.

Когда поезд остановился, я сказал космонавтам, что нужно вылезать. Сначала я сам хотел выглянуть, но тетя Лена предложила воспользоваться космическим оборудованием: у них была видеокамера на длинном щупе, очень подходящая дня нашей задачи. Горизонт был чист. Мы выбрались, я посоветовал космонавтам затаиться между двумя стопками шпал в междупутье, и пошел на разведку.

Составы в очереди перед горкой меня не устраивали: угадать, куда попадет конкретный вагон, и поедет ли он на запад, я не мог. Поэтому я двинулся к основному ходу, пролезая между колесами вагонов. Я очень жалел, что у меня нет камеры. Но брать ее было слишком рискованно: если бы меня поймали, я не смог бы объяснить ее происхождение. А у космонавтов было так много космического оборудования, что им в этом смысле терять было нечего.

Я, главным образом, высматривал обходчиков в промежутках между путями. Вагоны вокруг были только грузовые, поэтому я не ожидал, что там кто-то будет. Поэтому я очень испугался, когда меня окликнули.

Первым моим побуждением было бежать. На станции легко скрыться, везде вагоны и она плохо просматривается в любом направлении. Но потом я осознал, что голос был женский, и интонация была какой угодно, но не враждебной.

— Эй, парнишка, слышишь меня? — повторил голос.

Я обернулся. Вагон, под которым я только что пролез, был рефрижераторным. Следующий за ним вагон был машинным.

До войны шире всего применялись холодильники с питанием от локомотива. Но после войны от силовых кабелей в товарных составах отказались и вернулись к технологиям и стандартам XX столетия. А по этим стандартам, вагоны, особенно товарные, которым нужно было питание, должны были иметь собственные источники. Пассажирские вагоны могут обойтись генератором на оси колеса и аккумуляторами. Но пассажирские вагоны на маршруте стоят недолго, поэтому аккумуляторов на время стоянки хватает. А товарняки могут стоять подолгу.

Бывают одновагонные рефрижераторы, в которых двигатель и холодильники занимают часть вагона, а бывают секции — три или пять грузовых вагонов и центральный машинный. Сразу после войны строили секции с паровыми машинами, но сейчас чаще всего встречаются дизельные. А где большая машина, там, понятно, и люди, которые за ней следят.

В двери машинного вагона стояла женщина в засаленном ватнике, почти неотличимом от того, что был сейчас надет на мне.

— Здравствуйте! — сказал я, и поднялся во весь рост.

— Вот и я говорю, здравствуй. Ты далеко собрался?

— На Алтай. — соврал я. Это было согласованной частью легенды для транссибирского отрезка пути. Если бы меня поймали одного, мне было бы сложно объяснить, что я мог забыть в Приозерске.

— А мы до Новосиба едем. По дороге получается. Не подкинуть?

— А вам что с того? — вопрос прозвучал подозрительно. Да я и правда не имел причин ей доверять.

— А нам убыток небольшой.

— Да я бы не против... Только вот я не один.

— А сколько вас?

— Трое. С родителями я. — это уже было полностью в рамках легенды.

— Да и на родителей место найдем. Нет, серьезно...

Я задумался над неожиданным предложением. Я слышал, что рефрижераторщики часто соглашаются подбросить попутчиков, если они выглядят не слишком подозрительными. За умеренную плату или просто как собеседников в дороге. А пацанов так и просто из жалости.

Рефрижераторные секции идут быстрее, чем обычные товарные вагоны, хотя, вроде, и в тех же поездах. Их не спускают с горки, и стараются вставлять в составы, которые меньше переформируют по дороге. И составам, в которых есть груженые холодильники, обычно дают больший приоритет на станциях. И эта секция шла до Новосибирска, а это почти треть пути. И мы могли проехать эту треть не только быстрее расчетного времени, но и с комфортом, почти как на пассажирском.

Еще чуть подумав, я сформулировал довод, который уж точно должен был подействовать на командира. Самой рискованной частью путешествия были пересадки, которые ждали нас практически на всех крупных или узловых станциях. А рефрижератор позволял нам ехать без пересадок.

Я вернулся к космонавтам, засевшим в междупутье. Дядя Игорь, разумеется, воспринял предложение с крайним скептицизмом. Сказал что-то в смысле, что ложно понятый материнский инстинкт — плохая основа для доверия. Но мой аргумент про риски его убедил.

Космонавты подхватили котомки. Тетя Лена озабоченно сказала, что надо придать себе более жалостный вид. Надо добавить, что после бессонной ночи, с лицами, измазанными угольной пылью, вид у нас и так был неплохой.

Бригада секции состояла из двух человек, мужа и жены. Мужа звали Аркадий, жену Маргарита. Им обоим было слегка за пятьдесят лет. Позднее, из разговоров я понял, что у них двое детей, уже взрослых, но не понял, как они с этими детьми обходились, пока те еще не жили отдельно.

Мы поделились с рефрижераторщиками омулем. Дядя Игорь предлагал и денег, но они отказались, сказав — "Поможете в Новосибе разгрузиться, и будем в расчете". Переговоры проходили довольно гладко. Важной частью подготовки к отъезду было изучение земного русского, поэтому говорили космонавты на нем вполне прилично, не вызывая подозрений. Только уже в вагоне, когда командир начал задавать вопрос, "А где будет наш..." и запнулся, подбирая слово, мне пришлось влезть с подсказкой "купе?", пока он не ляпнул "отсек" или "каюта".

Нас поселили в купе для сменной бригады. Когда командир зашел туда и обнаружил только две полки, одна над другой, он заметно растерялся. Я испугался, что обсуждение вопроса, кто где будет спать, спалит нашу легенду. Поэтому я дернул его за рукав и показал вверх. Под самым потолком ("у дорсальной стены", как говорили космонавты) была еще одна полка, для вещей. На ней не было мягкой обивки, как на спальных полках. Но, если расстелить там ватник, я мог бы вполне удобно устроиться.

Мы еще не успели толком разместиться, когда наш состав пришел в движение. Его начали толкать к сортировочной горке. Вскоре стали слышны и звуки сортировки: быстрый перестук и скрежет скатывающихся вагонов, лязг буферов, невнятные переговоры по громкой связи.

Я пару раз имел возможность понаблюдать за процедурой снаружи, но космонавтам это было непонятно, и мне пришлось им объяснять. Показать, что происходит, я не мог, ведь окно у вагона смотрело вбок, и саму горку нам не было видно. А высовываться из дверей было опасно. Хозяевам пришлось бы объяснять, откуда в вагоне посторонние люди.

Наш поезд двигался неровно, с толчками, остановками и лязганьем. Вскоре наш вагон выехал на открытое место из промежутка между соседними составами. Стало заметно, что мы поднимаемся по крутому уклону — на магистралях таких уклонов не бывает никогда. Грохот, с которым скатившиеся с горки вагоны присоединялись к составам, стал совсем оглушительным.

Впрочем, нашу секцию своим ходом с горки спускать не стали, а свезли медленно при помощи маневрового тепловоза. Соседние с нами пути были не заполнены, и мы получили прекрасную возможность наблюдать, как сортируют обычные вагоны.

Они скатывались с горки со скрежетом и искрами, вылетающими из-под тормозного башмака, добавленного под одно из колес. А потом, уже за пределами нашего поля зрения, раздавался лязг, когда этот вагон достигал хвоста состава.

Вскоре мы почувствовали, что бывает, когда такой вагон присоединяется к нашему поезду. Грохот был еще громче, ведь теперь он передавался не только по воздуху, но и по конструкциям вагонов. Наш вагон аж подпрыгнул, а командир пробормотал: "За такую стыковку все права к Троорлу отберут".

Мы простояли на горке еще больше часа. Ну, однако, даже не совсем правильно сказать "простояли", ведь наш новый состав часто подтягивали. Но, в конце концов, мы поехали.

Комфорт, конечно, был совершенно несравним с угольным вагоном. Пустой вагон трясет на всех стыках и неровностях пути. Командир объяснил мне причину: человеческий вестибулярный аппарат рассчитан на компенсацию колебаний с определенной частотой, а именно, с частотой шага. Колебания с более низкой частотой вызывают укачивание, а с более высокой — воспринимаются как тряска. Это было открыто еще в XX столетии, и было учтено при проектировании самолетных автопилотов. До того, всем пассажирам надо было выдавать пакетики для блевания. А после внедрения новых настроек пассажиров тошнить перестало даже в сильной турбулентности. И в космических кораблях Пояса, особенно в пассажирских, этот факт учитывают при проектировании и настройке систем стабилизации.

Так вот, рельсы и мосты на железной дороге рассчитаны на вагоны, колеблющиеся с частотой шага. Товарный вагон с пружинными рессорами имеет частоту, подобранную с учетом массы груза. Без груза, частота колебаний у него получается слишком высокой. Это считается не опасным, видимо потому, что легкий порожний вагон сильно разбить рельсы не может. Но ехать в нем очень некомфортно.

Машинный вагон имел почти постоянную массу. Поэтому упругость рессор у него с самого начала была подобрана точно, и он шел по рельсам даже мягче, чем лодка по ровной воде. А еще там были мягкие полки и окно, так что можно было выглядывать наружу, не вылезая наверх вагона. Окно было, правда, очень грязное, но в ясный день все равно все было очень хорошо видно.

После Иркутска-Сортировочного, Транссиб некоторое время идет вдоль Ангары на север. До войны, Ангарск, Усолье-Сибирское и северные пригороды Иркутска слились в единую агломерацию. Но после войны, промышленность и торговля пришли в упадок, так что рабочих мест в городах стало меньше. Даже беженцы из разрушенных войной Европы и Китая вынуждены были расселяться по сельской местности. Поэтому новая застройка и промзоны стали приходить в запустение. Так что мы ехали, главным образом, среди развалин, заросших березами и изрисованных граффити.

Судя по карте, дорога идет не так уж далеко от реки. Часто видны холмы на правом берегу — там, где они не закрыты домами и развалинами, разумеется. Но саму реку почти нигде не видно. Только чуть недоезжая до Ангарского НПЗ, есть место, где можно разглядеть водное зеркало. Я всегда хотел узнать, Ангара это или просто какое-то озеро в пойме. Только потом, посмотрев на спутниковые снимки, я убедился, что это все-таки рукав Ангары.

После Усолья-Сибирского, дорога отклоняется от Ангары на запад, но все равно идет по Приангарью, по относительно ровной местности. Мы пересекали долины рек — Белой, Оки, Ии, Уды — и невысокие водоразделы между ними. В долинах почти вся земля распаханная, а на водоразделах множество небольших станций с лесопилками.

Крупных городов по дороге не было. Самым большим на вид городом был Тулун, который мы проезжали уже вечером. Но и то лишь потому, что он вытянут вдоль излучины реки, а дорога как раз шла вдоль этой излучины.

Нам пришлось отрабатывать дорогу, развлекая хозяев разговорами. Я внимательно слушал, что говорит командир. Ведь все, что он сказал бы, должно было стать частью нашей легенды, как минимум до Новосибирска. Роль человека замкнутого и немногословного, но вежливого, у командира получалась очень хорошо. А хозяева с расспросами были не очень настойчивы. Лишь временами мне приходилось вклиниваться с репликами, чтобы он не спалился на незнании земных реалий.

По формировавшейся легенде, мы ехали из Выдрино на Алтай. У нас была подорожная на переселение (это было рискованно, ее могли бы попросить показать — но командир рассчитал верно, просить ее получилось бы невежливо), но хотелось сэкономить деньги.

Питались рефрижераторщики той же красной рыбой, которую везли — главным образом, в виде ухи. И нас ей же угощали, хотя командир предлагал сначала расправиться с омулем. Но Аркадий сказал, что он знает кому продать омуля в Новосибирске. Командир быстро сориентировался и спросил, может, тогда и весь наш остальной запас продать, деньги-то нам полезнее, и везти удобнее.

До того мне ни разу не приходилось пробовать красную, и вообще морскую рыбу. Помню, мне она тогда не очень понравилась. Показалась сытной, но какой-то жестковатой и сухой. Впрочем, здешняя красная рыба на ту как раз довольно-таки похожа.

Как и обещала тетя Рита, мы шли довольно быстро. Наш поезд стоял только, пропуская электрички или пассажирские поезда, ну и на станциях смены тяги — в Зиме и Нижнеудинске. К утру мы должны были достичь Тайшета.

Сам по себе Тайшет — город не особо примечательный. Но почти столетие, от открытия Транссиба в 1901 году и до завершения дороги через Джунгарские ворота в 1990 году, все рельсовые пути из европейской России и Западной Сибири в Китай и на российский Дальний Восток проходили через Тайшет.

Ну, до 1965 года такой путь был всего один, собственно Транссиб. В 1965 году было завершено строительство последнего сегмента Южно-Сибирской железной дороги, дороги Абакан-Тайшет. А в 1984 году было открыто движение по Байкало-Амурской магистрали. Но БАМ соединяется с Транссибом именно в Тайшете. И линия Абакан-Тайшет, как легко догадаться, тоже.

В принципе, если посмотреть на физическую карту, довольно легко понять, почему оно так получилось. Западная Сибирь и Средняя Азия отделены от Монголии и Восточного Туркестана горами, Саянами и Алтаем. Эти горы не очень высокие — Белуха всего лишь 4509 метров над уровнем моря, а большинство вершин не достигают и 4000 метров. Но эта горная страна занимает очень большую площадь и довольно слабо заселена. Строить железную дорогу через нее очень сложно и дорого. Даже автомобильных дорог, которые пересекают ее насквозь, не так уж много. Кроме Чуйского тракта, я ни одной и не вспомню.

Транссиб обходит Восточный Саян с севера. Линия Абакан-Тайшет пересекает северные отроги этого хребта, но в глубину горной страны не заходит.

Другой обход, с юга, возможен через Джунгарские ворота. Это долина между Балхашской и Джунгарской котловинами или, если смотреть по горам, между Джунгарским Алатау и хребтом Барлык, который обычно относят к Алтайской горной системе.

Первая железная дорога из России в Среднюю Азию была построена в еще в имперское время, в 1906 году, от Оренбурга до Ташкента. Дорогу от Новосибирска до Ташкента, Турксиб, начинали строить тоже при империи. К 1917 году довели рельсы до Алматы (тогда называвшейся Верный) с юга и до Семея (тогда Семипалатинска) с севера. Но замкнули эту дорогу только при советах, в 1930 году. И она проходила уже совсем недалеко от Джунгарских ворот.

В маоистское время в Китае построили Лансиньскую железную дорогу. Она шла из Ланчжоу в долине Хуанхэ, по Великому Шелковому Пути, вдоль хребта Рихтгофена (по-китайски Циляньшань), через Турфан и до Урумчи. Движение открыли в 1962 году. До соединения с Турксибом надо было проложить еще около 500 километров рельсов по равнине, через, собственно, Джунгарию и Джунгарские ворота. Но в это время советские коммунисты поссорились с китайскими, и почти на 30 лет о достройке дороги забыли.

И уже почти перед самым падением СССР, в 1990 году, китайцы провели последние четыреста километров, от Урумчи до станции Достык на границе между Казахстаном и Китаем. Только тогда и появился рельсовый путь на Восток в обход Тайшета. И по этому пути нам и предстояло ехать.

Хозяева нас разбудили за сорок минут до прибытия в Тайшет, чтобы мы могли сходить в туалет. Первой пошел командир, потом тетя Лена. Она потом говорила, что идея сортира, в котором дерьмо вываливается прямо на рельсы, вызвала у нее такой культурный шок, что она стала лучше понимать нас, когда мы безумными глазами смотрели на ее голую задницу.

Впрочем, надо отметить, что сортир в вагоне был как раз чистый. А вот остальные жилые и производственные объемы были завалены грязными запчастями, просто железяками и тряпьем. Тетя Лена виду почти не подавала, но я замечал, как у нее расширяются зрачки при взгляде на промасленные тряпки. Впрочем, это я замечал и раньше, когда она заглядывала в машинное отделение шхуны.

В общем, тетя Лена пошла в сортир, а командир остался в общем отсеке вагона, где стоял обеденный стол и сидели хозяева. А я лежал на своей багажной полке и хотел слезть, чтобы посмотреть в окно, но мне было лень. Через открытую дверь купе мне неплохо был слышен разговор.

— Слышь, как тебя, Игорь. — неожиданно сказала тетя Рита. — А пацан-то ведь твоей жене не родной. Даже на лицо не похож.

— Не родной. — согласился командир.

— Ну, понятно. Дело житейское. А ведь ты и сам на деревенского не очень-то похож.

— Не похож. — снова согласился командир. — Учитель я.

Я не на шутку перепугался, да и командир, как он потом признавался, тоже.

— Учитель? Понятно. И чему же такому ты научил?

— Я не хочу про это говорить. — сказал командир. Его голос мне показался совершенно спокойным.

— Ну... Твое дело. Может, оно-то и правильно. В наше время-то, это, меньше знаешь, спокойнее спишь.

Я расслабился было, но потом осталась мысль: если она так легко командиру поверила, то зачем она вообще завела этот разговор?

— Спокойнее. — согласился командир.

— Ты мне только скажи честно. — продолжила допрос тетя Рита. — Ты не из этих?

— Из которых?

— Не из распределенного фронта? — последние слова она сказала громким шепотом, так что я с трудом разобрал их.

— Нет, не из этих. — уверенно сказал командир.

— Ну ладно. — успокоилась женщина.

Я тоже успокоился. Вообще, космонавтам про распределенный фронт следовало бы рассказать. Но им и так много всего пришлось рассказывать и запоминать. А с распределенным фронтом я надеялся и вовсе не столкнуться. Полицай, люди в котеках и просто чрезмерно бдительные подданные представляли для нас гораздо более реальную опасность.

За Тайшетом дорога идет вниз, спускаясь с Восточно-Сибирского плоскогорья на Западно-Сибирскую равнину. Уклон здесь не такой крутой, как на Култукских петлях или на спуске по долине Олхи. Но есть одно очень колоритное место, где дорога делает две петли, похожие на то, как автодороги прокладывают по склону серпантином. Но здесь Транссиб делает это по двум гигантским насыпям, полностью перегораживающим глубокую долину небольшой речки. Лишь приглядевшись, можно разглядеть в основании насыпей водопропускные трубы.

Потом дорога спускается в долину этой речки, сначала по склону, а потом и по дну долины. Как и на подъездах к Иркутску, через некоторое время долина стала расширяться, а местность становиться все более и более обжитой. Как и в Шелехове, сначала появились развалины складов и промзон. Потом стали появляться промзоны, которые выглядели используемыми. И лишь потом, довольно внезапно, за крышами промзон я увидел жилые девятиэтажки на склоне холма.

На правом берегу Енисея есть товарные станции, но наш поезд прошел их без остановок, и вскоре мы выехали на мост.

Енисей — самая большая река, которую я видел до того. Да и после того, если честно. На Церере рек ведь совсем нету. В справочниках пишут, что в месте слияния Ангары и Енисея, первая несет 120 кубических километров воды в год, а Енисей — только 100. Поэтому, особенно на Байкале и в Иркутске, популярно утверждение, что это Енисей впадает в Ангару.

Ангара в Иркутске в самом узком месте (у вокзала, где был старый мост) всего триста метров шириной. А Енисей в Красноярске имеет ширину восемьсот метров. И течение там такое же быстрое, как в Ангаре. Правда, я не знаю, какая там глубина. Но те же самые справочники говорят, что Ангара выносит из Байкала 60 кубических километров воды в год. Значит, и в Иркутске расход воды должен быть примерно таким же. А Красноярск совсем недалеко от устья Ангары, и крупных притоков между ними у Енисея нету.

С моста хорошо виден город. И хорошо видно, что он со всех сторон окружен горами. Или, точнее сказать, высокими и крутыми холмами. А по левому берегу даже не такими уж высокими. Ну, не так уж точно со всех. Понятно, что в русле Енисея гор нету, и с запада в Енисей впадает речка Кача. В ее долине и размещен сам город. Но поскольку долина Енисея изгибается, то даже с моста кажется, что горы со всех сторон.

Небоскребы в Красноярске разобрали. Но многие довоенные высотки не только сохранились, но и продолжают использоваться. И движение на дорогах активнее, так что из поезда город выглядит живее и богаче, чем Иркутск.

В Красноярске мы простояли дольше обычного. От нашего поезда отцепляли часть вагонов и прицепляли другие. Не на горке, а просто маневровым локомотивом. Но отправили нас все равно быстро, уже после полудня, но еще задолго до вечера. Как сказали тете Рите, мы должны были достичь Новосибирска завтра утром.

След

— Масса луалуа, разрешите обратиться? — Василий стоял в дверях, изображая, в соответствии с древними рекомендациями, вид лихой и придурковатый, дабы своим размышлением не смущать начальство.

— А, Васька. Заходи. — начальник отдела был сегодня с утра в хорошем настроении. — Что там у тебя?

— Да вот... С Новосиба данные пришли по нашему запросу. Хотел бы посоветоваться. — Василий подошел к столу, и показал начальнику свой планшетный компьютер.

— С Новосиба? Далековато. А что за данные-то?

— Ну... Мы же по всем провинциям запрашивали статистические аномалии. Они прислали. Глядите. Трое студентов НГТУ в среду купили билеты на электричку с пересадками до Семея. Туда и обратно, с открытой датой и пересадками в Черепаново, Барнауле и Рубцовске. Билетами туда воспользовались в тот же день. Билетами обратно... Из Барнаула до Новосиба двое ехали на следующий день, один использовали только до Черепаново. А из Семея до Барнаула двое ехали только в пятницу, один билет из Семея так и остался неиспользованным.

— Ну, пока ничего криминального. Студенты бичам билетами помогли. Формально нарушение, и даже по нашей части, а по факту мелочевка. Больше балла не натянуть.

— Ну да. Теперь дальше. Вот видеозапись людей, которые ехали из Новосиба до Семея — Василий вывел на экран планшета видео. — На бичей не похожи.

На видео были три человека: мужчина, женщина и пацан лет шестнадцати. На первый взгляд ничего необычного: одеты небогато и не в новое, с сумками — дачники или в гости к родне. Однако луалуа что-то углядел в этом видео — Василий с удовольствием отметил, как тот насторожился.

— Вот, масса. Сначала... ну, посмотрите на них. Одежда не новая, но видно, что она не обмята по телу.

— Даже на полбалла не тянет.

— Дальше, походка у обоих взрослых какая-то необычная, как будто они очень уставшие в самом начале поездки.

— Ну, это интересно нам, но не котируется по официальной шкале. Баллы — штука формальная.

— Не буду спорить, масса. Теперь самое интересное. Вот кадры в высоком качестве. Смотрите. Женщина выглядит лет на тридцать, максимум тридцать два. Если это ее сын, когда она его родила???

— Ну, по деревням это обычное дело.

— По деревням, масса. А они из себя изображают горожан.

— Значит, мачеха.

— Тоже хороший вариант. Теперь смотрим дальше. Мачеха так будет себя вести?

На экране женщина вдруг притянула пацана к себе и взъерошила ему волосы.

— О! — подтвердил свой интерес луалуа. — Великоват пацан для таких тисканий, да еще на публике. Она его от камеры прячет?

— Не иначе. И вот еще, масса, заметьте. — Василий отмотал видео на десять секунд назад. — Сама она от камер не прячется. Но пацана прячет. И... самое интересное. Она знает, что им надо прятаться. Но она сначала заметила камеру и только потом...

— Хочешь сказать, она не знает, где камеры висят обычно?

— Так точно, масса.

— Уже интереснее. Но это максимум полбалла. Может быть, просто совпадение.

— Не совпадение. Вот видео их прохода через турникеты в Черепаново и Барнауле. Видите, пацан уже в кепке с козырьком, изображает оживленный разговор с мужчиной, отворачивается.

— Ну, хорошо, балл. Все равно очень мало.

— По моим подсчетам, не балл, масса луалуа. Поездка не по своему билету — в одиночку балл, группой уже четыре. Подозреваемые не попадают в профиль нарушителей паспортного режима — три балла по таблице. Подозреваемый скрывает лицо систематически — балл. Вот сколько считать то, что она не знает, где висят камеры? Я думаю, еще балл на это накинуть можно — доказательство не строгое, но факт очень необычный. Уже девять баллов!

— Ну хорошо, в Иркутске девять баллов тебе бы хватило для начала разработки. Но это-то запрос в другую префектуру, и не на статистику, а на разработку. Двенадцать баллов надо!

— Да, но девять баллов это уже серьезно. Согласитесь, масса? То есть для официального запроса надо набрать еще три балла. Я вот что подумал. Если это люди со звезд, и они не хотят идти к нашему правительству, что и где им на Земле может быть нужно? Или, с другой стороны, куда они могут ехать, чтобы надо было ехать через Семей???

— Как его, черт... Байконур???

— Именно, масса луалуа! А также есть еще поближе такой город Приозерск возле Балхаша, там станции слежения. Вряд ли они в Байконуре надеются найти готовую ракету. Им, наверно, более интересна радиосвязь. И еще через Семей можно ехать в Цзюцзюань.

— Это еще что такое???

— Это китайский космодром во Внутренней Монголии. Глядите, масса луалуа. Статистического профиля людей со звезд у нас, понятно, быть не может. Но под априорный профиль это попадает подозрительно хорошо. Как, по-вашему, тянет на три балла?

— По мне, тянет... ах вот ты зачем пришел!

— Так точно, масса луалуа.

— Ну хорошо, на тебе эти три балла. — порывшись в ящике стола, луалуа достал бланк, проставил галочки в графах и размашисто подписался. — Можете слать свой запрос, масса офиса.

— Слушаюсь, масса луалуа. — Василий вскочил, поправил форменную котеку и вытянулся по струнке, снова принимая лихой и придурковатый вид. — Разрешите идти?

Результаты из Новосибирска пришли через два дня. Первые двое студентов из списка пошли в отказ: сказали, что ничего не знают, купить билеты по своим паспортам их попросил приятель, он и дал деньги, а зачем и почему, ничего не сказал. По психологическому профилю выглядело похоже, что они и правда ничего не знают, поэтому всерьез колоть и не стали.

Третий товарищ, Кирилл Фролов с радиотехнического факультета, развязал язык сразу. Ну, не совсем сразу, а как только его прижали, что по билетам он со среды до воскресенья ездил в Семей, а по данным из института он не пропустил ни одной пары.

По словам Кирилла получалось, что билеты он купил по просьбе интернетного знакомого. Знакомый этот тусовался на форуме любителей доисходной фантастики, Кирилл знал его только по нику "хемульский хентай". Кирилл считал себя у этого хентая в долгу, потому что тот посоветовал ему какую-то совершенно замечательную, но малоизвестную книжку про падших ангелов.

В среду "хентай" внезапно появился в Новосибирске, позвонил из телефона-автомата и попросил вернуть должок путем покупки билетов. И еще попросил какую-нибудь старую цивильную верхнюю одежду на двух мужчин и одну женщину, но самих спутников "хентая" Кирилл не видел. По словесному портрету, "хентай" походил на пацана с видеозаписи.

Пришлось писать еще один запрос, теперь уже хостинг-провайдеру форума, чтобы вычислить "хентая" по IP-адресу. Ответ пришел быстро: все входы от имени "хемульского хентая" происходили с одного компьютера, из школьной библиотеки поселка Усть-Баргузин.

Дальше все удалось разрулить в один день. Шестнадцатилетних пацанов в Усть-Баргузине было немного, а завсегдатаев библиотеки среди них и того меньше. На словесный портрет, данный новосибирским любителем фантастики, похож был только один. Еще один запрос в Новосиб, и Кирилл Фролов уверенно опознал в своем виртуальном знакомом Михаила Толмачева, девятиклассника из Усть-Баргузина.

Телефонный звонок в школу Усть-Баргузина, и выяснилось, что школу Михаил последнюю неделю прогуливал. Со слов родителей, он поехал к бабушке в Хужир помочь по хозяйству, мог застрять там до ледостава и должен был ходить в школу там. Звонок в Хужир — и ответ, что в прошлом году Михаил Толмачев у них, действительно, учился, и именно так, с осени и пока не встал лед, но в этом году про него ничего не знают.

Картина складывалась неполная и неясная, но в доступных частях связная и непротиворечивая. Луалуа согласился не считать баллы — даже на глаз выходило, что фактов накопано на полноценное расследование. Василий сам хотел поехать в Усть-Баргузин, но луалуа уговорил его отправить туда стажера.

Стажер уехал с горящими глазами — первое самостоятельное задание! Удобнее всего было бы, конечно, ехать по прямой, катером из Листвянки или прямо из Иркутска. Но пригодных для открытого Байкала катеров за конторой не числилось, а возиться с временной реквизицией не хотелось. Беднягу отправили на машине без шофера, ночью, по дороге вокруг озера.

Он должен был прибыть в поселок к утру, и прибыл. Утром он вышел на связь, сначала по телефону от участкового полицая, просто доложиться, что прибыл. Василий его обругал, что не соблюдает конспирацию и пользуется публичной телефонной сетью. Следующий доклад был по транковому радиотелефону — они вызвали в участок отца этого самого Михаила Толмачева, но тут пошла радиопомеха, и остаток доклада Василий не расслышал.

До вечера новостей не было. Уже в конце рабочего дня, Василий стажера еще раз вызвал по транковому, но аппарат не отвечал.

К утру экстренно позвонили из управления полицай Верхнеудинска. Им звонили поселковой управы Усть-Баргузина. Участковый с человеком в котеке из Иркутска и жителем поселка Павлом Толмачевым ушли в море на полицейском катере, и не вернулись до утра. А задувала сарма, и вообще данные получались нехорошие.

Василий сначала хотел попросить верхнеудинских полицаев, чтобы они его подождали. Но те резонно предложили посчитать, сколько ехать до Верхнеудинска — а у них все-таки там своя проблема достаточно острая.

Вариантов не было. У Василия не было полномочий на срочный заказ машины. Луалуа, осознав ситуацию, дал свой джип, правда без водителя. Василий ожидал разноса, но начальник, похоже, вспомнил, что это именно он и велел отправить стажера. Василий взял еще одного стажера в усиление, и они отбыли.

Машин на трассе было немного. Однообразный пейзаж по обочинам утомлял, но дорога достаточно часто петляла, чтобы не позволить заснуть.

Василий шел под сотню километров в час, иногда, под горку, разгонялся и чуть побольше. До Култука они добежали меньше, чем за час. Взятый темп обрадовал Василия, но непривычного к дальним поездкам стажера укачало, и пришлось сделать в Култуке остановку. Дальше Василий предложил напарнику сесть за руль самому — по его опыту, так укачивало меньше.

Дальше дорога шла вдоль берега Байкала, часто приближаясь к железной дороге. Сразу после Слюдянки, до Байкальска, дорога петляла по горам, которые здесь плотно прижимались к берегу. За Байкальском, горы отходили в сторону от озера, оставляя между собой и берегом равнину, местами довольно таки широкую. Здесь на дороге было много длинных прямых участков, и Василию пришлось развлекать стажера разговорами, чтобы тот не заснул.

— Смотри! — говорил он. — Видишь, сорока клюет пропастину на дороге? Представляешь, едет машина, сорока взлететь не успевает. Получается новая пропастина...

Здесь, на южной оконечности озера, стояла ясная и безветренная погода, никаких признаков сармы. Но Байкал большой, может и правда дальше на север — ...

На горных и извилистых участках Василий садился за руль сам, а на прямых уступал место стажеру. Они не поехали через Верхнеудинск, а слегка срезали дорогу на пароме через Селенгу в Татаурово, это позволило им сэкономить больше пары часов, да и немного перекусить, пока они ждали парома.

В том же Татаурово, Василий связался по транковому телефону с луалуа, доложил статус, а потом через коммутатор позвонил в Верхнеудинск. Там сказали, что выездная бригада проехала Горячинск, и у них сломалась машина. Василий не удержался от легкого злорадства.

Впрочем, ему самому предстояло еще тридцать километров через горы по гравийной дороге от парома до трассы, да и трасса на Баргузин не славилась хорошим состоянием. Джип, конечно, теоретически рассчитан на плохие дороги, но как он себя поведет в трехсоткилометровом пути?

Еще не доезжая Горячинска, Василий заметил первые признаки сармы. Небо было по-прежнему ясным, но вершины деревьев качались под сильным ветром, а на прямых участках дороги ощутимо задувало.

В Горячинске же картина стала совершенно ясной. Над горами на западном берегу висели шапки облаков, а над озером дул ровный и сильный теплый ветер, разводивший весьма убедительную волну с белыми барашками. Брызги волн долетали до дороги в нескольких сотнях метров от воды.

Дальше дорога шла вдоль озера по ровному берегу, но сильный боковой ветер не позволял развить высокую скорость: джип буквально отрывало от дороги. Василий испугался сажать за руль стажера.

Вскоре они увидели бригаду верхнеудинских полицаев. Их машина — такая же армейская "Тойота", как и у Василия, но желтого цвета с синей полосой по борту — стояла на обочине дороги. Водитель копался под открытым капотом, а сама бригада — двое полицаев, один, судя по погонам, в чине капитана — сидели внутри и резались в какую-то карточную игру.

Водитель, увидев людей в котеках, взялся объяснять какие-то технические детали, но Василив взмахом руки его прервал. После коротких переговоров, они оставили водилу подавлять восстание машин, а сами с полицаями поехали дальше.

У полицаев был транковый телефон, но они сказали, что не хотят сажать батарею, и потому свежих данных по обстановке в Усть-Баргузине у них нету. Василий все-таки заставил их позвонить в управление, доложить, что их подобрали, и все-таки попытаться узнать новости. В управлении сказали, что новости есть, и они плохие. Местные жители видели в озере перевернутую лодку, которую несло к берегу ветром и волнами. Им было велено ничего не трогать.

Василий похолодел. С точки зрения обычной полицейской практики, дело выходило ясное: ушли на лодке, попали в сарму, дойти до берега не успели. Дело не то, чтобы обычное, но на Байкале очень даже нередкое. К осени Байкал немножко прогревается. В мелких заливах можно даже получать удовольствие от купания. Но в открытом море, двадцать минут в воде человек без гидрокостюма выдержать не может физиологически. Да еще наведенная сармой волна...

А с другой стороны — очень удобно. Концы не просто в воде, они на километровой глубине. Но... Михаил Толмачев... у него двое родителей... Было... а может и осталось... черт их разберет. Но не может такого быть, чтобы мать не знала абсолютно ничего. И круг поисков резко сужается. Если люди со звезд здесь, и если они не все уехали на Байконур, то они именно здесь. Скорее всего, в радиусе, который можно достичь за день на рыбацкой лодке.

Василий высмотрел впереди на дороге купу деревьев, хотя бы немного закрывавшую от ветра, затормозил возле нее, и достал свой транковый телефон.

— Алло, контора? Дайте луалуа. Занят? Знаете, у меня подозрение на синий код. Да, я знаю. Да, таким не шутят. Я не шучу. Синий код, официально. Жду.

Василий нажал на кнопку отбоя, но уже через минуту телефон задребезжал.

— Да, масса луалуа. У меня тут синий код.

— Васька, мне тут из Верхнеудинска уже звонили. Ты уже на месте?

— Нет еще, я чуть выше Горячинска. Ветер сильный, быстро ехать не получается. Часа через полтора, наверно, будем. Вы это... собирайте усиление, какое можете. Я думаю, надо все население в плотную работу брать. И повод...

Внезапно трубка затрещала и захрипела. Помеха. Точно такая же, какая вчера прервала доклад стажера. Гроза? Нет же, сарма грозы с собой не несет, да и сентябрь уже, какие к чертям грозы?

Василий около минуты кричал в трубку, и напряженно слушал ответ, ожидая, что помеха кончится. Потом он нажал кнопку отбоя и попытался перезвонить. Механический голос из телефона забормотал про отсутствие несущей.

Василий еще раз нажал кнопку отбоя и сел, пытаясь унять дрожь в руках. Сначала ему казалось, что дело о людях со звезд ему дали для смеха, чтобы, значит, побегал зря и принес пшик, мистификатора со шпагой. А теперь выходило...

С одной стороны, синий код. За весь срок службы Василия в конторе не погибло ни одного сотрудника. Служба казалась непыльной, главным врагом — свои же сослуживцы, готовые подсидеть. А сейчас перед ним был реальный враг, невидимый, но готовый убивать. И мобильной связи нету, и усиление прибудет, в лучшем случае, ночью, а скорее к утру.

И... черт, он хотел попросить луалуа заказать катера и обшарить побережье. Но сейчас сарма. Ни одно плавсредство на Байкале от причала не отойдет, сколько ни махай корочками. Ни полицейские катера, ни рыбаки...

Василий попытался восстановить в памяти карту. Стажер с участковым ушли на лодке — значит, люди со звезд прячутся где-то, куда можно дойти на лодке из Усть-Баргузина за несколько часов. Они ушли в море, значит, направление вверх по реке отпадает. Направление на юг от деревни тоже отпадает: вдоль берега проходит дорога, там спрятаться-то особо негде. А если в лесу дальше от берега — наверно, удобнее было бы ехать на машине, а не на лодке.

Остается один вариант — на север, на полуостров Святой Нос. Коса тоже отпадает, там место открытое, спрятаться тоже негде. Как учит нас Шерлок Холмс, когда мы отвергнем все невозможные варианты, то, что останется, и будет истиной. Как бы невероятно она ни звучала. Или, в данном случае, как бы неприятно.

Горная часть полуострова — это хребет высотой до 1800 метров над уровнем моря (около 1400 метров над Байкалом) и длиной около 50 километров. На берегу бывают пляжики, но большая часть длины берега — это скалы или прижимающийся к самой воде лес с густым подлеском. Когда-то там были туристические тропы, но сейчас они все заросли. Прочесать побережье по суше в разумные сроки невозможно. Это можно сделать только с воды или с воздуха. Но этому мешает сарма.

А с другой стороны, если это не мистификация, если он это дело правда раскроет... десять сантиметров котеки ему обеспечено, а то и побольше. Есть за что бороться.

Василий сел за руль и выжал сцепление.

Новосибирск-Цзинчан

Как и перед Тайшетом, перед Новосибирском хозяева нас разбудили заранее, чтобы мы могли сходить в сортир. Солнце к этому времени еще не взошло, но уже начало светать, поэтому в окно все было хорошо видно.

Местность вокруг Новосибирска сильно отличалась от Прибайкалья и от мест, где мы раньше проезжали. У нас леса, преимущественно, хвойные. А здесь, как мне показалось, преобладали березняки и осина. Было много открытых пространств с возделанными полями.

И везде раньше по дороге были горы или, хотя бы, холмы. А тут местность была плоская, почти как тот пресловутый стол. Но с глубокими долинами даже у небольших речек.

В Прибайкалье я привык воспринимать тополя как городское дерево. И правда, за пределами городов их почти нет. На юго-восточном берегу Байкала, в долинах растут так называемые "реликтовые тополя", но это, как я понимаю, другой вид. У них и кора не такого цвета, и только по листьям можно предположить, что это тополь. А здесь были обычные тополя, и их было много, и в деревнях, и полосами вдоль автомобильных дорог.

И дома в придорожных деревнях стали другими. У нас почти все дома бревенчатые, а здесь много было оштукатуренных, я думаю, глинобитных. Встречались и кирпичные. Судя по кучам во дворах, и по запаху дыма, тут топили больше углем, чем дровами. Только крыши были почти такие же, как у нас.

Нас отправили не на Новосибирск-Главный, а по грузовому обходу, на станцию Первомайская. Поэтому города мы почти не видели.

На Первомайской наши вагоны простояли недолго. Наш состав разобрали маневровым тепловозом, выцепили нашу секцию и еще несколько вагонов, и тем же тепловозом повезли дальше на запад. Как сказал Аркадий, нас должны были отвезти на станцию Новосибирск-Южный.

За Первомайской мы проехали интересное место, где южный грузовой обход пересекается с Турксибом. Там настоящая двухуровневая железнодорожная развязка, как бывает на автодорогах. Мы поехали на север, а трасса обхода пошла на запад по длинной насыпи, уходящей за горизонт. Там дальше должен быть мост через Обь, но нам его совсем не было видно.

Дальше мы проехали по мосту через речку Иня, довольно широкую, но медленную.

Потом дорога некоторое время шла по полке, вырытой в склоне крутого холма. В одном месте я даже заметил скалы. Ниже по склону шла автодорога, с обоих сторон обсаженная тополями. За этими тополями сложно было что-то разглядеть, но вдали видны были пологие лесистые холмы и высотки на этих холмах.

Судя по карте, слева от нас должна была быть Обь. Но ее не было видно. Аркадий подтвердил, что Обь там и есть, но между нами и рекой лежит заболоченная пойма, заросшая ольхой и ивняком. Командир удивился: в северном полушарии, реки, текущие на север, должны отклоняться силой Кориолиса к востоку. Поэтому у них левый берег должен быть низким, а правый высоким. А здесь все было наоборот. Как командир сказал, "расхождение теории и практики".

Аркадий не смог объяснить, почему так. Он и про силу Кориолиса впервые слышал (как я понимаю, этот разговор сильно подкрепил легенду, что командир — учитель). Но и он подтвердил, что у большинства рек, которые он видел за время своих поездок — например, у Амура и Зеи — левый берег был ниже правого. И у Ангары ниже Иркутска так было, и даже у речки Иня, которую мы только что проехали. А почему Обь под Новосибирском течет по-другому, я до сих пор не знаю.

Хотя, подумав, я должен сказать, что в центре самого Иркутска у Ангары тоже правый берег ниже левого. Но там у Ангары излучина. Поэтому, может быть, центробежная сила на повороте сильнее силы Кориолиса. А ниже Иркутска все снова становится правильно: холмы по правому берегу и заболоченная пойма с протоками по левому. А Обь через Новосибирск течет почти прямо, так что даже излучиной это не объяснить.

Дальше мы проехали мимо большой автодорожной развязки. А вдали была видна гигантская красная арка — подвесной Бугринский мост через Обь. Но самой Оби, по-прежнему, было не видно.

Потом начался город. Вдали можно было разглядеть жилые многоэтажки, а вдоль самой дороги шли промзоны. Кое-где к дороге подходили жилые кварталы из одноэтажных домов, выглядевших совсем как в деревнях. Только улицы между ними были уже, и многие даже заасфальтированные. И ни поленниц, ни угольных куч во дворах не было видно. Зато я заметил вдоль улиц тонкие желтые трубопроводы на столбах, поднятые над землей чуть выше человеческого роста. От этих труб шли ответвления к домам. Аркадий подтвердил, что это газ.

Вскоре мы приехали на Южный (Аркадий бывал в этих местах часто и привык к сокращенным названиям). Нас оттащили на боковую ветку, среди каких-то складов. Часть путей подходила прямо к складам, там были специальные перроны на высоте пола вагонов. Но нашу секцию поставили на открытом месте. И к ней почти сразу же стал подъезжать грузовик. Аркадий махнул нам с командиром рукой. Пора было отрабатывать дорогу.

Кроме нас, разгрузкой занималась набранная на месте бригада, состоявшая из вполне аутентичных бичей. Никакой малой механизации не было. Выдали только брезентовые верхонки. Да и то, не для защиты наших рук, а наоборот, чтобы не растопить замороженную рыбу.

Сначала мы выстраивались цепочкой и передавали коробки с рыбой из вагона в глубину кузова грузовика. Потом пришлось перейти той же цепочкой в вагон, по мере того, как место в нем освобождалось, а в грузовике заполнялось.

Когда подъехал второй грузовик, длины цепочки уже не хватало, и пришлось ходить. Мне эта работа была не то, что привычна. Физически она была несложна, только слишком монотонна. Но скоро я заметил, что командиру от ходьбы с грузом становится плохо.

Я не знал, что по этому поводу можно сделать, да и сам командир тоже. Вызывать подозрение, что мы филоним, мы не могли. И уж, конечно, мы не могли никому объяснить, что на самом деле происходит, да и обсудить между собой тоже.

Положение немного облегчила пауза между отъездом второго грузовика и подходом третьего, во время которой командир смог отсидеться. Но нам предстояло разгрузить еще два полных вагона секции. И я не знал, будут ли еще такие паузы.

В общем, я тогда серьезно перепугался, что путешествие наше кончится на полдороге, потому что командир просто помрет. Но каким-то чудом он продержался.

Бригадир грузчиков рассчитался с Аркадием, мы денег даже в руках не держали. Обидно немного было, но все как договорились. Аркадий зато рассчитался с нами за омуля из этих же денег.

Пока мы работали, тетя Лена немного сориентировалась в обстановке и узнала, что на станции есть душевая для грузчиков. И даже договорилась, что нас с командиром туда пустят. За деньги, но за небольшие.

В общем, за ворота станции мы вышли, когда Солнце уже подходило к полудню. Очевидного плана действий у нас не было, и я решил проявить инициативу. Ну, идею мою вы уже знаете. Когда командир узнал, как все обернулось, он долго сокрушался. Говорил что-то в том духе, что только в состоянии сильного отлива крови от головы можно было согласится на такое.

Мы проехали на автобусе до вокзала Новосибирск-Главный, через самый центр. Новосибирск моложе большинства других сибирских городов. До постройки Транссиба, все перевозки через Сибирь шли по Московско-Иркутскому тракту, который проходил севернее, пересекая Обь в районе Колывани, а Томь — в Томске.

Главный проектировщик западно-сибирского участка Транссиба, известный также как третьеразрядный писатель Гарин-Михайловский решил, что мост через Обь надо строить не в Колывани, а южнее. Там, где пойма Оби была самая узкая. В результате, дорога прошла мимо Томска. Злые языки даже говорят, что дело вовсе не в ширине поймы, а в том, что томские купцы пожалели денег на взятку.

Кстати, мы проезжали через это место. Сначала на автобусе по дороге к вокзалу, а потом на электричке в обратном направлении. Как раз там Обь видно. И видно, что здесь холмы на обоих берегах сходятся, так что у реки почти нет поймы.

Как я слышал, первое упоминание Новосибирска в письменных источниках — это предписание бердскому уряднику разобраться с нахаловкой, построенной рабочими со стройки моста. Впрочем, понятное дело, в имперских архивах я сам поиска не проводил. Как говорится, за что купил, за то продаю.

Еще в имперское же время, поселок получил название Новониколаевск. Из него начали строительство ветки к Барнаулу и Семипалатинску, будущего Турксиба. Станция стала узловой, и город стал разрастаться. Но в большой город Новосибирск превратился во время Второй Мировой Войны, когда туда эвакуировали множество заводов.

Следов послевоенной разрухи в городе совсем не было. Небоскребы были разобраны без следа. На их месте даже, говорят, что-то построили. Из развалин мы видели только Оперный театр. Да и он выглядел, скорее, как археологический экспонат, чем как обычные развалины. Мы проезжали мимо него на автобусе, и, помню, командир удивлялся, что это было — стадион или цирк?

Мне показалось, что в городе, среди людей и искусственных сооружений, космонавты чувствовали себя комфортнее. Во всяком случае, они не выглядели такими дезориентированными, как на вершинах Святого Носа или на Култукских петлях. Командир потом признавался мне, что чувствовал себя Луисом Ву на Кольцевом Мире.

С электричками в протекторате система сложная, но довольно-таки продуманная. По идее, сельские жители могут покупать билеты на пригородные поезда за наличные. Это позволяет поехать в соседнюю деревню или ближайший город. Фокус в том, что на дальний перегон билет за наличку не купишь.

Например, из Слюдянки в Иркутск есть прямая электричка. Но билет на сквозной проезд можно взять только по смарткарте. За наличку можно купить билет от Слюдянки только до Большого Луга. Там надо слезать и покупать новый билет до Иркутска. Это и дороже выходит, чем прямой билет, и сама электричка за это время уедет. Придется болтаться на станции или около. А полицай таких болтающихся, как говорят космонавты, подвергает профилированию.

В общем, получается, что теоретически на перекладных электричках можно уехать далеко. А на практике, это дорого и даже более рискованно, чем на товарняках.

Но, поскольку в электричке можно ездить без смарткарты, то и предъявлять ее не надо. И в турникетах достаточно засунуть билет, и контролеры только его проверяют. Разве что подозрение вызовешь. Но на то я и попросил у Кирилла цивильную одежду, чтобы его не вызывать.

В общем, мне казалось, что я очень здорово все придумал. Получилось даже еще лучше, чем я думал. Я-то думал, что состыкованные электрички Новосибирск-Черепаново-Барнаул идут только с утра. А оказалось, что есть еще одна такая пара, которая выходит из Новосибирска в час дня, и приходит в Барнаул в десятом часу вечера. И Кирилл нам все успел организовать к ее отходу. Нам ничего лучше и желать не было.

Мы даже в кафе пообедать успели. Командир даже что-то напевать начал. Как я помню, звучало это примерно так:

Освоились быстро, под видом туристов,

Поели, попили в кафе Гранд-Отель

Но леший поганил своими ногами

И их попросили оттель

Но тетя Лена его ткнула в бок и сказала, что ее Макс достал своими цитатами, а тут ты еще. И это она еще не обратила внимание на то, что он пел-то по-старорусски, а это было явное палево.

Мы погрузились в электричку на вокзале Новосибирск-Главный. Сам вокзал там очень большой, но в него пускают только по билетам на поезда дальнего следования. А на таком поезде мы ехать не могли, там проверяют сами смарткарты, а не только билеты.

Железные дороги обычно проходят не по самым парадным частям города, но мы пересекали широкий проспект с высотками и новостройками.

Мы вскоре выехали на железнодорожную развязку перед мостом, где Турксиб разветвляется с Транссибом. Там тоже рядом есть автодорожная развязка и еще один мост, и мост через автодорогу.

Оттуда видно Обь и мост, давший начало Новосибирску. Со времен Гарина-Михайловского его несколько раз перестраивали, остались только опоры. Говорят, после первой реконструкции, одну ферму оригинального моста сохранили как экспонат, и она стояла на набережной. Но после войны ее порезали на металлолом.

Электричка была скоростная, пропускала много остановок, так что станции Новосибирск-Южный мы достигли буквально за пару минут. И саму эту станцию тоже проехали без остановки. Потом мы некоторое время ехали по тем же местам, по которым проезжали утром. Но из электрички, через ее большие чистые окна, все выглядело иначе.

А потом мы поехали по местам незнакомым, но, по большей части, довольно скучным. Небольшие пригороды, леса между ними.

Некоторое время дорога шла вдоль берега Новосибирского водохранилища, а потом пересекла широкий залив с высокими обрывистыми берегами и широкими пляжами под обрывами. Но большую часть залива она пересекала по насыпи, у моста было только два пролета.

Дальше до самого Черепанова лесов почти совсем не было. Поселки и небольшие городки, деревни, промзоны, поля. Вскоре после городка Искитим дорога стала одноколейной. Как я потом узнал, Турксиб так и оставался одноколейным на протяжении почти всей своей длины, практически до самой Алматы. А от Семея до Или даже и не электрифицированным.

Мы пожалели, что не взяли ничего перекусить в дорогу. У космонавтов были аварийные пищевые брикеты. По уму, их надо было размачивать в кипятке, но при острой необходимости можно было сгрызть и так. Но, конечно, доставать их в поезде было невозможно.

В Черепаново бабки торговали на перроне какими-то пирожками, но тетя Лена, принюхавшись издали, уверенно сказала, что мы это есть не будем.

После Черепаново начался лес, сосновый и довольно густой. Когда мы подъезжали к Барнаулу, Солнце уже зашло. Город стоял на высоких холмах на левом берегу Оби. Мы пересекли реку по мосту. Набережная была ярко освещена, и вода сверкала отблесками. Я заметил, что здесь у Оби левый берег тоже выше правого, как и в Новосибирске.

Вокзал в Барнауле был маленький, и туда тоже не пускали с билетами на электричку. Наша электричка на Семей была только утром. Мы вышли на привокзальную площадь. Нам надо было где-то переночевать, да и поесть не помешало бы. Брикеты могли пригодиться дальше в дороге. Мы нашли круглосуточный ларек, где купили хлеба, колбасы, яблок и воды в бутылках.

Потом мы пошли искать ночлег. Делать это вблизи вокзала было нежелательно. Там много систем видеонаблюдения, и полицай часто проверяет подъезды. Но у них нет ресурсов контролировать весь город.

Города я не знал, но Кирилл добыл нам бумажную карту со схемой маршрутов транспорта. Мы отошли несколько кварталов от вокзала, и сели на трамвай. Я специально посмотрел, что это маршрут, который через вокзал не проходит.

Мы проехали несколько остановок, сошли и отошли еще на пару кварталов. Мы нашли место удачно, здесь была жилая застройка, четырех и пятиэтажные жилые дома. Мы перекусили, сидя на лавочке. Конечно, это выглядело немного подозрительно, но мы решили в подъезде совсем-то уж не наглеть.

Я начал искать подъезд с механическим кодовым замком. Электроника у нас дорогая, поэтому электронные замки редкость. Я знал один простой метод угадывать код, по износу кнопок.

У первого попавшегося нам подъезда замок был механический, но с ключом. Я расстроился было, но тетя Лена всплеснула руками и сказала: "Пираты мы, или кто?". Я испугался было, что ей придется долго возиться и это будет подозрительно, но у нее вся процедура заняла несколько секунд. Со стороны это выглядело так, как будто семья вернулась из дальней поездки, и пришлось лезть за ключом в сумку.

Мы устроились стратегически, на верхнем этаже, у подоконника. Командир потыкал пальцем в радиатор и спросил:

— Это что, и есть те самые батареи?

— Какие батареи? — не понял я.

— Ну, про которые в песне поется:

И поскольку я бичую,

Беспартийный, не еврей,

То в подъездах я ночую,

Где тепло-о от батарей.

Песню я не слышал, но батареи, однако, были те самые. Что я и подтвердил. Впрочем, тогда-то они были холодные. Все-таки был еще только первый день осени.

Время было уже позднее, и, если бы мы не шумели, нас, скорее всего, никто бы не заметил. А утром нам всего лишь надо было уйти раньше жильцов. Проблема оказалась только с установкой будильника. Тетя Лена начала было сложные астронавигационные расчеты, но командир ей напомнил, что поясное время на Земле с астрономическим, как правило, не совпадает. В общем, приблизительно прикинули, откинули еще две килосекунды про запас, и устроились спать.

Ночевка прошла без происшествий. Когда мы вышли из подъезда, уже светало, но Солнце еще не взошло. Так что с килосекундами мы перезаложились. Командир процитировал еще одну песню на старорусском, которую я не опознал:

Серый туман и дождь

Светает в шесть утра

Вот и наступило то самое завтра

О котором я что-то слышал вчера

И звезды на небе гаснут

И звезды рок-н-ролла ложатся спать...

Тумана и дождя, впрочем, не было. Я не был уверен, ходят ли трамваи, поэтому мы двинулись в сторону вокзала пешком, делая остановки через каждые несколько кварталов — все-таки космонавтам с вещами идти было тяжело.

Мы вышли на центральный проспект, по которому шла трамвайная линия, и где вечером мы видели вывеску "Столовая". Неподалеку нашлись и уличные часы, так что мы смогли установить, что откроется она через полчаса — через две килосекунды, как считали космонавты. Толочься под дверью было бы подозрительно, так что мы сделали круг по кварталам.

В столовой, по всем правилам, был и туалет, что нам было весьма актуально. Мы позавтракали. Времени до электрички на Семей у нас было полно. Но идти с вещами было тяжело. Так что мы сели на трамвай. На этот раз мы выбрали маршрут, шедший прямо до вокзала.

На вокзале я предложил продать обратные билеты бичам. Командир сначала сопротивлялся этой идее, но деньги нам могли еще пригодиться. А я его еще убедил, что, если обратным билетом не воспользуются, это будет более подозрительно. Тогда командир согласился, но стал настаивать, что идти лучше ему. Однако, он был прав — если мы ехали семьей, было бы странно, если бы пацана отправили этим заниматься.

В общем, я показал ему примерное направление поисков, он туда отправился, и быстро вернулся с деньгами. Он вообще-то сильно продешевил, но, обсудив это, мы решили, что так даже лучше — мы изображали цивильных, а значит, нам неоткуда было знать, что почем на черном билетном рынке.

И поехали мы до города Семея.

На выезде из Барнаула мы проезжали одну особенность местности, про которую космонавты меня спрашивали еще при планировании поездки. Когда они первый раз спросили, я вообще не знал, что это. Да и потом, если честно, толком не выяснил.

Конечно, удивительнее всего ленточные боры выглядят на спутниковых снимках. Как будто кто-то махнул широкой кистью с краской по Земле и оставил почти прямые полосы, шириной около десяти километров и длиной более четырехсот, не точно ровные по ширине и с потеками, но почти параллельные. У меня три по математике, поэтому я не знаю, можно ли это слово использовать, говоря про кривые.

Два самых длинных ленточных бора, Касмалинский и Барнаульский, идут ровными слегка изогнутыми линиями от Оби почти до Иртыша. Ближе к Иртышу, эти боры сливаются. На спутниковых снимках это выглядит как потек краски. Севернее в том же направлении идет более короткая полоса Кучук-Кулундинского бора, и еще севернее можно найти еще две совсем короткие полосы боров, названия которых я не помню.

Что это такое, я искал в Сети, и в земной, и в здешней, и так внятного объяснения и не нашел.

Что точно известно — что никто эти боры такие не сажал. Они там были еще до прихода русских в Сибирь. И никто их по этим контурам не вырубал. Боры восстанавливались много раз после засух, пожаров и вырубок, но никогда за свои границы не выходили.

Присмотревшись еще внимательнее, можно увидеть, что все междуречье Оби и Иртыша, от Семея на юге и почти до устья Томи на севере, расчерчено сеткой полос, идущих с юго-запада на северо-восток. Это чередующиеся с периодом около 20 км. низины и невысокие поднятия. В низинах текут реки, стоят озера или болота. В некоторых из низин растут боры. Поднятия распаханы или заняты степью с перелесками, а дальше к северу эти перелески сливаются в сплошные лиственные массивы.

На юго-востоке эту странную структуру ограничивает река Чарыш, приток Оби. Чарыш касается одной из низин, но не течет по ней по всей длине, почему-то уходит на восток.

Следующая низина — пойма реки Алей, тоже притока Оби. Возле Алея никакого бора нет, но он течет по своей низине ровно, только извиваясь меандрами. Но на юго-запад эта низина продолжается в сторону Иртыша. И в этом продолжении растет сосновый бор, известный как Семейский или Семипалатинский, мы его проезжали на электричке. Этот бор имеет, скорее, треугольную форму, но его тоже относят к ленточным.

Дальше идет Барнаульский бор. В его контурах можно увидеть озера и соединяющие их речки. Дальше идет Касмалинский бор. Дальше почему-то идет полоса вдвое шире остальных, вся распаханная, а потом идет Кучук-Кулундинский бор. Интересно, что речка Кучук течет в другую сторону. В отличие от Барнаулки и Касмалы, она впадает не в Обь, а в бессточное Кучукское озеро.

В следующей низине лежит просто цепочка озер, как я подозреваю, соленых. Дальше — долина Кулунды, впадающей в одноименное соленое озеро. И так далее еще четыреста километров. На северо-западе все это ограничено рекой Омь, которая течет до Иртыша и в устье которой находится город Омск.

Все это действительно напоминает мазок широкой малярной кистью, у которой одни пряди волос были густо залиты краской, а другие — почти совсем сухие.

Что это такое, я так и не смог выяснить. На тектонические разломы это не похоже. Разломы ведь должны были бы продолжаться на правый берег Оби? Впрочем, я не геолог.

В одних статьях с объяснениями, которые я нашел, говорят, что это следы ледника. В других — что это древние русла Оби (а может, все-таки Иртыша?). И правда, от Камня-на-Оби до Новосибирска и сама Обь течет вдоль этих же полос. Но что-то слишком уж много этих древних русел, и слишком уж они прямые. И некоторые имеют уклон не в ту сторону.

Еще где-то я читал, что эти возвышенности нанесены ветром. Такие дюны, только очень широкие и пологие. В общем, ничего определенного я сказать не могу.

Турксиб пересекает Барнаульский бор, идет на юг и потом поворачивает на юго-запад вдоль Алея, проходя через Алейск и Рубцовск.

В Рубцовске у нас была пересадка на стыковочную электричку до Семея. Пересадка прошла без происшествий, там же командир избавился от обратных билетов.

До войны, возле Рубцовска проходила граница России с Казахстаном. Мне даже показалось, я смог отличить железнодорожные КПП от обычных станций. Но после войны про эту границу все забыли, а беженцы из европейской части России хлынули в Северный Казахстан. Поэтому русскоязычное население там оказалось в большинстве, и папуасы отнесли эту территорию к русскоязычной губернии протектората.

После Рубцовска в придорожных лесополосах я заметил незнакомые деревья. Ну, не совсем незнакомые, я видел их на картинках, поэтому смог опознать. Но вживую я раньше их не видел никогда. У них были очень темные узловатые стволы, характерные кроны, показавшиеся мне похожими на метелку, и очень мелкие листья. Это был карагач, "черное дерево" по-тюркски. Эти карагачи потом преследовали нас большую часть путешествия. Кроме карагачей и тополей, других деревьев в Центральной Азии я почти и не видел. Не считая садов, разумеется.

На подъездах к Семею начался сосновый бор, тот самый треугольный ленточный, про который я говорил. Сосны здесь выглядели непривычно для меня, низкорослые, с темными стволами, но очень пушистыми кронами. А сам бор был редким, с частыми прогалинами и следами пожаров. И, в отличие от привычных мне лесов, часто между деревьями не было не только подлеска, но и травы. Голая песчаная почва, усеянная опавшей хвоей и шишками.

Командира беспокоила пересадка в Семее. В России перед войной проводили систематические работы по отделению электричек от остальной железной дороги, под лозунгами борьбы с "зайцами". Заборы, отдельные пешеходные мосты и туннели. После войны все это бережно восстановили.

В окрестностях крупных городов, на пути и платформы, где останавливались электрички, можно было попасть только с билетом. А на пути, где останавливались товарняки, добраться было и вовсе проблемой. Только через забор или длинным обходом с самого конца станции. А днем, на глазах у всех пассажиров и станционной обслуги лезть через забор... Как сказал командир, хуже мог бы быть только волочащийся по земле парашют.

Но когда он увидел станцию в Семее, он расслабился. Еще в окно электрички он увидел, что пешеходный мост через пути там один, общий — и для пассажиров, и для тех, кто хотел просто перейти станцию. На соседнем с нами пути стоял товарняк, а командир заметил, что с пешеходного моста спускается лестница в междупутье за этим товарняком. Мы вылезли из электрички и осмотрелись. Турникетов и заборов тут вообще не было. Видимо, в Казахстане борьбы с зайцами в таких масштабах, как в России, до войны не велось. А создавать инфраструктуру с нуля после войны папуасы поленились.

Товарняк, который мы заметили, привлек нас еще одной особенностью. К нему как раз прицепляли локомотив, и прицепляли с южной стороны. Мы подхватили сумки и пошли вверх по лестнице, стараясь не слишком торопиться.

Тетя Лена оглядывалась в поисках камер, но нашла только две со стороны вокзала. Одна из лестниц, опускавшихся в нужное нам междупутье, плохо просматривалась с этих камер, и обходчиков в междупутье тоже не было. И народ на мосту спешил в сторону вокзала, не оглядываясь. Все складывалось как нельзя лучше.

Мы спустились на узкий перрон, с обоих сторон окруженный товарняками. Состав слева был собран из разношерстных вагонов, но большинство из них имели маркировку иероглифами. Опять удача. Еще один беглый взгляд на состав, и я заметил впереди крытый вагон с открытой дверью.

Командир засомневался было, что слишком уж хорошо все получалось. Походило на ловушку. Но я быстро смог его убедить что, если бы нас вели как людей со звезд, нас могли взять еще в Новосибе. Или в любом пункте пересадки. А подстраивать план отправки товарных поездов ради поимки непонятно кого вряд ли пришло бы в голову даже людям в котеках.

Времени раздумывать не было. Если к товарняку цепляют локомотив, это почти наверняка означает, что сейчас он поедет. И мы быстро вскарабкались в открытый вагон. Судя по запаху и обломкам ящиков, в нем привезли яблоки, а сейчас он шел обратно порожняком.

Командир почему-то озаботился теорией, что яблоки — значит, Алматы. Но я успокоил его, что Алматы для нас тоже не особо страшно. А маркировка иероглифами указывает на Урумчи или Кульджу как на более вероятные места назначения. И сам вагон по размерам был под стандарты колеи 1435мм, как и большинство его соседей.

В любом случае, Алматы и Кульджа были соединены с Урумчи и Лансиньской магистралью веткой Урумчи-Хоргос, построенной при китайском экономическом чуде через хребет Боро-Хоро. Это было третье соединение железнодорожных сетей Евразии, после Тайшета и станции Достык, завершенное в 2009 году. Так что Алматы была для нас не тупиком, просто небольшим крюком.

Как и подсказывала моя теория про локомотив, вскоре мы тронулись. За время путешествия на электричках я уже привык к тому, что пассажирские поезда трогаются мягко. Вообще, к хорошему быстро привыкаешь. А на товарняках, локомотив резко выбирает слабину автосцепок, так что по составу пробегает волна грохота.

Командир предостерегал меня от выглядываний в черте города, но я не мог удержаться и не посмотреть на Иртыш. Турксиб пересекает реку почти сразу после станции Семей.

Иртыш в Семее — река широкая и быстрая, но очень мелководная. В ней много отмелей и островков, заросших камышом, осокой и даже ивами. И берега тоже заросли камышом. Но, судя по бетонным откосам (набережными я бы это не назвал) по краям поймы, и по мусору, застрявшему в ветвях ив, в половодья река поднимается очень существенно.

Семей или его пригороды продолжаются на левом берегу Иртыша вдоль железной дороги довольно долго. А потом началась степь.

В Прибайкалье есть степи. Например, между Малым морем и Бугульдейкой лежит так называемая Тажеранская степь. Это тектоническое понижение, фактически, продолжение разлома, отколовшего остров Ольхон от берега. И значительная часть самого Ольхона тоже степная. Но на Ольхоне и в Тажеранской низменности степь холмистая, со скальниками, часто похожими на остатки древних крепостных стен. А на северных склонах холмов часто растут лиственницы или даже сосны.

А тут степь была ровная и буквально от горизонта до горизонта. Только вдоль дороги шли полосы кустов или, иногда, карагачей. Они были очень прямые, наверняка искусственно посаженные для защиты дороги от снежных заносов. И карагачи были низкорослыми.

Говорят, по весне степь зеленеет и даже цветет. Но сейчас, в начале сентября, трава была совсем желтая, да и кусты с деревьями выглядели существенно пооблезшими. Иногда вдали виднелись небольшие стада лошадей, и не всегда рядом с этими стадами мне удавалось заметить пастуха.

На местности кажется, что Турксиб идет по равнине гладкой, буквально, как стол, лишь иногда перемежаемой невысокими холмами или неглубокими низинками. Но по карте можно понять, что дорога по долине реки Шар взбирается на Казахский мелкосопочник. Это остатки древних гор, которые стали водоразделом между долиной Иртыша и бессточной Балхашской котловиной. По этому водоразделу и проходит современная граница между русско— и тюркоязычной губерниями протектората.

Поезд шел медленнее, чем наш рефрижератор по Транссибу, и часто стоял на разъездах, пропуская встречные и, пару раз, попутный пассажирский.

Вид деревенек изменился по сравнению с Сибирью, но не очень радикально. Деревянные дома исчезли полностью, остались только глинобитные. Но они были такого же типа, как в Западной Сибири. Мне, конечно, очень бросались в глаза многочисленные карагачи. Но самым заметным изменением были кладбища. Здесь они выглядели как городки из кирпичных или даже каменных (издали было сложно разглядеть) домиков с куполами и оградками.

Многие разъезды, как мне показалось, были построены вообще в чистом поле. Я не мог заметить никаких строений вокруг, кроме вагончика для стрелочника и небольшой цистерны с водой рядом с этим вагончиком.

Остановки в чистом поле нам сильно помогали, потому что можно было сходить в туалет почти с комфортом. Конечно, на насыпь — но чем это лучше обычных вагонных сортиров, откуда все вываливается на ту же насыпь? Едой на дорогу мы неплохо затарились в Барнауле. Только, как оказалось, запасли маловато воды.

Мы выехали из Семея существенно после полудня. Пассажирский, по расписанию, проходит расстояние от Семея до Аягуза за семь часов, но мы достигли станции Аягуз только ближе к утру.

Аягуз — довольно крупный городок, где Турксиб пересекает одноименную реку. Река эта уже течет в сторону Балхаша. А главным для нас было, что это плечо тяги, а товарняк на таких станциях может простоять долго. Надо было запастись питьевой водой.

В крайнем случае, подошла бы и техническая вода. Семеныч нам достал таблетки для обеззараживания, но их было мало. У космонавтов еще была кассета осмотического фильтра для рециркуляции мочи, которая могла очистить вообще что угодно до состояния технического дистиллята. Почти до чистоты байкальской воды. Но ей требовалось большое давление, а сама она имела малую производительность. Даже в земном тяготении, надо было бы соорудить что-то типа кружки Эсмарха. Конечно, техническую воду она должна была чистить быстрее, чем мочу, и с меньшим перепадом давления. Но даже в таком режиме, как мы потом обнаружили, она могла давать не больше стакана воды в час.

За водой отправили меня. Космонавты очень переживали, что не могут мне дать никакого средства радиосвязи. Но выбирать не приходилось. По плану Б, если бы я задержался до отхода состава, они должны были выскочить и ждать меня в междупутье. Плана В на случай, если бы им не удалось спрятаться поблизости от места остановки нашего вагона, мы строить не стали. Но было понятно, что эта ситуация была бы довольно неприятной.

Мы предположили, что к бытовкам обходчиков лучше не соваться, а следует попытать счастья у вокзала. Как и в Семее, тут никаких заборов между товарной и пассажирской частями станции не было, так что я беспрепятственно выбрался на пустынный перрон, освещенный редкими фонарями.

Мой план состоял в поиске питьевого фонтанчика или общественного туалета. Из фонтанчика неудобно набрать много воды, но вода там точно чистая. А в кранах в туалете люди моют руки, так что вряд ли туда пустят техническую воду. Но мне повезло больше. Точнее, сначала я думал, что не повезло. Возле станции было множество ларьков, выходящих прилавками на перрон, но почти все они были закрыты. Только в одном горел свет. Мне показалось, что это проблема — он как раз отделял меня от вокзала. Но потом я решил все-таки рискнуть — вдруг продавец спит?

В ларьке сидела немолодая женщина монголоидной расы в черно-цветастом платке, закрывавшем волосы, но не лицо. Она заметила меня и улыбнулась. Мне особо некуда было деваться. Я поклонился. Мои рефлексы при виде монголоидного лица предлагали мне перейти на бурятский. Но бурятский — не родня тюркским языкам. Хотя тюркских заимствований в нем много, и тюркоязычных топонимов в Прибайкалье немало. Даже само название Байкал, скорее всего, происходит от тюркского "господин озеро". Но базовая лексика — числительные, местоимения — отличается очень сильно.

Я перед поездкой немного пытался подучить тюркские языки, но с ходу не смог вспомнить ни одного подходящего к случаю слова. Но в моем распоряжении был ток писин, поэтому я сказал: "Хело, мами". Ток писин небогат оттенками, и это было хорошо — я слышал, что в Средней Азии пожилым, а особенно женщинам, надо оказывать особое почтение. Но средствами ток писин искреннее почтение передать сложновато, а точные оттенки особого почтения этому языку и вовсе недоступны, каковы бы они ни были. Это сработало — она улыбнулась чуть шире, и даже слегка кивнула, но промолчала.

И тут я оглядел ассортимент ларька. Первое, что я заметил, были пятилитровые бутылки с питьевой водой. Одна такая бутылка была сравнима со всеми имевшимися у меня емкостями. А я легко смог бы дотащить до вагона три или даже четыре бутылки, ведь у них были ручки.

Сам мой вид — у меня был при себе магазинный пакет с пустыми пластиковыми полуторалитровками — подсказывал, что я ищу воду, и не на одного человека. Значит, я бы даже и не спалился. И большие бутылки нам бы пригодились в дальнейшем пути.

Мы видели такие бутылки в Барнауле, но испугались, что брать ее в электричку палево. Мы даже пустыми полуторалитровками слишком запасаться не рискнули.

Я чуть-было снова не переключился на бурятский, сказав "дурбэн лонхо", но вовремя спохватился и сказал "фопела ботол", указав на бутылки. Женщина явно ждала продолжения, поэтому я продолжил: "мами плиз", и, на всякий случай, показал четыре пальца.

Женщина улыбнулась и сказала "ван дола", также на всякий случай показав один палец. Такие деньги у меня при себе были. Я отдал ей монету, она по одной выставила на прилавок четыре бутыли. Я быстро подхватил их в две руки, еще раз поклонился, сказал "тенкью" и, на всякий случай, "мами", и рысью побежал назад к вагону.

Короче, успех операции превзошел все ожидания. Правда, оставалась опасность, что женщина меня сдаст. Все-таки двадцать литров — это явно не для пары пацанов, планирующих доехать до Балхаша или Алматы. Поскольку товарняк должен был стоять долго, времени на это у нее было больше, чем достаточно. Но этого не случилось. Во всяком случае, обходчики, простукивавшие буксы вагонов, в сами вагоны не заглядывали. А никакого другого осмотра поезда не было.

Тронулись мы уже на рассвете. Когда мы проезжали реку Аягуз, я был жестоко разочарован. Реки я вообще не увидел, просто какой-то ручей с заросшими ивой берегами.

Характер местности не сильно изменился, разве что полосы кустарников по сторонам дороги совсем исчезли. Поселки стали побольше, а зелень в них попышнее, чем вчера. Я заметил название одной станции — Кош Агач, сто деревьев по-тюркски — и перевел его космонавтам, сказав: "Вот у людей жизнь, деревья штуками считают". Но они шутку не оценили, а может и вообще не поняли.

Зато космонавты первые заметили странную деталь, которой я не сразу смог найти объяснение. Часто встречались белые пятна на земле. Иногда ярко белые, прямо как снег, иногда смешанные с грязью. Я не сразу догадался, что это соль.

Больше всего меня смутило, что я почему-то думал, что солончаки бывают на сухих местах. И что возле них ничего не может расти. А тут большие пятна соли были во влажных низинах, или в грязи на автомобильных колеях, где пересекалась лужа или болото. И пятна эти были прямо среди травы. Видимо, травы тут были устойчивые к засолению.

На станциях, где ждали пассажирский, я заметил, как местное население разворачивает торговлю. Главным товаром была рыба — огромные, по привычным мне меркам, лещи и сазаны, копченые и вяленые, очень красивые на вид. У нас до таких размеров дорастают разве что таймени. Даже долетавший до наших вагонов запах был соблазнительным. Правда, только для меня, не для космонавтов. Они в запахе копченой рыбы выделяли, в первую очередь, запах дыма, а он у них с едой совсем не ассоциировался.

И на закрытых ларьках я часто видел вывеску "Balyk", часто продублированную по-русски или на ток писин, а иногда даже иероглифами. И это мы еще не доехали до Балхаша. Видимо, что бы я там ни думал про Аягуз, а все-таки рыба там водилась.

Реку с дороги видно не было, но, судя по карте, Турксиб шел, в основном, вдоль Аягуза. Как я потом прочитал в Сети, Аягуз действительно был рекой не очень-то полноводной. Не только по сибирским, но и по среднеазиатским понятиям. Откровенно говоря, не в каждый паводок вода доходила до Балхаша, а в межень бывала и солоноватой.

Вообще, в гидрологическом и климатическом отношении все бессточные котловины Центральной Азии довольно-таки похожи. Это можно сказать и про собственно Среднюю Азию, и про Джунгарию, Турфан и коридор Ганьсу, которые мы должны были преодолеть по дороге в Миньцинь. И про Таримскую впадину, которая лежала на юг от нашего маршрута, а также и про Долину Тысячи Озер во Внешней Монголии, в которую выходит Чуйский тракт.

Все эти котловины окружены горами. Ну, Средняя Азия с частично открыта, на север от нее настоящих гор нет. А остальные котловины окружены со всех сторон. Горы собирают на себя все атмосферные осадки. С северных склонов стекают реки, которые питают леса, оазисы, сельскохозяйственные угодья и даже миллионные города, как Алматы или Урумчи. Как я читал на каком-то довоенном туристическом сайте про Джунгарию: "Здесь видны вершины, горы, снега, леса, цветы, трава, а также и колорит нацменьшинств. Речки текут, цветочки расцветают".

Реки стекают с гор и впадают в соленые озера. Некоторые из этих озер большие, как Балхаш, или даже гигантские, как Каспий. Многие из этих озер, даже большие, пересыхают. Некоторые время от времени, как Арал, другие почти каждый сезон, как Эби-нур. А многие реки вообще ни в какое озеро не впадают, а просто теряются в песках.

Вся остальная площадь котловин представляет собой степи, солончаки или пустыни. На спутниковых снимках это очень хорошо видно: горный хребет с заснеженными вершинами, зеленый северный склон, потом пятна или полосы зелени у его подножия — и резкая граница между оазисами и пустыней.

Понятно, что вода из озер и бессточных дельт, да и из самих оазисов, никуда не исчезает. Она просто испаряется. Потом она выпадает в виде дождя или снега в горах или предгорьях, и цикл повторяется. Возможно, часть воды циркулирует в этих котловинах сотни лет.

Исключение представляет только Турфанская котловина, которая лежит у южного склона хребта. Она снабжается водой не из рек, а из сети искусственных подземных галерей в склонах гор, кяризов. В этих галереях выпадает роса, которой оказывается достаточно, чтобы оросить поля и сады. Многие из кяризов были построены в незапамятные времена, но во время китайского экономического чуда был вырыт ряд новых, с использованием современной техники и компьютерных моделей.

К вечеру или ночью мы должны были достичь станции Актогай, возле которой находился перекресток железных дорог. Турксиб шел на юг, к Алматы. На запад уходила ветка до Караганды. А на восток шла ветка до Урумчи, столицы и крупнейшего города протектората. Из этих направлений нас категорически не устраивала только Караганда. Да даже если бы нас отправили в ту сторону, на первой же станции нам просто надо было пересесть на встречный.

Мы несколько раз пропускали пассажирские, и попутные, и встречные. Одни были с вагонами российского стандарта, высокими и широкими. Другие — с китайскими, пониже и поуже, под колею 1435мм. Вторые было легко узнать и по надписям иероглифами.

Железнодорожная сеть Средней Азии строилась, главным образом, при империи и немного при СССР. Поэтому она использовала сначала имперскую колею 1524 миллиметра, а потом была поэтапно перешита на "метрические" 1520 мм, введенные советским стандартом (среди железнодорожников до сих пор ходят легенды об этом переходе). А в Восточном Туркестане дороги строили китайцы, которые использовали колею 1435 мм и европейский габарит. В Китае даже построенную при империи КВЖД перешили на европейскую колею. Правда, это произошло при японской оккупации, а не по инициативе самих китайцев.

После соединения сетей и распада СССР много раз возникали разговоры о перешивке среднеазиатских дорог или хотя бы основных транспортных коридоров под китайский стандарт. Даже ставились опыты — например, до войны ветка Кульджа-Хоргос-Алматы имела три рельса, чтобы по ней могли ходить и казахские, и китайские вагоны. Но до войны это так ничем и не кончилось, а после войны стало и совсем не до того.

Командир заметил, что там, где иероглифы продублированы латиницей, это сделано по правилам пиньинь, стандартной довоенной транскрипции, основанной на стандартном произношении путунхуа. Это давало надежду, что и устный китайский за прошедшие годы не сильно изменил произношение.

Вообще, произношение для китайцев всегда было больным вопросом. Еще в XXI столетии китайский делился на два основных диалекта, пекинский (мандаринский) и кантонский, которые вообще не имели в произношении ничего общего. С лингвистической точки зрения, это было больше похоже на два совершенно неродственных языка, чем на диалекты одного. Когда носителям этих диалектов приходилось разговаривать, им проще было рисовать на ладони иероглифы, чем пытаться объясниться звуками.

Да и сам мандаринский, хотя и преобладал по числу носителей над кантонским с далеким отрывом, имел множество региональных вариаций. Так что жителям соседних провинций сложно бывало понять друг друга, особенно с непривычки.

А судя по тому, как выглядели транскрипции иноязычных имен и топонимов в древних китайских хрониках, даже у официального пекинского диалекта за историческое время произношение менялось до полной неузнаваемости. И, возможно, неоднократно.

Китайские коммунисты пытались бороться с этим, но борьба шла с переменным успехом. Официальным языком системы образования, телевидения и кино стало стандартное произношение путунхуа. И все китайцы, с которыми космонавты пересекались в Поясе, пользовались путунхуа. Но, как те же китайцы рассказывали, до самой войны по провинциям было множество стариков, которые говорили на привычных диалектах, и внуков своих заставляли с ними разговаривать так же.

Впрочем, даже если произношение китайского изменилось до неузнаваемости, у нас для общения оставались ток писин и те самые иероглифы на ладони, которыми космонавты пользоваться вполне могли. А за местных мы и так не могли сойти при всем желании.

На станцию Актогай мы прибыли еще засветло, но с нашим составом стали проводить маневровые работы. Никакой горки, как на крупных станциях Транссиба, тут, конечно, не было. Большие секции состава — судя по тому, на какое расстояние нас отвозили, около трети всей длины — отцепляли от поезда, катали по станции и завозили обратно на другой путь.

Это все было очень плохо. Во-первых, это означало, что мы могли застрять надолго. Актогай был все-таки узловой станцией, и наш состав мог ждать вагонов, которые могли прийти с другого направления. И порожние вагоны вряд ли стали бы отправлять с высоким приоритетом.

Во-вторых, при маневрировании в вагоны могли заглянуть. Мы, как могли, тщательнее прикинулись ветошью. Переложили все вещи из цивильных сумок обратно в котомки, чтобы даже по форме эти котомки не вызывали подозрений. Измазали лица копотью, собранной с внешней стенки вагона. Конечно, пахли мы еще не совсем как настоящие бичи, но ватники были достаточно промасленные и засаленные, чтобы этот факт скрыть.

Доели всю еду, взятую в Барнауле, и сожгли пакеты и упаковки. Сжигать пришлось мне, космонавты с открытым огнем, да еще в деревянном вагоне, экспериментировать не рисковали.

Бутылки с водой, сами по себе, образу не особо противоречили. Мы ехали по степям с длинными перегонами, так что запастись водой было вполне разумно. А этикетки на них были карагандинские, так что мы их вполне могли купить неподалеку — как, впрочем, оно на самом деле и было.

Я напомнил командиру что, если бы мы не согласились на предложение рефрижераторщиков и мою идею с электричками, нас такая нервотрепка ждала бы почти на каждой узловой станции. Командир частично согласился, но сказал, что вообще-то вероятность уже случившегося события равна единице, так что мы, в общем, не знаем, каких рисков нам удалось избежать. А как потом выяснилось, главный-то риск мы и словили. Но вы про это уже знаете.

Но в Актогае все обошлось. Космонавты все-таки предложили поспать, организовав, как они сказали, вахты. Меня, как самого маленького, из очередности исключили. Было обидно, но я все-таки и правда был маленьким по сравнению с ними. Да и поспать хотелось.

Как сказали мне космонавты, последнюю большую секцию к нашему составу присоединили только ближе к утру. И мы, наконец, поехали. От грохота при трогании я и проснулся.

Сам перекресток находится в нескольких километрах на юг от станции. На спутниковых снимках он выглядит как половина клеверной развязки, с диагональными перемычками, но без петелек. Обе дороги одноколейные, поэтому и без петелек можно повернуть с любого направления на любое.

Я выглядывал в левую дверь вагона, пытаясь увидеть насыпь перекрестка. Но вместо этого я вдруг увидел сначала отсветы локомотивных фар, а потом наш собственный тепловоз. Мы поворачивали налево. На восток, в сторону Урумчи. В Восточный Туркестан.

Я даже закричал от радости, но космонавты оттащили меня от двери, из опасения, что машинист нас заметит. Хотя в темноте это было совершенно невозможно.

После ночи в вагоне нам надо было в туалет, а остановок впереди долго не предвиделось. Мы с командиром эту проблему решили легко, но тете Лене пришлось использовать инженерную смекалку с бутылкой. Как она сказала потом, не сильно отличается от обычного сортира для невесомости.

Когда уже светало, характер местности вокруг дороги стал меняться. Мы проехали какое-то влажное и зеленое болото, потом начались возделанные поля, разделенные узкими полосами кустарников. Мы проехали несколько больших деревень или даже поселков.

Еще потом я увидел над горизонтом силуэт горной цепи справа от поезда, Джунгарского Алатау. Потом мы слева от дороги увидели озеро, судя по карте — Алаколь. Оно было огромным, сначала оно мне даже показалось шире Байкала. На Байкале почти везде виден другой берег, а здесь его не было. Но потом я понял, в чем дело: Байкал окружен горами, а у Алаколя берега были низкие.

Но потом и справа над горизонтом появились горы: хребет Барлык. Когда мы подъехали к самим Джунгарским воротам, Солнце уже взошло. На Барлык я смотрел против солнца, и он мне казался совершенно черным. Но и Джунгарский Алатау был ненамного светлее. Только на вершинах ярко блестели снега. А нижние части склонов были жутковатыми, темно-коричневыми. На спутниковых снимках кажется, что в этих горах и у их подножий много зелени. Но видимые из долины склоны совершенно безлесные и лишены даже травы.

Из поезда, долина кажется выемкой, прорытой в горах, такой она выглядит прямой и ровной. Это впечатление усугубляется и безлесными склонами гор. Дно самой долины плоское и поросло травой, местами даже довольно густой. Но деревьев и даже кустов там совсем нет. И никто не живет.

Я видел только отдельные домики у разъездов и полустанков, да и многие из них не выглядели заселенными. Как я читал, в этой долине часто бывают очень сильные ветры, поэтому она совершенно непригодна для жизни. Поэтому же Великий Шелковый Путь никогда не проходил через Ворота. Для поездов ветер относительно безопасен, а для вьючных караванов он делает дорогу непроходимой.

Через Джунгарские ворота до войны проходила казахско-китайская граница. В Достыке и Алашанькоу с казахской и, соответственно, китайской стороны были большие станции смены колес. Но Ворота, как я уже говорил, место неуютное. Поэтому, после потери смысла границы, обе станции закрыли, шестидесятикилометровый отрезок Достык-Цзинхе перешили на советскую колею, а новую станцию построили в Цзинхе.

Как мне показалось, я заметил место, где были старые станции — большие ровные площадки точно на уровне насыпей дороги. Эти площадки поросли густым бурьяном, и где-то местами среди него торчли столбы и остатки стен.

В Цзинхе нас снова ждала большая нервотрепка. Процедура переобувки была длинная. Выйти и выглянуть из вагона было невозможно, зато в сам вагон запросто могли заглянуть. Но и здесь все обошлось. Еще не было полудня, когда наш поезд продолжил движение на восток.

За время поездки по Турксибу, тетя Лена смогла худо-плохо откалибровать свое инерционное счисление. По ее расчетам получалось, что мы должны быть в Урумчи к вечеру, но, скорее всего, еще засветло.

Командир все-таки был не очень рад тому, как мы принимали предыдущие решения, поэтому мы стали планировать следующий шаг заранее. У космонавтов в планшете были относительно свежие снимки Урумчи, в том числе и его железнодорожных узлов. Логично было предположить, что состав с пустыми вагонами погонят на сортировку. Командир постарался запомнить план станции Урумчи Западный, которая нам показалась наиболее логичным кандидатом на роль сортировочной. Также он постарался заставить запомнить эти же сведения и меня — командир не был уверен, что сможет правильно сориентироваться при движении в двумерном пространстве.

Мы искали что-то, похожее на новосибирский и иркутский грузовые обходы, но найти не смогли. Основной ход Лансиня шел по городу одной извилистой линией, проходя через самый центр. Судя по топологии сети, товарняки должны были проходить через пассажирские станции без всяких обходов.

Подумав, я должен признать, что места для грузового обхода в Урумчи просто нет. Центр города находится между отрогами Боро-Хоро и Богдо-Шаня, в устье ущелья одноименной реки. Лансинь подходит к городу с запада, вдоль склонов Боро-Хоро, а потом ныряет в ущелье. Оттуда он снова поворачивает на восток, к туннелю под перевалом Даваньчэн. Обойти Урумчи можно только туннелями под предгорьями Тянь-Шаня. А это даже для времен экономического чуда, я думаю, выглядело экстравагантно.

Богдо-Шань, кстати, если вдуматься, забавное название. Двуязычное, вроде Красноярска или Северобайкальска. Богдо — священный по-монгольски, а Шань — гора по-китайски.

Название Лансинь носили две разные линии, соединявшие Ланчжоу и Синьцзян: построенная при Мао старая дорога и скоростная пассажирская магистраль, проложенная при экономическом чуде. После войны, потребность в перевозках, в целом, снизилась, и у протектората остались средства на поддержание только одной дороги. Великолепные бетонные эстакады скоростной магистрали не были рассчитаны на вес товарняков, поэтому выбор оказался очевиден. Для нас это было хорошо, потому что скоростная линия проходила довольно далеко от Миньциня.

Также нам надо было обсудить, по каким критериям мы могли выбирать вагоны, идущие дальше на восток.

Насколько я знал, главным предназначением Лансиньской магистрали после войны стал вывоз металлолома со Средне-Китайской равнины. Урумчи был для него первым и главным местом назначения. На севере Джунгарской котловины были месторождения угля, который и использовался для переплавки железного и стального лома. Лом цветных металлов везли дальше, в казахский Джезказган, и даже на Урал. Да и немалая часть черного лома уходила на переплавку в Новокузнецк.

Это суждение приводило нас к неприятному выводу: лом везут в полувагонах или на платформах. Получалось, что нас ожидало длительное путешествие под открытым небом. Разве что, дождь нам не сильно угрожал: значительная часть маршрута проходила по пустыне.

Я пытался подумать, что могли бы везти с востока в Урумчи в крытых вагонах. Вроде, некоторые варианты приходили мне в голову. даже плодородная Джунгарская котловина не могла прокормить многомиллионный город. А значит, туда могли везти те же яблоки, рис в мешках или какие-нибудь консервы. Но Урумчи был крупнейшим из оставшихся на довоенной территории Китая промышленных центров — а значит, вряд ли крытые вагоны шли обратно порожняком.

Командир убедил меня, что для нас сейчас главное — это выбраться из крупного узла, откуда мы легко могли уехать в неверном направлении. На Лансине, где до самой нашей цели не было узловых станций, мы могли пересесть в другой вагон и даже в другой поезд. А значит, сейчас нам надо было принять за основу самый надежный критерий, и не отвлекаться на другие соображения. Если только не обнаружатся какие-то новые факты.

Сформировав план ближайших действий, командир явно расслабился. Он откинулся на пол вагона, заложив руки за голову, некоторое время полежал так, а потом неожиданно сказал:

— Лен, слышь, что я думаю. А давай на "Алиску" кливера поставим?

— До "Алисы" нам еще добраться надо. — мрачно ответила тетя Лена.

— Так я и говорю, когда доберемся. Мне на этом корыте под кливерами очень понравилось. А то нам на боковых постоянно лектричества не хватает. А этот бодренько так идет...

— А бушприт куда? В гарпунную шахту?

— Зачем в шахту? — удивился командир. — Три бушприта поставить, на радиусах мачт. Вот так вот. — он показал три растопыренных в трех измерениях пальца.

— А это идея. — согласилась тетя Лена. — только это же сколько веса...

— Можно еще ванту впереди треугольником протянуть, для жесткости. Тогда их можно на изгиб облегчить. А когда мы приз сдадим, нам и углепластик копейки будет. Он-то вообще как перышко.

— А жилой отсек как выпускать будем?

— Ну ты же у нас инженерный гений, прикинь чего-нибудь.

— Ага. Ты вот думаешь, а я прикинь, значит...

Но идея ее, похоже, заинтересовала, потому что она достала планшет и начала что-то в нем рисовать. Командир сел и пододвинулся к ней, заглядывая через плечо.

После Цзинхе дорога стала двухколейной, но некоторое время шла по сухой степи у подножия безлесных гор. Но потом вдруг начались обжитые места. Мы проезжали сады, полосы какой-то дикой или полудикой растительности, заросшие кустами широкие поймы вокруг полусухих русел. Часто мелькали перроны электричек, вдали виднелись крыши жилых кварталов и даже вывески торговых центров. Сами электрички мы тоже несколько раз встречали.

Здесь я впервые увидел новый вид тополей. Это явно были тополя, с вытянутыми вверх кронами, похожие на те, что называют "пирамидальными". Но стволы у них были совсем не такие, как у привычных мне тополей — светло-серые, мощные, очень гладкие и прямые. И сами деревья были выше и как-то крупнее тех, что растут в городах Сибири.

За деревьями поднимались снежные вершины Боро-Хоро, одного из хребтов Восточного Тянь-Шаня. Все, как обещал туристический сайт про речки и цветочки.

Нашелся и колорит нацменьшинств. Я с удивлением заметил на вывеске довольно крупной станции знакомое название: Куйтун, только написанное латиницей. На Транссибе мы проезжали станцию с точно таким же названием.

Потом я узнал, что, хотя большинство коренного населения Джунгарии тюркоязычное (откуда и название Восточный Туркестан), но числятся среди жителей и монголы. И встречаются монгольские топонимы. По-монгольски, да и по-бурятски, Куйтун — это "большой мороз". Зимы в Джунгарии, и правда, довольно суровые.

Как и показало счисление тети Лены, к Урумчи Западному мы подъехали еще засветло. Время было не самое для нас удобное. Вечерние сумерки — все-таки активное время для современных людей. Полицай к вечеру больше профилирует народ, чем даже днем. А мы-то для профилирования стали самым первоклассным объектом — европеоиды в стране, населенной уйгурами и ханьцами с примесью монголов и казахов. Почти как тот волочащийся по земле парашют.

Надежда была только на то, что обычные подданные на бичей не особо заглядываются, и часто фильтруют подсознанием то, что совсем уж не укладывается в рамки. Ну и, конечно, на сумерки и измазанные копотью лица.

Контактов с местным населением нам надо было избегать всеми силами. Поэтому план командира показался мне еще разумнее, чем раньше.

Мы остановились на путях, которые шли вдоль главного хода. Локомотив сразу отцеплять не стали, похоже, пропускали кого-то. Это было удобнее всего, поэтому мы сразу стали планировать высадку. Жаль только, соседние составы не подходили под сформулированный нами критерий.

Тетя Лена выставила в дверь камеру и тут же убрала ее. Вдоль состава, от головы, шли обходчики, простукивая буксы.

С одной стороны, это было хорошо: это означало, что мы простоим тут, хотя бы, несколько минут. С другой стороны, выскакивать прямо перед обходчиками или сразу у них за спинами было бы верхом наглости. Да мы еще, к тому же, за время поездки умудрились обрасти вещами, самыми тяжелыми из которых были бутыли с водой. А выбрасывать воду было нельзя, нам предстоял перегон через пустыню. А хуже всего было то, что пути были прямые, поэтому междупутья просматривались почти по всей длине. Спасал положение только распределительный короб, стоявший примерно в пяти вагонах сзади от нас, и перекрывавший обзор в левом междупутье.

В общем, сформировали план. Когда обходчики проходят короб, первым вылезаю я. Как самый адаптированный к тяготению и имеющий наибольший шанс вылезти бесшумно. Мне сгружают вещи, и я с ними быстро убегаю под соседний состав и в другое междупутье. Космонавты следуют за мной. Все это выглядело на грани безумия, но тетя Лена меня успокоила, что у командира и более сложные планы срабатывали. Я хотел спросить, считает ли она ли посадку на Землю одним из этих сработавших планов, но что-то постеснялся.

В общем, я здорово перепугался, но все прошло гладко. Обходчики не оглядывались, когда я, усилием рук, плавно опустил ноги на насыпь. Я схватил в одну руку три котомки, в другую три бутылки — все это было довольно много по весу, но мне нужен был только короткий рывок. И я нырнул под соседний вагон. Остановившись в соседнем междупутье и оглянувшись, я увидел ноги тети Лены, которую командир опускал на руках, стараясь тоже обеспечить бесшумность.

У командира совсем бесшумно спуститься не получилось, но ему повезло с моментом: как раз в это время на другом конце станции загудел локомотив. Несколько секунд — и мы все были рядом в соседнем междупутье, где никаких обходчиков не было. Мы пересчитались, отдышались, и я пошел на разведку.

Сначала был состав с цистернами, потом два пути с закрытыми и даже опломбированными крытыми вагонами. Но на четвертом пути я поднял глаза и похолодел.

Прямо передо мной стоял полувагон. Я поглядел на его рессоры и понял, что он пустой. И, судя по относительной чистоте, было понятно, что он не угольный. А по царапинам, следам и вмятинам у верхнего борта можно было предположить, что туда грузили что-то твердое, ржавое, сложной формы и часто имеющее болтающиеся снизу придатки. И грузили не очень аккуратно. Рядом в составе стояли еще несколько таких же полувагонов. А слева от меня была платформа. Тоже пустая, и за ней еще целый ряд других пустых платформ. Тоже с поцарапанными и помятыми бортами. Передо мной стоял тот самый Идеальный Лансиньский Металлоломный Порожняк, который сформировался в нашем с командиром воображении.

Я должен сказать, что именно тогда я в полной мере прочувствовал всю мощь предварительного планирования.

Я присел на корточки и повернулся в сторону космонавтов. Вагоны стояли удачно, так что я напрямую видел их. Я помахал руками, приглашая их ко мне, и для убедительности показал два поднятых больших пальца.

Пока космонавты двигались ко мне, я оглядел состав внимательнее, и обнаружил еще более интересную подробность. Три платформы рядом с нами были пустыми, но дальше стояли еще платформы, которые уже пустыми не были. Там стояли какие-то тяжелые машины, закрытые тентами из грубой синтетической ткани, по силуэту похожие на экскаваторы. В принципе, это тоже подходило под образ Ланьсиньского Металлоломного Порожняка — развалины ведь чем-то разгребать надо, да и сами железяки таскать.

Командир выразил сомнение, сказав, что технику, наверное, могут осматривать на станциях. А что порожняки не осматривали, так понятно, что их осматривать.

Но тетя Лена развеяла его сомнение, показав, что крепления тентов опломбированы пластиковыми стяжками с ярко-красными бирками. Теперь сомнения возникли у меня. Но тетя Лена сказала, что ей надо время подумать, но вообще-то она такую конструкцию пломбы знает. И надо только убедиться, что за двести лет земляне не придумали к ней улучшений. И вообще, пираты мы или кто?

Операция заняла у нее больше времени, чем вскрытие подъездной двери в Барнауле, но также завершилась успехом. Мы загрузились, тетя Лена защелкнула пломбу, и мы стали ждать отправления.

Должен сказать, что этот перегон в опломбированном вагоне был самой некомфортной частью нашего путешествия. Хотя, однако, и самой безопасной. Между колесами экскаватора было тесно, а днем, когда тент прогрелся на солнце, стало еще и душно. Единственным каналом получения информации о внешнем мире была камера на щупе, но ей нельзя было пользоваться постоянно: у планшета садились батареи. Еду и воду мы решили экономить — не только потому, что они могли потребоваться дальше в пути, но и потому, что неясно было, как быть с туалетом.

Мы простояли несколько часов. Потом к нам все-таки прицепили еще несколько вагонов и локомотив, и мы поехали. Поездку через город тетя Лена мониторила камерой, проколов дырку для щупа в самом тенте. Ведь нам надо было знать, через какой выход из города мы поедем, чтобы быстро переориентироваться, если поедем не туда.

Но поехали мы в нужную сторону. Мы проехали гигантский крытый терминал скоростной магистрали, проехали старый вокзал Урумчи Южный. А потом огни города исчезли, но, по инерционным датчикам планшета, мы продолжали ехать на юг. Нас отправили на Лансинь.

Стояла глубокая ночь, и космонавты снова назначили вахты, а я просто лег спать. Перевала Даваньчэн и туннеля под ним я не видел. Да и все равно через камеру в темноте много разглядеть не удалось бы.

К утру мы уже проехали Турфан. В саму котловину Лансинь не спускается, так и здесь бы я не смог ничего увидеть.

Днем, когда довольно темный водонепроницаемый тент стал нагреваться, обстановка стала совершенно невыносимой. Проблема была не только в жаре, но и в том, что тент стал пахнуть. Тетя Лена сопротивлялась, говоря, что многократное закрытие пломбы может ее повредить.

К полудню мы прошли оазис Хами с короткой остановкой на смену локомотива. После этого нам предстоял четырехсоткилометровый перегон через пустыню до Цзяюйгуаня. Мы все-таки решили выбраться. Это позволило бы нам нормально сходить в туалет, а также разложить солнечную батарею и подзарядить планшет.

Снаружи было тоже неприятно, но все-таки лучше, чем под тентом. Все вагоны, в которых мы ехали раньше, хоть как-то защищали нас от ветра и пыли, а тут мы буквально были открыты всем стихиям.

Дорога шла по пустынным предгорьям южного склона Богдо-Шаня. На юг, сколько хватало глаз, простиралась голая каменистая равнина. Я, кстати, так и не понял, считаются ли эти места частью пустыни Гоби. Но что тут пустыня, это совершенно точно.

Мы ехали по северной трассе древнего Великого Шелкового пути. Как раз здесь проходила караванная тропа от коридора Ганьсу до Турфана. Дальше на запад наш и Шелковый пути расходились. Шелковый путь никогда не сворачивал в Джунгарию из-за непроходимых Джунгарских ворот. Вместо этого, он выходил в Среднюю Азию через долину Или и современный Алматы. Другая ветвь шла по северному краю Таримской впадины до Кашгара, и дальше, через перевалы Памира, в Бактрию или Фергану. Был еще южный маршрут, вдоль южного края Таримской впадины, который соединялся с северным в Кашгаре.

Даже после казахских степей, пейзаж казался мне пугающим. На земле часто виднелись какие-то полукруглые образования, но я не мог понять, что это: кусты или просто камни. Во всяком случае, зеленых оттенков я не замечал. Но уже начался сентябрь, листья моли и облететь. Из других признаков жизни была только автомобильная колея вдоль насыпи, так называемая технологическая дорога. Да изредка можно было увидеть автомобильные следы, уходящие куда-то прямо в пустыню.

Кто и зачем тут ездил, кроме дорожной обслуги, я не могу себе представить. Ничего похожего на другие признаки жизни не было вообще. Как тут в древности проходили караваны, я тоже совершенно не представляю.

Командир тоже сказал, что местность кажется ему скорее марсианской, чем земной. Впрочем, сам он на Марсе не был, и никто из Пояса туда не высаживался. Технически такие возможности у космиков есть, но смысла в этом они не видят. Они несколько раз высаживали автоматические зонды, как в XXI столетии, но ничего интересного не нашли. Все, что есть на поверхности Марса, есть и на астероидах. Кроме азота, за которым все равно придется летать в аммиачный пояс.

У Марса есть только два достоинства по сравнению с Поясом. Первое — это большая близость к Солнцу, что позволило бы использовать солнечные батареи меньшей площади. Но на Марсе батареи могут работать только половину суток, и на Марсе пропорционально сильнее радиация. А для нормального фотосинтеза земных растений интенсивности света все равно не хватает.

Второе достоинство — это сила тяжести 0.378g. Чуть больше, чем принятые за стандарт в Поясе 0.3g. Но и это достоинство сомнительное. Как показало двухсотлетнее пребывание людей в Поясе, ничего страшного с человеческим организмом в таком тяготении не происходит. Они даже к Земле после этого адаптировались за три недели. Поэтому ради лишних 0.078g лезть в гравитационный колодец нету никакого смысла.

Зато в Поясе больше свободы передвижения, и есть углеродистая фракция, которую можно сразу использовать как сырье для биосинтеза или производства полимеров. И она даже содержит немного азота. А на Марсе большая часть углерода доступна в форме двуокиси, так что его надо еще восстанавливать.

Но, конечно, главной причиной было то, что станции орбитальных лифтов Кения, Эквадор, и недостроенного китайского лифта Калимантан, послужившие основой для колоний на Церере и Весте, были спроектированы для невесомости. И недостроенные ковчеги, которые космики забрали с собой, уходя с земной орбиты, тоже не очень-то подходили для высадки на планету. И даже оборудование для посадочных партий этих ковчегов было рассчитано на работу в плотной кислородной атмосфере, а никак не на Марсе.

Если счисление тети Лены нас не обманывало, к вечеру мы должны были достичь оазиса Цзяюйгуань, северо-западных ворот коридора Ганьсу.

Когда она это сказала, командир торжественно продекламировал:

Кто знает ночного тумана путь, знает его привал.

Проскачет он в сумерки Абазай, в Бонаире он встретит рассвет

И должен проехать близ форта Букло, другого пути ему нет.

Эту цитату, как мне показалось, я опознал. Разумеется, у нас в библиотеке был совсем другой перевод.

Коридор Ганьсу — это цепочка оазисов у северного подножия гор Циляньшань, известных также как хребет Рихтгофена. Устроены они по той же схеме, что и Джунгария, по которой мы вчера проезжали: реки стекают с гор, питают оазисы и исчезают в песках

Если бы мы нигде не застряли — а с товарняком это могло бы случиться запросто — к утру таким темпом мы должны были достичь города Цзинчан, расположенного у самого юго-восточного конца коридора. Это было ближайшей железнодорожной станцией к Минкинскому Монстру, который скрывался в песках пустыни Бадан-Джаран.

Мне еще почему-то хочется добавить: "А в конце пути их ждал дракон". Впрочем, я и правда представлял себе Монстра как что-то вроде дракона.

Минкинский монстр

Оазис кончился неожиданно, как будто кто-то провел линию по карте и обрезал зелень по этой линии. А может быть, так оно и было на самом деле. Граница была отмечена лесо— или, честно говоря, кустополосой, высаженной для защиты от наступающих под давлением ветра песков. А раз ее высаживали, значит, может быть, и планировали ее по карте. За этой полосой ни полей, ни садов не было — только песок, камни и редкие кочки травянистой растительности.

Так же неожиданно кончилась и дорога. Трасса, помеченная на доисходных картах как S212, была расчищена до границы оазиса, а дальше, за кустами, занесена песком.

Выяснилось, что с выбором машины они не ошиблись. Сначала командиру показалось, что джип увязает, но оказалось достаточно переключиться на первую передачу, и они поехали — не так уверенно, как по дороге, но гораздо быстрее, чем они могли бы двигаться пешком.

Через несколько сотен метров песчаный нанос кончился, и снова стала видна дорога. Покрытие было потрескавшимся и неровным, на многих неровностях руль болезненно бил по рукам. Вполне возможно, тут ничего не чинили со времен войны. Земляне говорили, что старые дороги, по которым никто не ездит, иногда сохраняются удивительно хорошо — особенно здесь, в пустыне, где сквозь полотно не прорастают кусты и деревья. Колеса причиняют гораздо больше ущерба, чем природа.

Командир переключился на вторую передачу (интересно, оно должно так скрежетать? Это машина неисправна или я что-то неправильно делаю? Судя по тому, как передернуло бортмеханика, звук был нештатным) и прибавил газу. Потом, проследив за стрелкой тахометра, переключился на третью. На этот раз командир попробовал отпустить сцепление чуть пораньше, и переключение прошло гораздо тише. Тряска и удары руля по рукам стали сильнее, но зато увеличился шанс оторваться от возможной погони.

На глаз, они ехали со скоростью существенно больше десяти метров в секунду. Командир печально посмотрел на спидометр, вздохнул и решил не напрягать мозги пересчетом этих дурацких земных километров в час в привычные единицы. Бортмеханик, видимо, проследила его взгляд:

— Игорь, меня Мпуди научил, как эту шкалу пересчитывать. — сказала она. — В часе три тысячи шестьсот секунд. Делишь на три и шесть, получаются метры в секунду.

— На три и шесть?

Командир еще раз посмотрел на спидометр. Он показывал шестьдесят пять. Шестьдесят пять делить на 3.6... Чуть меньше двадцати получается. Командир оглядел окрестности.

— Вроде, похоже на правду. — подтвердил он. — Лен, спасибо, конечно, но я в уме плохо считаю. Особенно когда пилотирую.

Насыпь дороги была довольно высоко поднята над уровнем грунта, поэтому песчаные заносы встречались реже, чем боялся командир, но чаще, чем ему хотелось бы. Пейзаж вокруг дороги был однообразным. Он казался командиру скорее марсианским, чем кометным или специфически земным. Пологие песчаные дюны сменялись каменистыми низинами или скалами-останцами. Лишь иногда можно было заметить признаки земной биосферы: поросшие травой кочки или кусты.

* * *

Железная дорога не проходит через Миньцинь. Но космонавтам в сам этот город и не нужно было. Минкинский Монстр получил свое название по ближайшему более-менее крупному населенному пункту. Сам стартовый комплекс располагался в пустыне в сотне километров от городов.

Две станции Лансиня находились на примерно одинаковом расстоянии от Монстра — Чжанъе и Цзинчан. Космонавты выбрали вторую из них, предполагая, что в более маленьком городе полиция менее организованная, и вероятность далеко уехать на угнанной машине будет выше.

Доехали они очень удачно, перед рассветом, когда улицы были еще пустынны. Цзинчан даже до войны был небольшим городом по китайским меркам. Главным промышленным предприятием был горно-обогатительный комбинат. Но после войны добыча руд на Земле практически прекратилась: развалины мегаполисов были гораздо более легким источником железа и цветных металлов.

Конечно, сразу после войны через коридор Ганьсу прошел поток беженцев с Великой Китайской равнины. Но прокормиться этим людям тут было нечем. Как вычитал Мишка в земной Сети, город сильно пострадал от голодных бунтов и попыток их усмирения.

Но почва оазиса сохранила плодородность. Население, в конце концов, примерно вернулось к довоенному уровню, а в сельской местности даже чуть подросло. Город худо-плохо, но отстроился.

За все время пребывания в оазисе, космонавты не видели ничего похожего на довоенные постройки — ни в виде целых зданий, ни даже в виде руин. Разве что, некоторые дома выглядели непохожими на другие. По более высоким потолкам и более широким, чем у соседей, интервалам между окнами можно было предположить, что они построены с использованием каркасов или стен довоенных развалин.

Не везде можно было найти даже следы довоенной планировки. В целом, город был похож на фотографии китайских провинций до экономического чуда: глинобитные домишки с серой от копоти облезающей штукатуркой, узкие улицы, нависающие над ними вторые этажи, закрытые на ночь лавки и магазинчики, белье на веревках, натянутых поперек улицы... Бортмеханик что-то сказала про итальянский неореализм.

Вывески лавок не отличались большим разнообразием: лапша навынос, салон красоты, целебные травы, довоенные запчасти. Судя по количеству вывесок последнего типа, продажа запчастей и ремонт довоенной техники были популярным занятием, почти как похоронные бюро в Старгороде.

Даже сейчас, когда лавки были закрыты, на улицах было много сильных и, по большей части, неприятных запахов. Но явного запаха дерьма командир не заметил — видимо, довоенные канализацию и водопровод все-таки удалось сохранить в рабочем состоянии.

Космонавты двигались по городу более или менее наугад, пытаясь найти какой-нибудь автопарк или хотя бы стоянку, где можно было бы разжиться автотранспортом. Вскоре им повезло. Они заметили припаркованный джип с широкими шинами низкого давления, очевидно предназначенный для передвижения по пескам. Короткий осмотр показал, что бак машины залит почти полностью, и в грузовом отсеке есть еще большая канистра.

Мишка заохал было, что же мы с ним будем делать, но бортмеханик сказала — "В конце концов, пираты мы или кто?". Водительская дверца была защищена механическим замком, который бортмеханик вскрыла за несколько секунд, чуть ли не быстрее, чем его можно было бы открыть ключом. Канистра оказалась полной. Ничего лучше желать и не приходилось. Бортмеханик замкнула провода под приборной панелью, поршневой мотор аппарата затарахтел, путешественники быстро влезли в пассажирский отсек и поехали.

Солнце поднималось над горизонтом, но признаков жары, которой обычно пугают при описаниях земных пустынь, не чувствовалось. Гоби — одна из самых северных пустынь Земли, да к тому же она поднята на 1200 метров над уровнем моря. Настоящая жара тут бывает только летом, а сейчас стоял сентябрь.

Солнце стояло уже довольно высоко, когда проградно показалась возвышенность с крутыми склонами. Командир насмотрелся настоящих гор из поезда, и уже не был уверен, можно ли это назвать горами. Может быть, правильнее сказать, что это холмы или скальники?

Бортмеханик, исполнявшая обязанности штурмана, посмотрела на свой планшет.

— Командир! — сказала она. — Нужно решение.

— По поводу? — спросил командир, не отрывая глаз от дороги.

— Дорога дальше идет через развалины поселка, и, на самом деле, делает небольшой крюк. Судя по фоткам, можно срезать через пустыню. И Йинджи Ган то же самое говорил, там глины и солончаки.

— По пустыне как-то страшновато. По дороге я как-то еще приспособился...

— А в развалинах могут быть люди. И нам все равно придется ехать через пустыню, причем через пески. Там-то дорогу занесло по всей длине.

— Люди... — задумчиво сказал командир. — Люди — это аргумент. — командир по привычке поискал на приборной панели автопилот. — Подожди, я остановлю этот пепелац.

Командир отпустил педаль газа, потом, посмотрев под приборную доску, переставил ногу на тормоз и осторожно нажал. Эффект показался ему неубедительным, и он нажал сильнее. Раздался скрип, и машину повело нормально. Перегрузка потянула его вперед. Он невольно уперся руками в руль, и по наклону горизонта увидел, что машину ведет не только нормально, но и по тангажу.

Первая мысль была, что он сам дал штурвал на пикирование, и командир чуть не запаниковал. Потом он вспомнил, как деревенские, учившие его водить, предупреждали не тормозить слишком сильно, особенно на рыхлом грунте, потому что может "занести". Видимо, это и был "занос". Командир отпустил педаль, и управляемость, вроде бы, восстановилась. Восстановилась и ориентация по тангажу.

Бортмеханика тоже чуть не выдернуло из кресла, так что ей пришлось выставить руки и схватиться за кокпит. Судя по звукам и толчкам, Мишка на хвостовом сиденье тоже вынужден был хвататься за оборудование кабины, чтобы удержаться.

Бортмеханик тактично дождалась момента, когда командир восстановит контроль над аппаратом, и сказала:

— Игорь, аккуратнее же надо.

— Да я, в общем... кто ж знал, что тут такая нелинейность... — извиняющимся тоном сказал командир.

Машина продолжала катиться по дороге. Командир снова нажал на тормоз и покачал педаль ногой, пытаясь поймать положение, когда ускорение было уже ощутимым, но скрипа и "заноса" не было. Пока он этим занимался, машина совсем остановилась. Командир поискал взглядом ручку стояночного тормоза, нашел и вытянул ее. Потом он отпустил руль и откинулся на спинку кресла. Мышцы предплечий болели от непривычной нагрузки. Мотор продолжал тарахтеть на холостом ходу. Бортмеханик шунтировала ключ зажигания, когда они угоняли машину, поэтому штатно выключить его было невозможно.

— Устал? — заботливо спросила бортмеханик. — Может, я сяду?

— Наверное, сядь. — сказал командир. — Если я правильно помню карту, мы проехали примерно полдороги. Впрочем, дальше бездорожье, наверное, тяжелее будет. Ладно, садись, потом по обстановке снова поменяемся. Только это... давай сначала решение. Где там ты предлагаешь срезать?

Бортмеханик показала планшет. Она время от времени обновляла расчетное положение машины, ориентируясь по счетчику на панели спидометра. На спутниковых фотографиях была видна плоская, как стол, равнина с белесыми разводами на грунте. Командир включил наложение доисходных дорог. По расстоянию, "срезать" получалось не так уж много. Главный профит получался именно в том, что они объезжали поселок. Пожав плечами, командир согласился "срезать".

Вместе с бортмехаником они вышли из машины и оценили наклон насыпи, форму ее подножия, высоту днища над грунтом и положение центра тяжести аппарата. В доисходных книгах упоминались какие-то "кюветы", но под насыпью ничего подобного не обнаружилось — либо здесь, в пустыне, их не строили, либо их занесло песком. Природный грунт вокруг дороги был ровным, как показалось командиру, даже ровнее дороги, и довольно плотным. Во всяком случае, ноги в нем не увязали так, как в песке.

Вроде бы, получалось, что физически съехать можно, вопрос только в том, как поведут себя тормоза на крутом спуске. Особенно учитывая склонность аппарата реагировать на тормоз тангажем.

Как более опытный водитель, командир взялся спустить машину с насыпи. Насыпь была не больше метра высотой, так что командир решил попробовать вовсе не тормозить. На всякий случай, он выгнал бортмеханика и Мишку из машины, переключился на первую передачу и покатился.

Съехать получилось легче, чем командир боялся. В какой-то момент ему показалось, что машина неуправляемо разгоняется, но до низа было уже совсем немного. У основания насыпи машина, вопреки интуиции, подпрыгнула, но пришла в горизонт. Командир погасил скорость тормозом, вылез и замахал руками. Его спутники сбежали с насыпи, бортмеханик села за руль, командир пересел в правое кресло, взял планшет, и они поехали.

По солончаку машина все-таки шла тяжелее, чем по дороге. Хотя трясло ее, как показалось командиру, немного меньше. Бортмеханик пыталась было переключиться на третью передачу, но скорость и показания тахометра упали, хотя она и пыталась выжимать газ.

Добыть земной магнитный компас у них не получилось: у рыбаков на Байкале они были, но только лодочные, довольно большие и очень неудобные в путешествии. Как показало путешествие на поезде, инерционное счисление в планшете было не очень точным, особенно в условиях вибраций и частых знакопеременных перегрузок. Поэтому использовать планшет для ориентации, не калибруя его по другим данным, было опасно. Судя по карте, расстояние до следующей дороги было небольшим, всего 12 километров, так что они решили ехать, визуально ориентируясь по Солнцу. Другим ориентиром были возвышенности на горизонте, которые сейчас они оставили в антинормальном направлении.

За полторы килосекунды они преодолели солончак и перед ними возникла насыпь дороги, которая на старых картах обозначалась S317. Бортмеханик попыталась заехать на нее с ходу, переключившись перед самым подножием на "пониженную" передачу. Примерно полметра высоты ей удалось набрать по инерции, но, когда она выжала газ, машину повело по рысканию, как при "заносе". Хотя тахометр и показывал высокие обороты, но машина не ехала, ее тащило куда-то вбок. После нескольких секунд бортмеханик сдалась и отпустила сцепление. Машина скатилась к подножию насыпи.

Бортмеханик не успела сформулировать вопрос, когда Мишка сказал:

— Вроде, тут лебедка должна быть. Мне показалось, я ее видел.

— Какая еще лебедка? — подпрыгнула бортмеханик.

Мишка объяснил. Бортмеханик выскочила наружу, подбежала к носовой части аппарата и радостно помахала руками: видимо, лебедка действительно присутствовала.

В грузовом отсеке нашлась лопата с металлической рукояткой, которую решили попробовать в качестве якоря. Командир поднялся на насыпь с лопатой и тросом, воткнул лопату в трещину в дорожном покрытии и махнул рукой. Бортмеханик нажала тумблер на лебедке, и мотор зажужжал, натягивая трос. Лопата угрожающе наклонилась. Командир схватился за дальний конец рукоятки и уперся ногой в полотно лопаты, вгоняя его поглубже в грунт. Трос натянулся, и машина медленно поехала вверх по насыпи. Бортмеханик шла впереди, чтобы вовремя выключить лебедку.

Подъем прошел на удивление штатно. Осталось только решить, куда ехать дальше.

Точных данных о координатах у них не было, а счисление положения по счетчику под спидометром опиралось на целый ряд сомнительных допущений. Командир с бортмехаником некоторое время осматривали местность, пытаясь привязать окружающие возвышенности, низины и оттенки грунта к цветовым пятнам на спутниковых снимках в планшете.

Складывалось впечатление, что до сворота на дорогу к Монстру им надо проехать около десяти километров на запад. Решено было проехать это расстояние и еще два километра, отмеряя их по счетчику, и, если сворот не найдется, попробовать снова привязаться к местности. Рабочего тела для двигателя у них было, вроде бы, с запасом, так что они могли и вернуться вдоль дороги, ничем особенно не рискуя. По рассказам Йинджи Гана и по картам получалось, что развилок на дорогах в этой пустыне почти не было, так что шансы заблудиться были невелики.

Бортмеханик села было за руль, но испугалась, что не сможет развернуться (машина стояла поперек дороги). Командир развернул аппарат, они поменялись местами и двинулись.

Счисление, несмотря на всю шаткость оснований, их не обмануло. Через девять с половиной километров по счетчику они увидели вторую насыпь, уходящую антинормально от дороги. Бортмеханик испугалась круто поворачивать на крейсерской скорости, начала тормозить, но не рассчитала и этот маневр, и проехала поворот вовсе. Командиру снова пришлось садиться за руль, искать по иероглифам на рукоятке ретроградный ход и разворачиваться. Потом они решили, что пока продолжается дорога, то поведет бортмеханик, а когда начнутся песчаные заносы, ее сменит командир.

Через двадцать километров характер местности начал меняться. Глинистые и каменистые равнины сменились песками, а впереди замаячили песчаные холмы необычного вида, вроде бы похожие по форме на дюны, но гораздо более высокие и с гораздо более крутыми склонами. Дорогу пересек песчаный занос, потом еще один. Судя по спутниковым снимкам, дальше дорога терялась в песках полностью.

— Как же мы дальше поедем? — забеспокоился Мишка, узнав об этом.

— Ну, придется по рельефу ориентироваться. — пожал плечами капитан.

— Но это же дюны... они же движутся! — еще больше испугался Мишка.

— Эти нет. — успокоил его капитан. — Это пустыня Бадан Джаран. Сверху песок сухой, но в глубине он влажный и пропитанный отложениями солей. Эти дюны не движутся уже много сотен лет, говорят, даже тысячи. Насчет сотен я уверен, мы накладывали доисходные и современные снимки. Поэтому же и Монстра не занесло.

По карте, им оставалось не более тридцати километров до КПП и не более пятидесяти — это если по прямой — до самого Монстра. Дорога, отмеченная на старых картах, шла не совсем прямо, изгибаясь между дюнами. Решили ехать вдоль этой трассы — наверное, те, кто клал дорогу, думали, как удобнее проехать.

Как и договаривались, командир пересел за руль. Сплошные пески оказались тяжелым испытанием и для машины, и для неопытного водителя. Удавалось двигаться только на первой передаче, а иногда приходилось переключаться и на пониженную, и тогда скорость падала до почти совсем пешеходной. Командира больше расстроила не снизившаяся средняя скорость, а резко выросший расход рабочего тела (горючего, поправил он себя) на километр. Он вспомнил идею ехать на лошадях, а потом и причины, по которым они эту идею отвергли.

Но и скорость передвижения тоже упала очень значительно. Мало того, что машина не могла сколько-нибудь прилично разогнаться, им еще приходилось часто останавливаться чтобы привязаться к местности. Время отнимали не только остановки, но и долгие споры, правда ли эта дюна похожа на вот эту тень на снимке. Командира эти споры раздражали, но опасность ошибиться и заблудиться казалась ему более существенной.

Температура воздуха оставалась вполне комфортабельной, немногим выше двадцати градусов Цельсия. Но песок и освещенные Солнцем панели автомобиля весьма ощутимо нагревались.

Сто двадцать километров от города Цзинчан до границы песков Бадан Джаран они преодолели за четырнадцать килосекунд, от рассвета еще до полудня. А астрономический полдень их настиг среди дюн, в тридцати километрах от цели. Командир чувствовал себя совершенно вымотанным.

По плану, в пустыне они предполагали питаться сублимированными концентратами, разведенными холодной водой — инструкция такое допускала, ведь на аварийном корабле тоже может быть негде подогреть воду. К счастью, в машине обнаружилось устройство, которое Мишка опознал как газовую плитку, и небольшой красный баллон с надписью 丙烷－丁烷.

Космонавты испугались манипулировать горючими газами в кислородной атмосфере, но Мишка уверенно подключил баллон, чиркнул спичкой, покрутил вентиль — и вокруг конфорки засветился венчик синего пламени. Они вскипятили воду, развели концентраты. Получился почти нормальный обед.

После обеда дело пошло легче. В долине между дюнами они нашли солончак, по которому удалось проехаться с ветерком. Командир удивился, почему дорогу не проложили через солончак — судя по карте, она шла вдоль его края, у самого подножия дюн. Бортмеханик предположила, что по весне тут озеро, пересыхающее летом. Потом они увидели и настоящее озеро, даже с зарослями вдоль берегов, потом еще одно. Мишка предложил остановиться и набрать воды, но вода оказалась соленой.

Озера были ориентиром, но не очень надежным: спутниковые снимки показывали, что дальше почти в каждой долинке между дюнами есть озеро. Они различались размером и формой, но при взгляде с уровня воды определить форму озера довольно сложно.

Дюны по сторонам дороги поднимались все выше, а склоны их становились все круче, так что от подножий они выглядели как настоящие горы — хотя по картам рельефа здесь не было высот больше 500 метров от среднего уровня воды в озерах.

Вскоре обнаружился и несомненный признак, что они на верном пути: они увидели забор из нескольких рядов колючей проволоки, пересекавший долину и карабкавшийся по склонам. Прямо по курсу можно было разглядеть развалины каких-то домиков с навесами, похожих на контрольно-пропускной пункт. Сходство подтверждалось и обилием дорожных знаков — переносимый ветром песок сбил с них всю краску, но, судя по форме металлических пластин, преобладали знаки предупреждающие и запрещающие. Над одним навесом можно было заметить пентаграмму из погнутых металлических стержней

Проезд через КПП был перегорожен наполовину занесенными песком ежами с колючей проволокой. И металлические стержни самих ежей, и проволока потемнели от окисления, но признаков настоящего ржавения заметно не было.

Сначала они все втроем попытались раскопать один из ежей и отодвинуть его, но он сидел в песке слишком глубоко. Пришлось подключить лебедку джипа, и только тогда упрямую металлоконструкцию удалось переместить.

Космонавты привязали положение к карте. Счисление по счетчику дало ошибку больше пяти километров — то ли колеса машины в песке пробуксовывали, то ли они петляли сильнее, чем дорога, то ли просто счетчик был неправильно откалиброван.

Дорога шла по узкой изгибающейся долине, постепенно сужающейся и становящейся похожей на ущелье. Внезапно за поворотом долина резко расширилась и перед ними раскрылся, как показалось сначала, целый город — промышленные или складские корпуса, козловые краны, а за ними — ряды домиков с окнами, похожие на жилые и административные здания. Виднелись даже белые скелеты засохших деревьев.

Все сооружения выглядели очень плохо: стены покосились, сэндвич-панели вздулись, краска облезла, декоративный верхний слой полопался, стекол почти нигде не было. У многих корпусов были сорваны крыши.

Как рассказывал Йинджи Ган, создатели Монстра просто засыпали озеро гравием, подняв насыпь на метр над летним уровнем воды. Получилась большая ровная площадка, пригодная для строительства, пусть и не очень капитального.

Пустыня уже всерьез взялась за захват этой территории. Дома на восточной окраине были засыпаны по самые окна и даже чуть выше. Но до центральной улицы песок еще не добрался. Под колеса автомобиля снова легло твердое, хотя местами потрескавшееся или вспученное, дорожное покрытие.

Командир прибавил газа и переключил передачу. Они быстро проскочили поселок монтажников. Внезапно твердое покрытие кончилось. Нормально от дороги возвышались развалины огромного сборочного корпуса с сорванной крышей и воротами. От этого корпуса дальше на север шла широченная, раз в десять шире обычной дороги, насыпь, покрытая утрамбованным гравием. Отсюда к стартовой площадке ходили гигантские гусеничные транспортеры, перевозившие крупные модули Монстра к месту окончательной сборки.

Дальше заблудиться было уже невозможно. Песок легко засыпал автомобильные дороги, но краулервэй пустыне был не по силам. Командир хотел было посадить за руль бортмеханика, но потом решил преодолеть последний участок пути сам.

После того, как по краулервэю последний раз прошелся грейдер, его два столетия не касалось колесо ни одного транспортного средства. Командир боялся, что будет много вспучиваний, но, видимо, дренаж под полотном был сделан качественно, поэтому все эти столетия насыпь оставалась сухой. Машина шла легко и ровно, как по отремонтированной дороге в оазисе.

Командир прибавил газу, потом еще. Машина разогналась так, что пришлось включить четвертую передачу. Помня предпосылку к летному происшествию при торможении, командир не рискнул набирать скорость больше семидесяти двух единиц спидометра.

Краулервэй плавно изгибался, обходя подножия дюн. Они пересекли еще два забора из колючей проволоки. Оба прерывались по краям насыпи, без всяких там КПП.

Они провели в пути чуть меньше двух килосекунд, когда дюны вновь расступились. Перед ними открылась еще одна широкая котловина, в дальнем конце которой возвышалось гигантское и кажущееся бесформенным сооружение, закрытое от метелей и песчаных бурь покоробившимися пластиковыми панелями.

Командир аккуратно нажал на тормоз, готовясь отпустить его при первых признаках "заноса". Машина медленно остановилась. Командир выдохнул:

— Вот он, красавец. Мы приехали.

И бортмеханик, и Мишка глядели на Монстра, приоткрыв рты. Первым нарушил молчание Мишка:

— Что это???

— "猎户". "Охотник", если переводить дословно. Известен также как Минкинский Монстр.

— Это звездолет???

— Нет, конечно. — усмехнулся командир. — Это всего лишь штуковина, при помощи которой китайцы надеялись построить орбитальный лифт. После Первого Джихада, когда латинскому союзу и арабам разрешили строить ковчеги, китайцы обиделись, что им дают недостаточно квоты на лифте Кения. И взялись строить свой лифт, в Индонезии, на Калимантане. А чтобы построить лифт, нужно поднять на геостационарную орбиту довольно много груза. И вот они решили поднять этот груз этой штукой.

— То есть это просто орбитальная ракета???

— Ну, строго говоря да. — снова усмехнулся командир. — Но, как было сказано в одной доисходной книжке, оказавшись на околоземной орбите, ты на полпути куда угодно. Как оказалось, даже на полпути к звездам. Если мы сможем оторвать эту штуку от Земли... двигатели нашего корабля вряд ли удастся починить после посадки и пребывания под водой. А эта штука сможет дотащить нас не только до геостационара, но и до любой точки Пояса.

— Может быть даже по брахистохроне. Ну, во всяком случае, если забрать все, то дельта-вэ хватит на весьма высокоэнергетический трансфер. — вставила реплику бортмеханик.

— Зачем нам брахистохрона? Ты лучше прикинь, сколько у нас должно остаться, если мы пойдем до Цереры гоманом. Когда мы долетим, мы будем самыми богатыми людьми в Поясе. То есть буквально. Если делить поровну, то каждый из нас, считая груз, будет богаче периодического ВВП всего королевства Церера!

— Игорь, ты серьезно? — в глазах бортмеханика читалась смесь удивления и священного ужаса.

— Нет, конечно. У нас же нет жилого отсека, и жизнеобеспечение корвета не в лучшем состоянии. Так что лучше лететь побыстрее. Даже, наверное, когда взлетим, стоит попросить, чтобы нас перехватили по дороге парой буксиров.

— На таком трансфере не особенно-то перехватишь. — скептически сказала бортмеханик. Командир не стал возражать.

— Но почему же эту штуку так и не запустили? — не успокаивался Мишка.

— Ну, когда Комитет Исхода осознал, что именно китайцы строят... Кончилось тем, что им разрешили вывезти все эти катушки на лифте Кения, лишь бы они эту штуку не запускали.

— Но почему никто на Земле про это не знает?

— Я думаю, все-таки знало или догадывалось довольно много народу. От спутников такое строительство не скроешь. Но ведь это была именно демонстрация, предназначенная тем, у кого были спутники. Вообще, один из самых больших рисков для нас сейчас — что эта штука и не должна была взлететь. Что это был чистый блеф, рассчитанный на Комитет. А остальные... Китайское правительство тогда имело достаточно централизованную экономику и достаточно большие бюджеты, чтобы затевать безумные проекты такого масштаба в тайне от основной массы собственного населения. Тем более, что про планы строительства лифта и верфи они заявляли открыто, а там масштабы расходов и заказов гораздо больше. Местные жители считали, что тут строится военный объект. Заказы на компоненты были распределены не только по Китаю, но и, практически, по всему миру. Людей, которые точно знали, что именно строится здесь... Да, их было довольно много. Но многие из них улетели вторым рейсом "Хирона" на Альфу Центавра или остались у нас, в Поясе. Остальные... ну, правительство КНР практически в полном составе погибло при Пекинской Атаке в самом начале Второго Джихада. Те же, кто лишь догадывался, но не знал точно... я думаю, во время самого Джихада им было просто не до того. А потом, наверное, многие думали, чего я сюда поеду, тут, наверное, давно уже все разграбили. Тем более, сразу после Джихада, как я понимаю, Земля была не очень удобна для путешествий.

— Но почему же никто за двести лет так и не проехал по этой дороге???

— Миш, как ты знаешь, после Второго Джихада на этой планете осталось множество дорог, ведущих из ниоткуда в никуда. По всем не наездишься. Так что как раз в этом ничего особо удивительного нету. Ну что, экипаж? Мы сразу полезем наверх, или это дело сначала надо заесть и запить?

— Мне кажется, лучше сразу наверх. — сказала бортмеханик. — Надо связаться с нашими, пока и Солнце, и Луна над горизонтом.

— Аргумент. А долго они еще будет над горизонтом?

— Если Мпуди не напортачил с расчетами... — бортмеханик открыла на планшете другое окно — то Солнце еще килосекунд восемь. Лимитирующий фактор как раз оно, Луна-то еще меридиан не прошла. И лучше поторопиться, вряд ли у этой штуки живы аккумуляторы. А передатчик жрет много.

— Тоже аргумент. Ну ладно, поехали.

Большая часть площади котловины была занята озером. Насыпь краулервэя пересекала это озеро почти посередине. Ближе к стартовой площадке, насыпь расширялась. Там были видны развалины каких-то времянок и стояли оба краулера. Кроме гусеничных платформ там были два огромных (но не очень больших по сравнению с платформами) гусеничных крана и какая-то техника помельче размером, в основном несамоходная.

Краулеры, судя по виду, пытались ставить на консервацию — гусеничные блоки были затянуты выцветшими и порванными в некоторых местах тентами. Транспортеры стояли цугом, один за другим, и на их платформах лежал последний груз, который они привезли к месту монтажа: домкратная платформа, на которой должны были поднимать полезную нагрузку.

Командир подогнал джип к самому основанию башен обслуживания, туда, где по чертежам Йинджи Гана располагался один из входов. Он поставил машину на ручник и попросил механика разорвать провода зажигания. Она сделала это с удивительной ловкостью, искры даже не было видно.

Двигатель затих, и стал слышен странный низкочастотный звук, похожий на далекий гул турбореактивного самолета — но равномерный, что было бы невозможно, если бы самолет летел, даже и где-то вдали. Тон звука слегка менялся со временем, что делало его даже немного мелодичным. Видимо, это и было "пение дюн", о котором командир читал в старых книгах.

Путешественники вышли из машины. Прямо перед ними, в точном соответствии с чертежами, была дверь. По проекту, эта дверь была заперта на электромагнитный замок, открывающийся бэйджиком. Но сейчас весь комплекс был обесточен, и дверь открылась без сопротивления. Космонавты заготовили фонари, но свет проникал внутрь сооружения через многочисленные окна и щели между панелями стен, так что командир решил поберечь батареи.

Внутри башня обслуживания выглядела менее разрушенной, чем снаружи. На металлоконструкциях даже сохранилась краска. Только неясно было, изначально ли она имела такой тошнотворный оттенок, или это результат многолетнего окисления и разложения. Ощущение тошнотворности усугублялось и запахом, происхождения которого командир объяснить с ходу не мог — скорее всего, это пахли разлагающиеся краски и пластмассы.

Судя по чертежам и комментариям к ним, нижние ярусы башни использовались как хозяйственные и административные помещения. Все пространство яруса было разгорожено на лабиринт клетушек и коридоров, там были склады разного оборудования и хлама, бытовки для рабочих, даже столовая с кухней.

Все это путешественников не интересовало. Разве что, позже, там можно было бы попытаться найти недостающую запчасть или что-то, из чего можно сымпровизировать замену. Им предстояло подняться на отметку 45, на высоту пятнадцатиэтажного дома, где были расположены компьютеры и навигационные системы Монстра.

Первые двадцать метров можно было подниматься по наклонным лестницам, похожим на подъезд дома, в котором они ночевали в Барнауле. Лестница шла вдоль внешней стены башни и освещалась многочисленными окнами, так что фонари снова не потребовались.

Выше двадцатой отметки, конструкция ферм резко изменилась. Здесь каждый ярус представлял собой открытое пространство, через которое проходили вертикальные и наклонные несущие колонны. К некоторым колоннам были прикреплены кабельные колодцы. В остальном, пространство яруса было пустынным, видны были лишь отдельные шкафы или передвижные стойки с оборудованием. В центре яруса был виден затянутый консервационной стеклотканью корпус Монстра.

Конструкция лестницы на этих ярусах тоже изменилась. Теперь ярусы были соединены между собой только лифтовыми шахтами и вертикальными трапами. Карабкаться по ним в земном тяготении было тяжело, поэтому почти на каждом этаже приходилось делать передышку.

С каждым ярусом площадь помещения уменьшалась, несущие балки становились тоньше и меньше числом, а брошенного оборудования и инструментов становилось все больше.

Наконец, они достигли высоты 45 метров. Чертежи указывали, что именно здесь находятся разъемы для подключения наземных контрольно-диагностических систем к компьютерам корабля. Планировка яруса это подтверждала: один из кабельных колодцев заканчивался именно здесь, и от него толстый жгут кабелей шел к передвижной стойке на направляющих. Сама стойка была отодвинута от корпуса Монстра, но ее положение и высота разъемов не оставляли сомнений, где именно они должны были подключаться.

Сверившись с чертежами еще раз, командир достал нож и примерился к стеклоткани. Самым сложным оказалось пробить в ткани дырку, дальше дело пошло легче. Он вскрыл верхний слой по контуру люка с небольшим запасом, потом аккуратно, чтобы не поцарапать корпус, надрезал внутренний слой пенополиэтилена. Чертежи и описания не обманывали. За слоями консервационной ткани стала видна белая краска корпуса и отмеченный желтой каймой люк.

Командир повернул фиксатор по стрелке, потянул за рукоятку. Люк с неожиданной легкостью открылся, и за ним обнаружились, в точном соответствии с чертежами, гнезда разъемов: кабели питания и цифровые интерфейсы.

Командир отошел, освобождая путь бортмеханику. Пока командир сражался со стеклотканью, она уже успела достать из котомки свое оборудование — тестер, электрический и оптический рефлектометры.

Командиру нравилось смотреть, как она работает — в принципе, со шпаргалкой он мог бы сделать все те же операции и сам, но у него это заняло бы гораздо больше времени. Ее руки танцевали над разъемами, подключая и отключая контакты.

Бортмеханику, впрочем, наблюдение удовольствия не доставляло. Закончив с проверкой сопротивления очередного кабеля, она пробурчала что-то насчет трех вещей, на которые можно смотреть не отрываясь, и уже более внятно сказала:

— Чем пялиться, помог бы лучше.

— Чем? — спросил командир.

— Парус повесьте. Мне скоро уже питание потребуется.

— Слушаюсь. — сказал командир.

Парус, точнее, свернутый лоскут синего паруса из запчастей корвета, лежал в той же котомке. Командир позвал Мишку и они, разматывая за собой кабель, пошли к юго-западной стороне башни, которая была освещена Солнцем. Командир попытался выбить окно рукой, но помутневший пластик оказался довольно упругим. Тогда он спросил Мишку, есть ли у того нож (нож нашелся), достал свой мультитул и они довольно быстро отковыряли остекление от рамы.

Сначала командир просто хотел прилепить парус к внешней стене башни скотчем, но сообразил, что длины рук ему не хватит. К тому же, скотч, наверное, плохо держался бы на покрытой пылью поверхности разлагающегося пластика. Мишка осознал проблему и побежал по этажу в поисках чего-то достаточно прочного и длинного. Вскоре он вернулся, неся открученный от какого-то ограждения металлический стержень и длинный кусок тонкого кабеля, который командир предварительно классифицировал как витую пару шестой или седьмой категории.

Они закрепили парус на палке скотчем, привязали к концам палки кабель, на всякий случай укрепив места связки тем же скотчем — бежать вниз и подбирать упавший парус было бы весьма нежелательно — и вывесили получившуюся конструкцию, похожую на хоругвь, за окно. Оказалось, что парус полощет на ветру. Пришлось утяжелить его нижний край найденными тут же на этаже болтами и гайками. Теперь парус слегка постукивал гайками по стенке, но висел устойчиво.

Командир отряхнул руки и пошел докладывать об успехе. Бортмеханик быстро проверила напряжение на концах кабеля, кивнула головой и снова погрузилась в проверку сопротивлений.

— Каков статус? — спросил командир.

— Входные сопротивления штатные или близко к тому. — не оборачиваясь, сказала бортмеханик. — Возможно, Йинджи Ган был прав. Здесь сухо, коррозия развивается медленно, поэтому шанс его оживить... — она отошла на шаг, встряхнула плечами (похоже, у нее затекли руки, все-таки не так уж хорошо они адаптировались к тяготению) — Короче, сейчас попробуем.

Она достала из котомки изготовленный Мпуди переходник от интерфейса консоли Монстра к ее планшету, подключила его к разъему в теле корабля. Потом подключила кабель от паруса к стабилизатору напряжения и взяла кабель с двумя щупами на выходе стабилизатора:

— Ну, Финагл нам в помощь

Она воткнула щупы в разъем питания и щелкнула тумблером на стабилизаторе. Командир подошел поближе, чтобы видеть экран планшета. Несколько секунд ничего не происходило, потом на переходнике замигали светодиоды, а на экране планшета открылось черное окошко. Еще пара секунд — и в окошке замелькали строки иероглифов со вставками цифр.

— Грузится! — выдохнула бортмеханик.

— Это главный компьютер корабля? — с надеждой спросил Мишка.

— Нет, это всего лишь монитор контрольно-диагностической системы. Но... Как минимум, у нас есть инструменты для оценки масштабов бедствия. Может, это... Игорь, может вы займетесь антенной?

Антенна располагалась на том же ярусе башни. Пришлось найти и подтащить стремянку, чтобы можно было добраться до всего периметра крышки отсека.

Корабль был рассчитан на несколько запусков, поэтому сбрасываемых крышек и обтекателей на пироболтах на нем не было. Отсек открывался и закрывался сервомоторами по команде бортового компьютера Командир с Мишкой очистили люк от защитных оболочек, потом пинками сбили три панели с внешней стены башни, освобождая пространство для раскрытия антенны.

Бортмеханик вышла из-за корпуса, посмотреть на результаты их деятельности. Судя по выражению лица, результаты ее удовлетворили:

— Ну что, часть электроники жива, попробуем движущиеся детали. Позиция к раскрытию, радиус три метра.

— Понял радиус три метра. — Командир потащил Мишку за руку в сторону от люка. — Позицию занял!

Бортмеханик к этому моменту уже скрылась за изгибом корпуса. Послышался ее голос:

— Команда, раскрываю антенну!

Раздалось жужжание сервомоторов. Применяющиеся на Земле машинные масла не пережили бы двести лет даже в благоприятном для консервации климате. Но механизмы корабля были рассчитаны на работу в вакууме, там применялись сухие смазки. Крышка отсека медленно поползла в сторону и со щелчком встала на фиксаторы. Зажужжал другой мотор, и из отсека выехала длинная штанга. Она разложилась вдвое, и дальняя от корпуса секция стала раскрываться вдоль оси, превращаясь в параболический цилиндр.

— Антенна вышла, раскрывается! — закричал командир.

— Телеметрия подтверждает. — послышался голос бортмеханика. — Проконтролируй наведение на Луну.

— Слушаюсь! — сказал командир, и, со словами — А где у нас Луна-то? — полез в карман за планшетом.

— Да вон же она! — ткнул рукой Мишка.

— Где? — удивился командир, и, проследив за направлением мишкиной руки, смог сказать только. — Аполлонские катафоты!

Командир привык, что на Земле днем из небесных тел видно только Солнце. А сейчас, в указанном Мишкой направлении, над дюнами висел белесый силуэт растущей Луны, хорошо заметный на фоне голубого дневного неба. Приглядевшись, можно было даже разглядеть моря.

— Визуально, наведение штатное! — доложил командир.

— Ну, идите тогда сюда, я сейчас попробую включить передатчик.

Командир с Мишкой вернулись к бортмеханику. Черное окно на экране планшета сменилось какими-то меню с большими синими кнопками на белом фоне, с подписями иероглификой. Бортмеханик нажала на кнопку с надписью "收发两用机", потом пробежала по пунктам открывшегося подменю. На экране планшета открылось еще одно окно с индикатором мощности.

— Вроде, включился. — выдохнула бортмеханик.

— Они нас слышат? — взволнованно спросил Мишка.

— Сейчас мы это и выясним. — ответил командир. — Мы с грузом договорились, что он будет слушать весь световой день... а...

В окне индикатора мощности появился еще один столбик, только низкий и красного цвета. Бортмеханик включила микрофон планшета:

— Мобиль вызывает стабиль. Вашу несущую слышим, данные не идут. Моргни несущей, если нас слышишь.

— Он нас не слышит? — забеспокоился Мишка.

— Не знаю. Тут задержка пять секунд, раньше мы ничего... — пока командир говорил это, красный столбик на экране планшета исчез и сразу появился снова.

— Моргание подтверждаю. — сказала бортмеханик в микрофон. — Попробуй снизить модуляцию и увеличить FEC. Я бы хотела видеть Мпуди на цифровом канале. Боюсь, без него мы тут не справимся.

Красный столбик уровня сигнала моргнул еще раз, потом стал оранжевым, несколько раз даже моргнул зеленым

— Модуляцию слышу, данные не идут... два пакета прошло. Это предел? Один раз если да.

Через пять секунд напряженного ожидания, столбик снова моргнул, но так и остался оранжевым.

Командир огляделся.

— Лен, спроси его, он вообще Луну над горизонтом видит? Или ему гора закрывает?

— Понятно. Ты вообще Луну видишь?

Еще одна пятисекундная пауза, и столбик моргнул два раза.

— Понятно. Это значит нет? Гора закрывает, да?

Столбик моргнул один раз, и после паузы еще раз.

— Если мы тут не обсчитались, через пару килосекунд она должна взойти над горой. Может, попробуем пока морзянкой на частоте несущей пообщаться?

Столбик моргнул два раза.

— Поняла. Похоже, да, не стоит тут болтать по открытому каналу. В общем, мы доехали почти без приключений. Передатчик, как видите, ожил, то есть прогноз пока позитивный. Все одновременно включить у нас электричества не хватает. Я попробую включать питание по подсистемам. Вообще, надо будет попробовать тут из чего-нибудь закустарить генератор. Тут много брошенной техники. Она вряд ли просто так заведется, но перебрать мотор или собрать из нескольких один, похоже, можно будет. Как у вас там дела? Один раз если нормально, прием...

Пока бортмеханик заканчивала свою речь, индикатор сигнала моргнул один раз.

— Ну, ладно. Побережем шифроблокнот. До связи.

Бортмеханик дождалась моргания и выключила передатчик.

— Антенну, похоже, лучше свернуть, а то вдруг ветер... — побеспокоилась она.

— Сворачивай. — согласился командир. — Ты что-нибудь осмысленное еще успеешь?

Бортмеханик посмотрела на окна, через которые хорошо было видно клонящееся к закату Солнце.

— Навигационные компьютеры загрузить, например.

— Только компьютеры? А гироскопы?

— На гироскопы у нас мощности не хватит. Это минимум еще пять таких же парусов надо было нести.

— Ну да, столько мы бы на себе не утащили. — согласился командир. — Действуй.

Командир отошел к выбитому в панелях проему, чтобы не нарываться снова на "три вещи, на которые можно смотреть, не отрываясь".

Солнце, действительно, клонилось к закату, и небо уже начинало приобретать красноватые оттенки. Почему-то вспомнился стишок, одна из цитат, которые любил их хвостовой стрелок:

Если Солнце красно вечером

Моряку бояться нечего

Если красно поутру

Моряку не по нутру.

Интересно — думал командир — правда на Земле была такая примета? На Байкале они не видели рассветов, их закрывал горный гребень Святого Носа. Но красный закат, действительно, предвещал хорошую погоду. Перед плохой же погодой Солнце садилось в идущие с запада облака.

Командир снова посмотрел на бортмеханика. Она уже не стояла рядом с кабельным гнездом, а села по-турецки, положив планшет на колени.

— Каков статус? — спросил командир.

— Все три загрузились. Ругаются на сенсоры, но коммуникабельны. Я тест запустила, это килосекунды на три.

— Может, парус перевесить?

— Не знаю. — откликнулась бортмеханик. — Компьютеры намного меньше жрут, чем передатчик. А вы сможете без отключения кабеля?

— Не знаю. — сказал командир.

— Тогда лучше не связываться. Не хотелось бы тест перезапускать.

Их разговор был прерван Мишкой, который запрыгал и невнятно закричал, указывая в сторону проема: "Там, это..."

Командир посмотрел через проем наружу. Там действительно было это: по краулервэю со стороны поселка ехали два всадника. Командир отскочил от проема и оттащил Мишку за руку, потом сел на корточки и выглянул наружу.

В данный момент всадники не ехали: они только что выехали из-за поворота долины и увидели Монстра. Видимо, они не ожидали увидеть что-то подобное, поэтому они остановились и засовещались.

Командир попытался приглядеться к ним повнимательнее. Их одежда напоминала земную военную форму — цвет хаки, не сковывающий движения покрой. Но на форму армии или полицай протектората она была не похожа даже издали, и никаких знаков отличия заметно не было. Единственное, что можно было сказать точно — что это были не "люди в котеках", их плащи с эполетами трудно было бы с чем-то спутать даже на таком расстоянии. У обоих из-за спин торчали какие-то предметы, которые показались командиру похожи на стволы ружей или карабинов.

Командир развернулся и сел спиной к стенке.

— Команда, у нас проблемы. — сказал он.

Ситуация была аварийная. В принципе, можно было бы попробовать убежать: лестничные колодцы были в обоих половинках башни, и можно было бы попробовать спуститься по второй лестнице, пока земляне поднимаются по первой. Машина едет быстрее лошади, даже по пескам. Но прибытие землян разрушало главную надежду на успех операции: что никто на Земле не знает о существовании и местоположении Монстра. Необходимо было выяснить, кто такие эти люди, какую организацию они представляют, и кто и какими силами их будет искать, если они не вернутся.

Всадники явно ехали по следам машины. Командир проклинал себя, что у него — да и у других космонавтов — при планировании операции так плохо сработала интуиция. В космосе, молчащий объект можно заметить только радаром, а направленный на тебя луч радара хорошо слышен. Проще говоря, очень специальными средствами надо добиваться, что кто-то тебя видел, а ты его нет. А здесь вся траектория оставляет на поверхности легко трассируемый след — и ты не знаешь, кто и когда его заметил, до самого последнего момента.

Было решено держать оборону на сорок пятой отметке. Пространство яруса казалось открытым, но даже поблизости от трапа было несколько мест, где можно было спрятаться: несущая осевая балка и прикрепленный к ней кабельный колодец, лифтовая шахта... Проектировщики башни явно не принимали во внимание удобство зачистки ярусов.

Потом бортмеханик заметила, что лестница крепится к площадке на болтах, притащила здоровенный разводной ключ, и они с командиром попробовали эти болты открутить.

Они надели на ручку ключа кусок трубы, потянули вдвоем. Гайка пошла, и дальше пошла легче, так что ее можно было откручивать в одиночку. Бортмеханик спустилась по лестнице и подержала болт снизу, чтобы он не выпал и не загрохотал.

Пока космонавты этим занимались, всадники подъехали к башне, нашли джип, открыли моторный отсек и начали там рыться. Бортмеханик, понаблюдав за процессом, ахнула: "Аккумулятор снимают!". Командир должен был признать, что действуют земляне разумно: одному в башню идти опасно, значит, оставить у машины некого. А снятый аккумулятор обеспечит им некоторое дополнительное время, чтобы догнать владельцев машины, если те их каким-то образом сумеют обойти. При этом же, они, вроде бы, не ставили перед собой цели привести машину в полную негодность.

Земляне скрылись под подножием башни в направлении открытой двери. Через некоторое время снизу послышался гулкий стук ног по металлической лестнице. Видимо, земляне не стали осматривать лабиринты помещений на первых ярусах, заметив, что единственная цепочка следов ведет вверх.

Поднимались они гораздо быстрее, чем космонавты, и через некоторое время стало слышно, как они переговариваются короткими отрывистыми фразами. Командир похолодел.

В Поясе было немало китайцев. Командир с бортмехаником неплохо объяснялись на путунхуа и легко могли читать технические тексты и надписи, как иероглификой, так и на пиньинь. Но земляне использовали что угодно, но только не доисходное стандартное произношение. Хотя реплики были короткими и даже по контексту можно было бы догадаться, о чем они говорят, но командир с бортмехаником не могли понять ни слова. Теоретически, оставалась надежда, что земляне говорят на каком-то специальном военном жаргоне.

Земляне приближались, и космонавты заняли позиции, командир — за лифтовой шахтой, а бортмеханик — за кабельной. Мишку отправили сидеть за корпусом Монстра и не высовываться.

Дальше все произошло очень быстро. Ловушка сработала так, как и рассчитывала бортмеханик: первый из землян вскарабкался по лестнице, и, оттолкнувшись от поручней, сдвинул лестницу в неустойчивое положение. И когда по ней полез второй землянин, раздался скрежет, поручни исчезли в просвете шахты, а потом с нижнего яруса послышался грохот и нечленораздельный вопль.

Первый землянин понял, что он один и в потенциально враждебном окружении. Он поднял свое оружие вверх и стал растерянно оглядываться, разводя руками. Как показалось командиру, он хотел что-то сказать, но не успел. Бортмеханик выскочила из своего укрытия и заехала ему по затылку разводным ключом.

Командир ощутил укол совести — он предполагал, что придется драться, но не сообразил запастись ничем, подходящим в качестве оружия. Но времени переживать не было. Он подбежал к месту событий. Они с бортмехаником быстро обезоружили землянина, положили его физиономией на переборку и скрутили руки ему за спиной, а командир оперся коленом ему на поясницу. Потом они посмотрели друг на друга, переводя дух. Их лица были буквально в нескольких сантиметрах друг от друга. Командир сказал шепотом:

— Нарушение взаимодействия.

— Он стоял удобно. — поджав губы, возразила бортмеханик.

— Он был готов к переговорам.

— Надо было согласовать сигналы.

— Вот я и говорю, нарушение взаимодействия. Ладно, проехали.

— Зато у нас есть ружье.

— А толку? Ты из него умеешь стрелять?

— Нет.

— И я тоже.

— Но они это не знают!

— Плохой аргумент.

Командир пощупал пульс на шее землянина. Пульс был. Командир осмотрел пленника внимательнее. Он был монголоидной расы, небольшого роста, но выглядел жилистым и, видимо, довольно опасным в рукопашном бою. На нем была надета рубаха (куртка?) из хлопчатобумажной ткани цвета хаки своеобразного покроя, Йинджи Ган называл такие "маоцзедуновками". И никаких знаков различия.

Командир взял пленника в более прочный захват и попросил бортмеханика притащить что-нибудь, чем можно его связать. Возле шахты валялись кабельные стяжки, но их пластмасса деградировала, и они стали хрупкими. Пришлось стянуть с пленника ремень и связать ноги этим ремнем. Для рук бортмеханик нашла кусок кабеля.

Когда землянина зафиксировали, командир снял колено с его спины, отошел на шаг и поднял оружие. Так. Видимо, это и есть "ствол", из которого оно стреляет. Командир переместил руку со "ствола" на деревянную накладку под ним. Гашетка... гашетка под указательный палец. Непривычно, но приспособиться можно. Наверное, должен быть какой-то предохранитель? Командир подергал жестяную защитную скобу возле гашетки. Она не поддавалась. Присмотревшись, он понял, что скоба закреплена заклепками на обоих концах.

Командир отдал оружие механику:

— Попробуй разобраться, как из этой хрени стрелять. Может, Мишка проконсультирует.

— А ты?

— А я попробую со вторым поговорить.

— Поняла.

Командир осторожно выглянул в лестничную шахту. Второй землянин лежал под лестницей, кряхтел и пытался давить на нее руками, чтобы выбраться. Его оружие лежало отдельно, в стороне и, как показалось командиру, за пределами досягаемости.

— 你还好吗? — спросил командир на путунхуа.

Землянин его увидел, услышал и что-то пробурчал в ответ. Командиру в сказанном послышалось что-то вроде lǐjiě, но он не был уверен.

— 你会说中文吗? — сделал командир еще одну попытку. Результат был аналогичным, хотя командиру и показалось, что ответ звучит чуть иначе.

— Tok pisin? — попробовал командир зайти с другой стороны.

— Tok pisin save. — ответил землянин вполне разборчиво.

— You okay? — командир невольно сбился на староанглийское произношение.

— Kain. Yu whusat?

— We... mipela gat yu wantok na em gan.

— Nogut. — констатирующим тоном сказал землянин. — Yu laik wanem?

— Mipela laik tok.

— Okay. — согласился землянин. — Tok.

Командир с ужасом понял, что не знает, что сказать дальше.

(перевод диалога:

— Ток писин?

— Ток писин понимаю

— Вы в порядке?

— Типа [того]. Вы кто?

— Мы (на староанглийском)... У нас ваш друг и его ружье.

— Плохо. Чего вы хотите?

— Мы хотим говорить.

— Хорошо. Говорите.)

Великий мудрец

Дверь отворилась, и на крыльцо вышел землянин. Он был одет в такую же маоцзедуновку, как и большинство его людей. Но, в отличие от простых бойцов, вместо автомата он был вооружен пистолетом. Пистолет был в кобуре, а кобура висела на портупее из грубо выделанных и неровно вырезанных кожаных ремней. Но пряжки на ремнях были явно промышленного изготовления.

— Итак, вы хотели меня видеть. С кем имею честь говорить?

Командир поклонился от плеч, как его знакомые китайцы из Пояса.

— Капер Ее Величества Дэниз, королевы Цереры и двадцати астероидов, командир ракетно-гарпунного фрегата "Алиса" Игорь Селезнев. Прежде, чем мы продолжим, я хотел бы знать, как мне следует к вам обращаться? Ваше Величество?

На лице землянина промелькнуло что-то похожее на улыбку, но он быстро восстановил непроницаемое выражение:

— Моим людям я не царь. А вам тем более. Фримен Сунь вполне подойдет. А как мне следует обращаться к вам?

— Там, где я вырос, в ходу обращение "господин". Но у вас, я вижу, отношение к этому слову изменилось. Мне кажется, фримен Селезнев звучит неплохо. Или такое обращение следует заслужить?

— Папуасы считают, что да, надо заслужить. Но мы считаем, что звание свободного дано каждому от рождения.

— Я вижу, я задал хороший вопрос. В таком случае да, обращение фримен Селезнев вполне подойдет. Мои спутники: бортмеханик фрегата "Алиса" Елена Кузнецова и наш проводник Михаил Толмачев.

— Фримен Сел... Сель Из Нев, я правильно произношу?

— Да, вполне приемлемо. — поклонился командир.

— Итак, фримен Сель Из Нев, я правильно понимаю, что Церера — это та Церера, что в нашей Солнечной системе?

— Да, вы совершенно правы.

— То есть, вы не со звезд?

— Нет. А вы ждали людей со звезд?

— Мой помощник отрекомендовал вас именно так. Ну и... да, в некотором роде ждал. Но почему я вам должен верить?

— Что мы не с Земли, мы можем доказать довольно легко. У нас есть оборудование, которого на Земле, насколько я знаю, не делают. И мы можем показать относительно свежие снимки Земли из космоса. В том числе снимок, на котором виден ваш... э... лагерь. Но что мы именно с Цереры, а не с Весты или не со звезд, конечно, нам будет доказать сложнее.

— И чего же вы хотите от меня?

— Ну... для начала, я хотел бы как-то попытаться загладить то недоразумение, которое произошло между нами и вашими людьми. Ружья мы вам, конечно же, вернем. В свое оправдание я могу сказать, что ваши люди не представились вплоть до самого... э... физического контакта. И я не видел никаких знаков или ограждений, когда мы въезжали на вашу территорию.

— И как же вы планируете его заглаживать?

— Это хороший вопрос, гос... простите, фримен Сунь. У нас с собой мало вещей, и почти ничего из этих вещей не годится в качестве подарка. А тем более, в качестве компенсации. Но если вы поможете нам добраться до Цереры, мы могли бы прислать вам что-нибудь, что вы могли бы счесть адекватной компенсацией. И за недоразумение, и за саму помощь. Например, что-то высокотехнологичное, но изготовленное с учетом ваших потребностей. Фильтры для воды, приборы ночного видения...

— И как же я могу вам помочь? Среди моих людей есть мастера фейерверков, но вряд ли они смогут что-то запустить на Цереру...

— Та... э... штука, возле которой произошло... э... недоразумение с вашими людьми. Мы называем ее Минкинский Монстр. Вы могли бы помочь нам ее оживить.

— Ей двести лет. Почему вы думаете, что она годится на что-то, кроме металлолома?

— Мы уже проверили некоторые из систем. Некоторые до сих пор в отличном состоянии, другие несложно починить.

— Но, простите, фримен Сель Из Нев, а почему вы вообще думаете, что я вам буду помогать? Мне, возможно, выгоднее было бы сдать вас и вашего... Монстра папуасам. И, например, купить за это амнистию мне и моим людям.

— Простите, фримен Сунь. Я плохо владею этим языком. — они говорили на ток писин. — Поэтому я могу путаться с модальными глаголами. Конечно, вы можете нас э... сдать. Но... Я беседовал с вашими людьми и сформировал о вас некоторое представление. И мне казалось, брать имя того, кого вы не считаете... э... ролевой моделью, было бы довольно странно.

— То есть вы считаете, что Великий Мудрец, Равный Небу, не стал бы вас сдавать?

— Конечно же нет, фримен Сунь. Он не славится благоразумием, но он не злонамерен. И он смел, изобретателен, любопытен и верен своим обещаниям.

— Но я вам ничего не обещал!

— Это верно, фримен Сунь. Поэтому моя главная надежда на ваше любопытство.

— Пожалуй, я должен признать, что вы мое любопытство разбудили. Может быть, мы пройдем в дом и выпьем чаю?

Космонавты, вслед за Сунь У-Куном, прошли в дом. Судя по высоте потолков, большой площади и поднятому над землей полу, дом был построен на основе довоенного каркаса. Стены были оштукатуренные. Как объяснял Мишка, внутри этих стен могло обнаружиться что угодно — от самана или соломенных матов до обломков довоенных сэндвич-панелей.

Первый отсек, в который они попали, был нежилым. В дальнем от двери углу размещалась низкая печь, в котору был вмонтирован большой полусферический котел. Огня в печи не было. Командир с некоторым удивлением отметил, что топка у печи русского типа, с заглубленным в вентральную стену поддувалом, а дымохода не видно. Вспомнив внешний вид, командир сообразил, что дымоход расположен на другой стороне дома.

Рядом с печью было что-то вроде довоенной кухни — несколько тумб, объединенных общей столешницей. Столешница, как показалось командиру, была сделана из цельной доски. Это его удивило — за все время путешествия, ни в Сибири, ни в оазисах Центральной Азии, он не видел ни одного дерева подходящей толщины. Чуть дальше за тумбами была укреплена железная раковина, над которой торчал никелированный кран. Печь и стена над столешницей и раковиной были отделаны кафелем, разноцветным и не всегда целым, но подобранным по размеру.

Вентральная стена была глиняной, а дорсальной переборки вовсе не было. Сразу над стенами была видна двускатная крыша, утепленная изнутри каким-то вспененным полимером, со стропилами из грубо обрезанных и еще более грубо сваренных металлоконструкций.

Окна были довольно большие, с деревянными рамами, застекленными довоенным — судя по пожелтению и помутнению — оргстеклом. Только одна секция окна была прозрачной. Судя по конструкции, это не стекло вырезали по мерке, а наоборот, раму адаптировали под имеющиеся под рукой обломки. Рамы с неортогональными и нерегулярными переплетами и стекла разных оттенков придавали окну странный и даже немного сказочный вид.

Кухня-прихожая была отделена от остального дома оштукатуренной переборкой. До крыши эта переборка не доходила, но пространство между ней и крышей было завешено чем-то, похожим на циновки из синтетического волокна, и со следами какой-то упаковочной маркировки. Хозяин жестом пригласил космонавтов пройти дальше.

Большая часть площади вентральной стены второго отсека была занята возвышением. Возвышение, как и печь, было отделано кафелем. Но здесь он был подобран не только по размеру, но и по цвету. На возвышении лежал ковер с пушистым ворсом и мелким узором с преобладанием оттенков красного цвета, а посередине ковра стояли два невысоких деревянных столика.

На еще одном таком же столике в углу стоял компьютер, похожий на фотографии земных довоенных ноутбуков, но вполне новый на вид.

Вокруг столиков хлопотала девушка, как показалось командиру — машина ровесница, расставлявшая чашки.

— Позвольте представить, это моя дочь, Суга̀р. Нергуин Сугар, если полностью. Моя жена сейчас в отъезде, она сейчас за хозяйку. — представил ее Сунь У-Кун.

Сугар привстала — она стояла на коленях на ковре возле столика — и поклонилась на китайский манер. Командир заметил, что при словах "Нергуин Сугар" на мишкином лице промелькнуло какое-то странно-радостное выражение.

Сунь У-Кун обменялся с дочерью фразами на непонятном командиру языке, и тут неожиданно Мишка сказал на ток писин:

— Мне можно без сахара.

Наибольшее воздействие эта реплика имела на девушку, которая подскочила, чуть не уронила чашку и покраснела.

— Простите. — сказал Сунь У-Кун, похоже тоже несколько смущенный. — Я же правильно понимаю, что вы русские, и пьете чай без масла, но с сахаром?

— Мне тоже можно без сахара. — быстро сказала бортмеханик.

— Ты понимаешь, что они говорят? — спросил командир Мишку на старорусском.

— Да, это монгольский. А я знаю бурятский, они похожи.

— А что же ты раньше не сказал???

— А в башне они на другом языке говорили, я его не знаю. — смущенно ответил Мишка.

— Кросскультурность, Троорл его подери. Надеюсь, нас тут ришатра заниматься не заставят.

— Извините. — сказал Сунь У-Кун на ток писин. — Я понимаю, что сложилась не очень удобная ситуация. Может быть, чтобы ее не усугублять, мы будем говорить на языке, который понимают все?

— Это можно. — согласился командир. — Но на каком языке говорят ваши люди?

— Большинство — на китайском. — с некоторым недоумением ответил Сунь У-Кун.

— 你会说普通话吗?— спросил командир.

— Pǔtōn... что? — переспросил Сунь У-Кун.

— Понятно. Я имел в виду довоенное стандартное произношение китайского.

— Значит, у нас не довоенное стандартное произношение. — извиняющимся тоном сказал Сунь У-Кун. — то есть, у нас остается только ток писин.

— Вам ведь чай лучше по-китайски заваривать? — быстро спросила Сугар.

Командир думал недолго. Мысль о чае с маслом его заинтриговала, но не настолько, чтобы захотеть это попробовать. А что такое чай, заваренный по-китайски, он думал, что он себе более-менее представлял.

Землянин пригласил их разуваться и залезать на возвышение. Даже сквозь толстый ковер чувствовалось идущее снизу тепло. В ответ на удивленный взгляд командира, Сунь У-Кун подтвердил, что внутри возвышения идет дымоход от печи, и на ночь они печь топили. Но днем тепло, поэтому еду на сегодня они готовят на улице, в летней кухне.

Как выяснилось, либо земные китайские представления о технике заварки изменились не меньше, чем язык, либо представления Сугар о китайском чае были вполне фантастическими. Командир даже не представлял, что из зеленого чая можно изготовить такой чифирь.

Впрочем, обижать хозяев было неудобно и нежелательно. Поэтому командир с бортмехаником мужественно отхлебывали пахнущую сеном и сводящую скулы субстанцию. А Мишка, похоже, не замечал в этом напитке ничего особенного, только просил побольше кипятка.

В качестве закуски к чаю полагались ромбические пончики без начинки, пахнущие бараньим жиром. Командиру вспомнилась цитата из читанной в детстве книги:

"— Опьять баран! — возмущался профессор. — Суп из баран, жаркой баран и хлеб бурсак тоже баран. Ви би ешше компот из баран подавайт!"

Впрочем, пончики как раз были довольно приятны на вкус и ощущение, особенно после нескольких дней питания всухомятку. А запах и солоноватый вкус позволяли заглушить запах "чая".

Сунь У-Кун расспрашивал космонавтов о жизни в Поясе, проявляя неожиданные для земного полевого командира познания в орбитальной механике. Он даже знал слово дельта-вэ.

Из своего образа жизни землянин тоже не делал особого секрета — или искусно создавал такое впечатление. Он признал, что у него самого и значительной части его людей есть непримиримые разногласия с папуасской властью, но сейчас они эту власть к учету своего мнения принудить не могут.

Они добились, что полицай и армейская разведка в пустыню не суются, но текущие их амбиции дальше этого не сильно заходят. Для поддержания боевого духа они иногда грабят поезда на Лансине. Этим летом они не только успешно ограбили инкассаторский вагон, но и обезоружили полвзвода охраны.

Но грабеж не является их основным источником дохода. Основных источников дохода у них два. Первый — это контрабанда редкостей и ценностей, которые находят в долине Вэйхэ и на равнинах. А второй — это солевые пруды. Недалеко на восток от поселка было соленое озеро, в котором промышленно добывали соль еще до войны. После войны папуасы это предприятие закрыли, из опасений, что озеро собирает воду с большой территории, и все радиоактивные осадки, выпавшие в его бассейне, там соберутся.

Командир осторожно выразил сомнение, что со времен войны прошло всего шесть периодов полураспада стронция-90 и цезия-137, так что пруды оставались официально закрытыми не без причины. Но, как утверждал Сунь У-Кун, их методика осаждения соли с вымораживанием эффективно очищает рассол от стронция. А цезий, наоборот, весь вымылся из почвы уже давно, и попал в старые отложения, которые они из используемых прудов выгребли. Они проверяли образцы даже на ЯМР-спектрографе в Урумчи.

Командира это все насторожило — но он уже видел, как спокойно народ на Турксибе торговал рыбой, выловленной в бессточных водоемах. Видимо, с дозами радионуклидов, которые можно было получить такими способами, земляне так или иначе уже смирились.

Командир вел разговор, не особо напрягаясь. Ничего сочинять ему не нужно было, да и адаптировать факты к пониманию слушателя тоже не особо требовалось. Главной проблемой было не слишком сильно сбиваться с ток писин на староанглийский. Поэтому он почти сразу заметил, что Сугар строит Мишке глазки. Оглянувшись на своего проводника, командир увидел, что он на это отвечает, возможно не вполне сознательно.

Командир некоторое время обдумывал образ действий: скрутить Мишке голову, применить какое-то более терапевтическое воспитательное воздействие или предоставить младшему поколению самому разбираться. И с некоторым злорадством остановился на последней стратегии.

Маша с землянином общалась охотно, но, как казалось командиру, скорее от того, что общаться-то ей больше было особо и не с кем. И вряд ли имела насчет Мишки какие-то конкретные романтические планы. Самому же командиру... Мишка, в целом, производил на него, скорее, благоприятное впечатление. Он был явно взрослее, чем те машины сверстники, с кем командиру доводилось сталкиваться. И в поездке он показал себя выше ожиданий. Его бы еще подвергнуть какому-нибудь систематическому образованию... Но в качестве будущего зятя командир Мишку совершенно не представлял.

Что же до этой принцессы повстанцев... Командир посмотрел на нее внимательнее. Она была девушка эффектная, что называется "кровь с молоком" — высокого роста, с покатыми плечами и сильными руками. Отец у нее тоже был мужчина не мелкий. Кожа у нее была гораздо темнее, чем у китайцев, с которыми командир сталкивался в Поясе. Впрочем, и у большинства европеоидов на Земле кожа была темнее, чем у людей той же расы в Поясе. Видимо, это был результат воздействия прямых солнечных лучей.

Кожа у Сугар была гладкая и красивого оттенка. Одета она была в штаны армейского покроя, такие же, как у ее отца, и футболку с короткими рукавами, чистую, но довольно-таки застиранную.

В принципе, все было так понятно. Первый раз командир с этим столкнулся еще в школе, когда на их станции расширяли рудник и к ним переехали несколько десятков рабочих с Цереры вместе с семьями. В их класс пришло трое новых мальчишек. И девчонки как-то вдруг сразу взбодрились: глаза заблестели, плечи расправились, на губах заиграли тонкие улыбки.

Мишка для Сугар был еще более далеким пришельцем — не с другой станции, а из другой цивилизации. Командир подумал, стоит ли как-то дополнительно сообщить, что Мишка землянин, а не из космоса — но засомневался, будет ли это иметь достаточный эффект. В любом случае, он пришел с людьми, с которыми ее отец разговаривал на равных — а таких тут, наверное, немного. И, по земным масштабам, он был все-таки издалека.

Мишку тоже можно было, наверное, понять. У себя в деревне, как понял командир, он считался гиком или как там теперь на Земле это называется. Возможно, за последнюю пару мегасекунд он получил больше женского внимания, чем за всю предыдущую жизнь.

Потом командир отвлекся. Допивая свою чашку, он заметил на ее дне какую-то странную тень. Первая мысль была, что ему показалось. Но, приглядевшись внимательнее, он понял, что видит что-то реальное. Он тремя большими глотками допил чай, поднял чашку к окну и посмотрел ее донышко на просвет. На него смотрела молодая девушка.

Изображение было очень детальным, похожим на черно-белое фото высокого разрешения. Казалось, видны были даже ресницы и волоски в прическе.

— Простите. — сказал Сунь У-Кун. — Я не сразу понял, что вы пытаетесь сделать. Вы бы попросили, у меня есть пустая чашка.

Командир оглядел чашки остальных участников застолья. Они, и правда, были одинаковые — тонкостенные, из матового полупрозрачного материала, с тонкой росписью и позолотой.

— Там везде одинаковое изображение? — спросил командир.

— Да, это сервиз. На всех шести чашках одно и то же лицо.

— Какое еще лицо??? — подпрыгнула бортмеханик.

Командир молча передал ей чашку.

— Ой. — сказала бортмеханик. — Что это?

— Не знаю. — сказал Сунь У-Кун. — Видите, клеймо на донышке стерто. Я даже не знаю, когда это было сделано. Может быть, это сделали в двадцатом веке, вручную. И на донышке лицо жены заказчика или дочери мастера. Или это делалось перед войной, на фабрике. А фотографию они нашли в фотобанке. Или, может быть, это тоже делалось на фабрике, но вы могли приложить к заказу фотографию, которую...

— А вы, я вижу, мечтатель. — улыбнулась бортмеханик.

— Скорее, фантазер. — сказал землянин. — Знаете, жизнь на развалинах этому способствует. В старых мегаполисах можно найти не только металлолом и запчасти. Там есть много странных вещей, но почти ни у чего нет документированной истории. Зато простор для придумывания...

— А что это за материал вообще? — не успокаивалась бортмеханик. — На стекло не очень похоже, и явно не пластмасса...

— Фарфор. — спокойно сказал Сунь У-Кун. — У вас в космосе такого не делают?

— Нет, конечно. — сказал командир. — У нас вообще с сырьем для керамики плохо. На Церере есть что-то, что планетологи считают похожим на земную глину. Я читал, сразу, как только мы туда прилетели, из церерских глин пытались делать керамику, но что-то не получилось.

— Выглядит как бизнес-план. — неожиданно сказал Сунь У-Кун.

— Вряд ли. — не согласился командир. — Если бы мы могли построить орбитальный лифт... А без этого, на Земле очень мало того, подъем чего из гравитационного колодца окупился бы. Да, на Земле есть недоступные нам материалы, вкусная и необычная пища... Но деликатесы в тысячи раз дороже довоенных цен на черную икру... вряд ли вы сможете их продать много.

— Мало... но что-то все-таки есть?

— Ну, да. Уран. Нам еще не хватает азота, и мы могли бы использовать больше водорода. Но азот и водород мы все-таки можем добывать дешевле, чем поднимать с Земли. А уран... Я не готов рассчитать точный бизнес-план, но, возможно, подъем урана химическими ракетами на околоземную орбиту вполне окупился бы. Даже природного урана. Мы можем использовать термоядерные реакторы как бридеры...

— С ураном у нас беда. — признался землянин. — Папуасы как раз тем и укрепили свою власть, что смогли наложить руку на все сколько-нибудь значительные запасы урана и плутония. А до того был полный хаос. Вы ведь улетели вместе со станциями орбитальных лифтов, а значит, не представляете, как это — когда ядерную бомбу может сделать буквально любой желающий.

— Ну, как я понимаю, даже непосредственно перед Исходом все необходимые технологии и знания были доступны буквально нескольким правительствам во всем мире. Ну, может, полутора десяткам. Это много, но все-таки не так, чтобы...

— Но ведь... ведь, насколько я помню, даже лифт Кения подрывали бомбой Джонсона?

— Чем? — не понял командир.

— Понятно. — Сунь У-Кун расплылся в широкой улыбке и стал похож на статую Будды. — Мне кажется, у меня есть что-то, что я вам все-таки мог бы продать.

— Можно конкретнее?

— Грубо говоря, чертежи атомного устройства, которое можно изготовить в любой автомастерской. Даже здесь, в нашем лагере, ее можно было бы сделать. При условии, что есть уран... причем, пойдет даже природный уран, только его потребуется больше, чем реакторного.

— Это противоречит всему, что я знаю про физику реакторов. — сказала бортмеханик.

— Возможно. — согласился землянин. — Насколько я помню историю, этот самый Джонсон опубликовал статью, в которой говорилось про новый физический эффект, так называемую спин-конденсацию. И он даже не думал, что это можно употребить для изготовления бомбы. А кто именно ее изобрел, так и осталось неизвестным. Но чертежи были выложены в Интернет, и буквально через неделю был взрыв под площадью Тяньаньмэнь.

— Да, согласно нашим записям, на Земле после нашего Исхода использовались необычные ядерные устройства. — согласился командир. — И логика их применения... В общем, да, мы не могли понять, какие правительства и зачем это делают.

— Потому что это, по большей части, делали не правительства. — сказал Сунь У-Кун.

— Возможно, изложение этой теории конденсации было бы нам интереснее, чем чертежи бомбы. — сказала бортмеханик.

— К сожалению, статьи у меня нету. Да если бы и была... я пытался читать учебники по квантовой механике, и должен признать, что мало что там понимаю. А чертежи...

— Знаете, фримен Сунь. — сказал командир. — Эти чертежи нам сейчас не очень-то полезны. Так что, может быть, вы могли бы их придержать... Например, в качестве залога. Что мы доставим вам то оборудование, какое обещали. Кстати, вы уже думали, что именно вам нужно?

— Еще нет. Я как-то больше думал, чем именно я мог бы вам помочь. Вы говорите, системы вашего... Монстра можно оживить. Но ведь эта штука нуждается в топливе? И... ей же, как я понимаю, нужен жидкий кислород? Или тетраоксид азота? Это же довольно агрессивные вещества. Неужели они могли пролежать двести лет? Пусть даже в дьюарах, сделанных по довоенной технологии?

— Нет, Монстру не нужен кислород. Нам для дыхания нужен. Но им мы можем себя обеспечить сами. Несколько часов работы турбодетандера от нашего реактора.

— Только надо будет собрать какой-то перегонный куб, чтобы отогнать азот. — вставила бортмеханик.

— Но на чем же он летает? — не удовлетворился ответом землянин.

— Это хороший вопрос. Я как раз всю беседу думал, можно ли вам показать ответ на него. И решил, что можно. Но это надо ехать в пустыню. И не к самому Монстру, а на десяток километров в другую сторону. И там надо будет копать.

— Что именно копать?

— Несколько кубических метров рего... песка. И лучше бы не взрывами. Мне бы не хотелось повредить то, что под песком.

— У нас есть несколько погрузчиков с ковшами, но два из них заняты, а один сломан.

— Может быть, я посмотрю, что с ним? — спросила бортмеханик.

— Вы разбираетесь в ремонте нашей техники?

— Дизель рыбацкой шхуны я уже чинила. Поршневые компрессоры у нас в Поясе редкость, но встречаются. А принцип тот же...

— Попробуйте посмотреть.

— И еще, фримен Сунь. Понятно, что вы не поедете один. Но я бы очень хотел, чтобы вы взяли с собой только тех людей, кому вы полностью доверяете.

* * *

По прямой от вокзала Чжанье до станции Цзинчан 150 километров. Но по железной дороге это расстояние превращается в 170 км, потому что Лансинь несколько раз делает петли, чтобы скомпенсировать крутой уклон.

Ю Бохай напряженно всматривался в освещенное фарами дорожное полотно, время от времени прихлебывая кофе из термоса. Они ехали по относительно обжитым местам между Чжанье и оазисом Шаньдань. Эти места орошались рекой, притоком Хэйхэ. К осени река практически пересыхала, но в почве оставалось достаточно воды для полей и садов. Здесь бандитов можно было не опасаться. Зато запросто можно было обнаружить на путях лошадь или застрявший трактор, а то и заплутавшего в полях пьяницу.

Одновременно машинист прислушивался к звуку дизеля. Дорога была электрифицирована, но в темноте довоенные поля солнечных батарей не работали, и мощности в сети не хватало. Поэтому по ночам поезда таскали тепловозы.

Машина была старая, капризная и при отъезде со станции, казалось, начала барахлить. Да и на топливо в последнее время были жалобы. Но сейчас, на прямом отрезке, двигатель гудел ровно и стрелка тахометра колебалась в зеленой зоне.

Впереди мелькнул зеленый огонек светофора. Бохай ткнул в бок напарника:

— Заснул, что-ли??? Не слышу доклад.

— Никак нет, мастер Ю! — встрепенулся тот. — Зеленый.

— Вижу зеленый. — подтвердил Бохай. — Свяжись со станцией.

Напарник поднял трубку телефона:

— Говорит девяносто шесть ноль пять, вызываю Шаньдань. Входной блок-участок зеленый.

— Девяносто шесть ноль пять, это Шаньдань, входной блок-участок зеленый подтверждаю, проходите станцию по главному без остановки. Скорость сорок.

— Вас понял.

Бохай плавно потянул назад контроллер, прислушиваясь к звуку. Дизель чихнул, но загудел в новой тональности. Поезд медленно стал сбавлять ход.

Они проехали светофор, и вскоре впереди показались огни станции. Скорость падала чуть быстрее, чем рассчитывал Бохай. Но он не рискнул увеличивать тягу, чтобы не расстраивать машину. Помощник потянулся было к рукоятке гудка, но Бохай остановил его:

— Ночь на дворе, всех перебудишь. А на нас потом жалобу напишут.

Они прошли входной светофор, и локомотив тяжело качнуло на разболтанной стрелке. Бохай хотел сделать отметку в журнале, но передумал. Протекторат в этом квартале, как обычно, недодал бюджета на обслуживание путей, и товарищ Бао на собрании просил всех отнестись с пониманием.

Оно, конечно, понимание — это хорошо. А с другой стороны, когда будет разбор, почему состав оказался под откосом, будут, конечно, искать замечания к состоянию путей. А если их нету, повесят на машиниста, и никакое понимание не поможет. Видал я и такое не раз...

Голова состава еще находилась на станции, когда Бохай двинул контроллер вперед. Дизель опять чихнул, но серьезно возражать не стал. Локомотив рванул и с лязгом начал выбирать слабину автосцепок. Помощник обменялся с диспетчером дежурными фразами, и поезд, медленно набирая скорость, вышел на перегон.

За Шаньданем дорога шла по пустынной тектонической котловине между отрогами хребта Цилянь на юге и невысокими горами Луньшоу на севере. Сквозь засветку от фар можно было увидеть освещенные заходящей Луной силуэты обоих хребтов над горизонтом.

Здесь можно было уже не опасаться обычных препятствий на путях. Дорога даже не проходила вблизи от скальников, так что и обвалов ожидать не приходилось. Надо было только выдерживать скорость на уклонах и крутых поворотах. Да еще заложиться на просроченное обслуживание... С высоты кабины хорошо было видно, что блестящие в лучах фар и исчезающие вдали линии рельсов не прямые и даже не совсем параллельные.

Дальше на этом перегоне, где долина сужалась, вдали от оазисов, пошаливали бандиты распределенного фронта. Впрочем, и их Бохай не боялся: они везли порожняк, только на четырех или пяти платформах стояли трейлеры с тягачами и экскаваторы. А грабителям интересны инкассаторские вагоны и пассажирские.

А здесь, вблизи от какого-никакого, а города, бандиты вряд ли рискнули бы атаковать даже поезд с самым ценным грузом.

Поэтому, когда зеленый огонь светофора впереди сменился на красный, и раздались треск зуммера, шипение пневматических магистралей и скрежет колес, это было для Бохая полной неожиданностью.

На тепловозе стояло устройство деактивации ПАБ, но его включали перед отправлением люди в котеках только на литерных и пассажирских. А после летнего ограбления, еще на поездах, которые шли перед литерным или пассажирским. Сейчас это устройство было выключено и опломбировано. Автоматика, реагируя на полученный по рельсам кодовый сигнал, начала экстренное торможение. Локомотивная бригада ничего не могла с этим сделать.

— Шаньдань, Шаньдань, слышите нас? Это девяносто шесть ноль пять, нас грабят! Повторяю, нас грабят! — кричал помощник в трубку радиотелефона. Но, судя даже по тому, что он не делал пауз между фразами, ответа не было. Релейная сеть, как и путевая автоматика, были рассчитаны на условия мирного времени, и саботировать их было легче легкого.

Бохай со страхом вслушивался в скрежет. Его пугало не столько ограбление — у него при себе денег-то почти не было, да и что с поезда взять, он совершенно не понимал — сколько опасность, что на просевшем и вспученном полотне состав с заблокированными колесами может сойти с рельсов. Или изношенные стыки рельсов могут разорваться под нагрузкой.

Но этого не произошло. Поезд проскрежетал последний раз, локомотив качнулся на рессорах и замер. Бохай убедился, что автоматика выставила контроллер на нейтраль, и увидел за окном приближающиеся огни. А сзади, сквозь тарахтенье дизеля, послышался звук моторов какой-то тяжелой колесной техники.

К локомотиву подъехала целая процессия. Ее возглавлял человек на квадроцикле довоенной модели. Машина была сильно пострадавшая от времени: краска на крыльях облупилась, торчала бахрома стеклоткани. Но, судя по звуку, ровному ходу и отсутствию облаков дыма, ее содержали в неплохом состоянии. Водитель ехал медленно, чтобы сопровождавшие его рысью всадники не отставали.

Один из всадников подъехал к локомотиву и попытался прямо из седла перелезть на лестницу, ведущую в кабину. Но лошади было неудобно стоять на насыпи, поэтому маневр не удался. Он отъехал на ровное место, спешился, передал уздечку другому всаднику и только потом полез на тепловоз.

Эта заминка немного смазала впечатление. Впрочем, Бохай, успокоившись, что состав остался на путях, уже испытывал только раздражение. Дверь в кабину, как положено в движении, была заперта. Но грабитель погрозил через стекло пистолетом, и Бохай счел за лучшее его впустить.

— Фрипипла! — сказал бандит. — Извините за беспокойство, но мы надеемся на ваше сотрудничество. Проявите благоразумие, и никто не пострадает.

Грабитель был одет в маоцзедуновку защитного цвета, а на лице у него был завязан черный платок, как у бандитов в комиксах заморских демонов.

— Чего вы хотите? — мрачно сказал Бохай. Ситуация никак не располагала к соблюдению этикета.

— Чтобы вы заглушили мотор и ждали моих распоряжений.

— Не могу заглушить. — сказал Бохай еще мрачнее. — Я должен стоять со включенными огнями. А если аккумулятор сядет, я потом не заведусь.

На самом деле, дизель мог не завестись и с заряженным аккумулятором, но Бохай про это говорить не хотел.

— Ну хорошо. — с неожиданной легкостью согласился грабитель. — только руки уберите от пультов. И предупреждайте, если захотите пошевелиться.

— А чего вам надо вообще? — более спокойным тоном спросил машинист. — Мы же порожняк везем? — и, не дождавшись ответа, Бохай сообразил сам. — Зачем вам экскаваторы???

— Вы не хотите этого знать. — ответил бандит.

Бохай подумал, и решил, что он и правда этого не хочет.

Происшествие попало в отчетные сводки полицай. Тем более, что Бохай, опасаясь, что в какой-нибудь вагон загрузили взрывчатку, остановился на перегоне перед Цзинчаном и поставил на уши все отделение, добиваясь, чтобы состав осмотрели с собаками.

Из-за необычности дела, полицай оповестили и службу благосостояния. Но никто не догадался сопоставить это странное ограбление с поисками людей со звезд на Байкале.

Для спецслужб не было секретом, что банда Сунь У-Куна в промышленных масштабах добывает соль в Гун-Худуке. Официальная резолюция была, что он решил заняться перестройкой прудов. Потом руководство службы благосостояния склоняло эту перестройку прудов на все лады, так что она превратилась в крылатую фразу.

В плену

— Эй! — первое, что услышал Николай, был этот голос.

Николай открыл глаза. В нескольких сантиметрах от себя он увидел другие глаза — веселые, разбойничьи и, как ему показалось, слегка безумные. Над глазами он увидел густые черные брови, а еще выше — пышную шапку вьющихся волос. Николай зажмурился.

— Эй! — повторила обладательница глаз и голоса. — Ты живой? Посмотри на меня.

— Не хочу. — мрачно сказал Николай, и зажмурился еще крепче.

— Не хочешь, как хочешь. Тебя как, сразу пытать, или сначала накормить?

— З... зачем пытать?

— Ну как же? Ты попал в плен к космическим пиратам. Что пираты делают с пленниками?

— Принцесса, не пугайте его. — послышался второй голос, на этот раз мужской. — Он обделается, а нам потом убирать.

Николай открыл глаза. Обладательница голоса отодвинулась, так что Николай смог разглядеть ее лучше. Она была, пожалуй, даже хорошенькая, но полосы на лице — как будто она вытирала щеки грязной рукой — не позволяли толком определить ее возраст. На ее плечи был накинут старый и грязный ватник, а под ним была розовая и подозрительно чистая рубашка-поло.

В комнате было темно, а обладательница голоса держала в руке фонарик, подсвечивая свое лицо снизу. Поэтому она и показалась такой устрашающей при первом взгляде.

Николай понял, что он полусидит на голом дощатом полу, прислоненный спиной к стене и накрытый сверху какой-то тонкой, мягкой и теплой тканью. Обладательница голоса сидела рядом с ним на корточках, а обладатель второго голоса стоял, но в темноте его невозможно было разглядеть.

Николай пошевелился и понял, что его руки и ноги связаны чем-то узким и жестким, видимо, пластмассовыми кабельными стяжками. Руки были связаны за спиной.

— Кто вы? — спросил он.

— Вам же уже ответили. — обладатель второго голоса сел на корточки, и Николай смог немного разглядеть его лицо: немолодое, с крупными чертами и короткой седеющей бородой. — Космические пираты. Назовите ваше имя.

— Николай Полищук.

— Понятно. На вас была надета форма и при вас было оружие. Назовите ваше звание и подразделение.

— Янгпела офиса, гутпела хаус Йунатет Несен, дипатмент билонг Иркутск. Удостоверение...

— Мы видели ваше удостоверение. Гутпела, значит... Окай, как вы говорите. Кто знает, что вы здесь?

Николай покрылся холодным потом.

— Меня... нас будут искать.

— Я не это спрашивал. Впрочем, вы, практически, ответили. Видите, и пытать не понадобилось. Как вы себя чувствуете? Вас не тошнит?

Николай прислушался к ощущениям. Затылок, по которому его стукнули, болел, но тошноты он не чувствовал.

— Н... не тошнит.

— Вот и славно. Принцесса, накормите наконец этого бедолагу. А мы пока подумаем, что с ним делать дальше.

"Принцесса" поставила фонарь на пол лампой вверх, пересела с корточек на колени, и в одной ее руке появилась щербатая фаянсовая тарелка, а в другой — вилка с куском жареной рыбы.

— Только смотрите, чтобы он не подавился. — строго сказал мужчина.

— Дядь Сережа, я все косточки достала. — обиженно сказала "принцесса".

Вилка в ее руке начала в воздухе странное и сложное движение, как будто она пыталась нарисовать трехмерную ломаную. В каждой вершине было слышно, как она громким шепотом говорит "Пшш".

— Транспорт с едой запрашивает стыковку, подготовьте первый док... — вилка опасно приблизилась к лицу Николая. — Ротик открываем...

* * *

Николай с мрачным видом ковырял вилкой в тарелке. Сквозь забитое фанерой окно пробивался солнечный свет, поэтому он точно знал, что кончается уже третий день его пребывания в плену.

Уже на первый день он добился, чтобы ему развязали руки и выдали стол и стул. Взамен пираты сковали ему ноги космоштукой, которая представляла собой два браслета на лодыжках, соединенные ремнем из синтетической ткани. Космоштука по поведению была похожа на ремни безопасности в автомобилях. Она позволяла медленные движения, вплоть до обычной ходьбы, если только не шагать слишком широко. Ремень вытягивался из браслетов с небольшим усилием, и так же легко втягивался обратно. Но если потянуть резко, как это необходимо было бы при беге, ремень рывком стопорился, а потом начинал довольно быстро стягивать ноги. Пираты специально предупредили Николая и позволили ему даже немного поэкспериментировать, потому что иначе он рисковал слишком широко шагнуть и разбить себе лоб от внезапно сработавших кандалов.

Кроме того, пираты установили на окно и дверь сигнализацию, которая начинала противно верещать не только от прикосновения, но и при попытке протянуть к фанерке руку.

Николай пытался потребовать кровать, но пираты признались, что кроватей у них и у самих нету. А противоперегрузочные кресла с корабля, в которых они спали, были слишком тяжелыми. На второй день ему принесли ватный матрас, мягко говоря не новый, но довольно чистый. Одежды и постельного белья ему никаких не дали. Форменный плащ и котеку у него забрали, а выдали только золотистое одеяло, тонкое, но удивительно теплое. И оно было большим, так что при выходах на улицу в него приходилось заворачиваться в два слоя, чтобы низ не волочился по полу.

Трижды в день Николая кормили, и столько же раз выводили в расположенный на улице сортир. Николай хотел покачать права, чтобы в сортир пускали по требованию, но ему выдали ржавое ведро и сказали: "Если невтерпеж, пользуйся". Каждый раз его сопровождал конвоир, они менялись, но круг людей был довольно узок.

Николая водили три человека. Первый был тот мужик постарше, который допрашивал Николая в первую ночь, которого "принцесса" называла дядей Сережей. Второй был парень помоложе. Он постоянно напевал куплеты из каких-то песен, иногда на знакомые Николаю мотивы, но слова всегда были по-старорусски, поэтому Николай почти ничего не понимал. И был еще один мужик, высокий, худой, ничего не говоривший на земном русском, и, видимо даже не понимавший ни слова. Он пытался общаться с Николаем командами на староанглийском: stop, go. Было еще несколько слов, уже не так похожих на ток писин, и их Николай даже не пытался понять или запомнить.

В качестве оружия конвоиры использовали длинные шпаги в ножнах. Или, может быть, одну и ту же шпагу, с пистолетной рукояткой и позолоченной фигурной гардой. Ножны они пристегивали за спиной, как самураи катану. У высокого и худого был в кармане еще складной нож-"выкидушка" Однажды, когда Николай после туалета попробовал объяснить ему знаками, что хотел бы подышать свежим воздухом, худой достал этот нож и молча швырнул его в стену дома. Нож пролетел три метра и воткнулся довольно глубоко. Николай счел за лучшее больше с этим человеком не дискутировать.

Бывший при этом неподалеку "певец" с глубокомысленным видом прокомментировал эту сцену: "Ножа, однако боится".

Во время выходов Николай несколько раз видел еще двоих: "принцессу", которая его кормила в первый день, и чернокожего, низкорослого и довольно щуплого бородача. Этот самый бородач постоянно размахивал руками и разговаривал на языке, который Николай не смог идентифицировать. Во всяком случае, на старорусский, на котором говорили остальные пираты, это было непохоже.

Что пираты сделали с участковым и Толмачевым, Николай пытался выяснить, но ему не отвечали. Во всяком случае, выстрел на улице он слышал только один, и недалеко от дома. Тел, пятен крови или следов, что тут что-то закапывали, он не видел.

Вчера он слышал стук дизельного мотора рыбацкой шхуны. Судя по звуку, шхуна причалила в бухте. Николай прислушивался, пытаясь услышать разговоры или, хотя бы, голоса, которые он потом смог бы опознать. Но, видимо, пираты хорошо умели соблюдать конспирацию. Шхуна пробыла у берега недолго, и скоро, судя по звуку, ушла.

Сегодня шхуна приходила снова, и на улице была слышна какая-то суета. Стук топоров и молотков, странные жужжащие звуки, что-то похожее на шаги кого-то большого и тяжелого, громкие команды, даже крики, визгливый голос чернокожего, который ругался на непонятном языке.

И вот, Николай сидел и ковырял вилкой в поданной на ужин жареной рыбе. Никакой другой еды тут он не видел. Вдруг дверь открылась и вошел тот молодой парень, который все время что-то пел.

— Почуфанил? — спросил он.

— Нет еще. — мрачно сказал Николай.

— Ешь быстрее, потом одевайся. — "певец" кинул на пол возле двери вещи, брезентовые рыбацкие штаны и ватник.

— Зачем? — так же мрачно спросил Николай.

— Работать будешь.

— Я работать не хочу.

— Ты и здесь сидеть, наверное, не хочешь. — пожал плечами "певец". Николай подумал и счел этот довод убедительным.

— А белье вы мне дадите?

— Странный ты. — сказал "певец". — По улице без штанов ходишь, а штаны надеть без белья...

— Так дадите или нет?

— Нету у нас лишнего белья. Я свое тебе точно не дам. А штаны лучше надень. Там же эти... — "певец" помахал рукой кругами в воздухе. — Комары.

Довод о комарах Николай также счел убедительным. Сарма, которая их сдувала, кончилась еще вчера. А долинка была влажная и заросшая травой, для комаров самое раздолье.

— А можно от одеяла кусок отрезать?

— Наверное, не стоит. Сейчас, подожди... — "певец" исчез за дверью и вскоре появился с куском старой простыни в руках. — Может, это больше подойдет?

Николай быстро доел рыбу — там оставалось-то немного, выпил залпом настой на листьях смородины, который ему принесли вместо чая. "Певец" выглянул в коридор, махнул рукой. В дверях появился худой пират, и встал в проеме. "Певец" снял с Николая кандалы. Николай пытался понять, как именно, но не смог разглядеть.

Николай попытался оценить возможность в прыжке выбить фанерку из окна и выскочить. Но окно было маленькое и с довольно толстыми рамами. Выбить их одним ударом, скорее всего, не вышло бы. А любая заминка давала конвоирам слишком уж много возможностей. Да еще этот ножик у худого...

Николай сбросил одеяло и принялся одеваться. Он сообразил из простыни что-то типа набедренной повязки, не очень надежно закрепленной, но, как ему показалось, под штанами она могла бы удержаться. Потом он натянул штаны, и накинул на голые плечи ватник. "Певец" снова сковал ему ноги, подождал, пока он обуется, и сказал:

— Пойдем.

Николай послушно вышел из комнаты.

На улице собралось, похоже, все население пиратского лагеря. Тут же были и Толмачев с участковым. Участковый был в форме, но, разумеется, без оружия. Николай заметил, что на участковом надета такая же космоштука, а Толмачев передвигается свободно. Николай подумал, как эту дискриминацию можно было бы понимать, и, что еще важнее, как использовать в своих интересах. Но ничего хорошего не придумал.

Николай осмотрелся и увидел еще несколько новшеств. Возле леса на наспех сколоченных козлах лежали два здоровенных бревна, завернутые в полиэтилен. Рядом валялась куча жердей и досок.

— Итак, масса. — сказал пожилой пират, который тут, похоже, был за старшего. — Или как от этого слова будет множественное число?

— Масса и будет. — сказал Николай.

— Значит, масса. Наша... наша с вами — пират сначала сказал "исключающее мы", mipela на ток писин, но потом поправился на "включающее", yumipela — задача до захода солнца построить вот над этими деревьями... как его, черт? Навес. А то с климатом у вас тут проблема. Надеемся на ваше сотрудничество. Я конечно опасаюсь эффекта... как это Макс говорит, "В занавески не сморкаться — О, а это идея". Короче, если попытаетесь бежать или еще чего. Мы все-таки пираты, практика обращения с пленными у нас есть. В том числе и не очень гуманного.

Работа пошла сначала не очень организованно. Практика обращения с пленными у пиратов, может, и была, а вот с практикой — и даже с теорией — строительства навесов из подручных материалов было не очень. Как-то само собой получилось, что руководство взял на себя Толмачев. Они сколотили из жердей и досок прямоугольные рамы, воткнули концы этих рам в землю, а для пущей устойчивости укрепили всю конструкцию растяжками, привязанными к деревьям. На раму они закинули большой кусок брезента, в котором Николай смог опознать куски старой земной армейской палатки. Сооружение получилось неказистым, но, на непрофессиональный взгляд Николая, довольно устойчивым.

На следующее утро, Николая после завтрака снова потащили работать. На этот раз к работе были подключены только он и участковый. "Дядя Сережа" отвел их к бревнам и выдал странную штуковину, которую Николай не видел ни разу даже на картинках, но явно изготовленную на Земле.

Штуковина представляла собой что-то вроде большого деревянного рубанка, но с двумя поперечными рукоятями. Сам рубанок, по виду, был довольно старый, даже потемневший. Но нижняя поверхность его колодки была обстругана, так что колодка стала криволинейной, выпуклой. Судя по цвету среза, это было сделано совсем недавно.

Потом Николай увидел новую космоштуку. Она висела на дереве рядом с навесом, и сама по себе имела вполне обыкновенный вид. Это была просто пластиковая коробка с какими-то кнопками и моргающей зеленой лампочкой. Главное, что выдавало в ней инопланетное происхождение — это способ, которым она была закреплена на дереве. Она вцепилась в ствол чем-то, что показалось Николаю похожим на четыре членистые ноги.

— Так. — сказал "дядя Сережа". — Объясняю задачу. Вот эта штука — он показал на коробку — будет показывать вам, где строгать. Вы строгаете, где она показывает. Снимаете три сантиметра. Потом убираете... как его, черт? Рубанок, нажимаете на кнопку. Она покажет, где строгать дальше.

— И до каких пор? — спросил Николай.

— До вечера. — невозмутимо ответил пират.

— Отсюда и до обеда? — переспросил Николай.

— Насколько я понимаю производительность этой штуки, за сегодня вы точно не закончите. — пират, похоже, не оценил подкола.

— А что будет, если мы сострогаем лишнее? — Николай решил попробовать отыграться за все полученные им неприятности и унижения.

— Тогда привезут еще одно дерево, и вы начнете сначала.

— Понятно. — сказал Николай. — А что насчет Женевской конвенции и принуждения к бессмысленному труду?

— То, что вы не понимаете смысла труда, не делает его бессмысленным. — спокойно сказал пират.

— А может, все-таки объясните?

— Попробую. Это деталь, которая поможет нам улететь отсюда.

— Каким образом?

— Это требует сообщить вам много информации, которую... короче, которую мы решили вам не сообщать. Вы работать-то сегодня будете?

— А как она нам покажет? — не успокаивался Николай.

— Сейчас увидите. — сказал пират.

Он нажал кнопку на коробке, и в воздухе образовался красный светящийся горизонтальный треугольник, одна из вершин которого совпадала с коробкой. Николай никогда вживую не видел лазеров, но иногда видел какие-то похожие картинки в довоенных фильмах, поэтому он решил, что это лазер. Образованный лучом треугольник качнулся, опустился на бревно и медленно прошел по нему сверху вниз. Потом треугольник исчез, а на бревне появилась обрисованная световым лучом эллиптическая зона.

"Дядя Сережа" подошел к бревну сзади, стараясь не перекрыть луч, и обрисовал пятно гвоздем по поверхности бревна:

— Вот тут и строгайте.

Николай вообще не понимал, как пользоваться выданным им инструментом. Но участковый, как оказалось, им пользоваться умел, или, во всяком случае, видел, как это делают. Надо было работать им как двуручной пилой. Только у пилы один должен тянуть, а второй не должен толкать, потому что иначе полотно согнется. А тут можно было и толкать.

Но обнаружилась другая сложность: по технологии, работники должны были сидеть на бревне верхом. А ноги-то им сковали. "Дядя Сережа" сначала хотел расцепить кандалы, позволить Николаю залезть на бревно, а потом сцепить их снизу. Но Николай сразу завозмущался, что он на такое не согласен. И уже начав возмущаться, он придумал неоспоримый довод:

— Если я со связанными ногами с бревна упаду, что будет-то? Я ж и ногу могу сломать, и шею свернуть. А Женевская конвенция...

— Черти. — сказал пират и нажал на кнопку у себя возле уха.

Николай только сейчас обратил внимание, что на ухе у пирата закреплена какая-то космическая штука, охватывающая основание ушной раковины и заходящая в слуховой проход, но почти незаметная при беглом взгляде.

— Макс. — сказал "дядя Сережа". — Притащи нам веревок метров двадцать. И пистолет захвати.

Вскоре появился "певец", действительно несущий с собой моток веревки и портупею Николая. При этом он напевал, впервые на современном русском, на мотив "шаланды полные кефали":

Вчера чудного человека

Я встретил утром под горой

На нем была одна котека

И портупея с кобурой.

Пираты сняли с ноги Николая один из браслетов и вытянули ремень на всю длину. Там оказалось метра полтора. Потом они привязали второй браслет веревкой к стволу дерева, проверив, что общей длины поводка хватит, чтобы пленник мог перемещаться вдоль большей части бревна. Решение было не очень технологичное и даже не соответствовала хорошим практикам обращения с задержанными. Но Николай, подумав, должен был признать, что, в сочетании с пистолетом у охранника, оно было более-менее работоспособным.

Возможность бегства он обдумывал с самого начала. Он знал, что лагерь находится именно в той бухте, куда их привез Толмачев, а значит, довольно точно представлял свое географическое положение. В кандалах передвигаться по лесу без тропы было совершенно немыслимо. Любая коряга, камень или достаточно прочный куст превращались в труднопреодолимое препятствие. Но если бы от них как-то удалось избавиться...

Идти по берегу было бы чистым безумием. Но короткий путь, через гору и на перешеек, был вполне преодолим за день. Разве что ночью было бы легче, собственно, бежать, но идти по крутому склону без тропы было очень опасно. А вот по перешейку можно было идти и ночью. Так что добраться до Усть-Баргузина пешком, даже без запаса еды, было задачей тяжелой, но вполне осуществимой.

Главное, что Николаю было непонятно — это смогут ли пираты организовать его преследование, и есть ли у них дальнобойное оружие. Из общих соображений казалось, что они не с Земли, а значит, опыта погони и поиска в земном лесу, да еще на горе, у них быть не может. Николай не был опытным таежником, но все-таки минимальные курсы по выживанию проходил, и по лесу гулял, и это давало ему неоспоримое преимущество.

Но одно-то дальнобойное оружие у пиратов точно было, и даже в двух экземплярах. Николай решил рискнуть.

— А вы из пистолета-то стрелять вообще умеете? — спросил он.

— Вы это хотите выяснить? — спросил пират.

— Вопрос-то резонный. — не успокаивался Николай.

Пират неторопливо достал пистолет из кобуры, снял с предохранителя — Николай отметил, что движение было не отработанное, ему пришлось посмотреть и поискать этот самый предохранитель — и наставил Николаю в лоб с расстояния два метра. Что можно было сказать точно — это что пират держал оружие твердо, и шанс попасть у него был вполне реалистичный.

— Вы это точно хотите выяснить? — повторил свой вопрос пират.

— Не хочу. — признал свое поражение Николай.

— Вот то-то. Не отвлекайтесь, у нас на сегодня большие планы.

И Николай с участковым взялись за рубанок. Как объяснял полицай, тянуть его надо было не руками, а спиной, как при гребле на веслах. Но Николай грести тоже не умел, поэтому участковый его пересадил на менее ответственную сторону, толкать.

Втянувшись в работу, Николай решил еще подоставать своего тюремщика.

— А зачем вы нас стругать эту деталь заставляете? Неужели у вас нету каких-нибудь там наномашин или 3D-принтеров, которые сами все напечатают?

— Стругайте, не отвлекайтесь. — мрачно сказал пират.

— А как же Женевская конвенция и бессмысленный труд?

— Есть у нас принтер, но на нем нельзя напечатать цельную деталь такого размера. А у сборной детали не будет нужной прочности. — снизошел до объяснения дядя Сережа.

День стоял солнечный. После сармы настало настоящее бабье лето. С самого утра было прохладно, потому что солнце пряталось за горой. Но ближе к обеду оно поднялось над хребтом, и стало даже пригревать. Участковый вскоре снял китель. Николаю было чуть сложнее, но работа в теплом ватнике вскоре стала невыносима, и он вынужден был раздеться до пояса.

Работая, Николай пытался наблюдать за перемещениями пиратов по лагерю. Чернокожий бородач проводил много времени возле восьмиугольной золотистой космоштуки. Складывалось впечатление, что он с этой штукой разговаривал, или с чем-то или кем-то через нее. Но о чем, Николай расслышать не мог. Да, наверно, и не понял бы его язык. Николай некоторое время присматривался к космоштуке, и с некоторым удивлением заподозрил, что его одеяло сделано из того же материала, которым обтянут корпус штуки.

Длинный и "принцесса" занялись готовкой. Они пошли к воде, подальше от самого лагеря, но — как показалось Николаю — с расчетом, чтобы длинный держал работающих пленников в поле зрения. Там они стали чистить и потрошить рыбу. Как обычно в таких случаях, слетелись чайки. "Принцесса" им махала рукой и пыталась разговаривать, а длинного они раздражали, он даже пытался кидать в самых наглых камнями.

"Певца" и Толмачева нигде не было видно.

Во время очередного перерыва, Николай услышал далекое жужжание. Звук показался ему знакомым, исходящим от земной машины, а не от космоштуки. Пират тоже заметил что-то неладное, стал прислушиваться и оглядываться.

— Ха. — сказал Николай. — Я же говорил, меня будут искать.

Но пират сначала его вовсе проигнорировал, а потом нажал на кнопку в космоштуке на ухе, некоторое время слушал, непроизвольно кивая, а потом широко ухмыльнулся и сказал:

— Ну, может и будут. Но в этот раз мы снова успели раньше.

Жужжание становилось все громче, и вскоре Николай увидел летящий над озером квадрокоптер. На всем Байкале только у конторы были такие машины, с литиевыми аккумуляторами по довоенной технологии и цифровой связью. На этом можно было разглядеть эмблему — ловушку непентеса.

Николай хотел было слезть с бревна и запрыгать, чтобы привлечь внимание, но пират достал из кобуры пистолет, и от намерения пришлось отказаться.

Квадрокоптер подлетел к берегу, завис над пляжем, потом сдвинулся чуть ближе к дому, и вдруг пошел на посадку. Бородатый возле большой космоштуки запрыгал, замахал руками и закричал на своем языке. Все население лагеря, кроме "дяди Сережи" и пленников, собралось возле добычи. Откуда-то появились даже "певец" с Толмачевым.

— Во. — гордо сказал "дядя Сережа". — Против нашего Мпуди ваша земная техника как столяр супротив плотника. Он вестальские крейсера с экипажем в одиночку брал. А дистанционно управляемый зонд ему даже.... Какая у вас в вашей... как ее... гутпела оффиса самая мелкая и презренная добыча считается?

Николай предпочел сделать вид, что не понял вопроса. Но сердце у него упало. Дрон был большой, рассчитанный на многочасовой полет. Им могли управлять с южной оконечности полуострова, или вовсе из самого Усть-Баргузина. И он не знал, как давно пиратам удалось перехватить управление. Могло выйти и так, что контора не получила ничего, что позволило бы сузить район поиска.

И то, что отправили дрон, а не лодку с людьми, тоже наводило на грустные размышления. Возможно, в конторе считали, что столкнулись с опасным противником. А значит, после потери дрона, людей могли и не отправить.

И был еще один повод для расстройства. Толмачева пришлось довольно долго прессовать, прежде чем он согласился показать лагерь людей со звезд. Похоже, он опасался кого-то влиятельного в деревне. И при этом его еще можно было пугать, что у нас в руках ваш сын, и он нам уже все рассказал. А сейчас... единственный человек, от которого можно было узнать, кого боятся или уважают деревенские, и чем их можно было бы припугнуть или подкупить, сидел напротив Николая и тянул на себя рубанок.

Пираты развили вокруг квадрокоптера бурную деятельность. Они открутили от большой золотистой космоштуки какую-то деталь, привязали ее к коптеру и запустили его вертикально вверх. Николай быстро потерял дрон из виду, когда он скрылся над краем навеса. Пираты же перешли к золотистой космоштуке, но смотрели вверх, туда, куда улетел дрон. Потом чернокожий что-то заорал, как показалось Николаю, радостно. Остальные пираты тоже проявили признаки радости и удовлетворения, только не так бурно. Вскоре дрон спустился на землю, и пираты подключили его к космоштуке кабелем.

Перед самым обедом, Толмачев пришел к бревну с топором и начал стесывать дальний конец бревна, также подчиняясь указаниям лазерной космоштуки. С ним пришел и пират-"певец", но непонятно в каком качестве — как конвоир Толмачева или в усиление конвоя для Николая с участковым. И то правда, имея топор, Николай смог бы быстро освободиться от веревки, и вообще получил бы много тактических преимуществ.

Потом они пошли обедать, а Толмачев остался работать топором, уже без всякого присмотра.

Когда Николай с участковым вернулись к бревну, они увидели, что Толмачев стесал и "их" конец бревна, довольно глубоко. Николаю сначала показалось, что они пытаются выстругать что-то типа гигантской ложки или лопаты. Но потом, присмотревшись, он заметил, что поверхность, которую космоштука просит их выстругать, у середины бревна, где они работали рубанком, наклонена градусов на 45 к горизонтали. А у конца, где ее вытесывал топором рыбак, она была почти горизонтальной.

Пленники снова принялись за работу. Солнце уже начало клониться к закату, когда пираты собрались и засуетились возле космоштуки. Потом Николай увидел, что девушка бежит от космоштуки к ним. Не добежав метров пять, она закричала на старорусском. Но фразу она сказала простую, так что Николай смог ее разобрать:

— Дядя Сережа, там вас папа зовет.

— А с этими что? — пират кивнул на пленников.

— Давайте, я их посторожу. Вы мне пистолет дадите...

У пирата идея отдать пистолет этой пигалице, похоже, не вызвала энтузиазма. Он нажал на космоштуку в ухе и стал что-то кому-то объяснять. Но девушка не успокаивалась. К этому моменту она уже подошла к пирату, подергала его за рукав и сказала:

— Он вас поскорее хотел позвать.

— Ну, хорошо. Сейчас Макс подойдет, ладно. Где предохранитель-то у него, помнишь?

— Ага. — с подозрительным для Николая энтузиазмом согласилась "принцесса".

* * *

— Командир, штурман на связи. Вы мой маневр посмотрели? Я по-простому считал, старт проградно, гравитационная дуга. А то они рассчитывали как-то странно лететь, как Шаттл. И с нормальным отклонением. Прием.

— Да, Сергей. Я посмотрел, я именно по этому поводу. Они же не зря так считали. Как по-твоему, зачем? — командир задал вопрос, но вспомнил, что ответа ему придется ждать пять секунд, и продолжил, оставив вопрос риторическим. — Шаттл взлетал с промежуточным апоцентром потому, что они надеялись сесть обратно на Канаверал, если что. А эти думали не про то, куда они будут садиться. А куда они будут падать. Как понял? Прием.

— Не понял, если честно. Падать в любом случае на Землю. А садиться он может практически везде, это же не Шаттл. Да, в горах нежелательно, но при моем маневре мы эти горы антинормально обходим. Прием.

— Сергей, я как раз про то, что Земля большая. И разные участки поверхности у нее неравноценны. Китайцы не случайно нарисовали такую схему. Посмотри на карту. У них почти весь активный бустеров и маршевого проходит над бессточными котловинами. А по твоей схеме, если маршевый не включить, мы падаем почти точно в русло Хуанхэ. Как понял? Прием.

— Командир, по-прежнему не совсем понял. Вот эта речка на восток от Увэя — это Хуанхэ??? Она же гораздо южнее. И даже если и Хуанхэ, и что? Я еще понимаю, когда в долине Хуанхэ жило полтора миллиарда, но сейчас-то? Прием.

— Сергей, да, это именно Хуанхэ. Если внимательно посмотришь на карту, у нее большая излучина, больше полумегаметра на север. Да, сейчас в ее низовьях не полтора миллиарда, но все равно довольно много народу. Гораздо больше, чем в Поясе. И Хуанхэ впадает в океан, а на его берегах тоже живут люди, рыбу ловят. В общем, пересчитывай, насколько можно точнее, под оригинальную схему. Я предлагаю, как они, идти на восток-северо-восток, нормально от Баян-Нура, чтобы обойти излучину Хуанхэ. И, насколько это возможно, оставаться над бессточными котловинами.

И тут командир через динамики приемника услышал выстрел.

— Сергей, алло, что у вас там происходит???

В динамиках были слышны суета и неразборчивые переговоры на повышенных тонах. Потом штурман ответил:

— Это... Короче... Твоя дочь демонстрировала пленным, что умеет стрелять из пистолета. Прием.

— Каким еще пленным??? Прием.

Штурман объяснил. Командир еще несколько секунд сидел, переваривая услышанное, а потом смог сказать только:

— Нарушение взаимодействия.

Впрочем, пока длились пять секунд задержки, он достаточно пришел в себя, чтобы продолжить:

— Сергей, извини за нарушение арбитража, ты хоть скажи, она попала? Прием.

— Ну, в дерево попала. В смысле, она как раз на дереве и демонстрировала. То есть с пленными-то как раз все нормально. И с ней тоже. И даже с пистолетом. Прежде чем спросишь, что с деревом, я не знаю. Я же не ботаник. Но, вроде, стоит пока. Прием.

— Аполлонские катафоты. Когда мы доберемся до Цереры, я вынужден буду кому-то открутить голову. И, скорее всего, не одну. Давайте решать в текущей диспозиции. Семеныч в курсе? Если он решит, что их лучше убить, было бы правильно, чтобы это делали вы. Не стоит на него еще и это вешать. Прием.

— Да, Семеныч в курсе. С мишкиным отцом, Мпуди предлагает подчистить базу в управе, дать им с женой другую фамилию, и пусть живут дальше. Семеныч говорит, что база — это единственное реальное препятствие. Что с этими, как их, полицаями, пока не решили. С тем, который в штанах, уже говорили. Он говорит, что предложение жить дальше под чужой фамилией стоит обдумать. Но еще не решил окончательно. А который без штанов, еще не говорили. Он городской, в деревне вряд ли приживется. А в городе подчисткой базы не отделаешься. И вообще он какой-то такой... Короче, похоже, белой костью себя считает. Зато, командир, у нас есть хорошая новость. Мпуди перехватил ихний беспилотник. Мы пробовали, он на километр вверх с запасным трансивером от груза нормально поднимается. И батареи хорошие. Можно его использовать как релей, когда Луна за горой.

Всплытие

— Масса луалуа, разрешите войти? — Василий уже не пытался изобразить вид лихой и придурковатый. Вместо этого он, насколько хватало сил, выражал подобострастие.

— Ну, входи.

После сентябрьского фиаско, луалуа было жаль этого бедолагу. Забавный розыгрыш обернулся реальными трупами, никто этого не хотел. А этот, похоже, всерьез поверил в инопланетян. Не двинулся бы он реально на этой почве...

— Масса луалуа, извольте посмотреть! — Василий на полусогнутых подбежал к столу. — Из Китайского протектората пришла ориентировка. В аэропорту Увэй террористы захватили пассажирский самолет без пассажиров. Самолет полетел на север, через Улан-Батор и Верхнеудинск в сторону Усть-Кута. Но в зоне ответственности Усть-Кутского авиаузла не появился, то есть пропал где-то в районе Байкала. Просят помочь в поисках.

— И что ты хочешь?

— Масса... помочь. В поисках. Вот, извольте посмотреть, если продолжить траекторию, она как раз проходит через Усть-Баргузин и Святой Нос...

— И что тебе для этого нужно?

— Вертолет... Или гидроплан.

— А спутник геостационарный с орбитальным лифтом? — луалуа почувствовал, что багровеет, но не счел нужным сдерживаться. — Ты опять со своими инопланетянами???

Василий побледнел и отступил на полшага.

— Если ты еще раз с этим придешь, я тебя под трибунал, к духам собачьим!!! Мало что труп на твоей совести, ты из всего управления хочешь посмешище сделать??? Масса оффиса!!! — Василий вытянулся по струнке. — Это приказ! Я запрещаю вам участвовать в подобной деятельности и запрещаю приближаться к Усть-Баргузину и полуострову Святой Нос любым способом, по земле, по воде или по воздуху!!! Повторите!

— Мне запрещено приближаться к Усть-Баргузину и полуострову Святой Нос. — дрожащим голосом сказал Василий.

— Это не все! — прорычал луалуа.

— Мне запрещено приближаться к полуострову Святой Нос любым способом, по земле, по воде и по воздуху.

— И если вы еще раз упомянете Святой Нос, или инопланетян, или хемульский хентай, или какие-нибудь там шпаги, я вас лично выпру из конторы за служебное несоответствие.

— Т... так точно, масса луалуа!

— Свободны!

— Есть. Раз... разрешите идти?

— Я же сказал, свободны!!! — прорычал луалуа. Василий на полусогнутых ногах просеменил к двери и исчез.

Потом, вспоминая этот эпизод, луалуа не мог найти других объяснений случившемуся, кроме того, что Василий его загипнотизировал. Примерно через час после ухода незадачливого подчиненного, луалуа заметил, что печати с непентесом нет на обычном месте. Но почему-то успокоил себя, что сам ее куда-то засунул. И только когда все управление уже стояло на ушах, он всерьез озадачился поисками. Он перерыл весь стол, сейф и пространство между столом и батареей, и лишь после этого смирился с мыслью, что его подвели под расстрельную статью, да еще так тупо.

— Простите, масса оффиса! — развел руками руководитель полетов. — Мы получали запрос из Верхнеудинска о потере борта и помощи в поисках. Но погода... вы же сами видите, облачность двести метров! У меня всего один свободный экипаж с допуском на такие условия!

— Фримен лапун кускус! — Василий брезгливо пробормотал гражданский чин дежурного и изобразил утомленный, ничего не выражающий взгляд. — Вы видите эту печать? — он помахал листочком, украшенным печатью в виде ловушки непентеса. — Вы понимаете, что она означает?

— Что я должен оказывать вам всемерную помощь.

— И что вы не должны сообщать об этом в контору, потому что дело секретное и связанное с подозрением в измене. Но вы мне и помощи не оказываете. У вас есть экипаж с нужным уровнем подготовки. Самолеты у вас есть?

— Сейчас посмотрим. — лапун кускус открыл на компьютере какую-то программу. — Говорите, вам нужно провести поиски на мористом побережье Святого Носа. Какое-то специальное оборудование вы брать планируете?

— Нет.

— Хорошо. То есть грузоподъемность вам не важна. Итак, до южной оконечности 315 километров, это можно на крейсерском эшелоне, плюс взлет и снижение. Потом, визуальные поиски. Значит, ниже границы облачности, расстояние около пятидесяти километров, почти по прямой. Но на малой высоте. Но, наверно, вам потребуется не один проход? Ну, давайте заложим пять проходов по пятьдесят километров на малой скорости. Потом набор высоты и возвращение, еще 315 километров. Итого, будем считать с разумным запасом, два с половиной часа в воздухе. Из оборудованных для полетов в низкой облачности у нас есть Кику, вас устроит? — дежурный жестом пригласил Василия подойти к окну, и показал на стоящий на летном поле двухмоторный самолет с высоко расположенными крыльями.

— А гидропланов у вас нет?

— Откуда? Разве что в Усть-Куте, но, насколько я помню, у них он на ремонте.

— А вертолет?

— Простите, масса оффиса. У нас нет ни одного вертолета, который продержится в воздухе такое время. Если вы найдете место крушения... Впрочем, если это правда на побережье Святого Носа, не факт, что там найдется, где мы сможем приткнуться на вертолете. Боюсь, придется добираться по морю, но в это время года...

— Ну хорошо, давайте этот. Сколько времени займет подготовка к вылету?

— Полчаса, масса оффиса.

— А побыстрее нельзя?

— Никак нет, масса оффиса, его ведь надо не только заправить, но и обработать антифризом. Низкие облака, отрицательная температура, возможен снег...

— Приступайте.

Главное, чему Василий научился за время службы — это умение скрывать одни эмоции и изображать другие. Он изображал усталое нетерпение, но на самом деле был в панике. Шеф мог обнаружить пропажу непентеса в любой момент, поэтому буквально каждая секунда промедления экспоненциально увеличивала вероятность провала.

А вот руководитель полетов скрывать свои эмоции не умел совершенно. Через пару минут, по тому, как страдальчески поднимались его брови, Василий уже безошибочно мог угадать, когда собеседник на другом конце телефонной линии спрашивает "какого хрена". Потому что после каждого поднятия бровей дежурный начинал, понизив голос, объяснять что-то вроде "ты знаешь, кто у меня сейчас над душой сидит? Ты этого знать не хочешь".

На поле возле выбранного дежурным Кику уже началась суета. Забегали какие-то люди в люминесцентных жилетах, потом подъехал пузатый заправщик, потом — коленчатый подъемник с неприлично похожим на котеку брандспойтом, укрепленным рядом с платформой.

Наконец, дежурный поклонился и жестом пригласил Василия к выходу:

— Масса оффиса, ваш самолет готов!

Сначала Василий думал, что дежурный пошел его провожать из подобострастия, но оказалось, что ему еще надо подписать какие-то бумаги у экипажа и техников. Наконец, они забрались в самолет. Экипаж состоял из двух человек, пилота и штурмана. Они встали при входе Василия, но смотрели на него с плохо скрываемой неприязнью. Василий подумал, что надо бы поработать над повышением престижа конторы, но сейчас было не до того. Он быстро рассказал летчикам ту же самую легенду, что и руководителю полетов: что им необходимо найти остатки крушения или посадки на воду пропавшего самолета, что есть оперативная информация, что это на западном берегу полуострова Святой Нос, и что дело секретное, поэтому все сообщения на землю должны передаваться только с его разрешения.

Самолет был пассажирский, с салоном на пятьдесят человек. Василий устроился в кабине, на дополнительном кресле за местами пилотов — как он понял, это кресло было предназначено для запасного члена экипажа.

Пилоты стали переключать тумблеры на приборной доске и обмениваться непонятными фразами: "селектор в положении армд, АУАСП включен, угол стабилизатора три...". Василий с ужасом понял, что если они захотят обменяться кодовыми сообщениями между собой или с диспетчером, он просто не заметит этого в потоке цифр, аббревиатур и технического жаргона. Надежда была только на выработанное умение распознавать интонацию — но и интонация у них была стандартизованная, невыразительная скороговорка, в которой подчеркивались отдельные слова: "разрешено, включено, зеленый, готов".

Продолжая разговаривать и переключать тумблеры, пилоты завели двигатели, и самолет покатился к началу взлетной полосы. Василию случалось летать пассажиром, но ни разу не доводилось сидеть в пилотской кабине. Почему-то все, кто летал в кабине, говорили, что впечатление незабываемое.

Что в этом незабываемого, Василий так и не понял. Обзор, действительно, был лучше, чем через пассажирский иллюминатор. Когда моторы заревели низкочастотным дребезжащим воем, и уходящая за горизонт взлетная полоса вдруг рванулась назад, Василий почувствовал страх и закрыл глаза. Он слышал, как штурман сказал: "Скорость принятия решения", а пилот ответил: "Экипаж, взлетаю", и заметил, что лишь через несколько секунд самолет поплыл вверх. Только после этого Василий рискнул открыть глаза. За ветровым стеклом он увидел уходящий вниз горизонт, и поднимающиеся над горизонтом голубые горы вдали.

Их маршрут проходил в стороне от воздушных трасс, поэтому они полетели по прямой, почти сразу после взлета развернувшись на северо-восток. Сначала они летели над долиной Ушаковки, почти вдоль нее. Потом долина ушла к востоку, и под ними раскинулись пологие холмы, поросшие девственным лесом. Погода в Иркутске и над значительной частью маршрута была ясной. Когда они набрали высоту, за Приморским хребтом стала видна затянутая облаками котловина Байкала.

Осенью, гигантский объем озера остывает гораздо медленнее окружающей суши. Поэтому, когда средние температуры опускаются ниже нуля, Байкал вовсе не собирается замерзать. Температура поверхностных вод медленно приближается к четырем градусам, и только после этого у побережья начинает образовываться сокуй, или забереги — тонкие ледяные кромки и замерзшая вода на камнях. Но открытая относительно теплая вода, конечно же, испаряется. А испарившись, она быстро конденсируется в холодном воздухе, образуя низкие облака и туманы, висящие над озером большую часть осени и начало зимы. Эти-то облака и были главным препятствием для их операции.

Самолет медленно, под углом, приближался к Приморскому хребту и, соответственно, к берегу озера. Линию хребта они пересекли чуть севернее Еланцов, над Тажеранской степью. Сверху хорошо было видно, как поросшее лесом плоскогорье превращается в крутой, практически безлесный и местами скалистый восточный склон, и как спускающийся с вершин хребта сухой ветер оттесняет облака от гор.

На востоке, над облаками поднимались вершины гор на другом берегу озера. Василий не мог с ходу вспомнить, как называются горы между Селенгой и Баргузином. Он хорошо помнил только название хребта южнее Селенги — Хамар-Дабан, Кедровая гора.

Дальше по маршруту они должны были пройти над поселком Сахюрта, проливом Ольхонские Ворота и над островом Ольхон почти по всей длине, но вся эта местность была затянута облаками. Слева от них, стену Приморского хребта разрезало узкое и глубокое ущелье Сармы. Хорошо была видна странная скала, наполовину перекрывающая это ущелье у самого устья, похожая на КПП с полуоткрытыми воротами.

Вспомнив название реки, Василий вспомнил и одноименный ветер, а вслед за этим, разумеется, и сентябрьское фиаско. Следующая в логической цепочке мысль была неизбежна: сейчас, после кражи печати, он не отделается одним только позором. Либо он найдет людей со звезд, либо он может с чистой совестью застрелиться прямо в самолете.

Некоторое время они летели над затянутой облаками котловиной. Вскоре на фоне гор западного берега стало возможно выделить отдельно стоящий массив: полуостров Святой Нос. Почти сразу после этого, пилот повернулся к Василию и сказал: "Сейчас будем снижаться".

Василий ожидал, что самолет наклонит нос к земле, но пилот только сдвинул назад ручки, размещенные между сиденьями. Тон двигателей заметно изменился, и Василий почувствовал, что кресло уплывает из-под его задницы, но самолет по-прежнему летел в горизонтальном положении.

Как сумел понять Василий из переговоров пилотов, сейчас они находились в мертвой зоне — их не видели диспетчерские радары ни одной из ближайших зон управления воздушным движением: ни Иркутск, ни Верхнеудинск, ни Усть-Кут. В доисходное время эта территория была перекрыта автоматическими радиомаяками и ретрансляторами, наземными и спутниковыми. Но после войны большую часть этой инфраструктуры отключили и разобрали по бедности и за ненадобностью.

Даже голосовая связь с Иркутском была неустойчивой, а когда они опустились бы ниже вершин гор, то она должна была совсем прекратиться. Если бы с ними что-то случилось, то они просто исчезли бы без следа, как и китайский самолет.

Впрочем, в отсутствии связи была и светлая сторона: если бы луалуа хватился непентеса сейчас, то он уже не смог бы связаться с самолетом. А там... Если поиски завершатся успехом, то победителей не судят — да и начальник вряд ли захочет давать ход делу, в котором его выставили таким некомпетентным простаком.

Самолет погрузился в облака, и ветровое стекло затянуло серой хмарью. Они продолжали снижаться, и хмарь становилась все темнее и все серее. Судя по тому, как участились обмены репликами между пилотом и штурманом, и как часто они переключали тумблеры, полет в таких условиях был непростой задачей.

Внезапно хмарь расступилась. Светлее не стало, но стала видна свинцово-серая гладь воды внизу. Почти по всем направлениям эта гладь сливалась вдали с облаками, но впереди, прямо по курсу, из воды вставала уходившая в облака черная стена.

— Это Святой Нос? — опасаясь показаться идиотом, уточнил Василий.

— Да. Мы на месте. Что прикажете дальше, масса оффиса? — в голосе пилота по-прежнему угадывалась неприязнь.

— Дальше прикажу лететь вдоль берега, как можно ближе, и искать следы авиакатастрофы. Или посадки на воду. Обломки, спасательные плоты, разлитое топливо, дым... И, кстати, если заметите людей на берегу, их тоже надо искать.

— Людей на берегу сейчас, наверно, нету. Здесь останавливаются только рыбаки, но сейчас они в море не выходят.

— Вот именно. — согласился Василий. — Именно поэтому, люди — это почти наверняка те, кого мы ищем.

— А кого мы ищем? — не удержался от вопроса штурман.

— Извините, я не полномочен вам это сообщать. Итак, задание понятно?

— Понятно. — согласился пилот.

— Я тоже буду смотреть. — сказал Василий. — Но вы привычнее к взгляду с воздуха, и шесть глаз...

— Простите, масса оффиса. Лететь на такой высоте вблизи от гор — дело опасное, поэтому я отвлекаться от управления не буду. — сообщил пилот.

— Ну хорошо, четыре глаза. Поехали.

Василий встал из своего кресла и выглянул в боковое окно. Если он правильно понимал фразы, которыми обменивался экипаж, они летели со скоростью около ста пятидесяти километров в час. Пилот, действительно, очень близко прижался к берегу — можно было разглядеть отдельные деревья и крупные камни на пляжах, так что, наверно, можно было бы увидеть и человека.

Василий смотрел в правое окно, а штурман глядел больше вперед, поэтому именно штурман первым увидел самолет. Не заметить его было невозможно: ярко-белый изящный силуэт посреди серой воды, серых камней и черных деревьев. Самолет лежал носом на пляже, немного под углом к берегу. Хвост его и одно из крыльев были погружены в воду, а другое крыло беспомощно торчало вверх.

Были заметны и еще какие-то неправильности, и лишь когда они подлетели ближе, Василий смог их разглядеть. Когда он понял, что именно он видит, он испугался, что сейчас обмочится.

Носовая часть была оторвана и отброшена в сторону, но не при ударе. Было впечатление, будто кто-то огромный и очень сильный оторвал нос руками. И этот кто-то, желтый непропорционально сложенный гуманоид ростом около трех метров, стоял возле разрыва в фюзеляже и, аккуратно перебирая руками, вытаскивал из самолета что-то большое, длинное и черное.

Ему помогали несколько людей нормального роста. Часть из этих людей была одета в серую или черную мешковатую одежду, похожую на обычные ватные телогрейки, но двое были в чем-то блестящем, как фольга, и довольно объемном (в скафандрах???).

— Твою мать... — с растерянной и даже немного детской интонацией протянул штурман. — Это что ж такое...

— Вот. — гордо сказал Василий, к тому моменту уже сумевший взять себя в руки. — Ради простых случаев мы непентес не используем.

— Так что это???

— Я сам хотел бы выяснить. — честно признался Василий. — Потому я и просил гидроплан.

Мы можем где-нибудь неподалеку сесть? Садятся же самолеты на воду?

— Сесть... Масса оффиса, сесть-то мы, может, сможем, но не взлетим. И нас трое, а их вон сколько... И эта штука... Давайте лучше доложим на базу... — жалобно проканючил штурман.

Штурман не успел договорить, когда пилот закричал:

— Слева по курсу!!!

— Что слева? — не понял штурман.

Василий поглядел туда, куда показывал пилот. В нескольких километрах слева и впереди в море болталась одинокая темно-серая рыбацкая шхуна. Но удивление пилота вызвала не она, а что-то происходящее под водой рядом с ней. Вода на поверхности кипела и бурлила, и Василию показалось, что он видит что-то гигантское и черное, поднимающееся из глубины. Судя по лицам экипажа и по нечленораздельным звукам, которые они издавали, они тоже видели это — а может быть и что-то другое, еще хуже.

— Что это??? — прохрипел пилот, наконец-то восстановив дар речи.

Василий хотел ответить, но у него перехватило горло. Он сглотнул и все-таки сказал:

— Люди со звезд.

— Масса оффиса, нужно ваше решение. — судя по интонации, эти слова стоили пилоту немалых душевных усилий.

— Уходим. — не раздумывая сказал Василий.

— Слушаюсь! — радостно отрапортовал пилот и рывком дернул рукоятки между сиденьями вперед.

Двигатели взвыли, как при взлете, самолет рвануло вперед и вверх. Василий не удержался на ногах, и его отбросило к задней стене кабины, но никто из экипажа не обратил на это внимания.

* * *

Луа-луа, как и надеялся Василий, решил сделать вид, что с непентесом ничего не произошло. Свидетельства пилотов оказалось достаточно, чтобы подключить к делу армию.

Но возможностей быстро добраться до места действия не было и у военных. В Усть-Баргузин отправили целый батальон. Но тяжелая техника и даже джипы не могли преодолеть хребет Святого Носа. По плану, солдат должны были подвезти по перешейку к подножию горы, а дальше они должны были отправиться пешком, разворачивая по дороге лагеря. Обсуждалась идея мобилизовать деревенских в качестве носильщиков. Все это заняло бы больше двух суток.

Удобнее всего было бы идти по воде, но своих плавсредств у армии на Байкале не было. А все сколько-нибудь крупные гражданские суда в порту Байкал и Иркутске уже были поставлены на зимнюю консервацию. И капитаны были не в восторге от мысли идти в море. Температура воздуха уже держались ниже нуля, все постоянно вспоминали про обледенение. К тому же, "Черскому" пришлось бы идти от устья Ангары до Святого Носа больше суток, а более быстроходные суда были неудобны для высадки десанта.

В районе Малого Моря, у деревни Черноруд, начали разворачивать базу для вертолетов. По шоссе через Баяндай туда отправили заправщики, машины обслуживания, передвижной диспетчерский пункт. Но это и требовало больше суток.

Военные предложили высадить десант с самолета. Василия назначили офицером связи. Вылетали они не из гражданского аэропорта, а с военного аэродрома в Белой, но специально сели в Иркутске, чтобы забрать Василия.

Десантный самолет размерами и силуэтом был похож на "Кику", на котором Василий летал в первый раз. Наиболее заметным отличием снаружи была пятнистая камуфляжная окраска и голубые эмблемы, полушарие в лавровом венке. Внутри отличий было больше. Вместо пассажирского салона с рядами кресел, в десантном отсеке были два ряда скамей вдоль бортов и еще один парный ряд — посередине салона. И сзади отсек завершался не дверью в сортир, а опускающейся рампой.

Как и в первом полете, Василий пошел в пилотскую кабину, провожаемый неприязненными взглядами десантников.

Они полетели тем же маршрутом, по прямой, над Ушаковкой, Тажеранской степью и Ольхоном. Солнце уже клонилось к западу, и земля внизу выглядела как-то иначе. Краски были менее яркими, как будто в воздухе висело больше пыли. Но, как и утром, над Байкалом и Ольхоном висели облака.

Когда впереди показался силуэт Святого Носа, пилот в левом кресле вдруг громко выругался. Приглядевшись, Василий понял причину: перед горами виднелась странная структура, какой-то холм или купол, поднимавшийся на сотни метров над ровной гладью облаков вокруг. Он блестел в прямых солнечных лучах и резко выделялся на фоне темных гор.

Потом пилоты показали Василию еще одну причину для ругани: под основанием купола, в полукилометре от берега, радар показывал большой чечевицеобразный объект, лежащий на поверхности воды. Радар у военных был просто замечательный, на нем можно было разглядеть не только береговую линию и "летающую тарелку", но и обломки самолета на пляже. Василий даже пожалел, что поехал реквизировать гражданский самолет.

Пилоты обсуждали идею вернуться, но Василий сумел их убедить, что, чем больше активности люди со звезд успеют развернуть, тем сложнее из будет штурмовать. Самолет стал снижаться, а десантникам приказали приготовиться. По метеоданным, нижний край облачности был слишком низко, так что решили выбрасываться над облаками.

По мере приближения к куполу, становилось видно, что он похож на обычное кучевое облако, или, скорее, на пар над градирней ТЭЦ. Туман клубился и рассеивался ветром, как обычное атмосферное явление. Никаких твердых структур внутри не угадывалось, да и радар ничего не показывал.

Что произошло потом, Василий не успел понять. Задребезжал зуммер, замигали красные лампы, кресло из-под него быстро поехало куда-то вниз, а горизонт за стеклом кабины — наоборот, вверх и вбок. Содержимое желудка Василия подступило к горлу так же резко, как уехало кресло, и вылетело из его рта мощной струей. А потом он ударился головой о потолок кабины, и настала темнота.

Первое, что почувствовал Василий, когда пришел в себя — это сильный, наотмашь, удар ладонью по щеке. Он открыл глаза. Перед ним было перекошенное от злобы лицо летчика.

— Сука бесштанная, ты почему не пристегнулся???

Василий смог только промычать что-то невнятное. Пилот ударил его еще раз.

Василий машинально схватился за кобуру, но пистолета в ней не было. Оглядевшись, он с ужасом понял, что буквально вся кабина — и стены, и ветровое стекло, и приборная доска, и мундиры экипажа, и даже их лица — забрызганы его блевотиной. Он почувствовал новый позыв, но сумел подавить его.

— Что случилось? — наконец смог сказать он.

— Твои со звезд, суки, ракетами пуляются. — побив Василия, летчик, видимо, выжег достаточно адреналина и немного успокоился. — Хорошо, командир у нас раньше на истребителе летал, чудом ушли. А тут ты еще вокруг порхаешь, засранец. Ты соображаешь вообще? Ты же только чудом нас всех не убил!

Василий понял, что он пристегнут к креслу четырехточечным ремнем, а самолет летит на юго-запад, прижимаясь к самым облакам. Из переговоров пилотов между собой и с землей ему удалось понять, что пробиты крыльевые баки и нет давления в резервной гидросистеме, что в десантном отсеке есть раненые, и что командир обсуждает идею сесть на заброшенный аэродром в Хужире. Но потом все-таки решили тянуть до Иркутска.

Уже перед заходом на посадку, Василий попросил отдать пистолет, обещая, что никому не расскажет, что случилось. Летчики посовещались и согласились, что иначе придется оформлять официальный арест. Хотя причина для этого и была, он ведь и правда мог всех убить. И вещдок, вмятина в потолке от головы, был достаточно убедительный. Но формальная межведомственная разборка никому не была ни нужна, ни интересна.

Ракетный обстрел погрузил в задумчивость и военных, и контору. Военные отказались посылать вертолеты и решили дождаться, пока наземная разведгруппа, отправленная через хребет, сообщит что-то содержательное. Тем временем, в Усть-Баргузин начали перебрасывать элитный спецназ и батарею самоходных гаубиц, которые, по расчетам, могли бы стрелять через гору.

Где-то в разговорах даже мелькали реплики про спецснаряды, но, вроде, только в качестве разговоров. По регламенту, для охранения батареи с такими снарядами полагался целый полк. Но его переброска по Баргузинскому тракту, размещение и снабжение было бы полной логистической катастрофой.

"Черского" официально реквизировали и начали снимать с консервации. Параллельно его начали вооружать зенитным гатлингом и пулеметами, а на палубу стали укладывать кевларовые маты, которые должны были защитить от шрапнели.

Десантный самолет, кроме радарных изображений, сообщения о ракете и образцов шрапнели, как оказалось, привез еще немного информации. Уходя от ракеты, самолет провалился под облака, и бортовой регистратор заснял лагерь инопланетян и окружающую обстановку на видео. Самолет вращался в падении, так что разборчивыми оказались всего несколько кадров. Сопоставив их с радарными изображениями, удалось узнать много нового, хотя и непонятного.

Чечевицеобразного объекта на воде видно не было. Его полностью закрывал столб пара, похожий на то, как парит в морозные дни Ангара, вытекающая из-под плотины Иркутской ГЭС. Столб имел диаметр несколько сотен метров, и поднимался от поверхности озера к облакам, образуя над облаками тот самый купол, который привлек внимание пилотов.

На берегу, рядом с обломками самолета, было видно что-то большое и черное, не отображающееся на радаре. Это что-то имело длину около сотни метров и по форме напоминало выброшенного на берег кита.

Контора передала ролик с комментариями в головной офис протектората, в Урумчи. Потом устроили видеоконференцию, на которую пригласили эксперта из столичного университета. Эксперт бекал, мекал, и прочитал, лекцию в стиле "есть ли жизнь на Марсе, это науке неизвестно".

И правда, вся лекция свелась к тому, чего про корабль инопланетян не было известно. Или было известно, чем он не является.

Конечно, плотность наблюдения за звездным небом сильно снизилась со времен Джихада. Но эксперт утверждал, что сохранившиеся обсерватории и астрономы-любители все-таки никак не смогли бы пропустить приближающийся к Солнечной Системе баззард. А после прохождения гелиопаузы его невозможно было бы не заметить невооруженным глазом.

Из этого с необходимостью следовало, что корабль инопланетян основан на неизвестных физических принципах. Возможно даже использует сверхсветовое перемещение. Получалось, что люди со звезд не только сохранили доисходные технологии, но и далеко превзошли их. А значит, они могли обладать и совершенно неизвестными землянам боевыми возможностями.

Впрочем, одну интересную гипотезу ученый все-таки высказал. Он предположил, что "летающая тарелка" — это вовсе не корабль инопланетян, а что-то, что было построено до Исхода и лежало в Байкале двести лет. Это объясняло, почему инопланетяне не вступили в контакт с земными правительствами, а сразу развернули секретную деятельность вдали от всех поселений. И объясняло даже то, почему деятельность заняла столько времени. Очевидно, что расконсервация объекта, пролежавшего под водой двести лет, не может быть простой и быстрой.

И вот тут-то проснулся кто-то из дремавших луалуа головного офиса, и напомнил, что инопланетяне-то летели из Увэя. А всего два месяца назад недалеко от Увэя было странное дело, бандиты ограбили поезд и украли экскаваторы. Получалось, был еще один доисходный клад невдалеке от Увэя. Только не под водой, а под землей. Последнее как раз казалось логичным, провинция Ганьсу не славилась крупными водоемами.

Из этих гипотез и фактов сформировалась и программа действий. Постановили прозвонить все агентурные контакты в самой банде Сунь У-Куна и среди его связей, провести воздушную разведку в Гун-Худуке и окрестностях, а также провести поиск в сохранившихся архивах обо всех секретных проектах, а особенно — о совместных российско-китайских. С инопланетянами же на Байкале предоставили разбираться военным.

Погоня

Василия поднял с постели телефонный звонок. Наблюдатели, выставленные военными на мысу Рытый, на западном берегу Байкала напротив Святого Носа, доложили, что облачный столб над лагерем инопланетян исчез. "Летающая тарелка", судя по ее размерам, должна была быть видна в бинокли, но она тоже пропала.

Василий быстро, не завтракая, собрался, достал из оружейного сейфа печать с непентесом (он ее, пользуясь суматохой, так и не отдал начальнику) и стал звонить в штаб военной авиации, требовать вертолет. С вертолетом получился облом — базу в Черноруде еще не развернули полностью, а из Белой вертолет без дозаправки долететь не мог. Тогда Василий согласился на самолет.

Он не знал, что лучше — дадут ему вчерашний экипаж или какой-то другой. Вчерашний экипаж был свидетелем его позора, зато была хоть какая-то уверенность, что пилот сможет увернуться от инопланетной ракеты. Но экипаж ему дали другой. В принципе, все было понятно: это считалось как боевой вылет, оплачивалось по повышенной ставке и считалось в выслугу лет, так что военные не хотели друг друга без дела обижать.

Путь до военного аэродрома в Белой, даже на конторской машине с мигалкой, должен был занять существенно больше часа. Василий просил, чтобы его, как и вчера, забрали в гражданском аэропорту, но военные уговорили его, что посадка и рулежка по аэродрому тоже дело долгое, и даже чисто по времени будет выгоднее дождаться, пока он доедет до Белой.

Василий ехал по построенной еще при первой демократии трассе "Байкал", которая соединялась с городскими улицами через развязку Иннокентьевского моста и шла на север, обходя Ново-Ленино, Ангарск и Усолье. Дорога была в неплохом состоянии и пустынна. Василий взял легковую машину, и гнал существенно больше сотни, включая мигалку перед постами дорожной полицай. Но все равно, когда он подъехал к аэродрому, его самолет уже заводил моторы.

Самолет ему выдали той же модели, но по-другому оснащенный. На этот раз это был разведчик, с более мощным радаром, чем у десантника, инфракрасными и обычными видеокамерами с телеобъективами, даже с пятью квадрокоптерами. У этих машин был гораздо меньший радиус действия, чем у конторского аппарата, который так бездарно профукали в сентябре, и не было возможности вернуть их на борт после выпуска.

Вместо десантного отсека этот самолет имел что-то похожее на пассажирский салон, но занимал он далеко не всю длину. В носовой части салона было несколько стоек и пультов для наблюдательного оборудования, потом шесть рядов кресел, а весь остаток длины пассажирской кабины был пуст. Только на полу были видны полозья для крепления кресел. Зато в конце салона, как и в пассажирском самолете, размещался сортир.

Василий снова пошел в пилотскую кабину. Памятуя вчерашний позор, он тщательно пристегнулся.

Конец взлетной полосы был направлен почти точно на место слияния реки Белой и Ангары. На правом берегу Белой виднелись кварталы и развалины на окраинах Усолья-Сибирского. Сама Ангара здесь распадалась на два рукава, разделенные рядом широких островов с узкими протоками. Взлетев, самолет взял курс на северо-восток. Они почти сразу пересекли Ангару и полетели над холмистым и лесистым водоразделом между Идой и Кудой.

Василий посмотрел карту. Вроде бы, Белая не так уж далеко от Иркутска, но прямой маршрут от военного аэродрома проходил севернее, чем они летали в прошлые разы. Они по диагонали пересекали долину Куды с ее полями и лоскутами степей, потом проходили над тектоническим понижением между северным концом Приморского хребта и южными отрогами Байкальского, и только после этого оказывались над Байкалом заметно севернее Ольхона.

Каменное лезвие Святого Носа поднялось над горизонтом, когда они еще летели над западным берегом озера. Облачного купола перед горами, и правда, не было. Пилот включил радар. Береговая линия была хорошо видна, виден был даже разбитый самолет, отмечающий положение лагеря инопланетян. Василий с удивлением отметил, что самолет теперь лишился крыльев. Но "тарелки" на воде не оказалось.

— А можно пошире обзор? — поинтересовался Василий.

Пилот нажал какие-то кнопки под дисплеем радара, картинка моргнула и сменилась контурным изображением широко ухмыляющейся бородатой рожи. Под рожей крупными моргающими буквами было написано "PWND". Самолет клюнул носом, а пилот матерно заорал. Его коллега в левом кресле скомандовал: "Ручное! Я веду! Перезагрузка компов!".

Оба пилота синхронно нажали на своих пультах какие-то кнопки, потом летчик в левом кресле схватился за штурвал. Самолет качнулся и выровнялся. Приборная доска заморгала лампочками, раздались писки и другие компьютерные звуки. Несколько секунд Василий надеялся, что сейчас все починится, но потом индикаторы на пультах пришли в стационарное положение.

Все огни мигали красным, на всех дисплеях ухмылялась одна и та же рожа, мигали буквы "PWND", и на разные голоса бубнило сразу несколько тревожных сигнализаций. Василий сумел разобрать "наберите скорость" и "снизьте скорость", но там было еще что-то про землю, про шасси, про давление...

Были все поводы впасть в отчаяние, но пилоты не запаниковали. Из их переговоров Василий понял, что связи с землей нету и не работают никакие электронные приборы вообще, но рулями и двигателями можно управлять через резервные механические системы.

На ручном управлении самолет летел как-то иначе, чем под электроникой. Василий быстро заметил, что его начало подташнивать. Сигнализации продолжали бубнить. Как сказали летчики, у некоторых из них было автономное питание, так что даже полное обесточивание кабины не помогло бы.

Пилоты сначала обсуждали идею идти на заброшенный аэродром в Хужире, но он был затянут облаками. Потом штурман нашел на карте еще один заброшенный аэродром, возле Оека в долине Куды. Это летное поле было чуть дальше, чем на полпути до Иркутска, но его легко было найти по визуальным ориентирам. Посадка на короткую неподготовленную площадку, да еще без приборов, была рискованной. Но и подходить к авиаузлам на самолете без радиосвязи было опасно.

Самолет заложил пологий вираж и стал разворачиваться на запад. Они быстро вернулись к долине Куды, которая хорошо была заметна на фоне лесистых водоразделов, и полетели на запад-юго-запад вдоль нее, сбрасывая скорость и снижаясь. Через некоторое время долина расширилась. Справившись с картой, Василий понял, что это Усть-Ордынская степь.

До аэродрома, по расчетам штурмана, оставалось двадцать километров. Самолет стал снижаться круче, покачивая крыльями и делая короткие, но резкие повороты. Летчики часто матерились, обычно как раз перед началом или после конца такого поворота. Василий догадался, что они пытаются выровняться вдоль осевой линии полосы, но саму полосу он еще разглядеть не мог.

Работали не только рули, удалось выпустить шасси и закрылки. Самолет уже летел совсем низко, почти так же, как вчера, когда они на гражданском самолете осматривали берег Святого Носа. Можно было разглядеть деревья, кусты и песчаные отмели в русле реки, домишки, огороды, автомобильные дороги, заасфальтированные и нет.

— Командир, решение! — проорал пилот из правого кресла, пытаясь перекричать сигнализации.

— Садимся! — так же громко закричал пилот в левом кресле. — Приготовиться к удару!

Полосу Василий по-прежнему не мог разглядеть. Ему казалось, что они садятся на чистое поле. Он проверил натяжение ремней и вцепился в подлокотники. Моргание тревожных сигналов и бубнение механических голосов не придавало спокойствия. Василий закрыл глаза и через несколько секунд почувствовал удар. Посадка была гораздо жестче, чем в аэропорту. Самолет сразу резко потянуло назад, но он не остановился, а подпрыгнул, потом хлопнулся на землю еще раз, и лишь через несколько таких прыжков покатился, подскакивая на кочках и устрашающе раскачиваясь.

Звук двигателей резко сменился, превратившись в низкочастотный дребезжащий гул. Кочки и ухабы стали как-то мягче и реже, и вскоре Василию показалось, что самолет остановился. Но только когда пилот крикнул "глушить моторы!", Василий рискнул открыть глаза.

Самолет, и правда, стоял на месте. Впереди за ветровым стеклом виднелась уходящая вдаль долина Куды, холмы по ее краям, кусты возле реки. Руки пилотов бегали по пультам, и красные мигающие огни гасли большими группами одновременно. Пропадали один за другим и бубнящие голоса. Но, как и предупреждали пилоты, несколько сигнализаций имели автономное питание, поэтому они продолжили напоминать об отсутствии напряжении в бортовой сети (до Василия только сейчас дошло, что этот голос он слышал на всем протяжении полета — хотя, судя по лампочкам, электричество на борту все-таки было) и низком давлении в кабине.

Василий отстегнулся, вылез из кресла и заметил, что у него подкашиваются ноги. Он вышел из кабины. Наблюдатели, сидевшие в салоне, уже открыли дверь и развернули лестницу, по которой можно было спуститься на землю. Василий выглянул наружу и вдохнул свежий воздух. Сзади от самолета висело огромное облако пыли, медленно рассеивающееся на ветру.

Снаружи было холодно, но не особо ветрено. На пожелтевшей траве блестел иней. Немного поддувало под плащ, когда Василий спускался по трапу. В самолете было теплее, но оставаться там почему-то совсем не хотелось.

Василию по-прежнему казалось, что они сели в совершенно чистом нераспаханном поле. Повсюду торчали сухие метелки лебеды и какой-то еще бурьян. Прямо перед ним возвышался великолепный двухметровый стебель лопуха, увенчанный столь же великолепной гроздью репьев. В нескольких сотнях метров виднелись развалины каких-то домишек. Дальше поднимались невысокие лесистые холмы, ограничивающие долину. Никаких признаков разумной жизни вокруг заметно не было. Впрочем, приглядевшись, Василий увидел насыпь автодороги с характерными столбиками и дорожными знаками, проходящую по склону холма вдоль самого его подножия.

Наблюдатели вылезали из самолета, растерянно оглядываясь. Некоторые из них потом вернулись на борт. С Василием никто говорить не пытался, он так и стоял в стороне, романтично закутанный в свой плащ с эполетами. Пилоты вышли только через некоторое время и сразу пошли осматривать самолет снаружи. Проследив их передвижения, Василий обратил внимание, что стойки шасси у самолета целы, но между колесами застряли целые снопы выдранного с корнями бурьяна, а за колесами тянутся глубокие колеи в земле.

Потом разумная жизнь все-таки появилась. С северо-востока, со стороны Оека, с сиреной и с мигалками ехали пожарная и полицейская машины. Потом много времени ушло на бестолковую суету. Военные выслали из Белой вертолет, чтобы забрать экипаж и поставить солдат для охраны самолета. За Василием прислали машину из Иркутска.

Что делать дальше с самолетом, так и не решили. Никто не мог понять, что именно произошло с компьютерами. Сброс прошивки к фабричным настройкам не помогал, а подключать оборудование для диагностики механики боялись. Как понял Василий, все заинтересованные быстро сошлись на идее разобрать самолет на месте, механические компоненты использовать на запчасти, а электронику — не только цифровую, но, от греха, и аналоговую — не просто выкинуть, а уничтожить потщательнее.

Людей со звезд в обсуждениях не упоминали, но Василий знал точно — они все еще на Земле.

Подтверждение этому он получил уже на следующее утро, когда пришло сообщение из Верхнеудинска. В зоне ответственности авиаузла появился неопознанный летающий объект, медленно движущийся со стороны Байкала вдоль Селенги по направлению к городу. Василий умозаключил, что брать военный самолет с его уязвимым цифровым радаром опасно, и поехал в гражданский аэропорт.

Пока он добирался до аэропорта, а самолет готовили к вылету, из Верхнеудинска пришли более удивительные новости. НЛО включил гражданский радарный транспондер с кодом 7000, и ответил диспетчеру на голосовой вызов. Ответивший представился капером Ее Величества Игорем Селезневым, и попросил коридор для прохода над зоной ответственности узла в сторону Гусиного озера на высоте две тысячи метров над уровнем моря. Также он сообщил, что не имеет ответчика TCAS, поэтому хотел бы, чтобы этот коридор по возможности освободили от воздушного трафика. На вопрос, кто дал ему разрешение на полет, он хмыкнул и сказал: "Никто. И что мне теперь, садиться прикажете?".

Теперь на ушах стояли все. Гражданские диспетчеры требовали срочно поднимать истребители и принудить нарушителя к посадке или уничтожить. Военные, в свою очередь, помня про "PWND", самолетами и вертолетами рисковать не желали, а наземных средств ПВО у них не было. Диспетчеры еще зачем-то оповестили полицай, которые помочь не могли совершенно ничем, но тоже суетились и бомбили контору бессмысленными запросами.

Низовья Селенги, над которыми летел НЛО, были затянуты облаками, как и котловина Байкала, поэтому наблюдать неизвестный аппарат с земли никто не мог. По данным радаров, он шел на запрошенной высоте две тысячи метров со скоростью около шестидесяти километров в час. Эти же высоту и скорость он передавал вместе с кодом транспондера. Высота для самолетов считалась опасной. Горы по берегам Байкала были лишь ненамного ниже, а некоторые вершины и превышали этот уровень. Видимо, именно поэтому НЛО держался над руслом Селенги. Также, радары показывали, что аппарат довольно большой, а его сигнатура совершенно не похожа ни на один применяемый на Земле самолет.

Если бы у выданного Василию самолета не возникло бы никаких заминок, он смог бы его догнать как раз в районе Верхнеудинска. Василий привычно устроился в заднем кресле пилотской кабины, и они полетели. На этот раз, они полетели на восток-юго-восток, оставив справа русло Ангары. Они достигли берега Байкала буквально за несколько минут, и пересекли его на несколько километров севернее Голоустного. Почти так же быстро они пролетели над озером и затянутой облаками дельтой Селенги.

По сообщениям верхнеудинских диспетчеров, НЛО как раз пересекал линию хребта Хамар-Дабан, двигаясь над ущельем Селенги. Василий потребовал, чтобы диспетчер помог им найти его. И диспетчер, и пилоты были этому не очень рады. Диспетчер говорил, что он всю жизнь учился предотвращать столкновения, а не провоцировать их, а пилоты жаловались, что не умеют рассчитывать перехват даже для такой медленной цели. В любом случае, шли они гораздо выше пришельца, на высоте четыре километра, так что столкновение им вряд ли грозило.

Внезапно в переговоры вмешался капер Ее Величества, потребовавший от борта 2123 (это он легко мог узнать из кода транспондера) уточнить намерения и предупредивший, что его аппарат вооружен. Про вооружение Василий был в курсе, а гражданские пилоты, похоже, нет. И, как сообщили пилоты, радар гражданского самолета не был способен обнаруживать маленькие быстролетящие объекты, к каковым относились ракеты.

Тем временем, и самолет, и НЛО приближались к Верхнеудинску. Когда самолет приблизился к вершинам Хамар-Дабана и стали видны лежащая за ними долина и город, пилоты все-таки увидели аппарат пришельцев. С расстояния около тридцати километров, против солнца, он выглядел как черное пятнышко, трудно различимое на фоне лесистых гор. Заметить его удавалось лишь потому, что он двигался. Василий догадался захватить бинокль, но в покачивающемся самолете, через мутноватое ветровое стекло, да еще, опять же, против солнца, пользоваться им было неудобно и ничего нового разглядеть не получалось.

Пилоты и диспетчер сопротивлялись, но Василий все-таки потребовал, чтобы самолет снизился и подлетел к инопланетянину. Когда они зашли с юга и подошли поближе, невооруженным глазом по-прежнему было сложно что-то увидеть, но Василий смог навести бинокль.

Аппарат пришельцев был полностью черным, буквально как уголь. Самая большая его часть представляла собой баллон пухлой каплевидной формы, с закругленным передним концом и слегка заостренным задним. На заднем конце были крестообразно укреплены четыре плавника, толстые и закругленные, видимо, сшитые из той же ткани, что и баллон, и надутые тем же газом.

Баллон выглядел сшитым из тонкой ткани и надутым изнутри воздухом — или, наверно, все-таки каким-то газом. Но надут он был хорошо — не было видно ни морщин от строп, ни колыханий. На боку баллона белой краской был довольно грубо изображен символ ⚳.

Ниже баллона висел черный чечевицеобразный объект. Казалось, что они с баллоном ничем не были соединены между собой, но расстояние и относительное положение они поддерживали с удивительной точностью. Ничего для масштаба не было, но, если предположить, что чечевицеобразный объект — это и есть та самая "летающая тарелка", которую видели на радарах, получалось, что его диаметр по экватору был около тридцати метров. Баллон был примерно втрое длиннее, то есть около 90-100 метров.

Под объектом висели два прямоугольных полотна ткани, каждое около пяти метров в ширину и около десятка в длину, отклоняющиеся и полощущиеся в набегающем потоке воздуха. Полотна были такие же черные, как объект и баллон.

Когда самолет подлетел еще ближе, а Василий смог присмотреться лучше, он увидел еще несколько деталей. Главное, что отличало эти детали от крупных частей НЛО — они не были черными. К экватору "летающей тарелки" были прикреплены две длинные палки. Сначала Василию казалось, что они светло-серые, но потом, еще приглядевшись, он понял, что они желтовато-салатного цвета. Палки были тонкие и закрепленные только на концах, так что было совершенно неясно, как они вообще держались.

Василий предположил, что и стропы баллона, и расчалки для палок сделаны по довоенной технологии, из мономолекулярного углерода. Впрочем, более доступные материалы, например, кевлар или высокомолекулярный полиэтилен, тоже могли бы обеспечить необходимую прочность, оставаясь невидимыми с такого расстояния.

На концах палок были укреплены какие-то штуки, видимо — моторы, судя по тому, что Василий также увидел два диска, похожих на вращающиеся пропеллеры. Видимо, они и приводили аппарат в движение. Если принять диаметр "тарелки" за тридцать метров, диаметр каждого из винтов был около десяти метров или даже больше.

Вторая деталь, которую заметил Василий, не была, строго говоря, даже деталью. На верхнем полюсе чечевицеобразного объекта обнаружилась какая-то платформа, как показалось Василию — с ограждением. И на этой платформе он увидел трех человек в блестящей серебристой одежде. Размер человеческих фигурок соответствовал предположениям Василия о диаметре тарелки около 30 метров. Один человек сидел лицом по направлению движения аппарата, и, похоже, управлял его полетом. Во всяком случае, его поза напоминала позу водителя или пилота в пилотском кресле. Двое других стояли, опираясь локтями на ограждение платформы.

— Это Игорь Селезнев борту 2123. — раздался голос в динамиках. — Прекратите сближение и уточните свои намерения, иначе я открою огонь.

Василий с ужасом понял, что сейчас они находятся ближе к "летающей тарелке", чем позавчера, когда их обстреляли над Байкалом.

— Скажите ему, что мы ведем наблюдение.

— Это борт 2123 Игорю Селезневу, мы ведем наблюдение. — неуверенным голосом сказал летчик, сидевший в правом кресле.

— Борт 2123, вас понял. — неожиданно согласился Селезнев. — Я понимаю, что ситуация не располагает к взаимному доверию. Не подходите ближе десяти километров, и постарайтесь не включать ничего, что мы можем принять за оружейный радар. Тогда мы постараемся, чтобы ни одно животное не пострадало.

— Как долго мы сможем следовать за ними? — спросил Василий летчиков.

— У нас горючего на три часа на эшелоне, но на малой высоте расход выше. — сказал пилот из левого кресла. — И у нас крейсерская в десять раз выше. Даже на посадочной скорости нам придется кругами вокруг него летать.

— Давайте кругами. — уверенно распорядился Василий. — Потом, если что, сядем в Верхнеудинске.

Инопланетный дирижабль неторопливо продвигался к югу, приближаясь к черте города.

Селенга текла по узкому ущелью, которое шло почти точно с севера на юг и разделяло Хамар-Дабан и Морской хребет. Потом это ущелье соединялось с широкой тектонической котловиной, шедшей с восток-северо-востока на юго-запад, в районе Верхнеудинска под почти прямым углом к ущелью. С востока по ней текла река Уда, давшая название городу. С юго-запада, из Монголии, текла Селенга. В черте города они соединялись и устремлялись через ущелье в сторону Байкала.

Когда отроги Хамар-Дабана стали достаточно низкими, аппарат повернул на юго-запад, отклонившись от русла Селенги. Они прошли почти прямо над аэропортом. Диспетчеры, и правда, предпочли не рисковать и остановили все полеты. Даже утренний пассажирский рейс из Урумчи отправили в Иркутск.

Дальше дирижабль пошел над Иволгинском в том же направлении, параллельно Селенге, но в стороне от нее, избегая слишком приближаться к горам. Судя по карте, он и правда двигался в сторону Гусиного озера или, может быть, к лежавшему на его берегу городку, который, как несложно догадаться, назывался Гусиноозерск. С текущей скоростью, аппарат должен был достичь городка примерно за полтора часа. Топлива у самолета должно было хватить на это время.

К югу от Верхнеудинска, Селенга снова течет по ущельям между горами. С левого берега к ней примыкает серия тектонических котловин, разделенных невысокими увалами — Иволгинская, Оронгойская, Гусиноозерская. Реки, стекающие со склонов Хамар-Дабана, образуют в этих котловинах заболоченные дельты и озера, соединяющиеся с Селенгой многочисленными протоками. Болота окружены степями, большая часть которых не распахана. Буряты пасут там скот. Только повыше, на увалах и в предгорьях, можно увидеть сосновые леса. С воздуха они выглядели как пятна яркой зелени на фоне желтой сухой травы и почерневших к осени болот.

Над Оронгойской котловиной стало заметно, что дирижабль снижается. При этом стало видно и изменение формы баллона — из туго надутого он стал мягким, особенно в нижней части. Набегающий поток воздуха стал полоскать ткань, так что аппарат стал похож на страдающего истощением кита. Пилоты самолета снижаться не захотели: описывая круги, они должны были проходить над предгорьями Хамар-Дабана, где летные руководства настоятельно не рекомендовали опускаться ниже двух километров.

Как оказалось, целью инопланетян было именно озеро, а не городок. Дирижабль пересек урез воды и начал быстро сбрасывать не только высоту, но и скорость. В двух километрах от берега скорость упала до нуля, и аппарат стал снижаться вертикально. Требование "не подходить ближе десяти километров" не позволяло разглядеть процедуру посадки, но видно было, что непосредственно перед касанием НЛО окутало облако пара.

— Игорь Селезнев борту 2123. — раздался голос из динамиков. — Я понимаю, что это уже наглость, но, может быть, вы свяжетесь с Гусиноозерском? Нам нужно что-то длинное и жесткое, например, уголок или труба. Алюминиевый или тонкий железный. Четыре куска по пятнадцать метров каждый. Или вот, мне тут предлагают, лыжные палки. Мы бы их даже сами срастили. А то паруса полощутся, а натянуть их нечем. Если это поможет, у нас есть немного ваших денег.

— Что ему ответить??? — пилот из правого кресла оглянулся на Василия с недоумением.

— Скажи, мы подумаем, что можно сделать. — ответил Василий.

Ни с каким Гусиноозерском они, разумеется, связываться не стали. У самолета было достаточно топлива до Иркутска, но Василий приказал идти в Верхнеудинск.

Когда на земле он прочитал сводки полицай, то обрадовался, что диспетчеры оповестили тех еще утром. Стометровый черный дирижабль с астрологическим знаком на боку, проходящий над крупными населенными пунктами, все равно застал их врасплох. Но, по крайней мере, они успели назначить усиление и взять под охрану административные здания.

Население, по докладам, было в полной растерянности. Одни скупали мыло, соль и спички, другие водку, третьи — охотничьи патроны. Некоторые уходили в тайгу всеми семьями, другие, похоже, к этому всерьез готовились. Что больше всего беспокоило, среди уходящих было много полицай — или о них просто непропорционально чаще докладывали?

В Иволгинском дацане собралась огромная толпа. При этом большинство из пришедших ранее никогда не были замечены в религиозности, а некоторые и вовсе числились православными. Ламам удалось предотвратить беспорядки, организовав вынос мощей с последующей молитвой. В Иволгинске же разгромили винный магазин, когда полицай попытались прекратить торговлю и разогнать очередь.

В Гусиноозерске на берегу тоже собралась толпа, потом откуда-то в ней появились мятые и пожелтевшие плакаты с требованием поднять кочегарам ГРЭС категорию вредности. Зачинщиков выявить не удалось.

Василий поехал в Верхнеудинский офис конторы. У него была печать с непентесом, позволяющая реквизировать любые ресурсы, был пропуск с доступом к бесплатной конторской столовой, была кредитка, по которой он мог купить зубную щетку, пасту и мыло — почти все необходимое. В офисе на него смотрели как на героя.

Новости со всего уезда продолжали поступать. В Верхнеудинске на улицах находили листовки с комиксом про птицеголового Оппундейла, который стрелял по дирижаблям. Листовки передали аналитикам конторы, но они не могли даже расположить рисунки так, чтобы получилась осмысленная история. Повсюду слышались разговоры о людях со звезд. По телевизору передали какое-то беспомощное объяснение про лентикулярные облака, но на это, похоже, никто не обратил внимания.

Военные собрали по уезду все понтоны и амфибии, в том числе использующиеся в качестве пособий в училищах, и стали стягивать силы к Гусиному озеру. Планировали подвезти и самоходную артиллерию, которая доехала до Горячинска и там почему-то застряла.

По докладам, инопланетный аппарат быстро окружил себя облаком пара, таким же, как возле Святого Носа. Потом над городом заметили квадрокоптер, в описании которого Василий с ужасом узнал аппарат, утраченный им в сентябре.

Аппарат полетал над прибрежными кварталами, потом вернулся к дирижаблю, а потом началось что-то совсем невообразимое. Квадрокоптер вернулся к берегу, подлетел к толпе и заговорил человеческим голосом. Он сказал:

— Фрипипла! Мне неудобно обращаться к вам с просьбой, но нам нужны лыжные палки. Можно старые, даже сломанные или слегка погнутые.

Несколько палок нашлись тут же на месте, из них были сделаны древки плакатов. Оказалось, что к аппарату был прицеплен крюк на длинном тросе. Коптер перелетел ряды оцепления полицай, снизился над толпой, демонстранты прицепили палки к крюку, аппарат поднялся, сказал, что палок нужно еще много, и улетел к дирижаблю.

Толпа быстро стала рассасываться. Полицай пытались все это пресечь, но безуспешно. Коптер парил над кварталами на большой высоте, а жители выбегали на огороды с охапками палок и махали руками, пытаясь привлечь внимание инопланетян. Дрон спускался, забирал груз и улетал быстрее, чем полицай успевали добежать до нужной улицы.

Нескольких особо зарвавшихся палковладельцев удалось арестовать, но они и в участке вели себя нагло, спрашивали "а че я сделал", "чем докажете", или даже "мои палки, че хочу то и делаю".

Примерно до обеда инопланетный дирижабль стоял посреди озера и что-то делал в облаке пара. Единственным видимым снаружи проявлением его деятельности был сбор спортинвентаря, но он прекратился довольно быстро. Коптер сделал круг над частным сектором, громко говоря: "Палок больше не надо! Всем большое спасибо! Вы нам очень помогли!".

Потом пришло сообщение, что паровой столб рассеивается. Василий добыл в конторе бинокль помощнее и фотоаппарат с длиннофокусным объективом, и отправился в аэропорт. "Его" самолет вместе с экипажем уже улетел в Иркутск, но на месте нашелся другой. Василий договорился, чтобы ему на борт передавали новости с земли.

Когда они были уже в воздухе, из Гусиноозерска пришел новый отчет. Пар почти совсем рассеялся. Дирижабль оторвался от воды и завис над той же точкой озера, удерживаемый толстым канатом, опущенным в воду. Инопланетяне занялись какой-то странной деятельностью с полотнищами, которые раньше висели под днищем тарелки.

Насколько удалось разглядеть, они действительно срастили собранные у населения лыжные палки в длинные тонкие стержни, и пытались их укрепить по диагоналям полотнищ, чтобы превратить те во что-то вроде гигантских воздушных змеев. Это заняло у них больше часа, так что самолет успел долететь до озера и сделать над ним несколько кругов.

Невдалеке от озера Василий увидел на склоне пологого холма пару тракторов с плугами, которые уже выпахали стометровые буквы HEL и, несомненно, трудились над буквой P. Василий даже хотел оповестить полицай, но махнул рукой.

Наконец, инопланетяне снова подвесили полотнища под "тарелкой" — для этого одному из облаченных в скафандр людей пришлось спуститься по боковой поверхности и немного под днище, видимо, на веревке — и только потом по-настоящему собрались взлетать. Как выяснилось, толстый канат, свисавший в озеро, играл роль гайдропа, а якоря — странные конструкции с растопыренными коленчатыми ногами, похожие на вирусов-бактериофагов — поднимались из воды на тонких, невидимых издали тросах. Винты закрутились сразу же, как только якоря поднялись из воды.

Дирижабль двинулся сначала прежним курсом, но потом повернул слегка к востоку, ближе к руслу Селенги. Когда они поднялись на высоту две тысячи метров и баллон надулся полностью, они стали набирать скорость. На этот раз они разогнались гораздо больше, чем утром. Натянутые лыжными палками полотнища, действительно, теперь почти не полоскались. Видимо, раньше именно это полоскание и мешало аппарату.

Некоторое время они удерживали скорость ровно семьдесят два километра в час, но потом снова стали разгоняться, и вскоре скорость превысила сотню. Это все еще было намного медленнее самолета, так что преследователям все равно приходилось летать кругами.

Они пролетели над Наушками и Сухэ-Батором, между которыми до войны проходила российско-монгольская граница. Здесь была некоторая развилка — пилоты и полицай предполагали, что они могли двинуться дальше к юго-западу, вдоль Селенги, или к юго-востоку, вдоль Трансмонгольской железной дороги. Но пришельцы выбрали промежуточный путь, приблизительно вдоль русла Орхона, притока Селенги.

Продолжив их путь по карте, Василий увидел, что они идут не прямо к Увэю, а чуть западнее, к городку Цзинчан. Дирижабль летел над долиной Орхона, пересекая широкие болотистые поймы рек, неправильные многоугольники полей, пожелтевшие к осени степи, холмы и сопки, поросшие лесом ближе к вершинам и на северных склонах.

Видимо, кроме натяжения полотнищ, пришельцы выполнили и какие-то другие работы над дирижаблем. Они летели быстрее, на несколько большей высоте над уровнем моря (впрочем, к этому их могло принуждать общее поднятие местности) и, самое главное, вовсе не собирались садиться. Запас горючего у самолета кончался, и вскоре Василий вынужден был согласиться идти в Улан-Батор. Солнце уже клонилось к закату, но дирижабль шел вблизи от воздушной трассы и передавал сигнал транспондера, так что гражданские диспетчеры не теряли с ним радарный контакт.

Но, пока самолет Василия заправляли, диспетчеры его все-таки потеряли. Последний раз с земли дирижабль видели в окрестностях сомона Лунэ на берегу реки Туул, уже в сумерках.

Василий переночевал в Улан-Баторе в конторском офицерском общежитии, потребовав от диспетчеров и полицай сообщать ему о любых новостях про дирижабль. За ночь новостей не поступило, но перед рассветом Василий подскочил сам и помчался в аэропорт требовать самолет.

Сначала он хотел лететь к Лунэ, где дирижабль видели последний раз. Но потом он догадался проследить по карте прямую Гусиноозерск-Цзинчан и ее точки пересечения с Туулом. Туул в этом районе как раз делал большую излучину к югу, и таких точек оказалось целых три. Василий приказал лететь к самой южной из них, и этот примитивный расчет его не обманул.

Еще за два десятка километров от расчетной точки они увидели столб пара, поднимающийся над обычным утренним туманом в пойме реки. Никаких промышленных предприятий и даже населенных пунктов в этой области не значилось, так что вывод был очевидным.

Почти сразу же этот вывод подтвердился более прямым образом: Игорь Селезнев вышел на связь и уточнил, правда ли ваш борт за мной наблюдать прилетел. Спрашивал он по-русски, и пилоты его не поняли, но он повторил вопрос на ток писин. Получив утвердительный ответ, он вздохнул и сказал: "Ну наблюдайте... Только, боюсь, вам на сегодня восстановителя не хватит".

Самолет не успел описать даже первый круг возле дирижабля, когда тот взлетел и взял курс на юг-юго-запад, как раз вдоль проведенной Василием по карте линии. Он, по-прежнему, не сильно поднимался выше двух тысяч метров. Здесь средние высоты были в районе 1800 метров над уровнем моря, так что сейчас они шли довольно низко, не больше, чем в пятистах метрах над землей, а над холмами и поменьше.

К югу от излучины Туула уже лежала пустыня Гоби. Полей, лесов и населенных пунктов здесь вовсе не было, а желтые по осени степи сменились серо-коричневыми песками, коричневыми скальниками и серыми солончаками. Лишь иногда внизу можно было заметить грунтовую автодорогу или остатки довоенного асфальта. Примерно через два часа полета они увидели русло пересохшей реки, шедшее как раз вдоль их маршрута.

Продолжив траекторию по карте, Василий обнаружил, что она пересекает горный хребет Гурван-Сайхан-Уул. И пересекает чуть ли не в самой высокой точке, которая, по справочнику, поднималась на 2825 метров над уровнем моря. Василию стало интересно, что же инопланетяне будут делать. Хребет простирался на 500 километров с востока на запад, и ничего похожего на ущелье Селенги там не было. Если бы инопланетяне собирались хребет обходить, им с самого начала, может быть, даже с Гусиноозерска, следовало бы лететь совсем по-другому.

Василий обсудил ситуацию с пилотами. Он боялся, что для дозаправки придется возвращаться в Улан-Батор. По карте, вблизи от их маршрута, у подножия Гурван-Сайхан-Уула лежал город Даланзадгад, где был обозначен аэропорт. Но кормился этот город, главным образом, за счет туристов. После войны туристы исчезли, население разбежалось, а аэропорт забросили. Как объяснили пилоты, его можно было использовать для аварийной посадки (вспомнив посадку в Оеке, Василий невольно поежился), но дозаправиться там было невозможно.

Пилоты сказали, что есть действующий аэропорт в Арвайхээре, у подножия Хангайских гор. Он ближе Улан-Батора, но там грунтовая полоса и он находится на большой высоте над уровнем моря, поэтому взлетающие оттуда самолеты запрещено заправлять полностью. Сейчас, без пассажиров и груза, да еще в холодный день, они легко могли бы взлететь с полными баками. Но неплохо было бы получить об этом официальное распоряжение. Василий нащупал в кармане печать и сказал, что распоряжение-то как раз наименьшая из всех проблем.

Дирижабль летел прямо и с постоянной скоростью, не выключая транспондер. Если бы он продолжал двигаться таким образом и дальше, самолет легко мог бы его нагнать еще до хребта или прямо над ним. Сложность была в том, что диспетчерская Улан-Батора уже потеряла с ним радиоконтакт, а радар в Арвайхээре был маломощным.

Если бы у инопланетян был какой-то туз в рукаве, например, если бы они, оставшись без присмотра, резко увеличили скорость, найти их над почти ненаселенной пустыней было бы невозможно. Василий даже хотел добыть военный самолет с радаром, но испугался и кибератаки, и предупреждения инопланетян "не включать ничего похожего на оружейный радар".

Впрочем, оказалось, что и у гражданского самолета был радар, маломощный и рассчитанный, главным образом, на обнаружение ответчиков других самолетов. Его следовало включать при полетах вне зон обзора авиаузлов, как раз для снижения опасности столкновения. Василий обрадовался и потребовал немедленно опробовать это устройство. Транспондер дирижабля на него ответил, и инопланетяне не сочли это "похожим на оружейный радар". Даже рожи с буквами "PWND" не возникло. Ничего лучшего и желать не приходилось.

Преисполненный оптимизма, Василий приказал лететь заправляться. Они набрали высоту и полетели на север-северо-запад, вдоль того же самого сухого русла, медленно отклонявшегося все сильнее и сильнее к западу. Вскоре стало заметно, что оно не такое уж сухое. В пойме стали появляться кустарники, а потом и замерзшие лужи в русле и старицах. Ближе к городу оно уже выглядело как полноценная река.

Город с воздуха произвел на Василия странное и даже несколько пугающее впечатление. Зелени на улицах почти не было, во всяком случае, деревьев и кустарников. А газоны и палисадники, если и были, к осени стали неотличимы от окружающей пустыни. Крыши домов были засыпаны пылью или, может быть, сразу имели окраску под цвет местности. Подумав, Василий решил, что это даже могло бы иметь смысл, чтобы в летнюю жару они не слишком разогревались.

На многих участках, особенно ближе к окраинам, домов и вовсе не было, а стояли юрты. На некоторых других участках можно было заметить и юрту, и дом.

Полоса в аэропорту была грунтовая, но выглядела не так, как в Оеке. Ее торцы и углы были размечены то ли краской, то ли выложенными на земле полотнищами, а сама полоса была расчищена от травы и было заметно, что по ней недавно прошлись грейдером. И, судя по переговорам пилотов, у полосы были радиомаяки для наведения, что, наверно, облегчало посадку.

Самолет быстро заправили под завязку. Возможно, украшенная непентесом бумажка этому помогла. Пилоты принесли из аэровокзала еду: горячие манты и два термоса с чаем, заваренным на монгольский манер, в соленой воде и до состояния "ложка стоит". Манты были правильные, сочные и сделанные не из фарша, а из мелко порезанного мяса.

Они взлетели и, как это назвали пилоты, на крейсерском эшелоне отправились к расчетной точке перехвата, не забыв включить радар после выхода из зоны ответственности Арвайхээрского ЦУВД.

Расчет и теперь оказался точным. Еще до того, как над горизонтом появились заснеженные вершины Гурван-Сайхана, они услышали транспондер с кодом 7000. Он сообщал, что высота 2700 метров и растет. Похоже, пришельцы и правда планировали пролететь над хребтом, не отклоняясь от прямого маршрута. Василий сначала думал, что высота 2000 метров их ограничивает из-за слишком низкого давления кислорода, но потом вспомнил, что у инопланетян есть скафандры.

Подумав, Василий осознал, что вообще не очень понимает, как управлять дирижаблем. В книжках обычно пишут просто: если надо подняться, сбрасываешь балласт, а если надо спуститься, стравливаешь газ. Но архимедова сила, как учат в школе, равна весу вытесненной воды, или, в данном случае, весу вытесненного воздуха. Но вытесненный объем воздуха почти точно равен объему газа в баллоне. А плотность и у воздуха, и у газа, линейно зависит от давления.

Получается, что архимедова сила определяется весом газа в баллоне (точнее, этим весом и отношением плотностей газа и воздуха при равных давлениях и температурах, но это отношение однозначно определяется отношением молекулярных масс), и больше практически ничем. Если газа в баллоне недостаточно, то аэростат будет снижаться, и ничто не скомпенсирует недостаток ни на какой высоте вплоть до соприкосновения с землей. Если же газа избыток, аэростат будет подниматься вверх... впрочем, вот тут как раз получалось, что естественный ограничитель у подъема есть: когда расширяющийся с высотой газ перестанет помещаться в баллоне, он сам собой вытечет... Но ниоткуда не следует, что его вытечет ровно столько, чтобы остановиться на нужной — или, вообще, хоть на какой-нибудь постоянной — высоте.

Василий стал размышлять про неидеальность газа и тому подобные материи и осознал, что ничего про это не понимает. Но вспомнил, что несколько раз видел что-то похожее на сброс балласта — струя воды (или какой-то другой жидкости? Наверно, все-таки воды, с земли не сообщали о странных запахах или маслянистых пятнах) вытекала из днища "тарелки" и разбрызгивалась в потоке воздуха.

Когда они догнали дирижабль, тот уже летел над предгорьями хребта. Впереди сверкали свежим снегом северные склоны. Как сказали пилоты, до конца лета снежники тут не задерживаются даже на самых высоких вершинах. Но стояла уже глубокая осень, и успел выпасть новый снег.

Инопланетяне заметили приближающийся самолет. Селезнев со вздохом сказал по радио:

— А, привет. Это опять вы? — и, не дождавшись ответа, отключился.

Некоторое время они летели в молчании. Потом вдруг Селезнев снова подал голос:

— А включите им Макса. Что мы одни его слушаем?

Другой голос на той же частоте хохотнул:

— Думаешь, испугаются и отстанут? Давай попробуем.

В радиоканале послышался щелчок, как от аналогового коммутатора, и стало слышно, что кто-то поет фальцетом на староанглийском, отбивая сложный и гипнотизирующе медленный ритм на чем-то пластмассовом:

All I see turns to brown

As the sun burns the ground

And my eyes fill with sand

As I scan this wasted land

Trying to find, trying to find where I've been.

Pilot of the storm who leaves no trace

Like thoughts inside a dream

Heed the path that led me to that place

Yellow desert stream

My Shangri-La beneath the summer moon

I will return again

Sure as the dust that floats high in June

When movin' through Kashmir.

На этих словах, тот голос, который предполагал, что земляне испугаются и отстанут, вклинился снова:

— Макс, Кашмир не тут, он гораздо западнее. И южнее.

"Макс" отреагировал:

— Я не местный, мне можно путаться.

Потом он поймал нужный такт ритма и вернулся к фальцету: Oh, father of the four winds, fill my sails

Across the sea of years

With no provision but an open face

Along the straits of fear

When I'm on, when I'm on my way

When I see, when I see the way, you stay

По транспондеру, дирижабль теперь шел на высоте 3000 метров — но было непонятно, как пришельцы определяли эту высоту. Если по барометрическому высотомеру, то совершенно неясно было, как именно и правильно ли откалиброван этот прибор. Самолет кружился на тысячу метров выше, и на глаз невозможно было определить высоту НЛО с достаточной точностью. Но казалось, что если он и выше вершин, то очень ненамного.

Наверно, инопланетян тоже беспокоил недостаток высоты, потому что Василий увидел несомненный сброс балласта: в бинокль ему удалось разглядеть, как от экватора "тарелки" отделился какой-то довольно большой бесформенный объект и, кувыркаясь, полетел вниз. Василий попытался проследить его биноклем, и не без успеха: он увидел, как объект шмякнулся об землю, подняв грибовидное облако пыли. Дирижабль заметно "вспух" вверх, и его транспондер тоже показал увеличение высоты.

Инопланетяне преодолели хребет, имея высоту по транспондеру 3500 метров. Василию даже показалось, что он видел на снегу тень от дирижабля, но сфотографировать ее он не успел. На южных склонах снега почти не было — видимо, солнечные лучи все еще были достаточно жаркими, чтобы он испарялся даже при минусовой температуре. Дирижабль на большой высоте еще увеличил скорость, сейчас она уже приближалась к двум сотням километров в час. Дальше по курсу лежала еще одна гора, но она была существенно ниже, всего 2098 метров, и дирижабль обходил ее вершину довольно далеко.

С текущей скоростью, дирижабль должен был достигнуть Цзинчана за три часа, вполне в пределах запаса горючего, имевшегося на самолете. По словам пилотов, вскоре они должны были достичь зоны ответственности авиаузла Эдзин во Внутренней Монголии. Дальше, по мере приближения к коридору Ганьсу, количество ЦУВД и доступных для дозаправки аэродромов только увеличивалось. Были аэропорты в Чжанье и Увэе, был аэропорт в Инчуани, в долине Хуанхэ...

Казалось, деваться инопланетянам было некуда. Когда они установили радиосвязь с Эдзином, Василий потребовал отправить экспедицию к месту падения балласта, насколько это возможно уточнив координаты с помощью пилотов.

Полицай так далеко в пустыню не ездили и переадресовали запрос военным. Военные добирались до подножия гор несколько недель. В конце концов, они нашли объект и установили, что он был левым двигателем от китайского самолета, разбитого у берега Святого Носа. Но Василий об этом уже не узнал.

Кроме того, Василий потребовал организовать усиление полицай в Цзинчане и начать переброску туда войск. Городок располагался на железнодорожной магистрали, так что можно было снять боевые части с фронтира в долине Вэйхэ, и привезти стратегический резерв из Урумчи.

Преодолев горы, дирижабль начал медленно снижаться. Впрочем, местность под ними тоже понижалась, так что высота над землей оставалась примерно постоянной. Василию показалось странным, что баллон при этом по-прежнему остается туго надутым. По мере того, как аппарат терял высоту, падала и скорость.

Музыкальное сопровождение со стороны "Макса" почти не прекращалось. Он пел, главным образом, на староанглийском, в блюзовом или блюз-роковом стиле, но иногда с совершенно неожиданными вставками на старорусском:

It takes a life to win her

There is a drum of bourbon

Eight hundred pounds of nitro

С ужасным скрипом башмаки

There is a stone inside it

Tonight his bones will ride it

I'll need a tent to hide it

And in the morning I'll be gone

Как показалось Василию, несмотря на хаотический подбор репертуара, почти во всех песнях так или иначе упоминались темы полета, ухода и, почему-то, возвращения домой:

Dripping death to whet the blood thirst

No radar lock on — skin and bone

The bomber boys are going home

Climb into the sky

never wonder why

Tailgunner, you're a Tailgunner

Будешь ты стрелком-радистом,

А в душе пилот

Будешь ты летать со свистом

Задом наперед

Tailgunner, you're a Tailgunner

Через час полета каменистые пустыни, перемежающиеся скальниками, сменились чистыми песками с серпообразными волнами дюн. Василий почему-то подумал, не тот ли это "yellow desert stream", про который "Макс" пел в первой своей песне. Аппарат продолжил снижение, и, когда опустился ниже 1800 метров над уровнем моря, вдруг выключил транспондер. "Макса" тоже отключили. Василий приказал снизиться и ни в коем случае не терять визуальный контакт.

Пилоты возражали, что так они потеряют связь с УВД, и что расход топлива на малой высоте возрастет. Но Василий напомнил, что с его конторой лучше не ссориться, и что, при необходимости, они могут подняться, связаться с кем хотят и о чем хотят, или долететь до трех разных аэропортов на выбор. Поэтому пилоты опустились вниз и связь с Эдзином, действительно, пропала.

Дирижабль продолжал снижаться и замедляться, а потом сменил курс — буквально на несколько градусов, но достаточно, чтобы понять, что теперь они идут не в Цзинчан. И, как потом дошло до Василия, настолько, чтобы самолет, прошедший над их расчетной траекторией на высоте, достаточной для поддержания связи, их мог не заметить.

Давление в баллоне дирижабля наконец-то снизилось, так что его нижняя часть опала и начала полоскаться в потоке воздуха, как перед посадкой на Гусиное озеро. Дирижабль сбросил скорость до шестидесяти километров в час и, похоже, начал готовиться к посадке. Василий предполагал, что они опять будут садиться на воду, и даже видел между дюнами зеркальца озер.

Но, как оказалось, он слишком сосредоточился на дирижабле. Первыми поселок заметили пилоты. Между дюнами, как оказалось, прятался целый город, полузанесенный песком, с сорванными крышами на многих зданиях. Кроме жилых домов были видны здания явно промышленного назначения, и среди них выделялось огромное, размером с довоенную высотку, здание с сорванной крышей.

И только на втором круге Василий увидел Монстра — правда в тот момент он еще не знал, что это так называется. Монстр был огромен, но все-таки ниже окружающих дюн. Поэтому его легко было не заметить, пролетая над пустыней на малой высоте или на слишком большом расстоянии. Да и сейчас они смогли его обнаружить только благодаря тому, что следили за дирижаблем, летевшим именно к нему.

Монстр быстро пропал из поля зрения, но Василий успел его сфотографировать, и провел больше минуты, разглядывая дисплей фотоаппарата. Комплекс не был похож ни на что из того, что Василий видел раньше — ни в реальности, ни на довоенных фотографиях или в фильмах.

В первую очередь, конечно, бросался в глаза сам Монстр, ослепительно-белый и поэтому выглядящий совершенно неуместно среди диких песков, ржавых развалин и ржавой техники. Монстр выглядел не только чужеродным, но и каким-то странным, незаконченным. Он был похож на связку ракет для фейерверка: больше десятка остроносых цилиндров, привязанных по окружности еще одного цилиндра, большего диаметра и чуть большей длины.

Центральный цилиндр был тупоносым. Он-то как раз и выглядел неоконченным, потому что на его носу размещался не обтекатель, а ржавые металлические фермы, явно не родные здесь и предназначенные для крепления чего-то еще. Ощущение странности усугублялось и необычными пропорциями. Монстр был слишком низок для космической ракеты такого диаметра, даже использующей пакетную схему.

Рядом с Монстром стояли две уродливые башни, которые, наоборот, выглядели вполне органично в своем окружении: облезшие и покоробленные пластиковые панели облицовки, ржавые металлоконструкции, там и тут выглядывающие из-под панелей. По их форме легко было догадаться, что они должны были сдвигаться по горизонтали, скрывая Монстра под собой (или внутри себя?). И после этого осознавалась еще одна причина для ощущения незаконченности: судя по размерам башен, в полностью собранном виде Монстр должен был быть выше раза в полтора.

— Масса офиса! — подал голос пилот из левого кресла. — Простите, но, я думаю, это тот самый крайний случай, о котором нам и надо сообщить на базу!

— Продолжать наблюдение! — прорычал Василий.

Он, и правда, очень боялся потерять из виду дирижабль и фантастические довоенные (или инопланетные? Василий не мог это уверенно решить) сооружения.

Дирижабль направлялся к Монстру, плавно снижаясь и замедляясь. В бинокль можно было увидеть, что для управления они используют не только двигатели, выпуск газа и балласт. Время от времени, по экватору "тарелки" можно было заметить вылетающие струи пара или белого дыма, и обычно после каждого такого события "тарелка" сдвигалась по вертикали или горизонтали, или поворачивалась.

Аппарат приблизился к Монстру и завис над ним, но пропеллеры полностью останавливать не стал, видимо, чтобы компенсировать ветер. От днища "тарелки" отделились похожие на бактериофагов якоря. Сначала Василию показалось, что они падают свободно, но перед самым соприкосновением с фермами на вершине Монстра они вдруг замедлились.

И тут Василий осознал, что на верхней части Монстра есть люди. Они были одеты во что-то цвета хаки, поэтому их было сложнее разглядеть с этого расстояния, чем инопланетян в их блестящих скафандрах. Но они там были, и когда они начали двигаться, их стало легче заметить. Они подбежали к якорям, подтащили их к фермам, закопошились вокруг. Ожил один из гигантских кранов, которые стояли рядом. Его стрела повернулась и вдруг приблизилась к одной из мотогондол дирижабля.

Дирижабль остановил пропеллеры, и вылезшие на платформу инопланетяне на его борту засуетились, чем-то соединяя крюк крана с ближайшей из гондол и удерживающей ее палкой. Потом, буквально через минуту, один из инопланетян спустился к основанию палки и выдернул какой-то шкворень. Палка отделилась от аппарата и повисла на тонких невидимых тросах под крюком. Потом пришельцы выполнили такую же операцию над вторым мотором. Ясно было, что цель их перелета достигнута, и они освобождают летающую тарелку от лишних частей, готовясь укрепить ее на фермах Монстра.

Лишенный моторов дирижабль удерживался тросами, привязанными к Монстру. И он начал опускаться. Судя по тому, что надутость баллона не менялась, он, главным образом, подтягивался тросами, корректируя горизонтальное положение при помощи облаков пара.

Вскоре он соприкоснулся с фермами, и Василий осознал, что "тарелка" — это вряд ли то завершение, которое имели в виду создатели Монстра. Она была метров на пять шире центрального цилиндра, и гораздо меньше по высоте, чем предполагали строители башен. Люди на фермах снова засуетились, инопланетяне на верхней части тарелки с ними явно как-то координировались, но что именно они делали, Василий не мог разглядеть даже в бинокль.

Потом суета на фермах прекратилась, а инопланетяне наверху стали один за другим залезать на платформу и исчезать внутри тарелки. Потом все произошло очень быстро. По экватору тарелки одновременно произошло несколько вспышек, сопровождавшихся облаками белого дыма. Баллон всколыхнулся, взлетел вверх и, с невероятной для такого большого и пухлого объекта быстротой, исчез в небесах.

— Масса офиса! — пилот теперь решил проявить настойчивость. — Нужно решение. Еще пара минут, и топлива нам ни до одного аэродрома не хватит! Давайте, хотя бы, наберем высоту, чтобы связаться...

Василий хотел отмахнуться от него, но тут через объектив фотоаппарата увидел, что на верхней части тарелки, ближе к ободу, открывается какой-то ранее невиданный им люк. Потом он успел заметить вспышку и облако дыма. Пилот отреагировал, не дожидаясь решения Василия. Он заложил более крутой вираж и рванул РУДы вперед, так что Василий не смог удержаться на ногах.

Через несколько секунд самолет сотряс взрыв. На приборной панели заморгали красные лампы и забубнила голосовая сигнализация, но не так, как во время "PWND". Судя по переговорам, правый двигатель горел, и из баков правого крыла вытекало топливо, но большая часть остального самолета была исправна.

— Господа... э... фрипипла! — раздался знакомый Василию голос, который раньше представлялся Селезневым. — Ракеты на борту у нас еще есть. Система управления у них, правда, как видите, того... кустарная. Но с одним движком вам будет от них уйти проблематично. Не выходите на связь с вашими, садитесь на краулервэй, и ни одно животное не пострадает.

— Какой еще краулервэй? — мрачно спросил правый пилот.

— Ну, видели, наверное. Такая широкая дорога между Монстром и поселком. Она не везде прямая, но по ширине примерно как ваши аэродромы. Ну, чуть поуже.

— А зачем нам садиться? — еще мрачнее спросил пилот.

— Затем, что, как говорит наш шеф, вы слишком много знаете. Но убивать вас мы не хотим.

— Понял. — сказал пилот, не дожидаясь подтверждения от человека в котеке.

Самолет круто развернулся и полетел в сторону сооружения — почему-то у Василия не возникло вопроса, что именно инопланетянин называл "Монстром", да и у пилотов тоже. Подлетая, они увидели, что половинки башни медленно сдвигаются, скрывая Монстра под собой.

Восход Ориона

За холмом завыли сирены. Сунь У-Кун поднял к уху рацию, обменялся какими-то репликами, нажал кнопку отбоя и отдал несколько отрывистых команд своей свите. Потом он снизошел до объяснений на понятном Василию языке:

— Сейчас тут будет очень шумно и довольно опасно. Надо уходить.

Конвоир подтолкнул Василия к джипу. Остальная свита взбиралась на коней и прочие транспортные средства. Последним поднялся в седло и сам Сунь У-Кун. Но бандиты не двинулись с места сразу.

Из-за холма послышался шум и тарахтение множества плохо отрегулированных моторов, а потом на склонах дюн появились отблески фар. Вскоре на краулервэе возникла колонна разношерстных и, по большей части, разваливающихся от ржавчины машин: грузовики, тягачи с цистернами, автокраны, довоенные и современные армейские тягачи и транспортеры, танки со снятыми башнями, танки с кранами, установленными на месте башен, заполненные людьми трейлеры. Тарахтя, выпуская клубы черного дыма и дребезжа отваливающимися крыльями и кузовными панелями, все это собрание передвижного металлолома неровным строем проползало и скрывалось за следующей дюной. Василий подумал, что где-то среди этой техники, наверно, на трейлерах, могут быть и экскаваторы, украденные на Лансине. Но в темноте их невозможно было опознать.

Лязгающие гусеницами танки сотрясали почву так, что это чувствовалось даже через подвеску джипа. Но потом Василий почувствовал, что земля задрожала как-то иначе. Когда источник сотрясения появился из-за дюны, Василий даже не сразу понял, что он видит.

Это был самый большой передвигающийся объект, который он видел в своей жизни. За исключением, пожалуй, дирижабля инопланетян — но только если считать размеры того вместе с баллоном. Эта штука была больше парохода "Черский", больше музейного ледокола "Ангара" (впрочем, его-то Василий тоже никогда не видел движущимся), больше товарняков на Транссибе. Короче товарняков, конечно, и длиной примерно как пароходы, но намного шире и выше. Он занимал обе полосы краулервэя, и Василий понял, что именно ради этого чудища эта странная дорога и была построена.

Платформа опиралась на четыре гусеничные тележки, каждая размером с три-четыре танка. Судя по клубам черного дыма, в обоих передних тележках и в одной из задних было по собственному дизелю. Был ли дизель в четвертой тележке не предусмотрен конструкторами, или его просто не удалось оживить, было непонятно, но, наверно, и неважно. Ясно было, что создана она была очень давно. Во время и после войны такое строительство было никому не по силам. Или... Или люди со звезд давно уже на Земле?

Транспортер освещал себе дорогу прожекторами, установленными на передних тележках и выше, под самой платформой. Но в свете Луны можно было разглядеть его силуэт.

На платформе навалом лежали какие-то металлоконструкции, притянутые тросами и сетками. Василию показалось, что он узнает в этих конструкциях угловатые изгибы той странной башни, которую они видели с воздуха.

Платформу сопровождали несколько всадников. Время от времени один из них что-то говорил по рации, и водитель стального монстра реагировал: из выхлопных труб вылетал более густой клуб дыма, или одна из тележек дергалась, притормаживая одну из гусениц.

— Что это? — спросил Василий своего конвоира на ток-писин. Тот поджал губы, превратившись в злобного буддистского демона:

— Не моего ума дело. Мудреца спрашивай, если он ответит.

— Это люди со звезд?

— Нет. — отрывисто сказал охранник. — Они не со звезд. А это вообще не они строили, это тут давно стояло.

— А что вообще происходит?

— Мудрец же сказал, уходить надо. Опасно. Вот и уходим.

Василий понял, что толку тут не добьешься, и продолжил наблюдение.

Когда транспортер поравнялся со свитой бандитского вожака, из-за дюны появился второй такой же. На его платформе стоял гигантский, размером с тележку транспортера, гусеничный кран со сложенной телескопической стрелой — похоже, тот самый, который днем снимал мотогондолы с дирижабля.

У этого краулера (от этого же слова происходило слово "краулервэй"?), судя по облакам дыма, работали дизели во всех четырех тележках. Но полз он так же медленно, как и первый. Его также сопровождали всадники с рациями, время от времени корректировавшие движение.

Когда они поравнялись со свитой Сунь У-Куна, тот махнул рукой. Водитель завел двигатель не с первой попытки, но все-таки справился с этой задачей. Джип выпустил облако сизого карбюраторного дыма, зажег фары, скрежетнул сцеплением и покатился в сторону краулервэя. За ним последовали и всадники.

Транспортеры двигались примерно со скоростью идущей рысью лошади. Машине было тяжело выдерживать такой темп. Водитель переключился на пониженную передачу, хотя дорога была ровная, и можно было ехать побыстрее. Их кавалькада двигалась на расстоянии от транспортера, скорее всего, чтобы не дышать дизельным дымом.

Василий не смог засечь время, за которое они преодолели расстояние до поселка. Когда они пересекли КПП, первый транспортер уже стоял, свернув на дорогу к развалинам гигантского здания, и заглушив дизели. Второй транспортер проехал до поворота и тоже остановился. Оглядевшись, Василий увидел свой самолет: его отбуксировали дальше поворота краулервэя, выкатив на обычную дорогу.

Техника из колонны, которая прошла перед транспортерами, стояла дальше по дороге. Василий заметил, что люди выходят из машин и кучкуются на открытых местах, стараясь не подходить ни к машинам, ни к развалинам зданий. И — почему-то это показалось ему важным — он заметил, что они оставляют двери и люки машин открытыми. Люди даже залезали на цистерны и открывали люки у них.

Свита Сунь У-Куна, вместе с джипом, объехала оба транспортера и самолет, и приблизилась к основной массе людей. Оценив размеры и плотность толпы, Василий сделал вывод, что тут не меньше тысячи человек. Преобладание мужчин над женщинами было не очень большим. Некоторые были в рабочих спецовках, другие — в военной одежде, такой же, как у свиты Короля Обезьян, но оружие было лишь у некоторых. Василий отметил также, что вооруженные люди не противопоставляют себя остальной толпе, многие прямо даже смешивались с ней.

Конвоир ткнул Василя в бок, велев выходить из машины. Василий послушался, и обратил внимание, что двери джипа не закрыли, как и у всех остальных машин.

Всадники, иногда при помощи моторизованной техники, начали затягивать под транспортер какие-то железяки и привязывать к ним коней. Василий заметил, что они набрасывают коням тряпки на глаза.

Все к чему-то готовились, и, похоже, Василий был тут одним из немногих, не понимающих, к чему. Его подвели к Мудрецу. Тот приветствовал Василия кривой улыбкой, одним углом рта.

Кто-то поднес Сунь У-Куну мегафон. Он почему-то не сразу взял его. Василий увидел, что он подключает к рации гарнитуру, а саму рацию вешает на пояс. Наконец, он закончил с подключением, нажал на кнопку возле наушника, и заговорил на ток писин:

— Это Земля, мы готовы. Площадка чистая, все отведены за КПП.

Василий не слышал, что ему ответили.

— Понял, сто секунд готовности.

Король взял мегафон, включил его и прокричал что-то на непонятном языке. Толпа всколыхнулась, как показалось Васили — радостно.

Часов у Василия не было, он попытался нащупать пульс и засечь время по нему. Больше минуты прошло в томительном и молчаливом ожидании. Потом Король прокричал в мегафон какую-то короткую фразу, потом, через десять секунд еще одну, потом еще. Потом он начал говорить отдельные слова, и Василию даже показалось, что он их разбирает, хотя и не понимает:

— Ши... Цзю... Ба... Ци... Лю... У... Сы... Сань... Эр... И... ЗИРО!

Толпа закричала, и Василий увидел, что все лица обращены в ту сторону, откуда они приехали. Туда, где за дюнами лежало перегороженное краулервээем озеро и стоял Монстр. Василий повернулся в том же направлении и снова не сразу понял, что он видит. Над дюнами вставало какое-то непонятное зарево. Оно становилось все ярче, и вдруг над вершинами холмов взметнулось облако грязно-желтого дыма или плотной пыли.

Король прокричал в мегафон: "Лифтофф!". Толпа радостно закричала. И через несколько секунд Василий увидел ЕГО. ОНО медленно поднималось над дюнами и облаками дыма на столбе ослепительного пламени, как ракеты в довоенных видео.

А потом пришел звук. Он был громче и плотнее не только всего, что Василию доводилось слышать, но и всего, что он мог себе представить. Громче самолетной турбины. Громче близкого грома. Громче выстрела. Громче взрыва гранаты. И, в отличие от выстрела или взрыва, он продолжался. Толпа стояла с раскрытыми ртами. Может быть, они что-то кричали, но за грохотом этого не было слышно. А может быть, просто надеялись, что это поможет сохранить барабанные перепонки.

Лошади начали рвать привязи, и Василий увидел, что многие всадники подбегают к своим подопечным и пытаются их схватить за уздцы.

— Штурман, радиальная сто! Решение?

— Гравитационная дуга. Три градуса вентрально!

— Есть три вентрально!

— Пятнадцать до апоцентра. Скорость сто двадцать и растет. Держи четыре градуса вентрально.

— Есть держать. — командир вел корабль, а решения были переданы штурману, поэтому, формально, командир должен был подчиняться.

— Бортмеханик, статус?

— Все зеленое, тяга номинал, рыскание и тангаж контролируемые, крен стабилен.

— Двадцать до апоцентра. Выше дуги, может больше вентрально дать?

— Мы в плотных слоях, рискованно. Все-таки этот чемодан не под такую развесовку балансировали. Держу четыре до двадцати каме, дальше решим.

— Понял.

Неуклюжее сооружение медленно, но верно, набирало скорость. Гигантские твердотопливные ускорители толкали его вверх, а теперь все больше и больше в сторону, на восток-северо-восток, к северу от излучины Хуанхэ и Баян-нура. Топливо выгорало, уменьшая массу, но сопротивление воздуха росло, так что перегрузка падала.

— Тридцать до апоцентра, приближаемся к звуковой.

— Бортмеханик, статус?

— Тяга сверхноминал, рыскание и тангаж контролируемые, лобовое давление желтое и растет.

— Командир, тангаж два.

— Есть тангаж два!

Небольшое, казалось бы, изменение угла атаки дало заметный эффект: сопротивление уменьшилось, и перегрузка возросла.

— Сверхзвук!

— Лобовое красное и растет!

— Тангаж ноль!

— Есть тангаж ноль!

— Сорок до апоцентра, высота пятнадцать, выше дуги.

— Хрен с ней, с дугой, нам бы одним куском стратосферу пройти!

— Нештат, факел на четвертом!

— Командир, курс держи зубами! Включить RCS! Отстрел четвертого!

— Есть отстрел! — бортмеханик ткнула пальцем в пульт.

Василий увидел в небе вспышку, а потом заметил, что ОНО разделилось. Основной факел продолжал гореть так же ярко, но от ракеты отделилась еще одна, размером поменьше, и полетела вперед и в сторону по спиральной траектории.

— Земля, у нас нештат, но мы пока летим. — прокричал командир в рацию. Ответ Сунь У-Куна он не смог расслышать, потому что обнаружилась проблема:

— По рысканию ведет! Повернусь по крену, чтоб вело антирадиально.

— Понял!

— Может, симметричный сбросить? — спросила бортмеханик.

— Подожди, пока вроде держимся. Что давление?

— Лобовое красное и падает. Тяга субноминальная.

— Расчетное время горения?

— Двадцать секунд.

Командир нажал кнопку связи с Землей:

— Земля, готовьтесь, включаем маршевый! — потом он отпустил кнопку. — Штурман, где доклады?

На Земле, Сунь У-Кун что-то прокричал в мегафон. Василий не успел понять, что происходит, потому что конвоир подсечкой повалил его на землю, а сам упал сверху.

— Пятьдесят две до апоцентра, выше дуги.

— Попробую... Эта сволочь... вроде ведет, а недостаточно.

— Короче, веди как сможешь, только чтобы стабильно. Лен, отсчет догорания!

— Десять секунд! Девять! Восемь! Семь! Шесть! Пять! Четыре! Три! Две! Одна!

Бустеры при догорании вели себя, как бутылки с кометным веществом: тяга падала, но медленно и не очень равномерно. Сквозь обратный отсчет слышно было, как командир невнятно матерится, пытаясь удержать корабль в заданном положении.

— Сброс бустеров, включить маршевый!

— Кабздольц ионосфере! — с восторгом простонал Макс.

Бортмеханик нажала кнопку, и на бортах Монстра взорвались десятки пиропатронов, освобождая и отбрасывая в стороны недогоревшие ускорители. В небе над пустыней раскрылся гигантский огненный цветок, но его никто не увидел: все люди лежали, уткнувшись лицом в землю, а лошади стояли под платформами транспортеров с закрытыми глазами.

Командир сорвал со смонтированного на подлокотнике тумблера защитную пластиковую чеку и включил тумблер. Сигнал пробежал по проводам, и в недрах Монстра ожила древняя машина.

Машина эта была совершенно не похожа на все, что когда-либо ставили на космические корабли. Она приводилась в движение электромоторами, но была чисто механической.

Залязгали и покатились длинные цепные конвейерные ленты. Шаговые моторы зажужжали, и пришел в движение огромный барабан с ячейками. В каждую ячейку был вставлен алюминиевый цилиндр с закругленными концами, похожий на походный термос. Конвейер выдернул из ближайшей ячейки один из цилиндров, и барабан провернулся, подставляя под конвейер следующий цилиндр. В самом барабане сработал пружинный механизм, сдвинув цилиндры по радиусу, так что первая освободившаяся ячейка на краю барабана вновь заполнилась.

По конвейеру поехал сначала один цилиндр, за ним другой, третий. Наконец, первый в очереди цилиндр доехал до точки своего назначения, мощной пружинной катапульты, размещенной по оси корабля. Конвейер аккуратно поставил цилиндр перед толкателем и освободил его от своих захватов. Потом выступ на звене конвейера зацепил спусковой крючок. Конвейер остановился, а толкатель со всей мощью ударил по цилиндру.

Цилиндр понесся по трубе, и примерно в десяти метрах от толкателя пролетел мимо крюка, укрепленного на внутренней стенке трубы. Этот крюк выдернул защитную чеку, удерживавшую на корпусе цилиндра подпружиненный спусковой рычаг, почти такой же, как у ручных гранат, только чуть побольше размером. Но сам рычаг уперся в стенку трубы, и, пока цилиндр летел по ней, ничего больше не произошло.

Потом труба кончилась. Пружина толкнула рычаг в сторону, и он привел в движение еще один механизм, на этот раз уже внутри цилиндра. Этот механизм был очень простым, и тоже походил на ручную гранату: рычаг освободил небольшую пружину, а пружина толкнула стальной боек, который ударил по капсюлю. Капсюль вспыхнул и зажег уложенный спиралью детонационный шнур точно рассчитанной длины.

Волна горения бежала по шнуру со сверхзвуковой скоростью, а сам цилиндр в это время летел мимо гигантских пружин и электромагнитных демпферов, а потом через отверстие в центре массивной плиты, состоящей из множества сваренных взрывом стальных и медных слоев. Цилиндр прошел плиту насквозь и удалился на полсотни метров от нее, когда шнур разделился на сорок восемь частей строго одинаковой длины. Эти части были короткими, так что не прошло и сотой доли секунды, когда волны горения проникли внутрь свинцовой сферы и достигли точек своего назначения — сорока восьми детонаторов на поверхности шара из сплава октогена, тринитротолуола и полибутадиена.

Шар вспыхнул по всему объему. Но самое интересное только начиналось. Ударная волна наткнулась на свинцовую оболочку и разорвала ее — но одновременно и отразилась, направляя энергию взрыва внутрь. Шар из взрывчатки был пустотелым. Внутри размещались сегменты сложной формы из серого металла, удерживавшиеся на местах пористым пластиком.

Сегменты в собранном виде образовывали сферу, но сейчас, разделенные пластиком, они были похожи на полусобранную китайскую головоломку. Ударная волна схлопнула эти сегменты, придав им расчетную сферическую форму, и продолжила сжимать со всех сторон, сминая рыхлую кристаллическую решетку металла.

Василию было неудобно лежать под конвоиром, но он считал, что неразумно спорить с вооруженным человеком, особенно когда вокруг множество других вооруженных людей. Секунды шли за секундами, и ничего не происходило, поэтому он попытался поднять голову и оглядеться. Конвоир почувствовал движение, схватил Василия рукой за затылок и ткнул лицом в землю, да так, что разбил ему нос до крови.

И в тот же момент Василий почувствовал тепло на открытых участках тела, а потом и на участках, закрытых одеждой. Даже уткнувшись лицом в землю, он увидел, что пространство вокруг заливает яркий свет. Василий испугался и закрыл глаза — но свет пробивался сквозь веки, а потом Василию даже показалось, что он чувствует свет сквозь кости черепа, и что он видит, как на рентгеновском снимке, кости своих рук, лежащих на земле. Это было так удивительно, что Василий забыл даже про нестерпимый жар, обжигавший его руки, икры и затылок — все, что не было закрыто плащом, обувью и телом лежавшего сверху бандита.

Потом все кончилось даже резче, чем начиналось. Конвоир пошевелился, но вставать явно не собирался. Василий чуть-чуть приподнял голову, чтобы в рот не попадал песок, и спросил:

— ОНО взорвалось?

— Не знаю. — ответил бандит. — Сейчас мы это узнаем.

Он не успел договорить, когда они это узнали.

Взрыв привел в движение массивную толкающую плиту, через дыру в которой пролетал цилиндр. Плита заскользила по направляющим, сжимая пружины и заряжая энергией демпферы. Корвет был легче расчетной полезной нагрузки, поэтому пружины сжались не полностью. Когда они дошли до предельного усилия, и плита пошла назад относительно корабля, сработал еще один механический датчик. Конвейер сдвинулся на одну позицию, положив второй цилиндр в катапульту и взяв еще один цилиндр из магазина. Барабан магазина тоже провернулся на одну позицию. Катапульта вытолкнула второй цилиндр, и все повторилось.

Когда новая волна жара утихла, конвоир сказал:

— Не взорвался.

— А что с ним? — не удержался от вопроса Василий.

— Он летит. — спокойно сказал бандит. — Он так летит.

И тут пришла ударная волна. Василий не услышал звука, просто почувствовал, что из него мягко и нежно, но энергично выдавили дух. Несколько секунд он боялся вдохнуть — даже больше, чем умереть, задохнувшись. Но потом все-таки вдохнул и понял, что это больно, но возможно. Голосовые связки у него болели несколько дней.

— Командир, аполлонские (Бабах) катафоты, курс держи!!!

— Какой курс??? (Бабах)

— Держи шесть-семь (Бабах) антирадиально, и плавно (Бабах) увеличивай, только ниже (Бабах) пятнадцати не опускай.

— Да держу я... Вот сейчас (Бабах) шесть градусов тангаж.

— Трид.. (Бабах) цать пять до апоцентра (Бабах) и падает.

— Бортмеханик, статус??? (Бабах)

— Наши акселерометры (Бабах) выбило, остальное в пределах (Бабах) желтого.

— Мпуди, можешь (Бабах) подключить его акселе (Бабах) рометры???

— Делаю.

— Ну (Бабах) Финагл нам в помощь. Земля, ау (Бабах), какой ваш статус?

Прогремел еще один взрыв, прежде чем из динамиков послышался придушенный голос Сунь У-Куна:

— Вроде, живы.

— Окей. А мы вроде (Бабах) летим. Привык я к вам (Бабах), что ли.

— Ну, в добрый (Бабах) .... В добрый путь.

— Спасибо (Бабах). Мы бы без вас не справились.

— Апоцентр сорок (Бабах) над геоидом.

— Скрипи мои (Бабах) шпангоуты, вот это тяга!

Монстр стартовал ближе к полуночи, чтобы плоскость опорной орбиты была как можно ближе к эклиптике. Равноденствие давно прошло, и Солнце было далеко на юг от экватора, так что, даже в сочетании с широтой космодрома 40 градусов, это давало неплохое попадание в нужную плоскость. Остающееся отклонение легко было компенсировать боковой тягой во время самого трансфера.

Планировался выход на низкую околоземную опорную орбиту, и только потом, ближе к линии терминатора, над Тихим Океаном, корабль должен был начать ускорение для квазибрахистохронного трансфера к Церере.

Команда не знала, как долго смогут работать без перерыва механизмы Монстра, и насколько длинная пауза им потребуется для возвращения в рабочее состояние. Множество узлов трения, покрытые нештатной смазкой, разогревались сильнее номинала. Поэтому штурман рассчитал множество разных вариантов квазибрахисто, под множество разных интервалов непрерывной тяги и пауз между ними.

Но сейчас, при выходе на орбиту, останавливать маршевый было невозможно, даже если бы температура и превысила расчетные пределы. По плану, они должны были подниматься довольно круто, гораздо круче, чем могли бы себе позволить химические орбитальные ракеты. Подняв апоцентр над атмосферой, они могли на несколько десятков секунд остановить двигатель, чтобы потом отдельным импульсом выполнить инъекцию. Кроме экономии времени непрерывной работы маршевого, это, теоретически, должно было снизить и радиоактивное загрязнение верхних слоев атмосферы.

Конечно же, сильно разогревались сама толкающая плита и демпферы, гасящие энергию взрывов — но их параметры оставались в пределах расчетных. Впрочем, даже они были рассчитаны на выход на опорную орбиту, "собачью ногу" к геостационару, инъекцию на, собственно, геостационар, возврат на низкую круговую орбиту и посадку. Это были относительно короткие импульсы, не сравнимые с нагрузкой, которую должен был вынести маршевый двигатель на пути к Поясу.

Монстр все еще летел над пустыней Бадан-Джаран, вдоль невысокого хребта Ябулай. Он уже ушел больше, чем на тридцать километров по горизонтали от точки старта, но, из-за большой высоты, все еще оставался над горизонтом. Поселок строителей по-прежнему каждые несколько секунд освещался нестерпимо ярким светом, и люди по-прежнему лежали на земле, закрыв лица предплечьями. Но ударные волны сильно ослабели, не столько даже из-за расстояния, сколько потому, что взрывы теперь происходили в очень разреженном воздухе.

— Апоцентр над линией (Бабах) Кармана! — доложил штурман.

— Вывожу в (Бабах) горизонт. Поднимем до (Бабах) двухсот над геоидом, и (Бабах) глушим.

— Понял! (Бабах)

С точки зрения прироста кинетической энергии, ракетному кораблю выгоднее всего разгоняться вдоль траектории, проградно. Но вывод на околоземную орбиту — более сложная задача. Кораблю мало набрать нужную кинетическую энергию, ему нужно успеть сделать это так, чтобы он смог подняться над атмосферой, и при этом не успел упасть обратно.

Для применяемых в Поясе плазменных и паровых двигателей эта задача неразрешима — у плазменников не хватает тяги, чтобы оторвать от Земли даже десятую долю массы пустого корабля, а у паровых двигателей ее недостаточно, чтобы поднять запас воды, необходимый для разгона.

Для химических ракет, которые, до самого завершения орбитальных лифтов, были основой всей земной космонавтики, эта операция вблизи границы возможного. У большинства ракет, двигатели работают непрерывно от старта до завершения инъекции. Тягу двигателей, относительные массы ступеней и моменты их разделения стараются подбирать так, чтобы всю траекторию ракета шла как можно ближе к оптимальной гравитационной дуге.

Но орион Улама-Дайсона, с его огромной тягой и удельным импульсом, сталкивается с совсем другой проблемой. Ему несложно оторваться от Земли и совсем легко набрать орбитальную скорость. Но ему нужно как можно быстрее — то есть, по как можно более крутой траектории — подняться над плотными слоями атмосферы. Но на крутой траектории он не может набирать горизонтальную скорость, поэтому, ускоряясь точно вдоль гравитационной дуги, он должен будет подняться над Землей слишком высоко. Выгоднее получается разгон под углом. В плотном воздухе этот угол не может быть большим из-за аэродинамических нагрузок, зато ближе к линии Кармана можно себе позволить углы атаки и десять, и пятнадцать градусов.

— Апоцентр сто во.. (Бабах) девяносто, сто пять... (Бабах) шестьдесят секунд до (Бабах)... Двести над геоидом! (Бабах)

— Глушимся! — командир щелкнул тумблером у подлокотника. Конвейеры и барабаны, подающие заряды к катапульте, остановились. Но толкающая плита продолжила движение. Она дошла до крайней задней точки, перед которой ее раньше останавливал очередной взрыв, и пружины потянули ее обратно. В полном соответствии с законом сохранения импульса, она потянула корабль к себе. Демпферы должны были погасить энергию упругих колебаний, но они не могли сделать это сразу, им предстояло еще около десятка циклов.

Импровизированные крепления, связывавшие корвет с телом Монстра, были рассчитаны и на такую нагрузку, и они ее выдержали. Но экипаж повис на ремнях под действием ретроградной перегрузки.

— Штурман, расчет инъекции! Бортмеханик, статус!

— Все в пределах желтого. Температура плиты сто двадцать процентов номинала, демпферы сто сорок. Акселерометры "Леху" подключены, есть проблемы с калибровкой.

Командир щелкнул тумблером передатчика.

— Земля, слышите меня?

— Слышим. — раздался придушенный голос Сунь У-Куна.

— Мы еще целы, но еще не на орбите. Будет еще один импульс, но уже за вашим горизонтом, примерно в районе Баян-Нура.

— За полста километров до меридиана Баян-Нура. — уточнил штурман.

— Можно вставать уже? — спросил землянин.

— Да, вставайте. Даже если мы будем падать, это будет ближе к Хингану.

Василий услышал усиленный мегафоном голос вождя повстанцев. Он не понял, что тот сказал, но конвоир на его спине зашевелился и начал вставать, а потом поднял за шиворот и самого Василия.

Василий встряхнул плащ, но потом закутался в него плотнее. Они были на полторы тысячи километров южнее Иркутска, но ноябрьской ночью здесь было почти так же холодно.

Какое-то разноцветное мерцание, заметное даже через свет фар и прожекторов озаряло дюны, развалины и стоявшую в распадке между дюнами технику. Василий поднял голову к небу и увидел волны красно-сине-зеленого сияния, похожего на свет неоновых ламп, переливающиеся и пересекающие все небо от горизонта до горизонта.

Как показалось Василию, окружающие были шокированы случившимся не меньше него самого. Они растерянно оглядывались, ощупывали себя, трясли головами — то ли вытряхали из волос песок, то ли пытались проверить вестибулярный аппарат — переговаривались с соседями. Сунь У-Кун снова начал давать в мегафон какие-то распоряжения. Конвоир дернул Василия за рукав плаща и сказал: "Пойдем". Василий подчинился.

Его снова подвели к джипу, но на этот раз посадили не на пассажирское сиденье, а на боковую скамейку в задней части кузова. Конвоир приковал его наручником к спинке пассажирского сиденья и объяснил, что до утра они, скорее всего, никуда не пойдут и не поедут, так что он может поспать.

Боковая скамейка была широкая, так что на ней можно было устроиться, поджав ноги.

Василий попытался лечь, но тут снаружи послышалось бубнение мегафона, а потом радостные крики множества голосов.

— Он на орбите. — сказал конвоир Василию. В его голосе тоже звучала радость.

— Кто на орбите?

— "Охотник".

— Какой еще охотник? На кого охотник?

— На Плеяды.

— На какие еще плеяды???

— Созвездие такое. Заморские дьяволы это созвездие называют "Орион", а по-китайски это название переводят как "猎户", охотник если дословно.

— Так Плеяды или Орион???

— Корабль называется "猎户", это "Орион" по-заморски. А Орион — это охотник, он охотится на Плеяды. Другое созвездие. Короче, ты меня запутал. Спи давай.

Василий повозился и, вроде, устроился. Только прикованную руку приходилось держать поднятой вверх, и она затекала. Это мешало заснуть, поэтому Василий начал жаловаться. В конце концов, охранник нашел другую точку крепления для наручника. Василий даже сумел стребовать с него какой-то старый ватный халат, который, свернув, смог подложить под голову.

Утром, еще перед рассветом, Василия разбудили и повели оправляться. Оборудованного места для этой цели не было, его просто отвели за стенку каких-то ближайших развалин. Конвоир — уже не тот, что ночью — был не из брезгливых и не стал отворачиваться, только презрительно наблюдал, как Василий отцепляет котеку.

Потом его отвели обратно к джипу. Воды для умывания ему не предоставили, но дали пропитанную одеколоном гигиеническую салфетку в герметичном пакетике. Потом принесли поесть: глиняную миску с рисовой лапшой в бульоне, китайскую фаянсовую ложку и потертые многоразовые пластмассовые палочки. Палочками Василий есть не умел, стал просить вилку, но конвоир только пожал плечами. Пришлось хлебать лапшу через край, потому что ложкой она цеплялась плохо.

За завтраком, Василий вдруг заметил, что в долине началась какая-то суета. Люди показывали руками куда-то на юго-восток, поворачивали головы в ту сторону. Василий посмотрел в том же направлении. В небе, невысоко над горизонтом, мерцали вспышки, хорошо видимые на фоне дымки. Василий попытался засечь время между вспышками по пульсу, и получилось, что интервал примерно такой же, как был при старте Монстра. Потом кто-то сделал объявление через мегафон, которого Василий, как и раньше, не понял. Но конвоир счел нужным ему объяснить:

— Мудрец сказал, не смотреть в ту сторону. "Охотник" уже далеко, но вспышки очень яркие. Даже сейчас можно глаза повредить.

— Хорошо. — Василий послушно отвернулся. Ему невольно вспомнились просвечивающие кости рук. — А как же ночью? Вас-то всех мордой в землю положили, а они же пошли на восток, там же неразрушенные города есть. Инчуань, например. — он сказал первое пришедшее на ум название. — Там никто глаза не повредил?

— У нас много связей. Мы всех, кого могли, этой ночью предупредили.

Василий снова принялся за еду. В долине продолжалась какая-то деятельность, прерванная восходом "Охотника". Машины одна за другой заводились и исчезали в распадке между дюнами, не по краулервэю, а в другом направлении от стартовой площадки Монстра. Люди исчезали вместе с ними, и Василию показалось, что концентрация вооруженных людей вокруг повышается. Несколько раз Василий видел — или ему казалось, что видел — в толпе людей Сунь У-Куна, который размахивал руками и, похоже, раздавал какие-то распоряжения.

Потом Василия снова завели в джип и приковали. Он сначала попытался сидеть, но потом закинул ноги на скамейку и устроился полулежа, подложив под спину халат, который ночью использовал вместо подушки. Делать было нечего. Конвоир, сидевший на противоположной скамье, в разговор не втягивался, а наблюдать за происходящим снаружи было невозможно. Можно было только по тарахтению дизелей или стуку карбюраторных моторов догадываться, что очередная машина или колонна уезжает. Поэтому Василий стал клевать носом и чуть было не заснул.

Но тут задняя дверь открылась, и в джип вскарабкался бандитский вожак. Конвоир приподнялся над своей скамейкой и поклонился, но вставать в полный рост не стал — да это и не позволяла высота кузова. Василий, на всякий случай, спустил ноги со скамейки на пол и одернул плащ.

Сунь У-Кун, похоже, ждал, что Василий с ним поздоровается первым, но быстро разочаровался в этом. Он сел на противоположную скамейку, рядом с конвоиром, и сказал.

— Доброе утро, фримен. Как провели ночь?

— Нормально. — пожал плечами Василий. Обращение "фримен" к пленнику он воспринял как утонченное издевательство. Тем более, он по чину не фримен был, а масса. Но демонстрировать обиду он счел нецелесообразным. — Только можно для еды вилку?

— Я подумаю, что можно сделать. — невозмутимо ответил бандит. — Я слышал, вчера вы меня хотели о чем-то спросить?

— Хотел. — согласился Василий.

— Спрашивайте.

— Это то, о чем я думаю?

Бандит улыбнулся.

— Знаете, когда фримен Сель Из Нев показал мне склад с этими штуками, я тоже так спросил. И знаете, что этот юморист мне ответил?

— Нет, конечно. — снова пожал плечами Василий.

— Он ответил "Откуда я знаю, о чем вы думаете?".

— Ну хорошо. — согласился Василий. — Это были атомные бомбы?

— Термоядерные. Точнее, атомные с нейтронным усилителем. Это так называемый орион Улама-Дайсона. Импульсная ядерная ракета.

— И сколько таких бомб в этой штуке? Я насчитал больше пятидесяти вспышек, но сбился.

— Две с половиной тысячи. Штатно там барабан на тысячу двести, но мы поставили на корпус еще один барабан, запасной. И смогли разместить почти все в барабанах, и еще немного они взяли на сам корабль. Потом, в невесомости, перегрузят, если понадобится.

— То есть, это был крупнейший ядерный арсенал на Земле?

— Ну, вам виднее, какие еще арсеналы на Земле есть. Мне допуска до этой информации не положено.

— И зачем вы их с этим отпустили?

— Вы знаете, я время от времени задаю себе тот же вопрос. Иногда я думаю, что я изгнал из этого мира Кольцо Всевластья. А иногда, что совершил величайшую ошибку в своей жизни. Но они уже улетели, и я ничего изменить не могу.

— Но ведь вы с этим могли перевернуть мир!

— Перевернуть мог бы. Но я не хочу его переворачивать. Я хотел бы избавиться от вас. Но надеюсь, что это можно сделать более... как говорил Сель Из Нев, терапевтическими методами. Я не хочу жертв среди мирного населения, да и в армии много не ведающих, что творят. А эти штуки...

— Но ведь... С этим вы могли бы остановить любую армию!

— Когда Сель Из Нев мне показал склад, я сказал то же самое. Но он задал резонный встречный вопрос. Да, сказал он, армию могли бы. А роту спецназа?

— И вы ему поверили?

— Как видите. Некоторые вещи слишком ценны, чтобы ими владеть. И еще меньше мне хотелось бы, чтобы это попало в ваши руки.

— Но ведь в наших руках уже есть сравнимые... Не готовые арсеналы, да. Но все-таки... И мы на том и стоим, что не будем их использовать. Что принципиально изменило бы...

— Да, вы правы. Дело не в бомбах. Просто вы про них сначала заговорили. Дело в них самих.

— В людях со звезд?

— Они не со звезд. Так вот, про что это я. Теперь люди на Земле знают, что в небе кто-то есть. А те, кто в небе, знают, что можно сесть на Землю и вернуться назад живыми.

— Вернуться с помощью довоенных технологий и арсеналов?

— Не только. Они смогли вернуться с помощью современных людей. Технологии — простите за каламбур, дело техники. Первый раз люди полетели в космос, когда технологии были не сильно круче нынешних. И, что характерно, без использования бомб. Проблема не в технологиях, проблема в людях.

— В нас?

— А то в ком же? Вы-то вряд ли стали бы им помогать. Поэтому да, хуже всего было бы, если бы в ваши руки попали они.

— А как же вам удалось решить проблему с этими людьми? — Василий махнул рукой в сторону людей и машин в распадке.

— Если я вам скажу, мне придется вас убить. А я планировал вас обменять на что-нибудь. Но с ними-то как раз больших проблем не было.

— И что вы теперь собираетесь делать... — Василий хотел продолжить "со мной", но бандит начал отвечать, не дождавшись окончания вопроса.

— Ответ ровно тот же: если я скажу, то вас придется убить. А у меня пока есть причина... Да и не люблю я этого. Но из Гун-Худука придется уходить, это факт. Армии-то мне теперь останавливать нечем. А ваши ведь не удержатся на меня эту самую армию послать. Опять же, теперь тут снова все скоро загадит цезием. Так что мой солевой бизнес пропал на всю жизнь. Ну ладно. — Сунь У-Кун привстал и отряхнул штаны сзади. В джипе, и правда, было пыльно. — Спасибо за беседу, но, как говорил Сель Из Нев, мне тут еще немного покапитанствовать надо. Собрать столько народу и техники в одном месте — это полдела. Оказывается, потом отправить их по домам почти так же сложно. Да, про вилку я помню. До встречи.

Вожак бандитов вышел из джипа, и Василий услышал, как он напевает:

Wanted fan at Ophiuchus, wanted fan in Dydee-town.

All across the sky they want me, am I flattered?

Yes I am!

If I could just reach orbit, then I'd be a wanted fan.

За пределы безмолвного мира

Колебания толкающей плиты медленно затухали, пока наконец бортмеханик не включила фрикционы.

— Смотреть по отсекам! — скомандовал Селезнев. — Бортмеханик, статус?

— Все в пределах желтого. Надо все-таки использовать наши паруса. Штатные радиаторы не тянут.

— Нам еще десять километров осталось набрать. И лучше сейчас, пока мы еще в колодце Земли. — сказал штурман. — Думаю, с парусами мы дольше провозимся. Да и сил, думаю, ни у кого нету.

Еще на Земле обсуждали идею обмотать радиаторы Монстра черными парусами корвета, снимать с них тепло и сбрасывать его через включенные в режиме теплового насоса турбогенераторы и кливеры. Электромагнитные демпферы вырабатывали прорву энергии, так что питание для турбин не было бы проблемой. Но осуществить это на стартовой площадке было нельзя. На взлете, складные панели радиаторов были спрятаны под обтекателями. Прикрепив к ним паруса, космонавты увеличили бы их толщину, и в сложенном виде они не поместились бы в нишах.

Хороший интервал времени для выполнения работ был на опорной орбите. Коллективным решением, командир, штурман и бортмеханик не рискнули уходить сразу с круговой орбиты на трансфер, потому что орион не успел остыть после старта и инъекции. Вместо этого, "Охотник" вышел на эллиптическую орбиту с апогеем над южной Атлантикой, похожую на орбиту спутников "Молния", но с меньшим периодом. Потом много времени заняли осмысление телеметрии и планирование работ, а потом "Охотник" приблизился к апогею и, соответственно, к радиационным поясам.

Во времена Исхода, пояса Ван-Аллена чистили специальными спутниками с длинными, в полмегаметра, проводами, собиравшими заряженные частицы. Но после разрушения орбитальной инфраструктуры эти пояса быстро вернулись в естественное состояние. Поэтому командир решил, что работать в открытом космосе слишком опасно. А потом они ушли из района апогея, но до трансфера осталось слишком мало времени.

— Команда, как насчет сил? — спросил капитан.

Мпуди разразился длинной речью, в которой можно было разобрать только повторяющееся слово "маранга".

— По крайней мере у одного есть силы ругаться. Это хорошо. — сказал капитан. — А как остальные?

Макс продекламировал:

When Nursey lies on the floor in a heap,

And Mummy tells you to let her sleep,

And you aren`t waked or washed or dressed,

Why, then you will know (if you haven`t guessed)

You`re "Fifty North and Forty West!"

— Координаты неправильные. — полумашинально поправил его штурман.

— Это неинтересно и неважно. — парировал Макс.

— То есть работать в открытом космосе не хотите?

— Не хотим. — хором сказали Макс и канонир.

— Понятно. Как остальные? Маша, ты там жива?

— Жива. — радостно сказала Маша. — Даже прикольно, как на качелях.

Услышав про качели, несколько человек хором простонали.

— А Михаил как?

— Да ничего вроде. — по голосу Мишки можно было догадаться, что все-таки чего, но ему, наверное, неудобно было признаваться.

— Что с грузом?

— Нормально с грузом. — ответил синтезированный голос. — Мне вообще хорошо. Я акселерометры могу отключить.

— Ну ладно, потерпим еще два таких же импульса. Может быть, рискнем вывести нагрев в красную зону? Излучение ведь пропорционально четвертой степени...

— Страшно. — сказала бортмеханик. — Мы уже на гиперболе от Солнца, а своих движков у нас нету. Случись чего с орионом, уйдем к звездам. Вряд ли кто нас сможет перехватить.

— Аргумент. — согласился командир. — Ну ладно, две килосекунды паузы, и по местам к нештатной тяге. Если честно, все-таки мне страшнее было висеть под негерметичным мешком с пятнадцатью тоннами восстановителя посреди кислородной атмосферы. А сейчас все-таки родная среда.

— Но там не так качало. — жалобно сказал Мишка. — И Землю было видно.

— Да Землю и сейчас можно показать. — сказал командир и нажал кнопку на своем пульте.

На обзорных экранах вспыхнуло изображение. Корабль висел над тропическим Тихим Океаном. На самом деле, он уже с огромной скоростью удалялся от Земли, но, глядя на экраны, это сложно было заметить. Они летели почти точно над "океаническим полушарием". На западе были видны берега Азии, но они были почти скрыты линией терминатора. Из суши хорошо видны были Филиппины, берега Австралии и Новая Зеландия. Новая Гвинея и Индонезия были затянуты облачным поясом муссона. Мелкие острова Полинезии и Меганезии невозможно было разглядеть в выбранном увеличении — а впрочем, возможно, многие из них были скрыты под облачными шапками, которые можно было тут и там заметить на фоне голубого океана.

— Пап, а я так и не поняла, из чего вы дирижабль сшили? — спросила Маша.

— Из парашюта.

— У этой штуки были парашюты?

— И сейчас есть. Мы запасной взяли.

— То есть, мы можем сесть обратно на Землю?

— Сейчас уже нет. Бомб не хватит, и аэродинамически ее особо не затормозишь. Но до инъекции и с круговой орбиты — да, могли. Китайцы задумывали эту штуку как многоразовую. Но на маршевом движке ее не посадишь, а ракеты для мягкой посадки возить получалось невыгодно. Зато амортизаторы у нее нехилые предусмотрены. Они рассчитывали на скорость касания двадцать метров в секунду.

И тут зажужжал зуммер голосового вызова.

— Обезьян на связи. — доложил Макс.

— Включай на громкую. — сказал командир.

— Алло, "Охотник"? — послышался из динамиков голос Сунь У-Куна. — Видели вас над горизонтом.

— Доброе утро, фримен Сунь. — ответил командир. — Мы вас плохо видим. Зато связь нормальная. Кстати, это... вы на нас лучше сильно не смотрите. Мы уже далеко, но эти штуки все-таки очень яркие.

— Понятно. Как ваш статус?

— Ну, как там раньше говорили... Все системы работают нормально, самочувствие космонавтов хорошее. Еще два импульса, и полетим в пассиве. Потом планируем еще один импульс, уже в перигелии, но больше для коррекции. А у вас как дела?

— Да тоже ничего. Я тут с логистикой борюсь. А то придут папуасы нас воевать, а у нас все дороги пробками забиты...

— А они придут?

— Да куда денутся. Мне докладывают, из Сианя дивизию перебрасывать планируют. Но понятно, рассредоточенную на фронтире дивизию поднять — дело не быстрое. Так что, думаю, успеем разойтись без проблем. На то мы и распределенный фронт, чтобы — ...

— А этот, который без штанов, он как?

— Да не знаю, я с ним еще не беседовал. Охрана жалуется, он палочками есть не умеет, лапшу из миски через край хлебал.

— Понятно. Сказали бы, у нас от штатного экипажа куча лишних столовых приборов осталась. Могли бы вилками поделиться.

— Да вот, что-то не сообразили. А правда, где же мне ему вилку-то достать? Хоть самому из пластмассы вырезай...

— Господа и фримены! — подал голос Макс. — А вы отдаете себе отчет, что это первый сеанс связи Земли с космосом за двести лет?

— Да уже не первый. — сказала бортмеханик. — Первый раз мы с Баян-Нуром перед инъекцией связались, и после еще раз. Да и на гравитационной дуге сколько болтали, а это уже почти космос был.

— Ну, третий. Вы понимаете, что Земля больше не безмолвная планета?

— Да. — серьезно сказал Сунь У-Кун. — Наша жизнь никогда не будет прежней.