Зверь лютый. Книга 3. Пейзанизм

Нехорошо это, непонятно и тревожно.

Надо бы было послать кого-нибудь посмотреть. Но "камера" уже убежала. А тут из-за забора справа раздался такой ор... Ну чего же они так все орут?! Будто их по живому режут. Хотя... С Макухи станется.

Пошли посмотреть. Соседний двор — Хохряково подворье. Мог бы и сам сообразить — староста на окраине жить не будет. Полный двор народу. Вирниковы — орут для испуга, местные — орут от испуга. У ворот конюшни телега, на телеге мужичок мордой вниз — он орёт от боли. Ему пальцы между палками зажали и ломают. Не испанская инквизиция с "Молотом ведьм", но тоже очень... деловито.

Над пыточным натюрмортом — Макуха на коне. Аж трясётся от удовольствия. Разберёт он мужичка по косточкам. И не за его дела-вины, а за ради "вятшести" своей, мною публично поруганной.

— Об чем крик, люди добрые?

— Захоронку Хохрякову не отдаёт.

— Так, может, не знает где?

Тут на меня хором закричали со всех сторон: пять-шесть баб, которые здесь же во дворе, дети, которые у них на руках и которые за подолы держатся, сам Макуха, люди его. Из моих — Доман с Потаней влезли с комментариями и разъяснениями. Тут ещё и местный петух решил что солнце ясное взошло. В моем лице.

Дурдом. Даже "Голос Америки" под советскими глушилками был более информативен.

Постепенно выясняется: мужичок — не мужичок, а парень — старший сын Хохряка. Двое других вместе с отцом пошли. Я так понимаю — они у нас в Рябиновке в порубе сидят. А этот дома остался. В своём. А сюда к матушке в гости зашёл — на отцовское подворье. Поскольку отделился по весне, вот баба его на сносях. А тут понаехали всякие. И сразу в морду. А потом — руки ломать.

Естественно, раз старший сын — должен быть в курсе отцовых дел. Конкретно — куда батя кису, мошну, скрыню, заначку, клад, основные активы, накопления, стабилизационный и он же резервный...

Короче: "где, гад, серебро спрятал?!".

Хохрякович божится и клянётся. Макуха уже ломанье пальцев отставил, бабу его беременную велел к поднятым оглоблям привязать.

— Не хочешь серебро нам показать? Так сейчас на дитё своё наглядишься. Мы те его покажем. Во всей красе. Посмотришь, как оно из жёнкиного брюха под плетями выскочит.

Вот хоть убей, при всем моем гуманизме, демократизме и рыцарстве с благородством... Не полезу. Ну какое может быть рыцарство по отношению к удойно-вьючной скотинке? Если это люди, то я не-людь. И переть против "княжьих", заморачиваться их смердяче-дружинскими разборками...

Как сказал Михаил Юрьевич — великий русский поэт и храбрый офицер российской армии:

"Привет, немытая Россия.

Страна рабов, страна господ".

Макуха продолжал рассказывать страсти: выдал красочное описание того, как он конкретно этого Хохряковича погонит с его молодой женой на рынок рабов в Елно. И что по дороге его люди с ними конкретно сделают.

А вот это уже превышение полномочий и нарушение прав собственности. Моей собственности.

— Прости, господине. Не понял я насчёт "продать в холопы". Просвети, сделай милость.

Ух как он... воспарил. То ему целый день от меня обломы и препоны, а тут я сам в невежестве признаюсь и об учении прошу.

— По "Правде" душегуб и семья его, а равно и имение, кое надобно для покрытия виры, взыскивается в пользу князя. Сам же душегуб с чадами и домочадцами обращается в холопы. Кои после наказания княжеского, обычно плетями, продаются с торгов. А вырученное идёт в казну. Понял, неук?

Чего тут не понять — власть всегда свою дольку выжмет. Как алкаш кошку, попавшую в бочку с вином, выкрутит. Но...

— В законе сказано о домочадцах. То есть о людях живущих с душегубом в одном доме. Так?

— Ну, так.

— А отделившийся сын в число домочадцев не входит. Так?

— Эта... Ну... Ты к чему дело-то ведёшь?

— Ни Хохряковича этого, ни бабу его ты похолопить не можешь. Они по Хохрякову делу не ответчики. И более того — если тут есть их добро, то они могут его забрать и спокойно уйти.

Макуха снова вошёл в режим "ты же с нашим знаменем цвета одного". Хохрякович воспользовался растерянностью стражников и пополз ко мне на коленях. А баба его начала рожать. В положении "стоя", со связанными над головой руками.

"Есть женщины в русских селениях...".

Подтверждаю — есть. Их даже слышно. Вроде и не велика бабёнка, а озвучка — как на рок-концерте. Хотя... если всякие хеви-металлики на сцене рожать начнут, то и им усилки будут без надобности.

А баба ещё и телегу за оглобли набок своротила. И сама завалилась. Остальные... дамы смердячьего происхождения резко подняли мощность и частоту своих собственных акустических сигналов, все детишки их поддержали. Вой стоит... зубы разламывает. И хоть бы кто с места сдвинулся. Пришлось самому идти, ножичком вязки у неё от оглоблей отвязывать. А у неё уже весь подол мокрый. Воет так... приступами.

Господи, так она же девчонка почти! Глаза по кулаку, кулаки на рубахе на животе сцепила. Аж до синевы пальцев. И тужиться явно не умеет. И дышать правильно — тоже.

Да что я им тут — акушер-гинеколог?! Вот тут прямо во дворе и роды принимать?!

* * *

Коллеги! Итить вас акушировать! Зарубите себе...! На чём у вас там зарубается. Всякое попандопуло обязано уметь принимать роды! Хотя бы — без осложнений, но в полевых условиях. Как американский полицейский.

Обязательная предварительная практика со сдачей зачёта. И не на муляжах — муляжи так не орут. Не сдал зачёт — хрен тебе, а не вляп! Сиди в нынешнем, до прошлого — не дорос ещё.

Какие там цвайхандеры с дирижоплями?! Акушерстовом не владеешь? — Твоё место у... у гаджета, нефиг тебе в истории делать. А пока какой-нибудь исторический костюмированный рыцарственно-благородственный фильмец посматриваешь — попытайся представить как ты у героини, у всех героинь в кадре — будешь роды принимать.

До или после визуализируемого героически-красочного и духовно-возвышенного эпизода — не суть. Суть в том, что, если тебя в эпизоде не убили, то... жизнь продолжается. И бабы в ней делают самое главное на земле дело — человечество.

* * *

Была одно время модной такая тема: "роды в воду". Говорят что ребёнок не получает при рождении мощного стресса от первого соприкосновения с воздухом, что вожди древних инков так себе процесс воспроизводства себя любимых обеспечивали. Дельфинов вспоминали. А ещё говорят, что в древности финки прямо в снег рожали. Одна папа римская, которая на самом деле мамой оказалась, в соборе Святого Петра во время литургии девочку родила.

Но вот чтобы не "в воду", не "в собор", не "в снег", а прямо во двор рожали... Во двор полный людей, детей, коней, мух и мужиков...

Не слышал. Может это настолько общепринято, что и упоминания не заслуживает?

А девочка-то "поплыла". Глазки закатываются, кричать уже не может — воздуха не хватает. Только жилка на шее бьётся бешено. Нехорошо однако. Пришлось дать ей пару оплеух. Под плечи ногу подсунуть и голову приподнять.

— Живая?

— А... Ага...

Тут она как заорёт, как выгнется... Я аж испугался — может сделал что не так? Бабам рукой махнул: ну, будете хоть что делать, или так этот бесплатный цирк продолжим? А эта орать прекратила и смотрит на меня во-от такими глазами. Вся потная, мокрая, дрожит. И... улыбается.

— Всё. Вроде.

И правда — под подолом что-то шевелится. Тут, наконец, бабы подскочили, меня оттеснили, роженицу подолами закрыли...

Ну и слава богу: приём родов в дворовых условиях — верный путь к импотенции. Как в следующий раз залезать буду да и представлю чем дело кончится и как это "дело" наружу полезет...

Богатое воображение в сочетании со способностью предвидеть последствия приводит к полному нежеланию заниматься любым видом деятельности.

В последующей жизни не единожды приходилось мне принимать роды. И не токмо человеков. С годами и опыт кое-какой появился. Могу ныне уже не токмо прилегание определить. Всяко бывало. Но чудесность сего действа, прихода нового человека в мир сей - и поныне чувствую остро. В глаза младенческие, мутные ещё, вглядываюсь, угадать пытаюсь — кто родился, кем вырастет-станет? И досели жду: может вот этот, первый вздох сделавший, первый крик издавший — мне в плечо будет, мою ношу на свои плечи примет?

— Глава 56

"И дразнили меня недоноском.

Хоть и был я нормально доношен".

Я не пророк, но что младенцу эти стихи Владимира Семёновича пригодятся — видно невооружённым глазом. Если выживет.

Снова стало шумно. И грязно. И пошли мы назад — на общинный двор. А там Николай, с во-от такими глазами. Как у той роженицы. Распахивает передо мной амбар и с интонацией "сезама" перед Аладином, возглашает:

— Вот.

— "Вот" — что?

Николай даже обиделся.

— Это!... Это же жито! Всё! На всю весь! На весь год!

Что-то я запутался. Со всеми этими "весь-весь". Позвали Потаню. Тот объяснил. Когда понял — чего именно я не понял. Как обычно: сам дурак, мог бы и своим мозгом сообразить.

"Паучья весь" производит качественное льняное полотно. Лен — культура трудоёмкая. И чисто сельскохозяйственно, и по дальнейшей технологии. Поэтому "Пауки" зерновых сеяли мало — больше овёс для лошадей. А самим-то откуда хлебушек брать? Ответ для меня очевидный, а для местных довольно экзотический — купить. На земле жить и хлеб покупать? — Дурость. Это для местных. Для меня, после моей России, которая есть самый большой кусок земли на Земле, но при этом продовольствие закупает — привычно.

Пик производства "паучьей" готовой продукции приходился на конец зимы. Технология изготовления льняного полотна включает в себя отбеливание. Местное отбеливание включает в себя вымораживание. Путём применения Рождественских и Крещенских морозов. После этого проходили две торгово-закупочных сессии. Сначала весной приходили ладьи с Низу. Для жителей селений по Угре — "угряков" или "угрей", Низ это — Ока. Тула, Переяславль Рязанский, Рязань, Муром.

Муромский хлеб идёт в другую сторону: вниз по Оке, вверх по Волге. И дальше вплоть до Новгорода. Там своего хлеба не хватало всегда. А вот Тульский шёл сюда. Здесь тупик. Потому что дальше волоки в Десну. А там свой хлеб. Точнее — днепровский. Пока Ростик в Киеве сидит — безбоязненно таскают барки с зерном аж от самого Канева.

Угра речка мелкая. Конечно, есть места и по четыре метра глубиной. Но на перекатах — 30-40 сантиметров. В половодье вода поднимается от уровня льда метров на 10. Бурлаки не ходят — берега затоплены, разлив широкий. Но вёслами идти — нормально. По весне купцы рязанские привозят хлеб, меняют его на полотно и "сопутствующие товары": "медвежатники" много чего подкатывают. А "пауки" получают хлеб на весь год. Не осенью, как все нормальные хлебопашцы, а весной.

А осенью, точнее: в начале зимы по первопутку, заявляются сборщики налогов — мытники. И увозят дань князю. Вместе с ними заявляется ещё пара-тройка купцов — под княжьей охраной спокойнее. Это вторая сессия. Здесь идёт городовой товар.

Построить такую систему было непросто. Слишком длинный цикл получается. Купцы рязанские скупали у крестьян хлеб в октябре, а оплату получали здесь в мае. "Паукам" нужно было в мае сказать — сколько хлеба они через год купят. И уговорится с купцами о цене. Не нынешней — будущей.

Зерновой "фьючерс". Причём никто никаких гарантий не даёт. Кроме "честного слова". Поскольку все другие гарантии обеих сторон смысла не имеют. Взыск, при неисполнении условий любой из сторон, не может быть произведён. А разных вариантов форс-мажора выше крыши. Про нечестность и всякое кидалово — и речи нет.

Логистика по номенклатуре простая. А вот по упреждению... Тонковато получается. В смысле: "где тонко — там и рвётся". Не привезут рязанцы хлеб — весь сама не прокормится.

Хохряк очень этим отлаженным взаимодействием дорожил. И для страховки поддерживал в селении довольно коммунарный режим: весь хлеб держали в одном месте и выдавали хоть и не по карточкам, но под общим и публичном контролем. Одновременно здесь же, на общинном подворье, шло накопление готового полотна: для отдачи князю, хлебного торга и для прочих торговых надобностей.

Тут тонкость: рыночный концерн-монополист, в отличие от государственного, всегда строится с конца технологической цепочки. Не с производства, а со сбыта. Что средневековый дом Фуггеров, что нефтянка Рокфеллеров. Да и российские дореволюционные торгово-промышленные династии часто в основе имели офеню — менеджера по продажам, бродячего продавца-коробейника.

"Ой, полным-полна коробочка.

Есть и ситец, и парча.

Пожалей душа-зазнобушка

Молодецкого плеча".

Это — про таких.

У Некрасова, правда, из "удалого молодца" капиталист не получился — убили. Что тоже в моей России — хорошо знакомо. Весь процесс первичного накопления капитала закончился пачкой ассигнаций, перекочевавших из онучей убийцы в карман чиновника. Да внебрачной беременностью "души-зазнобушки". И первое, и второе — тоже типовые ситуации "бандитских девяностых".

Здесь, у Хохряка...

В этой "Святой" Руси есть очень неприятное свойство: отсутствие рынка. Торг — есть, базара — сколько угодно. А вот нормального рынка — нет.

Я не про глобализацию, финансовые рынки и ихние "дериваты". Нет конкуренции, нет выбора. Чуть в сторону от большого города — поставщик товара или услуги — один-единственный. Монополист. И никаких ограничений по торговой наценке или, там, "общество защиты прав потребителей".

Впарили тебе дерьмо вместо масла — ну и намазывай его на хлеб. Можешь для морального удовлетворения продавцу морду набить. В следующий раз втрое заплатишь — другого-то нет.

"Паучья весь" "висит" на привозном окском хлебе. "Костлявая рука голода" в торговых переговорах — лучший аргумент. Понятно, что купчики рязанские драли весь как... как хотели. А Хохряк почему-то новых источников продовольствия не искал.