Звездолет "Иосиф Сталин"

Придерживая одной рукой другую, агент Коминтерна скомандовал:

— Что вытаращились? Бегом! Бегом отсюда! Марш, марш!!!

Он забросил на плечо все еще хватавшего ртом воздух товарища и, подавая пример, побежал к выходу.

Германия. Побережье Балтийского моря.

Июнь 1928 года.

Судьба пока оставалась на их стороне. Дверь на их счастье не заклинило, а выбило наружу.

— Дыхание... — прохрипел с плеча товарищ. — Не дыши...

Деготь послушался, задержал дыхание и припустил в сторону ближнего холма.

Десять шагов, двадцать... Чекист позволил себе вдохнуть, хотя водорода в этом воздухе было куда больше, чем кислорода. Тридцать, пятьдесят... Чувствуя, что задыхается, он все-таки прибавил. Аппараты легче воздуха имели дурное свойство — взрываться после аварии, и наблюдать за этим лучше всего издалека.

Кряхтя и качаясь, Дёготь забрался на вершину и только там остановился. Федосей сполз с плеча и так и не сумев разогнуться, оставаясь на корточках, восстанавливая дыхание. С перекошенным страдальческой гримасой лицом он смотрел то в небо, то на оседающий дирижабль.

Движение он заметил не в небе — из развалин, не прошло и пяти секунд, выскочили коммерсанты с саквояжами. Пилоты вытащили пастора и даму. Последним, таща чемодан, воздушный корабль покинул молодожен.

Вытянувшись короткой цепочкой, беглецы рванули в сторону леса.

Федосей сидя на корточках, смотрел на эту гонку, гадая, повезет ли попутчикам.

— Видишь его?

Отдышавшийся чекист, гадая, не их ли чемодан спасают, отозвался.

— Да вон они бегут...

Косо глянув на бегущих, Деготь раздраженно проворчал.

— Да черт с ними. Профессор где?

Федосей не успел ничего сказать. Впереди грохнуло.

Оседающие в себя развалины небесного левиафана подбросило выше деревьев. Сереющий вечерний воздух вокруг окрасился оранжевым и остатки гордого покорителя небес снова взмыли к облакам, но всего лишь для того, чтоб огненным дождем пролиться на лес.

Оранжевый шар раздулся, затмевая собой все, и в секунду словно бы потемнел. Вверх потянулись языки пламени. Огненные столбы протуберанцами жадно рванулись в разные стороны. Волна жара сбила их с ног и прокатилась над головами. Несколько деревьев впереди вспыхнули, но это стало последним бедствием. Груда металла и прорезиненной ткани превратились в огромный костер, выбросивший в небо высокий черно-красный хвост дыма. Внутри него еще что-то взрывалось, но с первым ударом это уже не сравнить. Уши, только что словно набитые ватой, вновь обрели возможность слышать, и к реву пожиравшего останки небесного гиганта пламени добавился ритмичный шум за спиной. С трудом отрывая себя от грандиозного зрелища гибнущего дирижабля, Федосей посмотрел назад.

Холм, за которым они укрылись, оказался дюной. В сотне шагов позади советских шпионов жило своей жизнью Балтийское море. А там...

Прямо по воде, нелепый в своем костюме, галстуке и апельсиновых ботинках из моря выходил профессор. Он оглядывался, словно его кто-то преследовал, а может быть, просто запоминал место.

— Живой! — Обрадовался Федосей и тронул рукой товарища. — Смотри — живой!

Профессор шел прямо. Набегавшие сзади волны били его по икрам, но он, не сбиваясь с курса, шел к людям. Не шатаясь и не торопясь. Федосей хотел его окликнуть, поторопить, но остановился. Профессор был прав. Все самые важные дела они уже сделали — спаслись. Куда еще теперь торопиться?

Не говоря ни слова, герр Вохербрум прошел мимо них (они только разошлись, не решаясь предложить помощь) и выбрав место, где вода не достигала песка, уселся там, с отвращением глядя на мокрые брюки.

— Вы не ранены, Ульрих Федорович? — осторожно спросил Деготь, не представляя, что могло произойти с профессором в воздухе.

— Я? Нет... — тот тряхнул головой. — Но как же я расстроен!

Немец сердито принялся сдирать с себя мокрую одежду, поглядывая на жирный дымный хвост в небе над дюнами. Он пытался делать это спокойно, но чувства переполняли его и в сердцах, не сдержавшись, хлестнул пиджаком по песку.

— Да как они только посмели! Мирное время! Гражданский аппарат!

Чекистов это тоже удивляло, но не так сильно.

Вряд ли это случайность — встреча дирижабля и самолета-убийцы дирижаблей могла быть закономерной (тут профессор абсолютно прав) в военном небе, где-нибудь над пригородами Лондона, но не через десять же лет после окончания войны и не тут, на краю Германии?

Конечно, людям свойственно преувеличивать собственную значимость, но вряд ли кто-то из пассажиров мог представлять для кого-то такую ценность, чтоб ради него устроить нападение на дирижабль. Не ради же, семейной пары, парочки пьяниц или пастора кто-то решился на рискованную воздушную акробатику?

Во всяком случае Ватикан вряд ли пошел бы на это, даже если б патер метил в новые Лютеры. Из-за них самих? Смешно...

Ответ мог быть только один: кому-то очень не хотелось, чтоб профессор добрался до СССР. А вот почему? Из-за чего?

— Кстати, как это называется?

— "Это" — это что?

— Ну, то, на чем вы так ловко летали...

Профессор вздохнул.

— Это, молодые люди, называется ранцевый реактивный двигатель. Собственное изобретение. Жаль утонуло....

Он с сожалением посмотрел на море.

— Ну да я полагаю, что лучше потерять изобретение, а не жизнь... Вы согласны?

— Натюрлих, профессор. Между прочим, очень мне ваш аппарат, профессор одну штуку напоминает.

— Яйцо?— чуть смутился профессор.

-Да нет. Не формой. Цветом...

Немец поднял брови в недоумении. Подумав мельком, не выдаст ли своими словами какую-то тайну, Малюков продолжил.

— Приходилось мне как-то раз видеть летательный аппарат с похожим выхлопом.

— С крыльями? — неожиданно ревниво поинтересовался профессор.

— Не разобрал, — честно ответил Федосей, — наблюдал издали. И шумел он погромче вашего.

— Что ж. Может быть... — отозвался немец. — В науке такое бывает. Если кто-то из ваших конструкторов решал сходную задачу, то, возможно, он шел тем же путем, что и я.

Сообразив, что это может значить для него, он беспокойно завертел головой от Федосея к Дегтю.

— Но ведь у вас нет таких аппаратов? Или...

— Нет, нет — успокоил его коминтерновец. — Я так такой аппарат впервые вижу.

"А я — нет!" — подумал Малюков, но высказывать эту мысль не стал.

— А запасного у вас точно нет?

— Нет,— почему-то с гордостью ответил профессор.— Эта, как вы говорите "штука" создана в единственном экземпляре.

— А скажите, профессор, это все...

Федосей указал бы на аппарат, будь он перед глазами, но его не было, и Малюков сделал легкое движение кистью, обозначающее все, что тут только что сделал на своем аппарате гениальный немец.

— Это только на земле применимо?

— Ну, разумеется, нет. Такому аппарату самое раздолье за атмосферой, там, где нет сопротивления среды.

Федосей покачал головой, соглашаясь разом и с профессором и с самим собой. Теперь-то ясно становилось, почему ОГПУ так интересовалось неизвестными изобретателями, что своими, что зарубежными. Из такого изобретения террор-машину делать, что микроскопом гвозди забивать. Для такого изобретения это такая малость... Тут, если прочитанного недавно Циолковского вспомнить, да свой африканский вояж, да общие настроения в народе — все очень хорошо один к одному прикладывается. Выходит за атмосферу молодая советская республика, туда, где нет ни угнетенных, ни угнетателей. Зачем? Так очевидно ведь. Из самой сути революции ответ вытекает — чтоб на всей Земле не осталось ни тех, ни других. Ни угнетателей, ни угнетенных. Как все это образуется пока говорить рано, но наверняка образуется. Так что такого немца беречь надо. Холить и лелеять. Самое время, между прочим...

Вокруг того уже натекла лужа, и он начал постукивать зубами.

Июнь, конечно летний месяц, но Балтийское море это все-таки Балтийское море, а никак не Черное. Не говоря ни слова, Дёготь стал стаскивать с профессора мокрую одежду. Тот почти не сопротивлялся, когда Федосей набросил ему на плечи свой пиджак и принялся выжимать мокрые брюки. Ульрих Федорович пытался встать и пойти на розыски чемоданов, но Федосей остановил его.

— Боюсь, наш багаж не уцелел. Придется вам пока обойтись тем, что мы имеем.

— Вы думаете, что все так плохо? — проклацал зубами немец. Прыгая с ноги на ногу, он пытался согреться.

— Почему плохо? Напротив, все отлично!

Штанины перекрутились, из них потекла мутная балтийская вода. Озабоченно глядя на занавесивший половину неба дым, Дёготь заметил.

— Мы живы — и это хорошо. Видимо, профессор, вы недооценили свою голову. Те, кто послал за нами сбитый вами самолет, оценили её гораздо выше.

— Вы так считаете?

— Разумеется. Я просто не вижу другого разумного объяснения.

Он встряхнул выжатыми брюками. Воздух наполнился песком и брызгами.

— Кто-то очень не хочет, чтоб вы попали туда, куда хотите. Причем настолько "очень", что не пожалел ни техники, ни людей.

— Я даже не знаю, что вам сказать, — подумав, нерешительно сказал профессор. — Все-таки мне, простите, в это не очень верится.

Профессорский пиджак хрустнул и выпустил из себя еще одну лужу.

— А вы обретайте веру постепенно. Сперва поверьте, что за домом все-таки велось наблюдение.

Профессор удрученно кивнул.

— Видимо, в этом вопросе вы правы...

— Видимо да, — согласился Дёготь. — Если хотите знать, то у меня есть только два объяснения случившемуся...

Это заинтересовало даже Малюкова, у которого нашлось только одно объяснение происходящему.

— Ну?

— Либо за нас взялась какая-нибудь серьезная спецслужба, вроде французской или британской, либо...

Дёготь серьезно посмотрел то на одного, то на другого. Малюков кивнул.

— ...либо у меня мания преследования.

Мнение свое Федосей оставил при себе. Резон в словах товарища имелся. Найти их могли бы только хорошие профессионалы. Германские спецслужбы сделали ли бы это проще. Никакой нужды проводить такие сложные комбинации — с аэропланами и дирижаблями у них не было. Эти могли арестовать их в любой момент. Значит, все-таки гости. Но почему? Откуда они вообще узнали про профессора? Та же мысль пришла в голову и Дёгтю.

— Профессор, прошу вас, припомните, кто еще знал о вашем желании поехать в СССР?

— Никто. Я не распространялся о своих планах.

Чекисты переглянулись и пожали плечами. Чудес на свете не бывало. Объяснение должно найтись.

— Может быть в частных разговорах...

— Нет.

Федосей взмахнул полувыжатым пиджаком, разбросав вокруг песок и брызги.

— Значит письмо. Откуда-то ведь они узнали о вашем желании....

В голове у Дёгтя замаячило объяснение. Оно было настолько очевидно, что других просто не требовалось, но уж больно верить в него не хотелось. Оно означало, что все теперь станет с ног на голову.

Все прояснить мог, конечно, только сам герр Вохербрум. Уже догадываясь, что услышит Дёготь, все-таки спросил:

— Скажите, профессор, а как вы обратились в Советское посольство?

— Я не обращался в Советское посольство.

Немец поднялся, отряхивая колени от песка, и требовательно протянул руку за брюками.

— Во все времена чиновники везде одинаковы. Не думаю, что ваши много лучше наших. Я написал прямо господину Сталину в Кремль.

Федосей переводил взгляд с одного на другого. Он уже все понял.

— И отправил его почтой.

Федосею, хоть он и ждал чего-то такого, показалось, что ослышался.

— Простой почтой?

— Разумеется. Германская почта весьма аккуратна.

Чекисты переглянулись. Крестьянская простота бывает, полна хитрости, а вот простота ученого человека бесхитростна, но как выяснилось, не менее сокрушительна.

— И что же, если не секрет, вы написали товарищу Сталину?

Деготь спросил вообще-то просто так, но с большой дозой иронии.

Правда, ирония относилась исключительно к выбранному профессором способу донести до Вождя мирового пролетариата свои мысли. Если уж сам товарищ Сталин заинтересовался письмом из Германии, то видимо нашлось там что-то полезное для Страны Советов или Мировой Революции.

Посланное обычной почтой, послание прошло всю Германию, всю белопанскую Польшу, до сих пор скрипящую зубами в сторону своего великого восточного соседа, прошло через руки десятков людей, каждый из которых мог лишь любопытства ради вскрыть конверт, на котором большими буквами написано "СССР, Кремль, Сталину" и посмотреть чего хочет от вождя мирового пролетариата рядовой немецкий обыватель.

С тем же уважением к конспирации и конфиденциальности его можно было бы напечатать в любой газете.

Для профессора это ничего не значило, а вот для чекистов означало много. Они посмотрели друг на друга, и Федосей досадливо сплюнул.

— Да, уж... Хорошо, что просто открытку не послал.

— А ты думаешь, что-нибудь изменилось бы?

Деготь развел руками, мол, ничего не поделаешь. Впрочем, почему ничего? Кое-что они как раз могли сделать. Только это мысли следующей минуты.

— Так что же товарищ Сталин узнал от вас?

— Я предлагал Советской России свои услуги в построении такого вот аппарата.

Он кивнул на море, в котором теперь и покоилось его изобретение.

— Только, конечно, побольше размером и вооруженный. Для выхода за атмосферу Земли.

Германия. Росток.

Июнь 1928 года.

... Пароход оказался старой посудиной, место которой нашлось бы на вечном приколе в каком-нибудь темном уголке забытого цивилизованными нациями порта. Причем, в лучшем случае в виде плавучего угольного бункеровщика. От него даже пахло не свежестью балтийской воды, а старостью и крысами. Неудобно, конечно вести профессора в СССР на этом, но ничего другого подходящего в порту не оказалось.

Чекисты осторожничали. После приключений в небе над Германией приходилось ждать всяких неприятностей и на море, которое никому не принадлежало и со времен фараонов оставалось местом, открытым для любого произвола....

Рискнувших плыть на этом морском чуде к президенту Маннергейму оказалось не много, и на троих беглецы получили четырехместную каюту.

Дёготь быстренько обежал корабль, пытаясь понять, каких неприятностей можно ожидать от старого корыта с норвежским экипажем. Вернувшись, сообщил — корабль грузопассажирский, везет лес и еще что-то железное в ящиках на палубе...

Не дразня судьбу, путешественники заперлись и до отхода безвылазно просидели, прислушиваясь к перекличке гудков в порту. Билеты, конечно, купили по поддельным документам с соблюдением всех предосторожностей, но каковы возможности тех, кто их выслеживал, они не знали.

Федосей посматривал на часы, считая минуты. Дёготь постукивал тростью, а профессор теребил новую бороду. Все немного успокоились, когда пароход дал гудок и мимо них поплыли строения порта. Запахи гниющих водорослей и краски сменил запах соленой свежести.

Истосковавшийся в четырех стенах профессор представил, как волны набегают на корабль непрерывной чередой, а ветер подхватывает соленые брызги и бросает их в лица пассажиров, расположившихся в удобных шезлонгах на палубе, и вздохнул. Новые его товарищи деликатно, но твердо настояли на том, чтоб он не покидал каюты и не отклеивал бороды до тех пор, пока посудина не придет в Финляндию. Это должно было произойти рано утром. Глубоко в душе он сердился на это ограничение его свободы, но всеже понимал, что русские в чем-то правы. Если кто-то не пожелал новенького дирижабля, чтоб их убить, то отчего кому-то жалеть эту ржавую посудину?