— Вас проводят до дома, где вы будете жить, и расскажут вам, на каком складе вам нужно брать еду. По вечерам в те дни, когда нет народных собраний и праздников, вы можете произносить перед народом свои проповеди. О порядке этого вы можете договориться с наместником и старейшинами, а сегодня, я полагаю, было сказано уже достаточно.
Поняв, что встреча окончена, монахи вздохнули с облегчением.
Народ уже начал расходиться, однако Асеро не сразу покинул её, а, поискав глазами главу Службы Безопасности, многозначительно кивнул ему, и тот также многозначительно кивнул ему в ответ. Как только на площади стало настолько просторно, чтобы можно было без помех подъехать друг к другу на лошадях, они сблизились. Инка заговорил шёпотом:
— Слушай, Инти, мне надо поговорить с тобой до отъезда, но так, чтобы этого не могла подслушать ни одна живая душа. Можешь это обеспечить?
— Разумеется. Мне тоже надо поговорить с тобой наедине, Асеро, однако в доме наместника это сделать невозможно. Да и вообще в городе это затруднительно, как говорят наши враги "У стен есть уши".
— Даже у стен твоего дворца?
— Надеюсь, что нет, хотя насчёт его крыши я не уверен. Днём на неё трудно залезть незаметно, а вот ночью — другое дело. Вот что, Асеро, слушай меня внимательно. Скажи людям наместника, что ты устал, очень нуждаешься в отдыхе, а тем из своих людей, кому доверяешь, скажи, чтобы делали вид, будто ты спишь у себя. Сам же, как только стемнеет, переоденься простым воином и незаметно выскользни из дворца. В закрытом шлеме и в панцире никто не должен тебя узнать, но на всякий случай следи, чтобы за тобой никто не увязался. Жди меня у Служебных ворот. Всё понял?
— Понял, но зачем такие сложности? Я перед дорогой и вправду выспаться хотел.
Инти пригнулся ещё ближе и заговорил ещё тише.
— Выспаться! Твои враги тоже на это рассчитывают, похоже. В доме наместника тебе грозит опасность, а я даже толком не знаю от кого. Кухарка там работает на меня, так что отравы за ужином бояться нечего, особенно если есть то же, что и наместник. Но как раз сегодня она подслушала через стенку разговор двух неизвестных. Один из них спросил, крепко ли Инка спал в эту ночь, а услышав утвердительный ответ, со смешком заметил: "Ну а сегодня заснёт ещё крепче!". Делай, что я сказал, если тебе дорога жизнь! — затем, отпрянув от уха, Инти громко сказал:
— Обо всё этом мы ещё поговорим завтра утром, а на сегодня желаю приятных снов моему Государю!
— Я также желаю приятных снов моему верному соратнику! — ответил Инка и улыбнулся, после чего они окончательно разъехались в разные стороны.
Прислуживая гостям, показывая им комнаты дом и стеля им постель, Заря пыталась быть как можно приветливее. Более естественно это у неё получалось с братом Томасом, который своей упрямой смелостью вызывал у неё некоторую симпатию. Возможно, она даже немного переборщила с улыбками, так как отец Андреас недовольно проворчал по-испански: "Смотри, брат Томас, через женщину в этот мир вошёл грех, многих женская прелесть привела к погибели".
— Конечно, я буду осторожен, — ответил также по-испански брат Томас, — однако мне думается, что это — наименьшая из опасностей, которые нам здесь угрожают. Не думаю, что она пытается меня соблазнить. Мне кажется, что у этой девушки просто чистое сердце, а значит, я смогу со временем привести её ко Христу, ведь Он Сам говорил: "Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят".
Слушая всё это, Заря на всякий случай отвернулась, чтобы монахи ничего не смогли прочесть по её лицу. Кроме того, дальше предстоял довольно скользкий момент. Немного поколебавшись, Заря сказала как можно непринуждённее:
— Я ещё должна показать вам склад, на котором вы будете брать еду... и, наверное, нужно, чтобы вам кто-то готовил?
— Склад покажи, а готовить мы будем себе сами, — ответил брат Томас.
— Сами? — непритворно удивилась Заря, — но ведь вы мужчины, а мужчинам это неудобно. Может, вы боитесь коварства с нашей стороны?
— Нет, дело не в этом. Просто мы — монахи, и потому нам нежелательно зависеть в таких вопросах от женщин. К тому же мы должны соблюдать посты, а кухарка-нехристианка может об этом забыть, и мы невольно съедим то, что в пост есть не положено.
— А какая пища вам не положена в посты?
— Животного происхождения. Молоко, яйца, мясо, рыба...
— Молока мы и так не пьём. А вот мясо или рыбу мы едим каждый день. А разве вам без них не голодно?
— Бывает, что и голодно, — сознался брат Томас, — однако соблазны плоти надо укрощать.
— Но зачем? Что плохого в мясе или рыбе?
— Чтобы до конца понять это, тебе нужно познать учение Христа, — ответил брат Томас.
— Хорошо, я постараюсь, — ответила Заря, — а прямо сейчас это объяснить нельзя?
— Видишь ли, укрощение плоти, или, по-другому, аскетизм, необходимо для тренировки воли. А воля нам, воинам Христовым, также нужна, как и обычным воинам. Как обычные воины, чтобы быть сильными, тренируют своё тело, так и мы, воины Христовы, для борьбы с искушениями закаляем свой дух.
— Понятно... однако воины всё же едят мясо.
— Потому что для тренировки тела не нужно отказывать себе в нём, а для тренировки духа — необходимо. Понимаешь?
Заря кивнула, решив, что дальше углубляться в эту тему ни к чему. Пусть не едят мяса, если им так положено. Тем труднее им будет обратить в свою веру народ Тавантисуйю. Потом она сказала:
— Я могу отвести вас на склад сейчас, но вы, наверное, устали. Как для вас лучше, чтобы проводила вас сейчас или завтра?
— Да, мы и вправду устали, но дело не в этом, — ответил брат Томас, — я хотел бы поговорить с тобой, Заря. Присаживайся, — Заря послушалась, — Скажи мне, у тебя есть родные?
— Я — сирота, и у меня есть только дальние родственники в окрестностях Куско, — ответила Заря осторожно.
— А жених у тебя есть?
— Вы видите, какое у меня лицо, — девушка грустно улыбнулась, — разве с этим можно думать о женихе?
— Значит, ты совсем одна? И у тебя совсем никого нет?
— Ну, у меня подруги есть... — ответила Заря, силясь понять, куда клонит её собеседник.
— Но подруги наверняка скоро выйдут замуж, и им станет не до тебя.
Ответом было только грустное пожимание плеч.
— Тебе не страшно остаться совсем одной, Заря?
— Но ведь я всё-таки не в пустыне. Я среди моего народа.
— Но что такое — народ? Это лишь множество людей со своими заботами и интересами. К кому ты пойдёшь, если станет грустно и одиноко? У кого ты будешь искать утешения? Не пойдёшь же ты к своим уакам, что тебе могут дать камни и статуи? Воистину смешно ваше стремление наделить их священными свойствами.
— Но почему вам так не нравятся наши уаки? Ведь камни и статуи святы не сами по себе, а тем, что связаны с памятью о наших предках. Благодаря им мы лучше помним священные предания. А вот они и впрямь могут утешить в тяжёлый час, ведь их героям приходилось порой тяжелее, чем любому из нас, но они всё равно, до самой смерти продолжали борьбу за нашу жизнь и свободу.
— Скажи мне, а ради чего они так боролись? Что такое "жизнь" и "свобода", ты когда-нибудь задумывалась? Я, конечно, понимаю, что для большинства из вас это означает прежде всего свободу от иноземных захватчиков, однако разве этим понятие свободы исчерпывается? Разве это не нечто большее? — брат Томас говорил вдохновенно, надеясь, что не столько слова сами по себе, сколько его тон заставит девушку задуматься.
— Ну, прежде всего, это отсутствие рабства. У нас в стране никто не может принадлежать другому как вещь, и никого нельзя доводить до скотского состояния.
— А как же золотые рудники?
— Туда отправляют в наказание. Тот, кто не нарушает законов, туда не попадёт, разве что по ошибке. И даже на этих рудниках не так тяжело, как на плантациях в христианских странах, где за несколько лет даже самые здоровые и сильные сходят в могилу и куда отправляют безо всякой вины.
— Да, конечно, мы, христиане, грешны, что допускаем такое. Но я хотел поговорить с тобой о другом. Ты понимаешь, что кроме внешней свободы есть ещё и свобода внутренняя? Что человека можно обратить в рабство, посадить в тюрьму, подвергнуть пыткам, но внутреннюю свободу у него нельзя отнять никаким насилием. Знаешь, что христианские мученики с улыбкой встречали смерть, потому что знали, за их веру, за их верность Христу их ждёт Царствие Небесное. Какой бы тиранической ни была власть, она была бессильна против такой веры. А у вас все "правильно-неправильно", "хорошо-плохо" определяются волей Сынов Солнца, и самое страшное, что ваш народ, живя без веры и без морали, воспринимает это как должное. Ты говоришь, что у вас нет рабов — разве вы не рабы внутри, в душе? Я хочу открыть тебе любовь и свободу, которую может дать только Иисус Христос.
— Но почему мы рабы? Ведь Первый Инка сказал вам, что у нас правит отнюдь не произвол, есть законы, которым все подчиняются. А разве это плохо? И разве наши предки, — Заря усмехнулась, — не доказали с оружием в руках, насколько мы любим свободу.
— Но скажи мне, Заря, если твой народ любит свободу, почему же тогда твой народ терпит власть сынов Солнца? Ведь она же основана на лжи!
— Но почему терпит? Сыны Солнца правят нами лучше, чем короли в христианских странах, благодаря их мудрому правлению мы не знаем голода и нищеты.
— Разве? Однако я слышал, что у вас нищета чуть ли не повсеместная, и при этом милостыню просить запрещено! Кстати, а как же вы поступаете с калеками? Неужели обрекаете их на голодную смерть?
— А зачем нам просить милостыню? У нас и так каждый работает, и получает за это всё необходимое, а о стариках и калеках наша власть обязаны заботится, а если какой-нибудь начальник пренебрежёт своим долгом и не станет делать этого, то он лишиться своего поста и будет отдан под суд. Таковы законы, данные нам сыном Солнца Манко Капаком.
— Расскажи об этих законах поподробнее. Они обязывают вас приносить человеческие жертвы?
— Наоборот, строго запрещают. Первый Инка говорил же об этом сегодня!
— Я не очень верю ему, Заря.
— Но почему? Зачем бы он стал обманывать вас? Тем более перед народом?
— А если у вас происходят человеческие жертвоприношения, но вы просто не знаете о них? Ведь у вас есть запретные города, куда нелегко проникнуть непосвящённым. Кто знает, что происходит там...
— Но если этого никто не может знать, почему нужно предполагать самое худшее? И зачем нам втайне делать то, что наши законы запрещают явно?
— Ладно, оставим это. Но почему вы почитаете законы, данные Манко Капаком? Почему вы считаете его сыном Солнца?
— Почему? Странный вопрос! Ведь вы тоже почитаете Христа, потому что считаете его богом и сыном бога!
— Да, но мы все знаем, что есть только один Бог, а у Бога только один Сын, и этим сыном мог быть только Иисус Христос.
— Но почему только один? Даже у людей нередко много детей бывает.
— Потому что только единожды Бог сотворил мир, и потому только единожды послал на землю Спасителя.
— Но если он мог сделать это только один раз, то значит, мог отправить его только в одно место и спастись могли только те, кто там жил, а все остальные спастись не могли. А разве это справедливо?
— Да, на первый взгляд, это может показаться несправедливым, но ведь те, кто услышал о Спасителе, стали распространять весть о нём дальше, стараясь охватить весь мир.
— Но ведь они не приплывали к нашим далёким предкам.
— Да, они не могли этого сделать, корабли тогда были хуже нынешних.
— А почему тогда бог не мог послать Спасителя к нам напрямую?
Брат Томас понял, что в этом есть зерно истины. В конце концов, не мог же Господь оставить столько народов в абсолютной темноте, вполне возможно, что и сюда посылались пророки. Другое дело, что их учения были забыты или искажены.
— Возможно, у вас тоже были пророки и учителя, однако не думаю, что Манко Капак был одним из них. Ведь посланник Истинного Бога не объявил бы себя Сыном Солнца. Сын Божий смиренно умер на кресте, как последний раб. Ты понимаешь как это? Представь себе, что Бога, величайшего из великих, ведут на казнь, точно преступника? Распятие — самая мучительная и унизительная казнь, которая тогда только была, но Господь всё кротко простил своим палачам. Именно поэтому мы, христиане, верим, что Тот, Кто прошёл через унижение, боль и смерть, сострадает нам в наших бедах. Он ведь не может быть к ним равнодушен, раз Сам их испытал! Но Он был чист и невинен, и потому смог воскреснуть. А ваш Манко Капак? Сделал ли он что-нибудь подобное? Нет, он просто стал царём. Думаю, что это был попросту одержимый гордыней самозванец, который сумел воспользоваться наивностью и доверчивостью окружающих, чтобы захватить престол. А хуже всего то, что гордыня от него передалась и его потомкам.
— Значит, если ты — сын бога, надо, чтобы тебя публично предали позорной и мучительной казни? Но зачем? Всякий, кому ведомо сострадание, и так испытывает жалость к тем, кто страдает безвинно. И разве любой правитель непременно страдает гордыней? А если он правит, заботясь о благе подданных?
— Распятие — это прикосновение к великой тайне. Да, я понимаю, тебе очень сложно в это поверить, но так было нужно. Нужно, чтобы он был распят. Ты спрашиваешь, всякий ли государь страдает гордыней? Если государь понимает, что правит лишь Милостью Божией, перед которым он — такой же прах, как и его подданные, то он от гордыни свободен. Но ведь ваши правители не таковы, им с колыбели внушают, что они — потомки самого Солнца, и потому они неизбежно становятся тиранами.
— Скажи мне, почему вы, испанцы, так ненавидите наших правителей? Да, они не хотят покоряться вам, но это естественно, кто же захочет терять свою независимость?
— Ненавижу? Нет. Мне их даже жаль. В конце концов, ваш нынешний Первый Инка не виноват в том, что он — потомок самозванца. Скорее всего, он и впрямь думает, что в его жилах — божественная кровь. Но каким несчастным он должен быть из-за этого своего заблуждения! Ведь тиран не знает ни к кому ни жалости, ни сострадания, ему неведомы ни дружба, ни любовь, ни вообще простые человеческие радости. Только власть, твёрдая и холодная как скала, и вечный страх за свою шкуру — вот и всё, что составляет его жизнь. Воистину, даже простые крестьяне, и те счастливее его.
Заря молчала, не зная, что можно ответить на такую проповедь. "Эти христиане — как сумасшедшие", — подумала она, — "что им не говори, они всё равно будут повторять одно и то же". Брат Томас понял её молчание так, будто её проняло. Казалось, что если не половина, то хотя бы треть работы по спасению души девушки выполнена. За окном уже слегка потемнело.
— Ой, — сказала Заря, — а мы сегодня на склад не успеем!
— Разве вам нельзя вечером выходить из домов?
— Можно... но там уже будет закрыто. Ведь те, кто выдаёт продукты, не могут там сидеть круглыми сутками.
— Но пройти до этого места, чтобы показать, ты со мной можешь?
— Хорошо, пошли.
Некоторое время они шли молча. Поначалу брату Томасу было странно думать, что он может идти по улице, не боясь при этом вляпаться в какие-нибудь помои. Но улицы здесь были чистые, помои на них никто и не думал выливать, и даже лошадям здесь сзади приделывали специальные мешочки, чтобы они не оставляли куч на мостовой. Однако вид домов, одинаково сложенных и с одинаковыми крышами, без окон наружу и вообще без украшений быстро приелся брату Томасу.
