А новая служба требовала много денег. Двор, гостивший то в Вильно, то в Кракове, потихоньку набирался польских привычек. А польская столица и вовсе мало ценила домашнюю снедь да наливки, домотканое сукно да холст. Краков потреблял иноземные вина, заморские фрукты, индийские шелка и фландрские полотна, да приглашал из-за границы поваров, чтобы баловать себя изысканными блюдами. И на все это требовались деньги, деньги и ещё раз деньги!
И хоть Литва ещё не достигла краковской пышности, но ведь не только наряды, да приёмы, но и само исполнение государевых поручений порой требовали немалых трат из своего же кошелька. Потому как за каждый злотый, выданный из казны, приходилось отчитываться. И не дай господь, потратишь сверх выданного — семь потов спустишь, пока докажешь, что так для дела было надо. А уж если не докажешь, то хорошо будет, ежели просто не получишь за потраченное никакой компенсации. Мест-то при дворе ограничено, так что мало ли что случиться может...
А лишних денег у него как раз и не было. Вспыхнувшая война с Москвой сразу отразилась на Минковских, чьи основные имения лежали главным образом в Витебском воеводстве и в первый же год подверглись жесточайшему разорению. А уж ныне, получается, и совсем о них забыть стоило, потому как мало уже кто верил, что земли те у московита отбить удастся. Но был на небесах у Яна хранитель, был! А иначе как трактовать непонятно откуда взявшееся у молодого шляхтича желание перенести центр своих владений из восточной в западную часть страны. Туда, где ещё деду его королём Казимиром в качестве вознаграждения за верную службу дадено было во временное владение (так называемую бенефицию) неплохой кусок земли. А дед — не отец, он в ту землю вцепился волком и испросил-таки уже у короля Александра право превратить её в наследственное владение с правом распоряжения. И теперь Ян мог чувствовать себя куда уверенней, чем иные его соседи, ныне ставшие враз безземельными.
Правда, теперь все его доходы и приносило лишь одно это имение, хоть и немалое по шляхетским меркам, но вовсе не чета тому, чем владели паны аристократы. К тому же при отце было оно сильно запущенно, а вникать во все подробности Яну ну никак не хотелось. Вот ещё, ну не шляхетское это дело! Хотя и еврея-управляющего, по примеру друга, Минковский нанимать не стал. Его поверенным стал немец из Поморья, обещавший за пять лет удвоить доходы. И ведь справился, подлец!
Как оказалось, новое имение очень удачно расположилось аккурат между двух сплавных рек Немана и Нарева — притока Буга. И немец, не будь дурак, принялся строить порученное хозяйство как комплекс панских земельных угодий с хозяйственными и жилыми постройками, ремесленными мастерскими, садами, огородами, сенокосами и лесами, производство в которых специализировались преимущественно на производстве зерна, и было ориентировано на рынок. Так Ян, стараниями своего управляющего, неожиданно оказался среди той части литовской шляхты, что вновь начала поднимать вопрос об устье Немана. Ведь с потерей двинского пути именно Неман мог стать той артерией, что свяжет княжество с миром. И сейчас, в преддверии войны с Орденом, голоса эти становились всё сильнее и сильнее. Яну льстило, что его, как держателя довольно крупного имения, стали приглашать на свои съезды весьма влиятельные люди. А ведь съезды это не только долгие разговоры, но и роскошные пиры, совмещённые с балами, где молодому шляхтичу имелась неплохая возможность познакомиться с самыми видными невестами княжества. От открывающихся перспектив у него поневоле начиналось головокружение.
И вот в этот момент его по делам службы отправили в Шац, небольшое, но довольно богатое местечко, отданное ныне под патронат князя Боровского за то, что тот ссудил государю 700 коп грошей. А князь, недолго думая, решил с лихвой возместить потраченную сумму за счет населения вверенной ему волости. Разумеется, в канцелярию великого князя тут же понеслись жалобы на неправомерные действия нового державца, не отреагировать на которые канцлер Радзивилл не мог. Для проведения дознания были посланы князь Андрей Семёнович Друцкий-Соколинский со товарищи, одним из которых и стал Ян Минкович.
Расследование показало, что князь действительно брал с жителей мыто сверх положенного, отнял у них смолокурню, ездил к ним "на полюдье" (чего его предшественники не делали), и ввел различные дополнительные поборы, чем нарушил дарованные некогда местечку права. В общем, обыденное дело, за которое князь, памятуя о государевом привилее, скорей всего и не пострадал бы даже. А поскольку членам комиссии на этом разбирательстве набить собственные карманы не получилось, то поездка выходила явно неудавшейся. Оттого Ян и готовился в обратный путь с прескверным настроением, подсчитывая доходы и расходы, как вдруг, сам того не желая, попал в историю...
На безымянной улице Шаца недалеко от выезда, среди лачуг с покосившимися крышами издалека был виден большой дом, на стенах которого, строенных пополам из серого камня и почерневшего от времени дерева, навечно застыли мутные потёки. Это был местный трактир, один из двух, в котором на удивление вкусно готовили мясное рагу и наливали вполне приемлемое пиво. И не смотря на свой непрезентабельный вид, заведение явно пользовалось успехом и у местных, и у приезжих, и его довольно просторные залы были всегда полны народа. Правда, для дворян хозяин трактира — лоснившийся от пота, крутоплечий невысокий мужчина с бритой головой — выделил отдельный зал, выглядевший получше, чем залы для купцов и хуторян. И народу в нём хоть и бывало много, но места для случайного гостя завсегда имелись, в отличие от залов для простого люда.
Ян, занимавшийся как раз опросом купцов, сразу заприметил этот трактир и теперь любил тут вкусно пообедать и скоротать долгие зимние вечера. К тому же у местного трактирщика, как оказалось, были вполне себе достойные девицы, готовые за небольшую плату скрасить заезжему шляхтичу и вечер, и ночь.
А на третий день, когда он по привычке сидел после сытного обеда с кружечкой пива в облюбованном им углу трактира, на лавку перед ним без спроса рухнуло чьё-то тело. От подобной наглости Ян застыл и онемел, чем мгновенно воспользовался его незваный визави.
— Привет, Ян, не знал, что ты поступил на службу к Друцким.
Голос у мужчины был явно знакомым и взгляд Минковского впился в чужое лицо. Через мгновение он с удивлением признал в собеседнике Федьку Будько — шляхтича из небогатой семьи, поступившего на службу к князю Ивану Видиницкому из рода Друцких. С ним Ян не раз проводил весёлые вечера в Вильно и теперь недоумённо рассматривал внешний вид Фёдора. Ведь тот был неисправимый щёголь, всегда следивший за модой и ярко одевавшийся. Сейчас же на нём были простая суконная рубашка, шерстяные штаны и аккуратно заштопанный замшевый жилет.
— Это что за маскарад? — только и нашел, что спросить Ян, отставляя недопитую кружку в сторону.
Скривив недовольную гримасу, Фёдор нервно оглянулся, что не укрылось от Минковского, как и бледный вид и капли пота на лбу.
— Скажи, ты бы хотел перейти под руку московского князя?
Вопрос поставил Яна в ещё больший тупик. Чего-чего, а подобного он от Фёдора явно не ожидал.
— Совсем мозги пропил? — вскипел он.
— Ты погоди орать, — вдруг примирительно молвил товарищ по весёлым попойкам. — Я ведь не просто спрашиваю. Мне помощь нужна, а на кого положиться я не знаю. Любой в округе может быть предателем. А тут ты...
— Ага, и ты вдруг решил, что я пойду на службу к московиту...
— Да вовсе нет, — нетерпеливо отмахнулся Фёдор. — Всё куда хуже, но это долгий разговор, а времени у меня мало. Боюсь, что цепные псы уже встали на мой след.
— Сказать по правде, я ничего не понял из того, что ты сказал.
— Ладно, в двух словах. Я нечаянно стал свидетелем одного разговора. В общем, мой патрон, а также ещё несколько князей решились отложиться вместе с землями в пользу Василия. Ну а тот и рад, по примеру батюшки, прирасти землицами. Уж коль не выгорело с Глинскими, так хоть здесь отыграться. В общем, им пришло письмо с той стороны, в котором сказано, что московский государь с удовольствием примет их к себе.
— Чушь какая-то. После того, как он бросил Глинского в узилище за то, что тот всего лишь хотел воспользоваться неотъемлемым правом любого шляхтича к отъезду, кто-то ещё желает уйти?
— Да я и сам поначалу не поверил, а потому ночью вскрыл тайник (только не спрашивай, как я про него узнал) и вскрыл то письмо. Вот только меня при этом увидели, и мне пришлось дать дёру. Но ту грамотку я с собой прихватил, а вместе с ней и ещё несколько писем, что лежали в том тайничке.
— Ага, и вместо того, чтобы спешить получать награду из рук господаря, ты мне тут заливаешь про заговоры, даже не зная, а вдруг я тоже заговорщик.
Лицо Будько скривила гримаса боли и гнева.
— Они гнали меня три дня, обкладывая как волка. Мне с трудом удалось сбить их со следа, но это явно ненадолго. Судьбы Олельковича и Гольшанского они себе явно не желают. Вот только я, кажется, добегался. У меня нет денег, а когда пал конь, я, похоже, ещё и заболел, пока брёл сюда по лесам. Весь сегодняшний день я провалялся в местном клоповнике абсолютно без сил. Честно скажу, я не знал, что мне делать, как вдруг увидал тебя, а потом от людей узнал, что ты приехал вместе с Друцким. Это и обрадовало и насторожило меня...
— Считаешь, что Андрей тоже виноват? — удивился Ян.
— Не считаю, знаю, — горько усмехнулся Фёдор. Он вдруг полез за отворот жилета и достал оттуда что-то замотанное в не первой свежести тряпицу. — Тут то самое письмо от московского князя, а остальные в сумке. Можешь пойти к себе, глянуть, дабы не считать меня сумасшедшим, да обдумать всё. Потому как чую, что без ничьей помощи я скорее сдохну, чем доберусь до лояльных господарю властей. Ну а я пока схожу, достану остальные. Да отдохну немножко. Нездоровится что-то, знобит. Увидимся тут вечером.
Покачнувшись, Фёдор поднялся из-за стола и направился к лестнице, ведущий наверх, к комнатам. Ян дёрнулся было за ним, но потом решил всё же глянуть, что там ему Федька передал. Бросив монетку трактирному служке, он покинул заведение, отправившись в комнаты, что предоставил для комиссии местный войт. А когда вновь вернулся, его огорошили вестью, что в комнатке наверху найден труп. Нехорошие подозрения заставили его подняться туда. Так он и увидел, как Фёдор сидит на стуле с ножом в груди, а на лице его навечно застыла гримаса боли.
И Ян испугался. Он не понимал: зачем было убивать перебежчика, ведь у трупа уже не спросишь, кому и что он успел рассказать? Но, тем не менее, Федька был мёртв. И его убивцы были где-то рядом, потому как главного — грамоты от московского князя — они ведь, так и не нашли. А ещё он вдруг понял, что смерть Фёдора лишь отсрочила его свидание с теми людьми, но рано или поздно они дознаются, с кем говорил погибший и тогда он за свою жизнь не даст и ломаного гроша. Ставки в этой игре оказались весьма высоки, и мёртвый Федька был тому явным доказательством. Но зато и награда будет не менее щедрой! И как знать, возможно, судьба или счастливый случай специально свёл их в этом месте. Ведь сколь раз он молил бога о шансе для себя, шансе совершить что-то, дабы взлететь выше, чем он мог рассчитывать по праву рождения. И вот что предложили ему небеса: пан или пропал! Что ж, да будет так! Такие шансы даются раз в жизни, и не воспользоваться им будет с его стороны величайшей глупостью. А потому, бросив в комнате кучу вещей и взяв с собой лишь самое нужное, Ян прямо в ночь помчался за своею судьбой...
Весной 1520 года Великое княжество Литовское облетела всполошившая всех весть. В Вильно были судимы князья Андрей, Фёдор и Роман Лукомские, а также князья Иван и Юрий Друцкие, которым инкриминировали желание отложиться в пользу восточного соседа. Князь же Андрей Семёнович Друцкий-Соколинский с немногочисленными верными людьми успел бежать на московскую сторону. Повторения успеха позапрошлой войны у московского князя не получилось. Большая часть высшей знати княжества вовсе не желала переходить на другую сторону, и заговорщики не получили не только большой поддержки, но даже и сочувствия. Даже среди православных магнатов. Скорее наоборот, забыв про взаимную грызню, они делами собирались доказать великому князю Сигизмунду Казимировичу свою лояльность.
Но и Сигизмунд сделал из этой попытки свои выводы. Второй раз в его царствование происходит попытка православных отколоться от его державы, и все виновные, как один, ссылались на неправду Городельского привилея от 1413 года, по которому участие в господарской раде допускалось только католикам. И ведь верно, с той поры только Константину Острожскому, и то благодаря своим заслугам, удалось, в качестве исключения, попасть в высшие эшелоны власти княжества (что всё равно встретило большое сопротивление со стороны католиков). А ведь совсем рядом раскинулся огромный соблазн — страна, в которой православные пользовались всей полнотой власти! И если ничего не менять, то следующая попытка может оказаться куда удачнее. А то, что такая попытка будет, Сигизмунд уже почему-то не сомневался. Московскому князю выгодно откусывать такие вот куски, прикрываясь не собственной агрессией, а фиговым листочком "решения всей земли". И вот, чтобы православная знать не отложилась от него, король польский и великий князь литовский, русский и жмундский принял решение уравнять их в правах с католиками.
Летом 1520 года по всему княжеству был зачитан новый привилей, согласно которому ограничительные статьи Городельского привилея 1413 года утрачивали свою силу на том основании, что шляхта православного вероисповедания при прежних князьях заседала в панах-раде и способствовала процветанию страны не хуже католиков. Согласно привилею, все представители шляхетского сословия православного вероисповедания отныне и на вечные времена пользуются всеми шляхетскими вольностями, с правами занимать все должности земские и дворные, заседать в панах-раде: "Потому как все другие сословия рыцарского и шляхетского, как литовского, так и русского народа, только бы были веры христианской... на должности дворные и земские, не только подданные костелу Римскому, с этого времени выбраны и назначены быть могут, но одинаково и равно все рыцарского сословия из народа шляхетского люди веры христианской, как Литва, так и Русь, каждый согласно достижениям и заслугам своим, от нас, великого князя, на посты высокие служебные и на другие посты по воле нашей могут назначаться...".
И выдержав бой со своими католическими советниками, Сигизмунд не прогадал: данный привелей действительно укрепил внутреннее единство несущей одно поражение за другим державы...
* * *
*
А в Москве под звонкий перелив колоколов радостно справляли Рождество.
Рождество — семейный праздник. Отринуты разногласия и ссоры. Чудесных перемен и новых радостей ожидали от него везде: и в палатах государя, и в бедной избушке холопа. Мечтали, строили планы. А на Крещение Андрей вообще нырял в прорубь, прорубленную на Москве-реке, чего никогда не делал даже в той, иной жизни.
