Жало

С щелчком забрало поднялось.

— Похоже, он плохо отрегулировал давление в барокамере, — фыркнула Ханна, глядя, как скафандр падает на колени и хватается за собственный шлем. — Ладно. Будем надеяться, перепад был небольшой, и этот парень не лишился барабанных перепонок. Мне он нравится.

Скафандр выпрямился. Под шлемом обнаружилось бледное безвозрастное лицо с узким подбородком. Лоб пересекала узкая морщина, словно скафандру приходилось часто щуриться.

Теперь мы смотрели, как скафандр, пошатываясь, спускается по горному склону к каменистой расселине. Как протягивает руку к оплетающим ее склон темно-зеленым плетям. Как вскидывает голову, глядя на стоящую на гребне женщину.

Женщина доставала скафандру максимум до груди. Ее волосы были заплетены в косу, опоясанную вокруг груди и пояса. Длины косы хватало на добрый десяток оборотов. На поясе виднелся белый нож — сперва мне показалось, пластиковый, потом я сообразил, что оружие выточено из кости. Я решил не задумываться, чьей.

— У одних были запасы и знания, которых отчаянно недоставало другим. У других — умение выживать в Эквестрии, которого отчаянно недоставало первым. В иных условиях это могло бы стать началом прекрасной бойни... — Ханна не договорила. Женщина протянула руку, перчатка скафандра коснулась ее крохотной ладони.

— Но в этот раз похоть и благоразумие взяли верх над здравым смыслом, — довела Ханна до конца саркастичный комментарий. — Что же, и те, и другие были умными каннибалами. И отлично понимали, что такое умение замыкать цикл.

Образы вновь замелькали как в калейдоскопе. Скопище кактусовых лачуг и деталей от космолетов... Склон, покрытый темно-зелеными ростками... Поле ряски, по которому носятся мерзкие даже на вид создания, вдруг раскалывает зубастая пасть... Частокол зеленых стеблей в рост человека...

— Потребовалось много. Очень много времени. Эволюция работает на других временных масштабах, — тихо произнесла Ханна. — Формировались новые виды, и можно было изымать из цикла достаточно, чтобы прокормить бесполезных умников. Чтобы искать металл и строить машины. Чтобы выводить формулы и строить теории. Но однажды — на Эквестрии снова появились люди, способные расшифровать работы Уилер и довести их до конца. К тому же, здесь у учеников Уилер были шестьдесят лет на продолжение исследований. Оставалось только... нажать на спуск.

Снова линзы, антенны и полусферы целились в линзу Жала. Снова странные приборы скрывали чье-то лицо, мелькали передо мной пейзажи чужих планет и плыла под ногами Галактика. И расцветало созвездие огоньков на ее лике.

— И вот, — напевно выговорила Ханна, смотря на Галактику сверху вниз. — Спустя полтора миллиона лет, Вселенная наконец-то начинает просыпаться.

Рухнули звездные стены Вселенной. Взвыл пустынный ветер. Холод ударил как нож.

Наши взгляды встретились.

— Так что, Костик? Какой выбор ты сделаешь? Каким способом ты ее разбудишь?

Какой ценой? Пятьдесят миллионов сейчас? Или восемь миллиардов немного позже?

В голове была пустота. Звенящая и гулкая.

Какой выбор? О чем она? На моих глазах горела планета и творилась история. Как можно выбирать между... между таким — и сохранить свой рассудок?

Хотя.

Оводу нужен мой выбор, а не мой рассудок, не так ли?

Я посмотрел в зеленые глаза.

— А если я не сделаю выбор? Что тогда?

Ханна фыркнула.

— О, это было бы очень печально. Существование конструкта не согласовалось и не замкнулось бы. Человечество никогда не стало бы межзвездным видом. И Овод никогда бы не появился над Землей. В общем, все очень грустно.

— Да? А мне нравится, — я демонстративно опустился на песок.

Ханна прищурилась.

— Что ты имеешь в виду?

— По-моему, это лучший исход. Можешь схлопывать свою реконструкцию вместе с нами. Я не буду выбирать ничего.

Пусть мой двойник там, на Земле, никогда не попадет в Эквестрию. И пусть никто не погибнет. ... я в ... такое межзвездное человечество.

Ханна засмеялась. Звонко и заливисто. Таким родным и привычным смехом.

— Костя, — сказала она, отсмеявшись. — Есть два больших "но".

— Каких?

— Первое — это сама по себе фиговая идея. Кто, по-твоему, будет играть планетезималями в бильярд, смешивать архейную популяцию с бактериальной, раскалывать континенты, чтобы обеспечить однажды появление вида умных обезъян с развитой мелкой моторикой? Если ты так обижен на конструкт — может, тогда сам займешься?

Не. Знаете, у человека есть предел удивлению. И я свой перешел. Несколько раз и с запасом.

— А второе.

— А второе, — ласково проговорила Ханна, — я не сказала, что ты должен озвучить свой выбор. Главное, чтобы ты его сделал. Спасибо. Нет, попытка не думать о белом медведе не считается.

Я вздрогнул. Из-за границ видимости, из-за невидимого вставала тьма, проглатывая пустыню. Очертания Ханны размывались.

— Что?

— Нормальный выбор. Наверно, большинство разумных существ со условно-свободной волей поступили бы так же. Но все равно требовалось подтверждение. Что ж, ты его дал, и реконструкцию можно схлопывать. Спасибо, Костя. Это были приятные истории, правда.

Тьма наползала. Пустыня таяла, теряя детализацию. Все звуки слились в бессвязный глухой гул.

Рев света из-за границ нереальности.

— Постой! — крикнул я во мрак. — Еще минуту! Пожалуйста!

Я и не ждал, что мне ответят. Но тьма дрогнула, собралась в силуэт Ханны. Она ожидающе смотрела на меня.

— Костя?

— Скажи, — торопливо выговорил я. — Скажи... мы можем еще... ну, вернуться? Когда-нибудь?

Она пожала плечами.

— Конструкт бесконечен в пределах своего собственного пространства и времени. Возможно, однажды твои память и личность снова ему понадобятся. Возможно, однажды они понадобятся кому-то внутри реальности — в одном из бесконечности циклов. Не знаю, Костя. Контур распадается. Я не в состоянии сравнить мощность бесконечностей. Мой ответ — может быть.

Я положил руки ей на плечи.

— Последний вопрос.

— Говори.

— Овод. А кто создал тебя?

Овод снова тихо рассмеялся.

— Кто же еще, Костя? Где-то там, в глубине бесконечностей, за завесой Вселенной-цензора, в замкнутости замкнутостей. Там, где нет разницы между подключением и сотворением, там, где нельзя сказать, что есть начало и конец. Может, потому что самой Вселенной нужны были глаза, что смотрели бы на нее?

Но это были вы, Костя. Ведь нет никого больше. Во всех мириадах времен, меж всеми галактиками — нет никого, кроме вас.

КОНЕЦ