Хибиногорск Швагеншайдта структурировался на 'жилой', 'индустриальный' и 'деловой'. 'Жилой город' полностью отделялся от 'индустриального', и они связывались между собой транспортной артерией, общественно-деловой 'Сити' включался в территорию 'жилого города'. Структуру города формировали 'пространства' (внешние, внутренние и переходные), которые организовывали все элементы городской среды — улицы, жилые и общественные зоны, парки...
Новацией стало использование строчной застройки и размещение её перпендикулярно улицам. Прежде всего, самостоятельные 'пространственные группы' образовывали комплексы жилой застройки с прилегающими общественными территориями (открытыми дворами) — центрами социальной жизни. Жилые дома располагались исключительно перпендикулярно улицам и обращались окнами к озеленённым дворам. В проекте Хибиногорска зоны жилой застройки с двух— и четырёхэтажными меридиональными строчками были разделены широкими зелёными полосами, а в структуру города включались обширные зелёные пространства. Город был лишён сквозного движения, через него были протянуты лишь 'жилые' улицы, рассчитанные на внутригородское перемещение. Они являлись также связующим звеном как с транзитной магистралью, проходившей по северной границе Хибиногорска, так и с окружающим его пространством. Главная транзитная магистраль с интенсивным движением располагалась за пределами жилых пространств, которые могли члениться только дорогами со второстепенным движением, не разрушающими целостность среды. 'Жилой город' должен был быть растворён в природе, его образ складывался только во взаимосвязи с ней. Особенности ландшафта диктовали архитектурное решение и задавали разнообразие городского облика...
...Хибинская каторга начиналась с транзитно — пересыльного стана на разъезде Белый. Стан представлял собой городок из нескольких деревянных бараков, обнесенных со всех сторон деревянным частоколом и колючей проволокой. Между бараками был проложен деревянный помост, который каторжане прозвали 'Хибинским проспектом'. Рядом со станом располагались электрическая станция, мастерские, склады, конюшни, казармы для тюремной стражи, домики надзирателей и железнодорожных служащих, штабеля шпал и заготовленного леса. Отсюда начиналась дорога на Коашву. Тянуть дорогу вглубь Кольского полуострова, в тундру, к месторождениям редкоземельных элементов, к рудникам и лесным дачам сразу не стали...
Всех новоприбывших гнали легкой трусцой в карантин — отдельно стоявший добротный одноэтажный кирпичный корпус, в просторные сухие, светлые камеры с дощатыми, крепко сколоченными нарами. И заковывали. 'Хибинка' была кандальной тюрьмой. Заковывали в ножные кандалы весом в пять с половиной фунтов. Споро, деловито работали кузнецы, заклепывая кандалы, остро пахли сыромятной кожей поджильники. Кузнецы шутили:
-Кандалы с неделю потаскает и ржу с них снимет. Серебром заблестят!
Кузнецы похохатывали над тем, как каторжане делали свои первые, рожденные кандалами шаги. Так, с шутками и звоном проходил первый каторжный день. В первую ночь в карантине Кациус, до этого шесть месяцев проведший в следственной тюрьме, испытал приступ тихого, медленно душившего отчаяния. Он знал, что это предвестник душевного заболевания. Он захотел увидеть себя свободным от тюрьмы.
Из карантина кандальников уже через день — другой переводили в транзитные бараки. Они были дрянной постройки, низенькие, грязные, с клопами, с голыми нарами из жердей без клока сена или соломы. Некоторым приходилось лезть под нары — не хватало места. И в такой могиле провести год и даже больше? Жутко. Поневоле охватывало отчаяние. Из еды — черпак теплой воды, с протухшей соленой тюлькой, с чечевицей или перловкой, называемый супом (получалась горьковатая и дурно пахнущая мутная жижа), фунт хлеба, плохо пропеченного, и кружка кипятку. На весь день.
Некоторая теснота и бестолочь настораживали каторжан: им казалось, что пробыть здесь можно неопределенно долго, а недобрая слава о транзитной пересылке утвердилась прочно. Но в этапных бараках люди долго не задерживались, не больше трех — пяти дней. Этапы сбивались ежедневно, утром приходили отбирать из этапа мастеровых: слесарей, сапожников, портных и прочих, крепких физически. Отправляли с утра, партиями по сорок — пятьдесят человек. Пешком.
Подготовка к переправке арестантов была серьезной, так как путь предстоял немалый. Партия каторжников снабжалась пищевым довольствием до Коашвы с прибавкою в пять дней запаса и полным хозяйственным инвентарем: котлами, ведрами, чайниками, котелками, кружками, ложками и прочим хозяйственным скарбом, необходимым в пути. Одежда выдавалась на руки арестантам та, которая могла быть пригодна в пути и в это время года. А вся остальная находилась в тюках.
Большие партии шли на Четвертую версту — там, у маленького поселка Титан, находилась Дорожная тюрьма, где содержались кандальные, строившие промышленные объекты в Хибиногорске, ширококолейную железную дорогу к подножью горы Кукисвумчорр и железнодорожную ветку Айкувен — Коашва. Режим в Дорожной, относящейся к 'Хибинке' был сносный, кормили лучше, бараки были тесаные, просторные, чистые. Арестантам на дорожном строительстве, в зависимости от рода работ и степени выполнения или перевыполнения урока, выплачивалось от двадцати двух до двадцати семи копеек в день. Тут вообще было больше льгот. Всем, участвующим в строительстве, разрешено было делать скидку со срока каторжных работ, то есть срок отбывания каторги им значительно уменьшался. Десять месяцев кандальникам в Дорожной считался за год.
Вдоль будущей трассы размещались времянки, где в летний сезон располагались дорожные команды — рыли канавы, резали дерн, возили песок, срезали кочки, строили мосты, прокладывали гати, прорубали тайгу, словом, прокладывали дорогу, но не по сухим местам, а по болотам, вопреки здравому смыслу. Одновременно шла распиловка леса, подготавливались телеграфные столбы, строились станции, железнодорожное депо, почтово — телеграфные посты и железнодорожные будки. Зимой дорожные работы прекращались и каторжане переводились на заготовку леса, ремонт инвентаря, кольев, шпал, пиломатериала.
Партии на Коашву проходили мимо Дорожной, завистливо глядя на частокол и вышку охранников. В Дорожной выдавали каждодневно по фунту мяса, по три фунта хлеба, выдавали овощи, масло, сахар, плиточный чай, выдавали махорку. На Коашве такого не было.
Конвоиры каторжан толкали и материли нещадно, особенно на первых верстах. Партия кандальных на Коашву в день проходила не больше шести — семи верст, поэтому весь путь до 'Хибинки' растягивался на два — три дня. Дорога — каменистая, часто с крупными камнями. То путь пролегал через вырубленный лес, то по неплохо наезженной грунтовой дороге, то по хибинской тундре, то через горы, то по тайге, то вдоль живописных речек с зеленой водой. А горы...Слишком уж красивые горы...А облака...Облака заходили в гости к вершинам...
На второй день конвоиры перестали награждать каторжан зуботычинами, требовать, чтобы шли рядами, не заставляли трусить. Удостоверившись что никто не замышляет побега, нет опасных смутьянов, допустили послабления: удлинили этапу дневки.
Ночевали кандальные на этапных станах — посреди вырубленной в тайге поляны частокол с приземистыми воротами и вышкой, один барак, точно такой же, как на 'транзитке' разъезда Белый. К скудному этапному пайку добавлялась сухая рыба. Хочешь — грызи, хочешь — с собой неси. И в обязательном порядке давали кружку хвойного настоя для предохранения от цинги. На Коашву кандальная партия приходила совершенно измученная, изголодавшаяся и почти безразличная ко всему происходящему.
В Коашве, рядом с горой, чье название с саамского языка переводится как 'гора у болота', располагалась вторая каторжная тюрьма 'Хибинки', основанная при Восточном руднике, где добывались апатито — нефелиновые руды. Особенностью работы рудника являлось наличие значительного притока грунтовых вод в течение всего года и потому затраты на содержание такого хозяйства оказывались весьма ощутимы. Себестоимость добычи руды на Восточном руднике была выше, чем на других рудниках. Поэтому в Коашве широко использовался труд кандальников.
Через карьер протекала река Вуонемийок, в переводе с саамского — 'Тещина речка' отдыха, и десятки ручьев, все сплошь с легендарными и саамскими названиями, завершающими полноту топонимической картины в 'саамской семье' — 'ручей чертовой бабушки', 'мыс Сыновьего волока', 'болото с ивами'...
Кандальным, конечно, было не до отдыха. Восточный рудник разрабатывался открытым способом. Впрочем, было и несколько подземных штолен, например Ньорпахкская.
Коашва считалась 'сердцем' Хибинской каторги. Вставший вопрос: как вывозить сырье с рудника решили начатой постройкой железной дороги. Для этого на Коашву, в тюрьму, нагнали несколько сотен каторжан. По тридцативерстной грунтовке пока еще курсировали подводы с рудным концентратом, но полотно будущей дороги уже было отсыпано. И даже станция была готова — Рудная...
Коашва находилась в горах, где нет деревьев и почти круглый год лежал снег. Тупиковое место. Дальше идти некуда. Дальше только горы, тундра, карликовые березки, ягель, олени и саамы. Заснеженная гора, пронизывающий ветер, рудник. А в каторжной тюрьме — снова карантин. Чистота, в бараках — вагонки, то есть двухэтажные сдвоенные койки из строганых досок; белье и одеяла; сносная — на кандальные мерки кормежка. И немалое благо: малолюдство.
В тюрьме, да к тому же каторжной, даже самые разумные и нужные меры обращаются в тягость: то дрогнешь на морозе в очереди на помывку, то белье дают стираное, но не высушенное, то в карцер отправляют за ответ невпопад, то ждешь стригаля, наглого ухаря с грязными руками, в засаленной рубахе и с тупой машинкой, не дождешься. В карантине брили половину головы. Попутно в карантине распределяли на каторжные работы. В карантине кандальные узнавали, что работать они будут по 'Урочному положению', но тюремное начальство совершенно игнорировало одно существенное правило, гласившее: 'При определении на разного рода работы принимаются в основание физические силы рабочего и степень навыка к работе'. Работы в апатит — нефелиновом руднике, на строительстве моста, узкоколейной дороги, при рудничной конюшне (на несколько сотен лошадей) и на лесозаготовках считались 'общим уроком': руду складировали у места будущей станции, или понемногу вывозили на подводах и грузовиках, а лес шел на собственные нужды и на шпалы строящейся дороги. Работы на отстроенной лесопилке с пилорамой, в шпалорезке и внутри тюрьмы считались легкими.
Отчего же каторжные? Кому нужен этот подневольный труд? За Полярным кругом. Из — под палки? Такие вопросы задавал себе Кациус. Ответ же был прост и ясен и ответил старший надзиратель Рындин.
-Нам не труд нужен, а ваша кровь. — сказал он в присутствии Кациуса, и того поразила не столько откровенность слов, сколько деловитый тон, с каким это было сказано. И лицо Рындина — спокойное и беззлобное, с задумчивыми желтоватыми совиными глазами.
Ссылка в каторжные работы особо опасных преступников предусматривала строгую изоляцию, содержание, отягощенное суровыми условиями, сочетавшимися с непосильным принудительным трудом. Создавая такие условия, правительство стремилось устрашить и жестоко наказать уголовных преступников, не пытаясь их исправить. 'Настоящая', в Коашве, Хибинская каторга была сделана для умирания. Людей бросили в приполярный холод, к сопкам, в болота, где смерть расчетливо, без азарта, со сладострастным садизмом подбирала все новые и новые жертвы. Не брезговала слабыми, больными, потерявшими человеческий облик, калечащими ноги, пьющими махорку с солью, в надежде убежать на время в тюремную больницу. Цинга, сыпной тиф, голод, антисанитария косили людей...
После десятидневного 'рая' — карантина Кациус попал на постройку моста. Пробыл он там недолго, недели три. Мост разметало ливнем, речка словно взбесилась, водный поток прорвался сквозь не укрепленные своевременно берега. Тюремным начальством был объявлен аврал, и всех — здоровых и больных, даже температурящих, погнали на укрощение взбушевавшейся речки. В четыре цепи (человек по двести) передавали из рук руки булыжники, которые выковыривали из тундры и болот. Верхние цепи наполняли мешки грунтом и сталкивали вниз. Хуже всего было находившимся в первой и второй цепях, стоявшим по колено в ледяной воде. От изнеможения и лихорадочного холода подкашивались ноги, и люди падали в воду. На третий или четвертый день ливень, слава Богу, унялся, наступило похолодание, речка притихла, а тюрьма превратилась в лазарет. Более трети людей заболели воспалением легких, их сжигала высокая температура. Лекарств не хватало, и люди в бреду умирали прямо на нарах, в рабочих бараках. Каждый день похоронная команда на грабарках увозила несколько трупов, их раздевали, цепляли бирку с номером на левую ногу и наспех закапывали. Два барака, специально отведенные для легочников, не вмещали и половины больных с высокой температурой. У нескольких человек отнялись ноги. Многие — добрая половина — заболели фурункулезом. Начальство же словно в рот воды набрало.
Кациус простуду перенес на ногах, несколько дней он был занят при тюремной больнице, заготавливал дрова для отопления, кипятил воду. Помог фельдшер, поволжский немец, к которому Кациус иногда заходил в его амбулаторию — отгороженную в бараке тесную конуру с топчаном, табуретом и столиком, накрытым грязной салфеткой. Фельдшер, осужденный в каторжные работы за соучастие в убийстве сельского священника, был рад звукам родной речи, рассказывал про своих Frau und Kindern. Он раздавал порошки соды, совал пациентам под мышку шершавый от грязи градусник и в общем резонно объявлял всех здоровыми: не было ни лекарств, ни возможности положить в крохотную больничку, набитую до конька.
Кациус отъелся слегка, отогрелся. На постройку моста он больше не попал. Там оставили десятка три кандальных, остальных за 'нерадивость' отправили в рудник, на 'общий урок'. На дне карьера две сотни кандальных рубили штольни, дробили руду кайлами, еще две сотни каторжан измельченную породу поднимали и вывозили в основном на тачках и гужевой тягой по готовым деревянным сходням, а на поверхности сортировали: в отвал или на склад.
Почти все лошади, задействованные в штольнях, становились слепыми из — за работы в условиях полного отсутствия света.
Вскоре в штольне оказался и Кациус. Каска, иногда фонарь, иногда резиновые сапоги, самодельные защитные штаны и куртка... Температура в штольне неизменно плюс три градуса. 'У нас всегда осень', — шутили кандальные. Под ногами вода, она же временами лилась сверху. Местами трудно было дышать: в воздухе — мелкодисперсная апатитовая пыль. Кандальные сами делали из лоскутов повязки и прикрывали лицо. Порой наверх из штольни подняться не было сил. С нижних горизонтов после такой работы пешком подняться на такую высоту — это надо силы и сноровку. Впрочем, человеческие возможности необозримы.
С другими кандальными Кациус вставал в четыре часа утра, наспех завтракал, стоял на молитве и перекличке, затем ломал апатит, гонял тачку по хлипким сходням, махал кайлом или киркой, гремя кандалами, таскал доски. Крутился, вертелся, как умел. По десять часов в день, с часовым перерывом на обед. Десятичасовой труд с кайлом, лопатой и тачкой давался тяжело. Чтобы добыть пуд апатитового или нефелинового концентрата, надо было перетаскать больше шестидесяти пудов руды. Компоненты апатитовой руды использовались для получения глинозема, соды, поташа, цемента, галлия. Из апатито — нефелиновых руд получали сфеновый концентрат. 'Урок' был сумасшедший, за невыполнение грозили страшные кары — карцер, побои. Иных нерадивых 'катали в бочке' — сажали в обыкновенную бочку из — под рыбы и с час — другой волочили по камням. Летом для особо провинившихся имелся 'столбик' — врытое в каменистую землю бревно, к которому привязывали голого каторжника и оставляли на некоторое время наедине с самым страшным зверем...Комарами и мошкой.
