Батюшка лично вылавливал думного дьяка из водопоя. А потом они вместе целую седмицу лечились старым голубичным медом, безбожно мешая его с анисовым вином.
Дьяк рассказывал, что в забытье привиделись ему врата небесные. И ангел юный, в обличии женском, будто завет его к себе. Вот он в колодец и кувырнулся.
Позже Заболоцкого не раз вылавливали из многочисленных московских водопойных ямин , а однажды родственники и вовсе перестали выпускать его со двора, посадив как медведя на цепь. Федюше не было жаль дьяка. И в первую очередь, потому что тот частенько бражничал с батюшкой, после чего добрый и умный родич, становился полнейшим пакостником и самодуром.
От детских воспоминаний на душе старца Иорадиона сделалось еще горше. Он поднялся с лежанки. Надел лапти, телогрею, подпоясался повойником и, стараясь не разбудить Марфу, вышел из избы.
Весенний день только— только занимался. На западе еще горели яркие звезды, а там, где предстояло взойти светилу, было уже бледно и желто. Из-за края земного диска, где закипало солнечное варево, выплескивались в небо серые облачка. Но, едва начав свой путь, они закручивались, разрывались, превращались в пушистую миголощ. Чем-то тревожным сквозило от этих красок и облаков.
Иорадион взял в сарае несколько больших гвоздей с треугольными шляпками, железный пробойник и молот. С нижней полки достал пузатый глиняный сосуд, навроде чугунка, положил в него завернутую в тряпицу какую-то-то нужную ему вещицу. Под мышку сунул деревянную лопату и со всем скарбом поспешил за околицу.
Шел он березово-ольховым лесом минут двадцать, внимательно глядя под ноги. Эти места кишели гадюками, а в это время ядовитые аспиды как раз и выползали из укрытий, чтобы, где-нибудь на кочке или тропинке дождаться жертвы.
Возле горелого леса свернул к болту. Пройдя по краю заросшей крапивой и мелким кустарником трясины, углубился в сосновый бор. Деревья здесь росли многолетние, тяжелые. Даже в самый яркий день в бору было мрачно и сыро.
Посреди сосновника стоял огромный черный валун. Старик подошел к "Небесному гостю", как называли камень местные смерды, положил вещи на землю, стал ждать. Как только за могучими стволами запылал огненный шар, прислонился к валуну спиной, повернулся к солнцу правым плечом. Отмерил от камня шесть саженей строго на север. Выкопал яму в три локтя. Достал из глиняного чугунка нечто, обмотанное тряпицей. Развернул. В его руках оказался желтый собачий череп. На лобовой кости стал усердно выцарапывать гвоздем буквы. Через некоторое время вполне отчетливо можно было разобрать: " Быша сльзы мнъ хлъбъ".
Возле надписи, тем же гвоздем, вывел дугу. Долго присматривался — похоже ли на конскую подкову. Потом для верности выскреб еще одно слово: "Конь". Опять аккуратно замотал череп в тряпку, засунул его в сосуд. Плотно закрыл его крышкой, обмазал края размятой с вечера глиной. Засыпал собачьи останки сосновой хвоей, песком, притоптал. Сверху накидал земли, приладил дернину.
Вернувшись к камню, взял пробойник и молоток. На расстоянии в четыре ладони от земли стал долбить валун. Искры от твердого камня летели, словно от огнива. Как ни щурился старец, но крохотный осколок "Небесного гостя" все же попал ему в левый глаз. Иорадион оттянул нижнее веко, протер роговицу грязным убрусом, продолжил работать.
Когда солнце скрылось за кронами скрипучих сосен, все было готово. На нижней части валуна виднелось что-то похожее на трезубец или букву "Щ":
Двоюродный дядя княгини Марии Ярославны и верный слуга великого князя Василия Васильевича повернул на своем перстне черный камень, по цвету похожий на "Небесного гостя". Вынул его из золотой оправы. На обратной стороне вороньего глаза был почти такой же знак, что он высек сейчас на валуне. Удовлетворенно кивнув головой, старик заторопился обратно в селище.
В дом заходить не стал, сразу направился к реке Медведице. Побросал в струг нехитрые вещички, приладил весла, оттолкнулся от берега. Старца вышла проводить Марфа. Раньше она не делала этого никогда. Беременные женщины особенно остро чувствуют приближение беды.
В усыпальнице.
Костя Кучумов был далек от древнеславянской архитектуры, вернее ни черта в ней не понимал, однако быстро сообразил, что вход в подземелье должен был когда-то находиться у правой арки, что ближе к окну. Точнее, сразу за кроватью Бониффатия Апраксовича Живодерова. Об этом Костя и поведал своим сокамерникам.
— Как вы это, Костенька, вычислили? — искренне удивился математик. — Если взять за основу Архимедову спираль и мысленно перенести ее на арочную композицию...
— Какую еще Архимедову спираль! — махнул рукой Бутылочный вождь. — Не видите что ли? Везде стена ровная, а здесь бугристая. Наспех дыру заделывали. И судя по всему, недавно.
Ветеринар Живодеров попытался вмешаться в разговор двух интеллектуалов:
-Социализм отрицает материализм Маркса, от того все и происходит. Он сводит на нет материальную заинтересованность людей в своем труде. Отсюда: и некачественные товары, и плохо заделанные стены в храмовых усыпальницах.
Но Айболита не слушали. Сейчас никому не было дела до основоположника материализма, даже архитектору.
-Где говоришь, дыра— то замурованная? — заинтересовался полковник.
Он попытался отодвинуть от стены койку Бониффатия Апраксовича, но ржавая железная конструкция, намертво прикрученная к бетонному полу тракторными болтами, не поддалась. Тогда Саврасов отшвырнул в сторону черную без наволочки подушку, с ногами взгромоздился на кровать. Взял с тумбочки железную ложку, без усилий отломил ручку и как граф Монтекристо принялся ковырять стенку.
От нее легко отскочил кусок серой штукатурки, за которой показался красный кирпич. Боевой командир проворно спрыгнул с кровати, точно с горящего танка, побежал к другому концу стены. Пошкрябал там, удовлетворенно хмыкнул. В левом углу кладка оказалась белокаменной.
— Наука без эксперимента, — поднял вверх указательный палец полковник, — что Троянский конь без яиц! Уловили мысль, Цагевич?
-А зачем Троянскому коню яйца? — поинтересовался архитектор. — Он же деревянный?
-Потому и деревянный, что без яиц, — пояснил Аркадий Тимофеевич непонятливому Косте.
Саврасов повертел в руках сломанную ложку:
— Этим орудием дорогу к свободе не проложишь. Послушайте, Цагевич, у вас сегодня очередные процедуры. Попробуйте раздобыть что-нибудь посущественней.
-А что бы вы предпочли? — язвительно прищурился Альберт Моисеевич. — Кувалду, домкрат или ящик динамита?
В дело вмешался ветеринар:
-Не ерничайте, Царевич. Когда вы это делаете, то становитесь похожим на вождя мирового пролетариата. А он, между прочим, пред смертью раскаялся в содеянном.
-Не смейте трогать своими руками Владимира Ильича! — истерично завопил архитектор.
Не обращая внимания на Костю Кучумова, ветеринар вплотную приблизился к математику, прижал его к стене большим упругим пузом:
— Не отказывайтесь, Альберт Моисеевич, на вас вся надежда.
-Я попробую, — быстро согласился профессор, испугавшись крепкого мужского тела.
Вечером по камере — палате ОБИ-21, изрисованной клетчатыми тенями от решеток, нервно расхаживал полковник Саврасов. Он, не переставая, скреб грязными ногтями крупный затылок истинного полководца, что-то бормотал себе под нос. Намотав километра два, офицер вдруг затормозил у койки Озналена Петровича. В глаза не взглянул, спрятал их под толстокожими веками, неуверенно спросил:
-А может, ну его к черту, этот подземный ход? Отец народов сдох, скоро нас всех отпустят.
Между Саврасовым и Глянцевым просунул голову Бутылочный вождь:
-Вы, Аркадий Тимофеевич, на фронте привыкли в решающий момент раком пятиться или подвержены этой слабости с детства?
Полковник широко заулыбался, блеснув двумя передними железными зубами:
-Солдат без опыта отступления, что свиноматка без молока. Только на мясо годится. В сорок четвертом мой полк занял одну польскую деревеньку. И осталось у меня людей совсем ничего, пару калек со знаменем. Той же ночью обложили нас со всех сторон власовцы. Откуда они взялись, черт их знает. А наши основные ударные части прошли стороной и уже были далеко. Словом, помощи ждать неоткуда. Посовещались мы с товарищами и решили, что будем держаться до последнего. Сложим головы, а антисоветским предателям деревню не сдадим. Но как ни странно, власовцы никакой активности не проявляли — и в атаку не шли и даже не постреливали в нашу сторону. Утром приполз к нам их парламентер и говорит, что наши головы братишкам не нужны, а просят они нас только об одном — убраться из деревни всего на полчаса.
"Нет, — решительно заявил я власовцу, — никуда мы не уйдем! И почему, собственно, всего на полчаса?" "Потому что под этим домом панский винный погреб. А у братишек с похмелья головы раскалываются. Воевать им сейчас совсем не с руки,— отвечает РОАшник.— Вы посидите в лесу, а мы тем временем бурдюки наполним. Слово даю, никого не тронем и тихо уйдем". Я еще раз сказал твердо "нет". Парламентер дал нам на размышление пять минут и убежал, а я спустился в панский подвал. Мать честная! От увиденного богатства у меня закружилась голова. Кругом бочки, бочки и все в два человеческих роста! Бросился я к ближайшей, открыл краник, подставил ладони, попробовал. Мускат! Амброзия китайская! На душе стало так хорошо, что я подумал — а к чему помирать— то? Власовцы они хоть и гады, но все вино не выпьют. Выбрался я из погреба и отдал своей гвардии команду отойти из деревни по стратегическим соображениям. РОАшники не обманули. Набрали вина и тут же растворились в лесах. А я с остатками своего воинства целую неделю из подвала не вылезал. Так что, Кучум Кучумыч, иногда полезно идти напопятную.
Архитектор Костя недоуменно похлопал близорукими глазами, отошел в сторону.
-А вам, полковник, разве неинтересно побывать в древнем некрополе, соприкоснуться с прошлым, так сказать? — поинтересовался ветеринар.
Саврасов ответил кратко и предельно честно:
-Нет.
Через минуту добавил:
— Сидеть в клетке — не жизнь, но есть надежда. А если нас поймают, надежды уже не будет.
-Ничего-то нам не сделают, — подал голос, дремавший тракторист Глянцев, — какой с дураков спрос? Скажем, что прислонились к стене, она и рухнула. А за ней нас, может быть, ждет разгадка величайшей тайны! Или просто свобода, в конце концов.
Полковник сплюнул на пол.
-Глянцев, смотрю я на вас и удивляюсь. То вы отсылаете товарищу Сталину письмо, с предложением нажраться волчьих ягод с мухоморами. То соглашаетесь на авантюру Пилюгина и прикидываетесь каким-то сексоанатомом Фрейдом. Теперь вот готовы в очередной раз бросится головой в омут. Ничему вас жизнь не научила, вы клинический идиот.
Ознален Петрович не нашелся что возразить. Он лежал на своей койке и, не отрываясь, глядел на горящую лампочку. В последнее время у него появилась такая дурная привычка, глядеть на лампочку и воображать, будто это какой-нибудь Сириус в бескрайней, свободной вселенной.
-Кстати, я хотел вас спросить, — не унимался Саврасов, — как вы умудрились прочитать древнеславянскую тарабарщину 15-го века? Я однажды видел в историческом музее какую-то старинную грамоту, так ни одной буквы не разобрал. Слова друг на друга наползают, да еще с этими, как их, титлами. А вы малограмотный тракторист расшифровали документ, который не всякому ученому по зубам. Хорошо, я понимаю, вы использовали для идентификации Библию. Но как вам удалось перевести рецепт? В нем, по вашим же словам, говорится о каких-то вершках, корешках, лютиках, цветочках. Об этих лютиках вряд ли упоминается в Священном писании.
-Вы правы, Аркадий Тимофеевич, — спокойно согласился с сокрушительными доводами полководца Глянцев, — вместе с Иорадионовской грамотой в теремке лежал ее поздний список, то есть перевод. Он был составлен на вполне понятном алфавите и языке. Судя по стилю, в начале восемнадцатого века. Не напрасно же я все областные библиотеки облазил! Теперь не нужно и университета заканчивать. Пилюгину о переводе я ничего не сказал. Так что, полковник, я не настолько прост, как вы думаете.
— Зачем же тогда письмо дурацкое в Кремль отправили?
— Сам не знаю. Бес попутал. Когда писал, думал, прикинусь малограмотным деревенским недоумком, тогда не замордуют вопросами: почему сразу о находке не сообщил, для чего прятал то что принадлежит государству, а что еще нашел? Следовало, конечно, вообще молчать, однако больно хотелось своею радостью поделиться.
— Нашли с кем!
-Где же список? — поинтересовался Живодеров.
-Об этом теперь знает только моя Прасковья.
-Ну и что толку от этого списка? — Саврасов пощупал шершавый кирпич и растер между пальцев красно-коричневую пыль. — В нем ведь тоже не сказано, где искать заряйку. Не сказано, Глянцев?
-Вот потому и нужно найти могилу пустынника! — горячо, как в лихорадке, заговорил Ознален Петрович и тоже подошел к расковырянной ложкой стене.
Полковник постучал по кладке кулаком, прислушался. Затем пожал плечами, скривил губы, выкатил глаза:
-На кой черт мне вообще средневековый похмельный рецепт нужен? Я и без отшельника знаю чем лучше по утрам лечиться. Два пальца в рот, а потом большую клизму из настоя сельдерея. Союзники в Берлине нас своей "Колой" угощали. Они специально ее от этого дела изобрели. Толку от их "Колы"— ноль.
-Я где-то читал, — математик расстегнул, а затем вновь застегнул на все пуговицы цветастый девичий халатик на своем худосочном теле, что в пробку бутылки, из которой пьешь, нужно вставить тринадцать булавок, тогда и похмелья не будет. Впрочем, я сам не употребляю, а потому никогда не проверял этого совета. Наверное, чепуха какая-то.
— Summum bonum, наивысшее благо, залетные вы мои, после пьяной ночи вступить в половую связь с представительницей прекрасного пола, — мечтательно заявил Живодеров, — но только не с женой, боже вас упаси. Нужны свежие, яркие эмоции.
На кровать ветеринара присел Бутылочный вождь. Долго мялся, потом все же решился высказать свое мнение:
— Самое страшное в похмелье, во всяком случае, для меня — это внутреннее самобичевание. Терзаться тем, что натворил накануне. А еще более тягостно размышлять о том, чего не помнишь. И на душе чудовищный вселенский мрак! Разве в такой ситуации что-нибудь может помочь кроме водки?
— Душа — не научное понятие. Фикция, cui bono. Обычная попытка мыслящего биологического существа оправдать свои поступки через нечто абстрактное. Ну и, разумеется, придать смысл смерти, после которой, признаться, к сожалению ни хрена не будет, — уверенно заявил ветеринар. — Это я вам как специалист говорю. Вы творческие люди слишком эмоциональны, потому и мучаетесь с похмелья собственной ущербностью. При тяжелом абстинентом синдроме вам следует категорически запрещать себе думать о вчерашнем. Если, конечно, кого-нибудь не зарезали.
Все замолчали и слушали, как жужжат возле оконной решетки две жирные мухи. Они были свободны, а потому вдоволь набесившись друг с другом в затхлой камере, через трещину в стекле улетели на волю.
