— Меня как руководителя института заботит здоровая атмосфера в учреждении, отсутствие конфликтов в коллективе и недопущение ЧП, — ответила проректриса. — Я не обвиняю, а высказываю свое... свои ассоциации. Они сугубо индивидуальны. К сожалению, несчастья, имевшие место, не закономерны и не подчиняются какой-либо логике. Возможно, я ошибаюсь, но одной из причин, привлекших неприятности, видится ваше эмоциональное состояние, которое опять нестабильно. Поэтому важно, чтобы вы сейчас успокоились и выслушали меня как женщина женщину...

Надо же. После ушата подозрений со мной хотят пошептаться как лучшие подруги. Не пойдет. Не хочу.

Я взялась за ручку двери.

— Не натворите ошибок, о которых потом пожалеете, — сказала вслед Царица. — Прежде всего, потому что Егор никогда не расскажет о том, что произошло, пока вы находились в коме.

— Почему?

— Потому что... когда-нибудь вы поймете сами.

Еще одна подколка. Да уж, когда-нибудь пойму, если умишко прибавится. И на том спасибо.

— Откуда вам известно, что случилось в стационаре? И разве что-нибудь происходило? — поинтересовалась я пренебрежительно. Кроме того, что меня держали под реанимационным колпаком, не происходило ничего особенного. Разве что Мэл пропал и не объявлялся, пока я не вспомнила о нем.

Женщина неторопливо отпила из чашки.

— Из-за вашей враждебности у нас не получится разговора. Обычно я придерживаюсь принципа невмешательства в личные отношения, но в данном случае... Благодарю за неоценимую помощь при ликвидации последствий неудачного эксперимента и надеюсь, нам все-таки удастся побеседовать.

Иными словами, проректриса завуалировано поблагодарила за поимку крылатика в порушенной лаборатории и, чувствуя себя обязанной, решила излить душу. Не стоит. Я помогала не за долг и не за хорошие отметки.

— После происшествия на фуршете администрация института организовала ночное дежурство, потому что вечером парадные двери и ворота закрываются изнутри в силу установленных на замках заклинаний. Дежурили поочередно: ректор, я, деканы, профессор Вулфу... Поэтому мне известно немногое, но достаточное, чтобы сделать определенные выводы, и я хочу поделиться ими.

Поджав губы, я села в кресло. Спасибо, что выбрали меня и осчастливливаете своими умозаключениями.

— Не удивляйтесь, но начну, пожалуй, с притчи о любви. О чувстве с большой буквы, способном на самопожертвование и всепрощение, а не о суррогате, которым ошибочно называют одну из разновидностей эгоизма. Я — человек с достаточной долей циничности и не верю в существование светлого всепоглощающего чувства, но это не означает, что его нет. Героиня притчи — женщина, которая любила и была любима. Но любой огонь нужно поддерживать, побрасывая дрова в очаг. Любя, женщина была слепа и не заметила, что огонь потух. Она продолжала любить, а её — нет. Любовь мужчины ушла вместе с ним к сопернице. И он был счастлив, обретя второе дыхание...

— Значит, мужчина не любил так же сильно, как она! — прервала я. — Если бы любил, то не предал её.

— Возможно, но речь не о нем. Женщина сгорала от ревности, но продолжала верить, что когда-нибудь мужчина вернется. Сколь огромна и необъятна была ее любовь, столь велико отчаяние. И однажды, не в силах терпеть сердечную муку, женщина взмолилась: "Сделаю что угодно, лишь бы он снова был рядом". И едва произнесла эти слова, как в дверь постучали. На пороге стояла сгорбленная старуха. "Помогу тебе. Нашлю на соперницу и её нерожденного ребенка смертельное проклятие. Твой мужчина вернется". "А будет ли он любить, как прежде?" — воскликнула женщина. "Да. Он забудет о другой" — ответила гостья. Задумалась женщина. У нее появился шанс вернуть любимого ценой жизни разлучницы. Но неродившийся ребенок был частичкой её мужчины. Тот мечтал о детях, а женщина так и не смогла подарить ему малыша. "Ты согласна?" — спросила старуха.

Рассказчица замолчала.

Молчала и я. В моем воображении Мэл ушел к другой, а я стояла перед выбором: отпустить его или бороться любыми способами, включая устранение соперницы. День за днем просыпаться в пустой холодной постели, зная, что Мэл счастлив. Если судьба уготовила развести нас в разные стороны, хватило бы моей любви, чтобы радоваться его счастью? Или я решусь эгоистично отобрать у Мэла мечту о ребенке и возьму грех на душу, убив невинное дитя и его мать?

— Не переносите на себя сюжет притчи. Пример несколько неудачен, — сказала Царица. — Смотрите в корень. Цена любви и поступки — хорошие или плохие — которые совершают люди ради неё.

— Что она выбрала? Эта женщина...

— Она прожила жизнь, любя одного человека, — ответила собеседница, так и не внеся ясность а судьбу героини притчи. — Осудить просто, а понять гораздо сложнее. Отставим в сторону вступление, перейдем к главному. К Егору.

Причем здесь Мэл? Не вижу связи между парнем и отвлеченной историей.

— Как я уже сказала, нами было организовано дежурство по кругу. На восьмые сутки пришлась моя очередь, и под утро из стационара поступил сигнал о срочной госпитализации больного. Им оказался Егор. За вашим состоянием следили лучшие специалисты страны, но, к сожалению, хирургов среди них не оказалось, как и соответствующего оборудования.

Я похолодела. Сердце сжалось в нехорошем предчувствии.

— Что произошло?

— Острый аппендицит. Была вызвана машина скорой помощи. Со своей стороны я обеспечила открытие ворот и парадного входа. Егора доставили на каталке, и в последний момент он попросил сопровождать его в больницу, несмотря на присутствие двух врачей. Я поехала, поскольку до автоматической разблокировки дверей и ворот осталось менее получаса. Артёму Константиновичу уже сообщили, и нас ждали в правительственном госпитале. Врачи тщетно допытывались у Егора о предпосылках обострения. По дороге он попросил передать отцу одну вещь. Кинжал в ножнах, который лежал во внутреннем кармане пиджака. Перед тем, как потерять сознание, Егор сказал единственное: "Ашшавара аба*". Эти слова и оружие я передала его отцу в больнице, и Артём Константинович понял, о чем речь, потому что не удивился.

— Кинжал? Для чего? — выдавила я.

— Загадка, как и абракадабра, которую произнес Егор. По возвращению в институт я занялась поисками упоминания об ашшаваре в литературе и прочих источниках. Мне повезло. Мой научный руководитель в свое время плотно занимался изучением редких языческих ритуалов и написал ряд научных трудов по данной тематике... Ему сейчас за девяносто, и он давно отошел от дел, однако согласился проконсультировать... По памяти я восстановила рисунок на рукоятке кинжала и показала своему учителю. Он предположил, с большей долей вероятности, что это жертвенный нож богини Кали — кхадгу. Существует несколько версий того, как выглядел уникальный артефакт. В частности, его изображали в виде серпа или крюка, распарывающего плоть. Но в любом случае, раны, наносимые ножом, долго не затягиваются. Кали, считавшейся темной и разрушительной ипостасью восточного божества, приносили человеческие жертвы, и чем кровавее была церемония, тем благосклоннее принимала дары богиня. Иногда жертвы мучились несколько дней с раскрытой грудной клеткой и брюшиной при умело сделанных разрезах.

Меня замутило. Жертвы, кровь, Мэл... Причем здесь он?

— Но зачем? Для чего ему понадобился нож? — спросила я ошарашенно.

— Нож Кали — реликвия, принадлежащая семье Егора. Молодой человек воспользовался им, чтобы провести ритуал сделки со смертью.

— Со смертью? — выдавили онемевшие губы. Услышанное не укладывалось в голове.

— Да. Ашшавара аба — языческий обряд возвращения мертвых или тех, кто близок к тому, чтобы умереть. Знания о нем утеряны, сохранились единичные упоминания — в рукописях или манускриптах, но подробного описания нет. Коротко — суть ашшавары в том, чтобы предложить смерти подарок.

— Но зачем нужен нож?

— С его помощью Егор сделал ритуальные надрезы на запястьях. В артефакте сконцентрирована сила, способная привлечь то, что в нашем понимании называется смертью, а свежая кровь удерживает её интерес. Молодой человек надевал впитывающие эластичные повязки, чтобы не вызывать подозрений.

Слова Царицы ошеломили меня и повергли в ступор.

— Но ведь Мэл... Он мог истечь кровью!

— На самом деле потери невелики, хотя раны не затягиваются и весьма болезненны. Я не в полной мере разобралась с отдельными этапами обряда. Возможно, язычники поили умирающего кровью, возможно, обмазывали губы, чтобы получить поцелуй смерти. Считаю, что в описании упущена важная деталь, но о ней неизвестно.

Уму непостижимо. В рассказе проректрисы меня потрясли, сбив наповал, не способы получения смертельного поцелуя, а решимость и уверенность, с коей Мэл разрезал запястья. И никто — ни Улий Агатович, ни другие врачи, ни медсестры — не заметили повязки на его руках.

— Какой подарок... он предложил?

— Свою жизнь. Вернее, несколько лет, поскольку вы пришли в сознание на шестые сутки. Могу предположить, что каждый день Егор отдавал по году или больше. Произошла стремительная возрастная перестройка организма, который не справился с изменениями. Итогом явился острый аппендицит и последовавшее осложнение в виде перитонита. Оперативное вмешательство и дальнейшее лечение затруднилось тем, что организм отторг препараты с вис-улучшениями. Поэтому выздоровление затянулось. Было назначено консервативное лечение, — рассказывала бесстрастно Царица. — Таким образом, ваше чудесное исцеление — целиком и полностью заслуга Егора. От себя могу добавить, что он действовал по наитию. Не было гарантий, что вы очнетесь и сможете вернуться к нормальной жизни. Обряд ашшавары крайне сомнителен, в нем много черных пятен... Но, как видите, результат налицо. Мы с вами сидим, разговариваем...

И понимаем друг друга.

Каждое слово рассказчицы резало не хуже жертвенного ножа Кали.

Я верила и не могла поверить. Царица — серьезная дама, чтобы устраивать розыгрыши. Такими вещами не шутят.

Выходит, пружина, что вытолкнула меня из небытия и не оставила безмозглой и бессловесной куклой... Это Мэл, это его заслуга. Я могла умереть, но он не позволил. И платил своей жизнью за мою. День за год или больше.

Мэл вытянул меня с того света, но пожертвовал здоровьем.

Боже мой, — спрятала лицо в ладонях. Как смотреть ему в глаза? Я обвинила Мэла. Свысока бросила обещание обратно, как замусоленную тряпку.

— Почему он не сказал? — простонала с отчаянием.

— Возможно, решил, что вы не оцените его поступок.

Оценю ли я? Если бы я могла видеть и говорить, лежа под реанимационным колпаком, то категорически запретила бы Мэлу приближаться ко мне. Я потребовала бы, чтобы его выгнали и не пускали в стационар. Лучше умереть, чем знать, что парень отдает свою жизнь за меня.

Так и скажу ему. Немедленно!

— Постойте! — окликнула меня проректриса. — Прежде чем отругаете Егора за свершенное, поставьте себя на его место. Поймите его. И примите правильное решение... Вас проводить?

Вопрос ударился в захлопнувшуюся дверь.

Приемная пустовала. Видимо, секретарша ушла в столовую на поздний завтрак, упустив шанс лицезреть заплетающуюся походку и потрясенную физиономию дочери министра экономики.

Мэл... Если бы не он, я не сидела бы сейчас на диване, с горящими щеками и ералашем в голове. Я обязана ему жизнью.

Его родители... Их сын попал на операционный стол из-за меня. Их единственный сын...

Если бы не Коготь Дьявола, Мелёшин-старший с наслаждением придушил бы меня. Или нет, заставил бы почувствовать то, что испытал Мэл...

Почему парень не объяснил, почему молчал?

Потому что не надеялся, что пойму. Потому что знал, что никто не поймет. В этом мире не принято жертвовать чем-то, тем более жизнью. И ради кого? Ради слепой, ради дочери каторжанки. Ради тугодумной дурочки, коей я стала...

Мэл прохаживался по коридору возле ректората. Заметил меня и остановился.

Я приблизилась, чтобы изучить его — внимательно и придирчиво. Рядом. В пределах дыхания.

За день — год или больше. Контур лица задубел, возле глаз появились морщинки, над верхней губой чётче обозначилась впадинка. Раздался в плечах, или мне показалось. Другой наклон головы, и смотрит иначе. Раньше горел самоуверенностью и гонором, а теперь стал спокойнее, сдержаннее.

Не парень. Мужчина.

Несмело и осторожно я коснулась его щеки. Шершавая кожа, жесткая щетина. Это ведь Мэл. Немножечко другой. Взрослый. Чем-то похожий на профессора.

Он глядел на меня молча и вдруг, не сдержавшись, обнял. А я прильнула к нему как пиявка. К моей салфеточной половинке. Это о нем мечтало подсознание во снах.

— Я скучала... Очень...

* * *

— Ну, почему ты молчал? — Эва поднимает голову и вздыхает: — Надо было объяснить... Сразу же.

Он видит в ее глазах нежность, боль, тревогу и... вину? Последнего Мэл боялся больше всего.

Все-таки проректриса рассказала Эве то, на что ему не хватило решимости. Он не сомневался: Царица — умная женщина, и ей хватило скудных улик, чтобы с живейшим интересом взяться за разгадку шарады. Пропитавшиеся кровью бинты, которые она заметила, держа за руку в машине скорой помощи и ласково уговаривая потерпеть, артефакт, упоминания о котором исчезли в веках, и невнятные слова, произнесенные спекшимися губами.

Хозяйка института — прекрасный дипломат и понимает, что в истории замешаны видные и известные фамилии. Она не станет болтать попусту о своем научном исследовании. Разве что поделилась выводами с Эвой.

Верны ли умозаключения проректрисы? Судя по ошарашенному виду Эвы — да.

Непонятно, что испытывает Мэл. Облегчение? Неловкость? Страх?

Какой вердикт вынесет Эва?

А Царицу стоит поблагодарить за участие.

"Почему ты молчал?"

А что она хотела услышать? "Привет, Эва. Как дела? Между прочим, намедни я спас тебя. Всего-навсего отыграл у смерти".

Что ей сказать? Что мужчина должен излучать непоколебимость и уверенность?

Похоже, его решимость отрезало на операционном столе. И зашивая разрез, хирурги оставили в ране сомнения и страхи, заразившие организм.

Каждый день, едва перевели из реанимации, он порывался позвонить Эве. Хотел услышать ее голос, но ему говорили, что рано. Её состояние нестабильно и необходимо, чтобы оно закрепилось. Волновать нельзя, потрясения — запрещены. И неизвестно, восстановится ли умственная деятельность.

Мэл загадал — если она вспомнит, значит, судьба. Чуть окрепнув, потребовал копии медицинских отчетов за то время, что пропустил. Читал, и сердце выпрыгивало из груди. Эва пришла в себя и первое, что сказала: "Мэл".

Каждый день, каждую минуту он боялся, что не смог, что опоздал. Что хромоногий оказался прав, и её ждет растительное существование. И едва не закричал от радости, услышав голос Эвы в телефоне, но сдержался неимоверным усилием воли.

Вспомнила и позвонила. Мэл примчался бы к ней, не задумываясь, но боялся напугать. Страшный был как черт — худой, голос севший и сиплый, синяки под глазами, шов гноился, не желая зарастать. Да и порезы на руках тяжело заживали из-за несовместимости висорики с языческим обрядом. Организм отторгал попытки ускорить выздоровление с помощью волн. Древняя магия смеялась над смертными, возомнившими себя богами.