"Колобок" представляет

— С новосельем, чудовище, — сказал студент, открывая пиво о печку. — Кормить тебя, извини, нечем, но ты ведь до этого как-то питался? Значит и теперь не пропадешь. За аренду помещения я с тебя ничего не возьму, а ты за это будешь мне дом сторожить. Правда, воровать тут особо нечего, но и из тебя, если посмотреть объективно, какой, на фиг, сторож, если ты лишний раз гавкнуть стесняешься?

Бобик печально вздохнул у стены, соглашаясь с Ерохиным.

— Комплексы, — авторитетно заявил Женя, седлая скрипучий стул, — детская обида, а, возможно, родовая травма. Тебя, чудовище, в глубоком детстве утопить не пытались? Не помнишь? А зря. Такие вещи, они, брат человека, такой отпечаток на личность накладывают, что только держись...

Бобик Ерохина слушал очень внимательно, время от времени согласно помахивая крученым хвостом, с роковой неизбежностью свидетельствующим о том, что в его длинной родословной затесалась чистокровная сибирская лайка.

Пребывая в благодушном настроении, Женя запустил руку в "банан", порылся там, и вытащил странную и оригинальную скульптурную группу: три девушки в позах скорее забавных, чем соблазнительных, здоровенный парень с выражением лица скорее недовольным, чем "зверским" и маленькая фигурка зверя, весьма похожего на кошку. Что символизировала эта группа, кто был автором "шедевра", и с какого будуна он его сотворил, оставалось тайной, покрытой мраком. На свадьбе кореша, Леньки Толая, полгода назад, после странного феномена — световой вспышки, сопровождавшейся исчезновением части гостей (Ну чем не Х-файлы?), он подобрал эту статуэтку и сунул в карман совершенно машинально, чтобы гости не раздавили. Невеста кореша, Рита, заметив это, неизвестно почему подмигнула ему и улыбнулась. Странная женщина.

Ерохин смахнул пыль со стола старой прихваткой и водрузил статуэтку в центр. В ближайшие несколько недель ему предстояло тут жить. Как он с этим справится — для самого Ерохина было загадкой.

— Студент? — здоровенная, прямо рубенсовская женщина лет тридцати пяти, с зачесанными назад пшеничными волосами и необъятным, выпирающим из пальто животом, покрутила перед глазами его документы и небрежно бросила в стол.

— На практику, значить, прибыл. Это хорошо. В медицине хоть что-нибудь сечешь?

— "Что-нибудь" секу, — дипломатично и осторожно ответил Ерохин.

— Первую помощь оказать сможешь? — спросила женщина, быстро просматривая журнал и, по ходу дела, внося исправления и дополнения.

— Кому? — слегка испугался Ерохин, представив себя, принимающим роды у собственного, хоть и временного, босса.

— При алкогольном отравлении например, — сказала женщина, — штатная ситуация.

— Дак это... два пальца в рот. Можно дать нашатыря понюхать.

— Это верно, — хмыкнула женщина отчего-то злобно, — в самый корень смотришь, студент. Два пальца и нашатырь — это будет твой главный инструмент и медикамент. А больше тут, один черт, ничего нет, и в ближайшем будущем не будет. Шесть упаковок анальгина и перекись водорода я сама из райцентра привезла, они в сейфе и только для детей!

С этими словами женщина бросила в Ерохина ключ, тот едва успел его перехватить и поднял на местного фельдшера обалделые глаза. В это время под окнами раздался громкий сигнал и Мария Андреевна Трофимчук (просто Мария) с пыхтением выбралась из за стола, явно не рассчитанного на двоих.

— На работу приходить к девяти. Домой — в пять. Если телефон не работает — встряхнуть. Если все равно не работает — значить обрыв кабеля.

— И... что? — спросил Ерохин.

— И все, — развела Маша большими руками, — не повезло тебе значить. Через пару-тройку недель приедут исправлять. Если к нам захотять дозвониться.

— А... вы куда? — проговорил Ерохин непослушным от удивления речевым аппаратом.

— А как ты думаешь, будущий врач? — язвительно спросила Маша.

— А — а — а... Прямо сейчас?

— Рожать, может, и не прямо сейчас, а попутка в райцентр сейчас идеть. Другой может месяц не будет. Купейный билет мне, с моей зарплатой, сам понимаешь, не по карману. А в общем с киндер-сюрпризом делать нечего. Так что ауфидерзеен, майн либер Женя. Крутись. И не робей — так плавать и учатся.

С этими словами Маша с трудом протиснулась в дверь, неся сумку, в ее руке выглядевшую игрушечной, с первой попытки забралась в стоящий у крыльца пижонский джип с вот та-а-акими шинами и, махнув Ерохину рукой, отбыла из Переднево по личному делу.

Студент остался один. Совсем один на пять деревень. На... дай бог памяти... почти полторы тысячи жителей.

Женя почувствовал, что ему нужна первая помощь. Он открыл медицинский шкафчик, нашел нашатырный спирт, понюхал... Потом решительно вскрыл сейф, вытащил баллон со спиртом натуральным, C2 H5 OH, плеснул себе полстакана, разбавил водой из умывальника и выпил не присаживаясь.

Дом встретил его темными окнами и выстуженной за день кухней. Комнату Ерохин, экономя забор, решил вообще не отапливать, помятуя о том, что англичане спальни не отапливают, и до сиз пор живы, как ни странно. Вместо ночной грелки он сунул под одеяло Бобика и, накрывшись сверху еще и шубой, отрубился напрочь, сомлев от выпитого натощак спирта.

Следующее утро, слава создателю, было субботним, и, вспомнив об этом, Женя торопливо и благостно перекрестился раньше, чем открыл глаза. Заботы, связанные с медпунктом, откладывались на два дня и две ночи, а за это время бог знает что могло произойти. Мог на село Переднево выбросится с парашютом знаменитый профессор военно-медицинской академии, а мог наступить конец света.

Поскуливая, Бобик выполз из под одеяла и заплясал у дверей. С гримасой отчаяния студент спустил ноги с дивана, вздрогнул от холода, нашарил заплатанные валенки, подошел к двери и приоткрыл ее на два спичечных коробка, сберегая тепло. Бобик просочился наружу и зацокал когтями по гулкому коридору. Ерохин взглянул на часы — шесть утра. В Питере в это время он еще спал сном праведника.

Проблему завтрака нужно было как-то решать. Не то, чтобы не было никаких проблем с обедом и ужином, просто Женя был устроен так, что в шесть утра именно проблема завтрака представлялась ему наиболее актуальной.

Ерохин привез с собой $ в количестве ста пятидесяти единиц но, как выяснилось еще на вокзале, в селе Передневе не имели ни малейшего понятия, по какому курсу сдавать сдачу с этой американской радости, а продавщица в ларьке нагло потребовала рубли. Рублей у Ерохина было ровно восемь, их он продавщице не отдал, резонно рассудив, что самому пригодятся. Вопрос — на что могли сгодится восемь рублей? На них можно было купить одну бутылку пива, или десяток сигарет, или полторы буханки хлеба... Ежу понятно, что все это было попросту несерьезно.

Вернувшийся Бобик поскребся в двери лапой.

— Заползай, чудовище, — рассеяно отозвался Ерохин, что Бобик и сделал, устроившись у холодной печи.

— Понимаешь, брат мой пес, — сказал Ерохин, раскалывая доску от забора хлебным ножом, — финансовая проблема — одна из самых основных. Я бы даже сказал — базисная. Желудок — всему голова!

Сия убийственная сентенция вырвалась у студента, видимо, потому, что после голодного дня, пьяного вечера, холодной ночи и раннего экстренного пробуждения по нужде Бобика, сам он был одним сплошным желудком: голодным, пустым, алчущим пищи — какой угодно, только, ради бога, не духовной!

— Хорошо, будем рассуждать логично, — продолжал Ерохин, не вставая с коленей (так было теплее), — Ну, съем я тебя...

При этих словах Бобик мигнул карими глазами, но не шевельнулся.

— Ну, утолю голод. С точки зрения натуральной философии поступок вполне естественный и даже морально оправданный. У тебя жена есть? Можешь не отвечать, знаю, что нет, иначе бы у меня не ошивался. Значит, дети сиротами не останутся. Это с одной стороны... А с другой — у того же Фрая, например, написано, что слово имеет силу закона. А я тебя уже два раза братом обозвал... Так что прийдется, брат мой ушастый, изыскивать внешние ресурсы... А сделаем мы с тобой вот что — пойдем сейчас на фельдшерский пункт, отольем спиртяги в бутылку, разведем, загоним на вокзале и купим банку тушенки. А утром в Понедельник откроется то, что у них тут за сбербанк сходит, и мы с тобой сменяем загнивающие баксы на наши кровные пенензы. И заживем — кум королю, сват президенту.

От избытка радостных эмоций (от того, что решение нашлось), Ерохин высвистел популярную в родном вузе песенку: "А ты не бей, не бей кота по пузу мокрым полотенцем".

...

Чистое, белое, неземной красы сияние окутало кухню. Послышался слабый звон то ли серебряных колокольцев, то ли наручников, то ли лопат. И вдруг откуда-то ощутимо и резко пахнуло свежим конским навозом. Бобик ощетинился и зло загавкал, но тут же смущенно поджал хвост. В этом Ерохин не ошибся — хозяева выгнали Бобика на вольные хлеба из за излишней интеллигентности пса. Стеснялся громко ругаться.

— Привет, — обалдело сказал Женя, глядя на вывалившуюся прямо из неземного света компанию.

Никто ему не ответил.

Длинноногая красотка с воплем восторга сорвала с себя синий рабочий халат, заляпанный коричневой гадостью, скомкала его и запустила дерьмом обратно в небесный свет. Под халатом обнаружилась белая водолазка, черная короткая юбка и блестящие капроновые колени, торчавшие из грязных резиновых сапог. Еще две, явно психованные девицы, стриженая шатенка и рыжая, разлохмаченная, словно в вороньем гнезде ночевала, вывалились вслед за ней, на ходу срывая халаты и респираторы, и в порыве неведомых чувств едва не задушили в объятиях рыжего громилу, который явился из огня как хмурый ангел, только вместо пламенеющего меча он держал на руках здоровенного черного котяру — увидев Бобика тот немедленно сиганул к пеналу и устроился наверху.

— Вырвались! Вырвались! — в восторге пропела длинноногая с потрясающей европейской фигурой. — Целый год, с ума сойти! 365 дней!

— 366, — поправила ее рыженькая, — год попался високосный, блин.

— Ну точно, Авгиевы конюшни и были, — возбужденно проговорила третья, пытаясь пальцем оттереть пятно с короткой расклешенной юбки, — вот тебе и казахский зайчик.

— И колобок, — вставила рыжая, хмуря лоб, — и пусть мне теперь кто-нибудь скажет, что я зря завожусь.

Качок молчал, сосредоточенно оглядывая убогую ерохинскую обстановку.

— Однако, судя по температуре воздуха, не Сочи, — сказал он наконец, и обратил взгляд на студента, уже слегка пришедшего в себя, — парень, мы где?

— Планета Земля, — брякнул Ерохин и, подумав, уточнил, — Солнечная система.

— Далековато от Альфы-Центавра, — глубокомысленно заметила девица с короткой стрижкой.

— "И дым отечества нам сладок и приятен", — хмуро буркнула лохматая, чья радость как то внезапно кончилась. — Я, блин, на ногах не стою. Дайте сесть куда-нибудь, хоть в КПЗ.

Ерохин подсуетился и притащил из соседней комнаты еще два стула. Изо рта у него, буквально, торчали вопросы, даже голод отступил.

— Мы что, на северном полюсе? — спросила красавица, поведя точеными плечами.

В тот же миг, откуда ни возьмись, на этих плечах появилось ослепительное манто из седых самцов норки, стоимостью тысяч в двадцать баксов. Ерохин покачнулся. Качество одежды сразило его сильнее, чем ее внезапное возникновение из воздуха. Компания, более закаленная в смысле разных чудес, только хмыкнула.

— А мы что, рыжие? — спросил рыжий парень и получил в обе руки три китайских пуховика. Размеры соответствовали. Получив свой, растрепанная девица покосилась на манто красавицы и едко усмехнулась.

— Это называется — социальная справедливость. А если я не ношу китайские пуховики? Может быть у меня на пух аллергия?!

Не успела она договорить, как непостижимым образом пуховик в ее руках вывернулся наизнанку и оказался драной и мятой фуфайкой цвета детской неожиданности, да еще, вдобавок, прожженной в двух местах. Компания тихо прыснула в кулаки.

— Правильно, — кивнула самокритичная девица. — Зависть — чувство не совместимое с пролетарской этикой.

Фуфайка на самокритику никак не отреагировала, и превращаться в манто, или хотя бы назад, в пуховик, отказалась.

— Ну и плевать на тебя, — сказала девица, надела фуфайку и села на стол. — Так мы, в натуре, где? Кроме того, что в солнечной системе и не в Сочи? Это место как-нибудь называется?

— Село Переднево, черенцовский район, — прочла шатенка на позапрошлогодней открытке, вынутой из под сахарницы, — ребята, это Хабаровский край. Мы на Дальнем Востоке, точно!

— Чтоб я так жил, — сипло выразился рыжий и опустился на стол.

Кот круглыми немигающими глазами смотрел на Бобика. Проблемы географии его, видимо, не касались.

— Слушайте, ребята... девушки, — поправился Женя, — а вы, собственно, кто? И откуда?

Рыжеволосая тяжело вздохнула:

— Вот это и есть в нашей профессии самое тяжелое, — заметила она и, не меняя тона, буднично закончила. — Мы — джинны. Работа у нас такая. Бывают слесаря, токаря, пекаря, а мы — джинны. Выполняем желание. Одно! Заветное! За 72 часа. Так что говори, чего желаешь, и мы, пожалуй, приступим.

— У Катюши руки после года санаторного режима чешутся, — заметила шатенка, спец по географии.

— Ага, чешутся, — не стала спорить девушка, оказавшаяся Катей, — вот отмою от навоза, наверное перестанут. А если нет — я их еще об какого-нибудь рэкетира почешу.

— Может быть мы сначала познакомимся? — мелодичным голосом предложила красотка. — Вот вас, например, как зовут?

— Женя, — сказал Ерохин.

— А меня — Мадина.

— Везет же! — восхитился Ерохин.

— Ленуся, — представилась третья девушка и присела в глубоком реверансе.

— Рыжик.. э — э — Слава, — сказал Рыжик, глядя мимо Ерохина неприятными, колючими глазами.

— Этот джентльмен на шкафу — Кусака. Прошу любить и жаловать, — Мадина очаровательно улыбнулась. Манто шло ей чрезвычайно. Казалось, она всю жизнь носила что-то подобное.

— Мы вас слушаем, Женя, — дружелюбно сказала она.

Евгений слегка растерялся.

— Вы это серьезно?

— Не-а, мы так шутим, — сказала Ленуся, — самая модная шутка сезона: в статую превратиться. Люди пугаются до смерти — знаешь как весело!

— Не вводи клиента в заблуждение, — оборвала ее Мадина и снова улыбнулась Ерохину. — Мы совершенно серьезно готовы выполнить любое ваше желание.

Глаза Евгения заблестели.

— Однако, леди, вы рискуете. желания могут быть самыми разными.

— Верно, — ни к кому не обращаясь заметил Рыжик. — Инвалиды, например, только того и желают, чтобы опять своими ногами ходить. Но — поздно.

Этот момент выбрал Бобик, чтобы преодолеть, наконец, врожденный интеллигентский комплекс. Он подскочил к пеналу, громко гавкнул так, что подпрыгнула сахарница, ударил передними лапами по пеналу. Тот покачнулся и медленно повалился на пол. Кусака с шипением перелетел на стол, оттуда — на лысый карниз. Шкаф рухнул рядом с печкой, рассыпав все содержимое (какие-то коричнево-белые комья из жестяных банок). Рыжик оказался зажатым в углу, а Мадина немедленно упала в обморок, прямо на руки студента Ерохина, не забыв придержать норковое манто.