Зверь лютый. Книга 35. Измена

Апокрифы, вроде Евангелия от Фомы, которое я цитирую, здесь известны не намного меньше, чем канонические.

— Быть всем. Боярам, духовным, гражанам, посадским, крестьянам. Мужчинам и женщинам.

— И бабам?!

— В царство божее — гожи, а в присягу нет? Быть.

— А хто не?

Это ещё что за морда, геморроем замученная, в разговор влезла?

— А таким в три дня с города уйти. Куда подальше.

К ночи остались за столом в "узком кругу". Местных вятших человек шесть-семь да я. Вижу как "геморройная морда" — посадника тишком в бок толкает, шепчет ему чего-то. Тот, типа незаметно, отпихивает.

— Что за перепихунчики, господа бояре моложские? Сказать чего хотите или спросить об чём?

Жирослав полу кафтана из-под соседа выдернул, покрутился усаживаясь, да и осмелился. Спросить.

— Поведай нам княже. Без обид да ущербов каких. А чего с нами будет? С господой моложской. Да и с самим городом нашим славным. Под твоей, стал быть, рукою.

* * *

"Что такое время? — это ветер

Вновь играет рваными цепями.

Время — доползём ли, долетим ли до ответа?

Что же будет с Родиной и с нами?".

Интерес — понятен. Ответ — очевиден: с Родиной — хорошо, с вами... по-разному. Одни — доползут, другие — долетят, третьи — лягут.

"Поживём — увидим, доживём — узнаем, переживём — расскажем". Каждый — своё.

* * *

Правду сказать? — Так я нынче без конвоя. Нет, это не то, что вы сразу подумали: Охрим одноглазый дома остался, позже догонит. А всякие... негоразды — очень даже предсказуемы. Но лжа мне заповедана.

О-хо-хо... э-хе-хе... Только правду, ничего, кроме правды... на прямой вопрос — прямой ответ.

— Изволь. Будет как с Городцом Радиловым. С Костромой. С Усть-Шексной. Взамен "Правды Русской" — "Правда Всеволжская". Кто захочет из-под власти моей уйти — пусть уходит. Кто захочет волей ко мне на новые земли — поможем. Кто не захочет волей... пойдёт неволей. Город, посады — снесу, перестрою. Про "белую избу" вы слышали. С печкой-теплушкой, с крышей черепичной, с полами да потолками дощатыми, с окнами стеклянными... Здесь будет тако же.

— А... а мы?! Люди-то как?!

На нетерпеливого молодого боярича зашикали, одёрнули.

— С людьми — как всегда. Помыты, подлечены, подучены. Обуты, одеты, накормлены. В работах проверены, на новые земли посажены. С наделом, скотом, инвентарём, семенами... Кто неженат — женится, у нас девок хватает. Будет жить-поживать да добра наживать.

— Да нахрена мне твои девки! У меня тута хоромы! Усадьба, анбары, земля, пристань! Я — боярин новгородский! Мои деды-прадеды тута сидели, когда таких как ты и в заводе не было!

Здоровенный, бородатый под глаза, богато одетый мужичина. Перстнями на пальцАх можно цветомузыку играть. "Хозяин жизни и окрестностей". И правда — зачем ему девки? У него и так, поди, гарем. Такого зарезать... пропотеть придётся. Да и могилку ему потом большую копать...

* * *

"Мы редко до конца понимаем, чего мы в действительности хотим".

Вот ещё один... непонятливый. Он более всего хочет жить. Но этого пока не понял.

* * *

— Твоё майно — твоя забота. Подымай задницу да дуй в Новогород. Здесь останешься — пойдёшь как все. У меня просто: с новосёла всё долой. Ни нитки, ни волосины. Топор в руки да на лесосеку. Там сразу видать: то ли ты сам по себе боярин, то ли так, от дедовой славы бубенец заливчатый.

Мужик на меня чуть через стол не кинулся. Аж шкворчит. Как сало на сковородке. Но посадник помешал, начал рукавами махать, гостей дорогих умирять-выпроваживать.

— Всё-всё, посидели и будя. Время позднее, завтра утро ясное встанет, а слова громкие поувянут. Доброй ночи, сладких снов, мягкой перинушки... утю-тюшеньки, баю-баюшки...

Гости дорогие зубами скрипят, мордами кривятся, злоба паром с ноздрей летит. Но Жирослава слушаются, выпроваживаются.

Закрыл дверь в трапезную, сел за стол. Глаз не поднимает, пальцем по столу водит. Из лужицы пролитой бражки мальву рисует.

— А со мной что?

Взор вскинул. И опять. Лепесточки вырисовывать. Может, ему красненького капнуть? Для реализма цветности.

— По душе я бы рад, кабы ты ко мне в службу пошёл. Посадник ты толковый. Вон сколь много доброго моложанам сделал. Одно то, что сумел ушкуйников да волынцев Подкидыша, князя Романа Мстиславича, в прошлом годе из города без большой крови вытолкнуть. Той зимой... ты ж ведь город спас. От ратей суждальских да государевых. Самому-то Господину Великому Новгороду куда как больнее досталося. За глупость да воровство их беспросветное. Люди здешние... я ж вижу, как они на меня злобятся. Загрызли бы. Но слова твоего слушаются.

Это всё — общественно-политическое. "Умение управлять людьми". Но есть у меня и личная причина говорить с Жирославом по-доброму.

— И ещё. Дело. Тогдашнее. С нурманом. Ты ведь мог... струсить. Перед тверским князем. Или полениться. Или иные выгоды себе сыскать. Выдать меня им головой. Или уже на самом поле как-то вывернуть... противу моей пользы.

Сидит, в стол смотрит, головой встряхивает. Жалеет, поди, что не помог тогда нурманам придавить сопляка. Тощего, плешивого, полуголого. А прирезали б меня и не было бы... последующих потрясений. Ни Государя Боголюбского — в Киеве, ни вокняжения Ропака — в Новгороде. И нынешнего выбора не было.

"Ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным" — международная мудрость.

Тогда, на "божьем поле", ты сделал "доброе дело" — судил по правде. А вот считать ли нынешнюю перемену судьбы "наказанием"... тебе решать.

— Проще: скажешь, князь Иван, прими в службу — приму не задумываясь. Только... тяжко тебе будет. С азов подниматься. Родовитость — у меня не в счёт. "Мёртвые — к мёртвым, живые — к живым". Предки славные... тихого им лежания. Годы прожитые, раны боевые — не в счёт. В счёт — ум, опыт, сила душевная. Знания да умения. Оно-то всё у тебя есть. Да ведь начинать-то надо с ничего, с земли. Вровень с мальчишками безусыми, безродными. Доказывать. Им всем. Делами своими. Не прошлыми, а вот, нынче, "здесь и сейчас". Такое иным — боязно, иным — зазорно. Учиться. Моим законам, моим порядкам. Молодым учиться легко — мозги-то ещё пустые. А тебе... трудом перебарывать придётся. Задницей пересиливать.

Чего взглядываешь недоверчиво? Так и будет. Молодой раз услышал — запомнил. А тебе придётся долбить и вдалбливать. В свою голову. Седатую уже.

— И ещё. Ты — добрый посадник. Да только привык жить по накатанному. "Что было, то и будет". Тут чуток подкрасил, там чуток подправил. Нынче ты слышал: Мологи не будет. Будет новый город. На том же месте, с тем же именем, но — другой. С другими людьми, с другими домами. Больше, чище, богаче, здоровее. Иной. Так — везде. В любом месте, на любой моей службе. Ты не мне — себе скажи: ты — потянешь? Чтобы не по колее катиться, а каждый день об новый ухаб биться и его с дороги убирать? Что скажешь?

Молчит, сопит. Удручённо.

Я жесток? — Нет. Жестоко было бы "поманить и бросить". Уговорить к себе в службу, а потом годами, изо дня в день, долбать служебным несоответствием. Этого не узнал, того не сделал... дурак дураковский.

Может, тебе стишок прочитать? Для яркости образности?

"Ах молодость — весёлые картинки.

Весь в ярких красках беззаботный путь.

Не успеваешь застегнуть ширинку -

Как тут же снова просят расстегнуть!

Ох старость — память рвётся паутинкой.

Всё в прошлом и былого не вернуть.

То забываешь застегнуть ширинку,

А то не успеваешь расстегнуть...".

Нет, не поймёт. Не только из-за отсутствия ширинки в здешних портках. Рано ему такие вирши слушать. Вот проживёт ещё лет двадцать — тогда и смысл воспримет. А пока только обидится.

— Лады. Торопить не буду. Утро вечера мудренее. Завтра ответишь. Неволить, ущемлять как-то... не стану. Решать тебе. Не тяни.

Опочивальню мне отвели в посадниковом тереме на втором поверхе. Вот туда местные и пришли меня убивать.

Идиот. Я.

Не ново. Охрим бы такого не допустил.

Терем сложен из толстенных брёвен. Потолок, как на Руси принято — из полубрёвен с земляной засыпкой. Окошечки — волоковые, в четыре ладони размером. Выход один, на гульбище. Ежели бы дверь заперли, да запалили — от нас и косточек не осталось.

Почему не запалили — понятно. Терем — посадника. А он — свой, власть привычная. За поджог, напомню, на Руси "вышка". А уж за своё майно... Тогда надо и его со всей служилой верхушкой убивать.

На войне, как и в жизни, побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто делает меньше ошибок.

Идиоты. Они.

Пошли толпой меня убивать.

Две комнаты. В дальней я с Куртом улеглись, в передней — Сухан с вестовым. Экипаж "Циклопа" вообще в город не входил, на пристани в домишке остался. У них там кое-какой ремонт назавтра намечается. Их и не трогали.

Я, конечно, приморился. И с дороги, и от "почестного пира". Но сплю мало — беломышесть моя спать не даёт. А уж когда Курт рядом шевельнулся да уши навострил...

Тёмно, факеншит. У божницы огонёк чуть теплится. Ночничок средней вонькости. Лежу-слушаю. Тихо. Померещилось? Не, слыхать — идёт кто-то. Несколько. Тяжёлые. Крадутся. Слонопотамы беременные.

Напомню: терем — деревянный. Дерево усыхает и начинает скрипеть. Избавиться от этого можно. Залить монтажной пеной... подбить клинья... металлические анкеры... перебрать пол... уложить фанеру... протянуть саморезами...

Проще: всего этого либо просто нет, либо дорого. Здесь не принято.

Понятно, что по гульбищу и прислуга бегать может. Но среди ночи, толпой... Во, железка звякнула. Придётся, Ванюша, вставать.

Пока кафтан с кольчужкой, да сапоги со вставкой, да плевательницу в рукав... Курт носом дверь в прихожую открыл. В полутьме видно: Сухан уже по-боевому. Стоит. С топорами своими у косяка дверного.

С другой стороны вестовой на лавке дрыхнет. Невинный сон младенца. Посапывает сладко. Умаялся парнишка. Ну и пусть спит. А то будить, вскочит спросонок, шуметь начнёт. Пользы от него в бою... А гости-то уже за дверью. Притихли. Переминаются там. Вздыхают. Промеж себя шепчутся.

Темновато, но глаза присмотрелись. Видно: ножик всунули и норовят крючок поднять.

Робята! Да кто ж так делает! Я ещё вовсе зелёным был, а в Рябиновки в поварне щеколду куда как быстрее и правильнее...

"Подготовленный человек сражается не потому, что хочет, а потому, что не может поступить по другому". — Мы подготовлены? По-иному не можем? — Бой.

Тут крючок отскочил, и они толпой, комом таким — внутрь. Первые — молча. А дальние там... с криком:

— А-А-А! Бей! Руби!

Нас пугают, себя воодушевляют. Сами в тёмном, морды бородатые, шапки мохнатые... только белые пятна лиц да мечи, вперёд выставленные, светлеют.

"Хорошо, что не негры попались".

Ну и я... по белым пятнам... и ниже... частым пук-пуком... в ком тёмный и орущий... как однорукая царевна-лягушка.

У той-то две руки: "Махнула левым рукавом — стало озеро, махнула правым — поплыли по озеру белы лебеди".

Махнул левым рукавом с "плевательницей"... нет, озеро — не "стало", озеро — потом натекло.

Мы нынче "плевательницы" полегче делаем, чем как я булгар на Аише встречал-приголубливал. Калибр поменьше, обойма половинная. Из-за растущей однородности металла стволы и ресиверы более тонкостенные.

Легче, удобнее. И я этим удобным — пук-пук-пук... Пульки семимиллиметровые чугунные... в вваливающийся и вопящий худоразличимый ком человеческих тел. С пятнами лиц и полосками мечей...

Они не ожидали.

Напомню: команда "ложись!" здесь бывает в опочивальне да на конюшне при порке. В бою лечь — стыд, позор. "Не упал" — основание для гордости.

У вятших навык отсутствует напрочь. Они — гордятся. "Ура! Мы ломим!".

Первых от пуль отбрасывает назад, они падают, орут, визжат... В дверном проёме — куча мала. Потом топот по гульбищу. Задние убегают.

— Курт! Взять!

Здоровенная тёмная мохнатая туша с места под верхнюю притолоку — прыг.

По-футбольному — нулёвка. Верхняя средняя. И там завизжало, загремело, затопало. Когти невтяжные, на бегу, по настилу, молотит как... как табун испуганный. А с той стороны из-за стены мах мечом. Вслед моему волку. В дверной проём видать. Вроде, не достал. Затаился гадёныш.

Сухан — не волк и уже не зомби. Ему командовать — нужды нет. Человек — может сам решать кого убивать. Мах мечом шёл сверху вниз. Мах топором — сверху наискосок.

— А-а-а!

Попал. И сразу броском туда. За дверь, на гульбище. Звякнуло. И крик сразу прервался. И ещё парный звяк. Странно, Сухану одного удара хватает. Или там ещё кто был?

Вернулся в опочивальню, лампадку раздул.

Ты смотри! А они ещё шевелятся. Жить хотят. Зря.

Пульки тратить — они денег стоят. Достал "огрызки" свои.

Моя ошибка. Нужно было достреливать. Но я... сэкономил. Решил, что осталась чисто "финальная приборка". А дорезать удобнее клинками.

Пятеро. Впереди оказался тот здоровяк, который на меня на пиру чуть не бросился.

Крепок. Я как чувствовал: "такого убивать — пропотеешь". На ноги поднялся, меч не выпустил. Судя по тому как руки держит, я ему в живот попал. Ходячий мертвец: после таких ран при здешней медицине — три дня до кладбища максимум. А то можно и быстротечную гангрену за несколько часов устроить. Но пока... вооружён и очень опасен.

Ну них...! Как же так?! Как я просмотрел?!

На лавке справа — мой вестовой. Лицом к стене. С мечом в спине.

Когда я начал стрелять — началась свалка. Одного из бояр кто-то толкнул. Тот полетел носом вперёд, инстинктивно выставив меч в руке. И убил парнишку. Насквозь пробил. Потом поймал от меня пульку. В позвоночник. Ишь как его на полу возле лавки выгибает. А меч так в моём и остался.

Факеншит! Загляделся.

Здоровяк, держась левой за брюхо, правой сделал выпад. Какой-то он... не по чину шустрый. В смысле: не по ранению. Привычно перехватываю его клинок своим правым, отвожу в сторону, ещё правее. Сам шагаю ему навстречу, уходя влево. Меч скрежещет по "усам" "огрызка". Хороший у него меч, длинный. Похож на полуторник немецкий. Темновато — клейма не разглядеть. Зарежу придурка — погляжу.

Пропускаю провалившуюся вслед за мечом тушу мимо себя, привычно бью левым укол в его спину...

"Привычно" — потому что эти связки нарабатывались годами, часть моих постоянных тренировок. Как и положено остриё пробило шубу. И — скрежетнуло по металлу!

Факеншит! Не сработало!

Итить-едрить-бронировать! Да что же у него там?!

По кольчуге мой "огрызок" так не идёт: сведённое в гранёное жало остриё попадает в колечки и рвёт их. Что-то пластинчатое. Ламиляр? Импортный или отечественный? Византия или Гомель? Зарежу придурка — погляжу.

Мать! По сторонам смотри! А то не ты с этого кабана, а с тебя самого доспех снимут. Да будут гадать-судачить: много ль за него плачено.

От моего неудавшегося укола, превратившегося в сильный толчок в спину, здоровяк проскочил мимо меня и врубился плечом в притолоку у двери в опочивальню. Но ориентации не утратил и сразу же развернулся ко мне лицом. И — мечом. А спиной — к стене.