На лице Лода я различила недоверие, облегчение и другие чувства, самые разные, трудно определимые.
Тихо отступив от двери, снова пошла вперёд.
Нет, Лу. Ты был неправ. Сердце у Лода есть — просто ты, наверное, не видел тех моментов, когда он снимает свою безупречную маску и даёт этому сердцу волю. Я и то почти не видела.
До этого момента.
У каждого своя броня, которой он защищается от жестокого мира. У Фрайна и Фаника — улыбка, искренняя и светлая, а у Лода... бессердечная. Ведь чувства — слабость, и, обнажая их, ты всегда подставляешь себя под удар. Показываешь свою уязвимость. И можно ли тогда винить того, кто прячет эту уязвимость от окружающих?
Куда хуже приходится тому, кто прячет её от самого себя.
В очередной комнате, незнакомой мне — должно быть, она располагалась в башне Повелителя, где я пока не бывала, — Лод стоял на одном колене, как присягающий рыцарь, и, как рыцарь, прижимал ладонь Морти к своим губам. Взгляд, которым он смотрел на принцессу снизу вверх, сиял таким чистым, незамутнённым счастьем, которое я видела в глазах колдуна только раз.
В день, когда мы впервые сыграли в шахматы.
Этот взгляд тоже вызвал у меня почти физическую боль, только совершенно иного рода. За которую я себя почти ненавидела.
— Но я никогда не буду твоей женой, — кажется, Морти дрожала: бледная, растерянная, такая, какой я ни разу не видела её наяву. — Никогда не рожу тебе детей. Ты действительно...
— Мне нет дела до всего этого.
— Но когда я стану женой Лу...
— Я никогда тебя не оставлю. Я всегда буду любить тебя, и тебя одну. Клянусь.
Он говорил это так горячо, так твёрдо, так искренне, что я, сглотнув, отвернулась. И, стоя во тьме между книжными полками, пыталась понять, зачем иллюранди показал мне это.
Вернее, нет. Я понимала. Только принять это было нелегко.
Оставалось всего две двери, справа и слева, и ещё одна, в конце коридора: теперь я наконец видела этот конец. Должно быть, там я проснусь...
Ну да, пора бы.
Я медленно побрела к той арке, что звала с правой стены.
Наверное, Лоду действительно есть до меня дело. Но если он видит во мне тень маленькой девочки, которая так наивно, так по-детски была в него влюблена... мне никогда не тягаться с Морти, в которой он видит совсем другое.
В эту дверь, предпоследнюю, я заглянула уже как-то вяло. Без надежды на что-либо. И комната оказалась той же самой, что в предыдущем видении: тёмно-фиолетовые тона, изящная мебель с гнутыми ножками, широкая кровать с бархатным балдахином. Должно быть, спальня принцесса.
Морти сидела на постели, спиной ко мне. Лод вошёл спустя пару мгновений — совсем такой, каким его привыкла видеть я. Должно быть, это экскурс в событие, которое произошло незадолго до того, как я пришла в Риджию... а, может, и после.
Колдун аккуратно прикрыл за собой дверь, но на щелчок замка принцесса не обернулась. Никак не отреагировала. А Лод зачем-то застыл на пару мгновений, прежде чем приблизиться; лицо его было спокойным, однако в поведении сквозила странная неуверенность.
Морти не обернулась, даже когда колдун присел на край кровати за её спиной.
— Прости, — мягко произнёс Лод, касаясь её плеча кончиками пальцев. — Прости меня. Я...
Принцесса наконец ожила. Сделав то, чего я никак не ожидала.
Отпрянув от его руки, словно от раскалённого железа.
— Не трогай меня, — тихо, через силу выдавила она, прежде чем наконец повернуть голову.
Её лицо — с мокрыми щеками и красной паутинкой в заплаканных глазах — оказалось для меня ещё одной неожиданностью.
Лод ничего не ответил. И ладонь его так и застыла в воздухе, словно готовясь вычертить руну.
Но по тому, насколько закрытым сделался его взгляд, я поняла: только что ему сделали очень, очень больно.
— Морти...
— Как ты мог? — голос принцессы был негромким, чуточку сиплым. Видимо, плакала она долго. — Я просила тебя. Я умоляла тебя. А ты предпочёл моей просьбе свою жажду крови. Снова.
— Артэйз не только нарушил закон, но и перешёл все мыслимые грани. Ты считаешь, я мог поступить иначе? — вопрос Лода прозвучал вежливым уточнением. — Я в своё время пощадил Сумэйла. Одни боги знают, что мне хотелось с ним сделать, однако я пощадил его. Вняв твоей просьбе.
— Сделать с ним то, что ты сделал — это ты называешь пощадой?!
— Да. По моему мнению, Мэй заслужил как минимум испытать на своей шкуре всё, что проделал с той девочкой. Но Артэйза я должен был наказать, и наказать жестоко, чтобы больше никто не осмелился повторить то, что сделал он. И если б я пошёл у тебя на поводу, это послужило бы другим знаком, что они всегда смогут уйти безнаказанными. Ведь Первый Советник тает, если его хорошенько попросит его любимая принцесса, а принцесса такая добрая, такая...
— Ты убил брата моего будущего мужа. Мальчишку, который рос на наших глазах, на твоих глазах! На его душе не было столько грехов, чтобы... он не заслужил смерть!
Казнь. Казнь Артэйза. Вот, что я вижу — то, что было после неё. То, что делал Лод, когда оставил меня в башне и пошёл к Морти.
Сказав мне 'она поймёт'.
— И кто будет следующим, Лод? Скажи мне. Скажи! Если я вдруг обижу твою живую куклу, меня ты тоже 'накажешь'?
Колдун вздрогнул так, точно принцесса его ударила. И, кажется, Морти поняла, что перегнула палку: замолчала и замерла, тяжело дыша.
Но было поздно.
— Значит, ты можешь допустить мысль об этом? Спустя все эти годы?
Странно, но в его голосе вдруг зазвучала горькая, бесконечно горькая ирония. Словно в глубине души он презрительно хохотал — над собой. А принцесса молчала, явно не находя ответа.
Впрочем, она уже ответила.
Ещё до того, как колдун задал вопрос.
— Ты права. Конечно, я должен был простить Артэйза. В конце концов, он же... как ты там сказала... мальчишка. Несмышленый и глупенький. Всего-то двадцать годков отроду. В таком возрасте никто не ведает, что творит. Ещё и брат твоего прекрасного Лу. И как я посмел его не пощадить? Он ведь хотел убить всего-навсего... как ты выразилась... ах, да, мою живую куклу. Не меня же, не кого-то из дроу. Действительно. Мелочь, да и только. — Лод говорил медленно, задумчиво, с издевательской рассудительностью. — А, может, в этом всё и дело? В Сноуи? Может, после всего, что она говорила в бреду, ты была бы рада, если б она всё же умерла? А тут такой чудесный...
— Нет, — выдохнула Морти, резко повернувшись к нему. — Боги, нет! Ты знаешь, что мне нравится эта девочка, ты знаешь, кого она мне напоминает!
— Но она — не Лита. И не слишком-то на неё похожа, откровенно говоря. Цвет волос и пара привычек не в счёт. Так с чего тебе питать к ней добрые чувства? Особенно сейчас?
— Для вас с Альей, может, и не похожа. А я имею право на свои милые иллюзии.
Наверное, с минуту они просто смотрели друг на друга. Молча, глаза в глаза. И ни один не решался ничего говорить.
Видимо, боясь породить лишнюю трещину в том, чему они и так нанесли основательный удар — всем, что сказали и сделали до того.
Первой не выдержала принцесса, обняв колдуна. Крепко, прильнув всем телом.
— Мои просьбы... я делала это не ради себя, Лод. И не ради Лу. Я делала это ради тебя. И я думала, ты поймёшь. — Она говорила глухо и тихо, почти ему на ухо, но я почему-то отчётливо слышала каждое слово. Видимо, ещё одна условность сна. — Просто... я боюсь за тебя. Боюсь, во что ты можешь превратиться, если продолжишь идти по той же дороге.
Лод ответил не сразу. И обнял в ответ тоже не сразу.
Но всё-таки обнял — и ответил.
— Я понимаю. Можешь не беспокоиться, — когда он заговорил, в голос его вернулась прежняя мягкость. — Я никогда не стану таким, как Ильхт.
— Я должна больше верить тебе. — Морти опустила голову, уткнувшись лицом ему в шею, словно желая спрятаться от собственного стыда. — Скажи... это очень странно, что я так и не могу до конца сделать это — поверить? И боюсь тебя, хотя ты всегда был так добр ко мне? Ко всем, кто тебе дорог?
— Наверное, на твоём месте я бы сам себя боялся, — в словах Лода сквозила печаль. — Но я скорее умру, чем причиню тебе вред.
— Знаю. Знаю. Прости.
Дальше они просто сидели, обнявшись. Пока я пыталась осмыслить всё, что услышала.
Они молчали так долго, что я уже отступила от двери, когда Морти вдруг вскинула голову.
— И что ты собираешься делать с ней дальше? — она смотрела в пустоту за спиной колдуна. — Теперь, когда знаешь, что она чувствует?
Мне не требовалось слышать имя, чтобы понять, о ком речь.
И я замерла, где стояла.
— Ей некуда идти. У неё нет никого, кроме меня. А её боль в любой момент может поглотить её с головой. — Лод говорил без нежности, без намёка на особенные чувства. Просто излагая положение вещей. — Отдалять её от себя — всё равно, что убить её.
— Это верно, — Морти задумчиво кивнула. — И никто из нас не хочет повторения прошлой истории.
Я ждала, что он скажет 'да'. Подтвердит, что подыгрывает мне из жалости. Так же, как когда-то подыгрывал маленькой девочке, которая была ему небезразлична.
Но он ничего не сказал.
И его молчание само по себе сказало о многом.
Принцесса сощурила глаза. Лицо её вдруг сделалось непроницаемым.
— Ты ведь привязался к ней. Куда больше, чем к предыдущей. — Из голоса дроу тоже исчезли намёки на любые чувства. — Твоя любимая кукла, так похожая на тебя самого... и вот уж кто ни капельки тебя не боится.
А Лод всё молчал.
И я уже вновь хотела уходить, когда он всё-таки разомкнул губы.
— Насчёт неё тоже можешь не беспокоиться, — произнёс колдун. Негромко и очень, очень ровно. — Я клялся, что ты всегда будешь моей единственной.
Морти не откликнулась. Лишь прикрыла глаза со странной обречённостью, и губы её судорожно дрогнули.
Но когда Лод, отстранившись, заглянул ей в лицо, встретила его взгляд спокойно.
— Ты ведь веришь мне? Хотя бы в этом?
Морти, слегка улыбнувшись, взяла его лицо в свои ладони.
— Мой милый, верный, честный Лод, — и едва заметно качнула головой. — Я знаю, что ты никогда не унижался и никогда не унизишься до того, чтобы мне лгать.
Потом оба растворились во тьме. Оставив меня в ней же. Наедине с моими мыслями, в которых, откровенно говоря, царил полный бардак.
Я даже не пыталась в них разобраться. Не сейчас, по крайней мере.
Поэтому просто подошла к последней двери.
И вернулась туда же, откуда пришла.
В лаборатории было неожиданно темно: горела лишь одна свеча, на столе, за которым сидел Лод, тихо царапая что-то пером на пергаменте. А я каким-то образом отчётливо различала всё, что тонуло в тенях и сонном мраке вокруг колдуна. Наверное, снова уступка сна.
Так что прекрасно видела себя, свернувшуюся калачиком на постели у давно потухшего камина. И на сей раз это точно была я.
Я спала в одежде. Уже давно. В бриджах и рубашке, по крайней мере: снимала только чулки. И, как и ожидалось, предосторожность не была напрасной — другая-я лежала без одеяла. Оно неведомым образом безнадёжно сползло с меня, собравшись огромным комом ближе к полуголым ногам, которые моя копия поджала под себя. Видимо, замёрзла.
Впрочем, когда ком подозрительно вздрогнул, точно под ним кто-то ворочался, я догадалась о причинах, почему одеяло от меня убежало.
Так, значит, Бульдог не целую ночь коротает на моей подушке...
Как раз в этот момент Лод, отложив перо, откинулся на спинку кресла. Лениво потянулся, вскинув руки вверх. Оглянулся.
И, нахмурившись, встал, чтобы подойти ко мне.
Опустившись на колени рядом с постелью, колдун осторожно, но без особых церемоний вытряхнул из одеяла Бульдога. Укрыл меня — я даже не заворочалась, не то что не проснулась: всегда спала крепко.
Потом посмотрел на пса, обиженно сидевшего у меня в ногах.
— Нет, приятель, так дело не пойдёт, — сурово прошептал Лод, погрозив Бульдогу пальцем. — Завтра же отправляешься, откуда пришёл. Тем более паппей уже давно не проблема.
Тот пренебрежительно фыркнул и лёг, где сидел, демонстративно повернувшись к колдуну хвостом — но Лод уже смотрел на меня. Долгим взглядом, который трудно было понять.
Потом, склонившись ближе, Лод протянул руку к моему лицу. Убрал ото рта длинную тёмную прядь, которую я закусила во сне. На секунду задержал пальцы у щеки, словно желая коснуться.
И, не коснувшись, отвёл ладонь.
Простые, ничего не значащие движения... так почему в них столько напряжения? Откуда это ощущение, что каждое — через себя?
— Сноуи, Сноуи...
Колдун качнул головой; слова он выдохнул так тихо, что их можно было принять за шёпот ветра. Или голос листьев — не сухих, шуршащих громко и беспардонно, а живых, рождающих деликатный шёлковый шелест.
И улыбнулся.
С той же горькой иронией, в которой так хорошо читалось его презрение к себе.
Мрак поглотил его в тот миг, когда он поднялся с колен. Я осталась одна перед выходом в настоящее, гостеприимно приоткрывшим дверь мне навстречу.
Долго стояла на месте, не решаясь шагнуть туда. Даже думать ни о чём не решаясь.
— Как я могу знать, что всё это правда? — спросила я потом, обращаясь к черноте вокруг. — А если ты показал мне то, что я хотела бы увидеть? Просто потому, что Лод тебя попросил?
В ответ чернота рассмеялась — голосом Акке.
— Ты неисправима, — иллюранди не показался, но голос его зазвучал так близко, будто он стоял рядом. Наверняка всё это время незримо шёл за мной по пятам. — Но даже если б я делал это, потому что он попросил... хотя ты, будем честны, решаешься на бунт только во снах... разве это уже не значит, что ему не всё равно, что ты о нём думаешь?
Я помолчала.
Затем, взявшись за край двери, приоткрыла её шире. Даже не глядя, что за ней, скользнула внутрь; в следующий миг уже смотрела в потолок лаборатории. Лёжа.
Наконец-то наяву.
Я села в постели с отчётливым чувством дежавю. Посмотрела на Лода, который устроился за столом, будто перекочевав туда из последнего видения.
Моё пробуждение от него не укрылось.
— Привет, — колдун оглянулся на меня, рассеянно и приветливо. В одной руке перо с чернильным кончиком, другая придерживает лист пергамента. — Ты как раз вовремя. В вашем языке есть другие слова, которые означали бы 'блаженство'?
Я смотрела на колдуна, в кои-то веки чувствуя, что плохо соображаю. Голова шла кругом, и виной тому явно было не только недавнее пробуждение.
— Привет, — я отвечала скорее машинально. — Синонимы 'блаженства'... счастье, эйфория, наслаждение... нирвана, может быть...
— Нирвана? — Лод, прикусив кончик пера, кивнул. — Спасибо.
Не сказав больше ни слова, принялся черкать что-то на пергаменте. А я не стала спрашивать, к чему вопрос. Откровенно говоря, он даже странным мне не показался: было просто не до того. Мысли медленно, но верно успокаивались, словно речная муть, оседающая на дно... и я всё отчётливее понимала, что хочу сделать.
Хотя, пожалуй, я не просто хотела: я должна была это сделать.
— Смотрю, ты занят, — проговорила я. — Не против, если я позавтракаю одна? Не хочу тебе мешать.
