Опекун для дракона

Моя душа полностью и безвозвратно погрузилась в пучину уныния. И как я ему все это объясню? О, Великий Вересхей... Что за несносный ребенок, с ним я все чаще и чаще начинаю чувствовать себя глупой.

— Зло, эт зло, малец, — хмыкнул Кастиен, не став заворачиваться с определениями. — Глава в дурном здравии эт зло, причем великое, непобедимое и мстительное, пустой погреб в разгаре пира — зло. Куда не глянь — везде оно. А Повелители никакие не духи, они скорее как... ну, положим у вас, драген ис, есть Матерь, вот и Повелители с ней одного поля ягоды.

— А-а-а, — облегченно вздохнул Амару, видно "Матерь" ему была знакома. — А я-то думал, что они духи. Ну, когда Элис постоянно шептала имя этого, Вересхея, я решил, что она просила помощи у Духа леса. Я еще так удивился, думал, что откуда она знает его имя?

— Духа леса? — я не поверила своим ушам. В голове сразу стали всплывать строки из старинных книг, которые я читала в детстве, почти мгновенно сменившись оскаленной мордой одержимого снежного барса. — Но мы же встретили духа леса! Того барса!

— Неее, — сразу замотал головой ребенок и стал показывать мне что-то на пальцах. — Это был — во, — он обвел руками полукруг над своей головой. — А Дух леса — это все что вокруг. Даже сейчас мы им дышим, он постоянно рядом, и мама говорила, что он может уберечь от беды, показать правильный путь, а если ты ему не понравишься, то завести в непроходимый лес или же сгубить. Той кисы он просто коснулся, чтобы... — он нахмурился, видимо подбирая нужные слова, — стать через нее живым: видеть глазами, слышать ушами, чувствовать, как мы. Это как я бы сейчас поменял свою форму и взлетел в небо. И Духов много. У каждого места есть свой защитник. У гор — Духи гор, у рек — Духи рек... только небо не имеет своего Духа... хотя, мама говорила, что небо всегда защищали драконы...

Мальчишка неожиданно замялся и замолчал, похоже, он сам мало верил в то, что говорил. Да... даже мне трудно представить у неба защитников, не то что Амару, который никогда и не видел своих соплеменников.

Я посмотрела наверх, на небесную синь воздушного океана. Его невесомые корабли — облака, бороздили тысячелетиями эти просторы, все не в силах найти свою тихую гавань, птицы, как рыбы плескались в его бескрайних воздушных водах, ветер — его переменчивое течение: стремительное и тихое, холодное и теплое, злое и ласковое. Мне на миг представилось, как величественный дракон взмахнул своими громадными крыльями, оттолкнулся от земли и стремительно взлетел в небо, издав победный громоподобный рев. Поблескивающая на солнце чешуя засверкала, словно переливающийся гранями драгоценный камень, заставив меня охнуть от восхищения, казалось, что еще миг и венценосная костяная корона засияет как ослепительный луч света, а широкие крылья будет разрезать не воздух, а время и миры. От него так и веяло величием — Владыка неба вернулся в свою родную стихию, поражая воображение гибкостью и плавностью движений, он не летел, а словно плыл по небесной лазури...

Оторвавшись от постыдных грез, которое нарисовало мое воображение, я вновь взглянула на ушедшего в себя драконыша. Амару поджав и обхватив руками ноги, печально смотрел на догорающий костер, о чем-то сильно задумавшись; между белесыми бровями у него пролегла хмурая складка, он нахохлился — чисто маленький воробушек, такой серьезный и одновременно беззащитный...

О чем он так усердно думал? О том, увидит ли он когда-нибудь драконов? Сможет заново обрести семью, примут ли его люди или же наигравшись, оттолкнут, как ненужную зверюшку? Я не знаю, но одно я сегодня поняла точно — чтобы не случилось, как бы ни повернулась ко мне судьба, я его никогда не брошу. И пускай Расхей навеки проклянет мою душу, а родные отвернутся — я выбрала свою стезю, чтобы однажды самой увидеть, как Амару, не боясь за жизнь, расправит свои перламутровые крылья и взлетит в небо. Доказав себе и всему миру, что Духи неба все же существуют...

*Откуп — побор, штраф за убийство свободного человека в пользу его семьи. Платился в зависимости от пола, возраста и достатка семьи, лишившегося своего члена. Если убивали единственного кормильца, то этот побор платился Верховному королю и тот определял вдове и детям пожизненную пенсию, называвшемуся в народе — кормлением. (автор не рекомендует путать эти понятия с древнеруск. терминами "кормление", "откуп" и "вира")

Глава 7

Граница Королевства Талкнии. 30 верст от Южной заставы Данстейна — Илген-Диль.

Погода была под стать душевному самочувствию Сансара: мрачная, холодная, словно застывшая в ожидании дождя и давящая своей гнетущей атмосферой не хуже надгробной плиты. Тяжелые свинцовые тучи заволокли небо вплоть до горизонта, бледный хребет Заступных гор стало не видно — его сокрыл пеленой дождь, словно в издевку показывая караху[1], что и на сей раз северное королевство будет им не по зубам. Холодный ветер угрожающе завывал в широком поле и гнул одинокие тонкие стволы берез, срывая с них листву и отправляя в пасмурное небо; вдалеке были хорошо слышны громогласные перекаты грома, видны яркие вспышки молний, пронизывающие небеса каждые несколько секунд — природа явна была против их замысла.

Войско Талкнии встало на границе своих владений, готовясь провести последние ритуалы перед решительным наступлением: воспеть Хвалу Единому Властителю и принести жертвы, чтобы тот защитил их в предстоящем бою и даровал воинству удачу, которое вновь огнем и мечом понесет его веру в страну неверующих. Это были обычные приготовления перед большим походом — ничего нового, но для карателя сегодня все было иначе.

Ожидание бури тяготило Сансара, заставляло чувствовать непонятную тревогу в преддверии чего-то ужасного и неотвратимого: ему хотелось убежать, поддаться природным инстинктам и спрятаться от всего в палатке, только лишь бы ничего не видеть и не слышать. Но Сансар знал, что даже если небеса разверзнутся проливным дождем прямо над ним, он не шелохнется, ведь желания обычного человека ничтожны перед обязанностями и клятвами воина. А все из-за одной девчонки...

— Апа! Апа! — надрываясь, кричала молодая девушка, бесполезно пытаясь дозваться до своего отца. Ее вели под руки воины, она недоумевающее всматривалась в лица окружающих, видно не веря в происходящее, ноги у нее заплетались, простенькое белое платье цеплялось за высокую траву. — Апа! Си шахме зин кё! Апа!

(Папа! Что происходит! Папа!)

Ее тщательно подготовили к касашину[2]: на чистом смуглом личике сурьмой нарисовали знаки Властителя, широко распахнутые, слегка раскосые фиалковые глаза густо обвели черной краской, а волнистые серебристые волосы, на которых держался лавровый венок, распустили. Свободное льняное платье скрывал тонкий стан девушки, она была босиком — ее волокли к приготовленному алтарю, и босые пятки девушки жалила колючая трава. Она крутила по сторонам головой, испуганно всматривалась в беспристрастные лица воинов, стоящих возле алтаря в несколько десятков рядов; ее лицо раскраснелось, будущая жертва впилась ногтями в свои ладони, да так, что тоненькой струйкой сочилась кровь и, словно читая молитвы, звала на помощь своего отца.

Но ее родитель, которого так неистово просила о помощи девушка, стоял впереди, спиной к алтарю, и гордо, беспристрастно смотрел на приближающуюся грозу. О чем были мысли варлага[3], который отправлял свою родную кровь на пир Властителю, Сансар даже не хотел и представлять, но его желание победы ощутил сполна: в отчаянном крике до хрипоты его дочери, в немом вопросе, застывшем на ее красивом личике: "За что?". Мужчине так и хотелось ответить, что за страну, за победу, за Пророка[4]... но слова застыли на губах, не в силах вырваться наружу. Нет, Сансар никогда не любил смотреть на касашин, особенно когда в жертву приносили его знакомых. Ему нравилась дочка варлага — в меру милая, приветливая, любящая собирать цветы, плести венки и тонким звонким голоском петь баллады, когда она думала, что ее никто не слышит — юная девчонка, за которой он издалека присматривал по приказу ее отца. Вот только не знал, что следил лишь для того, чтобы ее принесли в жертву Властелину ради победы.

Конвоиры с силой швырнули девушку на алтарь — широкий плоский камень, — и она, дрожа всем телом, с трудом приподнялась на локте. Серебряные волосы упали ей на лицо, но девушка даже не пытаясь их как-то поправить, сквозь белесую пелену смотрела на своих палачей, беззвучно моля о пощаде.

Варлаг медленно повернулся, и, даже не взглянув на дочь, принял из рук одного из жрецов[5] ритуальный кинжал с расписной рукоятью из драконьей кости. Те же воины, что сопровождали девушку, резко схватили её, приподняли над алтарем и, крепко держа по рукам и ногам — уложили на спину, как того требует обряд. Она пронзительно закричала, но ее крик почти сразу утонул в новом громогласном раскате грома. Жертва стала дергаться в попытке вырваться, она из последних сил боролась за свою жизнь, поняв, что не получит снисхождения, но ее держали крепко. Лавровый венок упал с ее волос и покатился с пригорка, на котором стоял алтарь, прямо к Сансару, замерев почти у его ног. Карах взглянул на ритуальный убор и с болью посмотрел на невинную жертву — она билась в истерике, никак не желая смерено принять уготованную ей судьбу. Но крики продолжались всего пару мгновений — один из посвященных Единого Властителя, протянув руку к мешочку, видящему на поясе, зачерпнул оттуда порошок и плавным движением руки развеял его над алтарем. Девушка дернулась пару раз, вскрикнула, но через несколько мгновений обмякла, тяжело и прерывисто задышав. Ее глаза закатились и затрепетали ресницы, словно она видела нехороший сон, но тело оставалось неподвижно.

— Лиме-с, — шепнул на ухо варлагу второй жрец, дождавшись, когда жертва перестанет дергаться. (Все готово).

— Ри змена, — сухо произнес мужчина, крепче сжав рукоять кинжала, и, не колеблясь и секунды, занес его над своей дочерью. (Да будет так). Лезвие сверкнуло в свете озарившей небо молнии и через мгновение вонзилось в сердце девушки. Белое платье стало стремительно окрашиваться на месте удара в красный цвет, а жертва, испустив последний протяжный вздох, полностью обмякла на камне, потухшим взглядом став смотреть на темное небо. Алтарь Властителя окропился темной насыщенной кровью...

Сансар почувствовал боль в ладони и с удивлением обнаружил, что невольно сжал лавровый венок с такой силой, что податливая лоза впилась в его руку. Как только карах разжал онемевшие пальцы, опавшие душистые темно-зеленые листья сразу подхватил внезапный порыв ветра, унеся их в хмурое небо. Мужчине почему-то в тот момент показалось, что это был какой-то знак от самого Единого Властителя, который, к сожалению, он сам не мог расшифровать.

С неприятным булькающим звуком выдернув ритуальный кинжал из тела дочери и перерезав ей горло, варлаг запел заунывную молитву восхваления Единому Властителю. Его песнь подхватили жрецы, достав из одежд кубок из черненого серебра и наполнив сосуд до краев жертвенной кровью, окропили ею деревянного идола бога.

Заморосил дождь, почти неощутимыми каплями осыпая место касашина, и стало казаться, что дочь варланга вновь ожила, но уже в ином виде: она плакала слезами неба, громогласные перекаты грома стали ее голосом, а порывистый холодный ветер — руками. Погода портилась с каждым мгновением, становилась злее и недружелюбнее — к ним неутомимо приближалась буря.

— Сансар, — глухо произнес варлаг, закончив свою молитву. Он повернулся к стоящему в первом ряду войска караху и подозвал его к себе, тем самым отметив того, кто будет первым получать благословение Единого Властителя.

Несмотря на твердость и непоколебимость, которые проявил варлаг в ходе ритуала, поднявшись к алтарю Сансар с неким удивлением заметил, что для главы талкнийской армии касашин прошел не так легко, как казалось издалека. Взгляд мужчины потух, под глазами залегли глубокие тени, а на лице появились морщины, которых не было раньше — он внезапно стал выглядеть на десяток лет старше.

Воин опустился на колени перед варлагом и, вытащив из ножен свои парные клинки, вытянул их перед собой, показывая свое почтение и радость оказанной чести. Хотя в душе Сансара было скорее смирение с неизбежным — он знал, что первым получить благословение Единого Властителя суждено будет ему, но не думал, что наблюдать за касашином будет так нелегко. Варлаг взял из рук, подошедших к ним посвященных уже вновь наполненный кровью кубок и опрокинул его на Сансара. Короткие серебристые волосы караха потемнели, обретя красноватый оттенок, также священная кровь пролилась на клинки и впиталась в одежду. Мужчина в это время немигающее смотрел на землю и пытался думать о предстоящей миссии в страну неверных.

В воздухе витали запахи сырой земли, травы и железа, который не смог унести с собой холодный ветер. Дождь гулко барабанил по забытому кем-то чугунному котелку, прикасался холодными каплями к ледяной коже мертвой девушки, оставленной по обычаю на месте касашина. Обряд давно прошел, и воины спрятались от дождя под навесами, обсуждая предстоящий поход и собирая вещи, — люди занимались привычными делами, давно выкинув из головы произошедшие события. Только варлаг и Посвященные должны были закончить ритуал — они молились за упокой души девушки в палатке главы похода, жгли полынь и вкушали медовые лепешки.

Сансар подошел к алтарю, смахнул со своего лица мокрые пряди в багряных подтеках, глубоко вздохнул, и внимательно вгляделся в мертвое тело девушки. Бурое от крови одеяние жертвы полностью намокло, облепив худенькое тельце, а сама она невидяще смотрела на тяжелые тучи. Пухлые синеватые губы были приоткрыты, и изо рта струйкой стекала дождевая вода. Мужчина решительно провел по холодной щеке своей ладонью, положил на залитый кровью алтарь помятый лавровый венок и неуверенно, на прощанье, улыбнулся. Ее взгляд ему уже не удастся забыть никогда...

[1] каратель (с талкн. карах) — элитный разведчик-диверсант Талкнии. Подчиняется непосредственно воеводе (варлагу) и Пророку. По доли службы должен иметь магические способности, поэтому в них берут только магов, в отличие от других воинов талкнийской армии.

[2] касашин — с талкнийск. человеческое жертвоприношение.

[3] варлаг — с талкнийск. воевода — глава армии Талкнии. Подчиняется Пророку. Избирается (как и почти вся армия, кроме карателей) из не магического населения и "представляет" интересы армии. В мирное время защищает интересы населения, как еще и 4 представителя из не магического народа в ложе Посвященных. Создают иллюзию справедливости, защиту свободы и интересов не магического населения.

[4] пророк — глава культа поклонения Единому Властителю, который от его имени управляет миром (пока только Талкнией) и должен нести его веру в заблудшие страны. Нынешний Пророк Аветис — имя перев. с талкн.: "благосвет и священное знание", — правит страной больше двух сотен лет, считаясь по праву старейшим долгожителем среди людей. Про него известно мало, ибо он редко радует даже ложе Посвященных визитами, предпочитая уединение. Но власть Аветиса безгранична, а кара — немедлена и беспощадна.