Неправ будет тот, кто станет рассказывать, будто смерть командира ускорила развязку. Когда он упал, немногие это заметили, полностью поглощённые борьбой за собственную жизнь. Загнанный в угол, Демарат не мог управлять своими людьми, или хотя бы воодушевить их.

Некоторые пытались сдаться, но Офелл приказал пленных не брать. Увидев это, люди Демарата стали драться с остервенением обречённых, у которых лишь одна мысль в голове — явиться к Харону в хорошей компании врагов.

Телеф разыскал Красного, когда тот уже вытер от крови свой меч, и люди его дорезали последних врагов. Офелл прикидывал, как разбирать грандиозную свалку из сцепленных, разбитых и полузатонувших судов, дабы выйти в море на уцелевших и оказать помощь Пердикке.

Слова Гегесиппа, высказанные его посланником, Красного ничуть не удивили.

— Я ожидал чего-то в таком духе. Законник изменил бы сам себе, если бы не измыслил какую-нибудь хитрость.

Красный прекрасно знал местность и потому замысел Птолемея развернулся перед ним, как свиток с подробным описанием всех деталей.

— Мы ведь протащим корабли в Каликадн? — поинтересовался он у Промаха, который, как и его близнец, прибыл на "Ликоктон" дабы выяснить, какие будут дальнейшие приказания.

— Мелко, но думаю, многие пройдут, — предположил Правый.

— Не ссы, прорвёмся, — беспечно заявил Левый.

Лицо его, перепачканное чужой кровью, выглядело так, словно с него содрали кожу. Учитывая, что Паламед непрерывно улыбался — жуткое зрелище.

— Ну, тогда пошли. Интересно, кто нас там ожидает. Если тот, о ком я думаю — обрадуется, поди.

— Уж наверняка, — хищно оскалился Паламед.

Жадный нервничал. Не находил себе места, мерял шагами палубу своей триеры, заложив руки за спину. И время от времени посматривал на своего канатного мастера, калострофа. Этот, прежде далеко не самый важный человек в команде, теперь накрепко приковал к себе внимание вождя. Он скромно стоял в толпе рядовых пиратов, держа в руках топор. Алифоры следили за брожением своего вожака напряжённо, и только калостроф был внешне расслаблен. В его глазах Ойней видел насмешку. В лучшие времена за подобный взгляд Жадный немедленно свернул бы ему шею, но теперь только поглядывал исподлобья. Да, совсем дела пошли худо, коли так.

В борт ткнулась лодка-однодревка. Человек, сидевший в ней, позвал вождя. Тот откликнулся:

— Что там?

Разведчик разразился длинной лихо закрученной тирадой, в которой не было ни одного небранного слова. А у самого глаза, как два блюдца.

— Тьфу ты... — сплюнул Ойней (на палубу, естественно, не в воду, не хватало ещё разгневать кое-кого из бессмертных), — внятно говори! Что там? Критянин отступает?

— Отступает! — закивал разведчик, — бежит! Валить надо, нам всем тут...

— Заткнись, — приказал Жадный и отвернулся.

— Хороши у тебя дозорные, Ойней, — усмехнулся калостроф, — он же полную лодку со страху навалил, потонет сейчас.

Жадный подошёл к нему вплотную и прошипел:

— Ты, я смотрю, сильно храбрый стал? Думаешь, Зевса за яйца схватил? Мы ведь пока одни тут. Как клопа раздавлю.

Тот ничего не ответил, но и улыбаться не перестал.

Ойней подошёл к борту, помолчал немного, обернулся.

— Я пока ничего не решил.

Приблизилась ещё одна лодка.

— Ойней! Конон говорит, самое время! Начинать пора!

— Это я без советчиков решу, когда пора! — рявкнул Жадный.

Он прошёл на корму, перегнулся через борт, всматриваясь вдаль. Гемиолии Конона располагались позади его кораблей, и Ойнею предстояло начать выдвижение первому. Но он не торопился.

Некоторые пираты зароптали:

— Чего ждём, Ойней?

— Пасти захлопните!

Разбойные недоуменно переглянулись. Они не очень рвались в бой, но все же поведение вожака сочли довольно странным. Особенно волновались на нескольких кипрских триерах, которыми Птолемей разбавил алифоров для большей надёжности.

— Чего ждём? — кричали с соседнего корабля.

Жадный молчал. До одного из триерархов-киприотов, наконец, дошло.

— Это измена! Жадный — предатель!

На кипрских триерах пошло движение, весла ударили по воде. В это время откуда-то с севера донёсся очень подозрительный шум.

— Что там такое?

Ойней напрягся, поджал губы, прищурился.

— "Пока одни", говоришь? — раздался за спиной насмешливый голос.

Алифоры нестройно загалдели. Шум и здесь и на севере усиливался. Из-за скопления кораблей толком ничего не было видно. Вдруг на берегу появились люди. Сотни людей, их число стремительно увеличивалось. Они бежали к реке.

— Красный! — раздался чей-то вопль, — спасайтесь!

— Окружают!

— Надо выходить в море! — орал командир киприотов, но его уже не слушали даже свои.

Офелл провёл несколько кораблей протокой до главного русла Каликадна. Одна гемиолия села не мель. К ней привязали канаты, несколько десятков человек впряглись... вытащили на глубину быстро.

На эти несколько судёнышек, как на боевую силу, Красный особенно и не рассчитывал. Он не мог знать, что в реке окажутся именно корабли Жадного, но надеялся на это и интуиция Офелла не подвела. Не зря Птолемей считал бывшего соратника одним из самых опасных своих врагов.

С Ойнеем Красный воевать не собирался. Верные люди загодя красочно расписали Жадному, какая сила собрана против Птолемея, какие у Законника шансы и что будет с ним, с Ойнеем, после антигоновой победы, если он выберет неправильную сторону. И тот, разумеется, выбрал правильную. Хотя Офелл на всякий случай позаботился о пригляде за умным Ойнеем, а то мало ли... Когда рядом упёртый Булыжник, всякое может случиться. Конона Жадный потому и поставил позади себя, что тот исполнился какого-то противоестественного для алифора желания сразиться с "общим" врагом. Сила есть — ума не надо, что с него, дурака, взять...

Немногочисленным киприотам деться было некуда, киликийцы забрались на их корабли, перебили начальников. Все остальные поспешили сдаться.

На берегу появились всадники — гетайры Леонната. Среди них Ойней увидел Офелла. Красному подали лошадь, и он ехал в окружении многочисленных пеших и конных воинов неторопливо и важно, а люди Жадного радостно выкрикивали его имя, потрясая оружием. Старому пирату сделалось очень неуютно.

Посередине реки двигалась гемиолия. Все суда прижимались к берегу, пропуская её. На носу гемиолии какой-то пират размахивал красным плащом, надетым на копье. Рядом стоял Паламед с перекошенным от злобы и ненависти лицом. В руке Левый держал копье, на острие которого было наколото нечто, в чём похолодевший Ойней узнал голову Конона.

Гемиолия встала борт о борт с триерой Жадного. Копье с жутким трофеем Левый сунул в руку одному из своих воинов, после чего ловко, как кошка, перебрался на палубу к притихшим ойнеевым людям.

Паламед осмотрелся, увидел старого вожака. Обрадовался. Не лицо у Левого — маска. Страшная. Наверное, именно такое лицо было у Медузы, что взглядом обращала людей в камень. Вот и Ойней словно окаменел.

— Ну, здравствуй, сучий выблядок! Ты не представляешь, как я рад тебя видеть! — Паламед почесал волосатое горло своим крюком, отчего Жадного едва не прослабило.

— Офелл... обещал мне... обещал безопасность... — пролепетал старик.

— Я помню! — широко улыбнулся Левый.

Он окинул взглядом пиратов, испуганно сгрудившихся в сторонке от своего вождя.

— Вы двое, тащите его за мной.

Левый повернулся и перепрыгнул обратно на свой корабль. Два пирата (ойнеевых!) потащили упирающегося Жадного следом. Подхватили подмышки верёвкой и бесцеремонно столкнули за борт, после чего втянули на палубу гемиолии.

— Офелл обещал!

Левый не ответил. Ойнея поставили на колени. Пираты расступились перед ним, и он увидел тело, лежащее на пурпурном плаще, постеленном на палубу. Промах. Мёртвый.

Паламед наклонился к лицу Жадного.

— Твой дружок, сука, Булыжник...

— Паламед, я все сделал, как вы просили! — заверещал старик, — я все сделал! Я невиновен! Мы же договорились!

Левый схватил его за жидкие седые волосы, приставил к горлу пирата крюк, взглянул в бездонное синее небо.

— Тебе, брат, эта жертва!

И рванул руку на себя.

Левая рука совсем онемела. Там, наверное, сплошной синяк. Да наплевать, целы бы были кости. Тонкий бронзовый лист, покрывавший щит, прорублен в нескольких местах. Кто сказал "бронза"? Не-ет... Щит отлит из свинца... Совершенно неподъёмный...

Перед глазами какое-то полуразмытое пёстрое пятно. Движется. Замахивается... Вижу...

Удар. Звон в ушах. Пульсирующая боль в руке отдаётся по всему телу, кузнечным молотом бьёт по голове. А на ней это дурацкое ведро с конским хвостом. Хорошо гудит... Ещё хочешь? Ну, давай.

Снова удар. Снова боль. А теперь я.

— Н-на!

Меч врезается во что-то твёрдое. Это уже не первый раз. Самый кончик, размером с мизинец, откололся. Весь клинок иззубрен. Хороший был меч. Халибская сталь. Дорогая. Лучше лаконской, лучше лидийской. Да... Ещё раз.

— Н-на!

Клинок ныряет в податливую плоть. Что же ты, парень, какой нерасторопный? Так медленно двигаться нельзя, от этого умирают. Ты ведь умер? Наверное, ты просто очень устал... Наверное... Я тоже устал. Но ещё не умер. Ещё нет. И не умру. Я же обещал. Да, я обещал моей девочке. Это вы все сдохните. Все.

— А-а-а-р-р-е-е-с-с-с! — зарычал Птолемей, и, размахнувшись щитом, как дискобол, заставил отшатнуться очередного родосца.

Какой гладкий щит у него, ни царапины. Совсем новый. Ты откуда взялся? Здесь таких нет. Здесь повсюду вмятины... Во-от такие...

Как на тебе теперь.

Глаза-то какие большие. Испуганные. Нет, ты не наёмник. Кто ты? Гончар или рыбак?

Да что ж ты так бестолково машешь... Эх, парень... Дурак ты... Сидел бы дома...

Край гоплона бьёт родосцу прямо в лицо. По испуганным глазам. Тот падает, но на его место заступает новый боец.

— Да сколько же вас?!

Палуба под ногами ходит ходуном. Вот ещё один толчок и нарастающий рёв слева. Что там? Некогда смотреть. Сожрут вмиг. Да и так понятно — подкрепление прибыло. Интересно, к кому?

"Астрапей" потонул, один кормовой завиток ещё торчит над волнами. "Немезида" на плаву. Не сгорела, не захлебнулась. К ней одна за другой прибивались родосские и кипрские триеры, образуя плавучий остров. Поле боя. Эпибаты перебирались на него нескончаемым потоком. Из команды "Немезиды" почти никого не осталось. Все они, включая большинство гребцов, лежат на палубе или плавают вокруг, раскрашивая волны в красный цвет, но сражение не утихает ни на минуту, засасывая в себя все новые и новые жизни, выплёвывая обглоданные души. Вот Психопомпу работка. Наверное, совсем с ног сбился, бедняга, такую ораву в Аид отводить...

Для того чтобы ловчее перебираться с корабля на корабль, воины использовали импровизированные мостики из весел и досок. Некоторые даже успевали связать верёвками. Иные накидывали так. Те постоянно норовили рассыпаться и немало уже народу, не удержав равновесия, оказалось в воде.

Из родосцев всегда выходили отменные моряки, мастера маневренного боя, но никудышные абордажники. Потому поначалу люди Птолемея одолевали, но вскоре к островитянам стало прибывать подкрепление. Соотечественники. Бывшие. Македоняне.

Учитывая первоначальный строй кораблей, который Лагид успел рассмотреть хорошо, оценив знамёна и эмблемы, появление в центре македонян означало одно — они одержали верх на крыльях. На одном или обоих сразу. Знать бы наверняка...

Птолемей, разумеется, не мог знать, что подтверждались его худшие опасения — Неарх совершенно расстроил свои ряды отступлением, а помощи от пиратов не увидел. Получил нож в спину, ибо почти все люди Жадного присоединились к Красному и нанесли критянину удар поистине смертельный. Нет, сам он был жив, по крайней мере, пока, но крыло его практически перестало существование.

К югу Аменсенеб все ещё приковывал к себе значительные силы македонян и успех их здесь был совсем неочевиден, однако они, пользуясь численным превосходством, обошли весь строй птолемеева флота и обрушились на триеры Стасанора, которые стояли во второй линии центрального отряда. Пердикка совершал охват с севера на юг и вскоре кольцо замкнулось.

Птолемей ничего этого не видел и не знал. Он дрался в самом сердце грандиозной битвы. Он очень устал... Получил две лёгких раны — в левое бедро и правое плечо. Можно сказать — царапины. Вот только перевязать некогда. Капля за каплей уходят силы...

Птолемей отправил к Перевозчику ещё одного противника. Следующего оглушил ударом по шлему, отчего, наконец-то не выдержав, сломался меч. В следующее мгновение какой-то здоровяк, орудуя обломком весла, сбил Лагида с ног.

Упал неудачно, ударился затылком. В глазах потемнело, но Птолемей все же удержался каким-то чудом на самом краю сознания. Несколько секунд он лежал на палубе совершенно беспомощно, но добить его не сумели, свои отбросили наседавших врагов. С трудом. У тех будто открылось второе дыхание.

Птолемей поднялся на четвереньки. Помотал головой. Муть во взгляде медленно прояснилась. Прямо перед глазами лежит отрубленная рука. Приметный перстень на пальце. Чей? Филомена, триерарха "Астрапея". Бедняга...

Лагид пошарил вокруг. Пальцы сомкнулись на древке копья. Обломок, чуть длиннее локтя. Но с наконечником. Сойдёт.

Он поднялся. Очутился за спинами своих воинов. Немного их осталось. И враг недалеко. Два шага. Раз. Два. Вот и драка.

Вражеский воин бьёт краем щита в гоплон Птолемея. Упасть на колено, выпад снизу-вверх. Хрип. Остывающая капля крови на острие клинка. Маленький рубиновый шарик срывается в пропасть и летит. Бесконечно долго...

— Кто там впереди? — спросил Пердикка, — вроде наши?

— Да! — ответил проревс, — это "Протей"! Похоже, обездвижен!

— Триера киприотов по правому борту! — крикнул кто-то из матросов.

Пердикка посмотрел направо, повернулся к кормчему.

— Терей, атака!

Кормчий, скосил глаза на вражеский корабль, но даже и не подумал развернуть рули.

— Терей, упустим!

— На вёслах, быстрее! — крикнул кормчий, а наварху ответил, — пока развернёмся, они проскочат. Смотри, рвутся к "Протею", он беззащитен.

— Что ты задумал?

— Собью им нос.

— Как?

— Смотри, наварх, — усмехнулся кормчий, — учись.

На вёслах поднажали. "Геракл" и триера киприотов неслись к "Протею", сходясь под небольшим углом.

— Ещё быстрее!

— Не успеем, Терей!

Кормчий не ответил Пердикке, лишь рявкнул на келевста:

— Ещё быстрее!

— Терей!

— Обгоняем! — крикнул проревс.

— Вот так, — кормчий толкнул немного рукоять левого весла от себя, а рукоять правого потянул. "Геракл" немного отклонился вправо.

— Держись!

Пердикка вцепился в борт. Таран "Геракла" врезался прямо в бивень чужой триеры. "Сбил нос", как и обещал кормчий. Триеру киприотов развернуло бортом к "Гераклу". "Протей" спасён.