| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Следовать за мной! — приказал он гренадерам и стремительно направился к хате Акулины.
Мишу он обнаружил у сарая. Он сидел на земле с понурой головой и молчал. Кровь уже не текла, засохла, размазанная по лицу. Его охранял солдат, держа в руках карабин.
Старший лейтенант Каспер, расположившись у машины, сидя за походным столиком, пил кофе. Акулина находилась в хате. Там тоже была выставлена охрана.
— Как дела, Франц? Нашлась невеста? — засмеялся Фриц, увидев подошедшего озлобленного товарища.
Франц прошел мимо, не останавливаясь, но вдруг до него дошла последняя фраза Каспера, он дернулся и застыл. Фрица прожгли разъяренные глаза друга.
— О черт! Молчу! Молчу! Извини, — поперхнулся Каспер, обливая себя кофе.
Франц стремительно зашел в дом.
— Солдат! Выйди вон! — рявкнул он охраннику. Гренадер тут же пропал. Ольбрихт присел на скамейку рядом с Акулиной. Глубоко вздохнул и положил руку на морщинистые неухоженные руки матери, лежащие на столе, и заговорил:
— Мама! Как же так? Почему вы спрятали от меня Веру? Вы же дали согласие на нашу свадьбу. Вы видели, что я люблю вашу дочь. И она меня любит. Разве ваше сердце не радовалось за нас? Разве вы не видели, что мы были счастливы эти три дня? Я сделал бы счастливой Веру на всю жизнь. Что вы наделали, мама?.. Что вы молчите, мама?.. Где моя Верошка? Отдайте ее мне. Отдайте мне Веру, мама!.. — щеки Франца пылали. — Я не могу жить без нее. Она в моем сознании, она в моем сердце, она в моей душе. Она всюду со мной эти две недели. Я лишился покоя и радости без нее. Отдайте мне вашу дочь, мама! Отдайте мне вашу дочь!.. Хотите, я на колени перед вами встану? Мама! — глаза Франца наполнялись слезами.
Акулина подняла голову. В глазах матери отражались боль и сочувствие к молодому красивому немецкому офицеру, к Вере. Но что она могла сделать в это тревожное, непростое военное время? Их всех объявят врагами народа за связь с фашистами. Хотя этот мальчик явно не фашист. Он добрый, воспитанный и был бы опорой для Веры. Но он враг. Не судьба...
Она смотрела в эти внимательные и очень откровенные, почти детские глаза и тоже прослезилась. Не судьба...
По взгляду Акулины, по ее слезам, по ее тяжелым вздохам Франц понял свою обреченность. Веры ему не видать, по крайней мере сегодня. В душе у него все протестовало. Она отторгала правду, что он больше не увидит свою нежную, трепетную, необыкновенно сильную любовь, свою Верошку.
— Что вы за люди, мама?! — сдавленно вырвалось у него из груди. — У нас же будет ребенок! Мы этим уже обручены. Как вы этого не поймете?
— Ребенок? — удивленно воскликнула Акулина и вскочила со скамейки. — Какой ребенок? — матери стало плохо, с перебоями забилось сердце, перед глазами пошли круги. Она вновь медленно опустилась на скамейку, хватаясь за грудь. — Идите, пан офицер! Идите, Франц! Дайте мне побыть одной, дайте мне подумать, — женщина безвольно опустила голову на стол.
Франц молча поднялся, погладил непроизвольно Акулину по рано поседевшей голове, плечи которой от этого вздрогнули и еще сильнее затряслись от рыданий, убрал со своего лица застывшую слезу и вышел из хаты. Серое каменное лицо немецкого офицера выражало невероятные душевные страдания и одновременно гнев на судьбу, разлучившую его с мечтой — первой искренней любовью.
— Поднимите его и развяжите, — холодно бросил Ольбрихт конвоиру, указав на пленника. Команду быстро выполнили. Франц подошел к Михаилу и с глубоким сожалением посмотрел ему в глаза.
Михаил принял взгляд, не отвернулся, оскалился. Его здоровый правый глаз уставился на врага. Левый — огненый в кровоподтеках, ничего не видел.
— Зачем вы это сделали? Почему вы спрятали от меня свою сестру? — произнес негодующе Франц.
Миша облизал окровавленные губы и с вызовом гневно выкрикнул:
— Потому что я ненавижу вас, фашистов! Потому что вы враги и топчете мою Родину! А Вера — моя любимая сестра. Я не позволю, чтобы вы кровавыми руками дотрагивались до нее.
— Только из-за этого? — вздрогнул изумленный Франц.
— Да, из-за этого! Разве этого мало? Вы сожгли Минск. Белоруссия в огне. Вы враг, поработитель, и не будет вам пощады.
— И все?
— Считайте, все, — Миша отвернулся.
— Нет, смотрите мне в глаза! — Франц ухватился за подбородок Михаила и, повернув к себе, пафосно, с нажимом сказал: — Мы вам дали свободу, уничтожив Советы. Не сегодня завтра передадим колхозную землю. Разрешим свободную торговлю. Откроем школы, клубы. Вами не будут больше командовать большевики-комиссары. Наслаждайтесь свободой и жизнью. Я и Вера полюбили друг друга и решили пожениться. Ваша мать дала на это согласие. Я получил из Берлина письмо от своей мамы. Она, скрепя сердце, согласилась благословить наш брак и принять фрейлейн Веру в наш дом. Я бы сделал ее счастливой. У нас было бы много детей. Я бы позаботился и об Акулине, и о ваших младших сестрах. Что вам еще надо, Михаил? Что вы за люди?
Дедушкин молчал, думал, что ответить холеному фрицу на его высокопарный бред.
Немецкий офицер не унимался, еще больше распалялся:
— Что вы натворили, паршивец? Почему ваши друзья ее увели и спрятали ночью? Где моя Верошка? Отвечайте!
— Почему? Вы спрашиваете меня почему? — вдруг прорвало Михаила на откровенность. — Да потому, что за связь с вами, с немцами, Веру и всю нашу семью расстреляет НКВД, — резко выпалил он. — Оставьте лучше Веру и уходите, если вы ее любите.
— Вот оно что! — воскликнул удовлетворенный Франц. — У вас в СССР за любовь расстреливают! Это вы сказали, а не я. Ваша человеконенавистническая система во главе со Сталиным прогнила насквозь. Вы держитесь за нее, не понимая своего рабства. И прав наш фюрер, что этот большевистский колосс скоро упадет под натиском наших армий.
— Не упадет, гадина! На-ка, выкуси! — хлестко вырвалось оскорбление из уст Михаила, и он в отчаянии показал Ольбрихту фигу. Здоровый глаз юноши пламенел от возмущения.
— Это мы сейчас посмотрим! — отшатнулся Франц. Он выхватил пистолет и дослал патрон в патронник. — Последний раз спрашиваю: где моя Вера? Отвечай! Или я пущу тебе пулю в лоб.
Миша на мгновение растерялся, притих. Он почувствовал легкую дрожь в теле. Язык онемел. Куда-то бежать было безрассудно. Карабины нескольких солдат были направлены на него. Он сглотнул густой солоноватый комок, подкативший к горлу, и мрачно произнес:
— Я не знаю, где Вера. Мои товарищи увели ее, мне неизвестно, куда. Это правда! Мы так договаривались.
— Ах ты, мразь! — Франц замахнулся на пленника, но не ударил, сделал шаг назад, затем стал медленно пятиться, выставив руку с пистолетом, притом целясь чуть выше головы Михаила.
— Где твоя сестра? Говори!
— Не стреляйте! Франц! — вскрикнула Акулина, выбежав из хаты. Увидев направленный на сына пистолет, она еще горче запричитала:
— Сынок! Мишенька!.. — и сползла без чувств к ногам немецкого офицера.
— Мама! Прости меня за все! — дернулся к ней Михаил.
В этот момент прозвучал выстрел...
— Му-у-у, — раздалось из хлева протяжное жалобное мычание.
— К машине... — подавленно, глядя под ноги, отдал команду Франц.
Скрипнула калитка. Притихшие солдаты, стоявшие невдалеке со старшим лейтенантом Каспером, один за другим удалились со двора. Франц, шатаясь, словно пьяный, проследовал за ними, не оглядываясь.
Глава 18
Май 1944 года. В тылу передовых линий 48-ой армии 1-го Белорусского фронта.
Гомельская область, Белоруссия
Только молниеносная звериная реакция Франца, приобретенная в последние месяцы, в тот день спасла ему жизнь и всю операцию Glaube от провала.
Не успел он войти в дом резидента, куда его позвал ефрейтор Семенов после уточнения адреса, и произнести пароль, глядя в глаза щуплому небритому славянину: 'У вас можно остановиться на ночлег?' — как неожиданно из другой комнаты выскочили сотрудники Смерша.
'Как Альтман и Семеноф проглядели засаду?' — молнией пронеслась мысль, и тренированное пружинистое тело пришло в движение.
Мощный удар с выдохом в челюсть — и русский офицер, набежавший первым, словно ворон с распростертыми крыльями, оказался в нокауте.
Один — ноль.
Падая, он помешал в тесной комнате решительнее действовать своим подчиненным. Выиграно три секунды.
Резкий удар сапогом по оконной раме. Она с треском и звоном вылетела в палисадник. Франц в прыжке нырнул в окно, выхватывая на ходу ТТ, крикнул: -
Альтман, Семеноф, за мной!
Разведчики метнулись к окну. И сразу задрожал автомат в руках усатого сержанта, вспаривая свинцом их спины и укладывая на пол. Раненый беспомощный Новосельцев, следовавший с Ольбрихтом, тут же прикладами был сбит с ног набежавшими смершевцами.
'Непростительный просчет абвера', — словно зуммер, звенел голос Клауса. Но думать об этом некогда.
Стремительно поднявшись с земли, Франц сделал два выстрела по теням, мелькнувшим из-за деревьев. Одна мешком рухнула у ног. Вторая застонала.
Два — ноль.
— Фьють-фьють-фьють, — пули, как пчелы, закружились над ним.
Вот и спасительный задний двор, прыжок — забор позади. Последних пятьдесят метров он бежал, петляя, как заяц. Падение. Больно подвернул ногу. — Фьють-фьють-фьють, — над самым ухом.
'Хорошо, что упал'. И здесь раздался мощный пулеметный треск. Одновременно матерный крик русских сзади.
— Прекрасная работа, Криволапоф. А ты, оказывается, не трус. Представлю к Железному кресту, если останемся в живых.
— Заводи мотор, ефрейтор! Вперед! — гаркнул Франц, вскочив в машину.
— Айн момент, господин капитан. Айн момент. Я еще не рассчитался с этими вертухаями.
Криволапов с садистским наслаждением дал длинную прицельную очередь, срезая молодую картофельную ботву и залегших в ней бойцов в краповых погонах с васильковым кантом.
— Ну как, суки? Съели! Знайте наших, детдомовских. Ах, зараза, патроны кончились! — танкист бросил пулемет Дегтярева на заднее сиденье.
— Заводи, Криволапоф! Не успеем! — крикнул Франц в лицо детдомовца, искаженное злобой. — Справа нас обходят!
Из соседних огородов правее картофельного поля на них выходило подкрепление русских автоматчиков, которое быстро рассыпалось по грядкам и приближалось. Сзади показался легкий танк Т-70, который прицельно разворачивал башню в их сторону.
— Тамбовские волки не подводят, — оскалился Криволапов в азарте боя и, заведя джип, лихо нажал на педаль газа. Машина рванула вперед, с визгом прокрутив колеса. — Ого-го-го, — завизжал танкист, как мальчишка, и крепче вцепился в руль.
— Дзинь-дзинь-дзинь, — вдогонку с запозданием застучали пули по 'Виллису', выпущенные из легкого танка. -
Пригнитесь, господин капитан. Сейчас оторвемся.
Американский джип, легко набирая скорость, оставляя за собой завесу из пыли, быстро скрылся за поворотом. Вот и старое заброшенное кладбище. Здесь Ольбрихта должен был поджидать лейтенант Эберт со своими танкистами.
Подъезжая к погосту, Франц внутренне напрягся от того, что увидел. Зрачки расширились, на лице недоумение.
— Что он делает? Зачем?
Из-за вековых сосен мимо надгробных камней и трухлявых покосившихся крестов грозно выползли четыре Т-34 и остановились. Из командирской башенки центрального танка показался лейтенант Эберт. Бегло посмотрев в бинокль и оценив обстановку, он без промедления отдал команду экипажам 'К бою!' и повел танки в лобовую атаку.
Франц с Криволаповым не успели подрулить ближе к танкам, как их буквально оглушили рявканье пушек и рокот пулеметных очередей.
— Фьють-фьють-фьють, — свистели пули кругом. — Дзинь! — поползла паутина по лобовому стеклу.
— Проклятье, Эберт! — не в шутку проворчал Франц, спрыгнув с машины и целуясь с землей. — Ты так перекалечишь нас быстрее, чем русские Иваны.
Плотный огонь выбросил и Криволапова из 'Виллиса'.
— Не отставать, Криволапоф! За мной.
Разведчики, чтобы не быть задетыми разгулявшимися трассами, шедшими с обеих сторон, по-пластунски поползли к ближайшим кустам левее кладбища.
— Криволапоф, не отставать. Криволапоф! — крикнул громче Франц и обернулся назад. Его голос потонул в разрыве малокалиберного снаряда. — Черт! Мои глаза... Криволапоф, где ты? — стирая ладонью грязь с лица и протирая глаза, он сплюнул прогорклый сгусток и пополз назад к русскому танкисту.
Т-34 к этому времени поравнялись с ними и дали новый залп. Ольбрихт не видел хорошо, что творилось впереди, на стороне русских, но догадывался по накалу боя, по ответным разрывам недалеко от себя, что это били легкие русские танки.
— Криволапоф, что с тобой? Не лежать! Уходим! — Франц окликнул солдата и подполз к нему ближе. Тщедушное тело, немного присыпанное землей, не шевелилось. Неужели убили?
— Криволапоф, вперед! — он дернул того за рукав гимнастерки. — Степа... очнись.
Но Криволапов молчал. Тогда Ольбрихт приподнялся, осторожно развернул солдата на спину и все сразу понял. Правая сторона головы была залита кровью. Только-только познавшая бритву молодая кожа лица была бледно-серой и в крови. Открытые застывшие, некогда озорные глаза выражали физическую усталость и почти детскую озлобленность.
— Проклятье! — лицо Франца помрачнело. Сердце сжалось от накатившей тупой боли. Он, еле сдерживая слезы, застонал, не понимая в первую минуту, почему вдруг его накрыла эта невыносимо тяжелая волна скорби. Он видел смерть, но таких чувств к павшим солдатам у него не возникало. Сейчас это были особенные чувства, сродни братским. Он смотрел на Криволапова и не мог поверить, что его убили, что больше не будет с ним рядом этого веселого, с заискивающим взглядом танкиста.
Франц за короткое время, незаметно для себя, сблизился душой с этим русским солдатом. Хотя близко к себе не подпускал. Он всегда держал дистанцию. Он видел, как этот паренек старался ему угодить, старался быть у него всегда на виду, постоянно искал встречи с ним. Хотел высказаться о чем-то. Но воспитание и положение не позволяли ему, Францу Ольбрихту, быть ближе к солдату, чем полагалось по уставу. Сейчас он понял, что все было напрасно. Он понял, что прошел мимо робкой человеческой души, которая истинно его любила и уважала на войне. Несмотря на то что она была русской, то есть вражеской. А ведь с вражескими, большевистскими душами они воюют. На душе Криволапова не было налета большевистского фанатизма. Поэтому Степан и был с ним, прибился к нему. Он видел в его лице своего защитника и спасителя в это нелегкое военное время.
Францу стало стыдно за себя, за свою холодность к этому простому русскому солдату и больно за потерю непризнанного друга. Буквально двадцать минут назад тот спас ему жизнь, вывез на 'Виллисе' от смершевцев.
Боже мой, какая это страшная война! Как перемешала людские судьбы разных народов, судьбы врагов и друзей! Какая странная ситуация сейчас! Казалось, убит русский. Сколько их погибло в этой войне и еще погибнет, а нет, жаль, очень жаль, что погиб этот Иван. Не Ганс, не Курт, а этот Иван...
— Какая потеря! — в отчаянии прорычал Франц, скрипя зубами. — Прости, камраде... — Его рука невольно потянулась к лицу русского танкиста, чтобы прикрыть глаза... Но в этот момент Криволапов слегка зашевелился, зрачки его глаз расширились и он застонал.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
