Балтийский фактор

Я рассказал, что город фактически находится при смерти. Большевики делят власть с левыми эсерами и меньшевиками, вставляя друг другу палки в колёса. Заводы преимущественно стоят либо дышат на ладан. Население за редкими исключениями голодает. Старые запасы подходят к концу, а ручейки новых поступлений маломощны и нестабильны. Вывоз мусора осуществляется от случая к случаю, многие дома пустуют. Милиция зашивается, с трудом справляясь с разгулом преступности. ЧК тоже работает на пределе. Военный комиссариат самоустранился от многих вопросов, народно-хозяйственный и транспортный стремительно бюрократизируются.

— Я примерно так и предполагал, — отреагировал Ленин. — Сейчас везде сложности. В Москве тоже похожая ситуация. А как вам Зиновьев?

— Владимир Ильич, вас интересует моё мнение о нём как о человеке или как о главе города?

— И то, и другое.

— Как человек он мне активно не нравится. Хитрый, грубый, трусоватый. Остро стремится к власти и упивается ей. А вот как у главы города, у него есть шанс удержать ситуацию под контролем. Он умеет слушать и как умный человек, а этого у него не отнять, может оперативно реагировать в условиях меняющейся ситуации.

— Вы ему подсказали что-нибудь?

— Конечно. И, вернувшись, посмотрю, что у него получилось.

— А конкретно?

Я рассказал про консервы и предложения по принципиально иному подходу к деятельности продотрядов. Идею с консервами Ленин одобрил, а о продотрядах предложил мне поговорить с Цюрупой — наркомом продовольствия. Потом спросил, что, по моему мнению, нужно сделать для того, чтобы спасти Петроград.

— Пустить заводы. Пусть не на полную мощность, хотя бы в половину нагрузки. Петроград — это рабочий город. Заводы и фабрики являются его становым хребтом. Если они будут работать, то завертится и всё остальное. И у Цюрупы будет чем расплачиваться с крестьянами.

— Вы предлагаете загрузить заводы и фабрики производством ширпотреба?

— В определённой мере — да. Но не только. Меня, как военного человека, интересует в первую очередь военная продукция.

— Какая именно и зачем? С немцами мы замирились, Каледина и Дутова разбили, вы в Финляндии тоже разобрались как с внутренней контрреволюцией, так и с интервентами. У Антонова-Овсеенко на Юге пока не всё получается, но он тоже должен справиться.

— Владимир Ильич, всерьёз Российская республика ещё вообще не воевала. То, что было — это так, мелкие стычки. Сейчас пауза, мы по большому ни с кем не воюем, но я чувствую, что она будет недолгой. И на нас навалятся всерьёз. Вот и надо использовать эту паузу на полную катушку. С одними винтовками да шашками можно воевать против бандитов. А чтобы бить серьёзных противников нужна военная техника. Я смог победить немцев, потому что у меня были бронепоезда, перевес в артиллерии, пулемёты.

— У нас есть и бронепоезда, и пушки с пулемётами.

— Есть. Я этого не отрицаю. Но очень мало. Того, что имеется в наличии, не хватит даже на один фронт, а если их будет несколько? А ещё нам нужна бронетехника, которая не боится пуль. Броневики, бронекатера. Я был в Петрограде на военных заводах. Они могут изготовить всё, что нам требуется. Но сначала на заводы нужно вернуть рабочих и платить им такую зарплату, чтобы они могли накормить свои семьи. Зиновьев не сможет это обеспечить в одиночку. Ему нужно дать указания и на первых порах помочь материально.

— Дадим мы ему такие указания. Вы, Михаил Степанович, во многом правы. Сегодня наша Советская социалистическая республика находится в чрезвычайно непрочном, безусловно критическом международном положении. Необходимо крайнее напряжение всех наших сил, чтобы использовать предоставленную нами стечением обстоятельств передышку для излечения тягчайших ран, нанесённых всему общественному организму России войной, и для экономического подъёма страны, без чего не может идти речи о сколько-нибудь серьёзном повышении обороноспособности, создания могучей социалистической армии. Повышению обороноспособности должен предшествовать подъём промышленного производства, в том числе военного. Я сейчас не буду вас торопить, пообщайтесь Бонч-Бруевичем, Подвойским, с другими сотрудниками Наркомата по военным и морским делам, определитесь, что именно архиважно произвести в первую очередь, что на перспективу, сообщите мне это, и тогда я озадачу Зиновьева.

— Обязательно переговорю, Владимир Ильич, и в Главное артиллерийское управление зайду, только время торопит. Зиновьеву оно потребуется на раскачку, комиссариатам Петроградской коммуны, заводским кадровикам... К тому моменту, как дело дойдёт до производства, пауза может закончиться. Я уже сейчас могу вам доложить, что в первую очередь нам нужно восстановить производство на Путиловском и Обуховском заводах, а во вторую — на Сестрорецком оружейном. У нас в России по сравнению с Европой очень большие расстояния. И передвижение войск в основном осуществляется по железнодорожным путям и рекам. На местном уровне — по просёлочным дорогам. Если провести аналогию с человеческим организмом, то железные дороги — это артерии, реки — вены, а просёлки — мелкие капилляры. По ним идёт снабжение организма питательными веществами и кислородом. Поэтому нам в первую очередь нужны бронепоезда, во вторую — бронекатера, а в третью очередь — броневики. И не в единичных количествах. Требуется серийное производство.

— Экий вы настырный, Михаил Степанович. Я не хуже вас понимаю, что мы получили передышку только потому, что на Западе продолжается империалистическая бойня, но этот наш шанс может лопнуть уже завтра. По моим расчётам, революция в Германии должна произойти не позже осени, и мы должны быть готовы к тому, что бывшие союзники по Антанте дружно навалятся на нас. С вашим тезисом о наибольшей важности контроля за железными дорогами я тоже согласен. Ибо железные дороги — это гвоздь, это одно из проявлений самой яркой связи между городом и деревней, между промышленностью и земледелием, на которой основывается целиком социализм. Я уже говорил, что необходимо поговорить с Цюрупой, теперь добавлю ещё и про необходимость пообщаться с Кобозевым. Сейчас Пётр Алексеевич работает Наркомом железных дорог. А совсем недавно он громил Дутова, используя в том числе и бронепоезд. Что-то вы посоветуете ему, другое — он вам. В любом случае, эта встреча будет архиважной. И не смотрите так на меня, сказал ведь уже, что поставлю Зиновьеву задачу по восстановлению работы Путиловского и Обуховского заводов. В Финляндской республике вы окончательно завершили военные действия?

— До окончательного завершения ещё далеко, пока мы покончили только с крупными формированиями. Но остались мелкие контрреволюционные банды и отряды шюцкора. Их ещё долго будут выковыривать. И с этим финны там без меня справятся. Но если просто так всё бросить и уехать, то это приведёт к тому, что республику всё равно съедят, просто чуть позже. Надо обеспечить им возможность защищаться. И у меня есть соображения, как этого добиться малыми средствами. Поэтому ещё на несколько недель мне придётся в Финляндии задержаться. И одновременно поработать в Петрограде. Там сейчас целый клубок проблем, да ещё к этому добавляется флот в Кронштадте. В обычных условиях это плюс, но сейчас там в одном месте собирается весь флот.

— Щастный справится с этой проблемой?

— Должен, если ему помочь. В принципе, он больше учёный, чем флотоводец. Причём учёный очень высокого уровня. При этом у него очень хороший контакт не только с Советом комиссаров, но и с матросской массой. Его на флоте уважают. Надо его поддержать и наградить за беспримерную операцию по выводу флота из-под удара. И ввести в состав Высшего военного совета.

— Пусть сначала доведёт все корабли до Кронштадта. Тогда и примем окончательное решение. А сейчас подойдите к коменданту Кремля, он выпишет вам мандат, выдаст пропуск, талоны на питание, ключ от комнаты и жетон с номером закреплённой машины.

Решив вопросы с комендантом Кремля, я поехал на Пречистенку, где в доме 37 размещался Оперативный отдел Народного комиссариата по военным делам. Там, в кабинете моего старого товарища, бывшего Генерального штаба полковника Бориса Михайловича Шапошникова, меня ждал бывший Генерального штаба генерал-лейтенант Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич, который, будучи председателем Высшего Военного Совета, являлся моим прямым и непосредственным начальником. Мы с Борисом в академии изучали тактику по учебнику, написанному Михаилом Дмитриевичем, а с учётом того, что оба в 1917 году стали выборными начдивами, имели полное право считать себя в числе его лучших учеников. В пользу этого говорил ещё и тот факт, что именно Бонч-Бруевич выдернул Бориса несколько дней назад из Казани, где тот после выхода из госпиталя подвизался секретарём народного суда Казанской Рабоче-Крестьянской Республики.

Борис рассказал о своих действиях в Туркестане и на Кавказе, я — о событиях в Финляндии. Потом мы обмыли новое назначение Шапошникова и мой орден. Никто из троих не являлся записным пьяницей. Более того, никогда не налегал на горячительные напитки. Но традиция есть традиция. Некоторые правила являются незыблемыми, и нарушение их чревато разнообразными последствиями. Так, по крайней мере, принято считать, а кто мы такие, чтобы ставить это под сомнение? Но не увлекались, разумеется. Одну бутылку приговорили под хорошую закуску (краюха ржаного хлеба и целых три банки тушёнки) и на этом остановились. Не затем мы тут собрались, чтобы расслабляться и предаваться чревоугодию. Надо было и о перспективах подумать.

Должность, на которую был назначен Борис — помощник начальника Оперативного отдела (в последующем управления) штаба Высшего Военного Совета по разведывательной части, подразумевала руководство внешней военной разведкой, ведущейся как на территориях европейских и азиатских государств, так и на тех российских, которые были оккупированы войсками Центральных стран и Антанты. Старая агентура, доставшаяся Оперативному отделу по наследству от царской военной разведки, по большей части оказалась утеряна, отказавшись работать на Советы. Засылка новых резидентов была связана с определёнными сложностями. В общем, работы Борису предстояло проделать выше крыши. Но это была очень интересная и важная работа, от результатов которой, без малейших преувеличений, зависело не просто будущее, но и само существование российского государства.

И Шапошников, окончивший соответствующий спецкурс Императорской академии Генерального штаба на год раньше меня, для этой работы подходил идеально. Я всерьёз задумался над тем, какой именно сюрприз Михаил Дмитриевич припас для меня. Но Бонч-Бруевич не торопился. Он рассказал о принципах формирования вооружённых сил Республики, структуре Наркомата по военным и морским делам, о том, что сейчас создаются небольшие отряды, формируемые из добровольцев и размещаемые в виде завесы вдоль западных и восточных границ. В дальнейшем, при объявлении всеобщей мобилизации, а к этому, похоже, всё идёт, эти отряды по мере необходимости будут разворачиваться в дивизии.

Потом добавил, что сильным быть везде невозможно, поэтому необходимо иметь некий мощный ударный кулак, который можно будет оперативно перебрасывать в то место, которое потребуется качественно усилить. В соответствии с первоначальным замыслом, роль такого соединения должен был сыграть корпус, формируемый Вацетисом из латышских стрелков, но дальше формирования отдельных полков, в дальнейшем объединённых в дивизию, дело так и не пошло.

Иоаким Иоакимович Вацетис был на девять лет старше нас с Борисом и на год раньше него закончил академию Генерального штаба, но, в отличие от нас, не по первому разряду и, соответственно, без дополнительного спецкурса. На данный момент он командовал Латышской стрелковой дивизией. Следует отметить, что это было весьма серьёзное соединение, состоящее из девяти пехотных и одного кавалерийского полка, дивизионов лёгкой и тяжёлой артиллерии, авиаотряда и бронепоезда. Девятый полк этой дивизии охранял Кремль.

Серьёзное, но не совсем такое, как было задумано. К этому моменту я уже понял, что именно от меня хочет Бонч-Бруевич, и, поскольку это вполне соответствовало моим собственным замыслам, сразу же согласился. Но поставил несколько условий. Первое из них заключалось в том, что формируемый корпус должен был иметь не только специальное назначение, но и центральное подчинение, а не раздёргиваться по частям в соответствии с сиюминутными хотелками командующих армий и фронтов для затыкания дыр в их обороне. Вторым и третьим условиями были специальная подготовка личного состава и высокая степень механизации. Другими словами, это должен быть не пехотный, а механизированный корпус. Формировать я его планировал в Петрограде, привлекая личный состав из своих дивизий в Финляндской советской рабочей республики и моряков Балтийского флота.

Оказалось, что наши с Михаилом Дмитриевичем замыслы совпали практически полностью. Более того, я пошёл даже дальше, предложив нечто сверх того, что им задумывалось. В частности, это касалось мобильности и степени механизации.

Потом я рассказал о том, что уже успел сделать, и планах на перспективу. Председатель Высшего военного совета пообещал согласовать это всё с наркомом и отдать все необходимые распоряжения начальникам Главного артиллерийского управления, Главного управления Военно-воздушного флота, Главного военно-хозяйственного управления и Центрального распорядительного бюро военного имущества.

С Начморси Щастным я планировал договориться обо всём самостоятельно, в этом мне помощь Бонч-Бруевича не требовалась.

Теперь следовало позаботиться о защите Петрограда с моря. И заодно пристроить своего товарища. Я рассказал Михаилу Дмитриевичу об остатках Крепости Петра Великого, одним из фортов, которой мы с Пересветом воспользовались при отражении немецкой интервенции. Часть фортов, располагавшихся вдоль южного берега Финского залива, была утрачена в связи с немецким наступлением, другая сейчас находилась на территории дружественной Финляндской социалистической рабочей республики, форты Серая Лошадь и Красная Горка прикрывали Кронштадт с юга, а форт Ино, отошедший к Российской республике в результате обмена территориями, — с севера.

И если помочь с приведением в боеготовность и эксплуатацией финских фортов мы могли только неофициально, направляя туда военных советников, то своими тремя нужно было срочно заняться весьма серьёзно. Форты были достроены, вооружены и имели гарнизоны, но в связи с последними пертурбациями оказались предоставлены сами себе, и что именно там сейчас творится, было одному богу известно. По идее, они должны относиться к епархии Главного военно-инженерного управления, но знают ли об этом в самом управлении — очень большой вопрос. Я предложил создать в ГВИУ соответствующий отдел, назначить его руководителем бывшего Генерального штаба подполковника Пересвета, одновременно возложив на него обязанности инспектора Наркомата.

Михаил Дмитриевич согласился с моим предложением и пообещал завтра же решить этот вопрос.