Когда цветёт багульник

— Бог мой, Ваня!?

— А ты кого ждала?

— Сумасшедший, это святотатство,— крестилась она, защищая себя от него руками и крестом.

— Я твой муж, собирайся, хватит людей смешить.

— Не подходи.

— Это ещё почему?

— На постриг готовлюсь, в чистоте должна быть.

— Я руки перед едой мыл, перебьётся твой постриг.

— Нельзя, это большой грех.

— С тобой трудно стало говорить. Плохо соображаешь от несытной еды надо полагать. Я так, что ел, что не ел. Сама подумай, без этого греха земля давно бы опустела.

— Ваня...

— Что Ваня. Библию головой читать надо, а не глазами. Всё учение Христа на любви построено. А ты про грех лопочешь. Самый большой грех, это жить не любя, детей рожать не любя. Танюха, я соскучился. Ну, нравится тебе тут давай вдвоём жить. А что, две монашки в одной кельи, никто не догадается.

— Изыди сатана,— открестилась она от него. Вероятно, повторив виденное за кем-то.

Ване стало смешно.

— О как! Я балдею! А ну-ка иди сюда,— сгребя в охапку девчонку, он со смехом повалил её на жёсткую деревянную кровать.— Сколько же этой постели лет, надеюсь, она под нами не развалится? Чёрт, запутался в этом балахоне. Как монашки ходят в таких мешках и не падают?

Она сходу хотела сказать ему, что они придерживают подол руками, но крик, рвущийся изнутри, пересилил разговорную речь. Но и он, надо заметить, застыл не родившись. Она сама раздумала кричать, понимая, что будет с ним, подними она шум. Да у неё это и не получилось бы, захоти она попрактиковаться в вопле. Иван забрал её ротик нахально в плен поцелуем, который длился долго, долго.

— Ну, чего ты дёргаешься, эй, Богу смешно. Какая теперь разница,— шептал он, покрывая её шею и грудь поцелуями,— больше греха, меньше, он всё равно на тебе есть. Потому как я уже прикоснулся к губам твоим сладеньким, к груди пахнущей ладаном и не остановлюсь на этом.

— Ваня, пожалей меня,— с опаской и надеждой смотрела она на него.

— А я что делаю...,— хмыкнул парень, сбрасывая с себя монашеский наряд.

— Что происходит?

— Ничего особенного раздеваюсь.

Пока он раздевался, она, ещё не веря в то, что сейчас случиться, забилась в угол кровати. Покончив со своим гардеробом, Ваня принялся за неё, сосредоточенно освобождая, а запутавшись, посмеивался над чёрными грубыми одеждами.

— Да, это явно не Париж. Куда тебя детка занесло, не подумавши, сколько килограммов ты на себе таскаешь.

— Ваня, оставь меня.

— Угу, сейчас, целый день с горбом ходил, думал спина отвалится или я уже на всю жизнь таким останусь, а тут здрасьте вам, "уйди". Прям сейчас и побежал.

— Я ж не отмолю.

— Я помогу.

Ваня, оставив её в одной грубой рубашке, не торопился пока сбрасывать с неё и этот лоскут, за который она сейчас так цеплялась. Согревая в своих больших руках, сначала руки девушки и только позже её дрожащее тело, он целовал.

— Что ты делаешь?— застучали её зубки, когда горячие руки парня нырнули под грубый холст.

— Люблю тебя, твоё упрямство граничит с безрассудством. Сюда люди приходят молиться Богу. Отдавать себя ему без остатка. Ты чего сюда припёрлась? Кому от этого хорошо, Богу точно нет, ему ты делаешь медвежью услугу. Может тебе? Вот уж точно мимо. Дрожишь под моёй рукой как несчастный листок на ветру. Так для кого весь этот цирк?

— Не путай меня. Я Богу служить хочу.

— Бог должен жить вот тут,— ткнул он пальцем в её переплетение, а у тебя там пусто, одна дурь.

— Это ты всё испортил,— захныкала Танюшка, непроизвольно скользя пальчиком по его голой мощной груди.— Я уже всё забыла...

— Вот— вот,— поймал он этот пальчик ртом,— я об этом и говорил...

— Это нечаянно получилось,— горячо заспорила, защищаясь она.

— А это мы сейчас проверим,— впился он в её губы жарким поцелуем, стараясь при этом подтянуть её бёдра поближе к себе. Он заметил, как широко раскрылись её глаза, а тело, вспыхнув, ожило, желая только одного — ласок. Маленькое усилие его горячей руки нырнувшей в полыхающий пах и она сдалась. Сжимая его бёдра и купаясь в жаре его рук, захлёбываясь истомой, Таня стонала под ним.

— Хорошо хоть стены метровые, а то бы пол монастыря под дверьми подслушивало,— усмехнулся Ваня, ловя её крики ртом.— Тихо девочка моя, тихо. Какой тебе монастырь, тебе такой жеребчик, как я нужен.

— Ваня, какой ты лапушка,— тянулась она, к нему забыв обо всём,— как я тебя люблю мой медвежоночек.

— Так-то лучше, а то грех, грех. Если это грех, то очень сладкий.

Постель пахла спермой перебивающей запах ладана. Таня старательно оттирала полыхающие следы горячей встречи, шипя на его ухо:

— А, если кто унюхает, представляешь что будет?

— Вкус семенной жидкости зависит от питания мужика, а что можно сочинить при вашем скудном рационе,— посмеивался Ваня.

— Ванька, какой ты фантазёр.— Лепетала девчонка, прижимаясь к нему.

— А вот и нет. Именно дело обстоит так, как я и сказал. Стакан ананасового сока перед сексом, киви, клубника улучшают вкус. Кофе, пиво — придают горечь, а молочные продукты кислоту.

— Ваня, ты увлёкся, как я посмотрю, изучением этого процесса.

— А как же, должен же я соответствовать твоему романтическому образу мужика.

— Какой ты глупый Ванечка...

Утром привыкшая рано вставать Таня с большим трудом растолкала его.

— Ваня, поднимайся, на молитву сёстры идут.

— А поспать нельзя, мы так хорошо лежали,— сонно тянулся к ней Ванька.

— Горе моё. Забыл, где ты находишься. Вставай.

— Уже,— поймав её ручку, он приспособил её на себя.

— Ваня, я серьёзно. Нас обнаружат...

— Ладно. А что на завтрак будет, я долго на святом духе не протяну.

— Вот и хорошо. Поскорее уберёшься отсюда.

— Сочувствую. Здесь тебя мне не чем обрадовать.

— Не пугай меня.

— Что за ребёнок у вас всю ночь орал?

— Обыкновенный ребёнок.

— Монашка что ли родила?— одевался он позёвывая.— Дай воды, я побреюсь, а то монашка и с бородой, прикольно. Хотя я тут у вас всяких повидал, есть и мохом обросшие.

— Дурак.

— Ну, вот тебе бабушка и Юрьев день, а ночью был лапушкой,— прижал он её к себе.

— Пусти медведь...

— Медвежонок,— я ночи больше верю.

— Ваня...

— Так откуда ребёнок у безгреховных дев?

— Нашли под воротами. Сёстры принесли. Подкинул кто-то. Всякого в наше время насмотришься.

— И кто?

— Девочка. Красивая, наряжена, как куколка.

— Девочка?— насторожился Иван.— Сколько ей?

— Малюсенькая. Пупок только зажил. Вся в розовых одеждах, и крест на шейки с камушком.

Услышав такое, Ванькина рука дрогнула, и он порезался.

— Чёрт,— выругался он на свою неуклюжесть.

Таня тут же замахала на него руками и зашикала:

— Не поминай в святых стенах рогатого.

— Нечаянно вырвалось...

— Следи за своим языком.

— А кто за ней смотрит, ребёнок же?

— Все по очереди. Сегодня я буду день и ночь около неё сидеть. Плохо спит. Животик видно болит. Сёстры по коридорам носят, тютюшкают. Вот ты и слышал.

— И где это?

— Рядом, через две кельи.

— Я понял, посидим вместе.

— Вань, уходи. У тебя своя жизнь, у меня своя.— Взмолилась она.

— Одень мне этот убор на голову. Ни чер..., ни фига не получается. Господи прости. Не смотри так. И за языком слежу и прощения прошу.

— Ванюша, ты же умница, отстань от меня...

— Там видно будет, а пока давай шаркай ногами на молитву и есть опять же, умираю, как хочу. Чего я осёл себе консервов не взял в карманы. Надо было пришить метровые. А всё голова не додумала.

— Ванечка, а если тебя поймают?

— Самое страшное, что мне грозит, это быть изнасилованным твоими сёстрами. Монашки дорвутся, растерзают.

— Ваня?

— Ну, не поймали же вчера, обойдётся и сегодня.

Помолившись и заправившись двумя порциями каши, естественно, Таня, обойдясь чаем, пододвинула свою, Ваня с новым усердием занялся поисками. Оставаться ему тут, дольше, совсем не хотелось. Он искал и нашёл. Мощная кованая дверь находилась в подвале. На сегодняшний день, переоборудованный под швейные, рукодельные мастерские и комнаты для занятий, он выглядел цивилизованным и жилым. Нужная дверь преспокойно себе жила в конце длинного коридора придавленная шкафом, по бокам которого набегали друг на друга двери мастерских.

Позвонив Толи, он, обрисовав обстановку, попросил ждать его у выхода из подземного хода. Ночью, когда монастырь затих, и они дежурили вдвоём около девочки, Ваня, уговорив Таню на чай, подсыпал ей в чашку снотворного. Дождавшись пока она уснёт, прямо за столом, положив голову на руки и не будет ему мешать, подошёл к девочке. Расстегнув кофточку на ребёнке, он достал крест, хотя и так Ваня уже не сомневался, что перед ним сестра. Сразу же после рождения крещёный ребёнок имел именно такой крестик. "Вот и родимое пятно на ножечке,— радовался Ваня,— мама ещё переживала, что девочке оно будет мешать, просвечивая сквозь капроновые чулки. Всё сходится, но как их вынести обоих?" Решил сначала открыть дверь. Развернув шкаф, осмотрел запор и петли. "Будет наверняка скрипеть?" Вымазав из принесённой с собой бутылочки всё масло на огромные петли и засов, с трудом и противным скрипом открыв дверь и убедившись, что это действительно то, зачем он сюда проник, потому как с той стороны был нарисован Артёмом рисунок, вернулся за Таней. Шёл на ощупь, осторожно, путаясь в длинных одеждах и только увидев на противоположной стороне хода свет, прибавил шагу. Там ждали. Перекинув девушку на руки Толи, заторопился обратно.

— Ты куда?

— Мне надо вернуться...

— Ты что решил махнуть её на себя,— хохотнули охранники,— не жирно монашкам будет?

— Ребята, мне, кажется, я нашёл сестру.

— Пойдём вместе,— остановил его Толя, передав девушку на руки охранников.

Назад уже отправились вдвоём. Монастырь спал, правда, в некоторых оконцах келий горели свечи. Всю ночь, страдающие души, молились. Перед входом в монастырь ребята остановились:

— Фонарь потуши. Жди тут, за дверью. Я быстро.— Повернулся он к Толе.

— Давай аккуратно только, если что там пойдёт не так, шумни. Да подол опусти.

— Ладно.

Забрав ребёнка, Ваня подходил уже к заветной двери, когда из двери одной из мастерских выползла сестрица, вероятно засидевшаяся за рукоделием, и надумавшая пойти среди ночи, не иначе, как по нужде. Ребёнок, завозившись на руках парня, запищал и Толя ринулся навстречу Вани, надо же столкнуться было им с полусонной женщиной. Монашка заорала и грохнулась в обморок, а парни, затолкав её обратно в мастерскую, наутёк.

— Ты беги, а я задвижку закрою,— подтолкнул Толя, растерявшегося Ваню.

— Ну что там?— встретили Толю, освещая ему фонариками путь, ребята.

— Пока ничего. Закрываем наружную дверь на засов и в темпе маскируем. Скорее, скорее, пока они не очухались и не сообразили, что к чему.

— Кажется всё.

— Отлично. Теперь ходу парни отсюда. В машину бегом и рвём когти.— Торопил ребят Толя.

Девочка расплакалась. Ребята застыли.

— А ты чего стоишь,— накинулся он на Ивана,— снимай с себя эти шмотки, умора смотреть. Монашка баскетболистка, это что-то новенькое. Ребёнка покачайте, покачайте... Ох, горе, придётся Сергеевича поднимать. Поехали, поехали чего рот раскрыли, я из машины дозвонюсь. Шмотки не бросайте. Может, ещё на что сгодятся.

— Алло, Сергеевич, здоров ты спать. Не ори так, прости, раз разбудил. Толя на связи. Тут дело у нас такое. Мы девочку нашли.

— Поздравляю, но меня, ночью, зачем поднял, сукин ты сын...

— Ты не понял старик. Терёхина дочка нашлась.

— Что? Где?

— Ваня в монастыре нашёл в придачу к своей подружке. Мчим домой, но кто-то из ментов нам на хвост садится. Точно милиция гонит. Сам понимаешь совсем не ко времени. В машине накачанная снотворным девушка и орущий объявленный в розыск ребёнок. Все наши, но не докажешь. Ситуация, как в Голливуде.

— Прижмут к обочине, из машины не выходить. Ждать меня.

— Понял. Не выходить. Ждать тебя.

К неудовольствию сержантов, подоспевший Сергеевич, вызвонив их начальству, лишил мужиков лакомого кусочка. Чтоб уж совсем не обижались, сунул им в карманы на почин. Определив свой нос в салон джипа, проскрипел:

— Гоните ребятки во всю прыть. Я за вами. Отцу только перезвоню, чтоб встречали. Ребёнок обревелся, покачай её Ваня на руках, потютюшкай. Надо было бутылочку захватить. Двух девок умыкнули, а бутылочку не взяли.

— Не догадался,— сопел Иван.

Сергеевича разрывало волнение, и потому он скрывал его за негодованием и ворчанием:

— Ох, бестолковые. Толя, а ты куда смотрел?

— Сергеевич, следующий раз мы тебя к монашкам возьмём, пути теперь знаем,— подмигнул ребятам Толян.

Сергеевич махнул рукой:

— Езжайте быстро, но осторожно юмористы.

— То гони, то осторожно,— ворчал водитель.— Вы уж определитесь.

Машину не просто встречали, а дежурили аж за воротами. Выхватив из рук Вани орущий свёрток. Славка понёсся к не находящей себе места Любаше.

— Красавица моя, голодная, мокрая девочка. Сейчас мамочка тебя покормит. Любашенька, вот она, корми скорее.— Опустил он девочку на дрожащие руки жены.— Давай.

Захватив сосок, девочка ещё долго всхлипывала и вздыхала.

— Господи, Слава, где её нашли?— схватила его за руку взволнованная Люба.

— В монастыре.

— Это точно наша?— кинулась она осматривать тельце ребёнка, не отрывая от груди.

Обнимая жену и не отрывая взгляда от девочки, он, скрывая волнение и растерянность (так всё неожиданно вывернулось) шептал свистящим шёпотом на ушко:

— Точно. Ваня нашёл. Он уже проверил и ножку и крест. И так посмотри, ну наша ягодка.

Люба соглашаясь кивнула:

— Да и одёжка наша и личико её. Теперь вижу. Бог мой, как я перепугалась.

Терёхин, сжав её плечо так, что она ойкнула, простонал:

— Любаша, только будь осторожна, стерву ту пока не поймали.

Она в испуге прижала к себе ребёнка. Из полыхнувших безумием глаз жены выкатилась слеза:

— Как её земля носит?

Славка, ругая себя за то, что напугал, поглаживая её по руке, шептал:

— Она всяких вынуждена носить, пока та сволота сама не споткнётся.

Она уронила голову на его плечо, всмотрелась почерневшее от тревог лицо мужа:

— Слава, милый, сколько же тебе из-за неё пришлось пережить?

Терёхин оставил поцелуй на её виске и покаянно выдавил из себя:

— Мужик завсегда сам виноват. Ему природа право выбора дала, а он ушами хлопает. Как там, в сказках говорилось: "Жена не рукавица..." Вот внимательно сказки надо было читать. Ведь все они упирались практически в выбор жён. Нас козлов учили, а мы хихикали. Чего ты смеёшься?

Люба достала губами до его подбородка:

— Возьми ребёнка. Я кроватку приготовлю. Скоро начнёшь читать ей на ночь сказки и повторишь плохо усвоенный материал.

— Зачем мне он нужен теперь, если у меня есть ты,— чмокнул он её в щёчку.

— Будешь мужичков своих учить...

Славка хотел сказать, что Ване точно сказки ни к чему и он уже принёс в дом жену только что на руках, но промолчал: "Пусть уж завтра сама узнает, а сегодня хватит ей и возвращения дочки".