— О чем вы? — она не удивилась, будучи названной по имени.
— Ваш сон был всего лишь отражением определенных сигналов. Так сказать, вы уловили отпечаток, неосязаемый след, который я оставляю в пространстве. Даже среди Наследников подобной чуткостью отличаются немногие. Вы ведь учились на сенса, не так ли?
— Верно, — в академии "Эклипс" Инори одно время и впрямь попала по распределению в группу сенсорных практик. — Значит, то, что я увидела...
— Было абстракцией, которую выдало ваше подсознание, уловив мои нездоровые вибрации, — мужчина улыбнулся. — Вот почему у вас такие красивые испуганные глаза? Очень страшный был сон?
— Жуткий, — призналась Кимико.
— Ну, а сам-то я вас не пугаю? — Вендиго развел руками. — Может быть, я зловещ? Или вокруг меня сгущается атмосфера чего-то ж-ж-жуткого?
Девушка моргнула, пытаясь понять, издевается он или просто шутит. Выходило, что шутит. Мужчина, появившийся в кошмаре, держался вежливо и любезно, будто говорил не с закованной в наручники пленницей, а с соседкой в читальном зале.
Инори не могла не удивиться такому отношению. Она, похищенная и истощенная, никак не претендовала на роль равной светской собеседницы в сыром и темном подвале. Однако черный человек, мгновенно утративший зловещую ауру, развернувшуюся во сне, обходился с ней куда вежливее, чем можно было представить.
И не таилось за улыбкой и обходительностью ядовитое жало, готовое впиться в жертву в удобный миг. Несмотря на всю свою слабость, Кимико чувствовала — Октавиан Вендиго не собирается делать с ней ничего плохого. Ставшее привычным знание намерений окружающих, столь развитое в юной Наследнице, заставляло теряться. Ведь черный человек сам сказал, что ужасный сон отражает нечто, скрытое в его сути. Ведь это он был ее похитителем! Так почему же он кажется таким... приятным?
— Знаете... — помедлив, произнесла Инори. — Нет. Вы сами нисколечко не пугаете.
— Это потому, что я не страшен, — любезно сообщил Октавиан. — Страшно то, что я делаю.
— А что вы делаете?
Нечеловеческие синие глаза посмотрели лукаво.
— Широкими горстями воздаю должное.
За стенкой кто-то деловито прижимал чужое тело к кровати, не позволяя вырываться. Слабые конвульсии удерживаемого напоминали возню скребущейся за печкой мыши.
— Должное?
— Такой у меня несносный каприз, — он развел руками. — Люблю, когда каждому отмеряно той же мерой, какой он меряет. Вот, например, для вашего соседа у меня приготовлена вполне определенная участь. Знаете ли, он не распространяется о том, как, будучи ребенком из богатой и уважаемой семьи, привык считать окружающих ниже себя. Становление Наследником делу не помогло.
— А почему... — Кимико запнулась. — Почему вас интересует чье-то тщеславие?
— Увольте, меня вовсе не интересуют намерения, — Вендиго поднял руку в протесте. — Я беспокоюсь исключительно о поступках и их последствиях.
— И каков был поступок?
— Об этом расскажет ваша хорошая подруга Эрика Андерсен. Вы вскоре встретитесь. Я же могу сказать только, что такое обычно не прощают.
— Что вы хотите с ним сделать? — спросила Кимико, стараясь не выдать удивления и испуга, рожденного словами об Эрике.
— Не волнуйтесь, я не намерен убивать подростка, — снова улыбнулся Вендиго, и девушка поверила. — Подобные кровавые вирши припасены для других. Напротив, я дам вашему соседу все, чего он желал: превосходство над другими и абсолютную свободу от уз человечности. Надеюсь, тогда он перестанет хныкать.
"Откуда вы знаете, что он хныкает?" — хотела спросить Инори, но вместо этого произнесла:
— А почему вы пришли ко мне?
— А почему бы мне не прийти?
— Послушайте... — она замялась. — Я не хочу устраивать истерику и пугаться. У меня нет на это сил. Но я не понимаю, что вам от нас нужно, кто вы, и зачем мы здесь.
— Я знаю, — кивнул Октавиан. — Я знаю, что вы чувствуете. Потому я и пришел к вам сам. Вы не такая, как ваш сосед. Вы не похожи ни на кого из остальных.
— Почему?
— Ваша любовь обращена к другим, а ненависть — к себе. Я видел ваши воспоминания о семье. Вы вырезаны судьбой из нужного камня.
— Не понимаю.
— Пока не понимаете. Но поймете. Я только знаю, что вы добры и не лжете ради самой себя. Этого более чем достаточно.
— Для чего?
— Для того чтобы увидеть.
Тонко звякнуло раскрывающееся кольцо наручников, высвобождая многострадальную кисть девушки, на которой виднелась фиолетовая полоса. Удивленная Кимико посмотрела на избавленную от оков руку, сложив ладони. Вендиго, подождав, пока взгляд собеседницы вернулся к нему, тихо произнес:
— Ну что ж. Мне придется совершить нечто не очень приятное. Прошу простить.
— О чем вы?
Не дослушав вопроса, мужчина протянул длинную тонкую руку, с которой пропала черная перчатка, ко лбу девушки. Ладонь оказалась сухой и прохладной.
Неожиданно прозрачные тени с горящими как угли глазами стайкой летучих мышей вспорхнули из-за его спины, заставляя сиротливую лампу под потолком погаснуть. Черный костюм потек во все стороны облаком чернил. Огромные щупальца мрака, потянувшиеся откуда-то из глубин груди Вендиго, бережно обволокли сидящих на кровати мужчину и девушку.
Время потекло медленно, словно во сне. Но сейчас не было палящего солнца и гудящей толпы, создававшей ощущение безопасности. Теперь Инори осталась одна. Одна наедине с чем-то, рвущимся из бездны.
— Иди и смотри, — сказал Октавиан.
И она увидела.
Учики вздрогнул.
Кулак Сэма просвистел так близко от его лица, что молодой человек едва не поцеловал невольно чужие костяшки. Большой, но удивительно быстрый Ватанабэ тут же ушел вправо, не давая перехватить инициативу. В темноте, опустившейся на остров, его белоснежная рубашка отливала серебром под светом луны. Темные крупные руки с закатанными до локтей рукавами мелькали перед юношей, норовя ударить в лицо или в корпус. Сэм, как выяснилось, весьма недурно и профессионально боксировал, двигаясь в левосторонней стойке бойца супертяжелого веса.
Тело Отоко впервые за много дней слушалось хозяина без болезненного ворчания умиравших тканей. Нырнув под очередной удар, он выпрямился и попытался достать толстяка размашистым свингом, однако Втанабэ и сам был не лыком шит. Уйдя от удара, мужчина резко сократил дистанцию. Учики стремительно сместился вправо, готовясь к отражению атаки, и тут пальцы Сэма обидно щелкнули его по носу.
— Безобразие, — проворчал толстяк, остановившись. — Расхлябанность и головотяпство.
— Опять не так? — с обреченностью висельника спросил юноша.
— Еще бы, — взглядом палача посмотрел на него Ватанабэ. — Ты ж меня ни разу не стукнул.
— Ну... — смутился молодой человек. — Не вышло.
— Не вышло у него, — Сэм расправил рукава рубашки. — Не бьешь потому что.
— Что значит, не бью?!
Возмущенный возглас Отоко разнесся по всему двору перед зданием гостиницы, давно заброшенному, заросшему травой и сорняками, но достаточно чистому.
— А то и значит, — пожал плечами толстяк, подбирая с бетонной дорожки аккуратно уложенный туда пиджак. — Ты со мной драться не хочешь.
— Ну... — снова смутился Учики. — Вы же мне не враг.
— Поэтому-то ты меня и не достанешь никогда, — просовывая руки в рукава, Сэм вздохнул. — Но ругать я тебя не буду.
— Почему? — на этот раз юноша удивился.
— Размечтался, — Ватанабэ пошевелил широкими плечами, будто заново примеряясь к пиджаку, и опустил руку на плечо молодого человека. — Не люблю классический метод.
— Какой классический метод?
Они сошли с дорожки и оказались у старой беседки без крыши. Когда-то здесь любили посидеть туристы, наслаждаясь закатом и ласковым шумом моря. Сейчас же на небе светила лишь луна, и ни одной живой души в окрестностях не было. Ватанабэ опустился на ветхую скамейку, потягиваясь как огромный черный кот.
— Ну, классический метод, — пояснил он присевшему рядом Отоко. — Когда, значит, к противнику надо испытывать сильное желание членовредительства.
— Хотите сказать, боевой настрой?
— Вроде того, — толстяк откинулся на спинку скамьи, заложив руки за голову. — Когда я был в твоем возрасте, то уже порядком успел поучиться свирепости. Меня учил драться лет с десяти один друг. Очень старый друг.
— С десяти лет, — тихо проговорил Учики. — Это вполне серьезно.
— Мой друг был серьезным человеком, — усмехнулся Сэм. — Он тоже все пытался привить мне боевую злость.
— И получилось?
— А мне не надо было ничего прививать. В том-то все и дело. Для меня никогда не составляло проблемы ударить человека, даже по лицу. Не потому что очень хотелось, а потому что было нужно. Нужно для тренировки, нужно в настоящем бою. Тогда я совсем не думал о боли, которую может испытывать другой человек. Поэтому и не верю в классический метод.
— Не понимаю, почему вы называете это классическим методом, — честно признался юноша.
— А когда драться учили с теми, кого не хочешь ударить? — Ватанабэ посмотрел на него с добродушным прищуром.
— Хм...
— Да ты голову-то не забивай, — снова хлопнул собеседника по плечу Сэм. — Хоть ты меня и не достал ни разу, держался хорошо.
— Хорошо? — молодой человек посмотрел на толстяка с непонятным выражением. Его взгляд, брошенный почти украдкой, был полон угрюмости, с которой почему-то смешалась робость.
— Ага, — подтвердил Ватанабэ. — Сам-то как? Ничего не беспокоит?
— Тело работает отлично, — тихо сказал юноша.
— Заметно. Движения ровные, скорость прежняя. Перед началом операции ты был медленнее.
— Но я все равно скован.
— Это потому, что ты не принял решения.
— Какого? — Отоко не понимал все сильнее охватывавшей его робости. Юноше так хотелось услышать от Сэма что-нибудь хорошее о себе, что чуть поджилки не тряслись. С чего вдруг?
— Вспомни, почему ты согласился участвовать в операции, — подсказал Сэм.
— Потому что Инори похитили, — задумчиво произнес Учики. — Потому что у меня самого остается не так много времени. Ну, еще потому, что вы пришли именно ко мне.
— Молодец, все правильно, — усмехнулся толстяк. — А теперь оглянись на то, что только что сказал, и скажи мне: что ты видишь в собственных словах?
— Что вижу... — молодой человек озадаченно почесал затылок. — Хм...
— Не знаешь, — Ватанабэ хмыкнул. — А я скажу. Мужественность в них есть.
— Мужественность? — чувствуя кусачий огонек гордости где-то в груди, Отоко спросил: — Почему?
— Сам посуди. Ты, зная, что не так уж далек от смерти, согласился лечь под ножи и излучатели, а потом биться с кучей народу, заливая в мозг воспоминания опытных бойцов, потому что тебя попросил чужой человек, и нужна помощь девушке. Звучит мужественно, ты не находишь?
— Э... Ну...
— Но давай подумаем. — убрав руки из-под головы, Сэм сладко потянулся. — Что же подвигло тебя согласиться на самом деле?
— Э...
— Не страх ли за собственную жизнь погнал тебя спасать Инори? Не расчет ли заставил согласиться на мои условия? И не жажда ли расквитаться с обидчиками, искалечившими тело, помогает сражаться?
Прищур толстяка стал откровенно лукавым. Усмехаясь половиной рта, Сэм наблюдал за озадаченным юношей, снова почесавшим затылок.
Учики не обиделся. Он знал, что Ватанабэ не хочет его обидеть. Могучий толстяк, беспощадный к врагу словом и делом, стал для молодого человека медбратом, тренером и психиатром за последние месяцы. Перед отправкой в Гонконг Сэм помог Отоко вернуться в форму, тренировал перед боями, следил за тем, чтобы наномашины приживались в организме и не давали тому разлагаться. Они мало разговаривали, сегодняшняя беседа стала самой долгой. Сэм просто присматривал за подопечным, а Учики изо всех сил старался не подвести.
Судьба не лишена иронии. Сейчас, чувствуя смущение перед своим внушительным собеседником, Учики Отоко неосознанно пытался понравиться мужчине, на короткий отрезок времени занявшему роль отца в его жизни. Всего лишь внимательный присмотр и совместные занятия рукопашным боем стали большим, чем вся родительская забота, проявленная за почти два десятка лет Кинпати Отоко. Родной отец всегда предпочитал сыну общество бутылки. Ватанабэ же, пусть и ненадолго, пусть и не на самом деле, заботился о нем, интересовался им.
И это было так приятно.
— Знаете, Сэм-сан, — наконец, произнес молодой человек. — Нет. Не страх, не расчет и не злость.
— Неужели? — одобрительно подмигнул толстяк.
— Да. Мне... мне на самом деле не так важно, что станет со мной. Я просто хочу вызволить Кимико. И помочь остальным Наследникам, которых похитили. Помочь Эрике, помочь вам, помочь Канзаки-сан. Пока еще могу.
— И совсем не страшно? — Сэм вопросительно изогнул бровь.
— Страшно бывает, — признался Учики. — По ночам, когда не сплю. Страшно бывало в Гонконге, когда начиналось то, про что мы с вами говорили тогда, в комнате. Я начинал думать странные мысли и переставал понимать себя. Но...
— Что?
— Но сейчас я знаю, кто я. И зачем я. Наверное, только ради того, чтобы прояснилось в голове, и стоило бежать из города на время.
— Хе-хе, — Сэм перестал щуриться и размашисто хлопнул Отоко по плечу. — Собственно говоря, вот и все дела!
Обрадованный одобрительным тоном и дружеским жестом, Учики, по-прежнему смущаясь, переспросил:
— Вы о чем?
— Да все о том же, — весело проговорил толстяк. — Я ведь терпеть не могу эгоистов. А ты со-овсем не эгоист. Именно поэтому тебе не нужна злость на кого попало. Я не прогадал, отдав тебя на обучение Винсенту. Молодец!
— С-спасибо, — запнувшись, Учики понял, что готов покраснеть от удовольствия. Хвалила его до сих пор только мать. И, конечно, Кимико.
— Да не за что, — снова похлопал его по плечу Сэм, а затем неожиданно потрепал могучей рукой по макушке. — Хороший ты парень, Учики.
— Д-да я вполне обычный, — теперь юноша и в самом деле покраснел.
— Обычный бы такую дорожку не прошел: от теленка на заклание, которым был в Токио год назад, до чемпиона подпольного турнира в Гонконге, хе-хе!
— Я пока еще не чемпион, — скромно поправил Отоко.
— А куда ты денешься? — хмыкнул Сэм. — Станешь. И всем этим гадам надаешь под зад.
— Я вам-то под зад дать не сумел, — пробурчал молодой человек, пытаясь скрыть, насколько был польщен словами толстяка.
— А мне и не надо, — Ватанабэ наставил на собеседника указательный палец. — Я знаю тебя, Учики. Ты тоже сможешь врезать по роже, если это будет нужно.
— Хм... — недоверчиво хмыкнул юноша.
— Уж поверь опыту старого негодяя, — Ватанабэ с невероятной для его фигуры ловкостью поднялся со скамьи. — Ну что, пошли в дом?
— Вы идите, Сэм-сан, — ответил Учики. — А я ока посижу, подышу воздухом.
— Ладушки, — кивнул мужчина, выходя обратно на запущенную дорожку к гостинице.
— И еще, Сэм-сан... — неожиданно добавил молодой человек. — Все-таки спасибо.
— Обращайся! — Ватанабэ изобразил двумя пальцами развязную пародию на воинское приветствие и, развернувшись, зашагал прочь.
