Как пробурить небеса: Пособие для Чайников

И если я живу в мире, где человек может получить возможности, сравнимые с божественными, лишь обладая верой в собственные силы, то что такое Бог по-настоящему?

Вряд ли я когда-нибудь смогу дать ответ'

Симон Дзиха. Личные дневники. 1 г Д.О.К. Центральный архив Каминограда.

Наше путешествие продолжалось. Преодолев 'Великий разлом' и спустившись с гор, мы продолжили путь в сторону ганменовской базы. Лиирон и наши техники немного повозились с остатками металла от Шестнадцатилицего и соорудили новый бак для воды в разы вместительнее и крепче предыдущего. Так что теперь мы могли делать двухнедельные переходы, не испытывая особой потребности в пополнении запасов пресной воды. Также на всякий случай Лиирон соорудил из подручных материалов несколько влагоуловителей в виде огромных зонтов, выгнутых в обратную сторону. И закрепил эти зонтики на крыше Гуррен-Лаганна. Так что выглядел наш робот сейчас несколько странно. Как песчаный замок, в который дети воткнули несколько зонтиков от коктейля. Знаю, что странная аналогия, но только это и приходит в голову.

Настроение в отряде было... смешанным. Встреча с Черным Братством дала нам гораздо больше информации, чем мы рассчитывали. Во время своих путешествий, которые длились гораздо больше, чем наши, команда Киттана успела повстречаться не только с целой прорвой ганменов, но и наткнуться на несколько поселений людей, что не побоялись выбраться на поверхность. И то, что они нам рассказали, вызывало весьма смешанные чувства.

Во-первых, по наблюдениям Киттана, ганмены были далеко не вездесущи. Несмотря на то, что самые крупные и сильные поселения (к которым, как оказалось, относилась и Ритона), подвергались постоянным набегам, более мелкие и слабые ганмены практически игнорировали, то ли не замечая, то ли подчиняясь какому-то странному приказу.

С другой стороны, Киттан рассказал о том, что они периодически натыкались на разрушенные или покинутые поселения, где не было и следа от людей, но и ганменов в этой области как-то не оказалось. Что тоже в общем-то было странно. Люди не могли исчезать так просто, всегда должны оставаться какие-то следы.

По всему выходило, что ганмены искореняют человечество вовсе не так усердно, как стремятся показать. И непонятно, личная ли это инициатива зверолюдов, или же приказ спущенный сверху. Такое вполне себе в стиле Лоргенома, учитывая то, как он подставил Антиспираль, оставив целыми Арх-Гуррен и Соборную Терру.

Но мои мысли были заняты совершенно другим.

События, которые вот-вот должны произойти... они не давали мне покоя. И не потому, что я встречу человека, который в результате должен посадить меня за решетку, а в будущем и вовсе возглавить человечество на его пути к звездам.

Нет. Вовсе не поэтому.

События в поселении Адаи... они выделяются среди всех прочих. Этот эпизод — он словно пятно на солнце, как бельмо на глазу. Камина здесь смотрелся особенно глупо и даже как-то... отвратительно. Да в принципе все персонажи, что приходят сверху, выглядят не такими, какими они показаны все остальное время. Как будто в свете факелов люди меняются, обнажая их темную сторону.

Но и сам посыл событий...

Религия. Вера. Необходимость. Жертва. Четыре понятия, что переплелись между собою причудливым образом, порождая нечто, что трудно описать словами, доступными смертному люду.

Каждый раз пересматривая этот эпизод, я невольно оглядывался вокруг. И каждый раз мне казалось, что вот-вот и рядом со мной промелькнет белая роба Старейшины. Мне каждый раз становилось страшно от того, насколько похожа была моя жизнь на то, о чем говорил Старейшина.

Мой мир пал, сгорел в огне. Первые годы... самые страшные. Отступление за отступлением, потеря последних клочков суши. Корабли набитые битком. Еда, что похожа больше на грязь, чем на еду. И речитативы. Сотни людей, беспрерывно молящихся, захлебывающихся молитвой, каждый на своем языке, со своим акцентом и эмоциями. Каждый своему богу. Каждый просит о своем. Все это сливалось в дикую, невероятную какофонию религиозного безумия, что порою захватывало целые корабли. Как в средневековье люди пускались в безостановочный пляс, останавливаясь только тогда, когда силы покидали их, то люди, охваченные безумием происходящего, молились. И мы ничего не могли с этим поделать. Потому что нет худшей участи, чем потерять последнюю надежду. И нам пришлось направлять их. Пришлось искать людей, что соглашались вести проповеди и молебны, провозглашая предписанные указами военных истины. Нам пришлось поставить религию на конвейер, выковать из менор пушки и перелить золотые кресты на медали достойным. Во имя необходимости мы взяли веру в свои руки, чтобы дать людям возможность самим создать то, чего они просили у Господа.

'Бог сражается на стороне пропаганды,' — так говорил мне отец, показывая очередной манифест 'Божьей Воли'. 'Мы призвали Бога на службу, коль он сам не пришел в военкомат,' — говорил мне знакомый из отдела 'Отдел по Связям с Обществом'.

И люди верили. Шли в добровольцы, записывались в ополчение, предлагали свою помощь. И умирали. С улыбкой на устах. Впервые за более чем век над полем боя в унисон могли звучать: 'Gott mit Uns', 'In God we trust', 'Deus lo vult ', 'Тэнно Хэйка Бандзай', 'ин ша`а Ллах', 'За Родину!'. Это помогало. Давало силы. Было неважно, есть Бог или нет. Просто люди, объединенные верой во что-то общее, общей идеей, были способны на многое.

Те же методы использовал Старейшина.

Я не могу судить заранее, я не видел этих людей вживую, не видел их положения и ситуации, но я могу понять Старейшину. Отправлять людей на верную смерть — это требует недюжинной силы духа. Делать это, сохраняя лицо, оставаясь в лице людей пророком — на порядки сложнее.

С такими мыслями дни и километры, оставленные позади, пролетали совершенно незаметно, оставляя горы далеко позади. Мы шли по равнинам, где на многие километры вокруг не было ни единой живой души. Лишь бескрайние просторы. Нет, в этих местах была жизнь. В многочисленных реках заманчиво сверкали серебряной чешуей многочисленные рыбы, бродили по полям гипопограды, пробегали косули и их мутировавшие собратья, названия которых я не знал.

Но ощущение пустоты не покидало моего разума. Проведя большую часть жизни на корабле-муравейнике, а затем в относительно большом обществе, заметно отвыкаешь от того, что мир вокруг тебя обезлюдел.

Мое настроение не укрылось от внимания остальных членов нашей маленькой карательной экспедиции. Камина видел мое настроение и был непривычно молчалив, во всяком случае, когда мы оставались одни. Йоко... что до нее, я в одночасье понял, что однажды она станет отличной матерью. Нет, она не устраивала мне задушевных бесед и не лезла в душу. Она просто приходила каждый вечер ко мне с двумя кружками горячего чая и сидела со мной до тех пор, пока я не засыпал. Детский организм брал свое. Но эта молчаливая поддержка — она стоила много больше слов. Живя в мире, где пафос правит балом, неожиданно начинаешь ценить всю прелесть солидарного молчания.

Лиирона, казалось, совершенно не заботило мое состояние. Он вертелся, словно белка в колесе, всегда находя себе занятие, требующее его полного внимания. Но иногда, в те дни, когда Йоко, вынужденная пополнять наши запасы провизии, уходила на охоту, он забирался на броню меха и, сидя под зонтом влагоуловителя, смотрел в небо.

Мы не разговаривали с ним столь часто, он порою говорил что-то в воздух. Не обращаясь ни к кому, но смотрел при этом на меня. Я в большинстве своем не отвечал, но иногда рассказывал о том, каким был мой мир до того, как был уничтожен.

Этого было достаточно. Своеобразный статус кво. Он не задает прямых вопросов. Я не отвечаю об источнике знаний.

Правда, однажды он все же задал вопрос:

— Симон... ты видел?

Этот вопрос можно было адресовать кому угодно. К птице, что пролетела над нами. К лисе, что проскользнула между ног меха, убегая от опасности. К Йоко, которая забралась в кабину к Камине. Но мы оба знали кому.

— Да.

Столь много смыслов для двух звуков. Прошлое и будущее. Начало и конец. Вымышленное и реальное. И кто знает, сможет ли Лиирон понять, что я имел ввиду? Впрочем, понимал ли я сам до конца, о чем говорил?

Так дни незаметно складываясь в недели. И если бы кто-то хоть на секунду ощутил все то состояние, в котором я находился... увы, реальность была ко мне жестока. И вырвала меня из этого состояния совсем не тем образом, о котором я бы мог подумать.

Это был вечер. Точно не могу сказать, сколько прошло времени с того момента, как мы надрали круглую металлическую задницу Шестнадцатилицему, но определенно больше недели. Однообразная картина бесконечной степи здорово искажала чувство времени и его течения.

Мы встали лагерем около маленькой речушки, что весело журчала по этим бескрайним просторам. Близость источника воды означала то, что нам не было необходимости экономить воду, поэтому Лиирон расстарался на огромную кружку чая из местных трав для каждого на пару с наваристой похлебкой. Вы не представляете, насколько вкусной может быть нечто подобное, особенно после нескольких лет однообразной и, давайте скажем прямо, скудной пищи.

На самом деле, это вызывало странное чувство дежавю. Память, которая все еще помнит подобный вкус и тело, что ощущает все это впервые. Непривычно, но чем-то даже интересно.

Йоко, как обычно сидевшая рядом со мной, уже с полчаса задумчиво глядела на речку. Ее взгляд блуждал между камней и глины, что образовывали берег, исчезая где-то в темной глади воды, на которой играли желтыми пятнами отблески пламени.

— Симон, как думаешь, вода теплая? — Йоко решила прервать затянувшуюся игру в молчанку.

— Не знаю. У Камины спроси. Или у Лиирона. Они точно к реке ходили.

О да, Камина ходил к реке. Тот еще был цирк на самом деле. Не знаю, откуда он берет свой идиотизм, но он воистину неисчерпаем. Открыв для себя то, что вода имеет привычку показывать отражения, Камина внезапно впал в детство и начал корчить самому себе рожи, каждый раз вызывая у наблюдавших за этим приступы взрывного смеха. Дальше он скинул с себя свой плащ, чтобы ненароком не промочить алую материю, и вошел в воду, после чего принялся репетировать пафосные позы.

Называя каждую из них!

Знаете, как называется поза, когда Камина стоит с нахмуренным лицом, положив одну руку на катану, а вторую отводя назад, при этом ловя своими очками блик солнца?

'Великий Камина Готовится К Битве С Подлым Зверолюдом'.

Именно так. С большой буквы. Иногда Камина чуть ли не на пять минут застывал в одной позе, то поднимая, то опуская руку/ногу/голову, прежде чем возвестить о новой пафосной позе.

Действо продолжалось около двух часов и под конец даже самые стойкие, в моем с Лиироном числе, не могли сдержать слез. Камина был уморителен.

Йоко, по-видимому, тоже вспомнила сегодняшнее шоу, слабо улыбнулась.

— Камина...

А затем что-то в ней изменилось. Не знаю, что пришло ей в голову, но она сжала руки в кулаки и кинула на меня извиняющийся взгляд, залпом допила чай и, быстро поднявшись, бодрым шагом двинулась к тому месту, где в компании народа находился Камина.

Сидя чуть поодаль от всех, я не мог расслышать, о чем они говорили из-за общего гомона, но, в конце концов, Йоко чуть ли не силой вытянула Камину из-за костра и повела куда-то в сторону нашего меха, который стоял около самого берега реки.

Мои мысли текли медленно и неохотно, но даже они разогнались до скорости фотонов, когда я понял, что эти двое ушли вдвоем.

Шило в моей пятой точке, до того неактивное, вдруг завибрировало со страшной силой, чуть ли не подкидывая меня в воздух. Только необходимость быть незаметным и не привлекать к себе и этой парочке лишнего внимания и могла замедлить меня.

Обходя компанию, что собралась у костра, по широкой дуге, я направился к стопам Гуррен Лаганна. Пятнадцатиметровый мех был отличным прикрытием для моего худого и детского тела.

А на слух... на слух я никогда не жаловался.

Я присел, опершись на металлическую пластину, все еще храняющую в себе дневной зной, прикрыл глаза и превратился в слух.

— Ну и зачем ты меня сюда притащила, женщина?

— Ты и я. Нужно... обсудить кое-что.

— Эээээ? — Вот что-что, а недоумевать Камина умел.

— Камина... ты же знаешь... про это?

— Это? Ты вообще о чем, женщина?

— Ну ЭТО... ну там пестики и тычинки. Болт и шайба. Ключ-Бур и гнездо? — Мда, а воображение у Йоко весьма живое. Мне третья аналогия понравилась...

— Ты что, про пих-пих говоришь?

— Пих-пих? Вы ТАК это называете? — Если честно, я недоумевал вместе с Йоко. Нет, я, конечно, еще маленький, чтобы со мной на такие темы говорили, но это просто за гранью добра и зла.

— Ну да... А что в этом такого?

— Ничего... просто.... Мне казалось, что ты не знаешь.

— Ты меня совсем за идиота держишь? Чтоб я, Камина, и не знал об ЭТОМ? — еще чуть-чуть и вопли Камины начнут привлекать внимание. Или не начнут. Потому что все привыкли.

— Тогда... почему? Почему ты так со мной поступаешь? Неужели не видишь? Я же... — крик души Йоко был прерван чем-то. И разрази меня гром, если я прав в своей догадке!

— Я вижу. — Вот он. Тот самый Камина, который кроется за громкими фразами и нелепым поведением. Человек невероятной харизмы, чуткой души и просто нечеловеческой проницательности. К тому же превосходный оратор.

— Т-ты... ты... — Йоко похоже пребывала в состоянии шока.

— Да, я. И я готов повторить то же самое множество раз. Но Йоко... подумай сама, нужно ли тебе это? Хочешь ли ты этого?

Йоко замолчала. А я буквально почувствовал, как трещит по швам история под грузом эффекта бабочки. Трещит, готовясь разлететься на мелкие кусочки, формируя совершенно иной узор судьбы.

— Да, хочу.

* * *

Бабочка была раздавлена.

Нельзя сказать, что после того вечера что-то кардинально изменилось для нашего отряда, но так казалось лишь на первый взгляд. Стоило лишь приглядеться, и мелкие, почти незаметные изменения в поведении людей перекрашивали картину в совершенно иные цвета.

Йоко и Камина старались не показывать изменения статуса своих отношений, но получалось у них из рук вон плохо. Я бы даже сказал — отвратительно. Даже самый большой из всех дуболомов догадался бы, что между этими двоими что-то есть.

О чем это я?

Приняв чувства друг друга, эти двое внезапно осознали всю двусмысленность тех ситуаций, в которые они то и дело попадали. И если бы дело ограничивалось теми побоями, что нередко получал Камина, причем чаще всего за дело. Нет, я говорю об удивительном умении что Камины, что Йоко попадать в неловкие ситуации, пикантность которых зашкаливала за все возможные пределы. Если брать моральные рамки этого мира, конечно же.

Приведу совершенно обыденный пример. Раннее утро, заспанный, не до конца разлепивший глаза Камина направляется к передвижному лагерю, дабы помыться. Ровно в ту же точку направляется находящаяся в таком же состоянии Йоко. Траектории движения совпадают, и эти двое вполне закономерно сталкиваются. Учитывая разницы в росте, Йоко фактически врезается Камине в живот, мигом выбивая из того дыхание. От неожиданности Камина теряет равновесие и падает прямиком на Йоко. С закономерным результатом оба оказываются на земле в интересной позиции, где руки Камины упираются в интересные окружности девушки. Дальше следует неловкое молчание, в результате подвисших мозгов обоих участников столкновения, а затем Камина инстинктивно сжимает так удобно расположенную ладонь.