— Арестованы как подозрительные, господин Городской голова, — бодро отрапортовал начальник стражи, — При них не оказалось подорожной.
— Позвольте объяснить, — выступил вперед Гольдштейн, — Мы — путешественники, едем из Торгового города....
Вдруг лицо Городского головы приобрело совсем уж изумленное выражение. Не слушая объяснений, он неотрывно смотрел на теплое свечение, излучаемое Янтарем на пальце Льва Исааковича. Затем Антон Матвеевич внимательно оглядел Макса, остановив взгляд на его перстне, окинул взглядом девушек, и тоном, не терпящим возражений, приказал:
— Немедленно доставить в мой дом! Сопроводить со всем возможным почтением! — и, уже обращаясь к Гольдштейну, мягко продолжил:
— Прошу принять мои извинения. Видите ли, стремясь прекратить бунт, мои подчиненные совершили непростительную ошибку. Я сделаю все возможное, чтобы постараться сгладить те неприятные впечатления, которые вы получили от пребывания в нашем городе. А сейчас еще раз покорнейше прошу меня простить: вынужден откланяться, встретимся за ужином.
Произнеся этот витиеватый спич, Антон Матвеевич резко развернулся и стремительно вышел, бросив на начальника охраны уничтожающий взгляд. Тот принялся выполнять приказ начальства, причем делал это с таким рвением, что уже через полчаса Макс и его спутники, верхом на своих конях, в сопровождении вооруженной охраны, прибыли к дому городского головы.
Резные ворота медленно отворились, и всадники въехали на широкий двор, пестрящий вычурными клумбами и окруженный фигурно подстриженными кустами, изображающими различных животных. Тут же подскочивший конюх и увел лошадей на конюшню, заверив, что: "Все будет в лучшем виде, не извольте беспокоиться!", а сами гости вслед за вежливым вышколенным лакеем проследовали в изукрашенный завитушками и сияющий яркими огнями дом.
Внутри дома все было так же пышно и роскошно, как и снаружи. Вслед за широкой прихожей открылся большой зал, очевидно, рассчитанный на большое количество гостей. Под потолком, щедро украшенным лепниной в виде резвящихся толстозадых амурчиков, горело множество свеч огромной хрустальной люстры, отражаясь в начищенном до блеска скользком паркете. Вдоль стен, обитых шелком, стояли многочисленные бархатные диванчики, тахты, банкетки, козетки — в общем, Макс не знал точно, как называется все это мебельное великолепие.
— Добро пожаловать, господа! — раздался тихий вкрадчивый голос.
На широкой, покрытой красной ковровой дорожкой и обрамленной резными отполированными до сияния перилами лестнице, ведущей на второй этаж, стоял широкоплечий, среднего роста молодой человек, одетый скромно и неброско. Его темные волосы были причесаны тщательно, волосок к волоску, карие блестящие глаза взирали на вошедших доброжелательно и спокойно.
— Позвольте отрекомендоваться: помощник городского головы, Александр Александрович Волков, — представился он.
После процедуры знакомства, превращенной Волковым в сложную светскую церемонию, всем было предложено занять отведенные им комнаты и привести себя в порядок перед ужином. Волков, выражая сочувствие и рассыпаясь в извинениях по поводу их ошибочного заключения под стражу, сообщил, что городской голова будет ждать гостей к ужину через час.
Макс вошел в приготовленную для него просторную комнату, и первое, что он увидел — большое фарфоровое корыто с теплой водой, стоящее посередине. На краю его стояли бутылочки, наполненные чем-то благоухающим, очевидно, здешними средствами для мытья. К корыту прилагалась хорошенькая разбитная служанка, которая весьма навязчиво предлагала свою помощь. С трудом выпроводив девушку, Макс вытряхнул Роки из мешка на пушистый ковер, а сам полез мыться.
Освежившись и одевшись в непривычно роскошную одежду, разложенную на кровати, Макс в сопровождении пса спустился вниз, в уже знакомый ему роскошный зал.
— В столовую пожалуйте, — подобострастно поклонился подбежавший лакей.
В светлой уютной комнате за богато накрытым столом он увидел своих друзей. Он отметил, что все они, как и он, переоделись в пышные наряды. Особенно очаровательно выглядели девушки, на которых были странного фасона шелковые платья. Милана украсила себя сапфирами, которые когда-то подарил ей шейх Али-Махмуд. Во главе стола важно восседал Городской голова, по правую руку которого сидел уже знакомый молодой человек, а по левую — красивая молодая черноволосая женщина в скромном платье из серого бархата, подчеркивающем сияющую белизну ее нежной кожи. Макс опустился на свободное место. Антон Матвеевич поднял серебряный бокал и произнес:
— Я бесконечно счастлив, господа, приветствовать вас в своем доме. Мне, как всякому образованному человеку, известно о пророчестве и людях, призванных его осуществить. Вы можете рассчитывать на любую мою помощь.
— Если вы хотите помочь нам, освободите Эльхана! — вдруг горячо проговорила Аня, подавшись вперед, — Он ни в чем не виноват!
Антон Матвеевич нахмурился:
— Его вина доказана! Его видели, когда он похищал девушку! Завтра убийца будет казнен, и тогда бунт, надеюсь, прекратиться. Народ должен знать, что власть имущие заботятся о его благе.
Он перевел взгляд на молодую женщину, сидящую рядом с ним, и нежно произнес:
— Вот видишь, Глафира, чавахи — дикий жестокий народ. А ты так заботилась о них, каждый день ездила в их поселение, возила им еду и лекарства. Страшно подумать, какая опасность тебе могла угрожать!
— Глафира Семеновна — ангел, чистый ангел! — восторженно подхватил Волков, бросая на женщину преданный взгляд.
— Ах, господа, позвольте вам представить мою жену, Глафиру Семеновну, — спохватился Городской голова, — Глафира Семеновна не только красива и добра, но еще и очень образованна. Она много читает, изучает древнюю историю. А еще, не угодно ли на спиритический сеанс? Моя жена увлекается вызыванием духов!
— Полно, милый, — смутилась Глафира Семеновна, — Кому это интересно?
Макс удивился: скорее уж, он мог подумать, что молодая красавица — дочь Антона Матвеевича. На вид ей было не больше двадцати пяти лет. Впрочем, Глафира Семеновна вела себя так скромно и вместе с тем величественно, что выглядела достойной супругой главы города. В ней не было ни капли девичьего кокетства, ее глаза все время были опущены долу, все движения — плавны и спокойны.
Его размышления были прерваны Гольдштейном, который взялся объяснять, почему считает Эльхана невиновным. Голова внимательно выслушал его и сказал:
— Я верю вам, к тому же чавах даже под пытками не признается в похищении и говорит, что не знает, где спрятаны девушки. Но поймите: пока виновный не будет публично наказан, народ не успокоится. А его видели многие. Как вы объясните людям, что на юноше была порча? Кто вам поверит? Если власти города не найдут убийцу, горожане взбунтуются и против них. Город ждет безвластие!
Никакие уговоры не заставили Антона Матвеевича отложить казнь несчастного. Он предлагал путешественникам любую помощь и поддержку, но пощадить чаваха так и не согласился. Отчаявшись его переубедить, все отправились по своим комнатам, уставшие и расстроенные.
Макс вошел в свою роскошную спальню, и, не раздеваясь, улегся на пышное, заваленное пуховыми подушками ложе, обняв тяжело сопящего объевшегося пса. Он прикрыл глаза и попытался придумать, как найти истинного виновника похищения девушек. Почему-то ему казалось, что все происходящее как-то связано с Черной Королевой и вторжением во Вторую грань полчища нежити.
Глава 26.
Рамир вернулся в свою лачугу поздно вечером, когда вокруг уже совсем стемнело. Сегодня Зуливан готовил новое зелье, нейтрализующее действие любовного приворота, и мальчик не мог оторвать взгляда от перламутрово-серого варева, в котором то и дело вспыхивали розовые искорки. Зелье варилось долго, и Рамир остался в доме учителя до самого конца, пока тягучая остывшая жидкость не была разлита в маленькие стеклянные флаконы, напоминавшие формой прекрасные морские раковины.
— Явился, бесполезный ублюдок! — встретила его мать, которая сегодня долго не могла найти гостя, и потому была особенно не в духе.
Она отхлебнула дешевого кислого вина прямо из узкогорлой глиняной бутылки, и посмотрела на Рамира с нескрываемой ненавистью:
— Ничего, совсем скоро ты перестанешь пугать моих гостей своей мерзкой рожей! Завтра я отведу тебя на Большой базар, там купцы из Восточного Эмирата покупают таких уродцев, как ты, делают из них евнухов и продают в гаремы богатых людей. Чем страшнее рожа, тем, говорят, дороже платят — уродливый евнух у них очень ценится. Впервые я получу от тебя какую-то выгоду, а ты еще благодарить потом будешь, что в хорошее место пристроила.
Выговорив все это, мать рухнула рядом с пьяным гостем. Эола и Борг злорадно захихикали, толкая и щипая Рамира и в подробностях расписывая ему процедуру оскопления. Он лег на продавленный тюфяк, не обращая внимания на тычки и издевательства, и закрыл глаза. На его лице появилась странная улыбка. Отчаявшись довести его до слез, брат и сестра потихоньку угомонились и уснули. На полу храпела мать, обнявшись с пожилым пьяным матросом, сегодня сошедшим с корабля. Наступила глубокая ночь, покрывшая мир темным покрывалом, делающим одинаково неразличимым и совершенство красоты, и жуткое уродство. Рамир лежал и улыбался в темноте...
В темный предрассветный час старого Зуливана разбудил настойчивый стук в дверь. Не спеша, он накинул тяжелый шелковый халат, подошел к двери и откинул громоздкий засов. На крыльце стоял Рамир. Ребенок дрожал от ночного холода, его губы жалобно затряслись, когда он слабым голосом произнес:
— Учитель Зуливан, пустите меня к себе! Я буду у вас жить.
— А как же твоя мать, дитя? Неужели она разрешила тебе стать учеником мага?
— Я убедил ее. Она больше не будет запрещать, — уверенно ответил мальчик.
Чародей впустил ребенка и устроил ему постель на широкой лавке, обитой старым потертым бархатом. Рядом с головой мальчика тут же угнездился черный кот, издавая довольное мурлыканье. Укрывшись мягким шерстяным одеялом, Рамир улыбался в темноте. Наконец-то он был счастлив.
Наутро мальчик перемыл все реторты, почистил столы, добела выскреб деревянный пол, выстирал плащ Зуливана, растопил печь, и принялся, сидя на чистом полу, расчесывать длинную спутавшуюся шерсть кота. Старый чародей, в глубине души испытывавший искреннюю привязанность к ребенку, был доволен: наконец у него появился верный и старательный помощник.
Так проходил день за днем. Мальчик выполнял всю работу по дому, а в свободные часы прилежно постигал азы магии. Поначалу Зуливан опасался, что мать Рамира передумает, и потребует, чтобы тот вернулся домой. Но как-то раз, выйдя на базар, чтобы купить еду для себя и своего ученика, волшебник услыхал разговор двух торговцев. Так он узнал, что несколько дней назад родные Рамира были найдены в своей лачуге мертвыми. У всех было перерезано горло. В убийстве обвинили матроса с торгового корабля, который в ту ночь был в гостях у хозяйки, зарабатывающей на жизнь своим телом. Гость мирно спал среди трупов, и когда его схватили, рыдая, говорил, что не мог этого сделать. Тем не менее, его благополучно повесили.
Придя домой, Зуливан ничего не сказал своему ученику. Все продолжалось, как и прежде. Лишь иногда глаза старого мага останавливались на лице мальчика, словно пытаясь прочесть его тайные мысли, но ребенок отвечал Зуливану таким преданным и чистым взглядом, что тот, стыдясь своих подозрений, лишь ласково трепал его по плечу.
Глава 27.
Макс, задыхаясь от ужаса, подскочил на кровати, освобождаясь от липкого тяжелого сна. В комнате было темно, стояла середина ночи. Он хотел было закрыть глаза и постараться снова уснуть, как вдруг услышал тихое рычание Роки. Пес устремил на дверь светящиеся в темноте глаза и вздыбил шерсть на загривке. Макс на цыпочках подкрался к двери и прислушался: в коридоре раздавались осторожные удаляющиеся шаги.
— Роки, оставайся здесь, — прошептал он и, тихо приоткрыв дверь, выскользнул наружу.
В конце длинного коридора он рассмотрел белую женскую фигуру, тускло освещенную трепещущим пламенем свечи. Женщина тихо, но торопливо удалялась в сторону лестницы. Предчувствуя что-то недоброе, Макс тихо пошел вслед за ней. Вокруг было темно, и он пожалел, что не взял с собой свечку, но возвращаться за ней значило потерять из виду загадочную фигуру, поэтому он двигался на ощупь, ориентируясь на слабый огонек, рождаемый ее свечой. Он чуть не наступил на что-то мягкое, едва не споткнулся и понял, что под ногами путается Роки. Отчитать упрямого пса было невозможно, и Максу пришлось смириться с его присутствием.
Тем временем белая фигура начала спускаться вниз по лестнице. Женщина шла не оглядываясь, видимо, уверенная, что никто не знает о ее ночном путешествии. Оказавшись внизу, она подошла к входной двери, тихо открыла ее и выскользнула наружу. Макс торопливо побежал за ней. Выйдя во двор, он завертел головой в поисках загадочной незнакомки, и увидел ее, пересекающую двор. Женщина подошла к старой часовне, стоящей в глубине двора, за фигурно остриженными кустами, и скрылась внутри.
Подобравшись к мрачному строению, Макс осторожно заглянул в маленькое мутное полуразбитое окошко. Роки крутился вокруг, громко сопя от любопытства. В часовне женщина укрепила свечу на аналое, скинула широкий плащ, и Макс узнал в ней Глафиру Семеновну. Она подошла к дальней стене часовни и что-то делала, стоя около нее. В стене распахнулась небольшая дверца, видимо, здесь был потайной шкаф, в котором хранились странные предметы, назначения которых Макс не знал. Глафира Семеновна повернулась к аналою, держа в руках большой стеклянный, или хрустальный, прозрачный шар. Осторожно опустив его на металлическую подставку, она опустилась на колени и нарисовала вокруг себя шестиконечную звезду, внутри которой начертила какие-то незнакомые Максу буквы.
Поднявшись с колен, она достала из кармана платья маленький стеклянный флакон, открыла его и брызнула несколько капель бурой жидкости на шар, затем, держа над ним руки, начала низким голосом читать монотонный, похожий на молитву, текст. Некоторое время шар оставался прозрачным, затем его поверхность начала мутнеть, становясь сначала розовой, затем ярко-красной, а потом — багровой, как кровь. Вдруг внутри появился черный силуэт, он рос, увеличивался, затем вырвался наружу и закачался над шаром, превратившись в крылатое существо величиной с большую собаку, голова которого была увенчана кривыми рогами. Его морда чем-то напомнила Максу упыря, которого они с Гольдштейном недавно прикончили. Из тонкогубого рта торчали мелкие острые зубы. Лапы чудовища напоминали человеческие руки, но пальцы заканчивались угрожающего вида острыми когтями. Опершись когтистыми лапами на шар, демон устремил на Глафиру Семеновну круглые светящиеся глаза, и спросил:
— Зачем ты снова беспокоишь меня?
— Я сделала все, как ты приказал, — ответила женщина, — Но чернь не хочет бунтовать против моего мужа.
