— Я служу себе, — медленно, стараясь не взорваться, процедил я.
— Зачем ты пил шерник? Что случилось прошлой ночью? Почему утром мы ни с того ни с сего поперлись грыб знает куда, зачем ты потащил меня с собой?! Зачем мы здесь, сейчас, непонятно как оказавшись тут, сидим и ждем какой-то там караван? Откуда ты знаешь, что он должен здесь пройти?!!
— Что и откуда я знаю, сейчас тебе сказать не могу. Успокойся, сядь, а лучше ляг. Когда ты движешься, то потеешь еще сильнее, нам надо беречь воду...
— Нет! Я хочу узнать ответы на свои вопросы! — Он вдруг быстро рванулся ко мне, но ноги увязли в песке, а в следующий миг мальчишка, слабо охнув, без сил опустился на камень, опершись о него руками. И потерял сознание.
— Солнечный удар, — непонятно для кого констатировал я, повязывая ему на голову тряпку, и осторожно сбрызнул лицо водой. — Допрыгался...
И вновь потянулась вечность, расплывающаяся в бело-сине-желтом мареве...
На бархан взобрался всадник на проворном степном скакуне. Толстый ватный халат, чалма и бурнус надежно защищали его от смертоносного тепла, на боку позвякивала кривая сабля. Оценив обстановку — нет ли опасности — всадник заметил двух людей, похоже, без чувств лежащих на Черном Камне. Рука взметнулась вверх, и пустынную тишь пропорол резкий гортанный крик. Еще двое на таких же легконогих жеребцах вынеслись из-за бархана и поскакали прямо к лежащим телам...
Чужое вмешательство. Непрошеные гости.
Звено Ангелов зависло в двадцати локтях над землей, невидимое и никак не ощутимое. Они молча наблюдали уже в течение получаса за всем, что происходило внизу. Когда караван ушел, Ангелы не торопясь опустились на землю, и Архангел лично осмотрел таинственные черные камни.
Что это такое, прекрасно поняли все.
— Темные Рыцари были здесь. — Сказал рядовой Ангел.
— Да, но очень давно. — Ар словно прислушивался к чему-то. — Они оставили здесь свою метку. Свой знак. Это значит — они вернутся.
— Так мы их встретим!
— Не забывайся. У нас есть конкретная задача. Я уже доложил о находке Вышестоящему. Черный Камень с нестершейся аурой Рыцарей Ночи нас не касается. С Темными сразятся другие, мы должны обезвредить отступника.
— Слушаюсь, Архангел, — воин коротко поклонился.
— Меня интересует один из этих людей, — вскользь заметил другой. — Тот, кто не поддался воздействию Камня.
— А такой был? — Архангел словно с любопытством посмотрел на своего бойца.
— Да. Тот, который лежал на Камне. Как ты заметил, на него почти не подействовала магия раздора. Она влияла на него, но он мог ее контролировать.
— Это любопытно... Ты, пожалуй, прав.
— Магию раздора может контролировать только тот из людей, кто служит Рыцарям Ночи. Тот, кто добровольно принял их сторону.
— Я знаю, спасибо, что напомнил... — Ар задумчиво провел рукой над Камнем, не прикасаясь к нему. — Значит, Рыцари уже здесь...
Младшие Ангелы молчали. Решение должен принимать только командир.
— Мы проследим за ними, — наконец определился тот. — Они выведут нас на Рыцарей Ночи.
— И мы их уничтожим!
— Нет. Боюсь, что нам придется вступить с ними в союз...
Картина пятая:
"Судьба и Кеш-га".
Сидя в тюремной камере, хорошо размышлять о превратностях судьбы. Обстановка соответствует, да и повод благоприятствует. Особенно если в одиночке — дверь железная с глазком, лучик солнечный сквозь узкое оконце, из-под самого потолка еле-еле пробивается, и сокамерники не беспокоят. Можно в дверной глазок всякие слова поорать. Легкие развиваются. Если повезет, доорешься до охранников с типовыми дубинками. Идеальное средство для лечения нервов. Длина — полтора локтя, вес — господа арестанты отлично знают, ручка кожей одра обмотана. Уникальное средство. Через века прошло, ни капли не изменившись.
А особенно хорошо в дворцовой тюрьме сидеть. Тихо, почти безмолвно, только эхом от каменного пола раздается размеренный шаг охранников. Ибо клиентов здесь много не бывает. Дворцовый "особняк" — привилегированный, для тех, кто познал и свободу высокого полета, и последовавший за тем стремительный миг падения. Ой-ей, господа, как больно! О каменный казематный порожек, да с размаху копчиком...
Много всего тюрьма дворцовая видала. Недаром даже имя собственное — Синий Острог — имела. И приземлялись здесь важные птицы с шумом да помпою (а иногда и без таковой), и рубили крылышки сорвавшимся пташкам на здешнем высоком эшафоте, перед толпой высокородных, а порою — и прямо в унылых казематах ржавым неточеным топором. Но тем не менее и выходили ведь отсюда, ввысь взмывали на чужих крылах, только что у другого их собственноручно оттяпавши...
Впрочем, все, кто взмывал (немного, если по совести, их было), рано или поздно опять сюда же и падали. Совершался, можно сказать, великий природный круговорот — откуда кто вышел, тому туда же и возращаться...
Одним словом, считался Синий Острог сам по себе одновременно и нешуточной привилегией, и пугалом для всей придворной знати. "Плачет по ночам тюрьма" — шептались в кулуарах королевского дворца. Ой, плачет... Всех, кто пока еще на свободе, оплакивает.
Короче говоря, всем тюрьма хороша! Не найти лучше для рассуждений о смысле жизни. Не молотят дубинками по стальным дверям стражники, за соседней стенкой не орут оголтелые заключенные, не таскают вас каждый день на повинную работу. Знай сиди, ешь баланду, да и думай о горемычной судьбе своей. Вспоминай свой полет высокий, да потирай копчик отбитый...
Даже на пытку, о диво-то, перестали по ночам за белы рученьки водить. Вот за это спасибо вам огромное, милосердная королева Тереза Дрейк! Отменили вы регулярные пытки для заключенных из высшей знати. А если точнее и правдивей, то это сами охранники местные в честь смены власти решили поосторожничать. Поскольку новых циркуляров сверху — кого любить, кого губить — на этот раз почему-то не поступило. Но и амнистия королевская "привилегированных" не коснулась. Дураков нет при дворе, освобождать осужденных графов да герцогов, это ведь вам не шальная уголовная братия. Эти люди в прошлом и силу, и власть имели, а потому вдесятеро опаснее любых уголовников...
И разумеется, что уж кто-кто, а господин Нариа, вездесущий и всезнающий, был превосходно осведомлен о состоянии дел в Синем Остроге. Минимум раза два в неделю приходилось наведываться проводить допрос, то есть задушевную беседу, к одному барончику. Барончик сам по себе был тьфу, мелочь, плюнуть да сапогом растереть, но стояли за ним большие, важные шишки. Не терял надежды господин Нариа когда-нибудь до тех шишек добраться...
Но уж никак не думал и не гадал, что окажется в здешних стенах на положении арестанта, а не допросчика. То есть предполагал, конечно же, уж кому-кому, а начальнику столичной полиции лучше многих известна подлость натуры человеческой. Сколько раз такое бывало, когда устраняли короли не бунтовщиков и мятежников, а самых верных друзей-сподвижников и защитников короны. Мотивы могут быть самые разные, но принцип-то всегда один...
Старый полицейский был готов к тому, что когда-нибудь могут прийти и за ним. Покажут личное дело в десять томов толщиной, торжественно огласят какое-нибудь напрочь сфабрикованное, но буквоедски подогнанное под статьи Кодексов и Уставов обвинение... А может быть, и не столь сфабрикованное — безгрешных, поди, нет на этом свете. Но в любом случае опытный глава полиции Ра-Тусса, вполне заслуженно носивший свое известное прозвище, знал, что делать и как себя вести. На чем стоять твердо, а от чего обеими руками отмахиваться. И потом, тогда бы хоть вначале соблюли взаимное уважение, как между благородными людьми принято...
Но никак нельзя было догадаться, что окажется он в элитарной тюрьме по приказу какой-то подвыпившей девчонки, которую Ее Величество, светоч доброты и разума, назначили почтеннейшим дьюком дворцовой стражи. То есть автоматически — министром государственной безопасности Таварра, стоящим на ступень выше него, господина Нариа, всего-то навсего начальника Службы Защиты Города. Одного города, всего лишь столицы, как ни печально... Неофициально к нему стекалась информация со всей страны, его приказы выполняли полицейские начальники из провинции, он создавал, по крупицам создавал и отлаживал всю эту систему лично, долгих-долгих двадцать лет... Но тем не менее он — всего лишь полицейский смотритель города. Его звание приравнено к званию армейского командира полка.
Начальник стражи дворца имел то же звание, что и он, но с точки зрения закона тот, кто отвечал за безопасность дворца, отвечал еще и за безопасность всей страны в целом. Разве это не логично, господа? Дворец — собственность монарха, и государство тоже его собственность. На этой должности при Дирмеде был на редкость пустой и ни на что не способный болван, которому, однако, хватало ума не связываться со всесильным Кеш-гой. И невольно, за что господин Нариа сейчас укорял себя, он привык к тому, что над ним нет начальника. Что он сам себе хозяин. Что выше — только король, номинально носящий звание высшего полицейского главы, как и главы армии и флота, но практически ни во что не вмешивающийся. Вы забылись, господин Трито Кешми Нариа, вы зарвались и возомнили о себе слишком много. И вам указали на ваше место.
Вот так и получилось, что знаменитейший человек, единолично олицетворяющий всю систему охраны правопорядка, оказался арестован незаконно, но при свидетелях, при вопиющем нарушении всех Уставов силовых ведомств, дававших ему право убить негодяя, неподчинившегося приказу двоих высших офицеров на верховных должностях. Настоящее, официальное, легитимное право! А эта девчонка, выдвиженка королевы, соплячка без роду и племени, выходит, даже не потрудилась как следует изучить правовую базу порученной ей работы. Она выше него, она могла его арестовать, потому что ее приказы имеют более высокий приоритет. Но посадить в тюрьму по таким обвинениям — нет! Уж кто-кто, а господин Нариа это отлично понимал. Как-никак, сам лет пятнадцать назад лично Дирмеду на подпись сии Уставы приносил...
Но от понимания этого легче не становилось. Неизвестность нервировала даже его сильную волю. Теперь нужно было ждать, просто сидеть и ждать последствий. Ему должны, если и впрямь намерены осудить, предъявить какие-то обвинения. Если предъявят — события пойдут по рассчитанному загодя плану. Свои грешки он, господин Нариа, лучше всех, пожалуй что, знает...
А если не предъявят, значит, обязаны выпустить. Могут уволить, но должны выпустить. Но если уволят, будет искренне жаль своего дела, о котором многие годы радел денно и нощно, своей системы, кропотливо выложенной по кирпичику, своей работы, которой, видит Бог, отдавал всего себя, без остатка. Достанется все этой соплюшке, которая и обращаться-то с наследством толком не сможет...
Слишком плохо при прежнем короле, последнем из выродившейся династии, функционировала система государственной власти. Не было ни тщательно проработанной законодательной базы, ни налаженной работы ведомств и министерств, не было практически ничего, что могло бы работать нормально. Страна находилась на грани катастрофы, да и, если честно, остается там и по сей день. Оттого, что нельзя было создать нормальную, работоспособную в любых условиях и при любых начальниках, Структуру контроля и власти, пришлось делать эту систему под себя. Замкнутую на своего начальника, полуформального, полутеневого лидера, истинного Кеш-гу — собаку-людоеда...
И сейчас, получается, его Структура, Система, старательно выпестовываемая в течение двух десятилетий, его любимое детище и смысл всей жизни, оказалась брошена на произвол Судьбы. Отдана в грыб знает какие руки! Практически предана, брошена, почти уничтожена...
Из-за этого ведь и опасна любая смена власти. Она грозит своей непредсказуемостью. Все благие начинания, все проекты, все дела прежнего царствования в одночасье оказываются под страшной угрозой. Угрозой неопытности нового монарха.
Прежде чем разрушать прошлое, нужно сотворить будущее. И никак не наоборот, господа, ни в коем случае не наоборот...
Трито Кешми Нариа не боялся за свою жизнь. Он был слишком опытным и хорошим полицейским. Но душу терзал страх за дело всей жизни, которое ждет теперь неизвестно какая судьба. В чьи руки попадет оно, кто встанет во главе единственной дееспособной Структуры государства, сможет ли он — или она — не поломать, не разрушить, не парализовать действие этой Структуры, а привести ее к процветанию? Можно сказать, что господин Нариа был истинным фанатом своего дела. Он не мыслил себя без него, а него — без себя.
Ах, если бы он мог, если бы он успел найти преемника, передать ему наставления, бесценные знания и опыт, которыми владел сам! Но вмешался в игру Его Величество Случай, сбросив с доски слона, как пешку, так неожиданно, быстро и нелепо, что он даже не успел хоть чего-нибудь предпринять. Он даже не сопротивлялся, когда арбалетчики, в очередной раз нарушив Устав вахтенных команд, сами поволокли его в Синий Острог — должны были вызвать наряд, но не покидать пост. Он мог бы приказать своим людям освободить себя. Но в этом случае нарушителем правил стал бы он сам — повторимся, госпожа Хэлли в самом деле имела право на его краткосрочный бездоказательный арест. А нарушать свои собственные правила старый полицейский не мог. Просто не мог, и все тут. Кто-то, может быть, сочтет это глупостью или нелепостью, но...
Должно же быть хоть что-то святое в жизни? Даже у знающих эту самую жизнь, как пьяница — дно мутной лужи, старых прожженных хищников. Тех, кого на полном серьезе народ сравнивает со смертельно опасной подземной собакой-охранником...
Вот и пришлось из-за наличия личного святого сесть в одиночку. Позади — минуты шока и позора, впереди — полная неизвестность, в наличии имеется только помятый кафтан, деревянная ложка и миска баланды, ничем, надо заметить, не отличающейся от той, которой кормят в простых "клоподавильниках". Жидкий травяной суп, в котором плавают, кроме травы, несколько крупинок неизвестной каши. Есть эту дрянь приходилось, превозмогая отвращение, но господин Нариа ел. Чем бы ни обернулось это дело, ему наверняка понадобятся силы.
Он считал дни. И поздравил себя с первой победой, когда через два дня, во второй половине третьего, дверь его камеры открылась, и в нее заглянул дюжий усатый вертухай. Он склонился в почтительном полупоклоне — дверной проем, вишь ли, был невысоким — и проговорил:
— Почтеннейший дьюк господин Нариа? На выход.
Он вышел, щурясь от яркого солнца. По обеим сторонам парадного выхода выстроились пикинеры, по двору носилась, гавкая, некрупная пегая псина, а к подъезду была подана карета. Настоящая карета, запряженная четверкой лошадей, с кучером в коричневом мундире тюремного ведомства и двумя форейторами на запятках. У кареты его встречал сам начальник Синего Острога, немолодой уважаемый дьюк Тинто. Господин Нариа благосклонно кивнул ему. Тот отвесил такой же поклон, звякнув латунными пряжками строгого коричневого кафтана.
