Кровавая Ладонь

По команде Шакала, светлые принялись грести в обратную сторону, притормаживая челн. Впереди была очень крутая лука. Последняя перед городом. Строители Алькахеста вырыли ее специально, чтобы нечаянно уснувшие торговцы вылетали на мель. Это лучше, чем врезаться на полной скорости в кованую решетку, которой закрывают на ночь речные врата. Разбитое судно и потопленные грузы не выгодны никому.

После поворота, до города оставалось плыть чуть меньше километра. Вот они — высокие, добротные стены серого камня. Непросто будет тому, кто попытается взять город с наскока. Джеф Ливрен — лучший осадный инженер из когда-либо живших, лично проектировал и выстраивал защиту Алькахеста. Тут вам и узенькие оконца для лучников, и стационарные чаны для кипящего масла, и даже парочка требушетов, готовых в любой момент плюнуть каменной картечью во вражью пехоту. И над каждыми воротами горделиво реет флаг — желтый крест на черном фоне. Точно реет? Действительно горделиво?

Радостный галдеж оборвался на полуслове и "одноглазые" застыли в ужасе. Над слегка приспущенным знаменем развевался серый матерчатый треугольник. Уродливая тряпка, будь ты проклята. В тебе зловещее послание, которое нельзя трактовать двусмысленно... Гастааф Джербен мертв.

* * *

Люди шарахались от нее в сторону. Бурно штормило море темно-синих глаз, расплескиваясь слезами по щекам. Покалывало сердце и только удушающая ярость не давала Дез упасть в обморок. Быстро и целенаправленно она шла по улицам траурного города. Изо всех сил, осиротевшая девушка старалась найти причину, по которой ей можно перестать себя ненавидеть. Не получалось никак! Хоть ты тресни, одна и та же картинка, раз за разом, складывалась в ее голове. Пропадая на несколько секунд в темном мире, Дез кричала что есть мочи.

Взглянуть на бездыханное тело отца она так и не смогла. Прямо сейчас это было бы слишком. Вожаки редко уходили из этого мира своей смертью и Гас не стал исключением. Его убили. Убили прямо в кабинете, на последнем этаже клановой башни — самого охраняемого объекта в Алькахесте. Как убийца сумел проникнуть внутрь — головоломка, которую теперь не решить никогда. Почему? Все просто. У него не вышло выбраться из башни живым. Не мучая допросами, "волки" забили его до смерти прямо там, на месте.

Но вот... не странно ли это? Если не верить в чудеса, то логическая цепочка выстроится сама собой. Нанять убийцу — не проблема. Проблема в том, чтобы беспрепятственно пустить его внутрь башни. Стражники это могут. А еще они могут нарушить свое обещание и избавиться от душегуба, сделавшего свое дело. Умертвить единственного человека, который под пытками тайного канцлера может взболтнуть лишнего. Все просто и удобно! Значит, стража участвовала в заговоре. Предположим. Кому этот заговор может быть на руку? Каспару Кортрену, вот кому! Шакал. Неужели Шакал?

Эти мысли закрались в голову Алезандезе сразу же, но пока что плавали где-то поодаль... на втором, а то и третьем плане. Там они оставались до тех пор, пока "волки" не отвели девушку к телу преступника. "Тебе нельзя доверять..." — обдав ледяным холодом, пронеслись слова в голове девушки. "Убийце не всегда приходятся по душе его заказы. До свидания, Алезандезе Джербен, дочь Гастаафа Джербена". Это был тот самый человек из "Зеленого Глаза".

— О чем вы говорили с Дедериком?! — сжимая кулаки до белых костяшек, орала она сквозь слезы.

— Дез, ты идиотка?

— Что ты попросил?!

— Приди в себя, пожалуйста.

— Что ты просил?! Отвечай! Власти?

— Не неси чушь! Если хочешь знать, то король меня и слушать не стал. Выпроводил сразу же, стоило мне заикнуться про империю.

Теперь за этот разговор было стыдно. Ну в самом деле. Гастааф пригрел Каспара с мальчишества. Заменил ему погибшего отца, дал дом и работу. Научил фехтовать и вдолбил в голову те самые принципы, которыми Кортрен руководствуется до сих пор. Да и какой бы тварью ни был Шакал, со своими он так не поступил бы никогда.

Но кто тогда виноват? Кто-то обязательно должен быть виноват! Прямо сейчас!

Дверь чуть не вылетела с петель. И откуда столько силы взялось? Одному из охранников промеж глаз вошел арбалетный болт. Второго Алезандезе забила голыми руками. Девушка сидела у него на груди и когтями раздирала лицо, пока то не превратилось в кровавую хлябь.

"Давно не виделись" — с пугающей улыбкой, произнесла Дез. Из нагретой постельки и прямо на улицу. За волосы. Не давая даже шанса понять, что происходит. Толстая корова истошно визжала, пятилась и брыкалась. Пришлось ее немного осадить — наступить на колено, выгнув ногу в обратную сторону, как у кузнечика. И мордой в грязь! Ой как нехорошо, наместница! Что же это вы делаете? В одной только ночной рубашке, да в луже извиваетесь, как червь в навозе? У вас, вон, и грудь выпала. Анджелин, дорогая, не по статусу вам это!

Безуспешно пытаясь выровнять дыхание, Дез кружила вокруг жертвы. Медлила с расправой. Расправа? Нет... это неправильная формулировка. Собирайтесь, люди! Это казнь! Показательная и постыдная. Пропуская слезные мольбы мимо ушей, девушка усадила Анджелин на задницу и с треском рванула с нее ночнушку. Тварь. Посмотрите-ка: жалкая, голая, жирная тварь. Корчится в грязи. Сопли пузырями пускает. Наместница, букан ее задери.

Нож неглубоко прошелся по спине от лопатки до лопатки. Дез не стала убирать его обратно, решив закусить лезвие зубами. Ее длинные тонкие пальцы зашли под кожу Анджелин. Думать о том, виновата ли она, стало слишком поздно. Один сильный, уверенный рывок и шкура рваным прямоугольником сошла со спины наместницы. Как же она орет... ну и пускай орет. На этом, пока что, хватит. Быстрая смерть — слишком шикарный подарок, который Алезандезе Джербен сейчас явно не по карману. Пускай тварь помучается. Почему бы и нет?

Скорбь. Каждый переживает ее по-своему. Кто-то плачет до обезвоживания, кто-то денно и нощно пьет, кто-то теряет рассудок и разговаривает с покойником... а кто-то, пытаясь заглушить боль слепой местью, спускает с людей шкуру. Только вот, что ни делай, легче от этого не становится.

"Теперь либо убей меня, либо отпусти" — все крутится и крутится в голове фраза того "зеленоглазого". И если вина наместницы не доказана, то вина собственная — факт. Он так и останется фактом, что не придумывай в свое оправдание. Тогда, в погребе "Небосвода", Алезандезе была хозяйкой положения и приняла решение самостоятельно. Именно она отпустила на свободу будущего убийцу ее отца...

* * *

Куница не был знаком с Гастаафом. Конечно же, он множество раз сталкивался с Вожаком на улице и знал его в лицо (да и как тут не узнать человека, у которого по подбородку вытатуированы оленьи рога), но вот чтобы лично... нет. И скорбеть искренне не получалось, как Менно не тужился. Последние пятнадцать лет, прошедшие при власти Гаса, были очень даже ничего. Город богател, развивался и креп на мировой арене. Куница любил Гастаафа, как мудрого и справедливого лидера. Он действительно сожалел о его гибели, но не более того. Так скорбят по любимому цирюльнику или актеру. Тяжело вздохнув и, молча, махнув рюмку.

Но, как могло бы подуматься, угрызений совести по этому поводу Куница не испытывал. Его голова была сейчас забита совершенно другими мыслями. Назойливый вопрос: как поступить правильно? Как? Какая-нибудь до безобразия одухотворенная бабенка-поэтесса сказала бы: "делай то, что велит тебе сердце". Без проблем! Сердце велит навернуть каши, залезть в детскую деревянную кроватку с высоченными перекладинами и полночи слушать, как подвыпивший отец со своими друзьями травят байки на кухне. А жизнь... а жизнь, шишимора драная, не дает. Она будто не понимает, что ты — все тот же маленький мальчик, только с бородой и каменными мозолями на руках.

Жизнь ставит тебя в безвыходную ситуацию. Ах, простите, уважаемая бабенка-поэтесса, безвыходных ситуаций ведь не бывает. Куда мне, приземленному повару, до вас? Но скажите мне тогда! Скажите же! Как называется та ситуация, в которой ныне оказался ваш покорный слуга? Ситуация, в которой поступай как угодно, а все равно окажешься дерьмом? И не нужно так театрально охать при слове "дерьмо"!

Вот, к примеру, как сейчас помочь Алезандезе? Как постараться хоть чуть-чуть умалить ее страдания? Не попадаться на глаза и переждать какое-то время — трусливо и безучастно. Принести свои соболезнования? Тупорылая традиция... у человека отец умер, а ты лезешь весь из себя такой сочувствующий. Зачем, спрашивается, докучать лишний раз? Эй, бабенка! Что-то ты совсем приумолкла...

С той стороны реки грянули боевые барабаны. Поначалу это была тихая и медленная перкуссия, вводящая в спокойный транс. Но затем ритм начал ускоряться. Быстрей, быстрей, еще быстрей! И вот уже три различные мелодии выстукивались одновременно. Одна чуть громче, другая чуть тише. Чтобы выловить третий ритм, приходилось крепко напрягать слух. Но друг другу они не мешали, а наоборот, сливались в единое целое. Животное, бешенное, агрессивное целое. Это не музыка, которая звучит в тавернах и театрах. Не ждите от нее красоты и изысканности. Это — боевой марш. Он заставляет сердце биться быстрей. Он преисполняет разум мрачной радостью. Он приказывает — "возьми оружие и покажи чего стоишь".

Пропал причал, как пропала вся мощеная набережная Алькахеста. Утонула в длинной, молчаливой толпе людей, насчитывающей почти три тысячи голов. Не сговариваясь, в этот предзакатный час люди покинули свои дома, чтобы проститься с Гастаафом Джербеном. Тихо, не смея неосторожным кашлем перебить барабаны, они разжигали факелы. Переходя от одного к другому, огонь разгорелся вдоль всей толчеи. С высоты птичьего полета, можно было бы подумать, что вдоль реки огненной змеей полыхает камыш.

Вступила скрипка. Вступила не благородной девицей, а темпераментной рыжей танцовщицей — с соблазнительной хрипотцой и некой толикой безумия. Тут же, откуда не возьмись, вниз по Юне поплыли бревенчатые плоты, охваченные пламенем. Ну куда годятся все эти королевские балы, преисполненные помпезности и лицемерия, по сравнению с этим действом? Масштабным, живым и честным.

Показавшись вдали, процессия свернула направо от казарм и двинулась к Желтому мосту (не стоит оскорблять свое воображение, представляя мост яркого, цыплячьего оттенка. Это лишь название, значение которого утеряно в веках. Самый обычный мост из самого обычного серого камня). Впереди всех, с бездыханным телом Вожака на руках, шел Каспар Кортрен. Позади него, в один ряд, тайный канцлер, Хеннмель и опухшая от слез Алезандезе. Один за другим, "одноглазые" выходили на мост, жаркий от проплывающих под ним пожарищ.

Мужчины и женщины. Молодые и старые. Бесшабашные каратели и канцелярские крысы, в жизни не покидавшие города. Все они сейчас были вместе, плечом к плечу. Они — осиротевший клан. И вот, когда клан наконец-то полностью выстроился на мосту, взмыл вверх штандарт "Одноглазого Волка". Как нож сквозь масло, прошла церемонимейстер Лирния сквозь учтиво расступающихся темных. Она — хранительница флага, данного людям самим Мусорщиком. Крепко сжимая в руках его древко, эта суровая женщина встала по правую руку от Каспара.

Скрипка канула в небытие и барабаны, негодуя этому, будто бы взбесились. Это не тушь! Это какой-то беспредел, возомнивший себя тушью! Бессмысленное соревнование, в котором каждый из ударников старается бить как можно сильней и быстрей других. Но так может показаться лишь со стороны. Им самим весь этот хаос удобоварим и понятен. Еще один удар и... тишина, режущая слух недосказанностью. Для приятного послевкусия не хватило еще одного звука! Всего лишь одного! В угоду ценителям, он раздается. С громким глухим хлопком, весь клан одновременно уходит в мир Щура.

Проходит несколько секунд и некоторые темные начинают возвращаться. Стоят по струнке, в том же положении что и пропадали. Естественно, ведь нужно быть осторожней! Шаг вправо, шаг влево и ты на всю жизнь покалечился сам и покалечил соседа. А время идет. То тут, то там, воздух набухает темными сгустками, которые моментально преобразовываются в людей. И вот уже весь клан в оцепенении стоит на Желтом мосту, ожидая лишь Каспара и Лирнию.

Хлопок! С пустыми руками, выходит из холодной пустоты церемонимейстер. Еще один хлопок и появляется Каспар. Тело Гастаафа он оставил там, в неприветливом мире темного божества. Так было всегда, так есть и так будет. В прямом смысле этого слова, Мусорщик забирает своих приемных детей к себе. В последний раз обняв своего наставника, Кортрен с силой оттолкнул его в небытие. Затем, на ощупь, он забрал у Лирнии штандарт.

Вольный город озарен оранжевым светом факелов. Стоит абсолютная тишина, так что можно услышать завывание ветра в печных трубах и треск горящей древесины. Нарушить такую тишину — преступление. И все же, преступники находятся. Робкие единичные хлопки перерастают в бурные аплодисменты, подкрепленные радостным залихватским свистом. Да, повод для веселья сомнительный, но... положа руку на сердце, скажите, не хотелось ли вам таких же проводов? Такой же жизнеутверждающей кульминации траура?

Вновь забили барабаны. На этот раз, чествуя нового Вожака. Стоит ли волчьей стае ждать перемен, когда во главе ее встает шакал? Время покажет...

* * *

Некрасиво, когда поминки перерастают в пьянку. И кто-то должен следить за тем, чтобы этого не произошло. Спустя некоторое время после ритуала, в городе был объявлен комендантский час. Как и все другие увеселительные заведения, закрылась до следующего утра "пьяная подкова". Фонарщики на сегодня взяли отгул и, вместо них, на темные улицы вышли патрули "одноглазых". Допоздна свет горел лишь в двух башнях. В главной и в той, что торчит через реку от нее.

В обеих этой ночью велись очень откровенные разговоры. Откровенные в не испорченном значении этого слова, без какой-либо пошлости. Просто перед лицом перемен, человеческое нутро вылезло наружу. Будто оголенный нерв. Этот нерв старался успокоиться, довериться кому-то. Люди никакими способами не могли развеять сомнений, но обязательно хотели услышать от кого-то близкого, что все будет хорошо. И даже тайный канцлер — не исключение.

— Меч Алкахеса. — поглаживая лезвие большим пальцем, Шакал без особого энтузиазма проверял реликвию на предмет заточки. — Тысячу раз представлял, как он станет моим. Жаль, что все получилось именно так. Врать не буду, про такой расклад я тоже думал, но... — горестно вздохнув, Каспар наполнил стопки. — Вечная память. За Гаса.

— Не хочу. — откинувшись в кресле, произнес тайный и выплеснул содержимое рюмки себе под ноги. — А ты пей, пей, Вожак. Когда еще теперь доведется.

— Колин... — на проспиртованном выдохе, просипел Шакал. — Не называй меня так, пожалуйста.

— Почему? Тут нет никакой издевки, если ты об этом. — из хрустального кувшина, канцлер налил в пустой стакан клюквенного морса и заботливо протянул его Каспару. — Ты на своем месте по праву. Думай, Кортрен. Гастаафа больше нет и, будь я не согласен с ним насчет приемника, в моих силах было бы переиграть церемонию. Но, как видишь, ты до сих пор жив.