-Битву записали наши следящие устройства, — усталым голосом произнес Нейтгарт, приблизившись к остальным. — Рекомендую после ознакомиться — он оказался крепче, чем я думал. Намного крепче, скажу я вам.
Треск ломаемых сучьев заставил Юста дернуться на звук — теперь к ним спешила окровавленная копия Нейтгарта, на ходу принимающая другой облик: в этот раз — рядового члена прислуги.
-Он мертв? — коротко спросила Селеста.
Вместо ответа Нейтгарт щелкнул пальцами — Бенедикта сбросили в траву так же аккуратно, как мешок с песком. Маг, будто очнувшись ото сна, взвыл, заметался.
-Похоже, не совсем, — вздохнул Нейтгарт, в три шага сокращая расстояние до бывшего уже, похоже, противника. — Кальдервуд. Вы слышите меня?
Юст приблизился, рассматривая то, во что отец превратил Бенедикта. Лицо его представляло собой маску из запекшейся крови, от костюма остались пробитые, прожженные и прорезанные во многих местах лохмотья, от очков же со шляпой — и вовсе ничего. Маг истекал кровью — а носимая им под одеждой броня из листьев и лиан — потоками грязно-зеленой склизкой гадости. Метка Кальдервуда горела огнем, не давая хозяину потерять сознание. Загребая скрюченными пальцами пожухлую листву, маг стонал и беспрестанно плевался сгустками красного сока.
-Кальдервуд, — равнодушно повторил Нейтгарт, когда маг снова застонал. — Вы проиграли. Помимо этого, я должен известить, что у вас вновь в наличии два варианта. Я могу закончить все прямо сейчас — закончить быстро и подобающим образом, не нанеся урона вашей чести. Ваше тело будет передано членам вашей семьи для посмертного извлечения Метки и захоронения. Я также могу отпустить вас на следующих условиях — из вашей памяти и памяти членов вашей семьи будет конфисковано все, что касается дороги в этот дом. Ни вы, ни другие члены вашей семьи никогда более не переступите его порога, равно как и границы этого леса под страхом смерти. Что вам предпочтительнее?
Вновь зашуршала листва — Йеронимус фон Вайтль доковылял до остальных, что обступили поверженного мага плотным кольцом.
-Na los, du Inselaffe, — проворчал он. — Wenigstens stirb, wie es sich gebuehrt (3).
-Я... — Бенедикт, скорчившись на земле, жадно глотал воздух, словно никак не мог надышаться. — Я...
-Ну же, — спокойно произнес Нейтгарт. — Одно или другое, быстрее. Мы не можем возиться с вами весь день.
-Я...уйду... — наконец, выдавил из себя Кальдервуд. — Я...проиграл...
-Donnerwetter, so ein schaebiger Kerl! — Йеронимус резко поднял свою трость и так же резко опустил на плечо Бенедикта — тот взвыл от боли уже в полный голос, не в силах больше сдерживать себя. — Auch fur Rohstoff taugt er nicht (4).
-Он проиграл, — напомнил Нейтгарт, что на родной язык пока что не переходил. — Он сделал выбор, и его нужно уважать, пусть даже это выбор в пользу позора.
-И когда ты у нас сделался таким благородненьким? — прорычал старик. — Года три назад ты бы от него и костей не оставил! А сам-то хорош — позволил пустить себе кровь! Всыпал бы тебе, бестолочи, да перед твоей женой неудобно...
-Вычистите ему память и покончим с этим поживее, — не менее зло ответил Нейтгарт. — Напомню, что у нас на руках еще его дочь...
-Ладно уж, покопаюсь в грязи, — приблизившись к Бенедикту и не без труда присев рядом с ним, старик вновь со щелчком сменил один из пальцев острым лезвием. — Was riecht nach Gras und schreit wie eine Dirne? — лезвие вошло в плечо Бенедикта, чье тело Йеронимус рывком перевернул на спину. — Genau! (5)
-Я же просил — без этого, — скривился Нейтгарт. — Чуть не забыл...Кальдервуд?
-Что-о-о... — простонал Бенедикт.
-Дела такого рода требуется завершать, как подобает. Я получил удовлетворение и со своей стороны могу обещать, что вы будете отпущены живыми в полном соответствии с условиями соглашения. К вашей семье претензий не имею. А вы?
Бенедикт, вырвавшись из хватки Йеронимуса, приподнялся на локтях. Сплюнул кровь в траву, чуть не попав Селесте на ботинки.
-К...вашей...
Юст замер, чувствуя, как все внутри холодеет. Маг не смотрел на отца или мать. Не смотрел на Йеронимуса.
Только на него.
На него одного.
-К...вашей...семье...претензий не имею...
С последним словом Бенедикт утратил и без того хрупкое равновесие. Глаза его — злые и почти безумные — закатились, и он рухнул, словно дерево, подрубленное под самый свой корень.
8. Конкурент
-Неужели ты не понимаешь? Она может выйти
отсюда кровожадным вампиром!
-Что ж, в таком случае лучше встретить
ее с чашкой доброго чайку в животе, чем
на голодный желудок.
(Т. Пратчетт, "Carpe Jugulum").
Просыпаться было тяжело — какая-то часть его вовсе того не хотело. Просыпаться было ужасающе больно — левая рука, а точнее говоря — область, где расползалась, вросши в тело, Метка — горела огнем, самому же телу...
Он никак не мог взять в толк, жар то или холод, но это, наверное, было не столь и важно — казалось, его поочередно окунают то в крутой кипяток, то в ледяную прорубь. Стоило только открыть глаза, как перед ними все начинало плыть, стоило попытаться сфокусировать зрение, как пред ними нависло что-то бесконечно-белое, такое далекое и такое холодное...
Откуда-то издалека долетал голос — чистый, высокий. Кажется, женский.
-Oiga, yo misma no se que hacer! No creia que tales temperaturas existieran de verdad (1).
Нет, все-таки это холод, а не жара.
-Que hacer? Parece que ya lo tengo... (2)
Определенно холод.
-Claro. Lo intentare. Gracias de nuevo (3).
Холод, что становился даже в чем-то приятным. Решив не сопротивляться, он прикрыл глаза, с радостью приняв нахлынувшую черноту...
...цокот лошадиных копыт, ворота — словно зияющая пасть. Молчаливые улицы, хмурые люди. Нагромождение домов императорских слуг, немецкая охрана, бастионы и башни, высокие крепостные стены...
...зима застала их в Варшаве, где пришлось застрять на два долгих месяца — морозы были настолько лютыми, что не было никаких шансов продолжить свой путь. Радовало одно — их врагов это тоже касалось...
...взяли себе домишко на Староместском рынке — смех да и только. Город этот повис жалкой мошкой в его паутине — и даже не смеет больше дрожать. На него одного трудятся набитые в тюрьмы, как рыба в бочки, посвященные в искусство. И — до чего же смешно — он вынужден скрывать свой визит сюда...
...в квартире сыро и холодно, в доме уже давно не топили. Его шаркающие шаги эхом разносятся по пустым помещениям. Дверь слетает с мощных петель по одному только мановению его пальцев, оба сторожевых духа разбросаны по углам, как нашкодившие щенки. На ветхой кровати ветхое тело: растрепанные волосы, мышиные глазки, набившая уже оскомину улыбочка...
-Поднимайся, распроклятый пьяница! Поднимайся, слышишь меня?
Тело не может встать само — скривившись, он сдергивает его на пол коротким жестом, и, пока оно что-то бормочет, выплескивает в ненавистное лицо целый графин мутной воды. Некогда могучий маг, чудовище, что укрощало демонов, печально прославленное на родной земле и там же не единожды проклятое — теперь просто ходячая ветошь. Годы никого не щадят. Алкоголь — тем более.
-Поднимайся, говорю тебе последний раз! — рявкает он, выдернув свой сапог из рук ходячего позора своего рода, пытающегося приспособить его как подушку. — Ты мне нужен!
Тело на полу начинает тянуться наверх, цепляется за его плащ. Снаружи — грохот и лязг. Дверь не сносят, потому что сносить уже нечего — так по ней, поваленной, и входят в квартиру разодетый в шелка императорский посланник и отряд стражи — все по горло закованы в железо. Все дрожат от страха и пытаются скрыть это за показной злостью.
-П-п-приказ... — блеет посланец, стараясь не смотреть на лезущих из стен кошмарных тварей. — П-п-риказ...императора...
-Пусть научится ждать, — рычит он. — Лучше приведите в чувство эту русскую свинью. Я разрешаю.
Тело его незадачливого компаньона, наконец, приобретает вертикальное положение — пусть только и с помощью двух детин в латах. Он подходит, уперев в его тощую глотку свой палец.
-Слушай меня внимательно, ты, паршивец, — шипит он, отчаянно пытаясь отыскать в глазах собеседника хоть каплю трезвости. — Ди и Келли (4) уже почти здесь. Оба накачаны силой до самых бровей, и до бровей же нагружены всем необходимым для ритуала. У них верительные грамоты от королевы и дьявол знает что еще — ему придется их принять. А если он их примет, то все, что я строил годами, пойдет прахом. Они собираются осуществить здесь пробой к высшим сферам...
-...пробой...какой...пробой... — немецкий говорящего ужасен — от этого произношения его едва не тошнит. — Чего...о чем...Леандр...о чем...
-Второй год, что я подобрал тебя там, где твоя семья оставила, и второй год я о том жалею. Это не все, о чем мне донесли, Симеон! Ты слышишь?
-...что...ну...чего...кричишь...
За спиной — нервный лязг оружия.
-Приказ...
-Закрой рот, человечишка, пока ты его не лишился вместе с телом. Симеон! — он встряхивает мага за воротник. — Я не знаю, какие мерзости ты содеял у себя дома, и, честно говоря, мне совершенно все равно. Вот только мне уже донесли, что по дороге сюда плетутся шестеро ваших багряных монахов. Шестеро! Ты слышишь, негодяй? Они до самой Праги за тобой не побоялись дойти!
Лохматая голова качается и дрожит. Лохматая голова заходится смехом.
-Все пугаешь! Пугаешь все! — хохочет Симеон, срываясь через слово на родную речь. — Да чем пугаешь? Иноки под себя гадят от одного моего имени! Мало я их пере...пере...
-Искупайте эту пьяную сволочь в ближайшей речке, — вконец потеряв терпение, говорит он. — Симеон, я с тобой не шутил, когда говорил, что этот раз — последний. Если твои демоны не возьмут эту английскую падаль, я выверну твою душонку и забью в ту куклу, что мне сапоги натирает. Увести!
-Приказ...
-Да-да, человечек. Что еще нужно твоему разлюбезному императору?
-Вы...
Ответа почему-то не слышно.
Не слышно и не видно больше вообще ничего...
...только...
...только холод. Холод, что острыми иглами впивается в тело, и заставляет его, наконец, очнуться ото сна, распахнуть глаза под собственный крик.
То белое, что так настойчиво лезло в глаза, оказалось потолком и стенами. То яркое, что эти глаза так резало — яркой лампой. А он сам...
Юст ошалело огляделся, ощупывая онемевшее тело. Он лежал в залитой совершенно ледяной водой ванне — и ладно бы только это: кто-то, похоже, пытался похоронить его, засыпав льдом...почти успешно, надо заметить.
Стоило только до конца понять, что это все, к большому его сожалению, уже ни разу не часть сна — более чем странного, о котором пока что не было ни времени, ни сил толком подумать — он вскочил, словно ошпаренный...в каком-то смысле так и было.
Голова кружилась, ванная комната водила вокруг него хоровод. Прижавшись лицом — да и всем телом — к ближайшей стене, он сдернул с нее полотенце, обратив внимание на оттиснутые там слова. Какой-то отель. Как он сюда...
Память возвращалась мелкими, рублеными кусочками, которые следовали в череп, вовсе не соблюдая порядок своего рождения. Схватка с Бенедиктом всплыла в голове первой — потом был ресторан, где его свалил озноб, потом — улицы...
Голос. Перед тем, как его тут попытались утопить, он совершенно точно слышал голос — тот же, что тогда, когда он рухнул, распластавшись по столу. Попытавшись призвать в память те слова, он призвал лишь новую порцию головной боли. Холод продолжал терзать его, но теперь источником его была не та лихорадка, что подкосила его после побега из часовой мастерской, теперь причиной было лишь то, что добрая часть его одежды куда-то подевалась.
Голова работала из рук вон плохо — и отчаянно воспротивилась попытке обратиться к Метке и отыскать какие-нибудь быстро действующие чары. Скривившись от боли и дрожа от холода, он обмотался сдернутыми с вешалки полотенцами — и, стараясь не слишком сильно стучать зубами, навалился на дверь. Запертой та не была.
Шлепая босыми ногами по отлакированному полу и оставляя там мокрые следы, он доплелся по небольшому коридорчику до выключателя, залив светом большую комнату с серыми обоями. Пара диванов, стол, стулья...
Стол!
Кинувшись к столу, куда были свалены не только части его костюма, но и вещи вроде дедовского пистолета, он принялся лихорадочно ощупывать измятую одежду. Где же...где же...
Выдернув медальон из внутреннего кармана, он вздохнул с таким облегчением, словно все, что ему пришлось пережить с самого прихода Бенедикта было лишь одним большим кошмарным сном. Поежившись от холода, он нагнулся под стол, вытаскивая оттуда свою обувь...
-О, да ты выкарабкался!
Не рассуждая — все-таки на настолько больную голову это было сложно сделать — он сгреб со стола пистолет, и, развернувшись, выпалил туда, откуда донесся звук.
Вещей, которые случились прямо за тем, было слишком уж много для одного несчастного мгновения. Пуля, чиркнув по стене, сбила с нее какую-то безвкусную картину. Отдача задрала его руку вверх, а пистолет, сухо щелкнув, отказался дырявить еще и потолок. Венцом всего этого послужил несколько обиженный голос — немецкий говорящего был более чем ломаным.
-Я даже не знаю, что меня больше печалит. То, что ты стреляешь в того, кто выволок тебя с того света, или что ты не смог попасть с трех метров...
Щелкнул очередной выключатель, заливая светом ту часть коридора, что отделяла комнату от выхода из номера.
-Ты ведь...Юст, так? Только не говорите мне, что я не того вытащила...
Она сделала несколько шагов в его сторону. Лет двадцать пять или разве что на год больше. Огненно-рыжие волосы, в этом свете — почти красные. Огромные круглые очки с алыми стеклами, роскошные белые меха. Обтягивающий костюм от горла до пяток — создается впечатление, что его просто-напросто нарисовали на голом теле, потому как не видно ни пуговиц, ни молний. Да и материал странный — раньше это было просто плотной темной кожей, сейчас...чем бы оно ни было раньше, сейчас от него за версту тянет чарами. Как и от сбившегося набекрень пояса с разнообразными причудливыми инструментами. От пистолетов в набедренных кобурах. И, конечно же...
-Прости. Ваш брат на него дурно реагирует, — отцепив от пояса длинные ножны, незнакомка бросила их куда-то за спину. — Потому тебе и стрелять в голову пришло. Что с гибридами делает — так вообще за гранью...
