Исии Акина (Поющий Звездный Ангел Акина) [ИПП, элегантность] — Махо-сёдзё (женщина), чьи силы исходят из музыки. Акина сражается песнями или выпеванием отдельных нот. Акина умелая и опытная махо-сёдзё с почти полудесятком лет боев за плечами. Это позволяет ей соперничать с Ранмой, несмотря на то, что с точки зрения грубой силы она немного слабее.
Гёндуль Скададоттир [ИПП, непобедимость] — Валькирия/махо-сёдзё. Она ездит на призрачном волке, Гарме. Прекрасная и свирепая, Гёндуль использует в бою копье с навыком мастера боевых искусств. В отличие от Тиё и директора, Гёндуль не обладает сумасшедшей духовной силой, но восполняет это опытом и талантом. Ее защита, непобедимость, проявляется редко. Когда на нее нападают, Гёндуль игнорирует и поглощает удары, страдая лишь от легкого вреда и отбрасывания.
Гёндуль обладает несколькими магическими инструментами, включая рог, что может забирать и возвращать воспоминания, танцующий меч, что может сражаться сам по себе, если его владелец мудр, и легендарное копье Гунгнир.
Тэнки: Почему махо-сёдзё
Чтобы понять тэнки, прежде всего необходимо понять приемы священников. В рамках этой истории приемы священников это такие приемы, что основываются на «совершенстве духа» для очищения или запечатывания зла. Духовное совершенство здесь прежде всего остального значит идеальную чистоту. В свою очередь это требует абсолютную преданность бескорыстной цели. Традиционно к необходимой для этих приемов чистоте стремились посредством религии и умышленного оставления всех мирских желаний (отсюда «приемы священников»).
Люди с высоким уровнем «таланта» к магии священников редки, так как для этого требуется естественная склонность к производству чистой ауры. Как правило, мастера приемов священников это лица, родившиеся с «душой святого». Однако поскольку единственное требование в чистоте, есть множество пользователей приемов священников, обладающих сомнительными моральными взглядами.
Несложно просто приобрести достаточный для использования приемов священников уровень чистоты. Большая часть людей вполне способны достичь самых базовых уровней, потратив на это несколько лет подготовки. Трансформации (напр. нирваны, просветления), напротив, почти невозможно достичь традиционными методами. Великие люди тратили всю свою жизнь, так и не добившись этого состояния. За всю историю число добившихся это людей можно пересчитать по пальцам.
Ранма абсолютно неспособен достичь нирваны. Ему достаточно сложно создать чистую ауру, требующуюся даже для самых базовых приемов священников. Именно это Ранма имеет в виду, когда говорит, что у него к этому нет никакого таланта.
Но люди существа, что стремятся найти легкий путь, и они обнаружили множество других путей к трансформации. Однако большинство этих методов требуют ужасной цены. Традиционной противоположностью просветлению является крайнее отвержение мира погружением в декадентский эгоизм (напр. поиск чистого зла). Результат трансформации производит то, что можно описать лишь как демона… хотя большинство демонов отвергли бы мысль, что нечто столь мерзкое может каким-либо образом быть с ними связанным.
Излишне говорить, что порядочные люди на превращают себя в монстров. Для тех, кто не желает опускаться до такого уровня, есть гораздо более легкий и безопасный путь: тэнки.
Тэнки использует тот факт, что красота и чистота мистически связаны. Из-за этого ауру красоты можно, как ни странно, использовать для очищения. С этой псевдо-чистотой становится возможным самоочищение, а через него и трансформация.
Тэнки столь особенен из-за предлагаемых аурой красоты многочисленных преимуществ. Во-первых, связанная с красотой мистическая чистота «ложна», таким образом, трансформация легче, потому что всегда проще создать «ложное совершенство», чем «истинное совершенство». Это лишь подчеркивается тем фактом, что красота сама по себе лишь «поверхностна», что значит, что для тэнки достаточно фасада красоты. Кроме того, глубина духовной трансформации меньше, уменьшая вероятность смертельного духовного повреждения.
Во-вторых, эта красота несколько субъективна(«в глазах смотрящего»[1]). Это значит, что есть множество путей к созданию идеальной красоты, и впоследствии «вера» пользователя в собственное совершенство обладает мистическим весом.
Наконец, красота очевидна. Это значит, что проверять и оценивать совершенство мэгами но оои гораздо, гораздо проще. С этим, в свою очередь, пользователям проще вносить изменения в свою ауру (или в свою одежду) и определить, помогают или нет эти измерения стать мэгами но оои совершеннее. В крайних случаях умело манипулирующий духовными силами человек может прямо менять ауру, пока не будет достигнуто достаточное совершенство.
Из-за всего этого тэнки сравнительно прост. Фактически, тэнки простейший известный способ достичь трансформации… по крайней мере предполагая, что упомянутый субъект хорошо выглядит…
Конечно, это оставляет последний вопрос: почему махо-сёдзё? И вновь на ответ влияют несколько причин.
Первые причины чисто мистические. Женщины, ввиду их способность рожать, обладают более сильной мистической связью с сотворением и жизнью, чем мужчины. Ввиду этого тэнки, создание вселенной фантазии, легче и безопаснее. Кроме того, мистическая связь между красотой, совершенством и чистотой для женщин сильнее, чем для мужчин.
Следующая причина культурная. Из-за культуры у женщин лучший доступ к возможностям изменения тела (косметика и т. д.), чем у мужчин. Также у них шире доступ к продуманной одежде и другим способам подчеркнуть красоту. С этим женщинам проще, чем мужчинам, выстроить фасад красоты. Также для женщин красота культурно важнее, так что женщины, по большему счету, в первую очередь ближе к требованиям тэнки.
В случае Ранмы есть еще две дополнительных причины. Первая в том, что кокон сахарной ваты Тиё заметно улучшил женскую сторону Ранмы. Вторая в том, что Ранма не в полной мере понял тэнки. Он не уверен, что безопасно использовать тэнки как мужчине, и он не готов рисковать убить себя в попытке, не имея хотя бы минимального подтверждения, что это сработает.
Глава 6: Чрево чудовища
Боль это старый враг. Я тренировался через боль. Я побеждал боль. Я ее не боюсь. Но это не боль. Это агония.
Беспомощно хнычу, мои пальцы скользят по серебряной оправе на моей голове. Тиара, ничем не отличающаяся от той, что носила Укё. Тогда я не понял ее слабости, но теперь познакомился с ней гораздо ближе. Агония. Ее сила столь велика, что даже краткая ее проба заставляет меня дрожать от мысли столкнуться с большим. Даже ее отголосок бросает меня на землю, с дрожащими конечностями и собирающимися в глазах и стекающими по щекам тяжелыми каплями влаги.
Но, при всей кроющейся за агонией силой, я не могу остановить свои руки. Медленно, испуганно, мои пальцы подползают обратно к головному убору. Они нерешительно касаются теплого металла, проходят по выступам и сжимаются на серебряной проволоке. Затем я изо всех сил тащу.
Молча кричу, мой вопль исчезает в сдавленном горле. Это длится едва секунду. У меня не осталось воли пробовать дольше этого.
Свернувшись на полу, я проклинаю себя. Бесполезно. Это бесполезно. Два дня неуверенных попыток, и я все еще не освободился от тиары. Во всяком случае, мои старания стали еще слабее. Это правда. Я знаю это, разумом, пусть эмоционально я все еще отрицаю это. Я не сниму тиару упорством и силой.
Немного восстановившись за несколько минут, я поднимаюсь с полу и, пошатываясь, бреду к кровати. Подавленно осматриваю свою тюрьму. Простая комната, не настолько богатая, чтобы называться золоченой, но и никакой полет воображения не сочтет это темницей.
В моей камере отдельная ванная комната со слишком маленькой для надлежащего мытья ванной. Спальня и гостиная объединены, единственный признак разделения это короткая стена и ковры разного цвета. Спальня крошечная, и в ней лишь одинокий туалетный столик, шкаф и европейская кровать с балдахином. Как бы глупо она не выглядела, она удобна. Немного мягковата, но это лучше промерзшего камня.
Институт предоставил широкий выбор одежды, от пацанистой и до милой. Ни один предмет одежды не назвать унисекс, но большая часть вполне терпима. В ванной есть гигиенические принадлежности и все другие вещи, что, кажется, нужны девушкам, включая и макияж. Последнее я до сих пор игнорирую, но продолжаю опасаться его присутствия. Не сомневаюсь, что Институт Прекрасных Принцесс введет дресс-код.
В общем, самая большая проблема это недостаток развлечений. Книжные полки в средних размеров гостиной заполнены фолиантами, сухие тексты перемежаются литературой. Кабинет полон учебных принадлежностей, для моей работы есть стол и пара стульев. Будь я прилежным учеником, это бы надолго меня заняло. Вместо этого я уже чувствую напряжение.
Чтобы справиться со скукой, практикуюсь. Гостиная слишком мала для серьезной тренировки, но растолкав мебель по сторонам, я получил достаточно места для медленных ката и базовых упражнений.
Не считая лишения свободы, все не так уж плохо. Я жил и в худших условиях. Нет, весь ужас здесь заключается в Институте. Надвигающаяся угрозы промывки мозгов заставляет нервничать, а агония изматывает меня эмоционально. Кроме этого, есть правила.
Я хорошо знаю первое правило. Любая попытка снять тиару приводит к агонии. Агонии, ничем не отличающейся от ошеломляющей разум всепоглощающей пытки. Это ядовитая боль, что прожгла себе путь в мой мозг и застряла там. Два десятка раз. Я пытался снять тиару не больше этого числа. Поначалу было просто. Теперь, когда я поднимаю руки, они дрожат. Когда я кладу пальцы на головной убор, сводит живот. Когда я сжимаю хватку, все мое тело вздрагивает, а из глаз брызжут слезы.
Однажды, боюсь, мне будет больно просто думать об этом.
Попробую еще раз. После обеда. Я обещаю это себе. Мне приходится обещать. Если не пообещаю, уверен, я начну искать оправдания, чтобы не пробовать.
Второе правило я узнал во время третьей, более вдумчивой попытки снять тиару. Чрезмерный контроль ки приводит к агонии. Эта агония отличается от той, что возникает при попытке снятия. Она резка, быстра, тяжела и полностью рушит мою концентрацию. По правде говоря, правило бессмысленно. Драгоценный камень в обернувшемся вокруг моей шеи колье уже сокрушил мой контроль.
Суть двойной блокировки двумя устройствами льстит моей гордости. В отличие от Укё, я явно слишком опасен, чтобы ограничивать одной только тиарой. Но весь немногий энтузиазм от осторожности моих похитителей омрачен тем, что ошейник гигантским разводным ключом бьет по моим планам побега.
Есть и другие, менее очевидные правила. Время, проведенное в мужском облике, приводит к пульсирующим пятиминутным импульсам агонии, за которыми следуют аналогичные периоды передышки. Агония от пребывания мужчиной мягка и, поначалу, вызывает лишь дискомфорт. Однако каждый импульс агонии становится хуже. К тому времени, как прошли два часа, ее стало достаточно, чтобы заставить меня корчиться на земле от боли.
Даже у моего упрямства есть пределы, поэтому сейчас я в своей проклятой форме.
Далее есть правило, которое я ненавижу больше всего. Не выходить за дверь.
Хоть я глупо презираю это правило в сравнении с остальными, в нем есть особая жестокость. Ведь дверь моей комнаты не заперта. Снаружи не стоит охрана, чтобы меня остановить. Нет никаких преград, замедляющих мой побег. По всем законам, я должен был свободной уйти.
Ложь.
Если я выйду из комнаты, я испытаю агонию. Настоящая гадость однако в том, что она остается. С каждым сделанным шагом агония становится хуже. Она пронзает мозг тридцатисекундным импульсом, за которым следует короткая десятисекундная пауза на восстановление.
Тридцать шагов. Так далеко я зашел, прежде чем агония усилилась до потери сознания.
То, что за этим последовало, было адом. На тридцать шагов мне потребовалось вдвое меньше секунд, но под ударом агонии это отняло пять минут. Пять минут дезориентации, галлюцинации и боли. Пять минут ползания по полу. Пять минут попыток вспомнить, где я, и что я должен сделать.
Пять минут. Я не помню ничего, кроме страданий. Это была боль, бесконечная боль, пока я не достиг края двери.
Оставшийся шрам настолько глубок, что я все еще не набрался храбрость попробовать еще раз. Похоже, и никогда не наберусь.
Можно ли назвать меня трусом? Можно ли назвать меня слабаком? Я не знаю. Но я знаю, что если бы я просто смог снять эту чертову тиару, это было бы не важно. Тиара была стержнем. Пока это устройство приварено к моей голове, надежда на спасение слишком мала. Это решение, к которому я пришел.
Так что, с рваным дыханием и трясущимися руками, я в очередной раз хватаюсь за головной убор. Провожу пальцем по неровной поверхности, подсчитывая инкрустированные в серебряную оправу стеклянные камни.
Еще одна попытка. И все. Всего одна. Давай, Ранма, ты сможешь.
Подбадривание с треском проваливается. Я не могу сжать свои пальцы.
Закрываю глаза. Я не проигрываю, говорю я себе. Ни бате. Ни Хаппосаю. Ни Акине, ни Гёндуль, ни даже Тиё. И уж точно не неодушевленному предмету.
Мои руки сжимаются в кулаки. Я глубоко вдыхаю и двигаюсь…
— Я бы не рекомендовала это делать, — бодрым голосом вмешивается женщина.
Отпускаю тиару, не в силах скрыть своего облегчения. У говорящей прямые черные волосы до плеч. На ней надет простой свитер, удобная пара темных штанов и туфли на низком каблуке. Легкий макияж и строгие украшения подчеркивают красоту и профессионализм. Она изучает меня, легонько постукивая ручкой по блокноту в левой руке.
— Мы не встречались. Я доктор Огура Камико. Вы можете называть меня Камико-сэнсэй или Камико-сэмпай. Хоть это и крайне необычно, я приму непосредственное участие в вашем переводе сюда, в Институт Прекрасных Принцесс.
Смотрю на Камико. Я помню ее имя. Это та самая женщина, которая «присматривала» за Укё и Аканэ. Еще я помню нотку страха в голосе Укё, когда она упомянула имя «Огура». Несомненно, присутствие этой женщины означает, что промывка моих мозгов начинается.
Не испугавшись, демонстрирую браваду.
— Можешь пойти к черту, Камико-тян.
Агония сокрушает меня и сбивает меня на пол. Долгие секунды наполнены муками. Затем, так же быстро, как и началось, все заканчивается. Я судорожно вдыхаю и смаргиваю слезы так, чтобы Камико не увидела.
— В будущем я ожидаю более вежливого обращения, — говорит Камико. Она оглядывает комнату, как будто бы не зная о моем бедственном положении. — Вы переставили мебель. Пожалуйста, поставьте пару стульев по обе стороны стола, чтобы нам было где присесть.