| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
4.
Коногонов коснулся в своем выступлении вопросов своего масштаба, на фоне которых все эти проблемы с браком на опытной технике могли показаться точками и пунктирами местного значения. Он говорил о том, что партия на прошедшем съезде поставила перед машиностроением задачу создать технику, конкурентоспособную на мировом рынке с лучшими зарубежными образцами. Он говорил о повсеместном внедрении результатов научно-технического прогресса и необходимости добиться перелома в работе. Он говорил об органическом соединении накопленного опыта с новыми знаниями. ("Высокомолекулярном" — усмехнулся про себя Сергей.) Он говорил красиво, артистично, излучая такое чувство внутренней убежденности в своих словах, что Сергей мысленно отметил: если бы Коногонов сейчас вдруг взялся говорить о разведении носорогов на Луне, его речь звучала бы столь же солидно и убедительно, и каждый бы в зале понимал — человек глубоко верит в то, что он говорит. Такое иногда бывает во сне: человек услышит какую-то фразу, мысль, казалось бы необычайной глубины и важности, а после пробуждения вспоминает лишь набор банальных слов, произнесенных с многозначительной интонацией.
"Интересно, для чего он сюда приехал?" — подумал Сергей. — "Просто провести мероприятие, отметиться? Но, насколько слышал, он это не практикует." Как рассказывали те, кто к нему ездил от Института, Коногонов редко ездил на чисто показные мероприятия, хотя частенько бывал в Коломне; он наведывался как-то больше по делам, встречался с райкомовским и коломзаводским руководством, то-то обсуждал в кабинетах, что-то решал и уезжал обратно. Гораздо чаще приезжали к нему, в Москву, докладываться. Говорили, что он любил по ходу разговора задавать вопросы о разных технических тонкостях обсуждаемого предмета, и причем о таких, что отвечающим не всегда удавалось уловить связь между данной тонкостью и решаемым вопросом; то ли он в это время строил какие-то свои планы, не имеющие прямой связи с темой обсуждения, но касающиеся данного предприятия... то ли просто хотел показаться осведомленным, чтобы не вешали лапши на уши.
"А телодвижений насчет луганского брака так не сделал..." — мысленно отметил Сергей. — "Почему? Какая-то очень хитрая интрига, ради которой надо покрывать Луганск и только по опытному производству? Или только по браку на этой машине? А может... Может быть, Коногонов действительно не владеет ситуацией и всего лишь слепо лоббирует в верхах интересы Коломзавода? Но в чем тут эти интересы? Какой смысл покрывать брак на машине с коломенским дизелем? Или это способ скрыть недоведенность дизеля? Или... или что? Домыслы все это. Домыслы, а фактов недостаточно."
Тем временем Коногонов плавно перешел на принципиальные проблемы нового мышления и сослался на прозвучавший с трибуны все того же съезда призыв критиковать всех, невзирая ни на какие должности. Закончил же он выступление пожеланием в добродушном и дружеском тоне, чтобы разговор на партхозактиве прошел в открытой, честной и созидательной атмосфере, и чтобы как коммунисты, так и беспартийные не стеснялись выдвигать новые идеи, которые руководство всегда готово... и так далее. Продуманная концовка вызвала дружные отчетливые аплодисменты — какие и полагаются для высокого гостя.
Следом по протоколу слово предоставили Предистенскому. Шаркнув по доскам сцены отодвигаемым стулом, он решительно и быстро подошел из-за стола президиума к трибуне, держа в левой руке что-то завернутое в черный пленочный пакет. Выступление было начато в более яркой и мажорной тональности, чем у Коногонова, однако могло показаться скучным; то был самоотчет парторганизации. В целом картина была обрисована благополучная.
— ...Но есть среди нас и те, кто еще не перестроился! — резко повысил тон Предистенский где-то на десятой минуте, так, что микрофон на трибуне на секунду возбудился и съехал на визг. — Еще встречаются в нашей работе проявления групповщины и попытки установить монополию на научную истину! Еще есть люди, которые погрязли в рутине и противодействуют сближению науки с эксплуатационной практикой! И это не только келейные проблемы взаимоотношения людей в творческом коллективе — убытки от таких негативных явлений несет вся отрасль. Все знают, что новый локомотив, который так ждут железные дороги, не прошел межведомственную комиссию — и, в частности, из-за привода, из-за разрыва резинокордных муфт. Но не все знают, что эти муфты рвались еще и на стенде!
Зашуршал пакет и в следующее мгновение рука Предистенского взметнула высоко над трибуной черное кольцо с большой, неровной, как бы покромсанной вкривь и вкось гигантскими ножницами, дыркой, из которой торчали куски разлохмаченного искусственного шелка.
Сергей сразу узнал это кольцо. То была одна из муфт, специально порванная в ходе испытаний: так узнавались пределы возможностей новинки. Одни муфты нагружали моментом, во много раз превышавшим будущий момент в приводе, следили, как на боковой поверхности возникали гофры от потери устойчивости, замеряли их, ловили момент, когда начнет рваться связь между нитями и резиной. Другим давали обычные нагрузки, но намного дольше, за пределами того срока, когда муфту на плановом ремонте должны снять и заменить новой. Так выискивались возможности увеличить крепость муфты и жизненный ресурс. Убиенные резиновые блины вытаскивали на институтскую свалку, где те и находили свой последний покой в многолетних цилиндрических кучах — на случай, если вдруг кому-то понадобиться снова вернуться к результатам старых опытов и проверить, не осталось ли чего незамеченного опытным глазом. Вот оттуда, со свалки, и было притащено измочаленное кольцо, даже не подозревавшее, какая историческая роль ему уготована.
Предистенский шел на подтасовку. Он нарочно смешивал понятие приемочных испытаний, при которых муфта должна была остаться целой после заданных блоков нагружений, и исследовательских, где разрушение муфты было целью и смыслом. Расчет явно велся на то, что Коногонов, как выходец из заводского сектора, слышал лишь о приемочных испытаниях. Сергей вдруг понял, как шилось множество дел о вредительстве в далекий период культа. Никакой специальной политики, никакой идеологической линии — просто убирали друг друга в ведомственной или личной борьбе. Неожиданным лишь было то, что рецидив культа был принесен именно тем самым ветром перемен, о котором столько мечтали барды, не признанные Министерством культуры рок-группы, авторы мюзиклов и прочие люди, признаваемые за предвестников прекрасного будущего.
— Вот— яркое доказательство! — продолжал греметь Предистенский. — Вот то, что наши корифеи расхвалили сверх меры, скрыв всего один, но существенный недостаток. А между тем в отделе концептуального проектирования уже давно давно предложили муфту, которая намного прочнее! Предложили целый новый привод — и все это до сих пор не нашло применения как из-за амбиций отдельных групп ученых, неприязни их к чужим изобретениям, так и в результате незаинтересованности заводского сектора науки, который до безобразия затянул доводку тепловоза 2ТЭ121... И сейчас, здесь, на этой трибуне, я чувствую прежде всего свою вину, как партийного руководителя — в том, что я не проявил до конца принципиальность, не пошел на открытый конфликт со сложившейся монополией и не поднял этот вопрос раньше!
— А раньше он бы не смог поднять. — послышалось откуда-то сзади. — Чтобы увести чужую муфту, надо дождаться, пока ее сделают...
Не обращая внимание на шум в зале, Предистенский перешел к оптимистической концовке. Он предложил внедрить вариант резинокордной от своего отдела, внедрить "Снежинку", взял обязательства обмоторить бегунковые оси на ТЭ126 — неудачной мутации луганского восьмиосника со слишком тяжелым дизелем — и вообще призвал считать неактуальными все разработки, которые были проведены до провозглашения курса на ускорение.
Предистенский закончил на высокой ноте. В зале воцарилось молчание. Из разных концов донеслись робкие хлопки, явно не собиравшиеся перерастать в бурные овации.
— Не надо аплодисментов! — быстро нашелся Вадим Иванович. — Сейчас не время для рукоплесканий! Пусть дальнейшее обсуждение проходит чисто в деловом ключе, а хлопать в ладоши будем, когда наша техника будет надежно работать на линии!
Сергей обратил внимание на выражение лица Коногонова: оно было как-бы немного отстраненным от происходящего и трудно было понять, что он в данный момент думает. Впрочем, признаков того, что выступление Предистенского было неожиданностью, также не наблюдалось. Казалось, что он считает, что свою роль в действии он уже сыграл и с дальнейшим справятся без него.
Начались прения, и Сергей, которому за комсомольскую жизнь довелось видеть достаточно собраний, понял, что эти прения были проигнорированы. Был несколько дежурных выступлений с общими фразами, в которых тема привода обходилась. Предистенский ерзал от нетерпения и ожидал возражений — чтобы обрушить всю мощь своего обличительного пафоса. С ним дискутировать не стали. Полемика имеет смысл, когда судьей в споре выступает человек или сообщество, разбирающееся в тонкостях вопроса, и подчиняющее эмоции разуму. Здесь же арбитром был приглашен человек, далекий от вагонов и смотровых канав.
"Клан" — размышлял Сергей, ожидая, что финалом разыгрываемой пьесы будет что-то вроде резолюции печально известной сессии ВАСХНИЛ — признать крунинские подходы единственно отвечающими политике перестройки и устранить всех, кто с этим не согласится. "Предистенский ставит непререкаемым авторитетом в Институте своего подчиненного Крунина, коломзаводский выдвиженец Коногонов молча благословляет коломзаводского выдвиженца Предистенского... Непонятно одно — а зачем Коломзаводу-то это надо? Какие у него интересы в этой муфте? Может быть, смысл в том, чтобы вообще усилить влияние Предистенского на ученых? Чтобы дизелисты, если надо, писали хвалебные отчеты по Д49? Но вопрос с Д49 уже пролоббирован на уровне съезда, уж выше некуда. Или же все-таки есть куда, и со мнением исследователей еще будут считаться?"
Впрочем, предложенная резолюция каких-то кар с собой не несла. Помимо обязательных, был пункт о важности работ над альтернативными вариантами привода, в частности, вариантом резинокордной муфты ОКП, и оборудовании одного из тепловозов опытной серии "Снежинкой". Вполне благопристойная и здравая резолюция для тех, кто будет смотреть в министерстве и ЦК. За исключением того факта, что оборудовать тепловоз было решено "ногами", не прошедшими всего положенного пути испытаний. Но об этом могли знать лишь те, кто работал в Институте.
"Раз Предистенский не спешит повышать свою командную роль, значит, главная цель все-таки привод, а не дизеля. Тогда зачем этот привод Коломзаводу? Зачем подтягивать тяжелую артиллерию в лице человека из ЦК? Ничего не понятно."
Народ расходился с явным недовольством. Даже сам Крунин, казалось, не хотел такого триумфа. На выходе из актового зала завлаб с Орловским подошли к окну вестибюля, сквозь которые просвечивала индустриальная панорама озаренных закатным солнцем далеких заводских труб, и, где-то далеко — заречные просторы. Сергей тоже подошел — переждать, пока основная масса народа пройдет по неширокой лестнице.
— Да, вот тебе и расширение гласности...
— А партбосс небось Дудинцева с карандашом читал. — усмехнулся завлаб. — Конспектировал.
— Какого Дудинцева?
— Который "Не хлебом единым" написал, что в пятьдесят шестом критиковали. Помнишь, я у тебя почитать брал?
— Ну так я же сам и Предистенскому ее давал полгода месяцев назад. Еще подцепил его: "Что, никак в материалах Апрельского Пленума есть указания изучать?" -"Да нет," говорит, "когда-то давно встречалась в журнале, сейчас хочется вспомнить, что такое".
— Вот он для выступления цитаты оттуда как раз и вытащил. Только применил с точностью до наоборот. В романе у изобретателя-одиночки коллектив разработку украл, а здесь — чтобы можно было красть у коллектива. Зла не хватает...
— Ладно, Викторыч, — устало произнес Орловский. — В конце концов, это всего-навсего муфта. Неживая материя.
— Да при чем тут муфта? — завлаб нервно шарил по карманам, ища сигареты. — Не в муфте дело: за муфтой человек виден. Вопрос в том, останемся ли мы людьми или так — кто чего друг у друга стырил.
До Сергея внезапно дошло, что произошла не просто еще одна из постоянно возникающих в Институте интриг; был подрублен столб, на который, вопреки интригам, продолжала опираться и вестись настоящая научная работа, а результаты исследований не превращались из поиска истины в способ войны кандидата А с кандидатом Б.
...Институт был основан в конце 50-х, когда в ученых видели один из стратегических ресурсов холодной войны; поэтому с момента его возникновения между учеными и "партайгеноссе" существовал Договор. Договор этот формально никем не заключался и даже никто никогда не говорил о нем вслух; тем не менее все его тщательно соблюдали, по крайней мере, на памяти Сергея. Суть Договора была проста: партийцы никогда не примешивают политику к научно-техническим вопросам, а ученые никогда не влияют на назначения в партийной иерархии Института, лоббируя ту или иную тему. Так эти две силы годами существовали параллельно друг другу: политика не разрушала науку, наука — политику. Мелкие казусы вроде устных призывов искать гносеологические корни рессорного подвешивания или личных кляуз на материальном мире не сказывались и в расчет не принимались. Предистенский разорвал договор. В директивный документ по силе политической должности, а не научной истины, были внесены указания, которые должны были напрямую воплотиться в черные и цветные металлы. Прецедентом же, развязавшем руки Предистенскому, стал тот самый доклад генсека на съезде, когда тот вмешался в малознакомый ему вопрос о дизелях. "Подрыв курса партии на реконструкцию и ускорение научно-технического прогресса..." — слова-то какие... Как с "сухим законом": все вроде из таких добрых побуждений, а в итоге получается такая...
5.
На остановке возле учебного комбината толпился припозднившийся народ, трамвая не было видно ни с одной, ни с другой стороны: то ли перерыв, то ли поломка на линии. Ждать, потом давиться или висеть на подножке не хотелось, тянуло подальше от шума, толкотни и перемешанного под потолком вагона человеческого дыхания. Сергей отправился пешком, сначала вдоль трамвайных путей до Мосэнерго, затем, по Дзержинского, по широкой просеке в домах, оставленной линией электропередач — на Ленина; улица, которой по названию положено было главенствовать среди прочих, пересекала кольцо, деля его на две неравные части. На ней шумела листва и рокотали редкие автомобили; всего этим маршрутом добираться до клетчатой коробки общежития было минут сорок.
Обычно такие пешие прогулки успокаивали, гасили эмоции и возвращали способность спокойно и отстраненно анализировать ситуацию. Но сейчас, когда Сергей привычно мерил шагами пространство тротуара от "Станка", небольшого старого клуба ЗТС на Окском проспекте, где желтели старые довоенные дома, и до неброской стекляшки Спорттоваров, он чувствовал, как вопреки ожиданию, в нем откуда-то изнутри, как тошнота при отравлении, подымалась смесь ненависти, презрения и отвращения.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
