Я умею прощать

— Скажите, Клара Игнатьевна, а Вам не страшно? Вот так пригласить к себе в дом совершенно постороннего человека, более того, чтобы рассказать ему о темных делишках очень влиятельного человека. Душегуба, как Вы говорите, — поинтересовалась я, прежде чем, старушка успела мне хоть что-то рассказать. Мне было важно удостовериться, что эта женщина отдает себе отчет в том, что делает.

Она отдавала. И, как не странно, похоже, собственная участь беспокоила ее меньше всего на свете. Как и моя. Впрочем, последнее меня не слишком удивляло. К такому положению вещей я уже давно успела привыкнуть. Меня так воспитали.

Эту женщину тревожило лишь то, что сведения, которыми она хотела поделиться с широкой общественностью, так и останутся тайной за семью печатями.

— А чего мне бояться? — пристально глядя мне в глаза, ответила вопросом на вопрос она. — Я свой век уже почти дожила. В войну девчонкой партизанам хлеб носила. Выстояли, слава богу. А такого зверства, как ваш олигарх чинит, отродясь не видала. Нет у меня никого, кроме деток этих. Не было и нет. Так что ж я буду молчать?

— А если я вдруг от Вас сразу к нему поеду? И расскажу все как на духу?

— А это на совести пусть твоей будет. Только ведь не поедешь. По глазам вижу. Не поедешь. Копать начнешь. И докопаешься. Профессия у тебя такая.

— Ну, допустим. Но Вы же все равно должны осознавать, если узнает кто-нибудь, что я для обличительной статьи материал собираю, меня из-под земли достанут. А потом обратно зароют, только уже по частям. И Вас вместе со мной. Он ведь в депутаты метит, репутацию бережет.

— Мне уже терять нечего, я тебе сказала. А ты... ну, а что ты? У тебя в руках власть. Четвертая.

— Да уж власть... — мрачно усмехнулась я. — Бомба замедленного действия. В случае чего камня на камне не оставит. А нас с Вами в первую очередь взрывной волной накроет.

— А ты об этих детях подумай. Они ведь сироты, за них заступиться некому. Кто, если не мы? Вот взгляни...

Старушка решительно отставила чашку и неожиданно бодро для своего возраста поднялась из-за стола. Достала из тумбочки под телевизором объемный фото-альбом в бархатной обложке и раскрыла передо мной.

— Взгляни. Я ведь старейший воспитатель в этом детском доме. Все они на моих глазах выросли. Вот Сашенька, — ткнула она крючковатым пальцем в черно-белую фотографию. — Теперь уже Александр Васильевич. Уважаемый человек. Инженер. В семьдесят третьем году выпустился. Машенька. Мария Алексеевна. Тоже в люди выбилась. Учительница. Она семьдесят шестого года выпуска. А это Сонечка-Софийка. Софья Андреевна. Она помладше чуток. В семьдесят восьмом ее только к нам из дома малютки привезли. Такая умничка. Отличница. Все на моих глазах выросли. И сейчас к нам постоянно приезжают. С малышами общаются. Нет у меня никого роднее них.

Старушка продолжала листать передо мной альбом. Называла все новые и новые имена. С гордостью рассказывала об успехах своих воспитанников, с горечью — об их неприятностях и бедах, произошедших с ними по жизни. Перед глазами мелькали все новые и новые фотографии. Детские лица — радостные, вдумчивые, угрюмые, веселые, наивные. Все очень разные. А эта женщина помнила каждого из них.

— А вот это Алешенька. Его к нам в девяносто девятом привезли из дома малютки. Мать от него еще в роддоме отказалась. Настоящий сорванец был. Но смышленый такой. И добрый. С Катюшей очень сильно сдружился. Она помладше. Так он за нее горой стоял. А потом этот ваш олигарх появился. Ремонт во всем здании сделал. А сам таким петухом по коридорам ходил. Наслаждался собственной добродетелью. Наши девки вокруг него так и плясали. Виктор Андреевич — то, Виктор Андреевич — сё. Тьфу. И тут вдруг вот чего вздумал. "Надо, — говорит, — деток всех поголовно в клинику на обследование отправить". У него ж еще и клиника собственная. А я в толк взять не могу — зачем на обследование? Они ведь у нас регулярно у врачей проверяются. Мы за их здоровьем следим. Куда ж без этого? Но, хочется ему — пусть. Дурного не будет. А вот ошиблась. Месяц или два прошло после этого самого обследования, говорит наша заведующая, что нашел Виктор Андреевич семью, готовую нашего Алешеньку усыновить. Я-то, дура, обрадовалась. А мальчонка в слезы. "Никуда, — говорит, — без Кати не поеду. Не нужны мне родители, которым Катя не нужна". Так его в машину силком тащили. И вот, что странно. Я этих "родителей" в глаза не видела. Забирал его от нас сам олигарх.

Я слушала, затаив дыхание, чувствуя, что еще чуть-чуть и старая воспитательница доберется до самой сути. Не ошиблась. Речь ее становилась все более сбивчивой, перемежаясь частыми вздохами и будто бы даже всхлипами.

— Прошло два дня. Ночь, проснулась я от телефонного звонка. Испугалась. С добрыми-то вестями по ночам кто людей будить станет? Беру трубку, а на другом конце провода Алешенька... воет белугой: "Они меня порезать хотят, Клара Игнатьевна, на органы. Заберите меня отсюда. Я сам слышал. Завтра утром операция. Им сердце мое нужно. Нет тут никаких родителей. В клинике я в той самой, куда нас на обследование клали". Не нашла я мальчонку. Приехала туда ночью, а меня взашей бугаи олигарховские прогнали. А на утро заведующая собрала нас и сказала, что Алешенька от новых родителей сбежал. "Прибежит, сразу ко мне, — говорит, — ведите". Не прибежал. Так и не нашли по сей день нашего Алешеньку.

Смысл сказанного острой иглой пронзил сознание, но я, вопреки голосу рассудка, старательно придумывала этой истории какое-нибудь безобидное и непременно логичное объяснение. Ведь так не бывает, чтобы человек — пусть даже такой богатый и влиятельный, как наш Герой — чувствовал себя настолько безнаказанно, что в преддверии выборов, стал кичиться собственной благотворительной деятельностью, неотъемлемой составляющей которой была продажа детей-сирот на органы. Или бывает?

Но зачем? Он ведь и так почти сказочно богат! Его состояние настолько велико, что позволит как минимум пяти поколениям семьи существовать даже не "безбедно", а "с шиком". Или это для него просто хобби? Лекарство от скуки?

Глядя на остатки чая в кружке, я пыталась убедить себя, что Клара Игнатьевна заблуждается относительно произошедшего с Алешенькой. Ведь тот факт, что его поместили в стационар на дополнительное обследование, прежде чем отдать приемным родителям, еще ни о чем не говорит. Если задуматься, то это даже логично. Ведь случаи, когда под видом здоровых детей на усыновление отдавали психически и умственно отсталых или просто хронически и неизлечимо больных, далеко не единичны. В нашем мире ничтожно мало людей, готовых принести себя в жертву и поставить на кон собственное благополучие, ради чужого ребенка. Да, многие бездетные семьи мечтают иметь детей, и, отчаявшись завести собственных, в конце концов решаются на усыновление, но это вовсе не говорит о том, что они готовы воспитывать даунов или шизофреников. Это вполне нормальное явление.

А если ребенок вдруг что-то услышал, еще не означает, что он все правильно понял. Так ведь? Или сама Клара Игнатьевна что-то напутала спросонья.

Старушка пристально посмотрела на меня и с горечью в голосе произнесла:

— Не веришь, да?

— Боюсь верить, — честно призналась я. — Не укладывается у меня все это в голове.

— А ты проверь.

— Как? Вы видели документы на усыновление мальчика?

— Видела. Все по закону оформлено. Я специально потом в кабинет заведующей прокралась в ее отсутствие и проверила.

— А...?

— И данные родителей переписала. Только липовые они...

— Но как же? Ведь перед тем как одобрить усыновление, органы опеки должны все досконально изучить. Как липовые?

— Обыкновенно липовые. Ездила я к ним, есть такие люди. Только это ж вовсе не те, что на Алешеньку смотреть приезжали.

— Так все-таки кто-то приезжал... Какими они Вам показались?

— Обыкновенными. Не примечательными ничем. Не запоминающимися. Да и зачем тебе их приметы? Разве ж людей теперь без циферки отыщешь по родинке по одной.

— Ну, ладно, а адрес тех "липовых" Вы мне все-таки дайте. И клиники тоже. А еще... скажите, это было единственное странное усыновление?

— Деточка, да с тех пор мне все усыновления, особенно те, которые были организованы олигархом этим вашим, странными казаться стали.

— А много их было? Я спрашиваю, потому что вряд ли он бы стал вкладываться, ради одного только сердца... Ну сами посчитайте, даже один ремонт должен был обойтись в очень кругленькую сумму... значит рассчитывал на что-то большее.

— Да, думала я об этом, думала. Права ты. Только... точно знаю лишь об одном Алешеньке.

— Вы можете мне достать данные по усыновлениям за последние годы? Я так понимаю, Виктор Андреевич не вчера шефство над детдомом взял?

— Какой там вчера? Четыре года уж как Алешенька пропал.

— Ну, так сможете достать сведения? И на всякий случай еще за пару лет до его появления. Лишним не будет.

Она смогла. Уже через несколько дней я стала счастливой обладательницей толстой папки с ксерокопиями документов. Клара Игнатьевна постаралась на славу. Оставалось только надеяться на то, что она нигде не засветилась.

Честно говоря, сначала я искала не подтверждение слов воспитательницы, а скорее их опровержение, уж слишком ее рассказ напоминал сюжет триллера или как минимум современного детектива, но уже после встречи с "липовыми родителями" пропавшего Алешеньки я убедилась, что дело пахнет жареным.

Естественно вывести этих людей на контакт было довольно сложно, но даже обрывочных слов, которые кинула мне женщина перед тем, как захлопнуть дверь перед моим носом, хватило.

— Я уже говорила милиции, что не знаю я никакого Лешу Александрова и никакого усыновления никогда не оформляла. Не было меня в России в то время, не было! Мы с мужем в Греции по контракту работали! Я туристам экскурсии продавала, он на трансфере их из аэропорта и обратно возил. Не было нас здесь! — Яростным шепотом протараторила она.

— А имени, фамилии следователя, который к Вам приходил, не помните?

— Не знаю я ничего, оставьте нас в покое! — взвыла женщина и, грубо отпихнув меня, захлопнула дверь.

Получив от ворот поворот, я начала проверять остальные адреса. К сожалению, большинство из них были для меня временно недосягаемы, так как в основном в качестве приемных родителей выступали граждане иностранных государств. И это наводило на определенную мысль — уж слишком часто в прессе муссируется тема незаконных усыновлений, где главными злодеями выступают именно иностранцы. Но у московских "родителей" я тоже почерпнула немало информации для размышления. Точнее отсутствие какой бы то ни было информации о якобы усыновленных детях.

Мои "хождения по мукам" продолжались не слишком долго. Первые четыре пары оказались такими же фиктивными, как и "родители Алешеньки". Все они или были заграницей в год "усыновления", или же просто представляли собой "маргинальные массы", которых ни один здравомыслящий соцработник не допустил бы к воспитанию детей. Но главная странность заключалась в том, что жили они чуть ли не по соседству друг с другом, в одном районе. Именно обнаружив это, я допустила на самом деле фатальную ошибку — пошла в районный орган опеки.

Если до того момента мое расследование носило действительно тайный характер, то, явившись к властям, я фактически раскрыла карты перед этими людьми. И естественно, чиновники, сидевшие на обеспечении у нашего Героя, встрепенулись. Я ничего не узнала. Едва я заикнулась о том, что мне нужны данные об усыновленных детях по их району, меня пусть вежливо, но все-таки отправили восвояси. "Информация разглашению не подлежит", "побеспокойтесь лучше о своих детях, а не ломайте налаженный быт этих семей" и еще что-то в этом роде.

Именно тогда я на самом деле испугалась, несмотря на то, что прямых угроз в мой адрес не прозвучало. По сути, соцработники говорили вещи совершенно банальные. Но я впервые после разговора с воспитательницей почувствовала себя жалкой песчинкой на пути Виктора Андреевича. Жалкой и очень уязвимой. Пшик — и нет меня... Ладно меня, но ведь в моей жизни есть множество людей, которых так или иначе может коснуться эта история. И, прежде всего, Алиса.

Даже когда я говорила Кларе Игнатьевне о том, что в случае чего нас с ней четвертуют, я не осознавала в полной мере, чем это может грозить моей семье. Но после слов "позаботьтесь лучше о своих детях", я вдруг с невероятной ясностью поняла, во что влипла.

Не заезжая домой я рванула к матери. Какой бы она не была, но это единственный человек, которому я могла объяснить что, как и почему. И она поймет. Я так думала и наивно полагала, что пойдет у меня на поводу. Ошиблась. Не в первый и явно не в последний раз.

— Кира, ты знала, какую профессию выбираешь. Зная тебя, иного я и предположить не могла. И, хочешь верь, хочешь нет, я горжусь тобой. А еще, я рада, что ты наконец-то готова признать мою правоту, — решительно отчеканила моя мать, когда я ей все рассказала.

— Какую правоту? — недоуменно переспросила я.

— Ту, что ребенок в твоем случае — это ошибка. Он тебя тяготит! С твоей профессией — это непозволительная роскошь. Ты думала, я сейчас брошу все и рвану с твоей дочерью на край света? Мне дешевле усилить охрану!

— Я оплачу поездку, при чем здесь деньги?

— Я не могу сейчас оставить бизнес на самотек, вот при чем! Ты слышала хотя бы, какие прогнозы дают эксперты относительно мировой финансовой системы? Мы на пороге грандиозного экономического кризиса, моя дорогая! Не позднее, чем к октябрю месяцу этого года, все лопнет, как мыльный пузырь. О каких поездках может идти речь?

— Ты в своем уме? Я тебе о безопасности — твоей и Алисы, а ты о мировой экономике!

— Именно. И вообще, у тебя есть свекровь! Она гораздо лучше подходит на роль наседки, чем я! С такими просьбами, пожалуйста, к ней, а мне некогда!

— Некогда?

— Именно! Или ты думала, что каждый раз, когда тебя жареный петух в задницу клюнет, я буду бросать все и лететь на край света? Нет уж, моя дорогая, избавь. Хотя... в любом случае, спасибо, что предупредила. Я усилю охрану.

— Тебе все равно?

— Нет, мне не все равно! Но я знаю, что ты выпутаешься. А безопасность Алисы гораздо успешнее, чем я, сможет обеспечить семья твоего мужа.

СЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА

И я, как ты, крута и своевольна:

а рядом — никого!

(Маргарита Агашина)

Я вела себя глупо, но хуже всего то, что категорически не желала в этом признаться ни себе, ни, тем более, окружающим. Непрерывную череду собственных ошибок, я настойчиво воспринимала то ли благородством, то ли самым настоящим геройством. И пыталась переложить ответственность за свою дочь на чужие плечи.

Слова матери лишь подкрепили мою непоколебимую уверенность, что именно я, а не кто-то другой, поступает правильно.

— Поздно пить "Боржоми", когда почки отвалились, — снисходительно усмехнулась она. — Ты сама выбрала профессию. И упрекать тебя за то, что ты вляпалась в грязную историю, все равно, что ставить в вину офицеру, что он попал в эпицентр военных действий.