Свиток первый. Общий файл.

— Дождусь горячей воды, а там посмотрю...

— А...

Они замолчали, занятые каждый своими мыслями. Тишина их не тяготила. Да и не было ее — за домом проревел осел, в овчарне спасенной от огня шебаршилось и блеяло, а в долине, сменяя ночной шелест бабочек и бесконечную до тоски песню цикад, набирали силу птичий хор и звуки дневных насекомых — деловитый бас пчел, треск стрекоз, стрекотливая болтовня кузнечиков и многое другое, к чему слух давно привык и уже не различает за ненадобностью. Зато в самой гостинице становилось все тише — беспокойное семейство трактирщика угомонилось то ли на короткий отдых между хлопотами пожара и дневной работой то ли в ожидании неминуемого разговора с обиженными гостями... впрочем, угомонились не все — над двором мешались прогорклая, серая как туман, пелена, поднимающаяся от тлеющего пожарища и живые завитки печного дыма — в кухне кипела работа.

— Лучше просить прощения, когда они приведут себя в порядок, — госпожа Чжу деловито складывала стопкой лучшую женскую одежду, безжалостно вырванную из жадного чрева сундука. Жертвовала ни разу не одеванный шелк. Ради детей, трое из которых, младшие, свернулись кучкой в одном одеяле и сопели тут же, на циновке в углу.

Муж, рубивший куриное мясо на мелкие кубики, только вздохнул — долю вины за эту потерю он честно поделил с молча помогавшим ему шурином. И на своем первоначальном предложении — вымаливать снисхождение у грязных и голых гостей, пользуясь их ущербным положением — не настаивал. Один раз уже добился своего... Но в этот раз супруга хотя бы внятно пояснила, что те, кому они по неразумию и жадности своей причинили беспокойство, могут наплевать на свой внешний вид:

— ...как плевали всю ночь, пока спасали нас и наше хозяйство. А могли и не спасать... — женщина замерла с коралловыми бусами в руках, вздохнула и бросила их сверху на стопку платья. — Так что заботу и доверие они оценят. Кто силен чтоб миловать, милость больше всего и ценит... Все, я собрала.

Когда хозяин гостиницы и один из бандитов начали тягать ведра с горячей водой к уцелевшей кадке в середине разгромленного двора, лиса тихо захихикала и толкнула любовника локотком в бок:

— Мне в прошлый раз понравилось.

С этими словами она с хрустом потянулась, роняя одеяло и заставляя мужчин на миг остановиться. Но Люянь только хмыкнул и мотнул головой отрицательно.

— Не хочу задерживаться.

Девица скорчила недовольную рожицу. Именно скорчила, специально, играя. А взгляд у парня затуманился, и он вдруг выдал:

— Не болит.

— Что не болит?

— Все. Ни голова, ни... яйца.

Чжи брызнула смехом...

Когда перед вымытыми, сытыми, одетыми в шелка (частично жертвованные) гостями, усаженными на отдельные низенькие скамьи в трапезном зале, выстроилось все коленопреклоненное семейство, включая трех покалеченных молодчиков, каждая из сторон уже знала, что хочет и может сказать, а что придется очень откровенно и явно умолчать, оставив оппонентам додумать самим. Люянь грозно хмурился, трактирщик, его жена, старшие два сына, дочь и бандиты покаянно глядели в пол. Лишь гостья откровенно ухмылялась и перемигивалась с двумя младшими детишками, придавая комичность ритуальному действу.

— Прошу досточтимого гостя простить причиненную нами обиду! — громко и выразительно провозгласил хозяин и глухо стукнул лбом в земляной пол, вызвав удивленно-уважительные взгляды гостей и беспокойный — жены. Добиться такого звука при столкновении головы и сцементировавшейся глины и не покалечиться стоило как минимум немалого героизма, а как максимум — умения. Когда он поднял лицо, на лбу осталось лишь пятно пыли налипшей на покрасневшую потную кожу. — Нижайше молим Вас не... — он на миг сбился, видимо забыв отрепетированную речь или придумав новый оборот, — не отравлять Ваше сердце гневом на недостойных! — лоб опять стукнулся в глину, — Милостиво спасая сей никчемный дом и его обита...

— Хватит, — Люянь поднял руку, останавливая начавший набирать силу поток слов. — Как вы правильно заметили, этой ночью мне пришлось не только раздавать по заслугам, но и приложить немало труда для сохранения вашего благосостояния. Посему дальнейшая казнь лишь обесценила бы мои старания...

"Да и могла бы привести к волоките с судейскими", — додумал он.

— Так что, принимая ваши извинения, я предпочту оставить все как есть, никого более не утесняя... Мы и так потеряли много времени, задержавшись здесь дольше необходимого.

"Какой хороший молодой человек", — подумала госпожа Чжу. И украдкой глянула на девушку одетую в еще недавно ее собственные одежды... — "Потерю признал возмещенной. И даже намекнул, как оплатить оскорбление".

"Ослика жалко", — мысленно зарыдал Чжу Дунь, совершая благодарный поклон. Впрочем, с этой потерей он согласился еще до разговора — отдариваться пришлось бы так или иначе. Ибо возможные проблемы от затаенной обиды такого человека перевешивали не только потерю ушастого трудяги, но и гостиницы вместе со всем добром и скотиной.

— Господин, позвольте предложить вам для удобства в пути нашего осла! — просьба была высказана со смиренным поклоном. — Хороший осел. Крепкий...

— С благодарностью приму великодушный подарок, — кивнул гость, убивая последнюю надежду Дуня сохранить скотинку себе. Дело обернулось миром, и отрывать последний кусок было больно. "Но уж за еду в дорогу я с вас слуплю", — подумал он с предвкушением. И тут же оказался поражен в самое сердце.

— Окажите нам честь, взяв и немного запасов в дорогу, — прочувствованно попросила его жена.

— Непременно, — влезла в разговор рыжая нахалка. И неожиданно для всех встала с места, — а этих, — она шагнула к покалеченным молодцам, — я, пожалуй, вылечу...

Под недоуменными взглядами она присела на корточки и... поцеловала громадного Дая в губы. Бесстыдно чувственно, смакуя. Лицо великана побагровело, глаза сделались круглыми. Точеные пальчики пробежали по широкой груди, расправили складки грубой крутки...

— Вкусный, — хихикнула девушка отпрянув с той же внезапностью. Ошалевший разбойник качнулся вперед за ее губами. И тут же замер, покраснел еще сильнее. Растерянно оглянулся на Цай Хэна, на хозяйку. И тут же получил тычок в ребра маленьким, но явно крепким, кулачком: — Здоров!

Прежде, чем она проделала то же и с другими пострадавшими, Чжу Шэнь закрыла глаза дочери ладонью, а младших детей заслонила своим телом...

Сцену прощания затягивать не стали — целованные разбойнички могли задохнуться от смущения или лопнуть от прилившей к голове крови, хозяйка задумчиво украдкой разглядывала лису, и в глазах ее муж с тревогой замечал что-то похожее на зависть. Сам он изредка смаргивал скупую слезу, старательно изображая умиленную благодарность — осла было жалко. Особенно с учетом предстоящих восстановительных работ.

Когда затычка с тихим хлопком покинула горлышко кувшина, лиса уже сидевшая на ишаке, свесив ноги на одну сторону, напряглась. Смазливое личико подалось вперед, ноздри затрепетали.

— Выпейте на дорожку, прощальную... — начал господин Чжу.

— Персиковое? — перебила его гостья.

— Ну... да.

— Налейте! — она соскочила на землю и, вырвав чашку у хозяйки, протянула ее двумя руками. Гость изумленно вздернул брови. — Налейте, пожалуйста!

В голосе девушки так странно сочетались трепетная просьба и требование, что трактирщик, не говоря ни слова, наклонил кувшин.

Рыжая выпила все одним глотком и протянула руки опять.

— Еще!

Глаза ее заблестели, на щеках выступил румянец.

Но стоило Чжу Дуню налить вторую порцию, как в дело вмешался Люянь — молча взял чашку из рук подружки и неторопливо выхлебал все сам. Потом сунул пустую посуду хозяину и тут же перехватил кувшин за горлышко.

— Я, пожалуй, возьму это с собой. Заткните, пожалуйста...

Когда от удаляющейся по дороге парочки донеслась песня, исполняемая высоким, почти детским голосом:

"Пчелка села на цвето-о-о-ок,

Лепестки-и-и раскрыла-а.

Лишь лизнула сладкий со-о-ок.

Вся в цветок зале-е-езла-а!.."

Чжу Дунь оглянулся на жену и шурина.

— Это ее с одной чашки так? Или я чего-то не понял?

Шэнь усмехнулась:

— Персиковое вино? Надо будет запомнить...

Глава 8. День восьмой. ...

Лян

Проснулся он мгновенно и окончательно. Сон убежал куда-то в беспамятство, оставив чуть тревожное ощущение своей исполненности и только что образовавшейся пустоты, в которую совсем не торопились влиться голубоватый предсолнечный свет и неуверенные голоса далеких петухов. И еще стук деревянной посуды на кухне — постель старого повара лежала рядом свернутая... Как и прошлым утром.

Лян забросил руки за голову.

"Кто же ты, дедушка Бань?"

Впрочем, вопрос пока не требовал срочного ответа. Так, напомнил о себе и уступил место другим мыслям, оставшимся с прошедшего дня, уже не столь смятенным, но все еще растерянным, пугающим и таким же невнятным, как и вечером. Память скакала по вчерашним событиям от сцены к сцене, от слова к жесту, от прикосновения к взгляду. "Не хочу быть принцессой!". Слезы и трепет. "Как ты будешь ее защищать, если она сама для себя опасна?" Отсутствующий взгляд и тут же страх в глазах. "Сама для себя опасна...". Утихающая дрожь ее тела. И грохот собственного сердца. "Учись командовать!" Командовать... "Больнее будет, если обваришься"...

— Поднимайся... — раздался над головой язвительный голос старика.

Сразу вспомнились другие слова: "С утра будь готов ко всему... Утром..."

— Я не сплю...

— Тебе кто-то говорил "просыпайся"?.. Шевелись, пока хлопоты не догнали.

Парень выкатился из-под одеяла, слитным движением взмыл на ноги, разогнав не проснувшуюся еще кровь. Старик смотрел на все это спокойно-оценивающе и чуть задумчиво, отстраненно. Как когда-то учитель — придумывая задание потруднее, чтобы проверить силы ученика. "Что на этот раз?" Легкость, с которой дед вычислил подноготную своих подопечных, уже не удивляла. А вот взгляд настораживал, заставлял собраться.

— Топай на кухню...

Лян кивнул — сложившиеся отношения не требовали иного ответа — и склонился к одежде, проверяя по памяти ее положение. Не потому, что боялся обыска и не в надежде поймать старого повара на ошибке — начинало казаться, что тот мог оценить скудное имущество, даже не трогая вещи — срабатывала привычка. Особенно нужная сейчас, в нынешнем положении преследуемого беглеца.

В соседней каморке, кто-то заворочался и сонно забормотал. В ответ раздался вздох и новый шорох — набиравший силу свет, проникающий в комнатку через решетчатые ставни маленького окна, похоже, начал беспокоить сон девушек. Лян не мог этого видеть — дверной проем в соседнее помещение был закрыт серым полотном занавеса — но саму комнату помнил и представлял прекрасно. Как и положение циновок, на которых спали девочки... Почему-то стало сухо во рту. "Надо идти. Времени, и правда, не много".

Кухня встретила теплом разогретой уже печи, приглушенным бульканьем под деревянной крышкой котла и восхитительной игрой цвета, света и тени, причудливо смешивающихся, перетекающих друг в друга словно инь и янь, отчего само помещение и предметы в нем обретали новые не формы, и даже не тени, а подобия, отголоски образов, мгновенные и почти неуловимые, как языки пламени.

Бань расположился в центре этого волшебного хоровода, как древнее божество перед чудесным тиглем — он один оставался неизменным, зримо напоминая собой о вечности — и с неспешностью бессмертного отмерял порцию соли, чтобы засыпать ее в деревянную фляжку. Две ее сестры уже стояли рядом, закрытые плотно притертыми пробками.

— Проходи...

Лян прошел. Опустился на низкую лавочку рядом, не зная, что делать — он так и не привык видеть недоделки во владениях этого странного повара.

— Посмотри, — старик кивнул вправо от себя, где заслоненные до того, выстроились четыре квадратных корзины с плечевыми лямками. Открытые и не заполненные еще. И поверх пустого зева одной из них лежал длинный сверток, слишком негибкий для своей толщины...

— Посмотри-посмотри...

Чтобы ощутить в ладони знакомую тяжесть, достаточно было только привстать и протянуть руку. Плотная льняная ткань соскользнула, открывая тусклую литую бронзу навершия и толстой, но не широкой гарды. Пальцы скользнули по витью кожаного шнура на рукояти, чуть утолщенной в середине... Нехотя, поборовшись мгновение, ножны отпустили сталь, и в медленно затухающем танце света и тени добавились новые блики. Лян осторожно, прислушиваясь к весу, к отклику оружия на движение, уложил клинок на колени — плавно сужающуюся прямую полосу обоюдоострого цзяня длиной почти в три чи и шириной около трех цуней, гладкую, без долов, чуть темную в середине и светлеющую к ровным, без зазубрин, краям...

"Этот лучше, чем оставленный мной в храме".

Пальцы на рукояти вспомнили сопротивление рассекаемого тела. Дрогнули. И сжались сильнее...

Лю Шичен, хуочан-десятник Цзиньувэй

Цок, цок — подковы по мостовой, сводчатая арка ворот над плюмажами шлемов, тихое бряцанье доспехов — возвращается в казарму еще одна смена с очередного поста. А стремя в стремя навстречу уходит смена на другой пост, так же цокая подковами, так же качая перьями и копьями...

В квадрате серых стен всадники остановились, взбили охристую глиняную пыль.

— Господин десятник!

Лю уже определил конюхов по запыленным рыже-черным тужуркам, а чуть погодя и узнал в лицо всех четверых. Сунул повод старшему и, перебросив ногу через луку седла, тяжело спрыгнул на землю.

— Где пятый? — спросил, чтобы спросить, ибо по красным глазам и серым лицам уже увидел — у прислуги нынче дел больше чем рук. Впрочем, коноводы, были скорее солдатами, чем работниками и вместе с короткими мечами на поясе, несли часть охранной службы в казарме.

— Откомандирован, господин...

Лю успел похлопать коня по потной шее прежде, чем отступить в сторону, и, поправив портупею, грузно зашагал к караулке. О прибытии следовало отчитаться до появления сменной пятерки с другого поста.

— Тебя ждать? — догнал оклик заместителя — Ду Ючжу.

— Нет. Нечего время терять... — отмахнулся, не оборачиваясь. Дела было всего-то — сдать дежурному офицеру бронзовую пластину — бирку начальника смены — да поставить личную печать в тетради прибытий-отбытий. Но и этого времени отнимать у своих людей не стоило — четверть суток в полной броне на коне даже в привычке каждодневной службы утомительно. В пограничных войсках и то, удобное и тщательно подогнанное железное платье возили в тороках, одевая его лишь перед боем после команды или по тревоге поданной конными дозорами, которые себя доспехами почти не обременяли. Здесь же, в столице, караульная служба требовала постоянного ношения тяжести, призванной защитить воина в любой миг.

— Хао, здравствуй, — начальник караула поднял руку, этакий чурбак упакованный в серое железо створчатой наручи с торчащей из нее маленькой ладошкой. Невысокий и круглый Се Цзинь, в обычном платье похожий на шарик, в доспехе он выглядел недоваренным крабом, с отслаивающимся от мокрого мяса панцирем. — Как ночь прошла?