Задумавшись, замедлил ход, словно намеренно выпуская ее из вида. Мне не понравилось, с каким волнением, пусть и незначительным, я наблюдал за ней. И ведь не в первый раз. С того самого дня, когда произошел обыск, и мы встретились после митинга, я чувствовал укол радости при ее появлении и легкий привкус горечи, когда она уходила. К чему все это? Не нуждался я в никаких новых привязанностях.

В прихожей уже никого не было, и только витал слабый запах духов. Взгляд сразу же выделил на вешалке пальто Ольги, покрытое мельчайшими капельками растаявшего снега. Я снял шинель и сапоги, одев сшитые для нас Елизаветой Карповной войлочные туфли. Прошел в комнату, прислушиваясь к себе — вроде бы вернулся к нормальному состоянию. Переоделся, собрал все, что нуждалось в стирке, и, выскочив налегке, передал живущей по соседству прачке. Брала она недорого и стирала добросовестно. Мы с Журавиным уже успели пару раз убедиться в этом.

От холода разыгрался нешуточный аппетит. Однако готовить себе я поленился. Помнил, что в походном мешке есть половина хлеба и несколько банок тушенки. Одну из них можно по скорому разогреть на хозяйской плите. А еще предстояло натопить титан воды для душа.

В столовой протирала пыль с мебели Елизавета Карповна, и читала книгу за столом Сонечка. Одарив меня косым взглядом, девочка что-то пробурчала под нос и демонстративно удалилась.

— Вот уже характер, — недовольно качнула головой тетушка, поправляя съехавшую скатерть. А затем, заметив консервную банку в моих руках, предложила. — Владимир Васильевич, у нас есть горячая вареная картошка и щи. Давайте, я Вам в дополнение к ним тушенку с луком разжарю. И не стесняйтесь — картошка из того мешка, что Вы принесли.

Особо не слушая моих возражений, она забрала банку и направилась на кухню.

— Елизавета Карповна, а вода в титане теплая? — Вдогонку спросил я.

Тетушка приостановилась и огорченно сообщила:

— Водопровод с утра не работает. Часто ломаться стал. Если хотите помыться, можно бак для ванны подогреть. Только он пустой, воду нужно еще набрать.

Прихватив два ведра, я, в чем был, через черный ход отправился за водой к колодцу. И когда уже заносил третью пару полных ведер, в кухне появилась Ольга — в синем домашнем платье и с двумя косичками, молодящими ее едва ли не до Сонечкиного возраста.

Одобрительно глянув на меня, она поздоровалась и, после некоторой паузы, ужаснулась:

— Владимир Васильевич, ну как можно — в одной гимнастерке?! Ведь только недавно болели! Как выльете воду, не выходите пока — меня подождите! Я Вам что-нибудь утеплиться принесу!

Не дожидаясь ответа, Ольга вышла из кухни и вскоре вернулась с добротной дубленной жилеткой.

— Хотя бы это наденьте! — Велела она. Ее рука случайно коснулась моей руки, и в душе повеяло томительным, приятным ветерком.

Поднимая воду из колодца, я понял, что спешу. Спешу вернуться на кухню. Приятно щекотало нервы. Так все же новое увлечение? 'Его еще можно погасить', — успокаивал себя я.

Однако в кухне Оли не оказалось. Я не застал ее ни в четвертый приход с ведрами, ни в восьмой. Племянница Колесникова разговаривала с кем-то в коридоре, и огорчение от этого обстоятельства удивило даже меня самого.

На кухне благоухал сногшибательный запах разогретой тушенки. Елизавета Карповна звала обедать в столовую. Но я еще собирался затопить котел, предварительно настругав щепу. Сосновые поленья звонко и легко кололись. Дрова Колесников заготовил просто отличные.

— С детства нравилось смотреть, как распускают полено на лучины, — вдруг раздался голос Ольги за спиной. Я даже вздрогнул от неожиданности. И обернулся к ней.

Она стояла, прислонившись плечом к дверному косяку — удивительно домашняя, притягательная и юная. И смотрела в глаза. Просто смотрела, но дышать отчего-то становилось трудно. Оля, Оля, что я могу тебе предложить? Неопределенность отпущенного под подписку арестанта Чеки? Скорую отправку на фронт? С тобой ведь мимолетно не получится — ты на мелкие интрижки не размениваешься. Да и не в тебе дело — с тобой я сам не смогу второпях. А долгих перспектив у меня, вероятно, нет.

То ли прочитав это в моем взгляде, то ли просто утомившись смотреть на меня, Ольга прошла к печи и поставила чайник.

— Владимир Васильевич, Вы чай будете? Заварить? — Мне почудилась или в голосе ее слышалась досада? Может, обиделась?

Чертыхнувшись про себя, я сложил щепу в топку котла. Огонь занялся весело, так что уже скоро и поленья пошли в ход.

— Ольга Станиславовна, а жилет... Куда положить? — недовольный собой негромко спросил я.

— Здесь оставьте, на стуле, — сухо ответила она, заливая кипятком ароматный травяной чай. — И идите уже кушать. Всё, должно быть, простыло.

Пробор между косами у нее на затылке оказался чуть кривоват, а на шею от линии волос спускались несколько коротких завитков. Я мог бы смотреть на них бесконечно долго, если бы Ольга вдруг не обернулась и не спросила строго:

— Что-то не так?

Смутившись и мотнув головой, я, совершенно растерянный, вышел в столовую.

От вкусной еды клонило в сон. Громко тикали напольные часы, мою спину приятно грела натопленная печь, с кухни доносился негромкий монотонный голос Елизаветы Карповны. Долго и многословно она рассказывала Ольге про евреев-спекулянтов на рынке.

Казалось, еще немного — и я обязательно усну.

— Вы позволите составить Вам компанию? — Голос Ольги заставил меня встрепенуться.

Она принесла чай — и мне, и себе. А с ним — и розетки с вареньем.

— В том году у нас было много слив и яблок. Конфитюр наварили. Сахар по случаю подвернулся — Николай Николаевич из Киева целый мешок в августе привез, — коротко пояснила Ольга, придвигая ко мне розетку.

Чувствуя, как теплеют уши, я ковырнул варенье ложечкой и, нахмурившись, стал рассказывать, каким было лето восемнадцатого у нас в Туле — голодным, тревожным, мрачным. Это немного развеяло. Но вскоре, я даже не заметил как, Ольга повернула разговор на мою семью. Расспросила про родителей, про братьев и сестру. А потом вздохнула и сказала коротко:

— А я только отца немного помню. Он от туберкулеза умер. Последние годы в Крыму жил, пытался бороться с болезнью. Меня еще совсем маленькой дяде Коле отдал — чтобы не заразилась.

— Тоже железнодорожником был?

— Да, — улыбнулась она. — Угадали. Они вместе с дядей Колей на инженеров учились. Однажды, еще в студенческие годы, отец приехал погостить в Киев, к Колесниковым. Там и с моей мамой познакомился. Она красивая была, как рассказывают. А Климович — высоченный, костлявый, с залысинами...

В прихожей громко хлопнула входная дверь, что-то глухо упало на пол. Мы удивленно переглянулись.

— Оленька, посмотри, что это там? — Попросила Елизавета Карповна.

— Сидите, — поднялся я, по привычке потянувшись за отсутствующим 'наганом'. И выглянул в коридор.

— Всё в порядке! — Едва сдерживаясь от смеха, тут же сообщил я дамам, и принял от Савьясова коробку с набором пирожных. Георгий чудил — наверное, решил произвести впечатление. Облачившись в неизвестно где раздобытую маску медведя, сделанную из огромной и, похоже, настоящей головы, он держал в руке подобие букета из сосновых веток. Шепотом поинтересовался, где Ольга, и сходу, прямо в сапогах, вломился в столовую.

Короткий возглас 'ой!', затем звонкий смех, на который вышла из кухни Елизавета Карповна и, добавляя комизма ситуации, испуганно пробормотала: 'Батюшки святы! Это что за чудище!?'

Мы смеялись до судорог и слез. Иначе смотреть на 'медведя' было невозможно. Савьясов что-то сбивчиво бубнил — кажется, на английском — явно монолог из какой-то пьесы. И приходилось ему тяжело — его самого душил смех. Неуклюже выделывая 'па' и доводя всех этим до исступления, он, наконец, театрально припал на колено, протягивая Ольге хвойный букет.

И смеяться мне сразу расхотелось. Остро кольнуло нераспознанное неприятное ощущение.

— ...с Вашим Днем Рождения! — Донесся, наконец, до сознания обрывок фразы на русском.

— Ольга, у Вас — День рождения? — Удивился я.

Порозовевшая, с блестящими глазами — все-таки представление ей понравилось — она пожала плечами и покачала головой.

— Вообще-то он был две недели назад. 27 января.

— Но мы ведь Вас не поздравили! — Возразил Савьясов, снимая медвежью голову.

— Конечно, как бы Вам это удалось? — Погрустнев, кивнула Ольга. — Я в это время бродила по улицам Могилева и думала: как жить дальше? Без службы, фактически без жилья, без друзей...

Нахмурив брови, она замолчала.

— Ольга Станиславовна, Вы пирожные любите? — Забирая у меня из рук круглую картонную коробку, отвлек ее от тяжелых раздумий Георгий. И я видел, как сильно он волновался — пятна на щеках вспыхнули, пальцы заметно задрожали.

С напряженной, натянутой улыбкой Оля приняла от него подарок. Коротко глянула на меня и пригласила нас обоих за стол.

Наблюдавшая за нами Елизавета Карповна, усмехнувшись, немедленно ушла на кухню ставить чайник. И, проводив ее взглядом, Ольга вдруг неожиданно жестким и язвительным тоном поинтересовалась:

— Георгий Николаевич, но почему 'Гамлет'? Да еще этот странный фрагмент... Уж извините, я на русском повторю, — и тихим голосом, без выражения процитировала:

'Я в сердце чувствовал какую-то борьбу,

Спать не давала мне она; мне было хуже,

Чем в кандалах мятежника. Поспешно...

Как хороша поспешность! Надо знать,

Что необдуманность иной раз лучше

Глубоких замыслов; и это учит нас,

Что божество судьбою нашей правит,

Как бы о ней мы ни пеклись'.

Широко раскрыв глаза, Савьясов застыл. Он определенно не ожидал, что она поймет текст. И, густо покраснев, наконец, выдавил:

— Сознаюсь Вам, это единственное, что я помню наизусть из Шекспира.

— Лжете, — спокойным тоном парировала Ольга. — Как-то раз я слышала в Вашем исполнении 'To be, or not to be, that is the question'. У меня закрадывается подозрение, что Вы намеренно прочитали эти строки. Хотелось бы знать почему? В прозе сможете объяснить? Своими словами?

Закусив губу, он хмурился. Потом зло глянул на меня — я стал свидетелем его нечаянного конфуза — и, глубоко вздохнув, исподлобья выдал:

— Смогу. Но не сейчас. Прежде мне нужно снять шинель.

— Успеете, — остановила она. — А я полагаю вот почему. Вы вовсе не подразумевали мое понимание своего монолога. И пользовались случаем покрасоваться перед собою. Вроде, как и объяснялись в чем-то, но и в тайне намеревались свое объяснение оставить. Вас подвела всегдашняя уверенность в собственном превосходстве.

Георгий мрачно глянул на нее и, не отвечая, резким шагом вышел в прихожую. Я же задумчиво рассматривал в руках чайную ложечку и размышлял. Лихо Ольга разоблачила нашего 'Умника'. Настолько лихо, что не по себе становилось. Впрочем, заслуженно.

Остро захотелось курить. Сидевшая напротив Ольга выглядела расстроенной и уставшей — глубокая складка пролегла между бровей, глаза поблекли. Интересно, из-за чего? О чем она думала?

— Давайте, в честь праздника в кинематограф сходим! — Вернувшись из прихожей, как ни в чем не бывало, с порога предложил Савьясов. И осторожно скользнул взглядом по Ольге. — В Театр Искусств. Говорят, привезли новую фильму...

— Нет уж, господин сноб, — вдруг отрезала она. — До тех пор, пока Вы уходите от ответа...

— Ну, почему же!.. — Поиграв желваками, с досадой выдохнул Георгий и что-то завернул, судя по 'булькающей', 'картавой' речи, на французском. В этот момент он напоминал человека, загнанного в угол.

Желание курить стало невыносимым. И, извинившись, я вышел во двор, успев почувствовать благодарный взгляд Георгия и растерянный — Ольги. Мне было откровенно плохо. Что-то происходило неправильное. И как будто я сам служил тому причиной.

К моему возвращению в столовую Елизавета Карповна, разливала по чашкам заваренный чай, настороженно прислушиваясь к продолжающемуся разговору Ольги с Георгием. Проскальзывали взаимные шпильки, острые интонации, разве что искры не сыпались. Казалось, еще немного — и дело обернется ссорой. Они говорили, по сути, на обычные житейские темы, об одном и том же, и будто намеренно яростно сталкивались лбами.

— Идея пойти в кинематограф уже погребена? — Резко и невежливо вклинился я в их диалог и отпил из чашки обжигающий чай.

Зачем спросил — и сам не знал. Из какого-то чувства противоречия и как бы даже не ревности. До боли в сердце захотелось прекратить эту беседу. Оборвать что-то важное и невидимое, эту внезапно возникшую между ними связь. Немедленно переключить Олю на себя. Вернуть...

А она словно почувствовала. Просияв, замолчала и глянула мне в глаза по-особенному — будто ей удалось чего-то добиться.

Но в тот же самый момент, нарушив наваждение и спасая мои прежние убеждения, вдруг раздался звонок в прихожей. Явился вестовой от Матвеева. Меня требовали немедленно на совещание в уездный военный комиссариат.

Мысленно проклиная страсть большевиков к ночным и вечерним собраниям с непременным пением 'Интернационала', я застегивал шинель и скрепя сердцем слушал, как Георгий пытается завязать с Олей на новый разговор.

1919 год, Февраль, 14-го дня, город Сожель

Ровно в полдень, как и было назначено, мы вошли в здание Упродкома и на лестничном пролете столкнулись лицом к лицу с бегущим через две ступеньки комиссаром продовольствия Селивановым. Морща лоб, он глянул на нас и выпалил на бегу, обращаясь к Кубику:

— Дождитесь меня! Буду не раньше, чем через час! Но обязательно буду! Товарищ Каганов срочно вызывает на совещание!

Мы остановились на площадке между вторым и третьим этажами и с тоски закурили. Кубик негромко материл Селиванова — из-за этой встречи ему пришлось отложить поездку в Могилев, в штаб дивизии. Кондратьев, завхоз 67-го полка, что-то шипел сам себе под нос — наверное, срывался очередной гешефт. Он у нас славился тягой к разного рода махинациям и нелегальным сделкам, и однажды едва не загремел под расстрел. Впрочем, ничему его это не научило.

Ну а мне, в общем-то, было все равно. Я никуда не спешил, разве что ждать, конечно же, не хотелось.

Ильинский недовольно осмотрелся, затушил папиросу каблуком на мраморном полу и, глянув через витраж на улицу, процедил:

— Все до часа дня свободны. Встречаемся на этом же месте. А то буду я с вами тут куковать!..

Одернув полушубок и расправив ремни портупеи, он надул щеки и важной походкой двинулся вниз по лестнице. От одного его вида у меня непроизвольно свело скулы.

Кондратьев, тем временем, остановил проходившего мимо сотрудника Упродкома. Судя по улыбкам и оживленной беседе — давнего знакомого.

Я даже не успел подумать, куда потратить целый час, как вдруг заметил через витраж Олю. И сердце всколыхнулось.

Она стояла на тротуаре, по другую сторону Румянцевской улицы, и разговаривала с молодой полной женщиной в шубе.

Мгновенно слетев по лестнице и миновав входные двери, я едва разминулся с каким-то служащим. Оставалось перейти дорогу, но для начала нужно было успокоиться и собраться с мыслями.