Бод

Смотрели на привязанные у пристани челны селян, прибывших в город по своим делам. Проводили глазами длинную вереницу плотов, что как раз выплыли из-за поворота широкой реки и быстро проследовали мимо города дальше, на полдень, держась быстрины, гнавшей воды вдоль левого берега. Люди на широких плотах высунулись из своих шалашей, махали руками, гикали-окликали. Это плотовщики гонят огромные полесские лесины куда-то: может, в далёкие степи, туда, где не растут такие большие дерева. Поздно гонят плоты, торопятся: холода, вот-вот станет студёный Днепро.

Кондрат выслушал туманные скупые сетования Бода; не столько понял, сколько догадался, что мужчина совсем засох, кружась вокруг его племянницы.

Удивился:

— Я думал, вы давно уж поладили! Ну, а впрочем, Анна всегда была особенная. Так в чём же дело? Опять уезжаешь по торговым делам? Дом не готов? Что свадьба? Да пустяки! На ратуши составим брачные грамоты как полагается, радцы подпишутся — готово дело. А хотите ещё и повенчаться* — договорись с попом на послезавтра, как раз будет красная неделька. Ты же не девку — вдову берёшь, исполнять всё, как обычай велит, необязательно. Сядем за стол у меня в доме: гостей тех — одна наша семья, да пара дружек. Я Анне не чужой, к тому же я её опекун.

Вено* племянницы немалое, и я в доле*. Я в Берёзково два года назад не просто так съездил: её привёз — это да, но и все дела справил как должно. Истребовал с родни не только её приданое, но и часть имущества покойного мужа — всё, как в брачном договоре прописано: по закону.

Некоторые умом скудные мужики твердят, что в Литве бабам воли слишком много*, а я считаю — что, разве хорошо, когда, как в соседнем Московском царстве, вдову нищей оставляют? Ты, небось, и не думал об этом, а Анна наша не бедна, нет, не бедна. Если бы речицкие мужики знали: пороги бы обили, сватая её. Но я видел — Анна не в себе. Говорил с ней сам, говорила Марья: не хотела она больше выходить замуж, это точно. Так что я молчал, выжидал, торопиться некуда. А ты молодец: растопил её сердце. Береги её и двойняшек, я рад буду вашему счастью.

Сразу после свадьбы Анну веди к себе. Ну и что, что невелика избушка — вам двоим одной лавы, небось, хватит! — Кондрат, заложив пальцы за кушак, остановился, хохотнул, глядя на смущённого бортника, — а Лизавета и Катерина у меня побудут, среди детей им ещё и веселее. Ты уедешь — Анна опять поживёт у нас с дочками, подождёт тебя. Её место за ней останется. Да и привыкли все мы к ней. А к твоему приезду, глядишь, новый дом будет готов, вот и заживёте.

Бод обрадовался. Кондрат словно руками развёл все его заботы и сомнения. К тому же оборотистый в делах сницер взялся договориться, с кем надо, чтобы на свадьбе всё было как у людей, по обычаю.

— Надо, чтобы малжёнка довольна была: слушай, чего и как она хочет, а не то — не заладится! Ты это имей в виду, — не удержался от того, чтобы поучить будущего свояка Кондрат.

И ещё мужчины решили, смеясь, что не станут втягивать вдову через окно в дом мужа, как делают деревенские люди.

Под конец разговора Кондрат, посопев, поколебавшись, глянул на Бода:

— У меня вот такое дело.... Не знаю, кого бы и спросить об этом? Ты по святым местам ездишь, может, слышал что...

Это была присказка, с которой начинал всякий, нуждавшийся в особом совете, ведь нельзя же прямо спросить человека о чародействе.

Бод кивнул.

— Конь беспокойный сильно. Может, что завелось в конюшне, да резвится по ночам, да коня моего тревожит? Вороной поутру весь в мыле, дрожит, дёргается, как будто на нём всю ночь ездили.

— Что думаешь про то?

— Да не знаю! — нахмурился Кондрат. — Я в нечисть не верю: не встречал ни разу. Люди пакость могут сделать, или зло какое — это точно, это проверено. А вот всякие женские страхи, вроде Домового, Пятницы, Зюзи, Полудницы или ещё кого — сказки. Но всё-таки, конь мой каждую ночь тревожен. Жена говорит: это Хлевник*?

— Ерунда, — усмехнулся Бод. Кондрат ему очень нравился: деловой, работящий, трезвый умом, оборотистый. Бод, и сам в делах не промах, прекрасно поладил с Кондратом.

— Выгоним мы твоего Хлевника. Если повезёт, даже увидим. Только, Кондрат Данилыч, секрет советую держать при себе.

Сницер понимающе кивнул.

— Нет, не то, что ты думаешь... Просто на старости лет, когда станут отказывать нам и руки, и глаза, мы с тобой с голоду не помрём, гоняя Хлевников из конюшен богатых селян да наших, речицких мужиков.

Кондрат улыбнулся, хлопнул Бода по плечу:

— Вот это дело!

И чародей сказал сницеру, что, видно по всему, проворная маленькая ласка облюбовала его конюшню, и охотится по ночам на мышей, шныряющих под мордой коня в яслях с овсом. А конь, как известно, всегда спит головой к яслям. Ласка взбегала по хвосту, по конской спине, карабкалась по гриве, и, пробежав по морде, прыгала сверху вниз прямо на мышь. Конь до утра весь изнервничается: ласка царапает, щекочет его своими коготками, спутывает ему гриву, и кажется, коня гоняли и мучили всю ночь.

— Я бы не торопился избавляться от зверюшки: ласка редко вот так приходит в конюшню. А прожорлива она — очень. Кроме того — охотится всю ночь, даже когда не голодна. Скоро переловит всех мышей и сама уйдёт. Советую: скрепи рогожи так, чтобы вышла на коня покрышка, и закрыла ему и спину, и шею, и голову. Пусть бегает ласка, вороной будет стоять спокойно. А хочешь — выгоню. Спалю траву, которую ласка на дух не переносит.

— Ну и ну! — только и ответил, улыбаясь, Кондрат, довольный тем, что породнится с разумным и хитрым бортником.

— Моя помощь нужна?

— Нет, сделаю сам. Спасибо, свояк.

— Кондрат Данилович! — ответил Бод,— со свадьбой ты мне руки развязал. Благодарен я тебе очень. Я еду в Киев. Если доверишь, могу взять с собой Кастуся — пусть привыкает.

— Согласен! — Обрадовался Кондрат,— только едете в самые морозы на Николу-зимнего? Не простудился бы малец? Жена, сам понимаешь, устроит нам с тобой тогда.

— Морозов больших не будет — наперёд знаю. Потому и собираюсь. Этой зимой жди сильных холодов только после Крещенья. Так пчёлы мне дали знать.

На том и расстались до завтра.

* * *

...В красную недельку вечером к избушке бортника подкатил нарядный возок.

Весёлый Василь, вызвавшийся везти молодую пару, смотрел, сдвинув набок новую шапку и улыбаясь, как Бод поднял на руки красавицу жену и перенёс, нежно прижимая к себе, через порог старого дома.

Бережно поставил Анну на пол.

Дверь затворилась.

Василь гикнул, свистнул. Нарядный вороной с рассчёсаной гривой и хвостом, радуясь прогулке, гордясь звонкими шархунами* на широком ремне, обхватившем конскую шею, бодро покатил возок обратно в посад.

Мысленно чародей проговорил слова, которые должны были подарить ему с любимой мир и согласие.

Анна развязала свой пояс — бросила на печь, отдавая себя под покровительство этой печи и этого дома. Счастливо вздохнула:

— Как легко дышится здесь! Как хорошо пахнет травами!

— Да, вот он, наш первый дом, — торжественно произнёс Бод.

У него заметно изменился голос.

— Я старался для тебя!

Он зажёг две большие красные свечи, которые отлил когда-то сам, мечтая об этой ночи. Подошёл к Анне близко-близко, взглянул в глаза и прошептал обрывающимся, хриплым от волнения голосом:

— Лебедь моя, не суди сторого. Я — впервые.

* * *

Разом стих, успокоился ветер, запутавшийся в ветвях старых мудрых деревьев.

В тихой дрёме предзимья покоится мать-земля, на ладони которой, прорезанной синими венами рек, стоит город-крепость — город, подаривший мужчине и женщине такую любовь.

Примечания:

*'Угощать Золотого змея яичницей' — именно за такое угощение волшебный змей, по поверьям, наделял человека достатком.

*Лёля — языческая богиня, символ весны, девичьей красоты

*Станик — жеская жилетка, приталенная, подогнанная по фигуре

*Кутасы — нарядные помпоны или кисти на концах шнура

*'Наугрунь' (бел.) — бегом (про ход лошади)

* Мешкать, 'мешкаться'. Слово зародилось вместе с образованием городов — 'мест'. В XVI веке в деловых документах и устной речи слово означало 'обосноваться в городе, поселиться в нём; сидеть 'на месте'.

*Бастры — незаконнорождённые или рождённые вне брака. Закон был к ним суров и ограничивал в правах.

* '...лазившего на невиданную высоту' — борти располагались на деревьях на высоте от 3 до 15 метров. Иногда на одном дереве, чаще — на дубе, висело до 10 бортей. Как правило, бортники владели большим количеством лесных бортей: от 100 до 300 штук. От бортника требовалась незаурядная ловкость и сила, чтобы облазить все сотни бортей, принадлежавшие ему.

*'перец' — в Западной Европе со времён раннего средневековья перцами называли монахов-девственников.

* '...хотите ещё и повенчаться...' — вопреки распространённому мнению, на территории Великого Княжества Литовского гораздо больше уважали зарегистрированный в городском магистрате брак, во время которого составлялись и заверялись имущественные документы и прочие обязательства на разные случаи жизни. Церковное венчание в XVI веке не считалось обязательным.

* 'Вено племянницы немалое, и я в доле'. Вено — приданое, и судя по разговору Кондрата, у Анны в вено вошла ещё третья часть её совместного с покойным мужем имущества — обычная доля вдовы, имеющей детей. Кондрат назначен опекуном, за это ему причитается оговоренная законом сумма как награда за опеку и юридические хлопоты.

* '..воли бабам слишком много' — мнение некоторых публицистов того времени не могло не отражать общие настроения. Михалон Литвин, критиковавший государственные устои Великого Княжества, отметил, что Статут 1529 года официально признал за женщиной чересчур много свободы, которой она злоупотребляет.

* Хлевник — маленький, злобный, вредный, живущий в хлеву и мучающий коней нечистик. Зюзя — дух стужи, холода. Пятница — мифологическая коварная женщина, запрещавшая прясть и ткать в этот день недели. Полудница — дева, карающая головной болью и беспамятством тех, кто работает в жаркий полдень.

*Шархуны — бубенцы

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВЛАСТЬ

В судной избе войт созвал почтенное собрание. Среди прочих дел, значительных и важных, предстояло одно неприятное: разобрать донос о чародействе.

Речицкие власти не жаловали чародеев!

Каждый из мужей, входивших в состав магистрата, с радостью присягнул бы на чём угодно в том, что этого сорта людей никогда не встречал в своей долгой, славной и достойной жизни и, следовательно, надо исключить вопрос о чародействе навсегда, и не морочить добрым людям головы. Может, в Великом Княжестве были города и местечки, в которых колдуны и ведьмы творили свой беспредел, но не здесь. В Речице, видно, батюшки молились как следует: истово, и звоны звонили чаще и чище, чем в тех, погрязших в колдовстве и ереси городах. В общем, колдуны здесь не плодились и не водились, у местных бабёнок исстари рождались исключительно нормальные детишки, чему пан войт был очень рад. А все наговоры на проверку оказывались хитростями недругов и завистников и, как правило, исходили от халупников*, не всегда друживших со своей головой. Но сколько времени отнимали подобные разборки! Бог мой! Властный и решительный войт брезгливо кривился от одной мысли, что, будь он в другом, не таком мирном и благословенном городе, ему бы пришлось отправлять в петлю или на дыбу глупых баб или мужиков, спьяну сболтнувших лишнего.

...За халупников говорить хотел беглый из крепостных Гапон. Он прожил в городе десять лет, получил все права горожанина и мог не бояться произвола своего пана. А характер у Гапона был не подарок. Может, поэтому его прежний хозяин и не стал слишком настойчиво добиваться возвращения строптивого и упрямого, как баран, своего селянина.

Собрались радцы — всего восемь человек, и лавники — шесть достойных горожан, выбранных самим паном войтом. В светлице к их приходу уже сидели во главе стола бургомистр и староста. Отдельно примостились два дьяка-писаря, они же ключники, хозяйничавшие в каморах с магистратскими бумагами. Войт возглавлял почтенное собрание. Люди расселись вдоль трёх стен: радцы — на зеделях, деревянных табуретах с резными низкими спинками, лавники — напротив них, на лавах.

Это потом, через годы, наступят времена, когда мужи разделят свои обязанности и станут спорить за старшинство. Вот тогда радцы, избранные собранием всех горожан и потому желавшие оправдать доверие, оставят ставленников войта — лавников судить только головщину, не допуская их вмешательства в дела города. А пока и те, и другие заседали вместе и вместе принимали все решения. Просторная светлица теперь, при полном собрании достойных мужей, перестала казаться такой уж просторной.

На стенах магистратской судной избы между окнами прибиты были лиштвы — резные полки, на которых стояли иконки и кое-какие письменные прилады в плоских липовых ларчиках. Противоположная от окон стена по высоте наполовину обита гарусной тканью. А по краю гаруса тянулся резной деревянный фриз. Рядом с низкой дверью в светлицу стоял камин, выложенный зелёной кафельной плиткой. Комната освещалась днём через мелкие круглые стёклышки в свинцовых рамах окон, а вечерами на камине в огнисках — специальных нишах — горели лучины. Кроме того, над столом к потолку подвешена была решётка, на которой, в случае особо важных многолюдных собраний, жгли лучину. Лучник имел латунный комин-дымоход, выведенный на чердак. Непростой комин, с фигурным краем — нездешние мастера сработали! И ждали заготовленные для таких сходов смолистые корешки, горевшие ровно и долго.

Всю эту роскошь рассматривали несвежие мужики с бедняцкой стороны, тесно застроенной жалкими лачугами, по местному, халупами.

Домишки их лепились по склонам горы над Днепром и со стороны мелкой Рачицы. Халупники не держали никакой скотины, не было у них ни хозяйства, ни сада. Многие были бессемейные. С ними постоянно что-то случалось: драки и разборки происходили у них часто и, если начинался пожар, то загоралось, как правило, тоже у них. Стражникам было приказано внимательно наблюдать сверху, из замка, за пожарами на Подоле. И не раз они колотили в медное било, и люди сбегались тушить пожар раньше, чем огонь замечали сами хозяева.

С радостью город избавился бы от этого опустившегося сброда, но кто тогда будет за медяки выполнять чёрную работу?

Город не мог обойтись без рабочих рук, чистивших канавы, по которым сбегали нечистоты в огромное, уходившее за горизонт, Щукино болото. Не мог город без спин, перетаскивавших на пристани тяжёлые грузы, без надорванных животов, ворочавших лес, сплавлявшийся по реке. Без чумазых землекопов и могильщиков. Без женщин Подола, которые стирали приезжим, убирались в корчме и шинках. А кто бы стал пить пиво и горелку, которую щедро разливали по бочкам в броварнях?

Мастеровые знют меру даже по праздникам: их ждёт работа, а выгода заставляет не останавливаться. К тому же, — как пить мастеру, когда у него под началом пара-тройка учеников: у кого — сын, у кого — крестник, у кого — дальний родственник, приставленный познавать ремесло? И ребятам этим придумать надо дело на каждый час — не держать же парнишек просто так, чтобы задаром ели хлеб?