Сфинкс на скале

Лутацию он хотел как ни одну из них, но пока было нельзя, и это было мучительно — да к тому ж вело к определенным неудобствам. Торчало у Квинта так, что приподнимало тогу, ну, куда это годится?..

В последний день лета Квинту исполнилось восемнадцать. В честь этого события и будущей свадьбы молодые люди с Лутацием-младшим во главе решили съездить на виллу на озере Сирмион, которая должна была стать главною частью приданого Лутации. Парням уже не требовалось на то разрешения родителей, Лутацию же отпустили спокойно — со старшим братом-то.

А сам Лутаций их удивил, заявив, что тоже поедет с невестой.

— А она у тебя есть? — не подумавши ляпнул Квинт.

— Конечно, у нас в Городе положено жениться только юным красивым ораторам и никому больше, — отозвался Лутаций. В кои-то веки действительно насмешливо, это серьезный-то наш! И еще Квинт сразу отметил, что у него исчезли затруднения с речью. Раньше-то — говорил, как мешки ворочал... Лутация же возмущенно подлетела к брату и свирепо дернула его за мышиную прядку — точь-в-точь как своего Квинта за чуб:

— Ах ты старый вреднючий сквалыга!! Раньше жалко было сказать, да?!

— А зачем? — удивился тот. — Я тогда точно не был уверен...

— Кто она, говори немедленно! Кто из моих подруг?!

— Никто. Твои подруги для меня слишком молоды.

— А ты у нас старец-сенатор, в двадцать четыре года! Да говори же! Как ее зовут?!

— Муммия. Да не знаешь ты ее.

— И отец наш еще не знает?

— Узнает. Дело недолгое. Думаю, против не будет.

— А ей-то ее отец позволит поехать? — спросил Квинт.

— Вот этого не могу сказать, — насупился Лутаций. — Как-никак неприлично. И если он мне не доверяет...У нее есть старший брат, но он какой-то дурковатый. Не хотелось бы, чтоб он ехал с нами.

Квинт и Лутация сочувственно переглянулись: они-то знали, какая это глупость и как младшему Катулу обидно подозрение в недобродетельности. Но не тащить же с собою этого папашу Муммия, не для того они туда едут, чтоб наслаждаться обществом всяких зрелых и перезрелых мужей и матрон...

Выход нашел Квинт.

— Слушай, Лутаций... А как папаша Муммий относится к Метеллам?

— К какому именно Метеллу? Сам знаешь, сколько у нас Метеллов, во славу Юпитера...

— Ну, к Нумидийскому, например? Разве ты с ним не беседовал про сенат и так далее?

— Как... да вроде с почтением. А ты к чему ведешь-то?

— ЛАПУШКА! — произнес Квинт. И тут же прикусил язык, совсем позабыв, что только Метеллы и он знают об этой кличке!

— Кто, Нумидийский? — удивился Лутаций. — Ты находишь? Ну, он, конечно, муж предоблестный, но натура у него... от его взора небось кони на колени падают.

— Полагаю, не только кони, но и его клиенты. .. Знаю, это я пошутил немного неудачно... А веду я к чему: что, если нам позвать с собою его сына с женой? Он старше всех нас, добродетели его всем известны, пусть папаша Муммий просто скажет, что доверяет ему безопасность и неприкосновенность своей дочери... Ты же знаешь, ныне никто не осудит подобное. Да и поехали бы мы одни — ну кому это все важно? Во времена Катона Цензора живем?!

Лутация с обожанием смотрела на Квинта — конечно же, ей куда больше нравился этот юный мятеж, чем вечные наставления в древней добродетели. Лутаций же раздумывал... в словах Квинта был смысл, к тому ж Метелл-младший был его другом, и против его общества он никоим образом не возражал, наоборот.

— Квинт, — сказала Лутация, — а ты знаешь, кто жена Метелла?

— Этого? Знаю, от Рыжика слышал, ее зовут Лициния. Из Крассов ведь, да?

— Она твоему обожаемому Крассу Оратору младшей сестрой приходится, чтоб ты знал...

— Ух ты! — сказал Квинт. "Это хороший знак", — заметил ему его хранящий дух. — А нос у нее такой же?!

— Да она красавица!— возмутилась Лутация. — Ты что, не видел ее?

— Я вижу только тебя. Сама знаешь.

— Врун.

— Что?!

— У тебя есть и другая девушка. Любимая более, чем я...

Лутация крайне правдоподобно изобразила обиду, Квинт купился и сдуру подумал, уж не Левкиппа ли она имеет в виду, да ну же, не такой дурак ее брат, чтоб беседовать с ней о мальчишках-рабах...

— Может, ты мне и имя этой незнакомой девицы назовешь?.. — пробурчал он.

— И назову... РИТОРИКА!

Лутация звонко рассмеялась, брат ее улыбался, один лишь Квинт стоял как дурак, а потом фыркнул тоже...

— Только, знаешь, Лутация, риторику... девушкой уже не назовешь...

Тут строгий братец показал Квинту кулак.

И ни слова больше. Лутация знала, что она права. И уже сейчас, кажется, училась жить с этим. И Квинт знал ее правоту — и не оставлял ей выбора.

Небольшая процессия с обозом в виде рабов на мулах и возка с вещами двинулась в сторону Тибура именно в том составе, который предполагался. Мужчины предпочли — чего можно было ожидать — ехать верхом, а двум девушкам и молодой матроне досталась удобная повозка. Лутаций, Гортензий и Метелл, обогнав всех, ехали в ряд и болтали — а вот в повозке довольно долгое время царило натянутое молчание: путешественницы были очень мало знакомы друг с дружкой, а сидели слишком уж рядом, что и создавало некоторую неловкость.

А в возке с барахлом ехала — причем с полнейшим удовольствием — бабка Аттида. Она попросила "в последний разочек в жизни взять ее хоть в том садике погулять". Как тихонько заметил Лутаций, последний разочек в жизни случался каждый год, но по нему-то видно было, что Аттиду он хоть на своем коне туда повезет. Да и Лутация лично поглядела, хорошо ли старуха уселась. Похоже, они просто возвращали ей теперь привязанность за ту любовь, которую гречанка дарила двум римским малышам — мрачному молчуну и солнечной болтушке... Да и заметно было, что Аттида, перестав быть нянькой, сумела не просто остаться нужной, но и стать необходимой в катуловском доме. Она была стара, но до сих пор остра, все рабы обходились с нею как с госпожой. А скорей всего, мать и не позволила бы Лутации поехать без Аттиды...

...Ближе к концу пути отчужденность в женской повозке сменилась оживленным щебетом. И мужики почти что жалели об этом. Им было так хорошо неторопливо ехать верхом и трепаться... А тут... Ну, разве женское веселье может обойтись без мужчин, если мужчины совсем рядом?! Одной подай кисточку винограда вон с того виноградника, там такие красивые кисти, второй — купи пирожок, вон же таберна... Квинт и Лутаций уже утомили коней, то и дело заворачивая или придерживая их — но ехать рядом с этой птичьей клеткой на колесах нипочем не желали, снова уносились вперед... Умнее всех поступил Лапушка, который как-никак уже был мужем, и не первый год. Когда его Лициния и Лутация (Муммия, кстати, ничего не требовала вообще) вдвоем заныли, что очень жарко и неплохо бы чего-нибудь освежающего, Лапушка придержал коня. Когда повозка поравнялась с ним, он мягко, как всегда, сказал:

— Освежающего — это можно. Я как раз вижу вон там впереди колодец. Ведро холодной воды всем на головы, а?.. Нас в легионе такое очень бодрило.

Муммия, ничего не просившая, почему-то смутилась, Лутация оторопела, а Лициния рассмеялась и, неловко привстав, протянула к мужу руки. Тот из седла наклонился к ней, и они быстро поцеловались, а потом Метелл шлепнул коня по крупу и снова улетел вперед.

Лутация некоторое время так и сидела, не понимая, что с ней — от жары, что ли?.. Жара сейчас была в ней самой, будто она стала богиней жары, готовой родить маленькое жгучее солнышко. Сухо и горячо стало во рту, горели соски, тягостное тепло разливалось по телу, внизу живота заныло, точней — запекло, как никогда не было при обычных месячных болях, а уж еще ниже — словно один солнечный лучик уже пробился из нее — было совсем невыносимо, он жег, щекотал... Она заерзала, сдвинула коленки — но это почти не помогло... Ей так и виделся тот поцелуй — но с коня склонялся ее Квинт. К ней...

Если б она смотрела сейчас на Лицинию, то видела бы, как та преобразилась, мигом обернувшись почти Афродитой... Впрочем, Лутация успела увидеть, как засветилось ее лицо, когда прямо перед ним оказалась эта чуточку смешная и чуточку грустная физиономия Метелла. Чтоб отвлечь себя от родов солнышка не то звездочки, Лутация стала думать о нем, а не о Квинте. О том, почему лицо Метелла кажется или грустноватым, или смешным, вспоминала разные выраженья этого лица. И нашла, что Метелл-серьезный почти красив, но и впрямь как-то печально... нет, не то чтобы печально... просто кажется, будто бы дома у него лежит смертельно больной, который вот уже несколько лет не может умереть, хотя извел уже и себя, и близких — конечно же, на лицах его близких, ко всему уже привыкших, все равно будет еле заметная тень печали. А вот Метелл-веселый и сам жутко забавен — когда он смеется, у него так по-детски морщится нос и щеки становятся круглыми, да еще и с ямочками, ну смотреть без смеха невозможно... А вообще, подумала Лутация (она уже почти пришла в себя) — этот самый приглядный из всей их семейки. Ну и Рыжик еще ничего. А у остальных такие злющие, да еще и узкогубые морды, что смотреть страшно. А вот женщины у них красивые, хотя и у них эти тонкие, будто для язвительных слов предназначенные губы...

Хотя по сравнению с Муммией... и что братик в ней только нашел? В серой дворовой кошке больше приглядности!

Если б она говорила об этом с Квинтом, тот с нею не согласился бы. Он тоже находил Муммию некрасивой и серой, к тому ж она была молчалива, но на ее чуть скуластом личике, и впрямь напоминавшем кошачью мордочку, тускловато поблескивали зеленоватые глаза. Вроде бы невыразительный взгляд — но ах! Ты сам не знаешь, отчего обернулся — а это она смотрит на тебя, метнув тебе в спину жгучую искорку...К тому же, ростом она была Лутацию по переносицу, что, несомненно, имело для него не последнее значение. Ибо смешно смотрится муж, если кажется, что под мышкой у жены пройти может. Лутаций — Квинт уже знал — был очень силен, быстр и ловок, но рост все это не увеличивает...

На вилле оказалось чудо как хорошо — там было все для молодого летнего счастья: и вина залейся, и колдунья-кухарка, готовившая и мясо, и рыбу, только что выловленную рабами в Сирмионе, так, что боги, устав от амброзии, вполне могли б явиться на обед, и сад для прогулок с гибкими статуями, застенчиво прячущимися в тени деревьев, и несколько быстрых лошадок, и лунная дорожка на озерной глади...Ночами парни порой ходили поплавать по ней. Квинт теперь уже с омерзением вспоминал халупу, которая называлась виллой Верреса, и жалкую лужу, в которой они там плескались, не говоря уж о том, что еще было связано с этою лужей.

Жизнь Квинта вообще как-то неожиданно стала очень большой и полной, с приятным прохладным ароматом — в общем, этакая радость, арбузище, с утра отдыхающий от зноя в ледяном роднике. Так здорово было потом расколоть зеленое полосатое чудо — и лопать на самой жаре, по-детски погрузив рожу до самых глаз в мокрую студеную сладость, и конечно, вместе с друзьями — одному-то тебе много, да и лучше всего на свете сидеть с друзьями, которые тоже все по уши в липком соке и с глупыми, как арбузные куски, улыбками, и все засижены этими проклятыми семечками... А смеху-то, когда все всех заставляют угадывать, где именно на рожицу прилипло противное семечко — ведь этого порой и не чувствуешь...

А прекрасный сад, где все три влюбленные парочки могли спокойно уединиться и не наткнуться друг на дружку, изрядно способствовал тому, чему испокон веку всякие кущи способствовали для неровно дышащих друг к другу молодых людей. Проще всего было Лапушке с законною женою — они сперва даже несколько раздражали остальных тем, что вечерами в спальню шли вместе, и улыбки у них были ласковые и шальные... Лутаций никогда бы не притронулся к своей Муммии до свадьбы — но тут слегка оттаял, улыбался хотя бы чаще, чем когда-либо, а та, хоть и не снисходила до того, чтоб игриво дергать его за чубик, как Лутация своего Квинта, но так нежно и по-кошачьи жмурилась в ответ на его улыбку, что смотреть на них было и забавно, и очень приятно. Что же до Квинта и Лутации, им было уж не до тасканья за чуб. От старших всячески скрывались они в саду, а то и где подальше, валились в траву и всесторонне изучали нежные, еще полудетские тела друг дружки — никогда не доходя, впрочем, до соития, хоть и хотелось им этого так, что, казалось, трава вот-вот загорится под ними. А разок, стоя-обнимаясь возле тощей яблони и прижимаясь к ее стволу, они обтрясли ее... И долго потом жевали яблоки, чуть не давясь ими, потому что их душил счастливый смех.

... Лапушка вскоре нашел для всех еще одно развлечение — лодку. Все они в нее не помещались, но две парочки — вполне. Впрочем, Лутация и Муммию как-то и не вдохновила идея отправиться ловить рыбу рано-рано утром. Возможно, Лутаций вообще полагал, что это дело рабов... "Он просто в армии еще не служил, — тихонько сказал Лапушка Квинту, — Там без этого дела никак. Солдат, он, знаешь, всегда жрать хочет..." Да Квинт и так бы отправился с ним. Про Лутацию и говорить нечего — она была в восторге от такого приключения, ну а Лициния везде, казалось, следовала за мужем.

Озерная прогулка в еле брезжащем утреннем свете началась с Квинтова смущенья — он полагал, что вполне сможет грести вместе с Лапушкой. Что тут трудного-то — машешь себе веслом туда-сюда... Но это оказалась та еще наука — лодка от бестолковых Квинтовых гребков сперва упрямо не хотела двигаться вперед, крутясь на месте, потом поплыла, но дурацкими рывками, словно кто-то невидимый то и дело, дав ей чуток проплыть, тянул ее на канате к берегу.

— Переберись вон к Лутации, Квинт, — сказал Лапушка, — и весло твое мне отдай, а то мы так до обеда плыть будем. Я тебя научу, ты не расстраивайся, просто этот час самый лучший для рыбы, упускать не хочется.

Весла в руках легионера Метелла живенько направили лодку на середину Сирмиона. Даже чуть дальше — к другому берегу.

Может, то было Лапушкино особое чутье, может, выспросил у рабов, где клев лучше всего — но вскоре на дне лодки, к восторгу остальных, лежали три здоровенных окуня и одна тощая щука, крайне похожая внешне на Метелла Нумидийского — что его собственный сын и заметил со вздохом, вызвав у всех припадок смеха, звонко взлетевший над озером.

— Ладно, хватит, — сказал Лапушка, — давайте домой. Квинт, если хочешь научиться грести, иди сюда...

Он передвинулся на лавке, не оторвав от нее задницы, а вот Квинт... Квинт поднялся в полный рост, готовясь шагнуть к нему, и легкая лодчонка покренилась кормою и на левый борт — ведь там было их двое — Квинт и Лутация...

Все произошло так быстро и так глупо, что даже Лапушка ничего не успел. Квинт сделал шаг к нему... и подскользнулся на рыбе, валявшейся на дне лодки, начал валиться назад-набок, Лутация, взвизгнув, попыталась удержать его, еще больше увеличив крен, и... все оказались в воде. Лапушка, выругавшись и булькнув, тут же подхватил свою Лицинию и сильно погреб одною рукой к берегу — будучи в полной уверенности, что Квинт поступит с Лутацией точно так же. Да и не так уж далеко было до берега, да и не река Сирмион — озеро, течение не мешает...