Амти выглянула в окно, посмотреть на темнеющий сад и вздрогнула. Ей показалось, будто картинка на секунду угасла, цветы и листья исчезли, и осталась только чернота. Потом, когда Амти снова увидела сад, ей показалось, словно что-то большое скользнуло между деревьев.

— Там кто-то ходит, — зашептала Амти. — А я не закрыла дверь. Кто-то снаружи.

Амти прислушалась, но шагов не услышала. И все же осознание того, что кто-то к ней пришел было страшным и ясным.

— Не бойся, — сказал Шацар. Он легко поднял ее, усадив на стол. — Ты все равно скоро умрешь.

— Почему?

Но он не ответил, его рука скользнула ей под юбку. Амти обернулась и увидела — что-то стоит в саду. Она не могла рассмотреть его лица, ничего про него не знала. Что-то смотрело на нее, будто его приманил свет в окне, вот и все. Оно не делало шаг ни вперед, ни назад. Оно было соткано из темноты, а потому почти сливалось с ней.

Амти почувствовала, как пальцы Шацара проникают в нее, подалась ему навстречу. У него были резкие, грубые прикосновения, не похожие на ласку. Когда она потянулась его поцеловать, свободной рукой Шацар взял ее за подбородок, отстранил. Холод его перчаток был почти обидным. Внутри ведь она чувствовала его пальцы, теплые, почти горячие. Внутри она была влажной, готовой для него, хотела его. Его пальцы проникли глубже, и Амти всхлипнула, машинально отстранившись, но Шацар удержал ее, дернув к себе. Амти снова посмотрела в окно, и вздрогнула. То, что стояло в конце сада теперь переместилось ближе. Амти все еще не могла рассмотреть это. Ненадежный силуэт, спрятанный в ночной темноте.

— Там кто-то есть, Шацар, — позвала она, но голос ее утонул во всхлипе, похожем на начинающийся плач.

— Конечно, это всегда там было. Стоило бы заметить раньше, — сказал Шацар. Его красивое лицо было абсолютно непроницаемым, и Амти не могла понять, о чем он думает сейчас, трахая ее пальцами. Наверное, о судьбе Государства, решила Амти, а потом она закрыла глаза и под веками дернулись цветные пятна. Что-то внутри было, как готовая разжаться пружина, от этого ощущения Амти захотелось заплакать, но еще больше захотелось, чтобы Шацар вставил ей.

Впрочем, ей всегда этого хотелось. Да, конечно, всегда. С тех пор, как она увидела его впервые, только об этом она и думала. А ведь он приказал казнить ее мать.

Когда Амти открыла глаза, оба они были в темноте. Света не было, не было даже луны. На секунду Амти подумала, что ослепла.

— Это значит оно здесь? — спросила она шепотом. Рука Шацара между ее ног не останавливалась, оттого ее голос был сбивчивым, она почти задыхалась. Она услышала далекий перезвон колокольчиков в коридоре. Когда-то их покупала мама и отец запрещал их снять, хотя они все время звенели, когда Амти задевала их сумкой.

В темноте глаза и зубы Шацара поблескивали. Только в темноте она видела, что его безупречный холод и самообладание изменяют ему.

— Вот и все, — зашептала Амти. — Оно сейчас будет здесь, а я так и не поняла, что я такое. Думай, думай же, думай!

Но в голове мутилось, Амти не могла сосредоточиться, так горячо было внутри. Она взяла карандаш и вогнала его себе в руку, в нежную кожу на обратной стороне запястья. Грифель сломался, а ранка начала набухать кровью, Амти увидела ее темноту на собственной белой коже. Она вогнала карандаш глубже, но вытащила его уже не она и рука уже тоже была не ее. И сидела она не в своей комнате, на столе. Она сидела под столом и ее трясло с похмелья. Она была Мелькартом.

— Думай! Думай же!

Мелькарт обхватил голову руками, надавил на виски, а потом засмеялся.

— В худшем случае, — сказал он самому себе. — Они все знают. В худшем случае, ты сдохнешь. Вылезай из-под стола. Тут тебе делать точно нечего.

Квартира у Мелькарта была богатая, хорошая квартира, так сказать, для хорошего человека. Со всем, что хорошему человеку надо: сервантом, телевизором, балконом и лоджией. И, конечно, непрерывно урчащим холодильником.

— А ты заткнись! — рявкнул Мелькарт, взял пистолет и выстрелил в холодильник. Холодильник издал смутный электрический треск и затих. Нет уж, нет уж. Они считают, что могут просто так слушать то, о чем он думает. В открытых консервах и плесневелом хлебе, Мелькарт знал, притаились жучки. Они думают он достаточно глуп, чтобы есть. Ха-ха.

Пистолет был с глушителем, Мелькарт перепроверил. Не на того они напали, он знает эту кухню изнутри. Он знает, что там варится. Он знал, знал. После того, что он видел, после прекрасной женщины под медным небом, которая напоила его кровью и дала отведать сырого мяса в прекрасном месте. Она сказала Мелькарту, что он — один из них. Сказала, что она ждет его и будет ждать. Она провела его к другому зеркалу. Сказала, что лучше бы ему сейчас не попадаться его друзьям. Мелькарт ответил, что они ему не друзья. И она не друг.

Мелькарту никто не был друг, так-то. Словом, он сбежал, сбежал оттуда и от своих тоже сбежал. От всех ушел, как тот кусок теста из сказки. Правда, кусок теста, в итоге, съел шакал. И на старуху бывает...что там?

Мелькарт пил. В еде, он был уверен, даже в уличной — были жучки. Они путешествовали по кровеносной системе, а потом, сквозь гемато-энцефалический барьер проникали в мозг.

И все мысли Мелькарта транслировались напрямую Шацару. Шацар разобрался бы с ним, если бы только Мелькарт позволил себе хоть крошку с того момента, как покинул мир под медным небом.

Мелькарт вылез из-под стола, осмотрелся, а потом выпил еще водки. Водка была его топливом, без нее эта машинка никуда не поедет, он знал.

— Будь ты Инкарни, — сказал Мелькарт. — Куда бы ты пошел?

А потом он засмеялся и громко выругался.

Да-да, туда. Но куда еще? В мир под медным небом. Но куда еще?

В голове заговорил Шацар, он сказал:

— Для начала выберись из дома.

Мелькарт вздрогнул, поборол в себе желание снова забиться под стол, спросил:

— Ты что — за меня? Я же...

Мелькарт понизил голос почти до шепота и добавил:

— Инкарни!

А потом сказал уже громко, со смехом:

— Да, я — Инкарни!

— Мне тебя жалко, — был ему голос Шацара. Воистину, у богов не могло быть голоса звучнее. Этот голос шел изнутри, из самого его существа, из проспиртованных слизи и жира, оставшихся от его мозгов.

— Я дал тебе конуру, косточку и цепь. А теперь ты взбесился и тебя надо утопить. Иди и умойся.

Мелькарт кивнул, он привык исполнять приказы Шацара.

Некоторое время он просто глотал холодную, горькую на вкус, пахнущую хлоркой воду из-под крана. Зубы заломило, острая и звенящая боль отозвалась в внутри головы. Мелькарт вышел из ванной, так и не умывшись. Все его существо превратилось в сплошную, хлорную горечь.

— Не хочешь смотреть в зеркало? — спросил Шацар. — Крайне разумно.

— Нет. Нет. Не хочу. Отбой.

Кнуд со всей силы приложился головой о стену, коридор закружился и едва не свернулся в уютный комок темноты. Мелькарта много били, особенно в армии. Но башка у него, повезло, была железная.

Дымящийся холодильник искрил. Мелькарт задумчиво посмотрел на него, а потом прильнул к окну.

Машина, такая же, как та, на которой столь часто подъезжал к подъездам чужих, незнакомых, давным-давно мертвых людей Мелькарт, подъехала к его подъезду.

Этого стоило ожидать. Мелькарт перезарядил пистолет, нырнул вниз. Когда он снова выглянул, двое уже вошли в подъезд, а третий стоял у машины. Всегда забывают о третьем. Несколько раз, сразу после армии, Мелькарт был вот таким третьим. Так он и выслужился. Третий всегда помешает, всегда обманет.

— Не твой день, — сказал Мелькарт. — Выигрышная позиция — не всегда выигрыш.

Так иногда, когда картишки раскидывают, говорят. Мелькарт приоткрыл окно, прицелился и выстрелил. Третий, тоже молодой парнишка, как Мелькарт когда-то, с пару секунд качался, как цветочек на ветру, а потом свалился.

Один готов, два осталось.

Они позвонили в дверь, они всегда звонят. Мелькарт тоже звонил. Он взял бутылку водки, но голос Шацара заставил разбить ее об пол.

— Прекрати пить, — сказал он. — Иди.

Мелькарт посмотрел в глазок. Они стояли рядом: господин Милет и господин Нейраб. Первый — слюнтяй и тряпка, его будет не жалко, решил Мелькарт. Они иногда пили кофе, но как и все собаки, готовы были вгрызться друг другу в глотки за суку или корм. Что до второго — его будет жалко. Господин Нейраб был талантливый следователь и офицер хороший. У него и жена была, и дети тоже были. Он говорил, что их любил и защищал, а не Государство. Это хорошо, так Мелькарт считал, должно быть у человека, что защищать. Мелькарт приставил дуло пистолета к глазку и выстрелил. Реакция, он знал, у господина Милета хуже. Раздался крик, но Мелькарт не очень понял, чей.

— Так я открою? — спросил он громко. В ответ он получил только выстрел, железо двери прогнулось, принимая пулю. Это они зря, подумал Мелькарт, патроны нужно тратить с умом. Это Родина, может быть одна, а патронов должно быть очень много. Тот у кого Родина одна, а патронов много всегда чувствует себя в безопасности. Всегда выигрывает. То ли дело наоборот.

— Давай поговорим! — крикнул Мелькарт. — Ты и я, только мы вдвоем!

Нейраб откликнулся:

— Открывай, поговорим.

— А вот сейчас открою!

— Сейчас и открывай!

Мелькарт засмеялся, поняв, что они ведут диалог воспитанников младших классов школы для умственно отсталых. Замок щелкнул прежде, чем Мелькарт потянулся открыть дверь. Проворный мудак, подумал Мелькарт, а потом его ослепил свет ламп на лестничной площадке и оглушила боль. Одной секунды было достаточно, Мелькарт выстрелил несколько раз, ему повезло. Он попал Нейрабу в руку, сжимавшую пистолет. Чудом, вслепую.

Шацар в его голове сказал:

— Надо же, этого я не ожидал.

Мелькарт выстрелил снова, снова попал, но самому отчего-то встать сразу не получилось. Господин Милет, тот лежал неподвижно, вместо глаза у него было красное месиво. Чисто, ровно, похвалил себя Мелькарт. Нейраб, тот еще стонал и пытался отползти и взять пистолет. Мелькарт выстрелил, на этот раз не наугад. Пуля пробила Нейрабу череп, столь долго хранивший мысли о том, как бы позаботиться о своей чудесной семье.

— Не буду говорить, — выдохнул Мелькарт. — Что сочувствую. Я бы трахнул твою жену, она лапочка. Может и трахну еще.

Боль внутри свернулась комком, Мелькарт чуть не поскользнулся на крови и только спустя секунду понял, что это его собственная кровь. Он был ранен в живот, из него текло как из пятиклассницы, впервые узнавшей, зачем мама покупает прокладки.

Он облажался и сдохнет. Впрочем, не здесь, не здесь. Мелькарт запахнул шинель получше. Нет, в такой шинели в нему никто не подойдет, никто с него не спросит.

Он офицер, он при исполнении.

Он совершенно не знал, куда бежать. Мелькарт шел, оставляя за собой на снегу след из крови, прижимая руку к ране. Стемнело, и Мелькарт был этому рад.

Его хватило минут на пятнадцать. В районе, где дешевые кафе и бары жались друг к другу, как шлюхи на шоссе, Мелькарт упал. Он был абсолютно уверен, что не очнется. Он был уверен, что последнее, что ему суждено в этой жизни увидеть — вывеска про бесплатное третье пиво, но только если заказать закуску.

Нет, подумал Мелькарт, так они меня не проведут.

Закуску, значит, к пиву.

И все померкло. Очнулся он тогда, не знаю когда и там, не понимаю, где. Он сглотнул, во рту будто бы железо ржавело.

Над ним стояла женщина, чьего лица он не видел из-за платка.

— Очнулся, — сказала она так, будто Мелькарт интересовал ее не больше, чем выпавший из гнезда птенчик.

— Хорошо. Я не мог использовать на нем анестезию. Не знаю, какую реакцию она дала бы с той дозой алкоголя, которую он в себя, судя по запаху, залил.

Мелькарт решил посмотреть на свою рану, но сил приподняться не было.

— Где я? — сказал он.

Повернув голову, Мелькарт увидел в стеклянной миске пулю, кусочек металла, красный от крови.

— Моя? — спросил он.

— Это как сказать, — ответил мужчина. Он не оборачивался, смешивая что-то в чашках на столе. — Ну, можно и так считать.

— Выброси ее! — резко сказал Мелькарт. — В пулях они хранят кусочки своего мозга!

— Что с ним? — спросила женщина.

— Алкогольный делириум, может быть. Или он всегда такой. Мы не успели познакомиться, пока я в нем копался.

Мелькарт засмеялся и, кажется, это было зря. Сознание снова начало таять, и как он ни цеплялся за все, все исчезло.

Эли толкнула Амти локтем в бок, неожиданная боль заставила ее встрепенуться.

— Началось? — спросила она. — Уже Аштар?

— Сейчас будет, — сказала Эли. — Если бы ты проспала, он бы тебя убил. Башку бы тебе оторвал.

— Вероятно, — сказала Амти сдержанно. — Но — маловероятно.

Они сидели на трибуне, Эли грызла вкусно пахнущее зеленое яблоко, а вот Амти к ним уже месяц не притрагивалась, все еще переживая свой предыдущий плачевный опыт.

С арены кого-то уносили. Кого-то, потому что рассмотреть то, что от этого существа оставалось было сложно. Вместо лица у него — сплошной фарш. Жуткое зрелище, но к такого рода картинкам Амти уже привыкла, оттого считала себя чудовищем.

На арене визжала девушка. На ней был легкий, летний сарафанчик, покрытый кровью, в ее волосы были вплетены цветы. Амти и Эли смотрели шоу, которое очень любили почти все Инкарни Жестокости и больше половины всех прочих. Суть шоу была очень простой: бойцы на арене дрались до смерти. Они приходили сюда, чтобы испытать себя, выиграть или умереть. Других вариантов не было. Насильно сюда никого не тащили, отбоя от желающих не было и так — Инкарни слишком любили две вещи: разрушение и саморазрушение. Некоторые подсаживались на бои, они возвращались снова и снова, пока не умирали, наконец, на арене.

К этому, думала Амти, они стремились начиная со своей первой победы. Когда они впервые смотрели, как противник умирает на грязном полу, что-то в них щелкало, и они задавали себе вопрос: а как это — оказаться на его месте?

Однажды они все — оказывались. Амти только надеялась, что этого не случится с Аштаром. Что раньше, чем он нарвется на противника сильнее, Адрамаут и Мескете убьют, наконец, Царицу.

Но каждый раз мог стать последним, оттого Амти и Эли всегда ходили на битвы Аштара.

Время во Дворе будто бы замерло. Они пробыли тут около месяца, но Амти казалось, что прошла одновременно секунда и вечность. Во Дворе было чем заняться, вот уж правда. Миллионы безумных развлечений, подобных которым Амти прежде и представить себе не могла, окружали их каждый день. Амти казалось, будто во Дворе только и делают что развлекаются.

В детстве она читала, что есть место для потерянных детей, умерших, так и не успев вырасти, где они играют целыми днями. Примерно тем же самым, только для взрослых и с кровью, сексом и плотью, был Двор. Амти начала ловить себя на мысли, что Государство больше не кажется ей хоть сколько-нибудь значимым местом. Более того, Амти не была уверена, что так уж хочет его спасать. Что в Государстве было такого, чтобы оно стоило этого спасения? Двор был, как наркотик, как дурманящий нектар, который приманивает муху к зубастой венериной мухоловке.