Гарри Поттер и древнее проявление

— Тонкс... — сказал он. Даже скорее с целью услышать свой голос. Не изменился, кажется.

Она резко отодвинулась ближе к двери. Присела и прижала пальцы к губам. Взгляд ее вдруг остекленевших глаз, словно от непроизвольной метаморфозы, был диким.

— Фантом... — прошептала она.

— Зови меня просто Гарри, — вымученно улыбнулся он, понимая, что за океан эмоций забурлил в молодой волшебнице. — Где я?

— Дом Дамблдора, — растеряно пробормотал Тонкс. — Ты ожил! Ты жив, Мерлин всемогущий! — Неожиданно для себя поняла она.

"Жив, жив..."

Гарри, не ответив, опустил голову на подушку. А Тонкс, как будто только что очнулась от сна, от какого-то тяжелого, дурного забытья, словно с глаз ее вмиг слетело чье-то колдовское наваждение, — наконец уразумев, казалось бы, простое, очевидное, которое даже заговорило с ней, — сорвалась с места на бег и покинула комнату.

И пока у него вновь появились мгновения одиночества и тишины, Гарри, неожиданно ясно для себя, сформулировал тезисы, которые обязательно занесет в свой дневник, как только вещи его вновь обретут хозяина.

Доверять собственным ощущениям.

Ужасный конец лучше, чем ужас без конца.

Сила в знаниях.

Последней мыслью, посетившей его перед тем, как в комнате снова появились гости, была: "И все-таки я изменился".

Автор в эйфории.

То, что делает наша сб. по футболу — это волшебство.

Примечание:

[7] Ятрохимия — медицинская наука, граничащая с естествознанием и философией, где рассматривались процессы, происходящие в организме, как химические явления, болезни — как результат нарушения химического равновесия и ставились задачи поиска химических средств их лечения.

[8] Тауматург — светлый некромант. Чудотворец. В общем, определений много.

[9] Трансмутация — в общем, превращение одного в другое. Важно различать, генетические и алхимические трансмутации. Последние связаны с философским камнем.

Глава 19. Голос из одиночества.

Глава 19. Голос из одиночества.

А сегодня мы начнем урок с нашего первого заклинания на Пути Познания. Abracadabra.

Из учебника Великих Учителей.

"Мисс Грейнджер, я понимаю, Вам плохо. Вы сейчас не готовы выслушать меня с той рассудительностью, которая всегда была присуща Вам. В любую минуту, в любой ситуации. Надеюсь, письмом Вам будет легче понять и принять. Я открыт перед Вами, словно книга.

Гарри не умер. Но он еще не жив. Это сложно. Есть причины, по которым я не имею права показать его.

Но уверяю, скоро он вернется в этот мир.

Домой, к друзьям.

Пожалуйста, не делайте необдуманных поступков. Как директор, я должен был отправить вас в лечебницу после нашего последнего разговора. Но в душе я верю, что Вы справитесь.

В любой момент Вы можете мне дать весть, и я Вас сопровожу к родителям. Я имел смелость, чтобы написать им и вскользь объяснить произошедшее.

Они Вас любят. Будьте разумны. Вы нужны этому миру. Вы нужны Гарри".

Пергамент, испещренный мокрыми полосами, упал из дрожащих ладоней.

Девушка уже давно перестала обращать внимание на одиночные серебряные слезинки в ночи. Нет, она не рыдала. На это не было сил. Ни душевных, ни физических.

Несколько дней назад она бы еще вспыхнула от гнева в ответ на такое письмо. Директор снова лезет в ее судьбу. Снова пытается успокоить. Снова врет. Но сейчас... Полное равнодушие, письмо не отозвалось в душе. Остались родители, друзья... Может быть. Но осталось еще и равнодушно текущее время. Разве они могли превозмочь ее одиночество, разделить его с ней? Оно кромсало зеркало души, разбивая в остро ранящие осколки.

"Я одна... Больно... Мир... — болезнь. Лекари... — шарлатаны..."

Они пытаются убедить в чем? Разве не замечают, что лишь окончательно убивают тень надежды, приближают пропасть отчаяния. Пытаются — рассказать... доказать... убедить... В чем? В чем...

Все так же дрожащие ладони потянулись к черной, невзрачной, лежащей на колене тетради, раскрытой на странице, где заканчивались записи. Словно на мертвом языке, который никто не смог бы разобрать, за исключением обрывистых фраз, но также идущих рука об руку со смертью.

"Если ты прочла до этой страницы, то значит — это моя последняя запись в жизни.

Знай.

Я люблю тебя, Гермиона.

...

И прости меня. Что не открылся. Что не признался. Что поддался чувствам.

Гарри Поттер".

Вот она истина. Любовь. Он любит.

"И я люблю тебя, Гарри".

Но признаться мало... Требуется равноценный ответ. Ответная ласка, слова о... Не получилось при жизни, может, удастся там — в купели смерти?

"Зачем искать иные причины существования? Чтобы за закрытыми веками пучила бессонница? Чтобы день за днем росла пустота? Чтобы сознание уплывало, растекалось как ручей?"

Как ей хотелось услышать стук в дверь и в ответ на "Кто там?" получить холодное "Смерть!".

— Почему ты все время так грустна? — раздался рядом детский голос, в этот самый момент. Гермиона вздрогнула и посмотрела на нарушительницу своего одиночества, своей печали. Никто еще никогда не спускался в гостиную в глубокую ночь.

Это была маленькая девочка, в нежно-розовой пижаме, украшенной изображениями бабочек и стрекоз.

"А ведь когда-то и у меня была такая. Давно... Не помню... Зачем ты здесь девочка?"

Первокурсница. На вид даже гораздо младше, чем одиннадцатилетняя девочка. Ее было нельзя назвать красивой, как обычно принято говорить о детях. Светлые рыжие волосы огромной запутанной копной укрывали ее спину. Ногти очень неухоженные, некоторые забитые и грязью. И губы... какие-то неестественно бледные, с оттенками синего, словно вечно холодные. Носик вздернутый, широкий рот... Но серые глаза и простодушная улыбка скрашивали ее образ, созданный чей-то неумелой рукой.

Гермиона задумалась. Кажется, она ее уже видела. Только вот где? На распределении девушка не была, она уже даже была не старостой — жизнь школы волновала ее мало и жизнь вообще.

Ах да, — росток озарения пробился сквозь серую пелену. Именно эта девочка была рядом. Всегда о чем-то спрашивала... Вот о чем, Гермиона не вспомнила.

— Тот мальчик, о котором все говорят, тебе очень дорог? — продолжала расспрашивать девочка.

— Это... мой любимый, он был мне дорог...

"... и теперь он ушел насовсем. И мое время истекает..."

— Здорово! Но все говорят, что он скоро появится. Раз он твой любимый, значит, у вас есть дети или будут! — радостно сообщила девочка, зажмурив глазки. — Гермиона, все говорят, что ты самая умная здесь девочка. Скажи. Откуда берутся дети?

— Спроси об этом у мамы, — сбитая с толку ответила Гермиона. Синди! Вот как звали девочку, вдруг вспомнила она.

— Мамочка умерла, когда я была еще маленькой, — сказала Синди, а глаза сразу как-то потухли. — Но теперь я уже по ней почти не скучаю.

Гермиона присела рядом с Синди на коленки. Маленькая гриффиндорка обратила на нее взгляд широко распахнутых глаз, от искренности которого мучительно сжималось сердце.

— Да-а?

— Да.

— А тебе еще иногда грустно? — Гермиона поняла, что не сможет оттолкнуть это хрупкое создание. Тоже несчастное по-своему.

Синди кивнула, беззаветно улыбнувшись.

— В эти минуты я всегда вспоминаю, как она меня называла. Маленькой принцессой.

— Так и есть, — Гермиона осторожно смахнула слезинку и, пересилив себя, улыбнулась. — Значит, тебя воспитывал папа?

— Нет. Папу я не помню. Я живу в большом доме, где много-много детей. Они злые. Они всегда обзываются. Называют глупышкой. Но пришел такой старенький дядя в смешных одеждах и сказал, что я колдунья, что я умею делать волшебные фокусы, что теперь я буду жить в большом сказочном замке. Мама была права, я настоящая принцесса!

— Это был наш директор. Профессор Дамблдор. Великий волшебник.

— Он просил называть себя просто, дедушка Ал, — девочка не отрывала свой взгляд. — Я так счастлива, что у меня появился дедушка. А еще он сказал, что здесь у меня будет много-много друзей. Гермиона, хочешь, давай будем дружить?

— С удовольствием, Синди. Ты мне очень нравишься.

— Раз ты теперь моя подруга, — строго сказала Синди, — то должна ответить, откуда берутся дети?

— Дети... — прошептала бывшая староста. — Когда девочка и мальчик друг друга любят. Девочка со временем дает жизнь ребенку. Она долго носит его у себя под сердцем. Ему там тепло и безопасно.

— Ты тоже любишь, — девочка ткнула Гермиону пальчиком в бок именно в то место, где находилось сердце. — Скоро у тебя будет ребенок? Но твоего мальчика любят тут многие. Все так опечалены, когда произносят вслух его имя. Гарри Поттер... Кажется, я уже тоже его люблю. А у меня тоже будут дети от Гарри?

Гермиона была готова разрыдаться. Эта девочка смогла ее и успокоить, и одновременно всколыхнуть все чувства.

— Он умер... — глаза предательски намокли.

— Зачем ты обманываешь свою подругу, — очень резко отреагировала Синди, вздернула носик. Холод подступил к ее глазам, словно сорвался с ее бледных губ. Гермиона вздрогнула. — Как же он может быть мертв, когда я чувствую его, стоит мне подумать о нем или произнести имя. Так было всегда... Становится очень светло на душе. Правда, ему совсем больно. Очень, очень. — Взгляд девочки потеплел, в глазах заплескалась грусть.

— Что?! Как ты чувствуешь? Синди, пожалуйста, расскажи, — ухватила Гермиона за плечи девочку. Посмотрела в ее грустные глаза, как на бесценные сокровища. Внутри нее все затрепетало, почувствовав близость чуда. Хотя девочка была уже сама по себе чудом.

— Мне всегда становится тепло, когда я вижу Гарри. Его зеленые глаза заставляют отступать холод внутри меня, от которого даже синеют пальцы. Мне всегда очень холодно. Но теперь холодно ему... И больно. Особенно совсем недавно, когда все заговорили о нем. Он так кричал. Ему сделали очень больно. Зачем, Гермиона, зачем люди делают друг другу больно? Гарри... он такой добрый...

— Но... но... как тебе удается? — мысли путались, перемешивались, словно жители муравейника.

— Дедушка Ал сказал, что я особенная. И Гарри особенный. Он и про тебя говорил. Прямо так и сказал, что только в минуту большой печали грусти, понял насколько ты особенная. — Синди немного помолчала, разглядывая свою новую подругу. — Гермиона, почему ты плачешь. Я тоже сделала тебе больно?

— Нет, Синди... Что ты чувствуешь сейчас?..

Девочка загадочно улыбнулась.

— Тепло.

А потом Гермиона порывисто притянула девочку к себе. В голове было тяжело, будто после долгого тяжелого сна. С глаз окончательно спала серая пелена, царившая в последние недели. И в голове назревал страх за свои поступки, за то, как она заставляла беспокоиться своих близких. Но это было пока совсем неважно.

Гермиона улыбалась, жадно обнимая девочку. С сердца отлегло. В нем закопошилось тепло. Гриффиндорка поверила этой девочке. Это крохотное и нежное создание не могло обманывать ее. Теперь она снова искренне поверила, что профессор Дамблдор великий волшебник. Он даже тут успел вмешаться. И как она могла не верить ему? Он не мог обманывать, не мог! Только сейчас Гермиона осознала одну из фраз дневника: "Если ты прочла до этой страницы..."

— Я плачу, потому что я счастлива, принцесса, — нежно и сквозь слезы прошептала Гермиона. — Моя маленькая принцесса.

Но в следующий миг гриффиндорка навострила собственные уши — до нее донеслись звуки за дверью. Вот, снова и снова они повторились. Несомненно, кто-то стоял возле портрета и топтался на месте, на том самом ковре, который любил поскрипеть в самый неудобный момент.

Гермиона внезапно со всей остротой ощутила свое весьма уязвимое положение — вот она сейчас с маленькой девочкой сидит ночью в гостиной. А вдруг за дверью профессор Макгонагалл, что пришла с проверкой? Что она подумает об ученице своего факультета, в которой уже успела разочароваться в последнее время?

Но это была не профессор.

Голос молодого волшебника произнес:

— Львиное сердце.

Это был пароль. Это был голос из одиночества. Из ее одиночества.

Автор, вернувшийся из небытия.

Я вернулся, совершив три геройских поступка:

1. вспомнил пароль на свой аккаунт;

2. перечитал фанфик;

3. загорелся желанием снова активно его писать.

Простите, за это время со мной произошли события, сменившие мою жизнь фундаментально. Начать с того, что я бросил сферу науки и, кажется, настолько влюбился, что дело идет к свадьбе. Вот-с!

Всех с прошедшими праздниками. И вот маленькая глава вам для затравки, а мне для раскачки.

Глава 20. Молчание мертвых.

Глава 20. Молчание мертвых.

Если ты не понял такого простого заклинания, ты не готов к "простому знанию". Ты хочешь понять, но не понимаешь, что такое "понимать". А ведь это так просто.

Из учебника Великих Учителей.

Гарри вяло отвечал на различные вопросы Фламеля, когда тот обследовал его. Директор сидел неподалеку, но помалкивал, внимательно наблюдая за подопечным. Легендарный алхимик не только спрашивал, но и вскользь рассказывал о событиях, случившихся за время, пока Гарри находился в магической коме, и пронесшихся легкой поступью фестралов для запоздавшего к новому учебному году студента. Уже вторая половина сентября приютилась на крыльце.

"Как же пережили это все мои друзья...", — вяло текли мысли Гарри, впрочем, как и его ответы. "Гермиона..."

Зелье, которое его заставили выпить, откровенно имело наркотический характер. В голове ощущался легкий дурман. И когда он говорил, пытаясь заставить язык и губы шевелиться быстрее, ему это все напоминало попытку говорить со ртом, набитым ватой.

Складывалось обманчивое впечатление, что гриффиндорцу полностью безразлично, рассказывают ему про похороны недолго побывавшего в профессорах Люпина или про благополучно переживших нападение остальных. Или про результаты протекающего в напряженной обстановке обследования его здоровья. Гарри никогда не знал в своей жизни комплексного медицинского осмотра. К мадам Помфри попадать приходилось с определенными травмами, правда, чаще в бессознательном состоянии. В любом случаи, медицинское вмешательство заканчивалось на укрепляющих зельях, разок на костеросте. А уж в другой жизни, что очерчивалась стенками темного чулана, не было совсем ничего. Дурсли не спешили тратить деньги на врачей ради него, относясь к нему как к собаке: мол, зачем, итак заживет как на упомянутом звере.

Сейчас же Фламель устроил на нем полное анатомическое исследование, заменив собой и дантиста, и окулиста, и невролога и много других замечательных специализаций — однако единственным прибором все же оставалась палочка.

Дамблдор за все время не сводил с юного волшебника пронзительного взгляда, особенно, когда Фламель раз за разом, с разной формулировкой, просил гриффиндорца припомнить любые детали злополучных событий, имевших место в Косом переулке. Гарри тогда погружался в молчание, словно уходил в себя в попытке припомнить что-нибудь, кожей ощущая участливый взгляд директора.