Время выбора

Мне другое интересно, князь Мешко, христианин, причем папист. И такой папист, что, как говорят, княжество свое в наследство Ватикану отписал. Неужто, в тех письмах ничего не было о крещении Новгорода?

— Не было, Государь. Другое было, и о том хотел тебе особо сказать. В одном письме боярина к князю сказано было, что у него ряд есть с новгородскими волхвами, а что они от князя хотят, о том сами ему писать будут. И больше про то нигде ничего нет.

Владимир помолчал некоторое время, глядя куда-то мимо посадника.

— Спасибо, Усыня. Много нужного ты сделал. О том, как поступить с Момчилом, решим после Веча, а пока скажу своим киевлянам, пусть за ним приглядят на всякий случай. О волхвах у меня будет особый разговор с Елецем. Ко мне сейчас придут бояре-золотые пояса, я им скажу, что через две седмицы буду Вече собирать. И эти две седмицы все твои люди, и Момчила, и мои киевляне должны будут невзначай новгородцам про бояр самые гадкие намеки делать. Мздоимство, воровство, скаредность, измена, пусть хоть в греческой любви их винят. Чем нелепее слух, тем скорее в него поверят. Только делать нужно это очень сторожко, что бы к нам концов не было. Теперь последнее на сегодня. Я тебе писал узнать, кто из вернувшихся домой ополченцев готов меня здесь против бояр поддержать. Нашлись такие?

— Ото ж! Как ты и советовал в письме, ходили мои люди к тем, кто раны в походе получил, узнавали сколь годны они радить, как ранее, сколь нужно времени, что бы смогли они править свои дела, и сколь нужно серебра для того, что до того времени дожить не бедуя. С двумя ополченцами-видоками пошел к боярам, что бы те из городской казны серебра для этих раненых выдали. Нужно там было не то что бы много, но и не мало. Понятное дело, отказали, объявив, что Вече серебро выделяло на поход, и более его не осталось. И коль они раны за князя получили, то пусть он им и платит. Как ко мне воротились, я из того, что ты мне прислал все, что необходимо было, тем видокам отдал с наказом раздать, что кому причитается. Так что злы ополченцы на бояр. Надо будет, хоть три сотни соберу, а брони и оружие у меня есть.

— Три сотни, это лишнее, одной хватит, но самых решительных, что бы при нужде рука не дрогнула.

После полуденной трапезы Владимир в той же горнице принимал бояр. Здесь долгих разговоров не было. На предложение смириться с решением княжеского Совета, бояре ожидаемо ответили отказом. После этого пробрехали про день, когда созывать Вече. Бояре требовали завтра, князь предлагал через месяц. Сошлись на неделе через две седмицы. С тем бояре и ушли.

На следующий день Владимир передал Стояну, Кориславу и Доброге свою просьбу разделить с ним полуденную трапезу.

Отдав должное искусству новгородских поваров, все, с удобством, расселись у горящего очага. Не вдаваясь в долгие объяснения, хозяин передал приглашенным письма, списки и записи, полученные от Усыни. Сам же молча смотрел на огонь, ожидая того, как подействует на них новое знание.

Молчание нарушил Стоян, решивший, видимо, что ему как старшему по возрасту надлежит начать разговор.

— О страшных делах здесь сказано, — неуверенно начал он, — и страшно мне подумать, зачем ты нам это показал.

— Чего же здесь страшного, — Владимир отвлекся от созерцания огня, — обычное предательство. Беда, что это предательство родилось здесь, в Новгороде. Ладно, что Киев или Полоцк, там давно уже многие смотрят, кто на Константинополь, кто на Рим. Но здесь-то! А страшно тебе стало, потому как понял ты, что мне делать придется. Потому и позвал Вас, что бы Вы на Вече моими видоками были, и слова мои перед ним подтвердили. Мне ножом по сердцу кровь росичей проливать, но оставлять за спиной врага с кинжалом я себе позволить не могу. Мертвые не кусаются. Вам решать, идете вы со мной или нет. Если нет, то постараюсь сам на Вече управится, если да, то впереди у нас будет общая дорога, трудная, но славная.

То, как проходило это Вече, надолго отложилось в памяти Новгородцев. Вечевой колокол звенел, как обычно, но никто не бежал на площадь, что бы занять там лучшее место. Посланные князем по слободам, концам, пятинам и крупным весям заранее звали на Вече тех, кому выкажут доверие соседи, отрядив их быть там голосами общины. Они и шли сейчас в сторону вечевой площади. Шли чинно, не торопясь, как и положено людям их возраста и положения. В иное время, может, и не пошли бы. Больно охота глотку драть, когда в хозяйстве дел сверх головы, лето на носу. Но раз общество решило им идти, с этим не поспоришь. Да и лестно он, по правде говоря.

По дороге не раз встречались им стычки ватаг, идущих на Вече, и выясняющих, кто пройдет раньше. Начиналось все с перебранки, а кончалось мордобитием. Но тут быстро подоспевали стражники Усыни, усиленные бывшими ополченцами, из сотни собранной еще с вечера на подворье у посадника, и с утра вышедшими на улицы в полной воинской справе. Они тащили всех драчунов в поруб, громогласно обещая им, что мол, посадник с Веча вернется, и задаст всем драчунам по первое число, что бы не мутили в такой день воду. Только вот, если одних и в самом деле там закрывали, то другие выходили из подворья другими воротами, и вновь оказывались на улице, где затевали очередную свару. Что ж поделаешь, не всем бывшим воям довелось покрасоваться, сверкая начищенным доспехом, шеломом и бердышом. Остальные, зато, могли показать свою удаль в кулачных боях, заодно отсекая от площади всех, кому там быть не следовало. Правда вместе с боярами пришли-таки десятка три их людей, но тут уж ничего поделать было нельзя.

Возвышение для князя, бояр и желающих сказать свое слово на Вече поставили с краю, и было оно действительно высоким, так, что оттуда было видно всех собравшихся, да и стоящие на нем были всем видны. Вече началось ожидаемо, Громыка обвинил князя в нарушении покона Новгорода, и в стремлении обманом захватить власть помимо Веча и бояр. Слушали его в пол-уха, потому что об этом судили-рядили уже несколько месяцев, и все ждали, что им поведает Владимир. Закончил он словами, что бояре, еще когда получили вести из Киева, решили собрать Вече дабы изгнать князя-супостата, а после искать для Новгорода нового князя, что бы тот с дружиной оберегал город от врагов, и правил справедливый суд, не покушаясь на исконные вольности новгородцев. Однако ждали приезда Владимира, что бы сделать это, как полагается, в его присутствии. Бояре, стоящие округ него, шумно поддержали эти речи. Когда он закончил, вперед выступил Усыня.

— Кто из мужей новгородских хочет допрежь князя свое слово Вечу сказать?

Из толпы раздались крики, что неча тянуть, пускай князь говорит, чтобы здесь до ночи не стоять. Однако возникший шум перебили слова, произнесенные зычным голосом, — А дайка ужо, я скажу. По тому, как это было сказано, чувствовалось, что обладатель его привык к тому, что к его словам прислушиваются. Народ немного расступился, оставляя вокруг него свободное место.

— Бронислав я, огнищанин, — говорящий поднял голову, глядя на бояр, — кто не знает, старейшина пригородка Загорье, — прислушался к крикам, что знают и продолжил, — А коли меня знаете, стало быть знаете и то, что я попусту языком трепать не привык и облыжно хулить никого не стану. Но и чужую лжу слушать не люблю. А ты боярин, — он обратился к Громыке, — видать за детей нас считаешь. Кабы мы, старейшины, не воспротивились, вы бы Вече собрали, как гонец из Киева вести принес. И было бы там половина ваших крикунов, что своего за душой ничего не имеют, зато орать могут знатно. Мнится мне, что неспроста, вы тогда горячку пороли, а сейчас нас здесь заблудить пытаетесь. Я свое слово сказал, теперь других слушать буду.

— Ну раз Бронислав-огнищанин свое слово сказал, а более никто говорить не хочет, — Усыня немного помолчал, — то пусть теперь скажет князь.

— Странно мне было слушать, говоренное Громыкой, — начал свою речь Владимир, выходя вперед, — по его так получается, что уже и не княжество у нас, а Светлый Ирий. Мужи все новгородские мудры, бояре справедливы, жены и дети счастливы, богатство прибывает, как вода в Волхове по весне, а татей и в помине нет.

Что новгородцам мудрости не занимать, то верно, и, что богата земля новгородская тоже верно, но вот как при таком богатстве получилось, что в казне серебра не нашлось, дабы увечные вои, пришедшие с сечи, могли раны свои залечить и в здоровье прийти? И почему женам воев павших едва половина от того ранее сказанного дано было? Так-то справедливы бояре новгородские? И то, что Вече против меня они собирали так, как Бронислав-огнищанин сейчас говорил, а ныне вам в глаза лгут, это ли по покону? Почему же все это? Да потому, что заворовались наши бояре до последней крайности. И моего приезда пуще огня боялись, зная, что взыскивать за это буду немилосердно. Это Ставру позволил я уйти безболезненно, единственно помня о том, что отцу моему, князю Святославу, соратником он был. А ныне пришел их черед.

Есть у меня записи и росписи о расходах казенных, что все это время вел посадник. Ясно ему было, что воруют бояре, как и всем видно, что тратятся они не по доходам, но разобраться где, как и сколько воруют, он не мог, не тому делу обучен. Но вел их исправно. Запутано все в этих делах изрядно, да не зря я с собой Доброгу взял. Он в этих хитростях, не в миг, правда, но разобрался. И по всему выходит, что из того, что на нужды городские из казны берется серебра, хорошо, если половина в дело идет, остальное в кисах у бояр оседает. Но, если бы только в том повинны были бояре. В Киеве, в обозе князя Мешко, что он бросил бежавши, и у бояр киевских, что в заговоре тамошнем участвовали, сыскались письма бояр новгородских, и видно из тех писем, что зрела измена в Новгороде. Хотели бояре, что бы помог им Мешко силой своей утвердить их самовластие помимо меня и Веча. И что бы самовластие то переходило их детям, внука и правнукам, А за то, обещали ему, что поляки и другие латиняне будут иметь в землях новгородских свободы великие. Что скажешь на это, Громыка?

Пока Владимир держал свою речь, на помост поднялись два десятка из тех ополченцев, что утром помогали на улицах стражникам, и окружили бояр, не давая им прервать князя. При этих словах они расступились и пропустили Громыку вперед.

— Скажу, что все тобой сказанное, оговор огульный и облыжный. И если сведущие люди поглядят, что вы понаписали с Усыней и Доброгой, то это подтвердят. Что ты там нашел у себя в Киеве, мне неведомо, но писем никаких я польскому князю не слал и от них не получал. Вот и весь мой сказ. Мы с тобой на Вече, вот и пусть оно нас рассудит.

— Это ты правильно сказал, Вече рассудит. Но не будет так, что твое слово против моего, — Владимир обернулся к площади, — Мужи новгородские, есть у меня видоки, что листы, о коих я говорил, видели, проверили, и их, и то, что в них написано, со всем тщанием. Вам всем они известны, и стоят вместе с вами на этой площади. Купцы, кожевенники и кузнецы новгородские доверили им быть их старейшинами, и, если кто во мне сомневается, то уж в их слове усомнится, обида для многих и многих будет великая. Могут они, если Вече того захочет, подтвердить мою правоту.

И Доброга, и Корислав, и Стоян в том, что бы на них указывали, для узнавания не нуждались, поэтому, как и в случае с Брониславом, народ вокруг них мигом раздвинулся, давая возможность свободно говорить, что и сделал Доброга, как самый языкатый. Купец все же.

— Что сказать, видел я те листы. Правильные они, и все в них писано, как князем говорено. Опаскудились вконец наши бояре, и все вины на них возлагаемые, я подтверждаю. Корислав и Стоян в том со мной согласны. А верить нам с Владимиром, или Громыке с боярами, то уж вам решать.

— Что же, мужи новгородские, — не дожидаясь возможных вопросов, Владимир продолжил свою речь, — будете ли вы и далее терпеть воров и предателей, или приговорите сейчас, что виновны они, и отдадите мне их для розыска и княжеского суда?

Все легло в один ряд, и усилившиеся в последнее время разговоры о воровстве и мздоимстве бояр, и напор, с каким выдвинул свои обвинения им князь, и слова известных горожан-видоков. Поэтому, когда люди князя с разных концов площади начали кричать о своем согласии с ним, их поддержали стоящие рядом, а затем все слилось в общий одобрительный гул.

Под этот гул вои, число которых значительно увеличилось, окружили бояр щитами, подталкивая особо строптивых, свели их вниз, и через улицу, очень удачно бывшую сразу за помостом, повели в поруб, который, кстати, уже освободили от сидельцев.

А Вече, между тем, продолжалось. Когда шум на площади затих, Бронислав-огнищанин вновь подал голос, обращаясь теперь уже к Владимиру.

— Что на воров ты нам, Князь, указал, за то тебе я благодарен я, но пришли мы все сюда все же не за тем. Ответь нам, зашто* тебе мало было зваться Великим князем Киевским. Для чего тебе восхотелось стать царем? Как ты дальше жить мыслишь, и что нам с того царства будет, лихвы или протори? Было время, просили мы твоего отца дать нам князя, и он дал тебя. Ныне же ты хочешь уйти на царство, тогда кто в Новгороде княжить будет? Или хочешь унизить нас поставив над нами своего посадника? Коли так, мы князя своего сами искать будем, — он возвысил голос, — Правильно я говорю, мужи новгородские?

Вновь над площадью прокатился одобрительный шум. Стоя на краю помоста, Владимир поднял руку.

— Обидно мне такие слова на Вече слышать. Ужели я похож на змею подколодную, что кусает обогревшего ее. Новгород меня взрастил и выпестовал, Новгород не пожалел сынов своих, отправив их со мной, не пожалел ни труда своего, ни серебра, когда нужна мне была его помощь. Потому, княжить здесь будет тот, кто унаследует царство после меня — мой старший сын, что бы новгородцы ростили моего наследника, ибо лучшего пестуна, чем Великий Новгород я не ведаю. И далее на века, князем новгородским будет наследник Царского Киевского Стола.

Он улыбнулся и развел руками, — только вот беда сейчас, нету у меня наследника. Один я с этим делом не справлюсь, для того нужна помощница добрая, а где же ее найдешь, коли я почитай два года с коня не слезаю. Душевно вас прошу, потерпите еще немного моего посадника, а как только найду я себе такую помощь, буду трудиться денно, и, особенно, нощно, дабы был у вас достойный Новгорода князь.

На эти слова Владимира площадь ответила смехом и предложениями найти ему подходящую помощницу, а заодно и оказать помощь в тяжких княжеских трудах. На такие предложения князь ответствовал, что с этим делом он сам управится, а то и другим поможет, если у кого в том нужда будет. Затем, уже серьезно продолжил.

— В других же делах жду я от новгородцев многого. Нужно мне, что бы здесь было место, куда я приезжал бы, как в родную семью. Что бы, не ждало меня здесь недоверие, и тем паче измена, как в этот раз. Что до вопроса Борислава о том, зачем мне царство, отвечу, мне оно не нужно. На мой век и Великого киевского княжения было б достаточно. Нужно оно всем русичам, беда только что мало кто о том думает. Все мы с детства знаем притчу об отце, сыновьях и стрелах, коих пук сломать невозможно. И странно мне становится, когда те, кто умудрены годами и убелены сединами, не понимают того, что княжества русичей, суть те же стрелы, что по одной поломать могут легко алчные наши соседи. И единственно, чего я хочу, так собрать их вместе, что бы, не мы смотрели с опаской по сторонам, а, напротив, соседи наши опасались бы косо на Русь глянуть. Еще хочу, что бы звались мы все русичами, но не древлянами, киевлянами или новгородцами. Есть между нами разницы, не во всем мы сличны, так и в семье не все сыновья одинаковы, как горох из стручка. Но кто одного брата тронет, всех других во враги получит. Тако же и княжества русские, должны семьей нерушимой быть. На то я все силы свои положу, и живот свой. И с теми, кто мешать мне в этом станет, буду беспощаден.