— Очень жаль, — сказал он, — потому что наш диалог мне было бы проще передать на индийском. Я владею им в той же мере, что и английским, и мой рассказ было бы гораздо проще передать по-индийски.

— С таким же успехом вы можете передать его на китайском. Его я понимаю так же, как индийский. Но погодите минутку. Я сниму грязь.

Солнечные лучи подсушили ил на моей одежде, так что я, должно быть, напоминал старую картину, лак на которой потемнел и растрескался сотнями крапелюр. Я поднялся и сорвал несколько комьев. Полы моей одежды стали скручиваться.

— С чисткой не следует торопиться, — посоветовал Донелли. — У нас еще уйма времени, так что, с вашего позволения, я продолжу свой рассказ.

— Валяйте. Но когда, наконец, вы доберетесь до крыльев?

— Прямо сейчас, — сказал он. — Что ж, поскольку я не могу в полной мере передать вам объяснения Алека на индийском, постараюсь сделать все возможное, чтобы подыскать точные формулировки на английском. И не столь пространно. Индус объяснил дело таким образом. Он сообщил мне, что мы, христиане и белые, — не то же самое, что темнокожая и желтая расы. После смерти мы не переходим в тела низших животных, что является привилегией и должно нас бесконечно радовать. Мы сразу же переходим в более высокие существа. У нас появляются крылья, подобно как у бабочек, когда они появляются из куколок. Но эти крылья не возникают из ничего. Они формируются из информации, которой мы питали наш мозг в течение жизни. На нашем жизненном пути, мы приобретаем большое количество знаний, научных, исторических, философских и иных, и они образуют своего рода психическую субстанцию, из которой, неизвестным, таинственным образом и произрастают наши крылья. Чем больше информации мы накопили, тем величественнее наши крылья; чем она разнообразнее, тем богаче цветовая гамма. В момент смерти наш мозг пустеет, в нем не из чего развиваться крыльям. Из ничего не может возникнуть нечто. Законы природы неумолимы. Вот почему вы не должны сетовать на то, что вам пришлось целый день торчать в грязи, мой друг. Я передал вам такое количество бесценных знаний, что в будущем, вне всякого сомнения, раскраска ваших крыльев будет богаче, чем у павлина.

— Я бесконечно вам благодарен, — сказал я; эмоции переполняли меня и били через край.

Донелли продолжил свой рассказ.

— Я был так заинтересован сказанным мне Алеком, что предложил: "Пойдем со мной в Ниневийскую комнату, где мы сможем спокойно об этом поговорить". "Ах, сахиб, — отвечал он, — они не позволят мне войти с подносом". "В таком случае, — сказал я, — давай расположимся на ступенях перед портиком, где нас не побеспокоят голуби, и присядем там". Он согласился. Но привратник не позволил индусу войти. Он заявил, что согласно существующим правилам, ни один торговец в помещения не допускается. Я пояснил, что мы не претендуем на проход в помещения; что мы всего лишь хотим обсудить некоторые вопросы, касающиеся психологии. Это определенным образом повлияло на привратника, и он пропустил Алека со мной. Мы выбрали самые чистые, на наш взгляд, ступени, уселись бок о бок, и индус продолжил свои пояснения.

Мы с Донелли продолжали медленно подсыхать. Должно быть, мы походили на шоколадные фигурки, которые можно видеть в кондитерских магазинах, только в гораздо большем масштабе, не такого теплого оттенка и уж конечно, с совершенно иным запахом.

— Едва мы присели, — продолжил между тем Донелли, — я почувствовал холод каменных ступеней, а поскольку, по возвращении, у меня уже было два или три приступа подагры, я снова поднялся, достал из кармана экземпляр Standard, сложил и поместил между собой и ступенькой. Внутренний лист я протянул Алеку, для той же цели. Обычно восточные жители нечувствительны к доброте и не испытывают чувства благодарности. Но этот мой поступок тронул закоренелого язычника. Его губы дрогнули, он стал более разговорчив, если это вообще возможно, чем прежде. Он ткнул меня своим подносом и сказал: "Вон выходит Merewig. Интересно, почему так скоро?" Я увидел женщину средних лет, в сером платье, с жирными пятнами, перехваченном простеньким ремешком, завязанным сзади. "Что такое Merewig?" снова спросил я. То, что он мне ответил, я передам вам своими собственными словами. Все мужчины и женщины, — я имею в виду только европейцев и американцев, — на первом этапе своей жизни, как это принято, а также исходя из собственных интересов, приобретают и хранят в своем мозгу столько информации, сколько могут; и из нее, на втором этапе существования, разовьются крылья. Понятно, что чем больше и разнообразнее информации они накопят, тем лучше для них. Мужчинам это дается легче. Даже если они плохо учатся в школе, став молодыми людьми, они быстро научаются самой жизнью, — конечно, я не имею в виду праздных бездельников, которые никогда ничему не научатся. Они получают знания, даже занимаясь спортом; не говоря уже про бизнес, чтение, общение, путешествия — их мозг с течением времени становится похожим на склад. Как легко видеть, они не могут избежать этого при обычном разговоре, поскольку тематика очень обширна: здесь и политика, и социальные вопросы, и естественная история, и научные открытия, — а потому мозг мужчин постоянно пополняется знаниями. Молодые девушки ничего не читают, за исключением романов, что так же полезно, как надувать мыльные пузыри. А разговоры между ними — исключительно пустая болтовня.

— Однако, — возразил я, — в нашем цивилизованном обществе молодые девушки постоянно общаются с мужчинами.

— Это правда, — согласился он. — Но к чему сводятся эти разговоры? Легкомысленные шуточки, беседы ни о чем. Мужчины в разговоре с ними не затрагивают серьезных тем, им хорошо известно, что девушкам они не интересны, и они совершенно не расположены напрягать свои умственные способности. Хотите знать, почему так много англичан ищут себе в спутницы жизни американок? Потому что американская девушка развивает свой ум, становясь рациональной, хорошо образованной женщиной. С ней можно беседовать на любые темы, она может разделять интересы мужа. В какой-то мере, стать его компаньоном. То, что недоступно английской девушке. Ее голова пуста, как барабан. Сегодня ситуация меняется; подрастая и выходя замуж, или же оставшись старой девой, она заводит птиц, занимается садоводством, пополняет знания ведя хозяйство и присматривая за домашней прислугой. Но подавляющее большинство английских молодых женщин, если им суждено умереть рано, обладают незаполненным знаниями мозгом, и следовательно лишены возможности обретения крыльев. Будучи личинками, они не потребляли ничего, что позволило бы им превратиться в бабочек.

— Иными словами, — сказал я, — и молодые девушки, и мы, — то есть вы и я, — это нечто вроде личинок.

— Совершенно верно, мы личинки, как и они, только с большей способностью к возрождению. Когда девушки умирают, не получив достаточно знаний, что происходит весьма часто, они не могут возродиться. Они становятся Merewigs.

— Так вот что обозначает это слово, — удивленно протянул я.

— Да, но те Merewigs, которых я имел честь наблюдать, входили и выходили из Британского музея, где изучали коллекции, или работали в читальном зале, и по большей части были средних лет.

— И как вы можете это объяснить? — спросил я.

— Я всего лишь передаю вам то, что услышал от Алека. Существуют также и мужчины Merewigs, но в гораздо меньшем количестве, по причинам, о которых я вам уже говорил. Соотношение составляет приблизительно девяносто девять женщин Merewigs на одного мужчину.

— Вы меня удивили.

— Я был удивлен не меньше вашего, когда услышал все это от Алека. Однако, продолжим. Души девушек, имевших недостаток знаний и умерших по всей Англии в течение суток, каждое утро, в четыре часа, или, точнее, за несколько минут до того, как часы пробьют четыре часа, собираются возле статуи королевы Анны возле собора Святого Павла, но среди них попадаются и души молодых людей, праздных бездельников. С первым ударом часов весь этот рой устремляется вверх по Холборн Стрит и вдоль Оксфорд Стрит, чего я, естественно, подтвердить не могу. Алек говорил, что этот поток напоминает движение армии крыс в коллекторах.

— Но что может знать индус о коллекторах Лондона?

— Ему рассказывал человек, который их обслуживает, и у которого он поселился. Они подружились.

— И куда же направляется этот рой душ?

— Не знаю, Алек объяснил это как-то невнятно. Он говорил, что они спешат на великий склад женских тел. Они должны заполучить их, чтобы с их помощью компенсировать прошлое и приобрести знания, которые разовьются в крылья. Конечно, за тела идет нешуточная борьба, ибо на каждое приходится по меньше мере с полдюжины претенденток. Поначалу им предлагались только тела старых дев, но их оказалось недостаточно, а потому к ним добавили замужних женщин и вдов. Существовали некоторые сомнения, но выбирать не приходится. Так они становятся Merewigs. Имеются тела старых холостяков, но девушкам они заказаны. Надеюсь, теперь вы поняли, что такое Merewigs, и почему они устремляются в Британский музей. Они впитывают там всю информацию, до которой только могут дотянуться.

— Ваш рассказ чрезвычайно интересен, — сказал я, — и непривычен.

— Я ожидал, что вы так скажете. Вы подсыхаете?

— Пока вы рассказывали, я постоянно отламывал с одежды куски высохшего ила.

— Надеюсь, мне удалось вас заинтересовать, — сказал Донелли.

— Не то слово, — подтвердил я.

— Рад это слышать, — сказал майор. — Я был так сильно заинтересован рассказом Алека, что попросил его пройти со мной в читальный зал и указать мне на этих Merewigs, поскольку, благодаря своему замечательному дару видения духов, он безошибочно их определял. Но он снова указал мне на невозможность попасть внутрь с подносом, а также на то, что, беседуя со мной, он ничего не продал. "Что касается последнего, — сказал я ему, — то я сам приобрету у тебя с полдюжины браслетов для своих друзей и родственников; поскольку я служил на Востоке, они будут считать их подлинными".

— И чем это кончилось? — поинтересовался я.

— Что вы имеете в виду? — спросил он резким тоном.

— Только то, что в наше время люди не слишком легковерны, — ответил я.

— Это так, — вздохнул он. — Однако, продолжим. Относительно первого затруднения, я предложил оставить его при входе, у какого-нибудь охранника. Тогда он согласился. Мы прошли через железную дверь и отдали поднос служащему, принимавшему на хранение зонтики и трости. После чего направились в читальный зал. Здесь возникло другое препятствие: у Алека не было билета, а потому он не мог пройти за стеклянный экран, отделявший читателей от входных дверей. Вряд ли ему позволили бы оставаться здесь длительное время, но я надеялся, что это затруднение удастся устранить путем уговоров. "Сахиб, — сказал тогда Алек, — я могу предложить другой способ распознать Merewigs". "И что же это за способ?" спросил я. "У меня с собой имеется кусочек мела, — отвечал он. — Идите внутрь, сахиб, и ходите между столиками и креслами, возле каталогов и стоек, где студенты подбирают нужные для себя книги. Когда вы окажетесь рядом с особой женского пола, сидящей или стоящей, бросьте взгляд в мою сторону; как только это окажется Merewigs, я дам вам знать, помахав рукой с этой стороны экрана; увидев мой знак, вы можете написать у нее на спине W или M или поставить любой непонятный символ, этим самым мелом. Если после этого вам когда-либо придется встретиться с ней на улице, в обществе, в поезде или на железнодорожной платформе, вы безошибочно узнаете ее". "Вряд ли, — возразил я. — Как только она вернется домой, то сразу же стряхнет мел". "Вы не знаете этих Merewigs, — ответил он. — Когда они находились на первой стадии своего существования, то были легкомысленны, заботились о своей внешности, о мелочах, о стильности и опрятности, косметике и укладке волос. Теперь же все изменилось. На складе они хватали первые попавшиеся тела, лишенные души, как правило — среднего возраста, лишенные талии, или, вернее, почти лишенные талии, при полном отсутствии элегантности, так что сейчас их меньше всего волнуют такие мелочи как одежда. Не забудьте также, что они горят желанием получения знаний, чтобы покинуть это земное обиталище так скоро, как это возможно. И ничто другое их не интересует, ни наряды, ни внешний вид. Что касается отметин: какой-нибудь нитки, перышка или мелового значка, не думаю, чтобы они стали ими озабочиваться". После чего Алек протянул мне кусочек мела, каким портные и портнихи пользуются при разметке кроя. Взяв его, я направился в просторный читальный зал, оставив индуса позади экрана.

Я медленно прошел вдоль первой линии столов и стульев, среди которых не было ни одного свободного. Людей было много, столы завалены книгами. Среди них имелись женщины. Я остановился возле одной и повернулся к экрану, но Алека видно не было. Оглянувшись возле второй, я увидел машущую руку, и поспешно изобразил букву М у нее на спине, в то время как она склонилась над каким-то томом. Мне даже удалось разглядеть, что это за книга. Она читала о глубоководных исследованиях, начиная от баллады Шиллера "Кубок" (!) и заканчивая материалами дноуглубительных работ в акватории Северного моря и изучения океанских впадин Атлантики и Тихого океана. Она была поглощена чтением, и впитывала информацию с поразительной скоростью. На вид ей было лет сорок, с серым лицом, носом-картошкой и огромными руками. Платье ее также было серым, неухоженным, о ботинках и говорить не хочется. Волосы собраны сзади в пучок, из которого торчали шпильки, напоминая куст. Я прошел дальше; но там все столы были заняты джентльменами, поэтому я перешел к следующему ряду столов, и, оглянувшись, увидел руку Алека. В этот момент я находился позади молодой леди в фетровой шляпе с пером; на ней был жакет, с большими пуговицами, поверх темно-зеленой кофты, короткая юбка и коричневые ботинки. Волосы ее были уложены, как у мужчин. Когда я остановился, она оглянулась; я увидел карие глаза, напоминающие гальку, то есть в них не светилось ничего живого. Не могу сказать, было ли это как-то связано с телом, ею взятым, или же с душой, вошедшей в это тело, с телесным состоянием, или психическим. Я просто констатирую факт. Я глянул ей через плечо и обнаружил, что она изучает Герберта Спенсера. Я поставил ей на спине букву W и пошел дальше. Следующей Merewigs, которая мне попалась, была сморщенная старушка, с маленькими седыми завитками на висках, в очень потертом, старомодном платье. Ее пальцы были испачканы чернилами, и эти чернила она переносила на все, с чем соприкасалась. При мне она потерла зачесавшийся нос, — и там осталась черная отметина. Перед ней лежала книга пэров. Она водила пальцем по родословным древам Дода, Берка и Фостера, добираясь до корней этих благородных семейств и прослеживая ответвления. Я пометил ее, подобно предыдущим, и обратил внимание на то, что они, проглотив определенное количество информации, задирают головы, подобно домашним птицам, когда те пьют воду.