И вот как-то поздним вечером, когда Никита, по обыкновению вольготно распластавшись на постели, одной ногой вступил уже в здоровый сон, Гюльнара упёрлась в его грудь остреньким подбородком и чуть слышно прошептала:
— Ники, хочу задать тебе один вопрос.
— До утра не потерпишь? — проворчал он.
— Никак! Это очень важно.
— Важно, говоришь?.. Ну, что же, задавай. Только сразу предупреждаю: если хочешь получить мало-мальски достоверный ответ, не спрашивай о парадигмах дзен-буддизма и сущности теории электролитической диссоциации.
— О кулинарии можно? — уточнила подруга, и Никита сквозь сомкнутые веки разглядел лукавую улыбку на её лице.
— О кулинарии? Окстись, цветик! Где майор запаса Буривой, а где кулинария?!.. Впрочем, спрашивай, оно даже интересно.
— Что такое "казацкий шулюм"?
— Снова здорово! — усмехнулся он, припомнив разговор на конспиративной квартире. — Становится понятным, как ловко умеют выведывать чужие тайны внештатные сотрудницы ФСБ... Впрочем, ладно, я на этот счёт подписку не давал! Посему знай, коварная, что казацкий шулюм — это объективная реальность, данная нам во вкусовых ощущениях, сиречь блюдо. Причём первое. Хотя, на мой незамутнённый взгляд, скорее нечто переходное от первого ко второму.
— И на что похоже?
— Поверишь, если скажу — на Диму Билана?
— Нет.
— И правильно сделаешь... Похоже на густой-прегустой суп. Вообще это блюдо охотничье или походное.
— И что туда входит?
— По вековечной казацкой традиции, всё, что взяли из дому, подстрелили, выудили, заарканили, спёрли, подобрали, произволом отобрали у врагов, эксплуататоров трудового народа и прочей сволочи... — сказал и подумал: "...к примеру, у татар". — Перво-наперво в казане распускается сало. Потом жарится лук, закладываются помидоры, морковь, баклажаны, сладкий перец и тому подобное. Затем слегка тушится мясо — его, кстати, хорошо бы предварительно обжарить. Как и смертоносную картошку. Если предусмотрена ещё и рыба, то её валят в посудину ближе к готовности. Вся эта хрень заливается водой, приправляется специями и томится на угольях или небольшом огне.
— Долго?
— Как правило, до той поры, когда братьям-казакам этот процесс вконец остоебё... хм, осточертеет. Доходчиво?
— Вполне. Завтра, если хочешь, приготовлю.
Никита крепко обнял любимую, некоторое время молчал, а после, глубоко вздохнув, проговорил:
— Завтра, цветик мой гранатовый, тебе скорее всего кашеварить не придётся.
— А что так? — в голосе её прорезались нотки беспокойства.
— Птичка в клювике принесла весть о том, что завтра господа Шевелёв, Постеньев и иже с ними станут нас экзаменовать. Если сочтут готовыми к заброске в Прошлое — а я полагаю, так оно и будет, потому что шеф издёргался от нетерпения, — прощальным ужином займётся кикимора Прозерпина. Ей же, сама знаешь, помощники не требуются.
Но Гюльнару кухня уже интересовала менее всего.
— Значит, завтра у нас последний день?
— Крайний. Последний будет перед отходом на тот свет, — поправил Никита. И очень тихо предположил. — Впрочем, возможно, ты права, и это как раз завтрашний...
— Страшновато мне как-то! — призналась любимая и даже поёжилась для наглядности.
— Боишься экзаменов? Цветик мой, что за детский лепет?! Я, кстати, специально не предупредил тебя заранее, чтобы не волновалась попусту.
— Ой, Ники, не тупи! При чём тут экзамены?! Побаиваюсь Прошлого.
Он мог бы, разумеется, напомнить, сколь настоятельно — ну, типа настоятельно — требовал, чтобы Гюльнара осталась в Питере. Мог бы по обыкновению пространно резонёрствовать с полчаса. Но поленился. Потому что хотел спать. Ограничился лишь парой отвлечённых фраз.
— Мы, цветик, отправляемся туда, где сейчас хорошо весьма. И даже сверх того. Весна!
Дополнение про комаров и мошку прекрасная наложница уже не слышала. Слово "весна" будто окутало её романтическим флёром. Эх, быть бы невесомому этому покрывалу плотным ковром, перемотанным верёвками, — ан нет! На эмоциональном подъёме за дело принялись ничем не скованные пальчики. За ними — губки. Язычок. И прочее... В общем, уснул Никитушка не так уж скоро!
Нас время учило:
живи по-походному, дверь отворя.
Товарищ мужчина,
а все же заманчива доля твоя!
Весь век ты в походе,
и только одно отрывает от сна:
Куда ж мы уходим,
когда за спиною бушует весна?!
Отойдём на пару слов?
Настоящий патриот стремится не столько умереть за национальную идею, сколько убить за неё...
У всех, до единого, серьёзных экзаменаторов бытует мнение о том, что их предметы на "отлично" знает только Господь, Бог наш. На "хорошо" — они сами. Те же, кто сдаёт экзамен, — априори не глубже, чем на "троечку". Ну, а то, что прописано в зачётках и оценочных листах, есть результат чего угодно, только не объективной оценки реального уровня знаний. Здесь и нежелание педсовета портить статистику успеваемости. Здесь и учёт имущественного ценза и социального статуса соискателя высокого балла, а также шарма и податливости соискательницы. Здесь и холодный пот после звонка Того, Кто Решает Вопросы. И толщина конверта, и полнота стакана, и благоухание поднесённых цветов, и сладость конфет...
В сакральном мире экзамен оказался комплексным, экзаменаторы — серьёзными донельзя, статистика и взятки — последними из того, что имело хоть какое-то значение. Гюльнара и Адам заработали по твёрдому "трояку". Никита же — нечто среднее между "уд" и "неуд". Ближе ко второму. Умудрился забыть имя-отчество фон Цитена, прусского военачальника, командира лейб-гвардии гусарского полка, против которого, собственно, и отличился в Семилетнюю войну.
— Стыдно, Никита Кузьмич! — упрекал его Шевелёв. — Не ожидал от вас, честное слово! Неужели так трудно запомнить — Ганс Йоахим фон Цитен?!
Лихой рубака, якобы доказавший всей Европе, что "бессмертные" чёрные гусары Фридриха II вполне смертны, сконфуженно пробормотал в ответ:
— Я учил, Мария Ивановна, честное слово, учил! Вон, хоть маму спросите, до полуночи сидел за книжками... Не пойму только, на кой хрен мне такие подробности! Цитен себе и Цитен, коротышка с физиономией пьяной макаки...
— А вы не ершитесь, товарищ Буривой, не надо тут! Скажите "спасибо", что вас залегендировали под героя локального рейда, а не величайшей битвы, например, при Пальциге или Кунерсдорфе. Учили бы у меня наизусть весь офицерский состав пруссаков, русского воинства и союзников, да ещё всех окрестных жителей вместе с домашними животными!
Никита понимал, что чересчур горячо благодарить шефа за такую благосклонность вряд ли стоит. Налицо реальная оценка обстановки. Скажись он в Прошлом героем всё того же Кунерсдорфа, да ещё сверкни на людях именной золотой медалью "Победителю над пруссаками", запросто мог оказаться расшифрован кем-то из реальных ветеранов, коих в Петербурге множество. Рейд же казаков полковника Луковкина в Силезию — по ходу которого полковой есаул Буривой якобы стал притчей на устах, — да, конечно, получил в армии громкую славу, но при этом остался всего лишь незначительным эпизодом войны, и встреча с "однополчанами" явно выбивалась за пределы прогнозируемой вероятности. Теоретически ведь можно предполагать контакт спецназовцев с далай-ламой, однако стоит ли ради такого дела зубрить историю Тибета и основы ламаизма, когда башка и так раскалывается от бурлящего потока информации?
Что до медали, то она у Никиты впрямь была. И была вовсе не мальчишеской прихотью. Молодая империя только-только познала истинную роль подобных знаков отличия, и ценились они в обществе неимоверно высоко. Будучи для всех и каждого делом чести, вельможе государственная награда обеспечивала скорое продвижение в табели о рангах и по карьерной лестнице, мещанину — перспективу дворянства и цивильной службы в "хлебной" должности. Для рекрута из крепостных крестьян таковая вообще стала едва ли не единственной возможностью хоть как-то приподнять убогий социальный статус. Не говоря уже о том, что герой войны, равно как и усердный работник, повсеместно куда более востребован, нежели трус и лентяй, — от ночного сторожа при храме до приказчика у именитого купца, от бурмистра, управляющего дворянским имением, до земского старосты, от кабацкого целовальника до городского головы.
По большому счёту, отмечая орденом или медалью заслуги гражданина (в те времена — подданного Ея императорского Величества), государство даёт твёрдую гарантию его морально-деловым качествам. Причём длительную. На всю жизнь. Даже внукам достанет постгарантийного сервиса... Именно поэтому разнесчастная медалька на немытой шее ветерана красноречивее вороха справок, резюме, характеристик, отзывов и рекомендательных писем. К тому же в неё не надо вчитываться — вот она, как есть, сразу налицо, и никакого смысла париться с дознанием. Что для Никиты было превыше всего, ибо проверка документов чужестранца так или иначе сопровождается вопросами по существу заезжей личности, при ответе на любой из которых он запросто мог "проколоться" на заведомой лжи или странной некомпетентности. Проколоться, как воздушный шарик — в мастерской по заточке иголок. С тем же конечным результатом. Вернее, кончинным, ибо в практике допотопных спецслужб имели место прецеденты, когда сомнительную личность практичнее оказывалось шлёпнуть, сымитировав активное сопротивление или побег, нежели выяснять, кто она, эта личность: шпионка, разбойница либо попросту дура...
Как бы то ни было, Старшие объявили сомнительной личности Никиты, что экзамен оная сдала условно и столь же условно допущена к участию в специальной операции. Язвительное замечание по поводу того, предусмотрена ли равноценная замена означенной личности, если она вдруг допустит "косяк" в какой-нибудь потёмкинской деревне, вызвало у профессорско-преподавательского состава ураган негодования. Демон истории, плешивый старикан по фамилии Клиов, даже бухнулся в обморок, а после, будучи приведен в чувство кубком медовухи, разразился пространной лекцией на предмет Потёмкина. Дескать, в 1766 году о потёмкинских деревнях слыхом никто не слыхивал, ибо Григорий Александрович, будущий светлейший князь Таврический, князь Священной Римской империи, президент Военной коллегии, ближайший сподвижник государыни Екатерины II Великой, был тогда неимущим пьяницей, оболтусом, бретёром в чине подпоручика гвардии, то бишь никем по имени Никто. Деликатно зевая в кулак, Никита изо всех сил изображал прозревшего наконец-то недотёпу, а внутренне от души глумился над Гюльнарой и Адамом, которые в это самое время надрывались с транспортом и багажом в дорогу...
Но всему на свете когда-нибудь приходит конец, и вот наконец люди и союзные им духи были приглашены кикиморой за прощальный стол, который ворчливая бабка Прозерпина магически сервировала так, что к ужину не стыдно было бы кликнуть пресловутого Потёмкина в бытность уже светлейшим князем. Именно кликнуть: "Эй, ты, блин! Как тебя..? Чего мнёшься в прихожей? Заходи, присядь вон там, на краешке, где бадья с омарами в шабли"... Демоны-преподаватели, напившись со скоростью болида Формулы-1, принялись поочерёдно вызывать Адама на состязания по армрестлингу, угрожая, если не поддастся, обеспечить ему преждевременную старость, эректильную дисфункцию, нищету и мучительную смерть от педикулёза.
Никита же с невестой, демонстративно заложив салфетки и старательно прижимая локти к бокам, от пуза лакомились изысканными блюдами с великосветского стола. Изголодались! Дело в том, что по программе подготовки всю последнюю неделю их приучали к быту крестьян екатерининской эпохи. Вернее, не приучали — тиранили! Тогдашние хозяюшки своих домашних разносолами не баловали. Во-первых, не с чего особо шиковать. Во-вторых, не было времени на салаты, первое, второе, десерты, компоты, коньяк после трапезы, интеллектуальную беседу при лучинах... В-третьих, сама конструкция русской печи позволяла замечательно приготовить простое блюдо, но, как правило, одно, пусть и в большом количестве. Вот так спецназовцы и питались день ото дня: горшок щей, краюха хлеба, кристаллик дорогущей соли, ложка, ковшик с квасом. Всё! Ах, да, ещё перспектива каши в следующей пятилетке... Ну, а перед убытием, что называется, оторвались!
Однако в процесс безудержного насыщения вмешался трезвый, как монахиня общины строгого устава, Шевелёв.
— Гюльнара Ренатовна, вы не будете возражать, если я временно лишу вас общества господина Буривого? — церемонно поклонившись, спросил он так, будто приглашал Никиту на тур вальса. — Нам нужно кое-что обсудить наедине. Перекинемся буквально парой слов.
— А ты, женщина, отваливай до хаты! — такой вот хамской фразой, да ещё вдобавок демонстративно рыгнув, обесценил комильфо начальника Никита. — Здесь, как я погляжу, слишком много масляных глаз...
С глазу на глаз — vis-a-vis & face to face — они расположились далеко за подворьем, на берегу заросшего камышом и ряской озерка, внутри правильного овала осокорей. Естественно, по-русски, со скатертью-самобранкой. Противоестественно — с настоящей, вполне сказочной самобранкой, которую сунула им кикимора, чтобы не тащили снедь и выпивку в корзине. Сказала: что пожелаете, то она вам и предоставит... Персонально для себя шеф пожелал кувшин ледяной простокваши. Ну, а Никита оказался в этом плане животным общественным. Подумав не только о себе, любимом, но и об их сам-друг коллективе, заказал бутылку "Русского стандарта", два стальных колпачка от артиллерийских выстрелов на роль походных рюмок, жбан клюквенного морса, краюшку ржаного хлеба, ломоть ветчины, пару солёных огурцов и плавленый сырок "Дружба". Скатерть оказалась на высоте положения, и он, не мудрствуя лукаво, разлил водку. Шевелёв помялся.
— Не хотелось бы мне сегодня употреблять...
— А придётся! Я, в конце концов, сдал последний — надеюсь, впрямь последний в этой жизни — государственный экзамен, завтра отправляюсь в Большую Жизнь, а вы... А вы, Василий Викторович, добрый вам совет, в натуре выпейте и чуть расслабьтесь, а то вот так, на нервах, скоро в гроб себя загоните.
— Не хотелось бы...
— Мне, как ни странно, тоже, — буркнул в усы Никита и поднял металлический стаканчик. — Прозит! — залпом выпил, занюхал кулаком, утёрся по-крестьянски пальцами и спросил. — Ну, о чём шептаться напоследок станем?
Шеф поморщился так, будто закусил спиртное не огурчиком, а цельным лаймом.
— Поговорим мы, Никита Кузьмич, о применении оружия.
— Вот как?! А я грешным делом подумал — об органичном сочетании реального и фантасмагорического в творчестве Сальвадора Дали.
Полковник был явно не в своей тарелке. Во всяком случае, "включился" далеко не сразу.
— Об органичном сочетании реального и фантасмагорического в творчестве Сальвадора Дали моё дилетантское мнение таково, что... Тьфу, что за чушь! Когда вы уже станете серьёзным человеком?! Немедленно прекратите издеваться! Я всё-таки руководитель. К тому же — много старше вас.
Ничего удивительного в его "торможении" Никита не усмотрел. Многие исполнители, особенно молодёжь, люто завидуют начальникам — им, дескать, всё в этой жизни дано: и машина, и неподъёмный заработок, и положительная (от "ложиться") секретарша, и свобода приходить/уходить когда вздумается, и... И не понимают, что сами лишь тупо исполняют то, что за них придумал и спланировал начальник, чему их обучил, на что нацелил, выполнение чего контролирует, за что несёт персональную ответственность перед вышестоящим руководством. А руководства над средним управленцем — тьма-тьмущая, но за его широкой спиной подчинённые ничего подобного не замечают. Или не желают замечать. К чему им лишний геморрой?! Вот и Никита, отчётливо понимая, что босс — далеко не основное звено в цепочке Старших, ни разу не поинтересовался, кто над ним стоит. Старался вообще не думать о проблемах, так или иначе сопровождающих спецоперацию. Просто готовился к походу. Об остальном же пусть у шефа голова болит... И голова болела, ох, как же болела, судя по запавшим глазам и вытянувшемуся, болотного оттенка, лицу. А тут ещё Буривой — со своими подначками!
