Восемь дней Мюллера

— Да ну? — удивился господин Ион и вытащил волшебную палочку.

— Я тебе в жопу ее засуну! — рявкнул Мюллер. Но тут же покраснел и добавил, негромко и смущенно: — Простите, пожалуйста, господин Ион, случайно вырвалось, больше не повторится.

— Гм, — сказал господин Ион и оглядел Мюллера более внимательно. Улыбнулся своим мыслям, убрал палочку и сказал: — Да, точно, не ведьма, как же я раньше не заметил...

И он удалился, бормоча себе под нос:

— Действительно, какая ведьма с такими-то сиськами... Ах, молодость...

А Мюллер с Лаймой поцеловались еще раз и пошли из больницы прочь, искать круглосуточный трактир с нумерами на втором этаже. И там их любовь достигла кульминации.

ДЕНЬ ШЕСТОЙ. РАВЕНСТВО И БРАТСТВО

1

В северной части Палеополиса, где проспект Айгуль Открой Личико пересекает улицу Роксфордской Обороны, за чугунным забором стоит дворец графини Патиритилап. Дворцом это здание называют по одной-единственной причине — оно входит в высочайше утвержденный перечень столичных дворцов. Раньше, когда хозяином этого места был Дельф Патиритилап, он еще как-то следил за состоянием построек, а когда граф умер и хозяйкой стала графиня Лайма, она все пустила на самотек, ремонты делать перестала, грибок из подвалов не вытравливала и даже молебны о прочности и долголетии не заказывала. Неудивительно, что дворец обветшал. Статуи облупились, фрески облезли, что даже в ясную погоду ни черта не разберешь на них, и штукатурка на лестницах и в коридорах тоже облезла, по углам сырость, жуть!

В прошлом Лайма Патиритилап была знаменитой столичной красавицей. Художники рисовали с нее картины, скульпторы ваяли статуи, поэты посвящали ей стихи и, говорят, сам император наводил справки о здоровье графини на предмет того, не включить ли ее в свой гарем. Казалось, Лайме предопределена великая карьера, но графиня, по всей видимости, прогневала богов, и они отомстили ей по полной программе.

Все началось с того, что Лайма споткнулась на лестнице, упала и выбила о ступеньку передний зуб. На первый взгляд, ничего страшного, пару недель походила щербатая, потом сделали протез из моржового клыка, улыбка стала лучше чем была. Но это был не просто несчастный случай, это было божье предзнаменование. Типа, готовься, графиня, скоро неприятности повалят валом.

Прошло два месяца, и граф Дельф тяжело заболел. Ходили слухи, что его отравили не то понаехавшие варвары, не то чиновники-коррупционеры. Дежурный провидец признал смерть графа естественной, но это неудивительно, у провидцев почти все смерти естественные. Графиня тяжело переживала несчастье, даже ушла ненадолго в запой, а когда выбралась, повадилась ходить на растаманские шабаши. Говорили, что Лайму посвятили в ведьмы не то второго, не то третьего уровня, но это почти наверняка клевета, потому что в ночь длинных ножей, когда графиню сволокли в больницу на освидетельствование, знахарь признал ее чистой. Кое-кто, правда, говорит, что знахарь признал ее чистой не просто так, а за взятку, причем взятку эту Лайма якобы заплатила не золотом, а собственным телом. Но это клевета.

Как бы то ни было, графиня пережила ночь длинных ножей, отделавшись легким испугом. С растаманской ересью она порвала, но в высший свет не вернулась, репутация Лаймы была подпорчена, а еще она подлила масла в огонь, объявив во всеуслышание, что балы, приемы и прочие светские развлечения ей осточертели, и отныне она будет вести простой и скромный образ жизни. После таких слов ее совсем перестали приглашать на светские мероприятия, так что ей поневоле пришлось жить скромно. Лайма закрутила роман с захудалым дворянчиком по имени Мюллер, они раньше то ли в одном классе учились, то ли в детский сад вместе ходили, и, говорят, была между ними наивная детская любовь, а потом они расстались и случайно встретились через много лет, а у Лайма как раз все эти передряги, хочется моральной поддержки, короче, вспыхнула старая страсть новым пламенем, и не угасла через месяц, а превратилась в большое светлое чувство. Мюллер и Лайма поженились, стали жить во дворце Патиритилап, жили скромно, приемов не устраивали и, если верить рабам, очень много времени проводили в постели. На следующий год Лайма родила Мюллеру дочь, которую назвали Анжелой, потом у них родилась вторая девочка, которая умерла через час после родов, даже имя дать не успели, а еще через два года родился мальчик по имени Жан. Лайма за это время сильно растолстела, но привлекательности в глазах мужа не утратила, рабы в один голос говорят, что графиня и виконт-консорт любят друг друга со страшной силой и хорошо бы каждому помолить светлых богов о такой сильной любви.

Финансовое положение супругов оставляло желать лучшего. От первого мужа Лайма унаследовала солидное состояние, но кое-что пришлось раздать другим родственникам, и получилось так, что в это кое-что вошел серебряный рудник, который был для графа Дельфа основным источником дохода. Судя по всему, дальние родственники подкупили стряпчего, оформлявшего наследство, а Лайма ничего не заметила, пока не стало слишком поздно.

Сейчас Мюллер и Лайма едва сводили концы с концами. Рабов у них осталось только трое: горничная, кухарка (она же кормилица для маленького Жана) и дворник, остальных пришлось распродать. Большую часть помещений сдавали в аренду, сейчас, например, на территории дворца размещалась лавка старьевщика-антиквара, лавка зеленщика, винный погребок и два благотворительных общества. Только одно-единственное крыло о шести комнатах безраздельно принадлежало супругам. С каждым годом жизнь Мюллера и Лаймы становилась чуть-чуть скуднее, и это неудивительно — цены растут, дом ветшает, и сколько ни поднимай арендную плату, все равно за ценами не угнаться, можно, конечно, сделать ремонт, но это лучше было делать раньше, пока были деньги, а теперь суетиться уже поздно.

Виконт-консорт Мюллер имел необычное для дворянина хобби — тайно подрабатывал знахарем в одной городской больнице. В ночь длинных ножей именно он осматривал Лайму на предмет того, не ведьма ли, и именно он признал ее чистой, так что слухи насчет того, что ее освидетельствование проходило не совсем справедливо, правдивы. Но взятку она Мюллеру не давала ни золотом, ни телом, он ее спас от лютой смерти добровольно, без принуждения, потому что любил. И замуж за него она вышла не по принуждению и не из благодарности, а тоже по любви. А ведьмой она была, это факт. Более того, Мюллер тоже был ведьмаком, и никто, кроме жены, этого не знал и не подозревал о том. Среди жителей Палеополиса распространено поверье, что к колдовству способны одни только женщины, а мужчины этого таланта лишены от природы. Это неверно, мужчины-колдуны тоже бывают, хотя редко, и их колдовская сила обычно невелика. Мюллер был вполне типичным колдуном, его ведьмовская природа проявлялась только в лабораторных анализах, а применять магию себе во благо он не умел. Сколько они с Лаймой ни пробовали творить разные заклинания, в руках Мюллера ничего не работало. Впрочем, Лайма тоже была не бог весть какая ведьма, всего лишь третьего уровня.

В последние годы хобби Мюллера перестало быть просто хобби, а стало существенным источником пополнения семейного бюджета. Обычно знахари перебиваются с хлеба на молоко, а мясо едят только по праздникам, но Мюллер был не простым знахарем. Все знали, что он только прикидывается простолюдином, а на самом деле дворянин, закончил в свое время медфак с отличием, но разорился из-за кризиса и вынужден зарабатывать знахарством. В глаза ему ничего такого не говорили, чтобы не расстраивать, Мюллер старательно делал вид, что стесняется слишком благородного происхождения, а коллеги делали вид, что в это верят (а многие реально верили), и потому старательно изображали, что считают его простолюдином. Но платили Мюллеру намного больше, чем обычно платят простолюдину. Кроме того, все знали, что Мюллер пишет большой трактат, в котором собирает воедино все медицинские знания, накопленные просвещенным человечеством от начала времен. В углу кабинета у Мюллера стоял особый стол, заваленный неимоверным количеством бумаги и пергамента. У посетителей этот стол вызывал благоговение, дополнительно повышающее гонорар. И, наконец, Мюллер реально был хорошим знахарем, его пациенты выздоравливали быстрее, чем у коллег, а умирали реже.

Вопреки распространенному мнению, лечить людей совсем не трудно. Если бы Мюллер писал свой трактат не для широкой публики, а только для практикующих знахарей, трактат получился бы совсем коротким, он бы состоял только из двух правил: не берись за безнадежные случаи и не рискуй без нужды. Если Мюллер видел, что больной страдает чем-то по-настоящему опасным, Мюллер сразу говорил: извините, дескать, но эту болезнь я лечу не слишком хорошо, а такой-то лекарь — очень хороший специалист, знает толк как раз в этой болезни, очень рекомендую. После таких слов больного чаще всего тащили к указанному специалисту и именно он в итоге оказывался виноват. Реже родственники настаивали, чтобы Мюллер лечил лично, тогда Мюллер говорил, что никаких гарантий не даст, и родственникам приходилось мириться с этим. Как ни странно, после пары умерших пациентов врачебный авторитет Мюллера только укрепился, а в народе распространилось убеждение, что этот знахарь мастер угадывать, кто жилец, а кто нет. А один раз Мюллер сказал, что больной умрет, а тот выжил, после этого все стали говорить, что Мюллер такой великий мастер, что иногда может вылечить даже обреченного на смерть. Мюллер подумал тогда, что ему помогает Птааг, но проверять не стал, решил не тревожить божество из-за пустяка. Если уж беспокоить Птаага, то не из-за служебных дел, а из-за Лаймы.

Мюллер по-прежнему любил Лайму, Лайма по-прежнему любила Мюллера, и для стороннего взгляда у них в семье все было хорошо. Но у них не все было хорошо. Мюллер хорошо видел, какой глубокий след оставила в душе Лаймы та ведьмовская история. Сам-то он перенес ее на удивление легко, и даже то, что в итоге почти наверняка стал воплощением Омена Разрушителя — это его почти не волновало. Чем бы Мюллер ни стал, этим его сделал Птааг в ответ на молитву, и если светлый бог сделал Мюллера воплощенным разрушителем вселенной, значит, были на то причины. Есть много легенд, повествующих о разных людях, которые не поверили в замыслы светлых богов и сдуру встали на темную сторону. Мюллер не собирался следовать их примеру, он верил Птаагу безраздельно. А скрывать свою природу ему было несложно, не такой уж большой труд выстругать точную копию волшебной палочки и пользовать вместо настоящей.

Раньше Мюллер не знал, как мало магии применяется в реальной жизни, и насколько важна вера пассивного субъекта, что на него действуют магией, а не просто исполняют варварский танец. Имитация волшебной палочки, лишенная колдовской силы, чаще всего действует не лучше и не хуже настоящей волшебной палочки. Иногда Мюллеру казалось, что Птааг специально замутил эту тему, чтобы Мюллер узнал, как мало силы в магии и как много силы в людской вере. Но потом Мюллер думал, зачем Птаагу, чтобы Мюллер это знал, и не находил ответа. Честно говоря, он боялся искать ответ. После ночи длинных ножей Мюллер решил, что не будет больше обращаться к Птаагу без веских причин, и за прошедшие с тех пор пять лет веских причин не было ни одной. Когда родилась безымянная дочка, та, что быстро умерла, Мюллер собрался было воззвать к Птаагу, но повитуха отсоветовала, объяснила, что девочка все равно не жилец, и если вдруг выживет, то будет доживать свои дни бестолковой уродиной. Мюллер молиться не стал, девочка умерла, а потом Мюллер понял, что повитуха не просто так сказала ему то, что сказала, это на самом деле Птааг намекнул, дескать, я за тобой приглядываю, не суетись, все нормально. Мюллер понял намек и не стал принимать мелкие неприятности близко к сердцу.

А Лайма так не смогла. Не потому, что обстоятельства сложились непреодолимо, просто вначале она не захотела их преодолевать, а потом стало трудно. Жалко, что Мюллер не сразу понял, насколько важна была для Лаймы вся эта дворянская херня. Сам-то Мюллер еще в детстве приобрел здорового цинизма на всю жизнь, а Лайма всегда жила в чистом, повсюду рабы увиваются, куда ни плюнь — сразу вытрут. А как подросла, пошли кавалеры, благородные ухаживания, культура, все дела... Тогда она говорила, что все остоебенило, что она изголодалась по свободному сексу без реверансов и словоерсов, трахай меня крепче, мой любимый зверь... Эх, молодость...

А хорошо все же, что Мюллер ни черта тогда не понял. Если бы понял, не женился бы, и пошла бы его молитва сатирам под хвост. Мюллер не забывал, что Лайму ему подослал Птааг, а обстоятельства, при которых это случилось, как бы намекают: радуйся, чепушило, что вышло хоть так, а то жил бы как дурак до старости с Дунькой Кулаковой вместо жены. Если бы найти жену для Мюллера было легко, вряд ли Птааг замутил бы все это дело с ведьмами-растаманками.

Очень странно, что Мюллер узнал о раставедьмах только после того, как помолился Птаагу и встретил Лайму на улице. Позже Мюллер наводил справки, ведьмы появились в столице за год до того момента, и в их больнице каких-то ведьм не раз освидетельствовали, просто Мюллер об этом почему-то не знал. А когда он спрашивал, почему он этого не знал, все удивлялись и говорили, что у него башка из дерева. Мюллер тоже улыбался, дескать, оценил шутку, а сам думал, что верно одно из двух: либо у него башка реально из дерева, либо Птааг, когда отвечал на его молитву, изменил не только настоящее, но и прошлое, притом очень аккуратно изменио, чтобы не испортить настоящее ни в какой малости, чтобы даже очень внимательный наблюдатель не пропалил вмешательство Птаага в законы природы. Хотя кому может понадобиться палить светлого бога? И кого может бояться светлый бог? Впрочем, богов много...

Иногда Мюллеру казалось, что можно поставить специальный опыт, чтобы узнать, вмешивается ли Птааг в прошлое. Взять, например, ящик, посадить внутрь кота и положить рядом какую-нибудь волшебную хреновину, которая с некоторой вероятностью сработает и тогда кот помрет. И если такой ящик закрыть и не подглядывать, то получится, что кот с одной стороны жив, а с другой мертв, и если бы можно было выразить это двуединство какой-нибудь математикой... Или по-другому — взять очень маленький шарик, чтобы любое внешнее воздействие, пусть даже столкновение с одним-единственным кусочком света, стало бы для него существенным... Нет, ерунда все это. Как оно может помочь узнать о подвижности прошлого? Без вмешательства Птаага такой опыт не поставить, а если вмешательство неизбежно, то проще самого Птаага спросить, чем провоцировать черт знает на что. А еще лучше не спрашивать. А то спросишь, жив ли кот, а Птааг вспомнит, что включить ту самую волшебную хреновину... но тогда время смерти будет видно по степени разложения... но если довести труп до разложения, все будет ясно по одному запаху, так что открывать ящик будет не нужно, и опыт не получится... да ну ее к чертям, эту мозгодрочку!

Раньше, когда Лайма была девочкой, Мюллеру казалось, что она думает и чувствует в точности так же, как он сам, только с поправкой на женский пол. Мюллер не понимал, что сам был в то время мальчиком-подростком, а мальчики-подростки видят то, что хотят видеть, а чего видеть не хотят, того не видят. Он знал, что Лайма любит танцевать, но не придавал этому значения, дескать, все бабы дуры, а какая конкретно баба какая конкретно дура — не суть важно. И когда все подруги в одночасье бросили Лайму, перестали с ней дружить, а при случайных встречах шарахались как от чумной, Мюллер тоже не придавал этому значения.