Архивы Конгрегации

Что, взять думал лестью?

Силы жаждал обрести заемной?

Мать-Иштар, к тебе иду за местью

в этот вечер летний...

самый темный.

Верный пес

Автор: Мария Аль-Ради (Анориэль)

Краткое содержание: терять близких тяжело, еще тяжелее понимать, что потерял всех, а жизнь уже клонится к закату, и рассвет уже едва ли наступит.

Верным псам нелегко стареть:

Душит подступающее бессилье,

И все ближе подходит смерть -

До меня ей все дела нет,

Забирает тех, кто дарил мне крылья.

Первой с нею ушла жена.

Что ж тут удивляться, слаба здоровьем...

Я надолго лишился сна.

Но оставила дочь она,

Я ее своей окружил любовью.

Но однажды явился тот,

Кто спасти ее мог путем чудесным.

Я поверил ему, и вот

Мою дочь сделал тварью он.

Хорошо, хоть сыну то неизвестно.

Сын мой трон верно охранял

И погиб в борьбе с дикою охотой.

Все твердят: "Как герой он пал"...

Только мнится мне — Государь

Смотрит мне в глаза, но скрывает что-то.

Императору служба — вот

Все, что остается мне в этой жизни.

Срок и мой скоро подойдет,

И надеюсь, что хоть его

Не случится мне поминать на тризне.

Конгрегатские советы

Автор: Дариана Мария Кантор

Если в вечер самый темный

Вы, сбежав из дома тетки,

К уличной прибились банде

И убили четверых,

С бандой той идя на дело,

Прикрывайте отступленье,

Получите по затылку

Крепким глиняным горшком.

Вас, конечно, схватит стража,

И петлей пугать вас будут,

Но потом казнить не станут:

В академию возьмут.

Если в вечер самый темный

Пирофобия взыграла,

А отчет писать для Керна

Вам сегодня позарез,

Выньте Бруно из трактира,

Пусть он вам подержит свечку.

А за всякое ехидство

Смело бейте в нос с ноги.

Если в вечер самый темный

К вам пристала дочка графа,

Мол, давай любви и ласки

И перечить мне не смей,

Ноги делайте от графа,

Притаитесь в деревеньке

И, когда нагрянет Гессе,

Нарывайтесь на него.

Потому что инквизитор

Точно быть не должен в юбке.

Вы примерьте рясу сами,

Будет вам карьерный рост.

Если в вечер самый темный

На турнире королевском

Вас зовут покинуть ложу,

Две минуты дав на все,

Никуда не уходите!

Вдруг там страшные шпионы?

Вдруг раскрыли вашу тайну?

Вдруг помогут чем-нибудь?

Оставайтесь на трибуне

И кусайте локти молча.

Ведь покусанные локти

Лучше взрыв переживут.

Если в вечер самый темный

Погулять пришла охота,

стало дома очень скучно

Вам с беременной женой,

Отправляйтесь срочно в город,

Там себе найдите даму

И от странных предложений

Не пытайтесь увильнуть.

Дама вашу жизнь изменит

И исчезнет незаметно.

Скучно больше вам не будет:

Стриги весело живут.

Если в вечер самый темный

Вам критично нефиг делать,

Всю прочли библиотеку

За один короткий день,

Вам поможет добрый Альфред,

Вы ему скажите: "Скучно!".

Он вам сразу же ответит

Свое вечное: "Бегом!"

Еретические советы

Автор: Дариана Мария Кантор

Если в вечер самый темный

К вам явился инквизитор,

Пиво ваше пить не хочет,

А вопросы задает,

Заманите его в замок,

Отпинайте хорошенько,

Ни за что не добивайте

И устройте фаер-шоу.

А потом, узнав, что выжил,

Его хольте и лелейте

И годами ограждайте

От житейских передряг,

Чтоб одним нетемным утром

Вы схлестнулись с ним на равных.

И пускай Судьба покажет,

Кто из вас в итоге прав.

Если в вечер самый темный

Мало вам любви и ласки,

Оглянитесь возле церкви:

Инквизитор вон идет.

Вы его приворожите,

Повтыкав везде булавки.

Будет вам на месяц счастье,

А Рената подождет.

Если в вечер самый темный

вам наскучил ваш любовник,

одевайтесь потеплее

и пожалуйте на дно.

Там вас встретит Финк суровый.

Он любовника зарежет.

И, конечно, не расскажет

Он об этом никому.

Ну, а если вдруг расскажет,

Вы ни с чем не соглашайтесь.

Вы — приличная графиня

И совсем тут ни при чем.

И тогда вам все поверят

И домой тотчас отпустят,

Да вдобавок извинится

Перед вами Вальтер Керн.

Если в вечер самый темный

Вы заклятие творили,

Вас на этом подловили

И отправили в тюрьму,

Из тюрьмы своей бегите,

Прихватив с собой девицу -

Содержанку кардинала,

Раз уж с ней у вас роман.

Возвращайтесь вы на море

И пиратствуйте с размахом.

Если ж вас в тюрьму повторно

Попытаются упечь,

Вы тогда — чего стесняться? -

Уходите смело в церковь:

Станьте сами кардиналом,

Папский светит вам престол.

Если в вечер самый темный

Вам явилась мысль дурная

Даму недруга на ужин

Из поместья умыкнуть,

Вы ее хватайте сразу,

Прям как есть, в ночной сорочке,

Так и кушать будет легче,

И виднее все следы.

К вам ее спасать припрутся

Злобный стриг и инквизитор,

А к утру и зондергруппа.

В общем, полный дом гостей!

Вы их всех радушно встретьте,

Бросьте в замке без присмотра,

И они тогда, конечно,

Никуда не убегут,

Слуг не перережут ваших,

Не найдут свою подругу,

И святой воды графинчик

Им никак не раздобыть.

Словом, не переживайте -

Некуда им будет деться,

Ведь ходы все потайные

Изучили вы давно.

Устала бояться

Автор: Александра Мищенко (Эйхе)

Преклоняешь колени, и губы вновь шепчут молитву.

Но отрава сомнений сильней, и проиграна битва:

Сколь латынь не тверди, дядя явится вновь к "своей Гретхен".

Злость ярится в груди, по душе расползаясь прорехой.

Не бессонница, впрочем, от мыслей уснуть невозможно.

Самой темною ночью защиты ты просишь не Божьей.

Ворожба, ритуал? Нет. Ты просто устала бояться.

Эти несколько лет отольются до смерти мерзавцу.

Старые записи

Автор: Рино Кроу

Краткое содержание: Передавая племяннику записи своего двоюродного дяди, старый священник не подозревает о том, что это станет началом конца деревни сожженных.

— Подойди ближе, сын мой. Мне становится все труднее возвышать голос, чтобы меня услышали, — в еле разборчивом, тихом, словно шелест листвы на ветру, голосе звучит легкое сожаление.

Потрескивающий на столе огарок свечи — еще не более, чем минут на пятнадцать горения — не может разогнать подступающие сумерки, глядящие с улицы в скудно обставленную комнату. И тени, ложащиеся на лицо человека на кровати, делают это лицо почти черным, с более светлыми, почти рыжими пятнами, которые будто перемещаются по коже. В комнате остро и тяжело пахнет болезнью, каким-то отваром, которым пытаются поддерживать угасающие силы старика.

В окно стучится черная голая ветвь растущего у дома вяза. Равномерно и тихо, будто кто-то нерешительно просит впустить в дом. Свист ветра кажется ледяным шепотом и заставляет вздрагивать от холода, несмотря на то, что окно закрыто плотно. Погода на улице, обстановка комнаты, тяжелое и тягучее ощущение приближающегося конца — все это гнетет, давит — непонятно отчего. Ведь, вроде бы ничем не отличительный от других вечер, даром, что день зимнего солнцестояния. Солнце, ко всему прочему, скрытое тяжелыми тучами, закатилось уже давно.

Молодой человек в черной одежде делает несколько шагов, переступив через порог комнаты. Стараясь избавиться от неприятного давления на сердце и вернуть душе спокойствие, чуть крепче сжимает в пальцах четки. Перекрестившись на висящее на стене распятие, преклоняет колени перед кроватью умирающего. Касается губами руки.

— Я здесь, отец, — знает, что старик не видит. Для него этот темный вечер — совсем темен.

— Мальчик мой, мы оба знаем, что мое время на исходе. Господь призовет мою душу на суд Свой с минуты на минуту. И я хочу успеть... — голос прерывается сухим кашлем. Молодой человек поднимается с колен, подходит к столу и, налив из кувшина воды, возвращается напоить умирающего. Лежащий на кровати старик в детстве и юности заменил ему рано умершего отца, и оттого приближающая смерть оставит его совсем сиротой.

Больной пьет медленно, словно стараясь не упустить и запомнить это ощущение — прикосновение воды к губам. Благодаря аккуратным действиям молодого человека не потеряно ни единой капли драгоценной влаги. Затем старик медленно отводит глиняную кружку в сторону и поворачивает невидящий взгляд в сторону стола.

— Там... — он указывает на стол, — там лежат бумаги. Те самые: о Хамельне. Теперь их тебе хранить.

Молодой человек даже не оглянулся вслед указующему жесту, но ощутил, будто темнота надвигающейся ночи подступает к его сердцу и ложится на плечи тяжелым камнем. Ему казалось, что как только он возьмет в руки старый пергамент, то от далекого и страшного прошлого протянется тонкая нить, которая порвется в будущем; и именно он будет проводником для этой нити. Молодой человек поднялся от кровати старика. Поставил кружку на стол, пододвинул ее к кувшину. Подошел к окну, вглядываясь в темноту наступающей ночи. Словно отдаляя тот миг, когда придется взять рукопись.

— Юргхен... — прозвучало тихо. Так, как дядя звал его прежде — еще ребенком. — Ты чего-то боишься?

Обманывать умирающего было недобрым делом. Молодой человек помолчал, прислушиваясь к себе, перебирая бусины четок. Когда же пальцы коснулись простенького деревянного крестика, Юрген уже знал ответ.

— Да. Но я исполню то, что Господь и вы возлагаете на меня. — Он снова подошел к столу и решительно взял свернутый в трубку пергамент рукописи, повествующей об ужасных деяниях прошлого.

Крохотный огонек свечного огарка мигнул в последний раз, и вверх потянулась струйка дыма. Тихий вздох позади означал, что прежний хранитель рукописи уже стоит перед Престолом Божиим.

Кризис веры, или Ловец крыс

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Расследование завершено, предатели обезврежены, но остался кризис веры в людей. Как научиться заново верить другим, а главное, себе? Альфред Хауэр сможет найти ответ на этот вопрос. Потому что должен.

Альфред Хауэр сидел в своей комнате в тренировочном лагере Конгрегации высоко в Альпах и смотрел в огонь. Увы, яркое пламя в камине было бессильно разогнать темноту, свившую гнездо в его душе прошедшим днем.

"Не смогу я больше с ними работать", — с болезненной ясностью понял он, когда второй из его парней, из тех, в кого он вкладывал силы, время, душу, наконец, оказался предателем. И не запутавшимся бедолагой, павшим жертвой любви, шантажа и собственной глупости, а убежденным, идейным предателем. Крысой, месяцами, годами прятавшейся, притворявшейся, втиравшейся в доверие, засевшей в самом сердце Конгрегации и пожиравшей ее изнутри. И никто ничего не заметил, никто из тех, кто дрался с ним бок о бок, кто прикрывал предателю спину. И он, Альфред Хауэр, мнивший, что знает каждого из них как облупленного, что подобрал ключи к душам и сердцам, ничем не лучше. Не заметил, не почувствовал фальши, не понял ничего до тех пор, пока Гессе не бросил к его ногам связанного несостоявшегося убийцу принца. Второго несостоявшегося убийцу.

"Сможешь, потому что должен", — сказал ему Гессе. Те самые слова. Те, что говорил он сам им всем, своим многочисленным ученикам. Говорил тому самому Гессе, когда тот блевал на снег, стоя на четвереньках, и искренне полагал, что не сможет пробежать больше ни шагу. Говорил Келлеру, фон Дюстерманну, Лауферу, злополучному Йегеру и распроклятому Брауну. Говорил. И они все вставали и шли, бежали, сражались дальше. Так почему же он теперь не может найти в себе силы? Какого черта то, что повторяешь другим, как Отче наш, не работает на себя самого в трудную минуту? Не он ли сам неустанно твердил, что человек может все? И ведь в самом деле смог. Смог пойти к парням и поговорить с ними. Смог найти слова и убедить их, что в случившемся нет их вины, что нужно не казнить себя, а извлекать уроки и идти дальше. Быть еще бдительнее, еще осторожнее, еще настойчивее развивать в себе то, чем одарил Господь каждого из них. Так и только так они смогут противостоять злу и предательству.

Он говорил, и они верили ему. Переставали коситься с неловкой подозрительностью друг на друга, а на него глядеть, как нашкодившие щенки на строгого хозяина. В глазах его учеников загоралась вера и решимость доказать, оправдаться, не посрамить... Не скоро он услышит хоть от кого-то из них пререкания на плацу. Нескоро посмеют они произнести заклятое "не могу"...

Вот только почему он сам не верит себе? Почему сидит у камина, не видя пламени, перебирая в памяти слова, жесты, взгляды...

Отчего потер нос Лауфер? Оттого ли, что в самом деле боролся с чихом, или потому что тщился скрыть злорадное торжество от осознания того, сколь заметный вред успел нанести Конгрегации мерзавец Уве?

Отчего дрогнул голос фон Дюстерманна? Оттого ли, что ему стыдно за бывшего сослуживца, или потому что впервые задумался, какая участь будет ждать его самого, если его однажды раскроют?

А вот Вальтер фон Майендорф все время разговора просидел с застывшим лицом, так ни разу и не дрогнув ни единым мускулом. Что он скрывал под этой маской? Ярость? Стыд? Боль? Торжество? А может быть, безразличие? Быть может, ему и вовсе все равно, кому служить и кто победит, и он просто идет за тем, кто платит больше?

Еще вчера ему казалось, что он знает ответы на эти вопросы, с уверенностью может отрекомендовать каждого из своих парней со всеми их склонностями, сильными и слабыми сторонами, душевными порывами и особенностями характера. Да что там, даже сейчас его сердце подсказывало верные ответы. Только верные ли? Сердце знает одно, а разум, холодный, острый и безжалостный, как кинжал, что срезал Печать с плеча Хельмута Йегера, вопит иное. Можешь ли ты верить себе после того, как дважды так ошибся? Не заметил, не разглядел, не придал значения, неверно трактовал слова, жесты, молчание и неподвижность...

А вот, собственно, и корень проблемы. Не в том вопрос, как теперь верить другим, а в том, как верить самому себе. Как теперь говорить парням на плацу "Человек может все", если сам ты не способен даже поверить своему опыту и навыкам? Как заставить их встать и бежать дальше, если сам сидишь и не способен даже ковылять? Если сам себе твердишь "не могу".

Какой-нибудь знатный мозгоправ вроде лежащего нынче при смерти отца Бенедикта или хоть бы Хоффмайера, ныне "отца Бруно", назвал бы это умным термином "кризис веры" и непременно нашел бы слова утешения. Но ни первого, ни второго рядом нет и не будет, а на нем самом сейчас весь лагерь. И только от него зависит, как он будет функционировать дальше. И это его задача — сделать так, чтобы случившееся принесло минимум вреда Конгрегации. Иначе чем он сам лучше предателя? Слабость сейчас преступна. Он должен пойти и заняться делами. Перестроить график возвращений в лагерь для зондеров, переработать и усилить охрану внешних стен... Должен — значит, сможет. Даже если не верит никому. Даже если не верит самому себе. Не веришь себе — верь Ему, сказал бы любой священник. Это же он может сказать себе и сам.