Архивы Конгрегации

Место встречи изменить нельзя

Автор: Мария Аль-Ради (Анориэль)

Краткое содержание: Условленная встреча Курта Гессе с Яном Ван Аленом по вопросу налаживания сотрудничества между Конгрегацией и Охотничьим братством

Начало лета выдалось непривычно жарким. Старожилы говорили, что так всегда бывает после холодной и снежной зимы. О том, насколько снежной выдалась прошедшая зима, Курт помнил превосходно и сомневался, что когда-нибудь забудет. Если бы не метель, затянувшаяся на несколько суток, не пришлось бы майстеру инквизитору просидеть вместе с помощником и еще одиннадцатью товарищами по несчастью неделю в придорожном трактире, активнейшим образом поучаствовать в истреблении стаи оборотней, а потом месяц маяться со сломанной ногой. Впрочем, положительные последствия данного casus"а также имелись; на встречу с одним из таких последствий Курт и направлялся.

Одинокий трактир у дороги они увидели издали. Придержав коня, Курт приподнялся на стременах и критическим взором окинул небольшое, но даже на вид крепкое строение.

— Крышу залатали, — одобрительно заметил Бруно. — Новая черепица аж блестит.

— Еще бы, — усмехнулся Курт, высылая лошадь коленями. — Кому захочется сидеть с полуразворошенной кровлей всю весну?

— И в конюшне новые ворота справили, — продолжил Бруно, когда они подъехали вплотную. — Как думаешь, старик Велле мучался, или Карл Штефан расстарался?

— Сейчас узнаем, — передернул плечами Курт, спешиваясь.

Народу в трапезном зале было немало, хотя и набитым до отказа его было не назвать. Переступив порог, майстер инквизитор окинул собравшихся взглядом, выискивая знакомые лица.

— А вот и Молот Ведьм! — возвестил жизнерадостный голос от крайнего стола. — Смотри-ка, явился-таки!

— Да и ты, как я погляжу, не забыл о нашем последнем разговоре, — усмехнулся Курт, подходя к столу, облюбованному причиной его визита, и садясь напротив; Бруно устроился рядом с ним.

— Майстер Гессе! — Альфред Велле, хозяин заведения, уже спешил к новым посетителям, сияя лучезарной улыбкой. — Рад видеть вас и брата Бруно в добром здравии. Чего изволите?

— Пива, — выдохнул Курт, вытирая взмокший лоб. — И шницель.

— Что-нибудь овощное, — привычно добавил Бруно. — И да, пива. Жара немилосердная... Кстати, наши лошади тоже не откажутся от сена, воды, а главное, места в тени.

— О, разумеется! — закивал трактирщик и поспешил в сторону кухни. — Карл! — окликнул он. — Займись лошадьми господ инквизиторов.

— Я смотрю, он тут все-таки прижился, — отметил Бруно, наблюдая, как бывший мошенник и любитель легкомысленных девиц без спешки, но и не мешкая особо, направляется на улицу, где остались их кони.

— И не говори, — хмыкнул Ван Ален. — На человека стал похож. Я его с первого взгляда аж не признал. Был же — соплей перешибешь, на что только девки липли, а как горшки да поленья потаскал несколько месяцев, глядишь, и покрепче стал. И Велле на него не жалуется, даже напротив — хвалит.

— Все, что ни посылает нам Господь, то к лучшему, — философски заметил Бруно; Ван Ален в ответ лишь возвел глаза к потолку, а затем перевел взгляд на Курта.

— А ты что расскажешь, Молот Ведьм? Как служится на новом месте?

— Как и на любом другом, — пожал плечами тот. — За четыре месяца одно дело по нашей части, да и то пустячное. А у тебя что нового?

— Да тоже ничего особенного, — развел руками охотник. — Мотаюсь по всей Германии, слушаю, выясняю, проверяю. Со времени нашей встречи ничего серьезного не попадалось.

— А твоим собратьям? — поинтересовался Бруно, между делом поглядывая в окно, где Карл Штефан уводил их лошадей в конюшню.

Ван Ален сощурился и поглядел на помощника Курта с подозрением.

— Ты это к чему? — уточнил он делано равнодушным тоном.

— Да так, — неопределенно повел рукой Бруно и продолжил, когда Берта, жена трактирщика, поставила перед господами инквизиторами две кружки пива, тепло улыбнулась и удалилась в сторону кухни: — Любопытствую, довелось ли тебе повстречаться со своими, обменяться новостями...

— Какие ж вы все-таки скучные в этой вашей Инквизиции, — покривился охотник с неубедительным вздохом. — Сразу к делу, даже без обеда... Это на вас так Знак действует или постриг?

— Печать, — усмехнулся Курт. — Видишь ли, Ян, мы, конечно, рады новой встрече, но завтра к вечеру мне нужно вернуться в город. Посему предпочитаю начать с дела, а потом можно и потрепаться на сторонние темы. Ты от вопроса-то не уходи.

— Инквизитор, — хмыкнул охотник насмешливо. — Ладно, черт с тобой, Молот Ведьм. Поговорил я с нашими о твоем предложении. Рассказал, как мы тут вместе развлекались зимой, что ты понаговорил, что я... Совещались долго, это мягко говоря. Не любят у нас вашего брата, как ни крути. Но в конце концов постановили, что вечно бегать от Инквизиции у нас всяко не выйдет, так лучше уж по-хорошему договариваться.

— Id est[1]? — подбодрил Курт, когда собеседник замолк.

— Братство готово поделиться накопленными знаниями, — неохотно пояснил Ван Ален. — О ликантропах, стригах, некоторых особо редких разновидностях малефиции, о лечении кое-что... Взамен Братство хочет заиметь все эти знания в упорядоченном виде, а то правда ведь, бывает, что кто-то не успевает свой опыт дальше передать, а с архивариусами у нас туго.

— Получите, — кивнул Курт. — Что-что, а систематизировать знания лучше Церкви вряд ли кто умеет. Это хорошие новости. Конгрегация, в свою очередь, готова по мере необходимости предоставлять охотникам поддержку и помощь в улаживании конфликтов с властями, буде таковые возникнут, но взамен надеется и от вас получать помощь в сложных случаях.

— Логично, — согласился Ван Ален. — Думаю, это утрясем. Главное, чтобы ваши не гонялись за охотниками с факелами наголо и не хватали за руки за малейший чих.

— Да оно нам надо? — передернул плечами Курт. — Ad vocem[2], об улаживании дел с властями. Проверили мои коллеги сад загубленной тобою старушки. Судя по отчетам, нашли много любопытного. Цепкая, похоже, была бабка, раз ее соседи раньше вас ни в чем не уличили... В общем, можешь спать спокойно и разъезжать по окрестностям Линдхайма в свое удовольствие. С бароном провели задушевную беседу, ваши с братом честные имена восстановили, бабкину светлую память подпортили, одним словом, все, как ты просил.

— Лихо, — хмыкнул охотник. — Что ж, Молот Ведьм, вижу, слово ты держать умеешь... по крайней мере, когда оно тебе не жмет. Спасибо за услугу.

— Брось, — отмахнулся он. — За спасенную жизнь не жалко.

— Расчетливая зануда ты, майстер инквизитор, — фыркнул Ван Ален. — О, а вот и твой шницель подоспел вместе с салатиком нашего святого брата... Ну что, допрос о делах завершен?

— На сегодня, пожалуй, да, — с деланой задумчивостью отозвался Курт; охотник кивнул и воздел кружку над столом:

— Тогда, наконец, за встречу!

Пять шагов до пламени

Автор: Дариана Мария Кантор

Пять шагов до пламени. Ближе — жар.

Ближе замок каменный стены сжал.

Не поддаться слабости — цель в пути.

Ты б себя за первый раз хоть простил.

Ты в шагах от пламени четырех.

Манит кожа светлая, томный вздох...

Свечи стаей бабочек скрыли пол.

Не был бы упрямцем ты — не прошел.

В трех шагах от пламени — боль в рубцах

В ямке под ключицей и на руках.

"С испытаньем огненным, Domine,

Справлюсь ли, иль ждет меня смерть в огне?".

В двух шагах от пламени бьется страх -

Умереть согласен ты, но не так.

Слишком много чести молить его?

Слишком много боли для одного.

Позабыто "Dominus pascit me...".

Пустота в сознании, только "Нет!" -

Рвется с губ отчаянный крик ли, стон.

Шаг один до пламени. Крест. Огонь.

Шаг последний. Хищный бог взял свое.

В углях под ногами узнай ее.

Ты среди пожарища ищешь след...

Страх сгорает в памяти. Страха нет.

Молодая поросль

Автор: Мария Аль-Ради (Анориэль)

Краткое содержание: "Ни жены, ни детей, ни возлюбленных", — любил повторять Курт Гессе. Но если хочешь насмешить Бога, расскажи Ему о своих планах.

— Вот, Альта, познакомься. Это Мартин.

Курт замялся, не зная, как продолжить, надеясь, что к лицу в полной мере вернулся его нормальный цвет, и чувствуя на себе испытующий взгляд Нессель.

— Это мой брат, да? — нисколько не смутившись, осведомилась Альта, откровенно разглядывая топтавшегося рядом с Куртом мальчишку. — Это с ним ты обещал меня познакомить, да?

— Да, — кивнул Курт, стараясь скрыть растерянность. — Как ты догадалась?

Девочка смешно передернула острыми плечами:

— А он на тебя похож, только темненький.

Курт мельком взглянул на притихшего Мартина, явно не знающего, куда деть руки да и всего себя. Похож, это верно. Только волосы унаследовал от матери.

— Молодец, — похвалил Курт. — Наблюдательная.

Альта только фыркнула в ответ и с прежней непосредственностью спросила:

— А где его мама?

— Она умерла, — со вздохом ответил Курт; девочка сощурилась:

— Взаправду, или ты тоже, как моя мама, это придумал, чтобы самому было проще?

— Нет, я ничего не придумал. Это — правда, — настойчиво произнес Курт. — К сожалению.

— Жалко... — вздохнула Альта и примолкла.

Зараза... И что дальше? И как только Бруно ухитряется так легко ладить с детьми?

— Майстер Гессе... — робко подал голос юный воспитанник академии; Курт чуть поморщился:

— Мартин, мы же договорились.

— Да... простите... прости...

Мальчишка окончательно смешался, порозовев и уткнув взгляд в землю у своих ног.

— Так что ты хотел спросить? — подбодрил его Курт.

— А... — он вскинул голову, словно встряхнувшись. — Отец... — это слово явно далось ему нелегко, — а Альта теперь... будет жить тут? Я хочу сказать... нам говорили, что в академии... ну... — он неопределенно повел рукой и замолчал, снова отведя взгляд и окончательно залившись краской.

— Нет девочек? — пришел Курт ему на помощь и, дождавшись согласного кивка, тоже кивнул в ответ: — Верно. Нет. Но Альта пока поживет здесь, потому что... — он запнулся, передернул плечами и договорил: — У меня все равно нет другого дома.

— У вас... у тебя тоже? — еле слышно переспросил Мартин; Курт серьезно кивнул:

— Да. У меня тоже. Так вышло. Кстати, — спохватился он, поймав очередной напряженный взгляд лесной ведьмы, — познакомься. Это Готтер Нессель, мама Альты и... — он бросил на женщину короткий взгляд и договорил: — expertus Конгрегации. Ты знаешь, кто такие expertus"ы?

— Примерно, — пробормотал Мартин, опасливо поглядывая на ведьму, и неловко добавил, явно спохватившись и вспомнив, чему учили наставники: — Здравствуйте, майстерин Нессель.

— Здравствуй, Мартин, — мягко улыбнулась ведьма. — Только давай без "майстерин", договорились?

— Угу, — снова смутившись, отозвался мальчишка.

— А я не знаю, кто такие эти "экспертусы", — напомнила о себе Альта.

— А вот Мартин тебе и расскажет, — с неподобающей для майстера инквизитора и не вполне уместной мстительностью ответил Курт. — А мне нужно зайти к отцу Бруно. Но я к вам еще вернусь, — добавил он, видя, как подозрительно сузились глаза Альты.

Нессель догнала его на повороте садовой дорожки.

— Этот мальчик — сын той женщины, да? — хмуро спросила она.

Курт молча кивнул, замедлив шаг, но продолжая идти в сторону главного корпуса академии.

— Ты знал о нем?

Он качнул головой.

— И не предполагал? Ни разу не спросил?

Курт пожал плечами.

— Мы виделись с ней десять лет назад и этим летом, да еще мельком во время одного расследования, но тогда даже не поговорили толком. Когда бы мне было спрашивать?

Нессель вздохнула, медленно идя рядом. Затем спросила:

— Когда тебе уезжать?

— Вот поговорю с Бруно — узнаю, — отозвался Курт. — Я, как ты могла заметить, в этом вопросе решаю мало.

Ведьма снова вздохнула, разворачиваясь в обратную сторону.

— Я позабочусь о твоем сыне, — тихо проговорила она; Курт тоже остановился и посмотрел ей в глаза.

— Спасибо, — серьезно ответил он и добавил с какой-то тоскливой обреченностью: — Надеюсь, они подружатся.

Нессель усмехнулась, не ответив, и зашагала прочь.

Курт вздохнул, двинувшись дальше и надеясь, что духовнику не взбредет в голову объездить все те города и городишки, где майстеру инквизитору довелось побывать, чтобы проверить, не осталось ли там еще... последствий.

Первый урок улицы

Автор: Рино Кроу

Краткое содержание: То, что было упоминаемо Куртом о своем детстве, но с точки зрения другого человека.

— Эй, братва, гляньте-ка, какой шплинт к нам пожаловал! — оправдывая свою кличку, прогнусил длинный Нэзль[3] и, судя по звуку, сплюнул на грязный пол заброшенного дома, где ночевала мальчишечья банда. Послышалось хихиканье. Длинного Нэзля многие в банде боялись: он был самый старший — уже пятнадцать — и умел не только чисто срезать кошель или "свистнуть" какую-нибудь безделушку у зажиточного горожанина, не только забраться в дом или лавку так, что не услышит ни один сторожевой пес, но еще и дрался яростно и жестоко. Новичков и слабаков Нэзль "учил" до тех пор, пока они либо не отдавали Богу свои несчастные души, либо не становились мастерами воровского дела, с которыми на дело пойти не стыдно, — по словам самого Нэзля. А угодить ему было непросто. Так что с пятнадцатилетним дылдой старались не ссориться.

Выбираться из темного тихого угла не хотелось, но все же любопытство — кого это угораздило нарваться на Длинного и его приспешников? — оказалось сильнее. Финк[4] выкарабкался из-под лестницы ближе к месту действия. Тусклый свет предвечернего неба, проникший в грязный коридор сквозь пустые рамы окон и щели между досками стен, осветил стайку ребят в лохмотьях, окруживших еще одного мальчишку. Одет он был едва ли лучше обитателей этой развалины, разве что на куртке и штанах было чуть меньше заплат и прорех. Оглядывался мальчишка с настороженной опаской, как щенок, уже успевший в жизни не раз получить по загривку, но не знающий, чего именно ждать от этих конкретных людей.

— Эй, а я его знаю, — подал голос толстяк Шерц[5]. Как Шерца еще не прибили свои и не замели городские стражи — для Финка оставалось загадкой, но так оно и было; неуклюжий толстяк раз за разом становился на стреме, когда мальчишки грабили дома или лавки, и ни разу не попался. Впрочем, совсем в дело, то есть на грабеж, его не брали, справедливо опасаясь, что по неуклюжести и неловкости своей Шерц все попортит.

— Знаешь? — Нэзль повернул к толстяку лениво-заинтересованную физиономию, и Шерц поспешно закивал.

— Ага-ага. Это племянник булочника, что живет неподалеку. Мы как-то хотели брать его булочную, но...

— Племянник булочника? — перебил Нэзль Шерца, не дав тому довспоминать "душещипательную" историю. Шерц закивал.

— Ну, раз так, то угости нас хлебушком, Бекер[6], — издевательски усмехнулся в лицо новичку Длинный. Подобострастное хихиканье усилилось. Если бы тут не было Нэзля, Финк окоротил бы остальных, потому как ему не особо нравилось, когда на новичков налетали, как стая голубей на подбитого сородича. Но поскольку тут все же был Длинный, Финк промолчал, только чуть подался назад, впрочем, не прячась снова в свою "нору", так как хотел досмотреть — чем же все кончится.

— Или, может, тебя самого угостить? — не унимался Нэзль. Он протянул мальчишке черствую заплесневевшую корку, и ребята грохнули со смеху, заметив, какой голодной жадностью загорелись глаза новичка и как он качнулся в сторону корки, протянув к ней руку. Еще больше смех усилился, когда длинный отдернул руку с коркой к себе. Но все тут же затихли, когда мальчишка все же изловчился и молниеносно выхватил корку из руки Нэзля, запихнул в рот и попытался дать деру. Впрочем, он тут же наткнулся на Юшлиха[7] и Рыжего Кэфера[8] и был моментально отправлен обратно к Нэзлю.

— Ну ты и мразь, — со все той же пакостливой ухмылкой заявил Длинный. — Тебя приветили, а ты у своих в первый же день воровать?

— Вы мне не свои, — буркнул мальчишка, явно успевший все же проглотить уже корку, и тут же согнулся пополам от удара в живот.

— Научите его — как себя вести, — лениво приказал Нэзль приспешникам, следующим ударом отправляя дерзеца на грязный заплеванный пол. — Но... пока не убивайте.

Мальчишечий злой гвалт и звуки ударов заглушили единственный первый вскрик наказываемого.

— Эй... — Нэзль внезапно обратил внимание на Шерца и Финка, не принимающих участия в избиении. — А вы чего это в стороне стоите? Отмазаться хотите или присоединиться к этому шплинту? Так это можно устроить.

— Так я... это... — забубнил толстяк Шерц, — меня ж, если полезу, самого и зашибут — вон их сколько. А чего я себя за какого-то приблудыша подставлять буду? Он, может, загнется сегодня или завтра валит, а я страдай?

Нэзль заржал, слушая это объяснение: — Не загнется, я не велел. И не свалит. Ладно, черт с тобой. Отработаешь сегодня ночью на шухере.

Толстяк покладисто закивал, радуясь, что отделался так дешево.

Затем губы Длинного тронула нехорошая улыбка, и он повернулся в сторону Финка:. — Ну, а ты?

Тот пожал плечами. — Там и без меня народу много, только помешаюсь. Да и верно Шерц сказал — зашибут.

Нэзль пытливо поглядел на мелкого худощавого парня — не врет ли? Но по лицу Финка невозможно было понять что-либо, он лишь иногда морщился, когда слышал уж очень звучный удар башмака по телу.

— Ладно, хватит. — Решил наконец Нэзль. — Вы... — Он глянул на Финка и толстяка, — оттащите его куда-нибудь в угол. Коли и правда сдохнет — завтра выкинем падаль, нет — мы народ гостеприимный.

Мальчишки вновь расхохотались и, прекратив избиение, россыпью отступили от наказанного.

Когда Финк и Шерц подошли, чтобы выполнить указание Длинного и оттащить новичка куда подальше, то наткнулись на яростный взгляд, сверкнувший из-за огромного синяка, который назавтра наверняка еще нальется и станет чернильно-черным — кто-то из "воспитателей" смог-таки заехать наказываемому в лицо. Губы у него были разбиты, из носа текла тонкая струйка крови. Лежал мальчишка на боку, почти свернувшись в клубок, видимо, пряча живот и грудь, а также — кисти рук, но открыв при этом спину. Дышал он с трудом, как старый бродячий больной пес при последнем издыхании. Однако при попытке его приподнять, пацан дернулся в сторону.

— Сам, — прозвучало хрипло и невнятно.

Сам так сам, среди малолетних беспризорных преступников нянек нет ни для кого, а для того чтобы помогать кому-то — надо знать свою выгоду или крепко сдружиться с тем, кому помогаешь. Понятное дело, что новичку, да еще настроившему против себя самого опасного парня в банде, крепкая дружба с кем бы то ни было еще долго не светила, да и выгоды с него еще ноль. Финк вернулся обратно в свою подлестничную "нору", безжалостно вытолкав оттуда приютившегося было Карла маленького. Что будет с новичком, признаться, его вовсе не интересовало. Хотя от звуков возни, когда новичок пытался подняться, от звуков его дыхания, Финку пришел на память случай, когда они с мальчишками подкарауливали такого старого больного истощенного пса, а потом пришибли его камнем и зажарили, стянув у кого-то угли. Отчего-то от воспоминания стало пакостно. Финк был уже готов проклясть за него избитого мальчишку и все же добавить ему пару тумаков — от себя лично, но тут ему на глаза снова попался Карл мелкий, торопливо что-то жующий. Финк выбрался из угла, подошел к Карлу и, закатив тому затрещину, отобрал почти еще свежую морковину и сунул за щеку. Ну, подумаешь — подгнила с хвоста, да уже погрызена крысами, да и вообще от всей морковки, которую уже пожевал Карл, оставался небольшой кусок. Все еда. Отобрав добычу, Финк огляделся, разыскивая глазами новичка. Разумеется, делиться с ним отобранным он не намерен, просто интересно — куда уполз? Обнаружив вздрагивающее съежившееся тело у дальней стены дома, Финк кивнул самому себе и опять спрятался. Надо было успеть съесть спрятанную за щекой моркву, пока ее не отобрали уже у него. Уже почти совсем стемнело, и наверняка совсем скоро Длинный Нэзль подаст сигнал на вылазку в город.

Стезя предательства

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Разговор Курта с начальством перед освобождением Маргарет фон Шёнборн

В рабочую комнату обер-инквизитора Курт вошел, услышав дозволение в ответ на короткий стук и жестом остановив сунувшегося было следом подопечного. За дверью его встретил недовольный взгляд начальствующего и настороженный — Ланца.

— Ты еще здесь, Гессе? — нахмурился Керн. — Тебе как будто было велено отправляться домой.

— Я знаю, как нам поймать Маргарет... как вы сказали? С гримуаром в руках над котлом с кипящим зельем, — тихо проговорил Курт, глядя в стол перед собою.

— Вот, значит, как... — со смесью скепсиса и легкой растерянности произнес Керн. — И каким же образом, позволь узнать?

Курт глубоко вдохнул, предчувствуя нелегкое объяснение, и поднял взгляд на начальство:

— Начинать судебное разбирательство с тем, что есть у нас на руках сейчас, бессмысленно, так? Вы сами об этом сказали. Значит, Маргарет нам придется выпустить, как и сказал герцог, принеся официальные извинения. Но не потому, что у нас недостаточно доказательств ее вины... — он на мгновение запнулся и договорил, как мог твердо: — А потому, что я полностью ее оправдаю.

— Гессе... ты спятил? — с неприкрытым беспокойством осведомился Керн, пристально воззрившись на подчиненного.

— Ведь говорил же — неработоспособен, — вздохнул Ланц; Курт нетерпеливо отмахнулся:

— Я в порядке, Дитрих. В полном. Я сейчас все изложу толком, — торопливо добавил он, видя, что Керн уже готов разразиться очередной отповедью, — только не перебивайте.

Майстер обер-инквизитор одарил подчиненного скептическим взглядом, однако, к немалому облегчению последнего, вслух ничего не возразил, и Курт продолжил, тщательно подбирая слова:

— Вина Маргарет несомненна, но неоспоримых доказательств этого у нас нет и, признаем очевидное, в ближайшие день-два не появится. Это primo[9]. Secundo[10], если мы ее выпустим только потому, что не смогли прижать, дело с места не сдвинется — она возьмется разыгрывать праведницу, да так, что не подкопаешься. Подсылать к ней агентов тоже бессмысленно — новому человеку она вот так не доверится, слишком умна для подобного. Ergo, conclusio[11]: если у кого и есть шанс поймать Маргарет на горячем, то только у меня, потому что меня она уже знает и... — он снова запнулся и договорил с усилием: — возможно, действительно испытывает ко мне некие чувства. Но для этого, — старательно не отводя взгляд, закончил он, — мне придется совершить предательство — в глазах всех и ее в первую очередь. Чтобы она поверила, что я на ее стороне, что она может мне доверять, что она дорога мне.

— А это не так? — с плохо скрытым недоверием уточнил Керн; Курт передернул плечами:

— Нет. Не стану утверждать, что я к ней равнодушен совершенно, но это... — он чуть замялся, с раздражением чувствуя, что начинает мимовольно краснеть, и договорил, все же опустив взгляд в стол: — Это не то, что помешает работе. Скорее даже наоборот, мне ведь придется делать вид, что я люблю ее настолько, что готов ради нее поступиться долгом, службой, в конце концов, смыслом своей жизни. Она знает, насколько важна для меня моя работа, и просто обязана оценить по достоинству мою жертву.

— Ты сорвешься, — хмуро выговорил Ланц. — Или выдашь себя, или и впрямь потеряешь голову.

Курт медленно повернулся к сослуживцу, подняв на него тяжелый взгляд, и сказал тихо, с расстановкой:

— Вот последнего точно не будет.

— Не увлекайся, Гессе, — вздохнул Керн. — Я понимаю, ты обнаружил, что почти месяц находился под ее воздействием... Однако месть — плохое чувство для инквизитора и плохой стимул.

— Дело не в мести, Керн, — поморщился Курт, снова переводя взгляд на начальствующего. — Не в одном только привороте.

— Тогда в чем же?

— Она убила четырех человек, — тихо пояснил он. — Просто так. За то, что они показались ей скучными, недостаточно умными для нее... За то, что они ей попросту надоели. Вы правда полагаете, что, зная это, я способен потерять голову от страсти к такой женщине?

— Ты и сам не святой, — напомнил Керн; Курт кивнул:

— Да. Но я убивал, чтобы добыть средства к существованию, хоть бы и неправедным путем, и чтобы выжить. Есть разница.

— Допустим, — не стал развивать тему обер-инквизитор. — Допустим, я дал тебе свободу действий и тебе удалось втереться к ней в доверие. Что дальше? Что именно ты намереваешься делать?

— Действовать сообразно обстоятельствам, — пожал плечами Курт. — Буду беседовать с ней, то и дело выводя разговор на интересующие нас темы. Одних слов в нашем случае, конечно, недостаточно, но рано или поздно она наверняка что-то мне покажет, случайно или намеренно.

— И сколько времени ты собираешься этого дожидаться?

— Сколько потребуется. Неделю, месяц, полгода... В один прекрасный день мне удастся застать ее flagrante delicto[12], уверен в этом.

Керн с мрачным видом переглянулся с Ланцем, и тот с сомнением покачал головой:

— Может сработать, — нехотя проговорил он, — но только если ты ей и вправду нужен и если она тебе поверит. А если нет? Если фон Шёнборн решит, что наигралась в любовь с инквизитором, и пошлет тебя куда подальше?

— Просто так не пошлет, — невесело усмехнулся Курт. — Это не в ее привычках. Скрывать наши отношения и делать вид, будто ничего не было, как в прежних случаях, не имеет смысла — сплетни о нас ходят по всему городу, — он неприязненно поморщился. — Оставлять же за спиной отвергнутого инквизитора глупо и небезопасно, Маргарет не может этого не понимать. Если она решит, что я ей больше не нужен, наверняка захочет от меня избавиться, как и от прежних любовников. На чем ее тоже можно будет взять, не находите?

— А если ей это удастся? — по-прежнему хмуро предположил Керн; Курт передернул плечами:

— Риск есть, но в отличие от прежних ее жертв я знаю, что меня могут попытаться убить — она сама или, что вернее, нанятый ею человек. Ad vocem[13], если она попытается заказать меня своему прежнему исполнителю, он мне об этом сообщит. Но я скорее склонен верить, что в ней возьмут верх чувства. Особенно, — добавил он с кривой усмешкой, — после того, как я вытащу ее из Друденхауса и отвезу домой на глазах у половины Кёльна, поставив под удар всю будущую карьеру, если не больше.

— И как ты намерен этого добиться? — со вздохом уточнил Керн, мрачнея еще сильнее, хотя, казалось, дальше некуда.

— Я обратил внимание, насколько они похожи с ее горничной, — пояснил Курт. — Если Береника опознает в Ренате женщину, приходившую в мое отсутствие — а сейчас она, скорей всего, опознает ее в ком угодно, разве что мы покажем ей седую старуху или жгучую брюнетку, — а Маргарет скажет, что горничная брала в руки мою куртку, пока я спал в ее доме, у меня будут все основания признать виновной Ренату, которая возразить уже ничего не сможет, а Маргарет полностью оправдать.

— Неплохо придумано, — хмыкнул Ланц. — А она, думаешь, догадается свалить все на горничную?

— Я ей намекну, — усмехнулся Курт. — Еле заметно, но ей хватит. И тебе, Дитрих, тоже; ты ведь достаточно наблюдателен, верно? Ты заметишь каждое допущенное мной нарушение предписаний и устроишь мне разнос, но возразить по существу ничего не сможешь, поскольку, как ты сам сказал, придумано неплохо. В результате мы получим освобожденную Маргарет — освобожденную моими стараниями вопреки вышестоящим и здравому смыслу — и молодого следователя, предавшего службу Конгрегации ради юбки. По-моему, должно сработать.

— Ты не агент, Гессе, — тяжело выговорил Керн, остервенело массируя грудь в области сердца. — У тебя не те навыки, чтобы лезть в такое без подготовки...

Курт пожал плечами:

— Я следователь. И для проведения дознания должен использовать любые доступные мне средства. В данном случае единственное средство, которое может поспособствовать раскрытию дела — я сам. Во всяком случае, я других вариантов не вижу, и, насколько я могу судить, вы тоже. К тому же, — продолжил он, не услышав возражений в ответ, — есть некоторая вероятность того, что через Маргарет мы сможем выйти на ее возможных сообщников, и я имею в виду не тех, кому она платила за убийства надоевших ей студентов.

— Думаешь, она связана с другими малефиками? — с сомнением переспросил Ланц. — Брось, это вряд ли.

— Маловероятно, но возможно, — возразил Курт. — Все эти книги... как-то великоват размах для частного увлечения.

— Брось, — повторил сослуживец. — Вполне подходящий размах для скучающей вдовушки.

Курт неопределенно повел плечом:

— Не знаю. Один раз я уже наткнулся на заговор против Конгрегации, расследуя маловразумительное убийство в глуши.

— И теперь готов усмотреть таковой в любой мелочи, — отрезал Керн. — Значит так, Гессе, — продолжил он с очередным тяжким вздохом, — не скажу, что мне твоя идея нравится, но вынужден признать, что ничего лучше сейчас предложить не могу. Посему — действуй. Может, что-нибудь у тебя и выйдет... Только, ради Бога, Гессе, не наломай дров. Сорвешься — пеняй на себя. Провалишься — мы ведь можем и не успеть тебя вытащить.

— Я в порядке, Керн, — устало повторил Курт. — Я отдаю себе отчет в том, что намерен сделать и каких усилий это от меня потребует. Я в состоянии контролировать свои эмоции, я не сорвусь и не потеряю голову... — тон вышел излишне резким, и он поспешил задать следующий вопрос, тем паче, что de facto разрешение действовать было получено: — Бруно ввести в курс дела стоит?

— Хоффмайера не впутывай, — отрезал Керн, и Ланц согласно кивнул, пояснив:

— Вальтер прав, абориген. Парень для такого лицедейства не годится. А тебе заодно будет проверка. Если сумеешь провести Хоффмайера, который тебя знает, как облупленного, значит, кто угодно поверит. Даже твоя графиня.

— Хорошо, — кивнул Курт, соглашаясь; в словах сослуживца был свой резон.

— Работай, — со вздохом махнул рукой Керн. — Хотя, Господь свидетель, не нравится мне твоя затея.

— Пойдем, Дитрих, пронаблюдаешь, как я запарываю дело, — проговорил Курт без улыбки, шагнув к двери, и Ланц, поднявшись, двинулся следом.

— И, Гессе, — с нажимом выговорил Керн, когда Курт уже готов был распахнуть дверь. — Отчеты. Регулярные, подробные отчеты. И не кривись, это не шутки. Узнаешь о чем-то готовящемся — докладывай, заподозришь что-то — докладывай. Зондергруппа — не ангелы-хранители, в мгновение ока не появятся, так что давай без излишней самодеятельности.

Курт коротко кивнул и вышел в коридор.

Одиночество

Автор: Мария Аль-Ради (Анориэль)

Краткое содержание: Каково это — остаться вдовой инквизитора?

Это мерзкое зрелище — рыдающая вдова.

Слезы хлынули горячим потоком, едва только стукнула дверь за ушедшим младшим сослуживцем мужа. Покойного мужа. Которого она ждала все эти дни и которого не дождалась.

Марта всегда знала, что однажды это случится. Вернее сказать, не всегда, а с той ночи, когда она проснулась, ничего не соображая, на пороге собственного дома, задыхаясь в дыму, а потом с ужасом смотрела на застывшие лица мальчишек. Смотрела — и не верила. А потом поняла, что однажды будет вот так же смотреть в застывшее, безжизненное лицо Дитриха. Сколько раз, особенно тогда, когда муж бывал в отъезде, ей снились кошмары, в которых к ней являлся кто-нибудь из служителей Друденхауса со страшной вестью. Менялись лица — то это был Густав, то незнакомый курьер, то лично Керн; менялись обстоятельства — то стычка при задержании, то очередное покушение, то просто сердечный приступ. Но почти всегда звучали эти слова: "Ты присядь...".

Марта не взялась бы сказать, сколько просидела вот так, закрыв лицо руками и сотрясаясь в рыданиях. Просто в какой-то момент слезы кончились. Кое-как вытерев щеки, она с усилием поднялась с табурета и побрела на кухню. Есть не хотелось совершенно, но какая-то часть рассудка, остающаяся пугающе холодной, подсказывала, что необходимо чем-то себя занять. Лучше всего — чем-то привычным, обыденным, повседневным. Сейчас было время готовить завтрак, и Марта покорно занялась этим нехитрым делом. О том, станет ли есть собственную стряпню, она не думала. Временами едва удерживалась, чтобы по привычке не взглянуть в окно, и тогда хотелось выть в голос.

Весь день прошел, словно в тумане; Марта без особой цели бродила по дому, временами подолгу замирая на месте, уткнувшись в стену невидящим взглядом. Ей часто приходилось бывать в их жилище одной, но никогда прежде дом не казался ей таким пустым и безжизненным. Даже тогда, шестнадцать лет назад, после гибели детей, когда казалось, что дом без их возни и голосов стал мертвым и тихим, точно склеп, не было так безысходно холодно на душе. Вечерами приходил Дитрих — усталый, злой и виноватый одновременно — и не давал ей погрузиться в трясину одиночества. Тогда она то рыдала, уткнувшись в его широкое плечо, то злилась, бросая в лицо мужу незаслуженные обвинения... При воспоминании об этом на глаза вновь наворачивались слезы, и удержать их не было никаких сил.

После обеда безутешную вдову почтил визитом лично обер-инквизитор. О том, что лет тридцать назад Вальтер Керн был аббатом, знали все, но вспоминали редко. Он и сам, похоже, частенько об этом забывал, но сегодня порог одноэтажного домика переступил именно святой отец. Не сказать, чтобы ему удалось принести Марте утешение, но после долгой беседы и исповеди на душе стало чуть легче, хоть бы на время.

На похоронах она старалась ни с кем не заговаривать, а главное, не давать повода заговорить с собой. Сложнее всего оказалось избежать разговора с Густавом. Тот был заметно пьян и оттого не в меру общителен. Сбежать от его многословных и не всегда вразумительных выражений соболезнования и сочувствия оказалось непросто, но в конце концов Марте удалось отделаться от приятеля Дитриха.

Дни медленно потянулись один за другим — однообразные, серые, унылые, и дело было не в том, что на смену дождливому, промозглому октябрю подступал мрачный, холодный ноябрь. Будь на дворе наполненный пением птиц и благоуханием цветов апрель, вдове Дитриха Ланца едва ли было бы легче. По утрам она подолгу лежала в постели, глядя в пространство и не находя в себе сил подняться и заняться повседневными делами. По вечерам, напротив, засиживалась у очага, уставившись в огонь, словно надеясь что-то в нем увидеть — не то прошлое, не то будущее. Марта не знала, чего ради продолжает жить, выходить на рынок, стряпать, прибирать в доме, стирать белье; она старалась не задавать себе этого вопроса, чтобы случайно не ответить на него так, как не пристало доброй католичке да вдобавок вдове инквизитора...

Из серой мути бессмысленности и безысходности ее временами выдергивали заглядывавшие на огонек гости, все больше незваные, но неизменно принимаемые хозяйкой дома. К Марте повадились захаживать две или три соседки, раньше предпочитавшие держаться подальше от обиталища следователя Друденхауса, а с его женой перекидываться парой слов по дороге с рынка. Заглядывали и сослуживцы Дитриха, особенно Густав; Керн также навестил Марту еще пару раз. Не показывался только Курт — должно быть, все еще ощущая вину за то, что Дитрих погиб, отвлекая врага от него. Сама Марта молодого инквизитора ни в чем не винила: в конце концов, это и вправду хорошая смерть для таких, как ее покойный супруг.

За осенью наступила зима, следом пришла весна. Смену времен года Марта отмечала механически, по привычке, как и все, что продолжала делать. К Рождеству она перестала плакать каждую ночь. После Сретения начала по временам улыбаться — не выжимать из себя вежливую гримасу в ответ на пожелания доброго дня, а по-настоящему улыбаться, хоть и редко.

Соседки стали заглядывать чаще, служители Друденхауса — реже. Марта вовсе сочла бы, что господа конгрегаты о ее существовании если не забыли, то утратили к нему всякий интерес, если бы не Густав. Тот продолжал навещать вдову покойного сослуживца каждую неделю, порою не по одному разу. Поначалу порывался вспоминать Дитриха и травить не всегда правдоподобные байки об их совместных похождениях, но Марта упросила этого не делать. В этом доме и так каждый угол и каждая вещь напоминали о покойном, а от воспоминаний пока становилось больно, а не тепло. Она понимала, что время лечит если не все, то многое, и надеялась, что когда-нибудь будет с мягкой улыбкой слушать подобные рассказы и сама предаваться воспоминаниям о лучших годах своей жизни, но сейчас это было выше ее сил.

Райзе выслушал ее и понял на удивление быстро. Теперь он рассказывал безобидные и безвредные для сторонних ушей байки со службы — о новом молодом следователе, присланном в Кёльн на замену переведенному куда-то Курту. О самом бывшем сослуживце Густав говорить не любил, а если приходилось к слову, отзывался сухо и скупо. Однажды, еще в начале зимы, Марта попыталась выспросить, за что Райзе так невзлюбил парня, мимовольно пробуждавшего в ней материнские чувства. В ответ тот буркнул что-то неразборчивое, сводившееся к "это дела служебные". Больше она не спрашивала: двадцать шесть лет супружеской жизни со следователем Конгрегации приучили Марту не вмешиваться и не задавать вопросов о том, что касалось службы.

Гостям Марта была рада — при них дом становился не таким пустым и унылым. В какой-то момент она с легким удивлением (хотя было ли, чему удивляться?) поймала себя на том, что с язвительным, порою даже желчным, не слишком-то обходительным Густавом ей разговаривать проще, чем с новыми приятельницами — такими же, как она, горожанками среднего достатка. Марта никак не могла отделаться от ощущения, что, о чем бы они ни говорили, у каждой из них на кончике языка вертится с трудом сдерживаемый вопрос: "И как же только вас угораздило связать свою жизнь с инквизитором, госпожа Ланц?". Райзе же не задавал и не держал в уме глупых неуместных вопросов, да к тому же, будучи хорошим приятелем, почти другом Дитриха, по-настоящему понимал и во многом разделял ее горе — это она чувствовала, даже если они говорили на другие темы, — и это сближало.

В пасхальный вечер Густав снова зашел к ней, и Марта была благодарна ему за это; проводить этот светлый праздник в одиночестве не хотелось особенно. Райзе был слегка навеселе, что для него было делом отнюдь не редким, хотя справедливости ради следовало отметить, что откровенно пьяным Марта его не видела со дня похорон Дитриха. Сегодня же он был не то чтобы пьян — скорее всего, выпил он немного, но непривычно бодр и весел, причем бодрость эта казалась преувеличенной, а веселье — несколько напускным.

Ужин давно уже был съеден, утварь со стола убрана, но Райзе не уходил, как делал обычно, а Марта не торопилась намекать на неранний час. Они сидели у очага, как много раз сиживали с Дитрихом, и говорили обо всем подряд: о погоде, о в очередной раз пошатнувшемся здоровье обер-инквизитора, о ценах на свечи...

— Знаешь, Марта, — проговорил Райзе после небольшой паузы, — я тут подумал... Дитрих... ты прости, что я его помянул, помню, ты просила лишний раз не ворошить, но я все же скажу. Дитрих бы не хотел, чтобы ты, случись с ним что, мыкалась всю оставшуюся жизнь одна.

Марта вяло повела плечами:

— Он бы не хотел. А я бы не хотела остаться вдовой в сорок с небольшим. Не все наши желания исполнимы.

— Да уж, — со вздохом кивнул сослуживец мужа. — Но исполнение некоторых все-таки в наших руках. Сорок с небольшим, говоришь? Ну да, не девчонка, но и хоронить себя рановато. Тебе бы замуж...

— Да кто ж меня такую замуж возьмет? — Марта почти развеселилась. — В мои-то годы, да еще и вдова инквизитора! Не ты же, в самом деле.

Густав подобрался и взглянул ей прямо в глаза:

— А почему бы и нет? Ты хорошая, Марта. Добрая, сильная, хозяйственная, опять же. А я... Да сколько можно, скоро уж шестой десяток разменяю, а все один. Так что, Марта, выходи за меня. Других, может, инквизиторская вдова чем и пугает, а меня, поди, только такая, как ты, и стерпит, — со смешком закончил он и воззрился на нее выжидательно.

Марта молчала, глядя в ответ с плохо скрываемым недоумением. Нет, вроде не пьян. За ужином толком не пил, а то немногое, что было выпито до того, уже наверняка выветрилось. Неужели он это всерьез? При всей своей черствости, все же такими вещами он бы шутить не стал, да еще и приплетая память ее мужа... А ведь Дитрих бы и правда не хотел, чтобы она просидела до конца дней своих в безысходном одиночестве...

— Так что скажешь? — переспросил Райзе, глядя все с большим напряжением.

Марта глубоко вдохнула. Она всегда имела обыкновение принимать решения быстро. В конце концов, собственный опыт говорил, что быть женой инквизитора вполне неплохо, а последние месяцы показали, что в этом городе едва ли найдется человек, способный понять ее лучше.

— Я согласна, Густав, — тихо, но твердо выговорила она и добавила с неожиданной для самой себя улыбкой: — И только попробуй погибнуть на каком-нибудь очередном расследовании!

Тайна хлебного голема

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: Курт рассказывает Нессель историю одного жуткого дела

В комнату, выделенную академией для Нессель и ее дочки, Курт заглянул с известной осторожностью. Женщины in universum[14] и ведьмы singulatim[15] крайне территориальны и посторонним в своем "логове" не сильно рады. Особенно в отсутствие хозяйского пригляда за гостем. Тем удивительнее, подумалось ему, что Нессель в первую же встречу приволокла его в свою хибарку. Воистину, неисповедимы пути Господни... и движения женской души.

Что же, судя по всему, Бруно расщедрился. Для важного expertus"а и подзащитного Конгрегации был предоставлен довольно просторный зал, даже со своим очагом. Нессель уже успела обжить помещение: на стенах появились полочки, заставленные всякими плошками, мисками и прочей утварью, крючки, увешанные пучками трав, ножами и мотками бечевки. Переехал даже огромный сундук, стоявший в лесной хижине — Курт поразился, какую ерунду его мозг, оказывается, умудряется запоминать во всех детальностях.

Широкий стол, поставленный неподалеку от очага, был также оккупирован разнообразной посудой. Судя по ароматам, Нессель здесь пыталась организовать что-то вроде laboratorium"а[16] с характерной ведьминской спецификой: пахло травами, барсучьим жиром и чем-то еще столь же неаппетитным. Курт подошел ближе и обратил внимание, что одна из мисок лежит на полу, кверху дном. Он наклонился, чтобы поднять...

И тут емкость довольно резво устремилась в его сторону. Рефлексы сработали раньше, чем разум успел переварить увиденное и выдать предложения по действию: майстер инквизитор, следователь первого ранга с особыми полномочиями сжался, как пружина, и совершил невообразимый кульбит в абсолютно непредсказуемую для потенциального противника сторону. Хауэр мог бы гордиться своим подопечным — еще раньше, чем под ногами снова оказалась твердая поверхность пола, руки успели нащупать кинжал, пребывающий за поясом практически перманентно. Приняв же устойчивое положение, Курт, не колеблясь ни мгновения, метнул оружие в миску.

Строго говоря, именно для метания кинжалы конгрегатских следователей не были предназначены — слишком тяжелы, иной баланс... Но, как говорил все тот же старший инструктор зондергрупп, готовым надо быть к любому варианту развития событий. Вот оно и произошло.

От удара миска треснула и разлетелась на куски, а из-под нее порскнуло в сторону что-то темное и шарообразное. Курт успел заметить, что существо избрало в качестве укрытия одну из кроватей. Он перекатился вбок, чтобы было лучше видно, и достал второй кинжал, но тут вошла Нессель.

Зрелище, открывшееся временной хозяйке комнаты, было шикарным. К чести своей, ведьма не стала вскрикивать, прижимать ладони к губам и всячески подражать иным ужимкам впечатлительных дамочек. Она сначала напряглась и кинула взгляд по сторонам, а затем расслабилась и требовательно изрекла:

— Прекрати. Ты его испугаешь.

Курт, не отрывая глаз от кровати, прошипел:

— Отсюда подробнее: это — твое? Развлекаешься?

— Не поняла... — честно призналась Нессель. — Развлекаюсь чем? Это ёжик, он сам пришел.

— Ёжик... — на майстера инквизитора любо-дорого было посмотреть. Еще мгновение Курт промедлил, а затем выпрямился, убрал один кинжал за пояс и пошел выдергивать из досок пола второй. — Знаешь, Бруно прав. У меня действительно paranoia[17]. Если бы ты знала...

Лесной житель тем временем зашуршал под лежанкой, и Нессель наклонилась, чтобы его оттуда извлечь. Ёж выглядел очень недовольным — как и сам Курт. Ведьма же откровенно ухмылялась.

— Знала что? — поинтересовалась она, выпустив питомца в импровизированный загончик в углу. Курт потер лоб.

— Да была одна история... Тебе точно интересно слушать конгрегатские байки? — он уселся на скамью, наблюдая, как Нессель придирчиво осматривает оставленную на столе посуду. Ведьма, не отрываясь от своего занятия, кивнула.

— Не забывай, я кучу времени просидела в лесу. Самое интересное в моей жизни связано с тобой — так или иначе. Наверное, и в деревню я ходила отчасти за новостями. Ну, какими-никакими.

Майстер инквизитор задумался, а затем начал рассказывать:

— Это было не сильно позже того, как мы с тобой... познакомились. После ульмского дела я все же поехал в Аугсбург, и тамошний обер с радостью вручил мне письмо от жителей подведомственной их отделению деревеньки. Как он сказал: "Ну, вы же любите всякую небывальщину". Я тогда еще подумал, мол, ну, и чем вы сможете меня удивить? А оказалось — могут, и еще как.

Он усмехнулся и покосился на ежа.

— У селян начала пропадать мелкая живность. Куры, гуси, кролики... Естественно, сначала они грешили на лису. Но поставленные капканы игнорировались с великолепным презрением, а в единственном сработавшем нашли хлебные крошки. Со временем размер жертв таинственного хищника начал расти: в дело пошли овцы, козы, новорожденный теленок... А главное — никаких следов. Когда же, наконец, в одной из семей пропал ребенок, крестьяне решили, что дело нечисто. И отписали в Инквизицию.

— Что, неужели ёж-оборотень? — скептически покривилась Нессель. Курт пожал плечами.

— Я был готов рассмотреть и такую версию. Но все оказалось еще интереснее. Как выяснилось, неподалеку от той деревеньки, в глуши, обитал пожилой иудей-алхимик со своей женой. Я так и не понял до конца, то ли он сам решил уехать из общины, то ли его изгнали за не соответствующие еврейским обычаям опыты... Когда мы вышли на его укрывище, они оба — и старик, и старуха — были уже мертвы. Причем полуразложившиеся тела были явственно поедены, но следов зубов обнаружить не удалось — от них словно отщипывали по кусочку.

Нессель сморщилась, и Курт кивнул.

— Да, зрелище было не для слабонервных. Зато в доме алхимика я смог отыскать его записи. Не на иврите — на латыни. Наш покойный мечтал повторить опыт Йехуды Ливы бен Бецалеля[18] — то есть оживить неживое.

— Погоди, я что-то такое слышала... — нахмурилась ведьма. — Голем. Мама упоминала это слово... Но ведь это нельзя отнести к некромантии?

— Строго говоря, нельзя, — согласился майстер инквизитор. — Однако практическая каббала — сложный для рассмотрения вопрос. Мы по этому поводу сейчас ведем активную переписку с самыми авторитетными раввинами — поверь, они тоже кровно заинтересованы, чтобы у Конгрегации не было к ним претензий. Кстати, эти сведения секретны.

— Я ценю, — промолвила Нессель. Курт продолжал:

— Если вкратце — наш отшельник смог воспроизвести эксперимент пражского ребе и даже в чем-то его превзошел. Его голем был сотворен не из веществ, олицетворяющих те или иные стихии, а из хлеба.

— Но это даже разумно, — задумалась ведьма. — Зерно есть средоточие жизненной силы, и хлеб можно рассматривать как...

— А вот это ты, будь добра, сформулируй поподробнее и попроси, чтобы Бруно прислал кого-нибудь из писцов с допуском, — перебил Курт. Нессель помрачнела, но нехотя кивнула. Он улыбнулся ей ободряюще и продолжил повествование:

— Но что-то пошло не так. Возможно, дело было как раз в природе материала, а может, шем[19] был составлен неправильно — не знаю. Суть в том, что хлебный голем получился, как метко выразился один из местных следователей, "неудовлетворенным желудочно". Грубо говоря, он все время хотел жрать. И начал с дедушки да бабушки.

Нессель снова задумалась. Даже ёж прекратил шебуршиться в своем загоне — вроде как прислушался к рассказу. Курт откашлялся.

— Почему тварь не доела тела — не очень понятно. Может, временно насытилась и укатилась, а может, алхимик смог ее прогнать, а умер уже позже, от кровотечения... В итоге нам пришлось ловить прожорливую булку на живца: поставили на видном месте барашка пожирнее и сели в засаду. Знаешь, до сих пор вспоминаю тот момент, когда Krapfenmann[20] — так его окрестили потом деревенские — выкатился на поляну, под свет луны. Жуткое зрелище.

Следователь выразительно передернулся, и ведьма непроизвольно улыбнулась.

— Вы с ним справились, — утвердительно заявила она. Курт пожал плечами.

— Иначе я бы тут не сидел. Но разожралась тварь — будь здоров. А план был прост — мы растянули сети вокруг приманки и тупо застропили, когда голем подкатился ближе. Признание из него выбивать, естественно, не стали — так и сожгли, а шем я отвез в коллекцию артефактов отца Альберта.

— Хорошо, я тебя поняла, — внезапно Нессель направилась в сторону ежиного вольера. — Я попрошу его, чтобы он ушел обратно в лес.

— Да ладно, не надо, — так же неожиданно смутился Курт. — Пусть живет. Только чтобы не нападал на меня из засады. У меня все-таки профессиональные рефлексы.

Ёжик утвердительно чихнул. Инквизитор и ведьма переглянулись, и их лица озарили тщательно скрываемые улыбки.

Дар и путь

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: паренек из провинциального городка обнаруживает в себе супернатуральный талант

— Эй, Римлянин!

Йохан с неудовольствием дернул плечом и перевернул страницу. Отвлекаться еще на каких-то там... За окном тем временем не унимались.

— Римлянин, что ты там залип, как муха на варенье? Экзорцизм вычитываешь?

Отложив "Критический разбор "Compendium Maleficarum[21]", для демпфирования иррациональных страхов среди населения составленный", Йохан потянулся всем телом, сочно зевнул и спрыгнул со стола.

— Сколько раз тебе нужно растолковывать, Тилле, что моя фамилия не имеет отношения ни к Риму, ни к Византии. Нет, ну конечно, если покопаться в этимологии...

Приятель, успешно отвлекший юношу от чтения, перемахнул подоконник.

— Смотри, книжник, голова от умных слов лопнет. Или ослепнешь, как отец Иммануил. Вот старый сыч, ни черта уже не видит...

Вознамерившийся было убрать книгу обратно на полку, Йохан резко обернулся и легонько хлопнул товарища мягкой обложкой по лбу.

— Во-первых, не богохульствуй. А во-вторых, отец Иммануил не ослеп. Он просто не любит носить эти свои стекляшки: говорит, оправа переносицу натирает. И в-третьих, вот расскажу ему, как ты поносишь священника у него же за спиной...

Тилле в притворном ужасе вскинул руки.

— И что? Ну вот что он мне сделает? Прочтет персональную проповедь об уважительном отношении к старшим вообще и к священству в частности? Или сразу сдаст Инквизиции? Брось, Римлянин, даже pater noster[22] знает, что я неисправим. А следовательно, нет никакого смысла...

— Инквизиция, мда... — задумался Йохан. — А ты знаешь, Тилле, это мысль.

— О, Господь всемогущий! — воздел руки к потолку приятель. — Ты снова за свое? Что, опять узрел Сатану в юбке?

Вопрос был задан скорее в шутливом тоне, но во взгляде товарища была отчетливая настороженность. Йохан в ответ только вздохнул и принялся наводить в лавке ему одному понятный порядок. Тилле с сочувствием полюбовался на этот сизифов труд, а затем уселся на стол — ровно туда же, откуда до этого слез сам Йохан.

— Кстати, об Инквизиции. Мне тут дошел один слушок... Из Штутгарта к нам заявлялся конгрегат. По какому-то своему делу докапывался до рыночной шпаны, те вроде как его послали по известному адресу, но тут же отгребли по сусалам — десятеро от одного. Сейчас всем дружным кагалом сидят в бараке при караулке и жалуются друг другу на судьбу, а конгрегат беседует со старостой: мол, что это у нас тут такое развелось. Так ты бы, Римлянин, накатал ему анонимку, что ли — должна же и от твоей грамотности быть польза.

Йохан вздохнул еще безысходнее.

— Спасибо, Тилле. Нет, серьезно. Ты мне пусть и не веришь, но хотя бы поддерживаешь. Насчет написать в Инквизицию... Ты же понимаешь, чем мне это грозит?

Тилле аж весь передернулся.

— Брось, я ж пошутил. Избавь Господь от такой будущности...

Будущность действительно могла оказаться вполне себе безрадостной. Йохан, рано осиротевший и принятый на воспитание бездетным и холостым дядюшкой Вилли, братом матери, справедливо опасался после своего opus anonymus [23]оказаться на костре. Дело было в том, что с раннего детства ему постоянно мерещились странные существа, скрывавшиеся во вполне обычных, казалось бы, людях. Такое случалось нечасто, но каждый раз Йохан испытывал неподдельный ужас: твари были жуткими, словно сошедшими с фресок, живописующих ужасы демонических сил. А то, что кроме него их никто более не видел, наводило на удручающие мысли: не есть ли то дьявольское наваждение? Не насылает ли Князь Тьмы на сего отрока обманные и смутительные видения за какие-либо прегрешения?

Будучи допущенным к исповеди, Йохан сразу же обо всем рассказал отцу Иммануилу. Тот пожевал губами, отпустил грехи и предложил принять свою долю со всем возможным смирением. Помимо же всего прочего мальчику было рекомендовано заняться собственным образованием, "дабы свет знания развеял тьму невежества и укрепил дух в вере в себя". За неимением лучшего Йохан согласился, да и дядюшка был только за: в лавке травника всегда пригодится грамотный и начитанный помощник.

Собственно, "Критический разбор" был выдан отцом Иммануилом как раз для укрепления духа. Чтение было увлекательным, особенно в силу того, что ложилось на благодатную почву. Буквально пару дней назад в лавку к дядюшке Вилли заявился крайне благообразный старичок-пасечник, обитавший в известном отдалении от их городка. Дедуля и хозяин лавки с азартом перебирали cвязки трав, утыкаясь в них носом, обсуждали особенности сбора и хранения тех или иных частей растений... А Йохан сидел в кладовке и молча возносил молитвы всем святым: для него почтенный пчеловод выглядел практически ровно так же, как и его питомцы — с поправкой на рост, двуногость и отсутствие крыльев. Зрелище было абсолютно потусторонним.

А кроме того, в какой-то момент Йохан понял: он видит их — а они видят его. Существа, скрывавшиеся под личинами, замирали, когда замечали его ошарашенный взгляд, начинали пристально всматриваться в ответ, ухмылялись своими безобразными ртами — ну, у кого были рты. Правда, второй раз никого из них Йохан более не встречал. Тилле, регулярно высмеивающий "бзик" своего приятеля, тем не менее, предположил, что твари боятся быть раскрытыми — и потому быстренько покидают окрестности. Версия была вполне себе убедительной.

— А дядя Вилли где? — поинтересовался товарищ, когда Йохан закончил с попытками стереть несуществующую пыль и выровнять ящики по линейке. — Оставил тебя, балбеса, одного?

— У него встреча с крупным заказчиком, — покривился юный помощник травника. — Сказал, что я уже почти взрослый и справлюсь сам. В общем-то, он прав. Только все равно как-то не по себе.

— Ну хочешь, я с тобой посижу?

Предложение было более чем щедрым. За окном бушевал солнечный, но в меру жаркий летний день. С Неккара[24] доносились лихие вопли и плеск воды. В общем, искушений хватало, и задерживать приятеля в пропахшей травами лавке было бесчеловечно.

— Еще раз спасибо. Я справлюсь, ерунда. В крайнем случае, если заявится какой-нибудь monstrum[25], дам ему в лоб, — криво усмехнулся Йохан, и Тилле отзеркалил его гримасу.

— Ну смотри, Римлянин, если что — ори в голос, не стесняйся. Будем тебя спасать.

— Не дождешься, — буркнул тот и покривился, когда товарищ сиганул через подоконник в обратном направлении. — А что, двери у нас отменили?

Но Тилле уже и след простыл. Издав невесть какой по счету за сегодняшний день вздох, Йохан высунулся в окно, осмотрел улицу, никого подозрительного не увидел и вернулся к чтению.

Время летело незаметно. "Разбор" подходил ко второй трети, покупателей практически не было, и Йохан начал расслабляться. А скоро вечер, он закроет лавку, почитает еще немного при свете лучины и ляжет спать. И никаких тебе чудовищ. А завтра уже и дядюшка должен вернуться...

Когда откуда-то сзади раздался слабый, но хорошо различимый шорох, юный дежурный по лавке дернулся и тут же застыл. По спине прокатилась холодная волна, заставив волосы на шее встать дыбом. Спокойно, сказал он себе, это наверняка мыши. Пора, давно пора завести кота, сколько раз он уже дядюшке говорил. Вот был бы кот — и грызунов бы не завелось, и понятно было бы, кто это там шуршит в неурочный час...

Шорох повторился. Йохан сколь возможно бесшумно соскользнул со стола на пол, пригнулся и шмыгнул за угол. Звуки доносились со стороны кладовой, но не той, где он обычно прятался, а той, где хранился товар. А туда так же можно было попасть со стороны заднего входа... Возможно, что кто-то так и поступил. Возможно, что это просто воры — хотя воровать "сено", это ж надо еще додуматься.

Господи, взмолился Йохан, пусть это будут банальные, заурядные грабители! Пусть они залезли в их дом по ошибке — не местные, наверное, что с них взять. В мечтах он уже представлял, как грубые, неотесанные мужики шарятся по лавке, разбрасывают аккуратные пучки трав, ругаются при виде дневной выручки, плюют на пол и уходят несолоно хлебавши... Да пусть они даже найдут его самого, пусть даже поколотят с досады от малости добычи — только бы это было не...

Чудовище. Оно воздвиглось посреди помещения как-то разом, одним быстрым движением, как самый настоящий паук, скользящий к центру паутины по тонким, блестящим нитям. Йохан с ужасом узнал старика-пчеловода — никакой он не старик, конечно же, вон как жвалами водит... Существо тем временем со знакомым шорохом развернулось в сторону замершего подростка и вполне человеческим голосом произнесло:

— Значит, ты меня видишь.

Все, на что хватило Йохана — это судорожный кивок. Руки вцепились в "Критический разбор", хотя по уму полагалось бы держаться за дешевый, но все же серебряный нательный крестик. "Dominus pascit me, et nihil mihi deerit..."[26] — вспомнилось тут же. — "Nam et si ambulavero in valle umbrae mortis, non timebo mala..."[27]

"Зло", коего не рекомендовалось "убояться", тем временем вытянуло суставчатую лапу и подтянуло к себе табурет.

— Скверно, парень, скверно, — изрекла тварь, умащивая свое вполне человеческое седалище. — Я-то надеялся, что до этого не дойдет.

Йохан сглотнул.

— Д-д-до чего не дойдет?

— О, смотри-ка, язык еще не полностью отнялся, — почти с удовольствием подметило существо. — Однако же именно это и скверно. Пойми, мне от вас, от людей, ничего толком не нужно. Но ты же начнешь носиться кругами, орать "волк, волк!" и поднимать прочий хипеш... А оно мне надо?

Логика в словах создания была. Чуть осмелев, Йохан все же выпростал наружу висевшее под рубашкой распятие и крепко сжал в кулаке.

— Откуда мне знать, надо вам что-то или не надо...

— Тоже разумно, — согласилась тварь. — Как тебя зовут-то? Ай, да и не важно. Ты умный парень для своего возраста. Будет даже жалко...

В горле "умного парня" окончательно пересохло, но он все же смог просипеть:

— Жалко что?

Существо с каким-то даже сочувствием посмотрело на него и встало с табуретки.

— Ну а ты сам-то как думаешь?

И тогда Йохан заорал. Ровно так, как советовал Тилле. Без особой надежды на чью-либо помощь, просто выпуская на волю весь свой страх, все напряжение, всю обиду на жизнь, наградившую его этим опасным даром... Тварь даже подняла лапы к ушам — ну, примерно туда, где у нормального человека должны были быть уши.

И тут входная дверь, до сего момента уже закрытая на ночь, распахнулась и с грохотом жахнула в стену. Существо резво отпрыгнуло в сторону, а Йохан подавился криком. На пороге стоял относительно молодой парень в одежде темных тонов, с мрачным, но вместе с тем ухмыляющимся лицом. В руке у него был короткий меч, на поясе пара кинжалов, а сбоку еще и небольшой арбалет. Поверх куртки из плотной кожи висел поблескивающий сталью медальон.

— Святая Инквизиция — простите, что без стука. Хотя стук-то как раз был... — кивнул он отрывисто. — Я к вам, Kameraden[28], и вот по какому вопросу. Стою я себе, значит, за дверью этой замечательной лавки, занимаюсь непосредственными служебными обязанностями — то есть, подслушиваю и подглядываю, — и тут вон как все интересно оборачивается. Давайте-ка без глупостей, — и меч легко качнулся в сторону лже-пасечника.

Тот промедлил всего мгновение. Затем метнулся в сторону, в другую — и внезапно оказался совсем рядом с молодым воином. Мелькнули жуткие крюки на конце лап...

Парень неимоверным образом изогнулся, и когти клацнули об сталь. Тварь снова отскочила.

— Ну вот как так, а? — пожаловался в пустоту внезапный гость. — Это уже нападение на инквизитора; усугубляете, уважаемый.

Йохан, втиснувшийся в угол, ощутил пьянящий прилив надежды. Инквизитор, Боже мой, инквизитор! Не попустил Господь чаду своему быть разодранным на клочки поганой нечистью...

Нечисть тем временем колебалась. Жвала ходили ходуном, лапы подергивались, многогранные глаза начали недобро светиться зеленым.

— Ты знал, — обвиняющее прошелестело в воздухе. — Ты пришел сюда за мной. На живца ловите, легавые!

— Фу, — поморщился парень. — Такой вольной трактовки "псов Господних" я еще не слыхал. Сдавайтесь, дедушка, суд будет строг, но справедлив.

"Дедушка"?! Йохан обомлел, а потом понял: инквизитор не видит! Ну да, все верно. Это же только ему открывается истинный облик исчадий Ада... Надо помочь. Надо предупредить! И, собравшись с силами, подросток выкрикнул:

— Никакой он не человек! Это демон, он на пчелу похож и пчел разводит! Майстер инквизитор, берегитесь!

— О как, — парень кинул острый взгляд на Йохана, а затем быстро переступил ногами и сменил стойку. — То есть, у нас тут не просто малефиция, а самый настоящий "бааль-звув[29]". Однако, редкая разновидность; про пчел я еще не слышал...

— И не услышишь, — голос твари совсем перестал походить на человеческий. Она, казалось, чуть подросла, жвала стали толще, под рубашкой началось какое-то шевеление. Инквизитор выразительно задрал бровь.

— Парень, дуй-ка отсюда, — его голос был все таким же ироничным и спокойным. — Сейчас тут начнется редкостное месиво. Не люблю сопутствующий ущерб.

Йохану совет показался разумным. Он вспрыгнул на прилавок, и тут демон рванул в атаку.

Замелькала сталь, полетели в стороны ящички и мешочки, треснул и проломился стол. На глазах ошеломленного подростка лавку разносил вихрь из двух тел: совершенно невозможно было определить, где кто. Йохан забыл о том, что надо бежать — его ноги словно примерзли к доскам. И тут мимо лица что-то просвистело. Он инстинктивно отшатнулся — и, похолодев, осознал, что это был инквизиторский меч. Железяка одним махом вошла в стену — почти на треть своей длины. Еще бы чуть-чуть, и остался бы без уха...

Стоп, меч?! Йохан в ужасе обернулся. Да, так и есть: инквизитор лишился основного оружия и сейчас отмахивался от еще более похожей на насекомое твари всего лишь кинжалами. По сравнению с лапами существа, кинжалы были слишком коротки. Это понимал и сам демон. Он прыгал вокруг инквизитора, стараясь дотянуться своими крючьями — и в то же время не допустить противника к туловищу. Ухмылка сошла с лица молодого парня...

И тогда Йохан сделал самую глупую вещь за этот вечер. Он толкнул ногой штабель ящиков с кореньями, удачно составленный буквально утром на правый край прилавка, а затем прыгнул вслед обвалившемуся. И приземлился аккурат на спину существу, с отвращением ухватив того за гнусного вида усы, торчащие над глазами.

Наитие сработало верно. Обернувшись на грохот коробок, тварь подставила противнику бок, а вцепившийся, как клещ (забавная аналогия, если подумать), Йохан окончательно дезориентировал чудовище... Раздался скрип стали по хитину, затем еще и еще, демон завизжал тонким голосом, скинул обалдевшего от собственной наглости подростка на пол — и, застыв на мгновение, сам повалился на подломившиеся лапы.

Воцарилась тишина. Инквизитор замер в странной позе, долженствующей символизировать готовность продолжать бой. Йохан украдкой ощупывал себя на предмет телесной целостности. Существо лежало и не двигалось.

Наконец парень убрал кинжалы, покосился на засевший в стене меч и с сожалением окинул взглядом разгромленную лавку.

— Да, нехорошо как-то получилось, — он подошел и протянул руку Йохану. — Вставай, герой. На будущее: не надо так. Очень помог, серьезно. Но не надо. Мне же потом пришлось бы перед начальством отчитываться, мол, виноват, людские жертвы... А оно у меня знаешь, какое строгое?

— Догадываюсь, — против воли подросток улыбнулся. — Все же Инквизиция... Вы действительно за этой тварью пришли, майстер...

— Франк, — представился парень. — Я не следователь, я помощник дознавателя. Собственно, в ваши края меня отправили в некотором роде на разведку — уточнить кое-какие сведения... В подробности вдаваться не могу — тайна следствия. Понимаешь, о чем я говорю?

— Понимаю, — серьезно кивнул Йохан. — Секретно.

— Именно. А вот про тебя я, кстати, тоже уже слышал. Отец Иммануил отправил нам письмо. Не беспокойся, — выставил он ладони вперед, когда подросток чуть отшатнулся и с обидой вскинул на него взгляд, — священник тайны исповеди не нарушал. Просто попросил обратить на тебя внимание. Сказал, что тебе это может понадобиться. Он искренне желает добра: я с ним уже успел поговорить. Ну, рассказывай, Йохан Константин, ты что же, действительно видишь этих красавцев? — и парень кивнул в сторону упокоенного существа.

— Вижу, — поежился Йохан. — Даже и сейчас. Здоровенный, со жвалами, на лапах крючья...

— Ну надо же, — Франк обошел вокруг тела и толкнул его в бок носком сапога. — А с виду такой милый старичок. Только когда он в рукопашную рванул, я поверил окончательно. Йохан, ты хоть понимаешь, какой ты unicum[30]?

— А то, — помощник травника помрачнел. — И что же теперь будет? На костер?

— Этого товарища — несомненно. Во-первых, сей гадкий Schwuler[31] напал на тебя. Во-вторых, на меня, что куда серьезнее. Кроме того, была наводка, что вокруг пасеки пропало несколько человек. Не местных: он не такой дурак. Путники выходили из города — и не доходили до места назначения. Учти, это действительно sub rosa[32]. Под твою ответственность.

— Эээ, — замялся Йохан. — То есть, вы не собираетесь меня жечь?

Помощник инквизитора перестал пинать труп и развернулся в сторону собеседника.

— За что? У тебя дар, парень! Мне бы такой... Тебе, конечно, светят непростые времена: на специальных курсах академии святого Макария уделяют меньше внимания физической подготовке и больше — подготовке умственной и духовной... Но тем не менее, наши expertus"ы не устают жаловаться. Лентяи, зазнайки и мозгокруты: пообещай мне, что не станешь таким.

Йохан утратил дар речи. Еще минуту назад он был уверен, что максимум поблажек (все-таки помог инквизитору), который ему светит — это сожжение не живьем, а после предварительного повешения. И тут вдруг такие новости... Франк тем временем продолжал:

— Твоя ситуация еще понятна, талант есть талант. А тут вот недавно был случай в Штутгарте: один студент, Рандольф Шпальтер, ухайдакал топором старушку. Магистратские его скрутили и собрались было волочь на плаху, но тут вмешалось мое начальство. Выяснилось, что бабка — натуральная ведьма, причем не природная, что по нашим временам не преступление, а "черная". Она наслала проклятие на сестру этого парня, Ядвигу Шпальтер, и та связалась с одним местным дворянчиком... Редкостный извращенец. Как выяснилось, Ядвига дворянчика изначально отвергла, и тот, собственно, обратился к ведьме; наш студент сумел провести собственное расследование... Конечно, самоуправство мы одобрять не стали, но парень подает большие надежды: отправили его в академию, там решат, что с ним делать.

Помощник инквизитора прошелся по лавке, поднял свалившийся со стола томик "Критического разбора", полистал.

— Отличное чтиво на сон грядущий... Ну так что, Йохан, я тебя уговорил?

Подросток вынырнул из сладостных грез, в которые успел погрузиться за то время, пока Франк повествовал о находчивом студенте, и энергично закивал.

— Да я! Да меня... Да вы! — он задохнулся от прилива чувств. — Только надо дядюшку Вилли дождаться. Он будет переживать.

— Повезло тебе с родней, — хмыкнул Франк, — не то что одному моему сокурснику... Как думаешь, дядя одобрит?

— Обязательно! А вы со мной подождете?

— Ох, нет, — притворно ужаснулся помощник следователя. — Я же ему тут все разнес: еще влетит от хозяина-то... Пойду я. Только вот этого деятеля заберу... — труп существа удостоился очередного пинка. — Телега у вас есть?

— Да, конечно. Пойдемте, я покажу.

И Йохан направился к задней двери. По дороге он кинул взгляд назад. Тварь лежала смирно, не дергаясь и не издавая никаких звуков. Глаза начали мутнеть, на пол натекло белесой жидкости из-под пробитого панциря. Йохан удовлетворенно кивнул, показал трупу средний палец и продолжил свой путь...

* * *

— Скажи мне, Франк, что ты должен был сделать?

— Приехать, опросить информатора, поговорить с местным священником, поговорить с мальчишкой.

— А что ты делать был не должен?

— Не устраивать драку на рынке, не создавать лишних проблем страже, не объедать гостеприимного отца Иммануила, не шариться вокруг дома травника, не вламываться в запертую дверь, не вписываться в рукомашество и ногодрыжество с тварью и не подвергать опасности потенциального курсанта.

Буркхард потер затылок, поморщился и обошел вокруг вытянувшего в струнку помощника.

— Франк, ну ты же не идиот, — проникновенно изрек он, присаживаясь на край стола.

— Никак нет, майстер начальник! — отчеканил парень, ухмыляясь углом рта. Начальство снова поморщилось и для внушительности погрозило кулаком.

— Дуралей. Ну вот скажи мне, зачем с местной шантрапой собачиться было? Тебе мало тренировок по безоружному бою, размяться решил?

Скроив обиженную физиономию, Франк жалобным голоском проблеял:

— Не, ну а чего они... — и тут же принял серьезный вид. — По ходу, информатор наш того, слился. И слился как-то нехорошо, потому что когда я пришел на рынок — меня уже ждали. Ни один вменяемый уголовник в наших краях не станет задирать лапу на Конгрегацию. А эти почему-то решили, что им все можно. К слову, местные стражники ни одного из тех молодцев не признали. Так что по двум пунктам я уже отбрехался, — внезапно заключил он.

Буркхард склонил голову набок.

— Ну, допустим. Кстати, ты же озаботился, чтобы господа разбойники были перевезены к нам для допроса?

— Обижаете! — снова изобразил оскорбленную невинность помощник. — Первым делом, как меч из стенки выколупал.

— Выколупал... Скажи-ка мне, героический герой, за каким, dimitte Domine[33], бесом ты попер на потенциально опасное существо, будучи вооруженным одним мечом и ящиком с корнеплодами?

Франк пожал плечами и впервые за всю беседу неиллюзорно смутился. Зрелище было настолько увлекательным, что начальство даже приостановило воспитательный процесс.

— Я попробую объяснить, — наконец собрался с духом помощник. — Только это будет непросто.

— Хотелось бы, чтобы так оно и было, — не удержался Буркхард от подколки. Подчиненный же на удивление не стал отбиваться, а даже и покраснел.

— Знаете, мы ведь учились вместе с Гессе...

— Гессе? Погоди, это который тогда спалил баронский замок, а через год — собственную любовницу и пару курфюрстов? Шустрый парень. Да и вы все там... с огоньком.

Франк снова усмехнулся, но как-то грустно.

— А вот уж как учили. И пока мы учились, то притирались друг к дружке. Мы же все с улиц были взяты, кто кошельки резал, а кто и почтенных бюргеров... И вот однажды меня хотели отлупить, а Гессе вписался против агрессора. И мне, помнится, тогда пришла в голову мысль, что вот оно, то, о чем ежедневно твердил нам отец Бенедикт. Курт рассказал, что и его когда-то, когда он еще только пришел в свою банду малолеток, так же защитил другой парень. Как он его назвал... Финк, кажется. Влез между ним и желающими продемонстрировать сопливому щенку, почем нынче на улицах сиротская доля. И вот теперь он, мол, отдает своеобразный долг. И я понял: все в мире взаимосвязано. Когда-нибудь придет и мой черед: защитить слабого, уберечь невинного, спасти чужого мне человека. Просто для того, чтобы и тот мог в свою очередь передать эту estafette[34] дальше.

Буркхард слушал внимательно, а когда помощник выговорился, мягко заметил:

— Но ведь ты мог пострадать. Мальчишка мог пострадать. А он — ценный кадр. Expertus"ы у нас наперечет, ты же знаешь... А тем более — такие. Которые не просто чувствуют, а прямо сразу видят. Зачем было кидаться в лоб? Зашел бы, согласно всем предписаниям, с тыла, обезвредил подозреваемого из арбалета в ногу, если уж решил поиграть в благородство...

— Йохан, кстати, утверждает, что ног у нашего клиента шесть, — проворчал вернувшийся в свое обычное состояние Франк. — И я склонен ему верить: старичок прыгал довольно резво, я еле справился.

— А вот за то, что справился — хвалю. Молодец. Я, признаться, ожидал, что ты будешь обузой, когда наш обер придал мне тебя "для усиления".

— Спасибо на теплом слове, — довольно сощурился помощник. — Я всегда знал, что старики нас, молодую поросль, любят, ценят и уважают.

— И любим, и ценим, и уважаем, — подтвердил следователь. — Нет, я серьезно удивлен. Никаких предпосылок же не было: ну раздолбай, ну балагур, ну умеет чего-то, так не зря же вроде в академии учили... А тут такие таланты. Все, теперь никаких послаблений: будешь полноценно участвовать в расследованиях. Время протирки штанов за бумажной работой кончилось. Раз у тебя есть дар — используй его на всю катушку. Знаешь, как говорят зондеры?

— Debes, ergo potes[35], ага, — кисло поморщился Франк. — Вот как знал, что не стоит светиться. Ни одно хорошее дело не остается безнаказанным.

— Именно, — с важным видом кивнул Буркхард. Скрыть улыбку ему, впрочем, получалось с определенным трудом.

— И еще немного тебя поругаю: ну можно же было обойтись без летального исхода? Кого мне теперь допрашивать?

— А вот пчел с пасеки, — буркнул помощник. — Без летального, ага. Посмотрел бы я на вас. Честное слово, если бы не Йохан...

— Где он сейчас, кстати?

— Дрыхнет на скамье в комнате для посетителей. Пока мы с ним погрузили нашего дедулю — кстати, весит он немало, хотя по виду и не скажешь, — пока парень прибирался в лавке... А потом он с утра еще и с собственным дядей имел крупный разговор. Повезло мальчишке, кстати: другой кто уши бы надрал, а старый Вилли только за руки, за ноги хватал да переживал за здоровье племянника.

— А ты, что же, присутствовал?

Франк смутился второй раз. Буркхард поцокал языком.

— Я не устаю поражаться. Неужели пришел защитить своего подопечного от родственного гнева?

Помощник изобразил полнейшую покорность судьбе.

— Знаете, как сказал один француз? "Мы в ответе за тех, кого приручили".

— С каких пор у тебя французы среди знакомых?

— Да он не знакомый, он поэт.

— Не замечал за тобой любви к французской поэзии.

Франк отмахнулся, а его начальник устал опираться афедроном об стол и подошел к окну.

— Я вызвал expertus"ов из академии. Они должны подтвердить слова Йохана. Тот готов свидетельствовать перед судом?

Помощник пожал плечами и покосился на дверь.

— Он готов лично поднести факел к костру. Отчаянный парень. Далеко пойдет.

— Ну-ну. Вот только не надо на него дурно влиять. Мне и одного тебя хватает.

— А тут уж как получится, — невинно улыбнулся Франк. — Сами же сказали, что у меня дар. А он идет в комплекте.

— Упаси Господь, — вздрогнул Буркхард. — Все, свободен. Иди пиши отчет. И покорми подопечного!

— Слушаюсь, майстер начальник! — снова вытянулся Франк, подмигнул старшему и выбежал за дверь. У него тоже был свой путь, который надо было продолжать...

* * *

После того, как примчавшийся в сопровождении пары конгрегатских стражей expertus из академии подтвердил свидетельские показания Йохана, строгий начальник Франка тут же начал улыбаться гораздо приветливее. Впрочем, нельзя было сказать, что до этого момента неожиданный участник расследования чувствовал себя в чем-либо ущемленным. Просто, как успел он для себя уяснить, нынешняя Инквизиция работает с фактами и только с фактами. Никто не потащит ведьму на костер, если та всего лишь заговорила зуб соседу или помогла найти корову растяпистому пастушку. Да и для того, чтобы отправить на костер малефика или стрига, потребуются железные доказательства.

Все это растолковал Франк за то время, пока Йохан с энтузиазмом жевал слегка остывшие кнедлики, приволоченные кем-то из трактира. Затем к будущему потенциальному expertus'у пришел его коллега, закончивший осмотр тела. Они беседовали долго: конгрегат задавал много вопросов о том, как именно проявляется дар Йохана, что тот ощущает в присутствии тварей, проявляются ли они сразу зримо или при волевом усилии — и все в таком духе. Наконец, будучи явно удовлетворенным ответами, служитель Инквизиции кивнул майстеру Буркхарду, пришедшему на середине разговора.

— Очень талантливый юноша. При должном обучении...

— Вы не перехвалите Wunderkind[36]'а, — перебил следователь, но улыбнулся, чтобы смягчить тон замечания. — Дисциплина в нашей работе — не последнее дело.

Expertus кивнул, как показалось Йохану, слегка высокомерно, но спорить не стал. Тем временем вернулся куда-то отбегавший Франк.

— У нас все готово. Ну что, герой, хочешь посмотреть, чем все закончится?

Йохан просиял.

— Жечь будете?

Майстер Буркхард и Франк переглянулись.

— Всенепременно, — ответил первый, — завтра же на рассвете и спалим. Отдыхай. Заберете его после процедуры, пусть пока тут посидит, — обратился он уже к посланцу академии. Тот снова кивнул.

Йохан, уже успевший попрощаться и с дядюшкой Вилли, и с отцом Иммануилом, и с отчаянно завидующим Тилле, повторил жест конгрегата. А на следующее утро, когда тело демона, уложенное на аккуратно составленные для лучшего прогорания дрова, наконец занялось и начало дымить, он снова украдкой продемонстрировал дохлой твари оскорбительный жест и прошептал:

— Меня зовут Константин. Йохан Константин, ублюдок. Запомни и передай своим. Таков твой путь.

Был волчонок — станет волк

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Основные вехи пути Максимилиана Хагнера под покровительством Конгрегации

Пробираться по горным дорогам было непросто, хотя за свою недолгую жизнь Макс успел повидать и исходить множество путей, от трактов до лесных тропинок. Впрочем, жаловаться он не привык и изменять своему обыкновению не собирался. А испытующие взгляды, которые на него нет-нет да и бросали двое его не то провожатых, не то конвоиров, только добавляли решимости не замедлять шаг и даже не помышлять о внеурочном привале. В конце концов, по всем раскладам он сильнее обычных людей, а значит, никаких скидок на возраст и малую тренированность не заслуживает. Пусть даже его сопровождающие и не знают об этом.

Под ногу попался особо неудобный камень, ко всему прочему оказавшийся еще и неустойчивым. Нога поехала в сторону, норовя подвернуться; Макс исхитрился подпрыгнуть, оттолкнувшись от коварного куска породы, чуть не упал и восстановил равновесие, только пробежав несколько шагов. Сопровождавшие его бойцы переглянулись, обменявшись молчаливыми усмешками, истинный смысл которых был понятен только им: не то "вот неуклюжий увалень", не то "а парень ничего, небезнадежен" — понимай как хочешь. Или не понимай никак, просто шагай себе дальше навстречу неизвестности. Точнее, неопределенности — куда именно он направляется, Хагнер знал, но ближайшее будущее представлял себе смутно. Хотя к этому ему было не привыкать. Дойдем — увидим.

Макс тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли, поправил начавший сползать с плеча мешок и зашагал дальше, поглядывая под ноги.

К воротам тренировочного лагеря, в прошлом, судя по всему, монастыря, они добрались только к ночи. Хагнер про себя дивился тому, как его проводники — обычные люди — ориентируются в сгустившейся мгле. Сам он благодаря звериной составляющей своей сути неплохо видел в темноте, но они-то нет. Хотя, если он верно понял назначение того места, куда забрался, эти парни проводят тут столько времени, что, должно быть, и впрямь способны перемещаться здесь с завязанными глазами.

Спутники Макса обменялись парой фраз со стражниками, открывшими им ворота, и прошагали внутрь впечатляющих каменных стен.

— Ну, Хагнер, теперь обратной дороги точно нет, — подмигнул один из зондеров и махнул рукой, призывая следовать за собой: — Пойдем, передам тебя нашему старшему инструктору.

Старший инструктор зондергрупп Альфред Хауэр оказался сухощавым, поджарым мужчиной лет сорока — сорока пяти. Новоприбывшего он смерил оценивающим взглядом из-под нахмуренных бровей, махнул рукой в сторону табурета у стены, бросил "Садись" и погрузился в чтение бумаг, переданных ему Максом. Провожавший юношу боец куда-то испарился — он даже не успел уловить, когда именно.

Хагнер неподвижно замер на указанном ему табурете, дожидаясь, пока будущий наставник дочитает его сопроводительные бумаги. Что именно в них написано, он, к слову, точно не знал, хоть и имел на сей счет некоторые предположения. Месяца полтора после того, как они с майстером Гессе и его помощником оставили злополучный трактир Альфреда Велле и добрались до города, переменивший судьбу Макса и подаривший ему надежду на будущее прославленный следователь, по выражению майстера Хоффмайера, гонял курьеров в хвост и в гриву, ведя непростую переписку с руководством Конгрегации. Хагнеру довелось стать свидетелем того, как по получении ответа на одно из первых своих писем майстер Гессе едва ли не последними словами клял свою сломанную ногу, из-за которой не мог сесть в седло и отправиться на личную встречу с начальством. В подробности новые опекуны не вдавались, но тут не требовалось специальной подготовки инквизитора и многолетнего опыта дознавательской работы, чтобы догадаться, что идея "завести ручного оборотня" не вызвала у конгрегатского руководства неописуемого восторга.

По крайне скупым и редким оговоркам следователя и его помощника Максу удалось заключить, что, помимо ряда ожидаемых вопросов, ответы на которые были продуманы заранее, отец Бенедикт (именно он упоминался в разговорах чаще всего) задал и несколько непредвиденных, и на некоторые из них ответы писал майстер Хоффмайер, а не его непосредственное начальство. В какой-то момент Максу даже начало казаться, что из затеи майстера Гессе ничего не выйдет, убедить руководство в перспективности его идеи ему не удастся, и лучшее, на что сможет надеяться Хагнер — предреченные его отцом тайные подвалы и лаборатории Инквизиции. Однако же обошлось без этого: вскоре после первого в его жизни полнолуния, в которое рядом не было матери, опекавший его следователь сообщил, что все улажено и что дальнейшая судьба юноши определена и вовсе не так ужасна, как он, должно быть, себе уже вообразил. "Хотя тут я бы поспорил, — хмыкнул майстер Хоффмайер. — Несколько месяцев в ласковых руках Хауэра — то еще наказание". Его начальник на это лишь криво усмехнулся и добавил: "Осталось соблюсти еще некоторые формальности, предупредить Хауэра, но это вопрос полутора-двух недель. Скоро начнется твоя новая жизнь, Макс. Простой она не будет, но и скучной — тоже. И не вздумай раскисать или считать, что с тобой станут обращаться хуже, чем с кем-то другим в Конгрегации. Это — понятно?".

"Это" было, несомненно, понятно и еще понятнее становилось при виде выражения лица старшего инструктора зондергрупп. Скепсис сменялся удивлением, удивление — сомнением, а сомнение — заинтересованностью. Изнывающему от нетерпения Максу казалось, что за прошедшее с момента его появления время можно было прочитать бумаги раза три. Впрочем, не исключено, что именно так сидящий за столом человек и сделал. С другой стороны, сам Хагнер на его месте, наверное, еще дольше бы вчитывался. Непросто поверить, что существо, по природе своей должное быть злобным и жестоким, этой самой природе взялось противиться. И не из страха перед всемогущей Инквизицией, а просто потому, что искренне считает себя человеком. Хотя кто сказал, что в бумагах написано именно это? Быть может, там содержится совет приглядывать за ним в оба и проверять по-всякому. Если так, то это ничего, проверки он все выдержит. Главное, чтобы к делу все же пристроили.

Тем временем старший инструктор закончил шуршать свитком, отложил его в сторону и пристально посмотрел в глаза Максу. Взгляд у Хауэра был не злой, но суровый и недоверчивый. Казалось, он одной лишь силой этого взгляда хочет проникнуть в самую душу, вырвать оттуда ответы на все свои, без сомнения, многочисленные вопросы.

— Значит, ликантроп, — тяжело уронил Хауэр, поднимаясь из-за стола. И сам себе ответил: — Значит, в темноте видишь.

Макс кивнул, хоть и сомневался, что его будущему наставнику (начальнику? тюремщику?) требуется подтверждение.

— Идем, — велел Хауэр. — Два часа на отдых и ужин, потом я за тобой приду. Не успеешь поесть или отдохнуть — пойдешь голодным или усталым.

Хагнер подхватил свой мешок и заторопился вслед за стремительно шагающим инструктором по темным коридорам бывшего монастыря. Ему снова пришли на ум предупреждения майстера Хоффмайера и майстера Гессе, и теперь ему казалось, что он начинает понимать, что они имели в виду.

Хауэр вел его по каким-то переходам и лестницам. Поначалу Макс пытался запоминать дорогу, но после лаконичного "Не вздумай здесь шляться без сопровождения" бросил это занятие и принялся гадать, куда именно его ведут. Спрашивать у сурового старшего инструктора было не то чтобы боязно, но проще было унять любопытство, чем заставить себя открыть рот.

Спустя несколько минут Хауэр остановился у тяжелой деревянной двери, обитой железом, отпер ее большим ключом и толкнул.

— Заходи, — велел он. — Здесь ты будешь жить. Ужин сейчас принесут.

За дверью оказалась небольшая комната с кроватью, крепким массивным столом и парой табуретов. На столе имелась свеча и огниво. Окно в противоположной от двери стене было забрано решеткой.

"Все-таки тюрьма", — с тоской подумал Макс, озираясь. И дверь окну под стать. Эдакую махину и в зверином-то виде навряд ли выбьешь. Впрочем, после замечания про ночное зрение Хагнер уже был готов, что и свечи ему не дадут.

Пока он оглядывался, дверь захлопнулась, и Макс остался один. К своему удивлению, звука поворачиваемого в замке ключа он не услышал. Сбросив мешок на пол у кровати, юноша на цыпочках подкрался к двери и осторожно потянул за ручку. Будь он обычным человеком, "осторожно" у него бы нипочем не вышло, пришлось бы приложить изрядно усилий. А так дверь медленно и почти бесшумно приоткрылась. Макс выглянул в пустынный коридор. Инструктор уже ушел, а охрану у двери оставлять не стали. По крайней мере, он никого не видел и не слышал.

Памятуя о краткости отведенного на приведение себя в порядок времени и запрете на одинокие прогулки по коридорам, Хагнер вернулся в комнату и лег на кровать, спеша дать отдых усталым ногам. Спать не хотелось, новые впечатления, опасения, предвкушение и любопытство гремучей смесью бурлили в душе, не давая забыться сном.

Спустя четверть часа явился человек, чем-то неуловимо схожий с его охранниками-конвоирами, принес лохань, изрядный кувшин с водой и простой, но сытный ужин.

— Спасибо, — поблагодарил Макс.

Вошедший поглядел на него с легким интересом, криво усмехнулся и вышел, так и не проронив ни слова.

Хагнер пожал плечами, наскоро ополоснулся и принялся за еду. Он только сейчас понял, насколько проголодался.

Старший инструктор зондергрупп появился, как и обещал, ровно через два часа, когда усталость, наконец, взяла свое, и Макс только-только начал задремывать. Подскочив как ужаленный, он поспешно принялся обуваться и натягивать куртку. Хауэр ждал, не говоря ни слова, затем жестом поманил его за собой.

Они прошли по еще нескольким коридорам и лестницам, пока не оказались на улице. Хауэр указал на неровную, но очень утоптанную тропинку, змеящуюся вокруг здания монастыря, и велел:

— Бегом!

* * *

Повалившись на четвереньки в подсыхающую грязь, Макс мимоходом порадовался, что не завтракал. Иначе удобрять бы ему апрельскую слякоть свежесъеденной пищей. А он-то, дурак, полагал, что вынослив... И что это вчера ночью его гоняли до изнеможения. Вот до этих самых четверенек и спазмов в горле. А потом констатировали "Неудовлетворительно", велели подняться, отдышаться и шагать на плац, где и было произведено форменное избиение. Сперва инструктор выдал ему меч, сам вооружившись таким же. Но стоило Максу пару раз взмахнуть оружием, как майстер Хауэр велел убрать меч с глаз долой, если он еще не научился при обращении новые руки-ноги отращивать. Дальше дрались врукопашную, и никакая нечеловеческая сила и ловкость не помогали. Валялся Макс по всему плацу, как куль по амбару. Всю грязь собрал.

— Встать, — раздался откуда-то сверху суровый глас инструктора. — Отдышался — бегом дальше.

— Я... не могу... больше... — натужно прохрипел Макс, который не то что не отдышался, а едва перестал помышлять о том, чтобы лечь в благословенную весеннюю грязь всем телом, как порядочная свинья, и пролежать так хотя бы ближайшие пару часов.

— Болтать можешь, значит и бежать в состоянии, — безжалостно отрезал Хауэр. — Поднимайся, волчонок. Слабак и неуч Гессе, и тот дольше держался.

Хауэр несколько кривил душой. Приведенный в пример "слабак и неуч", он же самый упрямый и выносливый из попадавшихся ему новичков, держался дольше после пары месяцев тренировок. Но Хагнеру об этом знать было неоткуда, а нелицеприятная характеристика, выданная инструктором, совсем не вязалась с образом прославленного следователя, на его глазах вполне успешно противостоявшего ликантропам, но тратить и без того сбитое дыхание на возражения и уточнения он не стал. Собрав все силы, дабы не ударить в грязь лицом в прямом и переносном смысле, Макс с трудом, пошатываясь, поднялся и потрусил на шестнадцатый круг по успевшей уже опостылеть тропинке.

Вчера вечером ему казалось, что он понял смысл предупреждений и переглядываний майстера Гессе с помощником. Сегодня ему казалось, что вчера он был юн и наивен и не понимал ровным счетом ничего.

* * *

К концу недели Макс окончательно освоился с распорядком — точнее, с почти полным его отсутствием. Тренировки начинались и заканчивались в любое время дня и ночи и продолжались неопределенное время. Неизменным оставалось лишь полное изнеможение по окончании (по окончании, а не в тот момент, когда разум в отчаянии вопил, что тело больше ни на что не способно) да суровый голос инструктора, требующий встать и продолжать.

Хагнер смирился и к третьему дню забыл про "я не могу". Понял, что инструктора этим не проймешь, а пустой скулеж и жалоба только заставляли чувствовать себя слабаком. Если майстер Хауэр считает, что для достижения результата нужно выкладываться до последнего издыхания, значит, так оно и есть. В конце концов, он старше и опытнее. Ему виднее.

На пятый день он перестал скалиться на "Волчонка", как честил его все тот же Хауэр, и вяло возражать "я человек".

— Ты, — сказал ему инструктор в ответ на очередную попытку возмутиться, — не оправдывайся. Ты, парень, ликантроп. А тебе с зондерами работать. Таких, как ты, они привыкли убивать, а не доверять прикрывать спину. От вашего яда... и не дергайся, — оборвал очередную попытку возмущения майстер Хауэр. — Знаю, ты "не такой, как они". Но это я твои бумаги читал, и то только личное знакомство с Гессе заставляет меня в это поверить. Так вот, от укусов твоих сородичей моих парней погибло столько, что у каждого живого найдется к оборотню счет за погибшего товарища. И они, парень, прежде чем с тобой работать согласиться, будут тебя проверять. На износ. До слез и кровавых соплей. И если ты станешь обиженного ребенка изображать, сожрут тебя с потрохами и хвостом. А потому запомни: у тебя, Волчонок, есть два выхода. Выход первый: ты можешь драться... Точнее, пытаться драться. С такими умениями, как у тебя сейчас, любой зондер от тебя мокрое место оставит. И, поверь, сделает это с превеликим удовольствием. Некоторого уважения ты этим добьешься. Если жив останешься. Выход второй: отшучиваться. Зубоскалить, подтрунивать в ответ. Главное, не показывать, что их выпады тебя задевают. Парни у меня в основном с юмором, хорошую шутку ценят, как и простое обращение. Станешь своим — никто и не вспомнит, какого ты роду-племени. Понял?

Макс понял. Теперь к задаче "встать и бежать дальше" добавлялась необходимость достойно реагировать на подколки. Легче всего было просто удерживать безразличную мину. При такой степени усталости это было скорее облегчением, чем трудностью, но не было выходом и не приносило пользы. Макс это понимал и старался, как мог.

А во время краткого отдыха инструктор рассказывал. Рассказывал разные интересные вещи, например, про загадочное "озарение", после которого ты можешь бежать сутки напролет с тяжеленным мешком на плечах и не чувствовать усталости. Поначалу Хагнер не верил, потом решил во что бы то ни стало достичь озарения как можно скорее. В какой-то момент он даже испугался, что если не сделает этого достаточно быстро, майстер Хауэр просто откажется его учить. Кому нужен такой слабак и неумеха, который устает раньше, чем толком начинается обучение?

Кстати, сам старший инструктор наверняка достиг и другого озарения, которое позволяло ему проводить возле Макса бесконечные часы, как будто он единственный ученик в этом лагере. В том, что это не так, он был абсолютно уверен, хотя откуда именно взялось это знание, он сказать не мог.

* * *

Ритм жизни в альпийском лагере был таким непривычным, насыщенным и малопредсказуемым, что в какой-то момент Макс начал терять счет дням. Однако природа скоро исправила сию оплошность юноши: не ощутить приближение полной луны он не мог. Чем больше округлялось ночное светило, тем сильнее обострялись все чувства молодого вервольфа. Слух, и без того более тонкий, чем у обычного человека, улавливал звук шагов старшего инструктора за дверью почти на минуту раньше, чем обычно, различить утоптанную тропинку вдоль монастырской стены в плотных вечерних сумерках не составляло уже никакого труда, а чтобы понять, что именно готовится сегодня на обед, достаточно было один раз потянуть носом, проходя мимо кухни.

Подступающее полнолуние Макса тревожило. Оно было уже третьим после смерти матери, однако два предыдущих рядом находились майстер Гессе и майстер Хоффмайер, которые видели, как справлялась с ним мать, и знали, что делать. Теперь и они далеко, и рядом только Альфред Хауэр, способный свернуть такого, как он, в бараний рог даже в зверином обличье, но знающий ли, как обезопасить от зверя окружающих и себя самого?

На тренировку за два дня до полнолуния Макс вышел погруженным в свои мысли и переживания, что не замедлило отразиться на результатах. Он забывал о дыхании, о правильном ритме, встряхивался, вспоминал, снова отвлекался...

— Нет, Волчонок, это никуда не годится, — постановил инструктор непререкаемо, когда задыхающийся Хагнер сполз по каменной стене после всего лишь восьмого круга пробежки. — Вытряхни из своей ушастой головы все лишние мысли. Тебе пока требуется постоянно думать о том, как ты дышишь. Это неправильно, но пока без этого никак. А ты о чем думаешь?

— О полнолунии, — глухо отозвался Макс, глядя в землю.

— Ах, вот оно что, — усмехнулся Хауэр. — Небось, гадаешь, что с тобой будет этой ночью? А ничего нового. Дверь и мебель в твоей комнате крепкие, решетка на окне — тоже. А вот задание тебе на сегодняшнюю и четыре последующих ночи особенное: учись помнить, кто ты. Не только днем, но и после восхода луны. А днем — помнить, кем был ночью. Понял? А теперь выбросить лишние мысли и марш еще пять кругов. Бегом!

До своей комнаты Макс дополз уже затемно. До восхода луны оставалась еще пара часов, это он чувствовал всем своим существом. Их он потратил на краткий отдых после долгой, изнурительной тренировки, ужин и, наконец, приведение мыслей в порядок по заданию майстера Хауэра. Последнее, разумеется, оказалось самым сложным. Он вспоминал мать, почти каждый месяц стягивавшую все его тело прочной веревкой и оберегавшую не столько весь мир от него, безумного зверя, сколько его — от всего мира. Вспоминал, как три месяца назад впервые слышал вой, который только он мог безошибочно отличить от волчьего. Вспоминал, как стоял, обвешанный железом с головы до ног, и смотрел в лицо твари, даже в человеческом обличье остававшейся зверем, бросившей его мать еще до его рождения, затем убившей ее, а теперь звавшей его, Макса, стать таким же. При этом воспоминании в душе вскипала злость — жгучая, тяжелая, нечеловеческая, — и подавить ее стоило немалых усилий. К тому же, его все больше охватывало возбуждение, обычное перед трансформацией, и от этого думать, а тем более контролировать свои мысли становилось еще тяжелее.

"Я человек, — твердил про себя Макс. — Я человек, все остальное — второстепенно. Я сильнее, чем зверь...".

Он едва не пропустил начало превращения, опомнившись, лишь когда знакомая боль скрутила все тело, ломая и складывая по-новому кости, мышцы, кожу, горным водопадом смывая все мысли, воспоминания, намерения. Волк вспрыгнул на лапы, коротко, глухо взрыкнув вслед отступающей боли, и вскинул морду к окну, сквозь которое светила почти полная луна.

Утром, вернувшись в человеческое обличье, Макс пару минут сидел неподвижно, обхватив себя за плечи и пытаясь припомнить, почему же он оказался на столе. Память сопротивлялась отчаянно, однако постепенно разум начал вяло отзываться на упорные попытки Хагнера до него достучаться. Смутные, расплывчатые образы приходили неохотно и норовили ускользнуть, но Макс вцеплялся в них зубами, не давая раствориться слишком быстро.

Холодный камень под лапами. Камень со всех сторон. Ловушка! Дерево. Теплее и мягче камня. Но на дереве — железо. Обжигает. Бежать от него! Воздух. Где воздух — там выход. Там свобода. Там луна. Добраться туда! Высоко. Забраться выше. На пути преграда — опять железо! Выхода нет... не выбраться...

Макс потряс головой, возвращаясь в реальность. Слез со стола, медленно натянул одежду и прошагал к двери. Присел на корточки, критически осмотрел глубокие борозды между двумя горизонтальными железными полосами. Вздохнув, выпрямился, прошелся по комнате и присел на кровать. Спать не хотелось. Непривычные смутные образы снова вспыхивали в голове, путались с мыслями человека. Он смог что-то вспомнить, впервые настолько четко...

Приближение Хауэра юноша почувствовал задолго до того, как во впервые со дня его приезда запертом замке повернулся ключ, и дверь распахнулась.

— Вставай, — махнул рукой старший инструктор.

Макс повиновался молча. Коридоры старого монастыря, лестницы, крыльцо. Набившая оскомину тропинка вдоль стены. Кажется, он сорвался с места за полмгновения до ставшего привычным "Бегом!".

— Вставай, Волчонок, — скомандовал неумолимый майстер Хауэр, и Макс с трудом вскарабкался на ноги. — Послушай-ка меня внимательно, парень, — негромко заговорил инструктор. — Ты ведь не простой человек. Этой ночью ты был зверем. Волком. А ты когда-нибудь задумывался, как бегает волк? Вижу, не задумывался, а зря. Вот тебе еще одно задание на ближайшие ночи. Если поймешь, в чем суть, вот тогда и придет озарение. Нет, ты сейчас не вспоминай, не отвлекайся. Бегом три круга и на плац.

Как бегает волк? Он должен это знать, тут Хауэр прав, ведь не все же ночи полнолуния он провел связанным или запертым. Вот только как вспомнить, а потом еще и повторить это в человеческом обличье?

С этой мыслью он просидел до самой ночи и восхода луны. А наутро, вновь обретя разум, обнаружил себя посреди своего скромных размеров обиталища с ощущением прерванного бега.

Сесть. Собраться. Вспомнить, как это было.

Лапы мягко отталкиваются от пола, подбрасывая все тело вверх. Распластаться в воздухе, не напрягая ни единого мускула. Каменные плиты несутся навстречу — выставить лапы и в последний миг напрячься ровно настолько, чтобы не удариться о холодный пол, а мягко опуститься... Так просто, так естественно.

К несчастью то, что "просто и естественно" для зверя, человеку так легко даваться не спешило. Ни в этот день, ни назавтра. Лишь в следующее полнолуние ему удалось усвоить звериную науку.

Неровная тропка бежит, сама ложится под ноги. Волк бежит, после каждого шага расслабляясь всем телом. Он сейчас не волк, но это неважно. Неважно даже то, что ног у него не четыре, а всего две. Он бежит, вдыхая прохладный горный воздух, который сегодня не обжигает пересохшее горло, а лишь приятно холодит лицо.

* * *

Макс стоял под перекрестным огнем четырех настороженных, напряженных взглядов и старался сохранить невозмутимость. Со дня, когда он впервые ступил во двор тренировочного лагеря Конгрегации, прошел уже год с лишним, и большую часть этого времени он провел именно здесь под чутким руководством Альфреда Хауэра, однако ни разу не встречался на дорожке или плацу ни с кем другим. До этого дня.

— Вервольф, значит... — с неприкрытой неприязнью проговорил зондер, стоявший в ряду вторым справа. — Майстер Хауэр, я не стану спрашивать, с какой радости подобную тварь решили держать на сворке, да еще и на операции брать — не нашего это ума дело, — а все ж как нам с ним работать предполагается? Три недели на вольном выгуле, неделю в клетке?

Сохранить спокойное выражение на лице стоило некоторых усилий, однако не таких уж огромных, за что следовало благодарить все того же старшего инструктора зондергрупп, который снова оказался кругом прав.

Последний, к слову, на вопрос отвечать не спешил, со значением глядя на Хагнера, мол, попробуй-ка сам.

— Лучше в лес выпускать. Глядишь, к утру зайчика принесу...

Двое парней, стоявших слева, тихонько хмыкнули, обменявшись взглядами.

— Ну да, мы тебя в лес, а ты полгруппы положишь, потому как крышу сорвет и кровушки захочется? — еще более недружелюбно отозвался тот же зондер, теперь уже глядя прямо на Макса.

— Я ручной, своих не кусаю, — беззлобно усмехнулся Хагнер.

— Вот только кто для себя свои? — недобро сощурился крайний справа боец.

Макс кивнул на Хауэра:

— Вот он, например. И те, на кого он укажет.

Теперь четыре недоверчивых взгляда уперлись в старшего инструктора, и тот наконец подал голос:

— Парень верно говорит. Полностью он себя пока не контролирует, но своих от чужих и впрямь отличает.

— Пока? — негромко уточнил молчавший доселе зондер, крайний слева. — А потом будет?

— Будет, — кивнул Хауэр. — Когда еще подрастет.

— А какая нам с него тогда польза пока? — не унимался первый боец. — Тебе годков сколько, щенок? Семнадцать?

— Волчонок, — поправил Макс, оскалившись в усмешке. — Мне шестнадцать.

— Тю! — пренебрежительно поморщился зондер. — Сопляк.

— А ты проверь, — негромко предложил Макс и поймал одобрительный взгляд майстера Хауэра.

Зондер коротко глянул на старшего инструктора, дождался ответного кивка и сорвался с места. Оружие он доставать не стал, видимо, надеясь управиться и так.

Двигался он стремительно и почти бесшумно. Будь Макс обычным подростком, у него не было бы ни единого шанса не то что выйти победителем, а хотя бы остаться в сознании. Но обычным человеком он не был, а потому первый удар пропустил мимо себя, плавно шагнув в сторону, второй принял на блок и тут же ударил сам, просто и прямо, но сильно. Разумеется, противник от атаки закрылся, но Хагнер и не рассчитывал достать его с первого же раза. Силы все еще были неравны — зондер был выше и сильнее, не уступая Максу в скорости, а то и превосходя его. На стороне Хагнера оставался меньший вес и, как следствие, большая изворотливость. Соперники кружили по неровной площадке, ритм и темп боя постоянно менялся. Пару чувствительных ударов Макс пропустил, но и сам все же сумел достать противника.

— А Волчонок неплох, — одобрительно заметил один из зондеров, наблюдавших за схваткой.

Противник Макса только фыркнул и снова ринулся в атаку, от которой юноша едва успел уклониться так, чтобы удар прошел всего лишь по касательной. Подловив момент, Хагнер метнулся зондеру под ноги, намереваясь подсечь под колени. От подсечки боец ушел, но запнулся о резко выброшенную вперед ногу Макса, потерял равновесие и был вынужден перекатиться по площадке.

— Довольно, — коротко скомандовал Хауэр, и парень, уже собиравшийся возобновить бой, с явным сожалением отступил на шаг. — Поразмялись, и будет. А теперь пора и делом заняться.

* * *

Когда боль обратного превращения отступила, а кости и мышцы вновь выстроились в человеческое тело, Макс привычно замер на минуту, закрыв глаза и обхватив себя руками за плечи. Вся группа знала, что в такие мгновения его не надо тревожить, вот и сейчас к нему не спешили подойти.

Он уже года полтора как научился помнить, что делал в облике зверя, но привычка собираться с мыслями после трансформации, тщательно перебирая и фиксируя в человеческой памяти события прошедшей ночи, осталась.

Его давно перестали связывать или прогонять в лес по ночам в полнолуние. До полного осознания себя в волчьей шкуре было еще прискорбно далеко, однако теперь Макс умел уже не только отличать своих от чужих, но и выполнять несложные команды. Это порождало бесконечное количество шуточек на тему "волчонка на сворке" и прочего "волка Господня", но, как и предсказывал майстер Хауэр, шутки давно перестали быть злыми. Хагнера в группе любили. Даже Якоб Шрёдер, потерявший лучшего друга из-за укуса ликантропа, первым пожелавший проверить два года тому назад, на что способен "щенок", перестал цедить слова сквозь зубы и глядеть на него, как на врага.

— О! На человека стал похож, — поприветствовал Макса Карл, когда тот оделся и вышел к остальным.

— Этой ночью он приходил к лагерю, — сказал Хагнер, не отвлекаясь на лишний треп. Он чувствовал себя виноватым, а потому хотел поскорее предупредить о возникшей проблеме. — И он меня учуял. Ушел в лес и теперь будет осторожничать... Следующей ночью я смогу пройти по его следу! — добавил он, стараясь оправдаться.

— Учуял? — нахмурился Дитер. — Уверен?

Макс кивнул.

— Значит, надо добивать, — констатировал зондер. — Пока он своим не растрезвонил, что у нас тут его собрат в стае бегает.

— И ждать до ночи нечего, — поддержал Карл. — Зачем нам драться с тварью в полной силе? Попробуем его выследить, пока он на двух ногах передвигается. А уж если не получится, тогда дождемся ночи и понаблюдаем собачьи бои.

Им повезло: выследить логово вервольфа, по чью душу зондергруппа и явилась в эти края третьего дня, удалось к вечеру. В качестве лежки, как выражался остряк Эрих, сородич Макса выбрал заброшенную сторожку лесника. Место было глухое и безлюдное, однако деревня располагалась недалеко, во всяком случае для зверя.

— Сколько у нас времени? — тихо спросил Карл, из-за куста разглядывая нежилой на вид домик.

— Часа три, — так же тихо отозвался Хагнер, даже не взглянув на небо.

— Отменно, — удовлетворенно кивнул зондер. — Не чуешь, он дома?

— Далековато... Была бы ночь, я б почуял, а сейчас точно не скажу.

— Ладно, сейчас проверим. Команды только дождемся...

Они замолчали, вслушиваясь в тишину леса и вглядываясь в сгущающиеся летние сумерки. Сигналом к началу операции должен был стать трижды повторенный через равные промежутки времени хруст веток с противоположной от них стороны сторожки. Условный знак был подан примерно через четверть часа.

Уже подбегая к домику, Макс понял с отчетливостью, что его обитатель находится внутри и — главное — в зверином облике. Как именно он определил последнее, Хагнер не смог бы сказать, но сейчас это было неважно.

— Он превратился, — успел бросить Макс, прежде чем Карл одним ударом вышиб дверь, а с обратной стороны строения кто-то вынес окно.

Зондеры тут же отступили от открытых проемов, и с обеих сторон в темноту полетели железные арбалетные болты. Внутри послышался шорох. Через некоторое время обстрел прекратился. Следующая минута показала, что план был рассчитан верно: сочтя, что теперь стрелкам потребуется время, чтобы перезарядить арбалеты, тварь темно-серым вихрем вылетела из дома, явно намереваясь прорваться в лес. Навстречу зверю свистнули два припасенных именно на такой случай болта, один из которых угодил в цель. Волк коротко взвыл, поджав раненую лапу, и бросился вперед с отчаянной решимостью.

Макс и Дитер оказались у него на пути одновременно. Два железных клинка сверкнули в пробившихся сквозь кроны лучах закатного солнца. Волк отпрянул назад, намереваясь обойти возникшее препятствие сбоку, но Хагнер успел извернуться почти звериным движением и всадить меч в бок твари. Подоспевшие с другой стороны зондеры довершили дело в считанные мгновения.

Когда Макс подошел и присел к костру, у которого расположились бойцы, его встретили вопросительные взгляды.

— Ты чего, Волчонок? — осведомился Дитер, глазами указав на железные цепочки на шее и запястьях Хагнера.

— Не хочу сегодня, — передернул плечами тот. — Иногда можно. Вот и пользуюсь.

— Ты сегодня молодец, — хлопнул его по спине Якоб. — Заслужил человеческое общество. Будешь? — он выразительно кивнул на бутыль, стоявшую невдалеке от костра.

Макс только фыркнул и чуть качнул головой.

— А зря, — заметил зондер, тяжелее всего принявший товарища-ликантропа. — Тебе, похоже, не мешало бы.

Макс молча пожал плечами, но сунутый под руку стакан все же взял и отхлебнул огненной жидкости.

— Нелегко, наверное, убивать таких, как ты сам, да? — негромко произнес Дитер, глядя на Хагнера с неподдельным участием; тот вскинул голову и посмотрел зондеру прямо в глаза:

— Нет, Дитер. Они не такие, как я, вернее, это я не такой, как они. Я так решил три с половиной года назад и о решении своем ни разу не пожалел.

— А почему ты так решил? — почти шепотом спросил Якоб. Должно быть, давно хотел задать этот вопрос, но не мог найти предлог.

Макс глотнул еще обжигающего пойла и перевел взгляд на Якоба:

— Три с половиной года назад меня разыскал мой, с позволения сказать, отец. Хотел забрать в свою стаю, чтобы я жил с себе подобными. Только перед этим он убил мою мать, которая зачем-то пошла с ним разговаривать... И искренне недоумевал, почему я так горюю о никчемной человеческой женщине.

Он замолчал, сделал глоток, оказавшийся слишком большим, коротко закашлялся и продолжил в повисшей тишине:

— Я отказался уходить с ним. И убил одного из его прихвостней. А потом уехал с майстером Гессе. Чтобы помогать выслеживать и уничтожать таких, как мой папаша.

— Гессе, — со странной интонацией протянул Дитер. — Действительно, кто еще мог добыть Конгрегации этакое приобретение.

— Прости, Макс, — непривычно тихо произнес Якоб.

— Брось, — отмахнулся Хагнер, глядя в огонь.

* * *

Макс привычно задвинул засов. Так зверю точно не открыть дверь. Он давно и полностью контролировал себя в волчьем теле. Вот уже больше двух лет Хагнер мотался по Империи в составе зондергруппы и давно не уходил в лес под полнолуние. Но почему-то все еще цеплялся за старую привычку.

Сегодня была важная ночь. Этим утром он впервые настолько четко поймал чувство контроля над обратным превращением, прочувствовал и запомнил ощущение толчка и изменения, а не только привычную, хоть и сократившуюся до считанных мгновений, боль. Сегодня он собирался попробовать превратиться обратно в человека по собственному желанию.

Луна показалась из-за горизонта. Короткий миг боли, и вот он уже стоит на четырех мощных лапах. Несколько шагов туда и обратно по комнате. Собраться с силами, вдохнуть поглубже, вспомнить ощущения прошлого утра и... ничего. Четыре лапы по-прежнему стоят на полу, хвост в волнении бьет по бокам.

Не расслабляться. Еще раз. Сосредоточился, вдохнул...

И еще раз.

И еще.

И еще...

До изнеможения. До тумана в мыслях и боли в груди.

И вдруг, на неведомо какой попытке вспышка боли — и вот он стоит на двух ногах, смотрит на мир человеческими глазами, впервые за много лет глядя ими на полный лунный диск в окне.

Дрожащими от усталости и потрясения руками он натянул штаны и рубаху, обулся и со второй попытки отодвинул засов. Прислушался к себе. Зверь недовольно ворочался внутри, намекая, что сейчас его время, но попыток вырваться не предпринимал, признавая руку вожака. Хагнер распахнул дверь и вышел в коридор, впервые нарушив запрет ходить по лагерю в одиночку.

Дойдя до комнаты майстера Хауэра, он постучал и, дождавшись приглашения, вошел. Несколько секунд старший инструктор изучал его пристальным взглядом, затем проронил:

— Ну, здравствуй, Волк.

In vino veritas

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: Курт Гессе в свободное время решает проблемы новгородского князя Лугвена

Из мемуаров Курта Гессе: "По большой просьбе Бруно, а так же из политических соображений, в изобилии озвученных Сфорцей, довелось мне однажды ездить ко двору новгородского князя..."

* * *

— Курт, ты присядь.

Гессе остался на ногах и демонстративно скрестил руки перед собой. Взгляд Бруно выражал заботу и безмятежное понимание, что традиционно раздражало.

— Ну что там у нас, решили все-таки брать этого недопапу?

Духовник, бывший помощник, а ныне ректор всей Академии выразительно откашлялся.

— Поверь мне, начало такой operatio[37] не пройдет незамеченным ни для кого из участников. Но вынужден тебя огорчить. И да, Мельхиора тоже пока не нашли.

Курт хмыкнул.

— Ну, тогда мне не интересно. Поеду, что ли, в Кельн, с Финком по кабакам отвисать... Да шучу, шучу, — упредил он выразительное поднятие на лоб левой брови собеседника. — Ты вообще представляешь меня в загуле? Даже я не могу вообразить себе подобного.

— А придется, — загадочно изрек Бруно и неожиданно поманил Молота Ведьм пальцем.

В кабинете у Сфорцы было темно. Старика последнее время начал раздражать яркий свет, и потому предупредительный Висконти распорядился даже в дневное время держать ставни закрытыми, да еще и раздобыл где-то плотные занавеси из дорогого китайского шелка. Чтобы посетители все же не терялись в кромешной тьме, свет лился из развешанных по всему помещению лампадок, забранных в матовое венецианское стекло. От этого рассеянного, мягкого сияния возникало ощущение, будто находишься в храме Господнем. Впрочем, мысленно усмехнулся Курт, технически это не было так уж далеко от истины.

Сфорца молча кивнул именитому следователю, затем так же движением головы указал на стул.

— Гессе, ты присядь.

— Да вы сговорились, — пожал плечами Курт и аккуратно, стараясь не грохотать мебелью, устроился с другой стороны рабочего стола. Слух у Сфорцы тоже начал с годами страдать от громких звуков. Досужие шутники предполагали, что тут не обошлось без экспериментов с кровью стригов: мол, решили продлить долголетие одному из членов Совета, но что-то пошло не так. Впрочем, пара воспитанников за подобные высказывания уже успела получить poena corporali[38].

— Просто не люблю задирать голову, шея устает, — парировал кардинал и, пошуршав бумагами, извлек на полусвет слегка помятый пергамент. Над бровями предупреждающе загудело: значит, действительно намечается что-то как минимум нетривиальное.

Увидев, что Курт нахмурился, Сфорца одобрительно повел породистым носом.

— Сейчас попробую тебя удивить. Видишь ли, у нас возникли интересы далеко на востоке.

— Неужели новый крестовый поход? — скептически сощурился Гессе. — А оно нам надо? За прошлые разы не надоело?

Бруно, все это время стоявший неподалеку и с любопытством изучавший корешки книг из личной библиотеки Его Преосвященства, обернулся.

— Ну, насколько я в курсе, ты почти угадал. Что-то вроде похода, только в более скромных масштабах. А если точнее, то в исполнении одного тебя. И не на юг, а на север.

— Это туда, куда наши доблестные тевтонцы сунулись после жемайтов[39]? Они же вроде схлопотали по сусалам и вынуждены были заключить Трокский мир[40]. Возникли проблемы? — уточнил Молот Ведьм. Бруно одобрительно покивал.

— Ну вот, а говоришь, что политика это не твое. Да, у нас обозначились интересы в тех краях. Насколько ты знаешь, у восточных славян там несколько княжеств. Единого правителя у них нет, а у некоторых даже должность конунга является выборной. Точнее, они приглашают к себе правителя со стороны — из уважаемой воинской аристократии. Причем, если он будет вести себя не так, как ожидалось, местная знать вполне способна его вежливо попросить освободить занимаемое место. Такой себе аналог наших вольных городов.

— Да я вообще-то в курсе, — перебил Курт, но тут слово взял Сфорца.

— Повторение — мать учения. Слушай дальше, Гессе. Наши купцы давно торгуют с их Neuestadt[41] — по крайней мере, примерно так переводится название их основного города. Или, как они сами его называют, Господин Великий Новгород. Пушнина, воск, мёд — большинство этих товаров империя получает через купцов Ханзы именно из тех мест. Лес, опять же: крайне необходимый материал для военных нужд Империи. Нет, у нас и своего хватает, но лишним-то не будет... Местные жители вполне неплохо обучены грамоте. Правда, в силу дороговизны пергамента, для частной переписки они используют тонкую березовую кору — у них это называется beresta.

— Как скандинавы? — уточнил Гессе. Мессир Сфорца кинул острый взгляд из-под бровей.

— Наши тоже так делают. Страшно далек ты все-таки от народа... Кстати, они ведь не язычники, как, например, жемайты. Среди них распространено христианство; увы, в византийской традиции, тут мы слегка припозднились. А вот Орден, что меня отдельно порадовало, умудрился довольно чувствительно получить по рукам от этих ребят, когда полез к ним со своими "помощью, защитой и исцелением[42]".

Кардинал умолк и отпил из кружки. Курт осторожно принюхался и уловил запах смеси лекарственных трав: значит, не вином пробавляется Его Преосвященство. Да, годы летят, сам тоже уже не мальчик... Бруно, уловив паузу, подхватил нить повествования.

— Собственно, недавно до нас дошла gramota от нынешнего князя Новгородской земли. Ну, не только до нас, естественно. Имперская канцелярия получила умело составленное дипломатическое послание, в коем князь Лугвен, сын Ольгерда, при крещении принявший имя Симеон, выражает "надежды и чаяния людей новгородских на развитие мира и взаимовыгодной торговли между нашими народами". Опять же, напоминает про тевтонцев, намекает, что "можем и повторить". Впрочем, я бы удивился, если бы князь об этом промолчал. Судя по всему, он человек образованный и правитель в целом мудрый и опытный.

— А к нам все это каким боком? — устал внимать разглагольствованиям начальства Курт. Стулья в кабинете Сфорцы были удобными, но в сидячей позе тело посылало в мозг однозначный сигнал опасности: а ну как сейчас заставят отчеты строчить, в трех exemplaris[43]? Его Преосвященство допил свой отвар и торжественно возложил ладонь на пергамент.

— В специальном supplementum"е[44], прилагавшемся к основному документу, Лугвен пишет, что до него дошли слухи о достижениях Конгрегации в деле борьбы с колдунами, сглазом, порчей и разнообразной нечистью. Отдельно упоминается некий следователь первого ранга, прославившийся далеко за пределами Империи, коего князь хотел бы видеть при своем дворе в качестве желанного гостя и для исполнения одной деликатной просьбы. Буде наше решение направить оного следователя для решения княжеских проблем окажется положительным, Лугвен обязуется употребить все свое влияние на господский совет и купцов, дабы те работе ханзейцев[45] в своих краях не препятствовали и развитие торговых связей не стопорили.

Кардинал откашлялся и вернулся от выспреннего стиля к обыденному разговорному языку.

— А кроме того, Лугвен обещает всерьез поговорить с новгородским православным архиепископом, с которым находится в превосходных отношениях, чтобы тот не мешал распространению католической веры — среди желающих приобщиться оной. И не противился бы строительству церкви для нужд нашей паствы. Ну и, если мы соберемся пощипать еретические ячейки в Швеции, предлагает оказать поддержку в снабжении, logistica[46], а может быть, и войсками.

— И в чем суть просьбы? — поинтересовался Гессе. Сфорца и Бруно переглянулись. Наконец, когда молчание стало уже слегка затянутым, духовник, малость помявшись, вымолвил:

— Видишь ли, князь женат...

— Нет, точно сговорились, — с долей восхищения произнес Курт. — В прошлый раз Висконти послал меня к своему приятелю, потому что у того жена. Потом мои собственные семейные проблемы нарисовались. Теперь вот у этого новгородца тоже жена. Такое ощущение, что все проблемы в мире от жен!

Бруно примирительно поднял руки.

— Господь завещал нам: "Diliges proximum tuum sicut te ipsum[47]". А кто еще ближе для человека, чем его семья? Курт, я думаю, дело того стоит. Заодно съездишь, развеешься, посмотришь новые страны, наведешь полезные связи. Опять же, renommée[48] Конгрегации...

— С каких пор ты увлекся французским? — подозрительно сощурился Молот Ведьм. — Что, Александер заезжал? И мне не сказали? Кстати, — демонстративно нахмурился он, — а этот фуфел, который князь, он нас не киданёт?

Бывший помощник возвел очи горе.

— А ведь наш стриг прав. Как ты был clochard[49], так им и остался. Ну посуди сам: во-первых, это будет несолидно. Новгородские купцы — народ основательный, им деловая и политическая репутация крайне важна. Они, возможно, не единогласно поддерживают предложенные князем praeferentias[50] в нашу сторону, но если тот сдаст на попятный, то возмутятся первыми и укажут ему на врата города. Следовательно, подобную свинью сам себе он подкладывать не станет.

Курт задумчиво кивнул. Бруно же усмехнулся и продолжил.

— Во-вторых, мы для Лугвена, даже учитывая географическую удаленность, естественные союзники. Его интерес в сторону Швеции вполне понятен: Восточное море[51] — это прямой выход к Северному, и если шведских пиратов хорошенько укоротить с нашим активным содействием... Хорошо станет и нам, и новгородцам. Ну и в третьих — жена. Это важно. Ради любимого человека... Курт, вот сейчас ты вроде как уже должен понимать.

— Ох уж мне эта семейная жизнь... — в голосе грозы малефиков, истребителя стригов и кошмара ликантропов явственно послышались панические нотки. — Это все?

— Все, — скромно поправил сутану Бруно. — По-моему, доводы достаточно веские.

Сфорца снова откашлялся, и Курт понял, что время для шуток прошло. Он резко посерьезнел и наклонился вперед.

— Насколько я знаю, со всеми нашими основными проблемами в ближайшее время прогресса не предвидится. Но и со стороны Мельхиора пока тишина. Бальтазар же сидит себе в Риме и резких движений не делает. Что ж, пока у меня есть время — отчего бы и не прокатиться? Но все же имеется еще пара вопросов к вам, господа Совет...

* * *

"Глушь страшная, добирались не меньше месяца, местные на хохдойче[52] ни бельмеса. Компания в пути, впрочем, была вполне душевной..."

* * *

Естественно, gramota новгородского князя проделала свой долгий путь отнюдь не при помощи голубиной почты. Справедливо не доверяя никому, Лугвен отправил небольшой отряд профессиональных воинов, которые называли себя "гриднями", во главе с доверенным боярином Фоларом Ингваровичем, при крещении нареченным Михаилом. Боярин был мужик веселый, языками, как выяснилось, владел неплохо и по постоялому двору, где оговорено было встретиться с майстером инквизитором, расхаживал не в медвежьей шкуре, а во вполне себе модном кафтане сдержанного красного цвета. Даже за поясом у него обнаружился не топор, а сабля на манер сарацинской, в богатых ножнах, но с потертой рукоятью, что выдавало боевое оружие.

— Майстер Гессе, — не столько спросил, сколько уточнил он, когда Курт подъехал к коновязи и слез с лошади. Сам боярин при этом стоял на крыльце, уперев руки в бока и поглядывая привычно-хозяйским взглядом на бытовую суету вокруг. Видно было, что это человек, привыкший к власти и к безоговорочному подчинению. Впрочем, Курту он руку подал без снисходительности или высокомерия.

— Он самый, — подтвердил Молот Ведьм, пристально всматриваясь в серо-стальные глаза боярина. Тот взгляда не отвел. Что-то шевельнулось на самом дне колодца воспоминаний, какие-то associationis... Ну да, точно: Арвид. И холодный цвет радужки, и светлые волосы, и тип лица. Курт постарался подавить неприятные ощущения — в конце концов, внешнее сходство и даже близкое родство с негодяем не делают человека неблагонадежным a priori[53].

Боярин довольно хмыкнул и приглашающе махнул рукой, будто постоялый двор принадлежал ему самому.

— Проходите, располагайтесь. Сегодня еще отдыхаем, завтра с утра в путь тронемся. А путь неблизкий. Местами опасный. Но по вам вижу — вы опасностей не бежите. Да и о подвигах ваших слышать доводилось.

— Легенды частенько врут, — привычно отрекся от незаслуженной славы майстер инквизитор, проходя в зал и устраиваясь за самым чистым из столов. Боярин сел напротив и привычным жестом махнул трактирщику. Тот довольно шустро и с видимым удовольствием приволок пару кружек пива и разной мясной закуски — видимо, новгородцы обитали у него уже давно, платили не скупясь и вели себя вполне прилично.

— А не скажите, майстер Гессе, — Фолар отхлебнул и отер пшеничного цвета усы. — Людская молва, она как сито: муку веет, шелуха в отброс.

— Вам же знакомо выражение про дитя и купель? — парировал Курт, вгрызаясь в куриную ножку. Боярин кивнул, усмехнувшись, и процитировал:

— "Не стоит выплескивать из ванны с грязной водой и самого ребенка[54]". Хотите сказать, что в тех историях, что ходят о вас по свету, "ребенок" отсутствует, а в наличии только "грязная вода"?

— Скажем так, "ребенка" не "отмыли" до конца, — улыбнулся в ответ Молот Ведьм. Собеседник ему определенно нравился. Чем-то он располагал к себе, несмотря на сходство с когда-то упокоенным стригом.

— И то верно. Сито, оно же тоже с прорехами бывает. Но хлеб от этого хуже не становится — наоборот, один знахарь в моей родовой деревне советовал добавлять в опару немного отрубей. От того кишкам польза, так он утверждал. Я пробовал, кстати — вкусно.

— Сами хлеб печете? — сделал вид, что изумился Курт. Фолар рассмеялся.

— А я не похож на пекаря? Нет, в наших краях мужчина и крестьянствует, и воюет, и по дереву работать должен уметь, и на охоту ходить. Так-то, конечно, есть и дворня, и хозяйством обычно жена занимается...

— К вопросу о женах, — аккуратно вклинился Гессе. — Мне так и не сказали, в чем проблема.

Это было чистейшей правдой. Знаменитый на всю Империю (и, как выяснилось, далеко за ее пределами) следователь Конгрегации первого ранга с особыми полномочиями битый час пытался расколоть собственное начальство. В ход пошли все допустимые в той ситуации приемы: вопросы прямые, вопросы окольные, лесть, шантаж, угрозы — ну, насколько можно было угрожать мессиру Сфорце в принципе. Бруно в ответ только укоризненно вздыхал, а Его Преосвященство ехидно ухмылялся и предлагал смирить нетерпение: "На месте узнаешь". До "места" снедаемый любопытством дознаватель решил не ждать...

Боярин посмурнел.

— Не могу о том говорить, майстер инквизитор. Князь строго наказал — ни слова до вашего прибытия. Клятву я принес, на Писании слово давал.

— К слову, вы же крещеный? — уточнил Курт. Собеседник кивнул. — А как вы сами относитесь к тому же деревенскому знахарю? И как in principium[55] у вас дело обстоит с...

— С колдунами да ведьмами? — подсказал боярин. — Да нормально, нешто. Ежели потраву на скот не наводят, людей не травят, нечисть всякую на крестьян не науськивают, так и не трогаем. Архиепископ, конечно, зубами скрипит и требует гнать всех волхвующих да чудодействующих взашей. Но князь, с господским советом посовещавшись, повелел так: кто крест православный поцелует, крещение примет да клятву даст не вредить люду христианскому — тех и не трогать совсем. За остальными же следить пристально, но без причины не обижать.

Гессе восхитился.

— А народ как реагирует?

— А как он может реагировать? — пожал плечами Фолар. — Люди всегда побаиваются того, чего не понимают. Но коли живот скрутит — бегут сначала к ведуну, а потом уже свечку за здравие ставить. Traditio[56]! — щегольнул он знанием латыни, и майстер инквизитор снова улыбнулся.

Выехали действительно поутру, довольно рано. У боярина была с собой вполне неплохая карта, на которой Курт увидел отметки, сделанные углем — судя по всему, места для привалов и ночевок. Похоже было, что новгородцы привыкли к дальним походам: сумки на лошадях были собраны умело, запасные кони ухожены и спокойны, передвигался караван неторопливо, но ходко. Все были вооружены, но сталью не звенели и напоказ не "светили".

Вообще со стороны отряд можно было принять за банду наемников, если бы не достаточно четкая дисциплина. Молот Ведьм обратил внимание, что между собой воины шутят и даже порой подкалывают друг друга с обычным солдатским юморком — судя по выражениям лиц, — но стоило боярину отдать какой-то приказ, как исполнялся он немедленно и со всем старанием.

— Застоялись парни, — делано ворчал Фолар Ингварович. — Соскучились без дела, вот и задираются. Даже походы по девкам не помогли.

— А как сговаривались? Они что, все владеют хохдойчем? -интересовался Курт. Боярин отмахивался.

— Нет, хорошо умею в языки только я. Ну как хорошо: отец в свое время нанял учителя из разорившихся немецких купцов. Сказал: твой прадед пришел на земли Новгорода, не зная местной речи, но закрепился и пустил корни. Я хочу, чтобы ты, сын, имел пред ним и предо мной преимущество. Латынь же изучал при церкви, там же и греческий. Торговлей ведь живем, надобно разуметь столковаться. А эти лбы только "пиво", "хлеб", "мясо" и "ты красивая" выучили, и то уже в пути, — заливисто хохотал он.

"Лбы", угадав, что речь идет про них, поддерживали веселье, но без подобострастия. Курт довольно быстро втянулся в походную жизнь, в размеренный распорядок смены пейзажей, городов, дня и ночи. Казалось, вся жизнь прошла в пути. Впрочем, именно так оно и было, по большому счету.

Проезжали города знакомые и не очень. Вот тут когда-то довелось ловить древнюю и зловредную ведьму, а здесь "малефик" оказался безобидным алхимиком-самоучкой, а вон там дух убитой жены являлся к мужу-изменщику... Историй на книгу хватит. А то и не на одну.

Курту неожиданно представилось девять (почему девять?!) пухлых томов, исписанных аккуратным, каким-то неестественным почерком, с лаково блестящими обложками, сделанными то ли из кожи, то ли из очень плотной бумаги... Видение промелькнуло перед внутренним взором и угасло. Майстер инквизитор было насторожился, но образы более не повторялись. Списав на дорожную усталость и убедившись, что "сигнальная" головная боль не спешит заявляться в гости, Курт выбросил это из головы.

Когда пошли совсем чуждые земли, народ в отряде подобрался. Фолар объяснил это тем, что в пределах Империи разбойнички если и пошаливают, то в меру, и довольно часто отправляются в петлю стараниями тех же конгрегатов. Сказывается распространенная практика различных управленцев всех мастей спихивать на следователей-инквизиторов преступления не только духовные, но и светские. В той же Польше или Великом Княжестве Литовском с этим были большие проблемы.

По пути княжеский посланец рассказывал о быте и нравах своих краев, о политическом устройстве, о том, какие обычаи чаще всего кажутся странными и необычными иноземным купцам, в частности, ханзейцам. Курт дотошно расспрашивал о деталях, которые казались ему важными и периодически аккуратно сворачивал на тему жены князя, но боярин так же ловко от темы уходил. Или, если расспросы становились совсем уж настойчивыми, прямо отвечал: "Не могу. Слово дал. Не велено".

Наконец боярин объявил, что они на землях Великого Новгорода. Воины повеселели и расслабились. Правда, однажды из леса навстречу выехала ватага совершенно бандитского вида, но Фолар переговорил с их предводителем, они похлопали друг друга по плечам, позубоскалили и разъехались, довольные друг другом. На закономерные расспросы Курта боярин легкомысленно бросил: "Ушкуйники[57]. Княжьих людей, а так же тех, на кого князь укажет, они не трогают. Зато, если соберемся шведов, татар или там чудинов за брюхо взять — очень полезные ребята".

А через несколько дней караван выехал на берег огромного озера, больше напоминавшего море. Люди навстречу попадались уже постоянно, при виде боярина и его эскорта часто останавливались и снимали шапки. Лес расступился, пошли луга и деревеньки. Наконец, вдалеке показались белые стены, и Фолар, приподнявшись в стременах, махнул рукой:

— Ну вот мы почти и дома. Здравствуй, Новгород-батюшка. Встречай гостей!

* * *

"Византийские схизматики[58], распространяющие свою версию учения, косились недобро, но работать не мешали. По приезде много пили — за встречу, как тут полагается. Было стойкое ощущение, что печень скоро отправится к Высшему Начальству, но обошлось..."

* * *

Князь оказался мужчиной крепкого телосложения, таким же светловолосым и сероглазым, как и его посланник. Вообще этот тип внешности в северных краях являлся самым распространенным, как успел заметить Курт. В обращении военный вождь Новгорода был прост и без лишних расшаркиваний протянул крепкую, мозолистую руку.

— Добро пожаловать в наши края. Как добрались, без лишних неприятностей?

Молот Ведьм пожал плечами и ответил на рукопожатие.

— Неприятности составляют суть моей работы. Впрочем, лишние действительно были бы нежелательны. Их и не случилось. Viam supervadet vadens.

— Верно, "дорогу осилит идущий", — раздался мягкий, но исполненный силы голос, отдающий некоторой старческой надтреснутостью. В зал вошел, точнее, плавно вступил старик, облаченный в темные одеяния с накинутой сверху епитрахилью и длинной лентой омофора. За ним, тщетно пытаясь придать своим движениям такую же неспешность и основательность, скользнул служка в простой, без украшений, темной же фелони[59]. Князь поклонился архиепископу — а в том, что это был он, сомневаться не приходилось, — и поцеловал протянутую руку. Курт вежливо кивнул.

Перед отъездом Бруно и Сфорца особенно упирали на то, что в пререкания с ортодоксальными церковными чинами вступать не следует ни в коем случае. Любые претензии рекомендуется выслушивать молча, вежливо напоминая об общих корнях всей христианской веры. Так же советовали упирать на то, что "одно дело делаем". Духовник, впрочем, глядя на выразительные гримасы Молота Ведьм, лишь укоризненно вздыхал и продолжал увещевать.

— Есть, правда, дороги, и есть дороги иные також, — продолжил свою мысль архиепископ. Насколько Курт помнил, звали его отец Иоанн. — По одним мы идем к Господу, по другим от него удаляемся. И есть между ними тропинки, которые не ведут никуда: так, петляют себе.

Служка при этих словах поднял глаза, доселе опущенные долу, и бросил два быстрых взгляда — на князя укоризненный, на Курта торжествующий. Этого Гессе стерпеть уже не мог.

— Насколько я понимаю, князь Лугвен не испытывает недостатка в духовном окормлении. Тогда я не вижу причины, по которой стоило бы приглашать представителя Конгрегации. Впрочем, я крайне признателен за небезынтересное путешествие. Ничего тут у вас, миленько.

Теперь уже князь изобразил укоризненный взгляд в сторону архиепископа. Отец Иоанн примирительно поднял руки.

— Я всего лишь хотел сказать, что никому не дано знать, на какой из дорог он окажется в тот или иной момент жизни. Можно лишь уповать на Божие наставление да на пастырское слово.

— Или положиться на собственную силу духа, — твердо произнес Курт, пристально вглядываясь в собеседника. — Сказано же: "кто имеет веру с горчичное зерно..."

— А может, прервем богословский диспут? — вклинился князь. — В конце концов, майстер инквизитор тут как мой гость. А разве ж мы гостей одними речами встречаем? Пойдемте-ка, уже столы накрыли, вестимо.

Архиепископ вежливо кивнул и проследовал через зал в дальнюю дверь. Курта же князь аккуратно прихватил за рукав и отвел в сторону.

— Фолар рассказал мне, что вы до крайности интересовались сутью дела. Прошу меня простить за наложенный на него запрет — я просто стремлюсь избежать лишних слухов. Никто не знает о случившемся, кроме самых доверенных людей в моем ближнем круге, да и те не в курсе всех деталей.

— Я вас понимаю и внимательно слушаю, — согласился Гессе, но не удержался и добавил. — Хотя, обладай я необходимым minimum"ом[60] информации, за время пути мог бы выработать уже пару-тройку рабочих версий.

Князь пожал плечами.

— Моя власть в городе и его землях не абсолютна. Приходится делиться с посадником и с господским советом: democratia[61], мать ее... — он осекся и откашлялся. — Но с другой стороны, это может уберечь нас всех от ошибок. Так вот, к делу. Моя жена Мария, крепкая и здоровая баба, успешно родившая двух сыновей, внезапно стала жаловаться на недомогание. Причем общее: тело начало слабеть, дух угасать, разум мутиться... Я обратился ко всем лекарям в пределах доступности, даже к немецкому медику из Петерхофа[62], с Торговой стороны. Отстоял с десяток молебнов, пару пудов лучшего воска на свечи пустил. И все впустую!

Лицо Лугвена оставалось бесстрастным. Только на виске начала биться жилка, и Курт скорее почувствовал, чем осознал, что его собеседник пребывает все это время в холодной, сдерживаемой стальной волей ярости.

— Так а с чего вы решили, что проблемы по... сверхнатуральной части? — сколь возможно деликатно поинтересовался Молот Ведьм. Князь вздохнул и криво усмехнулся.

— Фолар — мой дальний родственник. Он приволок какого-то знахаря...

— Который рекомендовал ему хлеб с отрубями? — улыбнулся Гессе. Лугвен кивнул.

— Ага, вы уже в курсе. Так вот, этот старичок оказался очень толковым дядькой. Он выгнал всех из светлицы моей супруги, которая за день до того впала в беспамятство, зажег какую-то крайне пахучую смолу и просидел там чуть ли не всю ночь, не смыкая глаз. Поутру жене стало лучше, она открыла глаза, и знахарь смог напоить ее отваром целебных трав. А мне по секрету сообщил, что Марию кто-то... сглазил.

— Сглазил? — уточнил Курт. — Вы имеете в виду oculus malus[63]?

— Именно, — подтвердил князь. — Причем старик повелел искать... скажем так, некий предмет, который был бы "носителем" этого сглаза. Что-то, что жене могли подарить, подкинуть, спрятать в ее вещах. Но предупредил, что это может быть опасно для самого нашедшего: наведенная порча, скорее всего, привязана к личности жертвы, но хватать руками колдовские цацки — себе может выйти дороже.

— Какой, однако, интересный дед. А как бы мне с ним побеседовать? — сощурился майстер инквизитор. Вздохнув, Лугвен повел рукой в сторону двери.

— Он тоже будет на пиру. Подозреваете? Я тоже, на всякий случай — на княжеском престоле paranoia[64] лишней не бывает. Но виду не подаю. Всем сказал, что Мария тяжко больна, и ее здоровье все еще под угрозой. В детали посвящены только архиепископ, Фолар, вы и ваше начальство.

— Архиепископу, значит, вы доверяете? — Курт направился туда, куда ему было предложено пройти. Князь, как любезный хозяин, следовал за ним.

— Доверяю. Он мой духовник. Кроме того, он имеет славу человека набожного, кроткого с прихожанами и пылкого в вере, чуть ли не святого. Когда в наших краях случилось моровое поветрие — да, и до нас докатилась эта зараза, — он денно и нощно молился за народ новгородский. И Божией милостью мор прекратился. Во Пскове прознали о том чуде и попросили отца Иоанна о заступничестве перед Творцом. Он, ни слова не сказав, поехал и к ним. Результат ровно такой же: чума отступила. Многие склонны считать это явленным чудом.

Гессе сдержанно кивнул и задумался. Впрочем, к тому моменту они уже пересекли зал и оказались на пороге соседнего помещения.

О хваленом славянском гостеприимстве Курт был наслышан от тех же ханзейцев и прочих путешественников, но тут и его проняло. Столы, составленные кириллической буквой "П", буквально ломились от яств. Мясные и рыбные блюда, каши и супы, закуски и сладости — глаза разбегались, глядючи на эту варварскую роскошь.

Гостя усадили на почетном месте — по правую руку от князя. Фолар, традиционно занимавший этот "пост" на правах соратника и близкого друга, уступил его без малейшего ропота. Слева от князя сидел посадник: слегка округлившийся, но еще крепкий темноволосый мужчина в летах. Остальные места были заняты боярами, господами из совета и богатейшими купцами.

Майстеру инквизитору тут же пододвинули массивный, но изящно отделанный серебряный кубок. В нем уже что-то было налито — судя по запаху, вполне себе недурного состава. Молот Ведьм заметил, что архиепископ, сидящий по диагонали слева, жестом остановил слугу с кувшином и попросил воды. Его служка в этот момент с явным сожалением накладывал себе что-то овощное и плотоядно косился на здорового осетра.

Наконец у всех стало налито, и Лугвен поднялся со своего места.

— Предлагаю выпить за здоровье нашего гостя! Да не покажутся ему наши земли недружелюбными!

Курт тоже встал и отрицательно покачал головой.

— Я искренне благодарю хозяина. Но предлагаю все же выпить не за мое здоровье, а за здоровье его супруги, княгини Марии.

Одобрительный хор голосов показал, что Молот Ведьм не ошибся — тост поддержали все. Или почти все. Украдкой окинув столы быстрым взглядом, Курт подметил кое-что интересное... "А что, тоже версия", — мелькнула мысль, и он удовлетворенно опрокинул содержимое кубка в себя.

* * *

К утру второго дня за столами оставались только самые стойкие из гуляк. Князь ни в какую не соглашался на призывы Курта прекратить этот "сабантуй", как выразился нахватавшийся в последнем походе татарских словечек Фолар. Сам же майстер инквизитор едва успевал отбиваться от желающих пообщаться с редким гостем. Как выяснилось, язык международной торговли знали многие из присутствовавших, да и страха перед Инквизицией в силу малого с оной знакомства у местных не было.

Архиепископ, сказавшись усталым, покинул застолье еще вечером, но его служка, дьяк Амвросий, был уговорен соседями "еще посидеть". Отец Иоанн улыбался, шутливо грозил пальцем и прочел небольшую проповедь о пользе умеренности и трезвости. Дьячок кивал и крестился; глаза его светились нетерпеливым предвкушением.

В какой-то момент Курт просто сбежал с привилегированного места, уступив Фолару возможность обсудить с князем какие-то свои вопросы. Он давно подметил на дальнем конце одного из крыльев стола неказистого, широко улыбающегося старичка, одетого в простую рубаху и со слегка всклокоченной бородой. Старичок, как и архиепископ, вина не пил, но в отличие от последнего продолжал сидеть за столом, с интересом поглядывая вокруг.

— Здравствуй, Дяденя, — осторожно поздоровался он. Фолар забыл сказать, понимает ли знахарь по-немецки, и теперь майстер инквизитор ломал голову — то ли сбегать за "переводчиком", то ли попытаться объясниться жестами.

К искреннему облегчению Молота Ведьм, старичок кивнул.

— И тебе не хворать, Игнатий. Ты уж прости, но первое твое имя резковато для моего слуха. Ничего, ежели так?

— Сойдет, — решил Курт. — Боярин про меня говорил?

— А то кто же, — пожал плечами знахарь. — Князь сейчас весь в думах о жене, а больше и некому. Знаю, о чем спросить хочешь. То, что на княгине Марии сглаз, я понял, когда посидел рядом с ней да во сны ее заглянул. Плохо там, ой, плохо...

— Поразительно, — делано изумился Гессе, — ты действительно можешь входить в чужие сновидения?

— А ты не шибко-то и удивился, — подметил Дяденя, — видать, насмотрелся на таковских? Слыхал, слыхал я, что на землях германских сейчас новые времена настали. Для тех, кого Господь даром наградил, послабление вышло. И вот теперь вижу: правда то. Не врешь ты мне.

Курт поежился. Еще ему второй Нессель для полного счастья не хватало. Точнее, второго.

— Да не бойся, не даром своим се прозреваю, опыт то житейский. Годков мне много, всякого повидал, — улыбнулся старичок. — А лекарь должен обладать взглядом сокола и мудростью змеи.

— И снова я впечатлен, — промолвил майстер инквизитор. — Ты знаком с трудами Авиценны?

— А ты думал, мы тут все по норам живем да берестой подтираемся? — парировал Дяденя, и собеседники расхохотались.

Отсмеявшись, Курт снова аккуратно, но внимательно осмотрел присутствующих за столами. Знахарь заметил этот взгляд и, наклонившись, прошептал:

— Думаешь, здесь он?

— Подозреваю, — так же шепотом ответил Гессе. — А ты ничего не чувствуешь?

Дяденя покачал головой.

— Ведьму или ведуна я бы узнал. Но чтобы заклад пронести — не надобно уметь колдовать.

— А след? Ну, остаточное воздействие? Сглаз же мог оставить свой отпечаток на том, кто его приволок?

Старичок задумался.

— Хорошо вас там учат, в этой вашей академии, — сощурился он наконец, — дотошный ты. А не пойти ли мне до ветру, как думаешь? — и он подмигнул Курту. Тот сделал вид, что устал от беседы, и поднялся; за ним встал и знахарь. Они оба обошли столы, каждый со своей стороны. Молот Ведьм направился на место возле князя, но возле дьяка Амвросия будто случайно задержался.

Служка отца Иоанна был вдрабадан. Сказалось отсутствие практики, худощавое телосложение и энтузиазм соседей — поили Амвросия на совесть. К моменту, когда Курт приблизился, он заплетающимся языком в тысячный, наверное, раз повествовал, как отец Иоанн изгонял мор из Пскова. Майстер инквизитор позвал Фолара, и боярин с удовольствием, подражая пьяному говору оратора, принялся переводить.

— И тааагда я глянь! Архпископ уже наааа хлме... Длани сваааи простер и млбн вааазносит... — дьячка пошатывало, но он героически изображал "простираемые длани". — И такооое блглепие тут на ммммня накатииило...

— А что же, слышал я, отец Иоанн сильно колдунов не любит? — уточнил Гессе, опять же через княжеского ближника. Амвросий резко повернулся к нему, лицо его бледнело в полумраке.

— А ты, кафолик недорезанный, вообще молчи! Князь наш лучше бы на Господне чудо уповал, чем на немчинов да на их хулительные обряды. Сами вы все колдуны да безбожники! — Фолару надоело коверкать перевод. Курт решил уточнить.

— Так а разве ж не сказано в Писании, что человек сотворен по образу и подобию Божьему? И ежели у кого откроется дар к целительству, или к усмирению диких зверей, или к поиску полезных трав да кореньев — разве ж то и не есть чудо рекомое?

Взгляд дьячка полыхнул ненавистью.

— То диавол твоими устами говорит, схизматик проклятый! А в Писании сказано: "Ворожеи не оставляй в живых". Вот ужо я порадуюсь, с небес глядючи, когда и ты, и та ведьма в пламени адском корчиться будете...

Курт быстро наклонился вперед, ухватил Амвросия за руку и громко поинтересовался:

— Какая ведьма?

Все разговоры вокруг вмиг затихли. Неслышно, словно кот, сбоку подкрался Дяденя, пристально уставился на дьячка, замершего от неожиданности. Затем перевел взгляд на майстера инквизитора и молча кивнул. Фолар, мигом уловивший суть, выбежал за дверь и тут же вернулся с парой княжеских стражей. На самого князя было страшно смотреть.

— Зачем?

Вопрос был задан спокойным, размеренным тоном, но в зале словно окно в лютую зиму распахнулось. Хмель с Амвросия слетал буквально на глазах. Он начал дергаться, попытался высвободить руку, но Молот Ведьм выкрутил ее ему за спину. Дьячок пискнул и неожиданно потерял сознание.

* * *

— Так он признался, зачем это сделал? — князь выглядел устало, под глазами залегли густые тени. Весь последовавший за поимкой злоумышленника день он провел в покоях своей жены, наблюдая, как Гессе и старый знахарь вдвоем аккуратно обшаривают каждую доску, каждый уголок, каждый ларец и каждую шкатулку. В итоге под одним из сундуков обнаружили перевитый кошачьими кишками корешок, по форме напоминающий человечка, с торчащими из замысловатых узлов перьями и пучками шерсти. Воспользовавшись печными щипцами, Курт бросил "заклад" в подготовленную глиняную крынку. Дяденя что-то над ней пошептал, плеснул смолы из принесенной с собой кадушки и разрешил: "Можно". Крынка отправилась на костер, который сложили за стенами города.

— Все просто, — зевнул майстер инквизитор, — он оказался слишком впечатлительным. Захотел быть святее папы.

— Не понял, — князь нахмурился. Курт с удовольствием пояснил:

— Это поговорка. "Быть святее папы римского" — то есть пытаться присвоить себе право судить и право миловать. Mania.

— И кого же этот упыреныш собирался... миловать и судить? — глаза Лугвена потемнели. Молот Ведьм усмехнулся.

— А вот Дяденю. Ту ведьму, что продала ему "заклад". Прочих одаренных. Наслушался проповедей вашего архиепископа и решил, что он воин Божий.

Подвергать Амвросия серьезным методам допроса практически не пришлось. Информация лилась из него, как из пропоротого бурдюка. Он признавался во всем, Курт давно не работал с подозреваемыми настолько легко.

План был прост и в то же время отличался известной хитростью. Ведьма, которую еще предстояло отыскать и изловить, не знала, кому предназначался oculus malus. А вот сверхнатуральная природа сглаза была очевидна даже человеку несведущему. В итоге под подозрение попадали все, кто имел те или иные способности — или же хотя бы подозревался в наличии оных.

В дверь постучали. Вошел знахарь, кивнул обоим.

— На поправку княгиня пошла. За неделю оклемается. Не пускай ты ее, княже, до хозяйства, нехай полежит еще. А то знаю я этих баб — свой глазок смотрок...

И он добродушно захихикал. Князь словно оттаял при этих звуках.

— Ну вы тут подождите, а я схожу... Проведаю... Эх, жить-то как хорошо! — неожиданно заключил он и чуть ли не выбежал из зала.

Вместо него вошел архиепископ. Лицо его было задумчиво и печально. Отец Иоанн подошел к Дядене и неожиданно поклонился. Тот оторопел.

— Отче, ты чего это удумал? А ну перестань!

— Прощения я должен просить, Дяденя. Из-за моих речей Амвросий во искушение впал. Мои слова в его устах звучали. И вы, майстер инквизитор, простите меня. Грех на мне.

Он поклонился вторично. Курт, сначала слегка оторопевший, поспешил подхватить пожилого архиепископа под руку.

— Каждый сам несет за себя ответственность перед Господом. Нет ничего дурного в укреплении веры в слово Божье. Главное — знать меру.

— Разумная душа воздействует на другую подобную ей разумную душу, лишь передавая ей свой аналог, каковым является умопостигаемая форма, — поддакнул знахарь, снова цитируя Авиценну. — А вот как та, вторая душа воспримет это воздействие, это уже ее дело и ее воля.

Отец Иоанн слабо улыбнулся.

— Вижу я милосердие в ваших словах. Вижу и справедливость, — и он указал на Сигнум[65]. Гессе кивнул.

— Именно так. Не будьте к себе строги. Точнее, будьте, но не чрезмерно. Самоуничижение — тоже грех.

— Возможно, нам тут стоит подумать о ваших методиках, — архиепископ улыбался уже гораздо более уверенно. — Что вы скажете об обмене опытом? А я в свою очередь поговорю с иными церковными чинами. Немедленного результата не обещаю, но кто знает...

— Он знает, — совершенно серьезно ответил Молот Ведьм и поднял указательный палец вверх, — и вы знаете. А теперь осталось поверить.

Отец Иоанн полностью согласно кивнул.

* * *

"В итоге, после основательного загула, один из дьяков не выдержал и с похмелья признался, что это он ходил к местной колдунье и приволок от нее сглаз на жену князя. Дьяка по местному обычаю посадили на кол, колдунью по результатам дознания сожгли; на радостях пили еще неделю. В дорогу нагрузили гостинцами и секретной перепиской для Совета. Бочонок "zelena vina" захватил из мстительных соображений: не одному же мне страдать..."

Дрожь

Автор: Мария Аль-Ради (Анориэль)

Холодный дождь, под ногами — грязь,

Напротив — друг... Впрочем, нет. Другой.

Я это вижу — по блеску глаз,

Его улыбке — чужой, не той.

Рукой недрогнувшей арбалет

Направлен в цель. Но ищу ответ:

Иного выхода точно ль нет?

В лице знакомом — черты врага,

Привычный голос — чужая речь.

Слова насмешки, огонь в глазах...

Так дико слышать, смешно смотреть!

Рука дрожит, арбалет зажав -

Усталость в мышцах. Стоять. Держать.

И по-другому — не выйдет. Жаль...

Со мной торгуешься? Вот осёл...

Ответ на все предложенья: Нет.

Ad imperatum. Всегда. Во всём.

На том и держится этот свет.

...И палец дрогнул.

Короткий свист.

Не ожидал? Уходи, флейтист.

Ты проиграл и уже убит.

С водой мешается кровь и грязь.

Во взгляде друга — тоска и боль.

Услышать тихое: "Ты был прав" -

И отпустить его в мир иной.

А дрожи в пальцах уж не унять...

В ушах, как эхо, слова звенят:

"Всё сделал верно".

...Прости меня.

Хамельнская колыбельная

Автор: Дариана Мария Кантор

Прочь из города родного

Поведет чужое слово.

Слушай флейту Крысолова,

Спи, безгрешное дитя.

Инквизиция святая

Не придет и не узнает.

Слушай флейту, засыпая,

И к реке за ней шагай.

Дождь идет, стекаясь в лужи.

Пастырь добрый мессу служит.

Всяким овцам пастырь нужен,

даже не Его двора.

Век спустя в октябрьской стуже

Детям Кёльна будет хуже.

Всех одна вода закружит.

Приходи поплавать к нам.

Крысолов зарыт глубоко

С верной флейтою под боком.

Своего там ждет он срока

И вернется, только дай.

Уголь жечь — его работа,

А за крыс заплатит кто-то.

Слушай флейту Азатота,

В воды вечности вступай.

Слушай флейту Азатота...

Слушай флейту...

Нецелевое использование

Автор: Рино Кроу

Краткое содержание: Густав Райзе известен тем, что развлекается с дамами в пыточной камере. Как же все начиналось?

— Вальтер, я понял... Тут такое... — дождавшись несколько недовольного бурчания "войдите" и нетерпеливо водворившись в кабинет начальства, Густав Райзе наткнулся на несколько рассеянный взгляд обера и хмурый — своего коллеги. Густав не удержался от того, чтобы подмигнуть Ланцу, отчего тот посмотрел еще более угрюмо.

— Можешь идти, Дитрих, — кивнул обер одному из сотрудников. Тот не преминул воспользоваться разрешением, стремительно выйдя из кабинета. Райзе проводил его ухмылкой.

— Так что ты хотел мне сказать? — Керн вопросительно поглядел на второго подчиненного, и тот расплылся в улыбке.

— Я понял, что происходит с той дамочкой, которая идет по делу Виссельберга.

* * *

Примерно полчаса назад Райзе спустился в пыточные камеры. Ланц, которого направили допрашивать свидетельницу по делу о применении малефиции, отказался от этого дела — твердо и решительно, но не объясняя причины. Дело дошло до ссоры, Керн орал, распекая подчиненного, но Ланц стоял на своем. Любопытным было еще и то, что пытать свидетельницу отказались и два палача, также не давая никаких разъяснений. Вот это уже было вовсе необъяснимо и непонятно. Палачи, мужики крепкие как мускулами, так и нервами, прекрасно понимали, что за отказ выполнять приказание могут поплатиться своим местом как минимум; а вот поди ж ты. Заупрямились, как два упертых барана. То, что это мог быть любовный приворот, по некоторым размышлениям ставилось под сомнение, но проверить не мешало и эту версию. И Керн направил в допросную Райзе. Тот, со своим отсутствием излишней щепетильности и наличием доли здорового цинизма, мог хотя бы попробовать разобраться в этом странном деле, оказавшемся не по зубам другому.

Войдя в допросную и тут же приказав привести женщину, Райзе быстро перелистал данные по делу. Марта Химмель — проходила сначала как свидетельница, но потом "прокололась" на том, что "совершенно случайно" назвала несколько компонентов одного из очень сильных и чрезвычайно редких снадобий, которое и было использовано при ритуале малефиции, тем самым попадая в разряд подозреваемых соучастников. Поняв, что выдала себя, Марта Химмель замолчала, и никакие уговоры, никакие угрозы и никакие предварительные пытки, которые официально пытками еще и не считались, не помогли. И, кстати сказать, вот на этих самых предварительных пытках и сломался отказавшийся работать Ланц.

Раздался стук закрываемой двери, нетвердые шаги. Райзе кинул взгляд на приведенную женщину. Несмотря на разбитые в кровь губы, рассаженную плетью кожу плеч, а также оставленные раскаленным прутом ожоги и хромоту от применения испанского сапога, выглядела она весьма миловидно. Разбитые губы складывались в улыбку, а в глазах зажегся какой-то странный лихорадочно-радостный огонек.

На первые официальные вопросы, заданные инквизитором, Марта Химмель отвечала спокойно и ровно. Да, она — Марта Химмель, двадцати пяти лет, жена плотника Карла Химмеля. Да, она видела, как ее соседка Магдала Одер вместе со своим полюбовником Клаусом Виссельбергом творили по ночной поре на дворе вышеупомянутого Виссельберга малефицию, чтоб извести жениха Магдалы. Сама Марта Химмель в такую позднюю пору тащила подвыпившего мужа из трактира — вот и видела. Нет, всего ритуала она не видела. Откуда узнала про состав снадобья? Какого снадобья, майстер инквизитор? Ничего такого она знать не знает и ведать не ведает... Знает ли она, что ей грозит в случае отказа говорить правду...

-Да, — по разбитым губам снова скользнула улыбка, во взгляде появился тот самый странный болезненно-жаждущий огонек, женщина чуть подалась вперед. И хотя тут же была жестко схвачена за плечо и усажена обратно на стул, но продолжала тянуться к Райзе. — Да, знаю, майстер инквизитор. Только вы можете запытать меня до самой моей смерти, а только все одно — неповинна я в том, в чем меня обвиняют.

Когда плеть засвистела по ее плечам, вздернутая за руки Марта извивалась, то стараясь отстраниться от ударов, а то будто бы подаваясь навстречу им. Растянутая же на горизонтальной дыбе, женщина не просто кричала от боли — ее протяжные стонущие крики были полны сладкой муки, а по телу пробегала дрожь возбуждения, несмотря на треск выворачиваемых суставов.

— Ах ты, сука подзаборная, — невольно вырвалось у Райзе. Он сглотнул, увидев, как наливаются возбужденные соски женщины, как... — Черт! — хрипло выругался он. Затем, приказав палачу "упрятать эту развратную паскуду" в "Железную деву", торопливо направился в кабинет начальства, на ходу переводя дух.

* * *

— Понимаешь, Вальтер, она... Ей нравится боль. Она получает от этого наслаждение, как если бы под мужиком была, — объяснял Густав оберу, впавшему от сего известия в подобие шока и замолчавшему на целых две минуты, и лишь потом вновь обретшему дар речи.

— Следи за языком, Райзе. И выбирай выражения, — возмутился, пришедший наконец в себя, Керн.

— Да тут следи — не следи, выбирай — не выбирай, а суть-то одна остается, — инквизитор с ухмылкой пожал плечами.

— Что вы себе позволяете, Райзе? — рявкнул взбешенный такой развязностью обер, — примените более сильную пытку, чтоб у этой ведьмы все мысли о плотских страстях из головы повышибло! Мне вас, что ли, учить?!

— Виноват, герр обер. Слушаюсь, герр обер. Никак нет, герр обер, — рявкал в ответ на разнос Густав Райзе, одновременно представляя себе, как очаровательно будет смотреться растянутая на дыбе — разумеется, не действующей, — полная страсти милашка Трудди...

Веселье на крови

Автор: Рино Кроу

Краткое содержание: проживая в Праге среди сородичей, Александер фон Вегерхоф принимал участие в их развлечениях и охотах.

— Сегодня будет весело, — Карел азартно подмигнул, обнажая в улыбке остро отточенные клыки. — Мастер решил вспомнить молодость и устроить нечто вроде лотереи совместно с Лабиринтом Минотавра. Представляешь — в коридоры замка выпустят сразу несколько человечков, а до этого мы будем разыгрывать — кому какой номер попадет.

— А кто и как будет эти номера раздавать? — лениво поинтересовался Александер. Ему было скучно и голодно, на душе, будто холодный липкий туман, плескалась какая-то мутная тоска. Весь день на улице стояла невыносимая жара, и все обитатели Гнезда прятались от безжалостных лучей палящего солнца в стенах замка — каменных и холодныхизнутри, хотя снаружи солнце прогрело камень. Да еще так сильно, что пришлось спускаться с верхних этажей в подвалы. Разумеется, в такую погоду никакой охоты быть не могло, так что все присутствующие были голодны; кто-то впадал в вялую апатию, кто-то становился раздраженным. И, разумеется, все ждали очередного развлечения, в конце которого ожидалось угощение.

— Не знаю — Карел беззаботно пожал плечами, — а тебе не все равно?

Александер кивнул, ему и в самом деле было безразлично, каким именно способом будет определен тот, кто станет его пищей. Главное же не это, а то, что скоро он сможет утолить свой Голод, мучащий вдвойне жестоко. К тому же — Александер прекрасно знал о том, что уже не один год Мастер является всего лишь пешкой в руках одного из своих "птенцов", фигурой "напоказ", однако вовсе не имеющей никакой власти; так что нововведение в охоту мог внести и истинный, а не номинальный хозяин замка. Однако, непонятно почему, даже зная об истинном положении вещей. Пражские стриги предпочитали делать вид, что все остается как прежде, и именно Мастер — глава Гнезда.

— Кажется, их уже привели, — отметил Карел, вслушиваясь в гулкую тишину замка, буквально пару минут назад нарушенную негромкими и короткими вскриками испуга. Негромкими, потому, что каменные стены не особо пропускали звук, как из замка на улицу, так и внутри самого здания. Однако, как ни плохо было слышно, а запах страха ощущался гораздо сильнее, мощнее. Он будто проникал в камень, ложась очередным слоем в стену. Туда же, куда уже въелось немалое количество ужаса, боли, отчаяния.

Короткий сигнал охотничьего рожка дал знать о том, что Мастер приказывает всем обитателям Гнезда собраться в Большом зале. Это могло означать не только, то, что будущая пища прибыла, но еще и то, что солнце уже село, и можно беспрепятственно выходить. Александер вместе с Карелом направился в сторону крутой лестницы, ведущей из подвалов наверх. Несколько раз — и на самой лестнице, и в длинных переходах коридоров, не имеющих окон и освещаемых лишь трепещущим светом немногочисленных факелов — они сталкивались с другими обитателями замка, также спешившими на зов рожка. Перебросившись парой слов или просто молча приветственно кивнув друг другу, стриги продолжали свой путь. Долгих разговоров никто не заводил. Ощущение страха, исходящее от будущих жертв, все усиливалось и приближалось.

Большой зал и вправду был велик. Он мог вместить в себя около полутора сотен гостей разом. Здесь проходили балы, поединки, порой — суды над отступниками, желающими перейти в другие кланы, разнообразные игры с жертвами. Сейчас в центре зала были сдвинуты два больших тяжелых стола темного дуба, покрытые бордовым шелком, на середине стояли несколько больших канделябров на три, а то и на пять свечей. Молчаливые слуги из людей двигались вокруг стола, подливая гостям и хозяевам замка вино в высокие бокалы. После вина кровь жертв приобретала легкий, еще более пьянящий оттенок. Сидящие за столами по большей части сидели молча, хотя время от времени переговаривались одной-двумя фразами. В воздухе словно повисло ожидание, в немалой степени сдобренное любопытством — что же на сей раз затеял Мастер, а также легкой долей нетерпения. Впрочем, ни самого нетерпения, как и сопутствующего ему неудовольствия — долго ли еще ждать? — никто не выказывал. Необъявленный хозяин замка довольно жестко пресекал малейшие попытки отклониться от этикета и правил поведения, установленных им самим. Посему, присутствующим не оставалось ничего иного, как ждать.

Сам же Мастер сидел во главе стола, явно развлекаясь, наблюдая за поведением остальных. Впрочем, он прекрасно знал, до какого предела можно доходить, чтобы ожидание не стало томительным и не начало переходить в уже явное неудовольствие. Легкий жест, и тут же один из слуг, несколько побледнев, выскользнул за дверь.

Вскоре откуда-то из помещений, расположенных неподалеку от Большого зала, раздались пронзительные крики, а обитатели замка ощутили стремительно накатывающие волны дикого ужаса и безумной боли.

Карел, сидящий неподалеку от Александера, подмигнул ему, словно бы говоря: "Ну, вот и ответ на твой вопрос". Александр молча пожал плечами. Сами крики и ощущение боли не были ни ответом, ни объяснением.

— Дети мои, — Мастер поднялся и торжествующе улыбнулся, обводя взглядом присутствующих, — я рад видеть всех вас под сею радушною крышей. Рад, что все вы здесь — целы и невредимы. А также — что сегодня я могу предложить вам забаву. — Проговорив это, старый стриг вернулся в свое кресло и продолжил. — Для кого-то из вас она будет в новинку, кто-то вспомнит ее. Но я уверен, что все вы оцените ее по достоинству. Сегодняшняя игра будет не совсем обычной. А именно — в нынешней охоте примут участие сразу несколько человек. Каждому же из вас будет дана возможность поймать своего человека. Определим же, кто из вас кого будет ловить, мы при помощи карт. У каждой из жертв имеется изображение игральной карты. Вам же останется только вытянуть жребий. — С этими словами Мастер взял из рук подошедшего слуги колоду карт и, перемешав ее, принялся раздавать присутствующим — как в обычной партии. Крики же за дверью не прекращались ни во время речи хозяина замка, ни после, когда он начал распределять жребий.

— Если вы поймаете дичь, которая не будет вашим жребием... вы все равно можете выпить ее... — Хозяин замка скрипуче рассмеялся, — но тогда свою жертву вы должны будете отдать тому, кого лишили пищи.

В зале послышался недовольный гул — стриги терпеть не могли делиться пищей или вовсе отдавать ее. Но Мастер лишь улыбнулся:

— Не нужно шума, дети мои. Вам всем хватит еды.

Наконец все карты были розданы; вопли прекратились, а ощущение страха и боли больше не вздымались волнами в бурю, оставаясь ровным сильным фоном. Мастер разъяснил, что выходить на охоту присутствующие будут в соответствии со значением величины масти карт. После чего, поклонившись Мастеру и остальным, из зала на охоту вышли первые тринадцать стригов — те, у кого оказались карты червонной масти. Вскоре в коридорах здания снова послышались многочисленные вопли, в которых были обреченное отчаяние, мольбы, боль.

Когда крики смолкли, в зал вошел один из слуг-людей — чуть побледневший, но выглядящий несколько заторможенным, и объявил, что все готово к следующей партии игры.

— Повеселимся, — Карел снова подмигнул Александру, выходя в коридор. Пожав плечами, Александер двинулся следом.

Темные без окон коридоры замка и в самом деле напоминали лабиринт. Тем, кто впервые попал сюда, было легко заблудиться во всех этих лестницах, ответвлениях, ведущих порой в тупики или к замаскированным дверям, которые невозможно было открыть, не зная, как именно это делается. Особенно — обычным людям, охваченным ужасом и не способным видеть в темноте. Так что речи о том, чтобы не поймать жертву, не было; все сводилось к тому, насколько долго можно было гонять несчастных по замку. Обычно, людям давали некоторое количество времени, чтобы убежать подальше и возможность спрятаться, чтобы те посчитали, будто о них забыли и им все же удастся выбраться.

Проходя по одному из коридоров, Александер заметил привалившееся к стене тело. Женщина лет тридцати в разодранном в клочья платье, ноги широко раздвинуты и на них отчетливо заметны уже подсыхающие кровавые потеки. К правой ладони гвоздем прибита игральная карта. Горло вырвано напрочь. Значит — с ней развлекался Зден. Александер поморщился. Он не любил подобных игр с пищей. К тому же Зден вряд ли отдаст добычу, если эта принадлежала не ему. А это значит — с ним придется драться. Стриг наклонился, взял женщину за холодеющую уже руку, разглядывая значение карты. Свою он помнил отлично.

Краем глаза стриг заметил проскользнувшую мимо тень, а затем услышал где-то далеко впереди топот ног и короткий вскрик. Александер оставил безжизненное тело и пошел дальше. Голод усиливался, апатия прошла, уступая место раздражению. Теперь стриг был готов биться за любую жертву со своими собратьями. Впрочем, как он уже понял, затею с картами и жребием Мастер придумал лишь затем, чтобы его дети вошли в больший азарт, чем обычно.

Легкий топот ног, тяжелое сбившееся дыхание, и впереди мелькнули два стремительно удирающих силуэта. Слишком низкие и слишком худые, чтобы быть взрослыми, они держались за руки, точнее — чуть более высокий тянул второго за собой. Запах свежей крови тянулся за ними следом. Что же — если все жертвы метили так же, как и уже увиденную Александером женщину, то это вполне объяснимо. Начав преследование, стриг не особо торопился, прекрасно зная, что людям никуда не убежать; впрочем, он старался следить и за тем, чтобы его не опередил никто из сородичей.

— Руку! — рявкнул стриг, загоняя людей в какой-то тупик и заставляя их почти вжаться в каменную стену. Схватил тонкое запястье, резко развернул дрожащую окровавленную ладонь к себе. Карта была та. Запах крови бил в ноздри, все сильнее распаляя голод.

— Пане стриже, помилуйте! — Старший мальчишка рухнул на колени, стараясь заслонить собой девочку лет семи. Та смотрела на стрига широко раскрытыми от ужаса глазами, кажется, все же не до конца осознавая, что ей предстоит. — Пане стриже, пощадите хоть ее, не губите! — голос "защитника" был полон слез и отчаянной мольбы. В памяти стрига короткой вспышкой пронеслось воспоминание — крохотный ребенок в его руках, пронзительный женский крик... Александер, удерживая мальчишку за запястье, протянул другую руку к девочке, схватив ее за грудки. Та взвизгнула. Стриг резким сильным движением оттолкнул малышку в сторону стены. Раздался короткий хруст ломаемых костей, и маленькое тело расслабленно сползло на пол.

Мальчишка закричал — протяжно и тоскливо, как раненая и плененная птица, попытался вырваться, но добился лишь того, что сломанная кисть безвольно повисла плетью — Александер стиснул запястье жертвы словно клещами.

— Господи, прими... — Последний крик взметнулся к потолку и прервался, когда стриг рванул клыками нежную кожу горла.

* * *

Голод был утолен, однако какое-то ощущение беспокойства и томительной тяжести не отпускало. Сейчас Александеру хотелось напиться, но возвращаться в зал никакого желания не было. Он не чувствовал вины за то, что просто убил девочку. Если бы он выполнил просьбу парнишки и отпустил младшую жертву, то все равно кто-нибудь из обитателей замка уничтожил бы ее чуть позже, да и не отказался бы от пищи. Но та слабая и, право же, бессмысленная попытка защиты отозвалась в сознании стрига короткой, чуть щиплющей болью — будто укус комара.

Откуда-то донеслось ощущение отчаяния и... агрессии. Не стрижьей, вовсе нет. Александр с легким изумлением двинулся в ту сторону, откуда пришло это чувство. Пойманные для подобных игр жертвы никогда не испытывали к своим мучителям ничего, кроме леденящего их души ужаса. И тут вдруг такое...

В одном из коридоров столпились несколько обитателей замка, загнавшие в угол очередную жертву. В руках измученный погоней парень держал вилы...

— Хотите крови, твари, — разнеслось по коридору с весело-яростным отчаянием человека, которому некуда отступать и нечего уже терять, — идите и возьмите. А я полюбуюсь на то, как вы будете лизать ее с моих ног...

Миг — и все было кончено.

* * *

Уже потом, много лет спустя, вспоминая об этом, Александер фон Вегерхоф задавал себе вопрос — мог ли Бог простить того, кто лишил себя жизни ради того, чтобы не оказаться игрушкой и пищей для монстров? И — молился за прощение того, чьего имени он даже не знал, но кто своим поступком хотя бы частично вернул самого стрига к той, прежней жизни в единении с Ним.

Не на Господа уповаю

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: О том, как Маргарет обрела свою силу. Говорят, все женщины от рождения — ангелы. Но если им обламывают крылья, приходится летать на метле.

На звук распахнутой двери, не предварявшийся стуком, Маргарет даже не обернулась: во всем замке только один человек мог вломиться к ней столь бесцеремонно — его хозяин.

— Здравствуй, милая Гретхен, — произнес дядя с такой интонацией, что ей захотелось забиться едва ли не под ковер. — Ты, я вижу, скучаешь в одиночестве.

— Мое одиночество вполне успешно скрашивает книга, — отозвалась Маргарет бесцветным голосом, по-прежнему не оборачиваясь.

— И что же читает моя дорогая племянница? — осведомился герцог фон Аусхазен, подходя вплотную и заглядывая ей через плечо. — "Тристан и Изольда". Достойное чтиво для благородной девушки, бесспорно. Однако книга может и подождать, пока ты уделишь немного внимания мне, верно, Гретхен?

Маргарет с двенадцати лет терпеть не могла, когда ее так называли, и довольно быстро приучила всех называть себя полным именем. Большинство посчитали это блажью девочки, возомнившей себя взрослой; истинная причина не была известна почти никому. Дядюшка знал о ней лучше кого-либо другого, но настойчиво продолжал называть ее именно так — назло, не иначе.

— Ты хочешь о чем-то мне рассказать? — поинтересовалась Маргарет с деланым равнодушием. — У нас ожидаются гости? Или кто-то пригласил нас?

Она знала, зачем он пришел. В тех случаях, когда герцог желал обсудить дела или сообщить имеющие значения новости, он вел себя иначе.

Фон Аусхазен усмехнулся, отчего Маргарет пробрал холод.

— Я просто соскучился по моей милой Гретхен, — проговорил он, без малейших усилий поднимая ее со стула и привлекая к себе.

Маргарет замерла, невольно напрягшись всем телом. Герцог, разумеется, заметил это и усмехнулся еще неприятнее:

— Ты снова мне не рада... Увы, Гретхен, придется тебе меня потерпеть.

Он подхватил ее под мышки, широким шагом пересек комнату и резким движением опрокинул на кровать, наваливаясь сверху, завозился, распутывая завязки штанов и сминая ее юбки. Жесткие пальцы до боли сжали грудь сквозь ткань платья, и Маргарет закусила губу, чтобы не вскрикнуть. Она уже давно не сопротивлялась — с того дня, когда осознала, что ее яростные, но бесплодные попытки вырваться доставляют дядюшке особого рода удовольствие. С тех пор герцог фон Аусхазен неизменно получал в свое распоряжение безвольную куклу в ее лице. Увы, надежды на то, что подобное положение дел ему наскучит, и он оставит племянницу в покое, не оправдались.

Он сильнее вдавил ее в кровать, вынуждая развести ноги. Маргарет почувствовала прикосновение горячей твердой плоти к внутренней стороне бедра. Как она мечтала однажды воткнуть в этот хищный, налитый кровью отросток что-нибудь острое! Хотя бы свою шпильку для волос. Но воплотить сей замысел в жизнь не представлялось возможным: слишком неравны были силы. Оставалось тешиться несбыточными мечтами, дожидаясь окончания пытки.

Маргарет непроизвольно содрогнулась всем телом, ощутив его в себе, стиснула зубы и закрыла глаза, чтобы хотя бы не видеть этого лица — так похожего чертами на отцовское и вместе с тем так непохожего, особенно сейчас, когда оно было искажено радостью обладания родной племянницей. Она предпочла бы еще и заткнуть уши, чтобы не слышать тяжелого дыхания, а то и вовсе провалиться в беспамятство, чтобы не чувствовать, как сильные пальцы стискивают ее тело — к вечеру наверняка проступят синяки, — не чувствовать все ускоряющегося движения, не чувствовать ничего. Но, к сожалению, и это было ей не по силам.

Герцог впился поцелуем в ее плотно сжатые губы, вынуждая поддаться, позволить ему проникнуть и сюда тоже. В голове мелькнула отчаянная мысль — сейчас бы вцепиться зубами в его язык, причинить хоть малую толику той боли, которую он раз за разом причинял ей все эти годы... Мысль эта приходила не впервые, но, как и всегда, была отброшена; подобная выходка с ее стороны могла лишь сильнее раззадорить дядю, а то и разозлить. Что может произойти в последнем случае, Маргарет боялась даже вообразить. Она вообще боялась этого человека, когда-то самого близкого ей, боялась и ненавидела со своих двенадцати лет — за то, что он делал с ней, и за смерть попытавшегося вступиться за нее отца. Не меньше Маргарет ненавидела собственное бессилие, невозможность противопоставить ему хоть что-то. Ей, слабой женщине, оставалось только терпеть, желательно молча.

Наконец, спустя мучительную вечность, она ощутила, как насильник содрогается в экстазе, а затем удовлетворенно обмякает, покидая ее истерзанное лоно. Напоследок он еще раз стиснул ей грудь, так, что, казалось, тонкая кожа сейчас лопнет, и из-под измятого лифа брызнет кровь, и поднялся, принялся неспешно поправлять одежду, по-хозяйски рассматривая растрепанную племянницу.

Маргарет не замедлила сесть и одернуть юбки.

— И к чему такая поспешность? — с усмешкой произнес герцог, наблюдая за ней. — Что ты так старательно прячешь от дорогого дядюшки? Ведь между нами нет секретов, разве не так, Гретхен?

Маргарет почувствовала, как кровь горячей волной прилила к щекам, но ничего не ответила, уткнувшись взглядом в гобелен на стене напротив.

— Негодование тебе весьма к лицу, милая, — заметил фон Аусхазен, небрежно потрепав ее по щеке. — Глядя на твое рассерженное личико, совершенно не тянет уходить... Но я все же тебя покину. До встречи, Гретхен.

Оставшись одна, Маргарет еще некоторое время сидела неподвижно, созерцая захлопнувшуюся за дядей дверь. В прежние годы после его ухода она часто бросалась на колени перед Распятием в соседней комнате, моля Господа спасти ее, защитить, покарать этого человека, виновника всех ее несчастий. Вера в то, что когда-нибудь потом, по ту сторону жизни, насильник и убийца получит по заслугам, была слабым утешением. Маргарет желала своими глазами увидеть, как воздаяние настигает мерзавца, и молилась истово, вкладывая в это всю душу. Но стрелы небесные не спешили поражать герцога фон Аусхазена, и даже никакой страшный недуг не свалил его с ног. И Маргарет перестала молиться. Теперь она просто мечтала о том, что однажды найдет средство отомстить за все годы унижения, боли и страха. Или найдет того, кто отомстит за нее.

* * *

В эту ночь ей приснился очень яркий и очень странный сон. Вокруг было темно, но в то же время будто исходило некое сияние — не земное, но и не небесное, это Маргарет чувствовала даже во сне. Она словно шла куда-то, но в то же время как будто оставалась на месте — ничто вокруг не менялось. Она почувствовала поднимающийся внутри страх...

И тут появилась Она — неясная женская фигура, окруженная тем самым сиянием. Маргарет замерла, не решаясь шелохнуться в Ее присутствии — она не понимала, кто это, но откуда-то знала, что сейчас от Нее зависит вся ее дальнейшая жизнь.

— Не бойся, дитя, — прошелестел нечеловеческий голос, звучавший будто бы отовсюду. — Тебе больше нечего бояться.

Фигура приблизилась к девушке, склонилась и поцеловала ее в лоб.

Проснувшись, Маргарет еще долго лежала в постели, силясь припомнить увиденное ночью. После пробуждения сон потускнел, смазался, оставив после себя только смутный образ, но не проходило ощущение, что это был непростой сон.

В этот день к ней снова явился герцог, опять с далеко не родственными намерениями — это Маргарет поняла совершенно отчетливо, едва лишь дядя возник на пороге ее комнаты.

— Ты сегодня неописуемо хороша, Гретхен, — изрек он, посозерцав ее с полминуты. — Ты и так-то красавица, а сегодня — просто загляденье. Уж не влюбилась ли ты?

— Точно не в тебя, — не сдержавшись, огрызнулась Маргарет.

Фон Аусхазен коротко хохотнул, притягивая ее к себе:

— Как досадно... Но мы же с тобой все равно договоримся, правда, Гретхен?

Он припал к ее губам, крепче прижав к себе. Маргарет по обыкновению замерла, не пытаясь сопротивляться тому, кто был сильнее ее в несколько раз. Все было, как всегда, но что-то ощущалось иначе. От герцога веяло жаром, какого Маргарет прежде никогда не чувствовала, и казалось, что его оплетают незримые горячие нити. Не вполне понимая, что делает, она шевельнула губами, впервые отвечая на дядюшкин поцелуй, и потянула одну из самых толстых нитей к себе.

Ее обдало жаркой волной, и с каждым мгновением в нее словно вливалась новая сила. Это оказалось легко, все равно что пить из наклоненного кувшина. Незнакомое ощущение кружило голову, и Маргарет сильнее впивалась в губы герцога, крепче вцеплялась в незримую нить.

Фон Аусхазен вдруг оттолкнул ее, отшатнулся, побледнев, по его лицу и телу прошла неудержимая дрожь. Он смотрел на племянницу с новым выражением, и в этом взгляде читались растерянность, недоумение и неприкрытый страх.

— Ч-что ты делаешь? — пробормотал он севшим голосом и пошатнулся, сделав еще шаг назад.

О, это был миг ее торжества: видеть его слабость, его страх — страх перед ней! Что она сделала, Маргарет сама не понимала, но вот этого говорить сейчас точно не следовало.

— Только попробуй еще раз ко мне притронуться, — прошипела она, не двигаясь с места, — и ты умрешь.

В том, что сможет выполнить свою угрозу, Маргарет вовсе не была уверена, но дядюшка, похоже, поверил.

— Гретхен...

— Не смей. Меня. Так. Называть! — выкрикнула она. Рука почти помимо воли хозяйки взметнулась вверх и впечаталась в побелевшую щеку фон Аусхазена, оставив после себя узкий красный след.

Еще пару мгновений герцог стоял на месте, молча взирая на племянницу, как будто видел ее впервые в жизни, затем развернулся и вышел, почти выбежал из ее комнаты.

Огненная агония

Автор: Мария Аль-Ради (Анориэль)

Краткое содержание: Гибель Адельхайды — как это было с ее точки зрения

Адельхайда всегда ложилась поздно, сколько себя помнила. Вот и сегодня она только собиралась отойти ко сну, когда снизу послышался какой-то шум. Она на мгновение прислушалась, пытаясь определить его причину. Неужто Курт решил не дожидаться назначенного на завтра времени "официального визита"?.. Нет, не похоже. Даже вздумай он поступить подобным образом, уж он-то точно вел бы себя тише... Мария и слуги уже разошлись по своим комнатам наверху, и если бы кто-то из них спустился зачем-нибудь на первый этаж, она услышала бы шаги еще раньше. Ночной грабитель? В Бамберге, говорят, в последнее время на улицах даже по ночам тишь да благодать, а уж дома, сдаваемые внаем семейством Гайер, и вовсе слывут едва ли не самыми безопасными в городе. Однако из всех правил случаются исключения. Проверить в любом случае стоит.

Набросив пенулу поверх ночной сорочки и взяв со стола еще не погашенный светильник, Адельхайда тихо выскользнула из спальни и направилась к лестнице. Неизменный посеребренный стальной гребень с остро заточенными зубьями она прихватила почти не задумываясь, по многолетней привычке, не раз спасавшей ей жизнь.

Дойдя до середины лестницы, графиня остановилась, внимательно оглядывая пустой зал первого этажа. Шум стих, но что-то было не так. Огонек светильника вздрогнул от налетевшего ветерка. Окно. Открытое окно, хотя Адельхайда совершенно точно распорядилась закрыть на ночь все ставни на первом этаже, и указание ее наверняка было выполнено. Неужели все-таки грабитель? Или убийца?

Остаток ступеней Адельхайда пробежала за считанные мгновения, легко и бесшумно, в очередной раз мысленно возблагодарив старшего инструктора зондергрупп, а заодно и владельца дома, и впрямь поддерживавшего свою собственность в идеальном состоянии — ни одна ступенька не скрипнула под ногой. Светильник она оставила на середине лестницы, чтобы не изображать из себя маяк посреди темной комнаты, и теперь он слабо освещал пространство вокруг. Быстро оглядевшись, Адельхайда поспешила убраться из пятна пусть слабого, но света, и вновь прислушалась.

От удара в бок она уклонилась прежде, чем успела осознать происходящее. Долгие лета тебе, Альфред Хауэр, человек, благодаря которому особо уполномоченный следователь Конгрегации в состоянии сначала отбить удар ночного убийцы и нанести ответный, а уж потом проснуться и с удивлением воззриться на дело рук своих... Впрочем, противник от ее ответной атаки тоже ушел — легко, играючи, и ударил снова. Скользящий шаг в сторону, попытка достать. Гребень едва не вылетел из руки, но Адельхайда в последний миг заставила пальцы сжаться, перехватив оружие крепче. Еще два удара с разных сторон, оба впустую. Кто бы ни явился этой ночью в дом, снятый графиней фон Рихтхофен, это определенно не простой грабитель. Слишком быстрый, слишком верткий, слишком тихий. Даже удивительно, что поднял столько шума при проникновении... разве что намеренно, чтобы привлечь ее внимание. Но зачем? Неважно, потом.

Удар со спины она едва не пропустила, в последнее мгновение отскочив и развернувшись. Кажется, даже успела ощутить касание стали к коже. Глаза постепенно привыкли к полумраку, и следить за тощей, верткой тенью стало чуть легче. Ударить в грудь. Гребень натыкается на выставленный клинок — недлинный, но широкий и наверняка из хорошей стали. Убийца пытается провернуть лезвие, чтобы подцепить и вырвать оружие из руки женщины, но та отскакивает назад, разрывая контакт, и вновь напрыгивает на него, целя в горло.

Краем глаза Адельхайда заметила тень, мелькнувшую в пятне света у лестницы — или показалось? Очередной удар широкого ножа, блеснувшего у самой груди, не дал додумать эту мысль. Тело само прогнулось немыслимой дугой, уходя от заточенной стали — заточенной на совесть, можно даже не сомневаться — и ударило в ответ, снова впустую. Сколько уже длится этот смертельный танец? И сколько еще продлится? Силы, похоже, равны...

Наверху послышался шум. Адельхайда на миг замерла у подножия лестницы, куда их обоих вынесло в горячке боя. Что там происходит? Не похоже, чтобы это кто-то из слуг спешил на помощь хозяйке, слишком шумно... Неужели та тень на лестнице не примерещилась?

Она отвлеклась на какое-то мгновение — короткое и непростительное. Она даже успела отреагировать на очередной удар, попытавшись извернуться, одновременно целя в горло противника. Ее удар даже достиг цели — остро отточенные зубья гребня с хрустом вонзились в чужую плоть, на пальцы плеснуло горячим, липкие струйки потекли по запястью...

Она бы наверняка увернулась от этого удара, на худой конец заработав неглубокую царапину — если бы не проклятая лестница. Нога запнулась о нижнюю ступеньку, для маневра не хватило всего ничего — еще бы с пол-ладони пространства, и она бы уцелела. Если бы...

Широкий нож впился с ее тело одновременно с тем, как посеребренный гребень пронзил горло убийцы. Адельхайда вскрикнула, поперхнувшись воздухом, от резкой, оглушающей боли, когда стальное лезвие с отвратительным скрипом проехалось по кости. Упала на колени, как подкошенная, выронив оружие и прижав ладонь к ране, из которой толчками вытекала кровь, скапливаясь в лужу на полу.

"Я вполне понимаю, почему женщине может, в конце концов, надоесть вечно подставлять шею вместо того, чтобы растить детей и спать по ночам спокойно, не боясь проснуться с ножом в животе"...

Адельхайда попыталась подняться, опершись о лестницу. Перемазанная своей и чужой кровью ладонь скользила и норовила сорваться с гладких досок, жгучая, пульсирующая боль лишала способности видеть и соображать. Так ей еще никогда не доставалось. Даже после взрыва на турнире в Праге, когда ее хорошо приложило о землю, не было и вполовину так больно.

— На помощь!

На этот зов, казалось, ушли все силы, но голос вышел слабым и хриплым. Такой "крик" мог бы услышать разве что ее незваный гость, валявшийся в двух шагах, если бы был способен слышать еще хоть что-то. Но неужели никто не явится на шум, ведь под конец боя ни один из них уже не заботился о том, чтобы двигаться тихо. Помощница Мария, слуги — где они?

Адельхайда обессиленно опустилась на пол, чувствуя, как с каждым толчком сердца из тела вытекают силы и сама жизнь. Если в ближайшие минуты никто так и не появится, она попросту истечет кровью.

Затуманенный болью и слабостью разум не сразу осознал, что изменилось вокруг. Запах... Откуда-то отчетливо потянуло запахом горящего дерева. Что за ерунда? Неужели галлюцинации, порожденные ее плачевным состоянием?

На лестнице послышались легкие шаги. Адельхайда с трудом подняла взгляд, пытаясь разглядеть идущего. Мужчина, это очевидно. Кто-то из слуг все же сподобился спуститься и проверить, что происходит?

— Замечательно, — негромко проговорил подошедший, спустившись с последних ступеней и оглядывая зал в свете высоко поднятого факела; голос показался знакомым, она совершенно точно уже слышала его, причем недавно, вот только где? Одно было точно — это не кто-то из прислуги.

Второй незваный гость прошел мимо скорчившейся на полу Адельхайды и склонился над телом первого.

— Превосходно, — продолжил он все так же негромко. — Отменный удар, госпожа фон Рихтхофен. Мне и доделывать ничего не придется. Весьма признателен.

Он обернулся, и пламя факела озарило его лицо. Адельхайда издала еле слышный самой себе звук — то ли от удивления, то ли от злости.

— Да, неожиданнось не из числа приятных, понимаю, — с показным сочувствием развел руками Петер Ульмер, следователь Конгрегации третьего ранга. — Вся жизнь состоит из неожиданностей, приятных и не очень. И завершается, как правило, самыми неприятными, верно, госпожа фон Рихтхофен?

Теперь запах гари стал несомненным. Что-то горело, судя по всему, на втором этаже. Этот безумец, этот предатель убил ее людей и поджег дом?! Немыслимо, Господи, так не может быть!..

Адельхайда попыталась собраться с силами, дотянуться до гребня, метнуть в это бесстыжее лицо... Не докинет, это она понимала с отчетливой обреченностью, но хотя бы попытаться.

— Не трудитесь, госпожа фон Рихтхофен, — укоризненно произнес Ульмер, носком сапога отодвигая ее оружие чуть дальше. — Все равно ведь сил ни на что не хватит. Вы даже на помощь позвать не сумели... Свой последний удар парень нанес мастерски, надо признать.

Он шагнул ближе, теперь склонившись прямо над ней, и Адельхайда сжала зубы в бессильной злости. Предатель был совсем рядом, она могла без труда его коснуться, и при любых иных обстоятельствах сумела бы с ним справиться даже без оружия. Но сейчас сил действительно не было ни на что, даже на то, чтобы застонать от боли, раздирающей тело при каждом вдохе.

— Я бы мог оборвать ваши мучения, госпожа фон Рихтхофен, — с почти искренним состраданием проговорил молодой инквизитор, — и, поверьте, сделал бы это с радостью; однако меня просили поступить иначе. Ничего личного...

Он прошагал к лестнице, взял оставленный Адельхайдой на одной из ступеней светильник, вновь подошел к ней, помедлил мгновение и разжал пальцы. Светильник упал в полушаге от левой руки графини; глиняная плошка разлетелась вдребезги, и горящее масло выплеснулось на доски пола, обдав веером брызг Адельхайду. Она слабо вскрикнула от новой боли, хотя мгновенное прикосновение раскаленного масла не могло сравниться с дергающей болью в животе.

— Прощайте, госпожа фон Рихтхофен, — торжественно провозгласил Ульмер с издевательским полупоклоном. — Надеюсь, встреча с вашим супругом будет радостной.

Он прошел к двери, на мгновение задержался, бросив факел у самого порога, и вышел, осторожно прикрыв дверь так, чтобы ненароком не затушить пламя.

Запах горящего масла, дерева и смолы становился все сильнее. Треск занимающихся пламенем досок становился все настойчивее, а жар ощущался уже всей кожей. Подняв взгляд, Адельхайда увидела огненные всполохи над лестницей — второй этаж уже был объят огнем, и вскоре с первым случится то же самое. Путь к двери отрезан, на пути к окну — лужа разлитого масла, под которой уже прогорает пол. Адельхайда попробовала ползти вокруг огненного озерца в безумной попытке все же добраться до спасительного окна, но не смогла сдвинуться даже на пол-ладони. Ее словно бы придавило к месту, а любая попытка пошевелиться сопровождалась новой оглушающей вспышкой боли.

Огонь подбирался все ближе, озаряя все вокруг. В памяти вдруг всплыла картина десятилетней давности — комната, заставленная зажженными свечами, залитая светом, море огней, и по другую сторону этого моря — бледный человек, расширенными от ужаса глазами взирающий на горящие свечи и дрожащими пальцами вцепившийся в ручку двери... Тогда она не могла понять до конца, как это — бояться огня, почти смеялась. Так вот, как это случилось с тобой, Курт. Вот так же ты лежал, раненый, истекающий кровью, а пламя подступало все ближе... Вот только вряд ли сегодня найдется, кому прийти на помощь ей, особо уполномоченному следователю Конгрегации первого ранга, агенту Имперской разведки, доверенному лицу Императора, умирающей в подожженном доме в захолустном баварском городишке.

Двенадцать лет назад Курту Гессе удалось спастись из такого же кошмара, но сегодня чудо едва ли повторится. Курт Гессе двенадцать лет назад...

"Меня просили поступить иначе"...

"Он приготовил для тебя что-то... страшное! Что-то особенно изощренное — может быть, даже хуже смерти! Он приберегает тебя напоследок, как оружие, которым будет бить по нему, и достанется тебе, когда придет час, нечто, что я даже не хочу представлять!"...

Где-то внутри, не в груди даже, а словно бы где-то еще глубже, вдруг стало холодно, как будто не полыхало пламя прямо под боком, уже подбираясь к разметавшимся по полу волосам. Неужели Лотта была права, неужели все это — ночной убийца, тяжелая, но не смертельная рана, подожженный дом — спланировано и подстроено неуловимым Каспаром, чтобы... Чтобы завтра утром в этот дом вошел особо уполномоченный следователь Конгрегации Курт Гессе и понял, что произошло здесь минувшей ночью.

Впрочем, чему удивляться? Если подумать, они давно знали, что рано или поздно нечто подобное может случиться. Именно потому Курт и твердил с завидным упорством: "ни жены, ни детей, ни возлюбленных"... Если бы он только знал!.. Сейчас Адельхайда, наверное, засмеялась бы, если бы могла.

Когда первый язык пламени лизнул пальцы — осторожно, словно примериваясь, пробуя на вкус, — она даже не вскрикнула, только попыталась дернуться в сторону, хотя боль обожгла как будто не только ладонь, но всю руку. Она закричала через несколько секунд, когда вспыхнула тонкая ткань сорочки, и огонь разом охватил почти все тело. Вернее, попыталась закричать, но из горла вырвался лишь едва различимый стон, скорее похожий на хрип. Боль, невыносимая, немыслимая, раздирала все тело, словно пронзала насквозь, и прежняя боль от раны в животе на этом фоне перестала ощущаться и даже словно забылась вовсе. Адельхайда выгнулась, не в силах издать ни звука и проклиная свою наработанную годами стойкость, из-за которой сознание упрямо не желало покидать умирающее тело.

Перед глазами мельтешили яркие точки, сливаясь в огненные полосы и пятна, и уже не понять, что это — настоящие ли искры или мнимые, порожденные обезумевшим от боли и слабости сознанием. Эти полосы и пятна затмевали собой все вокруг, и казалось, что весь мир исчез, остались лишь ярко пылающий огонь, всепоглощающая боль, треск горящего дерева, нестерпимый жар, запах горелой плоти, живой и мертвой.

И когда огненное мельтешение отступило, уступая место непроглядной темноте, последняя мысль Адельхайды была короткой и почти радостной.

"Наконец-то..."

Есть только война

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: отец Альберт предлагает Курту крайне необычное путешествие духа

В рабочий кабинет отца Альберта до сих пор заглядывать как-то не доводилось, и потому Курт направлялся к одному из старейших членов Совета со смешанными чувствами. С одной стороны, было жутко любопытно — что может храниться в прибежище первого expertus"а всея Конгрегации? А с другой — даже несколько жутковато, потому что опыт общения с демонологами у майстера инквизитора был не слишком положительным.

В кабинет к себе немолодой уже доминиканец почти никого не пускал, и по академии ходили смутные слухи, что там масса интересных вещей. Рассказывали, что в одном из углов стоит великолепно выполненное чучело одного старинного знакомого отца Альберта, еретика и чернокнижника, в полном ритуальном облачении, с маской, жертвенным ножом, амулетами, фетишами и прочими причиндалами. Отец Альберт был великолепным таксидермистом. Чернокнижник, по словам expertus"а-демонолога, — тоже. Но отец Альберт успел раньше.

За распускание подобных слухов курсантов могли отправить на экзекуцию с последующим наложением суровой епитимьи. Впрочем, это не остужало горячие головы, и Курт в свое время с жадностью прислушивался к подобным байкам. Теперь же, будучи допущенным ко многим тайнам Конгрегации, он мог с уверенностью сказать, что сплетники были не так уж неправы...

Оказавшись перед неприметной, невысокой дверью в одном из дальних коридоров, майстер инквизитор помедлил и решил, что вламываться в своей обычной манере не стоит. А ну как сорвется проведение какого-то ответственного эксперимента? И что потом, ловить разбежавшихся по всей Академии чертей или отпиливать внезапно выросшую пятую конечность? Поэтому Курт взял себя в руки и елико возможно вежливо постучал.

— Заходите, Гессе, заходите! — донеслось изнутри, и тот последовал приглашению. — Вижу, что пожелание мое видеть вас было передано с похвальной поспешностью. Отрадно, когда отроки послушны старшим и исполнительны.

Курт хмыкнул, с любопытством разглядывая убранство кабинета. "Отрок"-курсант, передавая сообщение от члена Совета, выглядел страшно гордым собой. Ну еще бы: одна живая легенда Конгрегации приказала обратиться к другой живой легенде. Хорошо еще, что autographo[66] не попросил.

— Так же радует мое сердце, что вам, суровым практикам, не зазорно явиться пообщаться с нами, простыми теоретиками, — благожелательная улыбка отца Альберта была несколько лукавой, и Курт, усевшись на табурет подле заваленного пергаментом стола, отразил ее в той же манере.

— Если бы не простые теоретики академии, нам, суровым практикам, чаще приходилось бы вариться в котлах у шустрых и наглых ведьм, — с долей укоризны покачал он головой. Отец Альберт удовлетворенно кивнул.

— Отрадно видеть скромность среди лучших из лучших, однако же не стоит предаваться самоуничижению. Человек, лично прикоснувшийся к Древу Миров...

Курт сощурился.

— Я не ошибусь, если предположу, что в этом и состоит ваш интерес?

Отец Альберт выглядел довольным.

— Знаете, Бенедикт всегда вами очень гордился. Он любил всех своих подопечных искренней отеческой любовью. А вами восхищался чаще всего. Учтите, я вам сего не говорил... Хотя он все равно узнает, — и доминиканец вознес очи горе. Курт непроизвольно вздохнул.

— Voluntate Dei[67]... Я никуда не тороплюсь, но давайте, может, к делу?

— Я же говорил — практик, — улыбнулся демонолог. Он наклонился в сторону и достал откуда-то снизу небольшую шкатулку. Никаких украшений — простое темное дерево. Майстер инквизитор покосился на ящичек с известным подозрением.

— Что там? Только не говорите, что росток Древа. Если к нам по нему снова проберется какая-то дрянь...

— В некотором роде, — успокаивающе поднял руки отец Альберт, — всего лишь в некотором. После того, как я ознакомился с вашим отчетом по Бамбергу, мне наконец стало ясно, зачем провидение в свое время навело меня на сей artificium[68]. Ведомо ли вам, что путь по Древу Миров может лежать не токмо чрез ткань Пространства, но и скрозь воды Времени?

Курт поежился.

— Надо будет заглянуть в библиотеку еще пару раз... Или проще попросить у вас нужные книги? — отец Альберт снова кротко улыбнулся, а Курт тем временем продолжал: — То есть, вы хотите сказать, что если кто-то из наших недоброжелателей получит доступ к Древу, то он может отправиться в прошлое и уничтожить меня, вас, отца Бенедикта, Сфорцу — и вообще всю Конгрегацию?

— Деяние сие крайне непросто в исполнении, — покачал головой expertus. — Я бы даже сказал, что оно невозможно... Но, как известно, нет вещей неосуществимых. Есть такие, вероятие воплощения коих стремится к бесконечно малым величинам. Вам ли не знать. Однако сейчас речь идет не о прошлом, а, скорее, о будущем.

И он откинул крышку ларца. Курт заглянул внутрь. На ткани внутренней обивки покоилось что-то, напоминающее литеру "I", отлитую из золотистого металла и украшенную алой эмалью. Сама литера была словно перечеркнута тремя полосками того же металла посередине, а поверх них рельефно изображался человеческий череп. От артефакта заметно веяло мрачной, решительной силой и недобрыми предчувствиями — это смог ощутить даже майстер инквизитор, не наделенный сверхобычными талантами.

— Один из моих давних знакомых поведал мне, что сия штуковина буквально появилась из ниоткуда, — отец Альберт повел указательным пальцем вокруг металлической литеры, избегая касаний. — Он трапезничал, когда раздался громовой хлопок — и будто бы даже была вспышка наподобие молнии. Вышел в сад и узрел, что его огородик разнесло в пух и прах, а посреди грядок лежит вот это. Он сразу же понял, что его познаний, а главное, компетенций недостаточно, чтобы изучить и хранить эту вещь... И предложил ее мне. А я, в свой черед, провел над ней ряд крайне любопытных экспериментов.

— И что они дали? — в голосе майстера инквизитора звучала неподдельная напряженность. Артефакт притягивал взгляд. Возникало смутное ощущение, что его необходимо взять в руки... Хотя бы просто прикоснуться. Сдерживаться получалось с трудом. Демонолог кинул на Курта неожиданно пронзительный взгляд.

— Эта вещь не из нашего времени. Не вполне уверен, что смогу объяснить, какими именно способами, но мне удалось установить, что создана она была — или будет? — через тридцать восемь тысячелетий.

— Сколько? — ошарашенно откинулся назад Курт. Даже легкое наваждение, порожденное странной литерой, отступило на второй план. Отец Альберт невозмутимо кивнул.

— Я тоже был впечатлен. Но результаты бесспорны. А что самое интересное — она дает возможность проникнуть взглядом в те далекие времена. Узреть наших потомков и их весьма... — он замялся, — небезынтересные деяния.

— Только взглянуть? — уточнил майстер инквизитор. — Никаких телесных перемещений?

— Абсолютно, — подтвердил expertus. — Мы словно видим глазами владельца этой вещи. Нет, мысли его прочесть невозможно — только зрение, слух, обоняние... Не желаете? — он неожиданно пододвинул шкатулку в сторону собеседника. — Это совершенно безопасно. И нет, это не проверка и не ловушка. Если что, разрешение остальных членов Совета мною получено, и даже в письменном виде.

На стол лег небольшой пергамент. Курт узнал подписи Сфорцы, Бруно, Висконти. Александер, естественно, отсутствовал. А отец Альберт сидел перед ним. Размышления были недолгими.

— А давайте, — махнул рукой опытный следователь с развитой паранойей. — Что нужно делать? Кстати, это нормально, что мне хочется прикоснуться к нему... к ней... к этой штуке?

— Именно так она и работает, — демонолог с интересом наблюдал за Куртом. — Вообще удивительно, что вы столь долго сопротивляетесь сему желанию. Впрочем, я в курсе вашей резистентности к сверхнатуральному... Но отбросьте сомнения. Если что — я рядом. Обещаю любую посильную помощь.

Курт молча кивнул и протянул руку. В последний момент кольнула ледяная иголочка опаски: а что, если... Но подозревать отца Альберта в намеренном злом умысле было так же неразумно, как и весь остальной Совет. Поэтому майстер инквизитор положил ладонь на артефакт и...

Он был оглушен, ослеплен, раздавлен и смят. Ноздри трепетали, обоняя тысячи незнакомых запахов. На языке оседала пыль, вкуса которой он не понимал. Он видел, слышал и ощущал телом вещи, которым сложно было подобрать имена. Он был кем-то, кем он до этого не был.

Курт стоял на холме, с которого открывался вид на долину, заполненную войсками. Ничем иным эти толпы, сражающиеся друг с другом, просто не могли быть. Где-то на горизонте двигались поистине титанические фигуры — какие-то гиганты тоже принимали участие в бою. То тут, то там земля между воинами вспухала грязными кустами разрывов, тела разлетались в стороны, теряя по пути конечности, головы и внутренности — и через какое-то время до слуха доносился мощный, громовой рокот. На самом деле, грохотало вокруг без остановки, просто эти звуки перекрывали все остальные.

Земля непрестанно дрожала под ногами, и Курт еле держал равновесие. Сзади что-то зарычало, и он непроизвольно обернулся. Какое-то существо... Нет, с изумлением осознал он, это не живая тварь, это какая-то чудная повозка, механическое диво — она ползла мимо, сопровождаемая тройкой таких же раздутых, блестящих металлом туш. Поверх десятка колес у повозки двигались металлические ленты, собранные наподобие пластинчатого доспеха — разумно, отстраненно подумал Курт, дает больше опоры на грязи, не завязнет и в песках. Самое удивительное, что тело, в котором он оказался, не испытывало страха перед этими громадинами. Видимо, привычное дело.

Он обратил внимание, что перед ним, вниз по склону, лежат искореженные останки похожих повозок. И когда первая миновала их — навстречу выскочил огромный, в полтора человеческих роста рыцарь. Он был закован в вычурную, украшенную шипами, странными символами и мордами разных тварей броню. Удивительно, но при этом двигался он стремительно, быстрее любого человека — даже быстрее ликантропа, отметил Курт. Метнувшись к ближайшей повозке, он что-то кинул на верхние металлические пластины сзади. Башенка наподобие замковой, водруженная на механизм и снабженная чем-то, очень похожим на пушку, начала поворачиваться вслед воину, но тот перекатился по земле — и раздался грохот. Повозка запылала, в верхней части открылся лаз и оттуда стали выпрыгивать люди в странного вида темно-зеленой одежде. На кирасах пары из них белой краской был нарисован двуглавый орел — схематичная, но узнаваемая аквила. Остальные повозки остановились и стали сдавать назад, а рыцарь издал торжествующий вопль и бросился к людям.

Курт едва успевал за происходящим. Вот первый человек замечает жуткого воина, и его глаза расширяются от страха. Он довольно резво отпрыгивает и тянет что-то из-за пояса, но невесть откуда оказавшийся в руках рыцаря топор, усаженный шипами и пылающий мрачным, диким пламенем, перерубает конечность, как соломинку. Раздается сочный хряск, рука отлетает, кровь хлещет мощными алыми струями... Человек не успевает осознать, что произошло — обратным движением лезвие топора сносит ему голову, и та катится по земле, заливая ее красным. Глаза все еще воспринимают мир, и сквозь них на Курта взирает вечность небытия. Тело еще мгновение держится вертикально, а потом оседает, но рыцарь уже занят другими. Один из "зеленых" успевает достать нечто и направляет это на противника. Кажется, что-то вроде аркебузы — Курт видел такие у миланских наемников, — но стреляет оно не с пороховым грохотом, а с резким свистом. Из ствола вырывается луч ослепительного света. Кажется, будто Пламя Неугасимое оказалось в руках солдата, но темному рыцарю оно нипочем. Он рычит, когда свет опаляет его огромный наплечник, и одним махом топора располовинивает отважного аркебузира. Первыми в грязь валятся кишки, извергая свое вонючее содержимое, и прочие внутренности, залитые кровью. За ними падает и остальное тело.

Прочие, числом двое, пытаются укрыться за своей пылающей повозкой, но смерть находит их и там. Жестокий воитель не знает усталости и не ведает пощады: один из "зеленых" отлетает куда-то в сторону, лишившись ног, и его истошные вопли вливаются в общую какофонию; второго рыцарь хватает за горло и кидает в бушующее пламя. Курт видит, как тот, визжа, бьется в огне, как лопается его кожа и взрываются глаза... Запах паленой плоти. Теперь он понимает, чем пахнет над этим макабрическим полем боя.

Остальные повозки отползли еще дальше. Совершенно очевидно, что они ничего не могут противопоставить такому противнику: слишком медлительны и тяжелы. Тот останавливается и издает душераздирающий хохот — как будто настоящий демон из-за грани мироздания. Вполне возможно, что так и есть: Курт с неожиданно холодным интересом подмечает, что детали доспеха, которые выглядели простыми украшениями, движутся — морды чудовищ щелкают челюстями, нарисованный на наплечнике глаз моргает... Так вот какие войны ведут потомки.

Из-за развалин стены, виднеющейся слева, появляется еще одна фигура. Она выпрыгивает одним движением, перемахнув изрядное расстояние — казалось бы, человек на такое не способен, но Курт уже ничему не удивляется. Это пепельноволосая девушка небольшого роста, вооруженная мечом и чем-то похожим на одноручный арбалет, только с таким же стволом, как у аркебуз "зеленых" солдат. Фигура воительницы так же закована в доспехи, но они выглядят более строго, чем у темного рыцаря. На них меньше символов. Встречается уже знакомый череп, молния, раскрытая книга... И литера "I". Внезапно Курт понимает: "I" значит "Inquisitio". Это знание будто бы всегда было с ним, он просто забыл, запамятовал за наполненными иными делами буднями...

Демон-рыцарь снова хохочет. Он что-то говорит, и его даже можно понять — чудовищно искаженная латынь, тем не менее, вполне различима: оскорбления, унижения, обещание мучительной смерти. Девушка молчит. Она поднимает свое странное оружие, и оттуда вырывается — нет, не луч, а пламенное ядро, с грохотом и ревом метнувшееся в сторону темной фигуры. Та неимоверным образом уворачивается и кидается врукопашную.

Взмах огромного топора, еще взмах... Соперница рыцаря словно танцует, уходя от его ударов. Она отмахивается своим мечом с изяществом, достойным лучших фехтовальщиков. Кажется, она предугадывает все атаки своего чудовищного противника. Тот, в свою очередь, не выказывает ни усталости, ни растерянности — его удары полны мощи и ярости. Впрочем, в какой-то момент он допускает ошибку — его замах оказывается слишком широким, и очередной заряд из "аркебузы" врезается ему в грудную пластину. Та дает трещину, из которой сочится даже не кровь, а что-то вязкое, зеленоватое, светящееся в тени. Рыцарь пошатывается, а девушка отскакивает и снова поднимает оружие...

И в этот момент демон, изображая падение назад, взмахом снизу выбрасывает вперед топор. Его лезвие дотягивается до руки соперницы, и ее странная одноручная "аркебуза" отлетает в сторону... Вместе с половиной ладони и всеми пальцами. Раздается вскрик боли, девушка падает на колени. Она выронила и меч, и теперь, скинув остатки латной перчатки, пытается другой рукой зажать сосуды, из которых хлещет влага жизни. Темный рыцарь, восстановив равновесие, медленно идет в ее сторону.

Курт стискивает зубы — мысленно, потому что над тем, кто наблюдает за боем, он не властен. Ну что ты стоишь, яростно думает он, ты же на той же стороне, иди и помоги ей! Но его "носитель" не движется. Он только наблюдает. Курт ощущает его спокойствие и уверенность — и это злит, злит безмерно...

И в тот самый момент, когда демон уже заносит свой окровавленный топор над очередной, казалось бы, жертвой, девушка вскидывает руки — точнее, руку и ее остатки — в молитвенном жесте. Вокруг ее фигуры рождается сияние, будто бы снизошедшее с небес. Демон не успевает затормозить, он попадает в столб света — и Курт видит, как доспехи вспыхивают дымным, чадящим пламенем. Раздается истошный вой, в котором звучит безнадежность, боль, разочарование... Обещание мести.

Курт еще успел заметить, как улыбается победительница... И тут его выдернуло обратно. Отец Альберт, держащий его за руку, стоял рядом, и на лице его было беспокойство.

— Очень уж вы втянулись, — пояснил он на недоумевающий взгляд майстера инквизитора. — Начали будто бы... — он помялся, подбирая слово, — уходить. Я имею в виду, не только мысленным взором, но и весь целиком. Увидели что-то, что вас зацепило?

— Война, — выдохнул Курт и отхлебнул из тут же предложенной кружки. Не просто вода — какие-то травки. Успокоительное? Впрочем, пусть: сопротивляться насильной заботе о собственном здоровье не было сил. — Война никогда не меняется.

Отец Альберт кивнул.

— Во мрачной тьме далёкого будущего есть только война, — подтвердил он. — Сколько бы раз я ни вглядывался в грядущее, сколько бы я ни пытался перевести свой oculos mentis[69] на иные события... К слову, только тот, кто вступал во взаимодействие с Древом Миров, может обрести эти видения. Остальные испытывают лишь сильные, но смутные эмоции: гнев, боль, страх... Именно это и напугало того моего знакомца, что передал сей предмет в мое распоряжение.

— Подождите, — прищурился Курт, — то есть, вы тоже...

Отец Альберт хитро и в то же время смущенно улыбнулся.

— Кто из нас в молодости не желал странного? Я хотел видеть больше, знать больше, уметь больше. Но я всегда очень тщательно подходил к любым экспериментам — особенно к вопросам безопасности.

— Это хорошо, — кивнул майстер инквизитор, — это полезное качество. Не хотелось бы однажды отправить вас на костер.

Они оба негромко рассмеялись. Потом отец Альберт захлопнул шкатулку и снова убрал ее куда-то под стол.

— Ну, на сегодня хватит. Впрочем, если будет интересно — заходите. Да, и напишите отчет о том, что видели. Может, узнаем что-то полезное.

— Полезное я уже узнал, — согласился Курт и на вопросительный взгляд собеседника пояснил. — Наши потомки не сдаются перед лицом угрозы. Они бьются до последнего. И верят в себя. И это хорошо.

По делам его

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: поджигателя, бросившего факел в окно его дома, Дитрих Ланц допрашивал лично.

В допросной камере было жарко и душно, как всегда, когда оная использовалась по прямому назначению. В последние годы подобное случалось все реже, однако сегодня дальняя комната в подвале кёльнского Друденхауса не пустовала.

В глазах человека, стоявшего напротив двоих следователей третьего ранга, читалась бессильная злость, к которой все больше примешивалась обреченность, и все яснее проступал неприкрытый страх — страх перед ближайшим будущим, даже не перед тем, что неизбежно произойдет через день или два, а перед тем, что случится через минуту, в следующий миг; и страх перед дознавателями, сидящими за столом. Особенно перед одним из них.

В последнем, надо признать, допрашиваемый был не вполне одинок. Похоже, в эти дни Дитриха Ланца побаивались даже сослуживцы, во всяком случае те, кто был ниже по рангу — стражи Друденхауса приветствовали его строго по уставу, попадавшиеся время от времени в коридорах агенты торопливо кивали и проскальзывали мимо, не встречаясь с ним взглядом, и спешили найти Райзе. Да и сам Густав предпочитал лишний раз не смотреть сослуживцу в глаза, делясь полученными от агентов сведениями, сделанными выводами и не стремясь поддерживать разговор на сторонние темы.

В данный момент Райзе сидел рядом, склонившись над листом бумаги, и подчеркнуто скрупулезно вел протокол допроса обвиняемого.

Говард Шварц, двадцать семь лет, четыре ночи назад бросивший факел в распахнутое по случаю жаркого лета окно дома, занимаемого следователем Ланцем и его семьей. Покушение на инквизитора успехом не увенчалось — Дитрих всегда спал чутко, это и спасло его и Марту, — но избежать жертв не удалось. Третьего дня состоялись похороны — земля городского кладбища навсегда скрыла обоих сыновей Дитриха и Марты. Хайнриху было восемь, Герберту к зиме исполнилось бы десять...

— Итак, ты знал, чей дом поджигаешь, — голос дознавателя был спокойным и ровным до звона.

— Знал.

Вопрос был формальным, ответ — тоже. Накануне арестованный пытался было отпираться, еще на обычном допросе, но быстро сдался: инквизиторов в Кёльне было всего трое, и весь город знал их в лицо и где они живут.

— По какой причине ты поджег дом инквизитора?

Шварц повел затекающими от стояния в неудобной позе плечами и буркнул:

— Заплатили.

И этот вопрос и ответ на него уже тоже звучали, но дознаватели старательно блюли протокол.

— Заплативший тебе обозначил конкретную жертву, или ты сам выбрал, чей дом жечь? — удерживать бесстрастность тона становилось все сложнее.

— Он назвал имя и указал дом.

— Кто это был? — Дитрих резко подался вперед. Подследственный невольно дернулся, но тут же принял нарочито независимый вид.

— Не знаю, мне было все равно, — бросил он сквозь зубы.

— По-моему, этот молодчик врет, — чуть растягивая слова, произнес Дитрих, обращаясь к Райзе. Он был рад любому поводу перейти к более жесткому допросу. — Приподними-ка его. Может, мозги заработают.

Exsecutor молча исполнил указание, и поджигатель завис в ладони над полом, подвешенный к крюку в потолке за связанные руки. Плечи его напряглись, мышцы натянулись. Шварц зашипел, пока больше от неожиданности, чем от боли, но дознаватель по опыту знал, что настоящая боль придет позже, и был готов подождать.

Следующие несколько минут Дитрих внимательно и неотрывно смотрел подследственному в лицо, выискивая на нем признаки страдания.

Наконец, спустя минуту после того, как Шварц дернулся, безуспешно пытаясь поудобнее извернуться в своем подвешенном состоянии, и скривился от боли, когда ему это не удалось, дознаватель повторил вопрос. Вкрадчиво, обманчиво-доброжелательно.

— Кто заказал тебе поджог?

Шварц молчал.

— Ты зря упираешься, — произнес Дитрих спустя минуту. — Ты уже попался, и твоя вина доказана. Значит, у нас развязаны руки. И, поверь моему опыту, это страшная ситуация. Отмолчаться не выйдет, можешь забыть об этом сразу же. Все, чего ты добьешься, это продления собственных мучений. Лично меня это более чем устраивает, — он криво усмехнулся, — а вот зачем ты себя истязаешь, я не понимаю.

Поджигатель дернулся, пытаясь дотянуться пальцами ног до пола, но исполнитель хорошо знал свою работу; так он лишь раскачал веревку, чем сам же сделал себе еще больнее.

— Понял, — зло усмехнулся Дитрих, наблюдая за потугами подследственного. — Тебе просто нравится. Так бы сразу и сказал. Всыпь-ка ему пару горячих для вящего удовольствия, — обратился он к exsecutor"у.

Свистнул кнут, с характерным звуком хлестнул по плечам, обдирая кожу. Шварц рванулся, инстинктивно стремясь уйти от нового удара — разумеется, безуспешно, — мышцы рук напряглись еще больше; на сей раз он не смог сдержать болезненного вскрика. Дитрих удовлетворенно кивнул и продолжил увещевать:

— Ты мне другое скажи, приятель, — последнее слово он, вопреки всем правилам, выплюнул с явным отвращением. — Ты что, хочешь тут страдать в одиночку? Ты думаешь, что тот, кто тебя послал, меньше виновен? Полагаешь, он заплатит тебе, если ты станешь отдуваться за него и за себя? Я тебя уверяю, на твою казнь он будет смотреть абсолютно равнодушно. Не хочешь обеспечить ему место рядом с собой? Или возомнил себя героем, страдающим за убеждения? Поверь, умрешь ты совершенно бесславно. Толпа запомнит твои вопли, а не твое имя и стойкость. Отвратительные, отчаянные вопли. То, что ты чувствуешь сейчас, мелочь по сравнению с тем, что тебе предстоит. Там, над углями, когда твои собственные потроха закипят в твоем брюхе, ты будешь вспоминать эту боль, как мгновения счастья. А ведь ты кто? Всего лишь исполнитель, ты ведь не сам это придумал. Тебе заплатили — ты сделал. А наказан будешь по всей строгости. Так что, не надумал разделить кару с истинным виновником?

— Чтоб ты сдох, — выплюнул Шварц и тут же подавился криком: по знаку следователя exsecutor снова хлестнул кнутом по напряженным плечам. В свете углей в жаровне выступившая на месте удара кровь казалась почти черной.

— Свой шанс отправить меня на тот свет ты профукал, мразь! — Дитрих вскочил и рванулся к обвиняемому, и Райзе с трудом удалось удержать его на месте. — Кто. Этот. Ублюдок? — делая ударение на каждом слове, процедил он, тяжело дыша и опираясь кулаками на стол.

Шварц молчал, зло зыркая исподлобья на следователей. Исполнитель за его спиной задумчиво позвякивал инструментами.

— Снимай оттуда этого плясуна и готовь прут погорячее, — с трудом беря себя в руки, велел Ланц. — Кажется, по-хорошему этот молодчик понимать не хочет.

Допрашиваемый мимовольно облегченно выдохнул, ощутив под ногами холодный камень пола, но лишь затем, чтобы в следующий миг взвыть в голос и выгнуться всем телом, когда раскаленное докрасна железо прижалось к его спине чуть ниже вспухших, покрытых тяжелыми вязкими каплями крови следов от кнута. По молчаливому знаку следователя сия процедура была повторена еще дважды, и с каждым разом вопли пытуемого становились все отчаяннее.

— Просто ответь на мой вопрос, — как можно спокойнее проговорил Дитрих, когда исполнитель отступил на шаг назад, вернув свое орудие на жаровню, — и все это прекратится. Кто тебе заплатил за поджог?

— Я не знаю! — в голосе Шварца смешались боль, отчаяние и ненависть к допросчику.

Дитрих вздохнул, ощущая разлитый в застоявшемся прогретом воздухе запах гари. Сегодня он чувствовался особенно отчетливо, перебивая все прочие запахи — крови, пота, раскаленного металла. Все они, безусловно, присутствовали и ощущались, как и всегда, но отчего-то сейчас явственнее всего чувствовались гарь и удушливая вонь обожженной человеческой плоти. Как в ту ночь, когда Дитрих проснулся со слезящимися глазами и, задыхаясь в едком дыму, вытащил на улицу еле дышащую Марту, а потом, кое-как прикрыв лицо куском собственной ночной сорочки, наспех смоченным в ближайшей луже, и по-прежнему заходясь рвущим легкие кашлем, кинулся назад в дом, мимоходом отметив подбегающих соседей с ведрами, запрещая себе думать о том, что может не успеть...

Не успел. Больше ему спешить было некуда. Даже к жене, ждущей его в безнадежно опустевшем доме, он не мог заставить себя торопиться, хотя прекрасно осознавал, что ему следует быть рядом и поддерживать ее в их общем горе. Дитрих даже самому себе не мог ответить на вопрос, в чем причина: в том ли, что боялся вновь услышать злые слова и обвинения, или же в том, что и сам винил в случившемся себя и не желал ранить Марту своим присутствием, лишний раз напоминающим о его бессилии. "Лучше бы ты сам умер!" — в сердцах крикнула ему вчера жена — и он не нашелся, что возразить. А где-то в глубине души был даже с ней согласен. Конечно же, она потом извинялась. Плакала, просила прощения, клялась, что на самом деле так не думает, что слова вырвались сами собой... Он простил. По крайней мере, зла на жену не держал. Но забыть не мог. "Лучше бы ты сам умер!" звенело в ушах раз за разом, сплетаясь с криками обвиняемого, не приносившими облегчения.

Стремясь занять себя делом, Дитрих долго и обстоятельно торчал в допросной, вытрясая из изловленного накануне поджигателя все, что тот знал, мог знать, подозревал, мог подозревать, предполагал, мог предполагать, думал, мог думать и даже подумать не мог, что знает, подозревает или предполагает. С куда большим удовольствием он вытряс бы из мерзавца душу. Вытряс, рассмотрел, медленно-медленно разорвал на мелкие кусочки, сжег их и развеял пепел по ветру. К несчастью, скромный служитель Конгрегации не был одарен столь ценным талантом, а потому рвать на мелкие кусочки приходилось лишь тело мерзавца. Дитрих был знаком с работами Альберта Майнца и помнил, как следует относиться к подследственному, однако в этот раз, впервые за многие годы беспорочной службы, радовался тому, что обвиняемый отказался сотрудничать со следствием, что дало возможность перейти к жесткому допросу. Было бы просто несправедливо, если бы виновник гибели его детей отделался слишком дешево. За покушение на инквизитора карали жестоко: медленное поджаривание над углями не назовешь легкой смертью, но Ланцу любая кара в этом случае казалась недостаточной.

Дитрих понимал, что в нынешнем состоянии к обвиняемому его на пушечный выстрел подпускать не должны, не то что дозволять вести допрос. Понимал это, без сомнения, и Вальтер Керн, обер-инквизитор Кёльна и начальник Ланца. Просто не мог не понимать, но отчего-то не вмешивался и не отстранял подчиненного от дела. "Ты не обязан заниматься этим лично", — мягко сказал ему обер-инквизитор. "Я должен расследовать это сам", — ответил ему Дитрих, упрямо закусив губу. "Хорошо, — Вальтер согласился легко и без колебаний. — Но если почувствуешь, что не справляешься, скажи. И если я увижу, что ты не справляешься, я тебя отстраню. Ясна моя мысль?".

Дитрих кивнул. Это было справедливо. "Справляться", как понимали оба, ему предстояло в основном с собой, и сейчас следователь с прискорбием констатировал, что удается это ему отвратительно. Ни хладнокровия, ни предписываемого прославленным Майнцем сострадания к допрашиваемому он не мог заставить себя проявить.

— Иглы! — рыкнул Ланц, не дав подследственному даже минуты, чтобы подумать, не хочет ли он ответить.

Вышло настолько яростно, что даже ко всему привыкший exsecutor поморщился, покачал головой и равнодушно вогнал под истерзанный ноготь большого пальца Шварца зазубренное острие. Под потолок взвился крик боли. Стойкостью любитель факелов не отличался, чем неизменно радовал Дитриха. Сильный человек был бы достоин уважения, на проявление коего он сейчас способен не был.

Густав положил ладонь на плечо сослуживца, не то сочувственно, не то предостерегающе. Ланц скривился и сбросил руку приятеля.

— Держи себя в руках, — одними губами произнес Райзе — лица его подследственный видеть не мог, сам при этом оставаясь на виду, — и добавил почти сочувственно, обращаясь к Шварцу: — Что ж ты, парень, к инквизитору-то полез с эдакой паршивой выдержкой?

Шварц только зашипел в ответ и дернулся, когда еще одна игла вонзилась глубоко под ноготь. Крик ему на этот раз удалось сдержать.

— Кто тебя нанял? Отвечай, ты же сам понимаешь, что долго не выдержишь. Никто не выдерживает. Рано или поздно говорить начинают все, и для тебя же будет лучше, если ты сделаешь это как можно раньше.

На несколько секунд повисло молчание. Не дождавшись ответа, дознаватель кивнул исполнителю, и тот потянул за одну из игл. Медленно, слегка покачивая. Зазубрины на стальном острие цеплялись за плоть, превращая пространство под ногтями подследственного в багровую кашу. Поджигатель закричал, почти срываясь на визг:

— Да не знаю я! Не знаю! Богом клянусь, всеми святыми! Что он, дурак совсем мне представляться?! Нечего мне вам сказать!

— О-о, в ход пошли святые и Самое Высокое Начальство, — хохотнул Райзе. — Еще б те, кто ими клянутся, правду говорили...

— Ну, отчего же нечего? — прервал зубоскальство напарника Дитрих. — Имени ты, допустим, в самом деле не знаешь. Предположим на время, что я тебе поверил. Но ты знаешь, как он выглядел, какой у него голос, когда и где вы встретились, как он на тебя вышел. Будешь рассказывать сам и по порядку, или мне продолжить задавать вопросы по одному, подкрепляя каждый убедительными аргументами, располагающими к откровенности?

— Это правда! Господь свидетель! Святыми угодниками клянусь, не знаю я, кто он такой! В самом деле не знаю! — на этот раз обвиняемый не стал дожидаться физических понуканий, заговорил сам, охотно и торопливо, выплескивая на своих мучителей вперемешку клятвы, заверения, негодование и крупицы ценной информации. Последних, к сожалению, было меньше всего. — Ну, сами посудите, господа дознаватели, чего ему мне представляться? Ну, кто он и кто я? Я хочу сказать, раз он кого-то нанять смог, значит, у него денег много и человек он влиятельный, большой человек. А такие люди, они случайным наймитам не представляются, нет... Уж я не знаю, насколько вы в таких делах сведущи, господа дознаватели, простите Христа ради, ежели оскорбил чем, а только если такой человек кого наймет, так зачем ему, чтоб о нем знали и имя трепали попусту? А уж тем более в таком деле. Он же, паскуда, знал, что меня рано или поздно изловят. Это я, наивный, надеялся отсидеться пару дней и удрать из города, ищи потом ветра в поле. А он знал! Потому и обещал золотые горы. Это ведь он на самом деле злоумышлял! А я...

Похоже, теперь Шварц впал в другую крайность. Личная нелюбовь к Инквизиции была забыта, и виноват во всем, разумеется, был треклятый неведомый заказчик, который все знал, все предвидел и облапошил бедного наивного Говарда, заставив сперва сделать за себя всю опасную работу, а теперь еще и отвечать за чужие злодеяния. По всей видимости, ушлый поджигатель почуял призрачную возможность для себя оправдаться, свалив вину на неизвестного злопыхателя, отправить псов Господних по простывшему следу искать неуловимого неведомо кого, которого, понятное дело, не найдут, и облегчить свою участь за счет сотрудничества со следствием. Но Дитрих не намерен был позволять гаденышу уйти от ответственности, к тому же, все еще сильно подозревал, что мерзавец врет и недоговаривает, а теперь и вовсе в этом уверился.

— А ты взял этот проклятый факел и швырнул его в окно! — рявкнул свирепеющий дознаватель. Шварц от неожиданности дернулся, зашипел от боли в свежих ожогах и выругался сквозь зубы, на миг выпав из образа кающегося облапошенного бедолаги. — Ты прекрасно знал, куда идешь, что и зачем делаешь. Дурость не является оправданием преступлению и не избавляет от кары, — припечатал следователь.

— Но может несколько ее облегчить, если истинный, как ты утверждаешь, виновник окажется в руках следствия, — вмешался Райзе. — Так что давай, парень, меньше сетований и больше полезных сведений. Напоминаю, у тебя спрашивалось, как выглядел наниматель, какой у него голос, где и когда вы встречались и как он тебя, такого наивного и незлобивого, нашел и уломал на преступление?

— Он... он меня околдовал! — осененный свежей идеей и завидевший призрачную надежду на избавление поджигатель завопил так, что каменные своды допросной, казалось, вздрогнули и поморщились. — Он подсел ко мне в трактире в прошлый четверг. Ничем не примечательный господин в плаще с капюшоном, и говорит таким тягучим голосом, гулким, как из могилы: "Силам справедливости и добра нужна твоя помощь". Я подумал, сумасшедший какой-то или пьяный, сейчас возьму его за воротник и выкину куда подальше. Только взялся встать — а ноги-то к полу и приросли! Ни встать не могу, ни пошевелиться, ни крикнуть. А он мне: "Выслушай меня до конца, смертный, а потом суди. Пока же не выслушаешь, сидеть тебе на этом месте истуканом! Вот тебе мое слово".

Врал парень отвратительно. История была кроена на ходу и шита белыми нитками. Впрочем, в его положении не так уж просто выдумывать правдоподобно, тем более что в представлении большинства обывателей малефиция примерно так и выглядела: таинственная фигура в плаще (непременно черном), с капюшоном, надвинутым по самый подбородок (видит малефик, очевидно, руками или глазами пролетающих мух), в руках — крысиные хвосты и скелеты летучих мышей. Производит замысловатые пассы и вещает замогильным голосом, от которого всякий христианин цепенеет, каменеет и теряет остатки благочестия (не по своей воле, разумеется, а по врага рода человеческого злому наущению). Конечно же, малефиция могла принимать различные формы, и подобные exemplar"ы тоже попадались в истории Конгрегации, однако случаи такие были весьма редки, и вели себя люди после них несколько иначе.

Откровенная ложь окончательно взбесила и без того закипающего Дитриха.

— Сдается мне, — прошипел он, поднимаясь из-за стола и в очередной раз сбрасывая с плеча руку Райзе, — что стояние ногами на земле дало тебе ошибочное ощущение, что твое положение небезнадежно. Так вот, напоминаю для скудоумных: земля под твоими ногами горит. Полыхает земля под твоими гадскими ногами! Как мой дом! Как костер, над которым тебе, тварь поганая, жариться, как паршивому борову!!! Правду отвечай!!! И вздерни ты его, наконец, обратно! — обрушился гнев дознавателя на ни в чем не повинного exsecutor'а.

Тот передернул плечами и исполнил указание, не пожелав или не решившись попенять следователю за срывание злости на непричастных.

Дитрих мимоходом отметил это и пообещал себе извиниться перед сослуживцем, впрочем, тут же забыв об этом.

— Повторяю вопрос: как выглядел тот, кто послал тебя на это дело? — Дитриху с трудом удалось взять себя в руки, заставить сесть на место и вновь вернуться к относительно спокойному, рабочему тону.

— Говорю же, в плаще он был, капюшон с лица так и не откинул... Клянусь, это правда! — выкрикнул Шварц, предваряя очередную вспышку инквизиторской злости. — Он в самом деле подошел и сел рядом со мной в трактире.

— Когда это было и в каком трактире? — вмешался Густав. Дитрих метнул на сослуживца быстрый взгляд — он и сам собирался задать этот же вопрос, — но препираться при подследственном не стал.

— "Добрая ляжка" трактир называется. Небольшой такой, в тупичке вблизи улицы, где красильщики живут. Туда богатый люд обычно не захаживает, не по нутру им тамошние ароматы, но и совсем уж сброд не ошивается. Дело в прошлый четверг было, совсем вечером, когда в "Ляжке" не продохнуть делается, половина народу веселые и шумные, другая мрачные и злые, но в общем всем недосуг в чужие дела нос совать.

Райзе мерно скрипел пером. Шварц продолжал извергать потоки слов.

— Я как раз из мрачных был, настроение в тот день было препоганейшее, сидел себе в углу, пиво цедил, и тут этот тип подошел. Сел спиной к свету, капюшон не приподнял даже. Спросил хриплым голосом, я ли Говард Шварц. Я сказал, что да, я, а он кто таков, что спрашивает. А он мне отвечает, что это, дескать, неважно, кто он, а то важно, что говорят, будто я парень отчаянный и Инквизицию шибко недолюбливаю... — поджигатель осекся, понимая, что сболтнул лишнего. Не стоило напоминать следователям, что он не несчастная жертва жадности, а очень даже злоумышленник.

— Ты продолжай, продолжай, — подбодрил его Дитрих. — Все твои словесные выверты в протоколе подробно записаны, так что ни художества твои, ни отношение к Конгрегации, что, разумеется, не является само по себе наказуемым, пока не переходит в открытое противодействие, без внимания не останутся.

На этот раз обвиняемый говорил правду. Слишком подробным и четким был рассказ, да и вырвавшееся помимо воли признание в неблагонадежности говорило само за себя. Но, с другой стороны, "говорил правду" не значит "говорил всю правду". Наверняка ведь недоговаривает, выгораживая себя. Не слишком умело, отчего и случаются порой досадные промашки, но вполне намеренно и осознанно. И Дитрих с трудом удержался, чтобы не велеть исполнителю всыпать мерзавцу горячих, чтоб охоту хитрить и юлить повышибить напрочь. Трещит без понуканий — вот и ладно. Уточнить детали потом всегда можно будет.

Подследственный торопливо закивал и продолжил:

— Так вот, он мне это все говорит, а я ему не слишком-то верю. Мало ли засыл какой? Вот так согласишься с невесть кем, а потом пропадай душа ни за грош...

Дитрих нахмурился и начал медленно подниматься из-за стола. Шварц поспешно закивал и зачастил:

— Да-да, ну вот я ему говорю, дескать, может так, а может и не так, сказал бы господин хороший, что ему от меня надобно, а я бы уж покумекал, чем помочь смогу да стоит ли овчинка выделки. Он тогда головой покачал, вздохнул тяжко, подозвал разносчика и пива принести велел. И пока пиво ждал, молча сидел. Только взглядом меня из-под капюшона своего буравил. Я его глаз, понятное дело, не видел, только взгляд ощущал. Тяжелый такой взгляд, мрачный, оценивающий.

— Околдовывал, никак? — скептически поинтересовался Густав.

— Да почем я знаю, может, и околдовывал! — окрысился подследственный. — Может, потому я ему в рыло-то и не двинул, а сидел и ждал, пока он свое пиво пить станет. А он не стал. Посмотрел на кружку, повертел, понюхал и в сторону отодвинул. Лучше б мне отдал, чем вот так носом вертеть. У меня-то последние гроши в кармане, сижу весь вечер с одной кружкой, как нищий какой, а этот нос воротит. А ведь ему не то, что мне налили. И кружка полная, и запах другой. Пиво настоящее, не помои какие.

— К делу, — резко напомнил Дитрих.

— Ну, вот когда он все это с пивом-то проделал, он мне и говорит, дескать, есть у него дело одно для бедного, но смелого парня, который хотел бы из помойной ямы выбраться, жизнь свою переменить и зажить заново припеваючи. Я послушал это и говорю: "Давайте-ка, господин хороший, толком. Что надобно, чем отплатите, а там и решим, хочу я чего, или мне и так неплохо". Только вы б, господа дознаватели, меня бы на пол опустили, а? Я ведь вам всю правду рассказываю, а плечи болят — сил нет. Эдак я что-нибудь важное упущу...

— А мы напомним, — угрожающе пообещал Дитрих. — В твоих ногах, приятель, правды точно нет, так что повиси-ка пока. Чем быстрее расскажешь, тем скорее на грешную землю вернешься. А всю ли ты правду сказал, это я еще потом проверю.

Угроза прозвучала настолько многообещающе, что поджигатель тут же перестал ныть и затараторил с удвоенным усердием:

— Ну, тут он мне и выложил все. Надо, говорит, инквизитора одного проучить. Очень уж он мне насолил в одном деле. Имя ваше назвал, описал дом. Сказал, ежели все выйдет, как он велит, заплатит мне полтыщи талеров. Я аж рот разинул. Такие деньжищи и всего-то за факел в окошко...

— Недешево нынче инквизиторы ценятся, — протянул Райзе, видя, что Дитрих опять готов взорваться. — Мне столько за полгода не платят.

— Вот я и удивился, — поспешил продолжить поджигатель. — А он говорит: "за смелость". Дескать, инквизиторов боятся, вот и не берется никто. На одного меня, храброго парня, вся надежда. А он, значит, человек честный, понимает, что смелость — товар недешевый, вот и платит по справедливости. Потом, правда, он меня пугать стал. Говорит, дело непростое и очень тайное, и я, значит, сам понимать должен, что если не возьмусь, то он мне "болтать не позволит", и что коли он меня сейчас нашел, так и потом найдет. Прямо он ничем не грозил, но я понял, что убьет он меня, ежели не соглашусь. Ну, я что? Я и согласился. Лучше же пятьсот талеров, чем червей кормить... Он сказал, что я не только храбрый, но еще и умный, и дал мне двадцать талеров. Сказал, что задаток, и раз я его взял, то теперь повязан, и если пойду болтать, то все равно не выйду сухим из воды, потому что причастный. А потом он ушел. А я выпил его пиво. Вкусное было. Лучше, чем то, что мне наливали. И тоже ушел. А по пути домой ко мне подбежал какой-то малец... я не помню, как он выглядел, всеми святыми клянусь! Мелкий такой, грязный весь... и отдал сверток. Сказал, это мне. В том свертке был факел, и от него чем-то разило. Вот, я все рассказал. Отпустите меня! И дайте воды, Христом Богом молю...

— Все рассказал?! — Дитрих вскочил так стремительно, что рванувшийся следом Райзе не успел его остановить, опрокинул табурет, подлетел к Шварцу и со всего маху залепил кулаком под дых. Тот поджал под себя ноги и тонко завыл. — Врешь, гаденыш! В глаза мне врешь! Вы с этим мерзавцем давно в сговоре! В каком деле я ему помешал?! Кто это был?! Говори, мразь, а то я тебя сейчас здесь на ломти нарежу своими руками!!! Ты понимаешь, тварь поганая, что твои пятьсот талеров стоили жизни двоим детям?! Ты хоть что-нибудь хорошее в жизни своей сделал?! Или только разрушать способен?!

— Дитрих! — Райзе явно окликал сослуживца не в первый раз, но только сейчас, когда он замолк на секунду, чтобы набрать в грудь воздуха и замахнуться для очередного удара, до затуманенного яростью сознания донесся вразумляющий глас Густава. — Дитрих, охолони. Если ты его пришибешь, до костра он не дотянет и уж точно ничего полезного больше не скажет.

Ланц вдохнул, выдохнул, опуская руки и отступая назад. Сел на поднятый Густавом табурет, оперся локтями о низкий стол.

— Перерыв, — бросил он отрывисто, не глядя на исполнителя. — Увести в камеру. Воды не давать!

Когда тяжелая дверь захлопнулась за двумя стражниками и охающим обвиняемым, Дитрих уронил голову на руки и шумно выдохнул.

— Тебе надо успокоиться, — участливо проговорил Райзе.

— Знаю, — отозвался Ланц, не меняя позы.

— Послушай, Дитрих... Может, не стоит тебе все же самому это дело вести? Я понимаю, тебе сейчас немудрено сорваться. Может, лучше я?

— Ты не понимаешь, Густав, — глухо выговорил Ланц, поднимая голову и переводя на сослуживца тяжелый взгляд. — Я должен расследовать это дело сам. Сам, понимаешь? Это все произошло из-за меня, из-за моей службы, возможно, из-за какой-то допущенной мной ошибки...

— Не пускайся в самоуничижение, — Густав предостерегающе поднял руку. — Это могло случиться с любым из нас. И сомневаюсь, что, окажись я на твоем месте, вел бы себя спокойнее, но сейчас — прости, Дитрих, — ты неработоспособен.

— Я успокоюсь, — упрямо ответил Ланц, беря стоявший на столе кувшин и наливая себе воды. — Возьму себя в руки и продолжу допрос ad imperatum[70]. Если я еще раз сорвусь, — добавил он, поймав скептический взгляд Райзе, — иди к старику, пусть отстраняет меня от дела. Но попробовать еще раз я должен.

— Ну, попробуй, — с ноткой сомнения произнес Райзе, поднимаясь. — А я пойду пока, отправлю кого-нибудь в эту "Ляжку", может, удастся что проверить.

* * *

Когда через полчаса Говард Шварц снова переступил порог допросной, следователь третьего ранга Дитрих Ланц был холоден и спокоен, во всяком случае внешне. В душе его продолжала бушевать буря, но он упорно загонял ее в дальние закоулки рассудка, не позволяя захлестнуть себя целиком.

— Итак, — проговорил он сухо, когда подследственный был водворен на прежнее место напротив допросчиков, — повтори еще раз, только кратко, кто, где и как тебя нанял.

— Я ж уже все рассказал, господин следователь, — заныл обвиняемый. — В "Доброй ляжке" в прошлый четверг подсел ко мне этот тип, в плаще, не назвался, денег обещал...

— Как он выглядел? — оборвал его Ланц. — Рост, фигура? Худой, толстый, широкоплечий, щуплый? Оружие при себе было? Голос молодой или старый?

— Толстый! — поспешно выдал Шварц, старательно закатив глаза к потолку. — И низенький. Он когда подходил, я еще подумал, дескать, вот же колобок катится...

— Ты вспоминай, а не ври, — с явной угрозой в голосе произнес Дитрих. В том, что парень сочинял на ходу, сомнений не было ни малейших.

— Да не вру я! — показательно обиделся Шварц. — Говорю, как на духу!

— Все же мало я тебе всыпал, — проговорил Дитрих, ощущая неожиданную усталость, погребавшую под собой даже злость и ненависть к убийце его детей. — Добавь-ка ему для вразумления, — велел он, обращаясь к исполнителю.

Тяжелая плеть хлестнула поджигателя по спине, вспарывая кожу. Шварц взвыл и изогнулся всем телом. Второй удар, похоже, зацепил место ожога, и последовавший за ним истошный вопль эхом отразился под каменными сводами.

Дитрих коротким жестом остановил exsecutor"а, уже занесшего руку для третьего удара, и вперил тяжелый взгляд в допрашиваемого:

— Теперь будешь говорить правду?

— Да не помню я, как он выглядел, — чуть не плача, простонал тот. Парня била крупная дрожь, дыхание сбилось, по иссеченной спине стекали струйки крови. — Не помню... Не приглядывался я, когда он подходил, а потом он сидел. Когда встал, тоже не рассматривал... обычный такой. Невысокий, а фигуру под плащом не разобрать было. Не запомнил я.

— Теперь верю, — кивнул Ланц хмуро, с сожалением понимая, что наемник, скорее всего, действительно не запомнил, как выглядел его наниматель. — Где и когда вы условились встретиться для получения денег?

— Он сказал, сам найдет, как узнает, что дело сделано, — буркнул Шварц. — Только ему надо было, чтоб вы, майстер инквизитор, того... А вы это, выжили, и весь город про то знает. Так что заказ я, выходит, не выполнил, и искать меня он не станет. Это правда! — горячо добавил подследственный, глядя на дознавателя с неприкрытым страхом.

— Ясно.

Дитрих потер виски, скользнул взглядом по разложенному перед Райзе протоколу и коротко бросил, обернувшись к исполнителю:

— Увести. Довольно на сегодня.

* * *

— Пока это все, что удалось из него вытрясти, — подытожил Дитрих свой краткий отчет и положил перед обер-инквизитором протокол допроса. — Завтра продолжу, когда появятся сведения от агентов Густава.

Керн одарил подчиненного хмурым взглядом и углубился в изучение протокола. По мере чтения брови начальствующего сходились все ближе, в какой-то момент он резко вскинул голову и даже открыл рот, явно намереваясь разразиться длинной тирадой, но затем передумал и вернулся к записям Густава. Дочитав, обер-инквизитор шумно вздохнул и махнул рукой на табурет у стены:

— Сядь.

Ланц подчинился, не говоря ни слова.

— Что еще ты хочешь из него вытрясти, Дитрих? — спросил Керн, сворачивая листы протокола. — Он сказал все, что знал и помнил.

— Может, посидит до завтра в камере, вспомнит еще что-нибудь полезное, — пробормотал Ланц, сам не слишком-то веря собственным словам.

— Не вспомнит, — качнул головой Керн. — Разве что придумает, чтобы ты отвязался. Ты, разумеется, поймешь, что он врет, опять сорвешься... Толку не будет, не хватало еще, чтобы он околел у тебя на допросе. Кого мы тогда будем прилюдно казнить за покушение на жизнь служителя Конгрегации? Пойми, Дитрих, — продолжил Керн, не дождавшись от подчиненного ничего, кроме угрюмого молчания, — как ни прискорбно, мы не всесильны. Естественно, этот кабак мы перевернем вверх дном и встряхнем каждого, кто был там в тот вечер, но ты и сам должен понимать, что шансов найти нанимателя почти нет. Да ты это и без меня знаешь, потому и срываешься на этом подонке. Не беспокойся, он свое получит.

— А тот, кто его нанял? — глухо выговорил Дитрих. — Он заслужил не меньше этого недоноска.

— Заслужил, — тяжело проронил Керн. — И рано или поздно и ему воздастся, не в этой жизни, так в следующей.

— Только Марте от этого мало радости, — понуро проворчал Дитрих. — Да и мне тоже... Дорого бы я дал, чтобы этой мрази так же тошно было, как сейчас Марте.

— А вот это, — мягко заметил обер-инквизитор, — уже в твоих руках. Ты для того на своем месте служишь, чтобы таким, как он, воли не давать, чтобы как можно больше из них платили за свои грехи в этой жизни, а что еще важнее — успевали причинить как можно меньше зла людям. И лучшее, что ты можешь сделать — это исполнять свой долг честно и старательно. За своих детей ты, может, и не отомстишь, а чьих-то еще спасешь. Ясна моя мысль?

Дитрих молча кивнул. Он всегда работал не за страх, а за совесть, но сейчас был готов удвоить усилия, лишь бы только они приносили плоды. Вальтер прав, сыновей не вернуть, даже если бы удалось отомстить за их смерть. Пусть покарать виновника не удастся, и устрашением на будущее послужит лишь казнь Шварца, уберечь других людей от подобного горя вполне в его силах.

— А теперь ступай домой, — после недолгого молчания проговорил Керн. — С отчетом вполне справится Густав, а ты нужен Марте, что бы она тебе ни говорила сгоряча.

Дитрих поднялся, попрощался и вышел из рабочей комнаты. Вальтер был прав и здесь. Он не мог знать о его вчерашнем разговоре с женой, но бывший аббат отлично умел читать в людских душах.

Кукольник

Автор: Марина Нотт

Краткое содержание: Курт приезжает в маленький немецкий город для того, чтобы расследовать таинственное происшествие, и, как всегда, блестяще справляется со своим заданием.

Пролог

"Кто такой творец, и что такое творение? Где проходит грань между телом, которое двигается, ест, пьет и дышит, и бессмертной душой, которую не потрогать, не увидеть, но которая неизменно присутствует в каждом из нас?

Меня назовут Кукольником. И проклянут в веках за попытки найти ответ на этот вопрос. Глупцы. Я научился тому, что не умеет ни один из них — ни король, ни нищий, я научился делать людей".

I

Бывают такие города, которые не нравятся с первого взгляда. Может быть, если бы ему довелось увидеть эти места в свете солнечного дня, посреди яркого лета, впечатление было бы совсем иным, но ледяной ветер, который ухитрялся непостижимым образом задувать под полы фельдрока и пробирать до самых костей, еще и швырял в лицо крупные дождевые капли. Курт мотнул головой и надвинул капюшон поглубже.

В Кранихфельде было целых два замка и ни одного постоялого двора, это обстоятельство делало город еще менее привлекательным, потому что, с одной стороны, противостояние богатого рыцаря, выстроившего себе новое добротное оборонительное сооружение, с местным бароном, скорее всего, вносило непередаваемый колорит в местные нравы, с другой же — городок стоял в стороне от всех больших дорог и торговых путей, а это значит, что жители варились в своем соку (конечно, в переносном смысле), возможно, не первое столетие, знают друг друга как облупленных и на приезд следователя (читай, большого начальства) могут отреагировать заговором молчания, который усложнит и так непростое дело.

Курт остановился посреди площади, на которую выходили местная церквушка, кусок городского кладбища, единственный в городе кабак и крохотная ратуша, в которой, должно быть, заседали отцы города. Кабак, как и следовало ожидать, был закрыт в этот глухой час ночи, и вряд ли даже святая Инквизиция смогла бы достучаться сейчас до его обитателей.

Курт развернул лошадь, подъехал к церкви и спешился. Стучаться в высокие дубовые двери смысла не было, церковь была очевидно заперта на ночь, но дом священника, скорее всего, располагался неподалеку, и, ведя лошадь в поводу, он отправился в увлекательное путешествие вокруг святого сооружения, обходя грабли, вилы, лопаты и прочий садово-кладбищенский инвентарь, который был аккуратно сложен рядом с храмом. Почему церковное имущество ржавеет под проливным дождем, было вопросом не его компетенции.

На стук в дверь ответили не сразу, его пришлось сопроводить зычным: "Святая Инквизиция, откройте", после чего он услышал в глубине небольшого аккуратного домика быстрое шарканье босых ног по полу. Когда же дверь распахнулась, за ней оказался невысокий, тучный и пожилой человек, который уставился на Курта с недоумением:

— Ч-чем м-могу по-мочь? — в голосе священника можно было прочитать страх, но к такой реакции на свое появление Курт уже давно привык.

— Следователь первого ранга, особые полномочия, — он отработанным жестом выставил вперед Сигнум. — Нужна постель, коновязь и ужин.

Его собеседник, которого тот явно вытащил из-под одеяла, несколько секунд осознавал, что происходит и чего от него требуют, но осознав, вздрогнул и лишь затем посторонился, пропуская Гессе в дом.

— Пожалуйста, м-майстер... э... инквизитор.

II

Раннее утро не принесло городу ни красок, ни обаяния — дождь продолжал лить, хоть ветер и поутих, но серый цвет неба нависал над головой тяжелой каменной плитой.

С чего начинать данное расследование, Курт, как, впрочем, и всегда, представлял смутно. Чем его высокопреосвященство Сфорцу зацепил именно этот донос, он не предполагал. Очевидно, что нужно поговорить с родственниками Зигфрида Рауха и его жены — Марты. Еще бы неплохо было вычислить, кто именно написал донос.

Размышляя об этом всем, он вышел из дома священника и свернул не туда, куда отец Франк указал ему, объясняя, где живет семейство Раух, а пошел прямиком по дорожке, ведущей на церковное кладбище.

Здесь, среди могил, можно было поразмышлять не только о вечном, но и о том, сколько историй об оживших мертвецах он слышал сначала за свое обучение, а потом за службу в Конгрегации. Эта история отличалась от прочих лишь тем, что оживший мертвец не пытался съесть никого в городе, не докучал живым, не вставал из могилы, а преспокойно вернулся, а точнее, вернулась к себе домой и жила с мужем, как ни в чем не бывало. Как ни крути, это не обычное поведение для покойника.

Кстати, о могилах: искомая нашлась легко — кладбище было не очень большим и довольно старым, новые могилы, особенно те, которые были украшены памятниками, а не простыми надгробиями, виднелись издалека, и могилу Марты Раух можно было беспрепятственно осмотреть. Было очевидно, что ее никто не вскрывал, и тем более никто оттуда не вылезал, вряд ли даже самый неспокойный оживший мертвец смог бы приподнять памятник, не оставив никаких следов.

И еще более вряд ли милейший отец Франк опустил в могилу пустой гроб, да и свидетелей погребения, скорее всего, было немало.

III

— Святая Инквизиция, откройте, — слова были привычны, но в этом городе звучали впервые за всю его историю — с таким населением завести собственных малефиков, даже фиктивных, нужно было постараться, но жители не старались.

Дверь распахнулась почти сразу, и на пороге показался высокий статный мужчина — явно из зажиточных горожан — с тяжелым, неприятным взглядом.

— Что надо? — не слишком любезно отозвался он.

— Ответить на несколько вопросов, — вряд ли кто-то мог переплюнуть Молота Ведьм по части нелюбезных тонов. — Рихард Раух, я полагаю? Ваш сын пропал месяц назад.

— Не пропал, а сбежал, — пожал плечами Раух, не торопясь впускать следователя внутрь. — И рассказывать мне нечего. Не знаю я, куда он подался и что натворил.

— И все же придется, — Курт двинулся вперед, фактически вталкивая собеседника в прихожую.

Раух вынужденно отступил и попытался пронзить инквизитора испепеляющим взглядом, но инквизитор спокойно и уверенно прошел мимо него, оказавшись в комнате. По обстановке здесь можно было мало что сказать о хозяине дома — старая, но не добротная мебель, явно поставленная здесь когда-то "на время", но так никогда и не замененная, полки с утварью и табуретки, которые были сколочены неумелыми руками, скорее всего, самого хозяина или же соседнего лавочника, но никак не плотника.

— Ваш сын живет здесь?

— Он здесь не живет! Он уехал.

— Покажите мне его комнату, — голос Курта не допускал возражений, но Рихард замялся.

— Я... — он стушевался и отвел взгляд. — Там ничего не было... ну, такого... я не думал, что святая Инквизиция может заинтересоваться отъездом моего сына... ну, он же ничего такого не совершал.

— Ведите, — отмахнулся следователь с особыми полномочиями от неуверенности свидетеля.

Рихард вздохнул и кивнул на узенькую лестницу, притулившуюся у дальней стены.

— Только вы там ничего не найдете... вещи свои он собрал, а я там прибрался... Думал, что сдам комнату, там и выход отдельный есть на задний двор, да кому тут у нас сдавать? Приезжих-то нет...

Курт слушал внимательно, слушал и оглядывался, в комнате действительно не было ничего особенного, и тщательный осмотр не занял больше, чем десять минут, все это время хозяин дома стоял на пороге и неприязненно смотрел на следователя. Эта неприязнь плохо сочеталась с попытками оправдаться перед инквизитором:

— Он, конечно, непутевый... и глупец, каких поискать... да ничего такого не делал...

— Ваш сын служил в городской страже?

— В баронской... нету у нас городской стражи, да и от кого бы нам защищаться?.. Стену вокруг города и то не ремонтировали уже лет тридцать, через нее перебраться — раз плюнуть.

— А ваша невестка?..

— А что невестка? Умерла она в этом году. От лихорадки.

— Откуда?

— Та, сирота. Ее жена кабатчика на воспитание взяла, когда той годика четыре было. А что?.. Девка здоровая, застенчивая, ничего такого...

Последующий допрос все больше растрачивающего уверенность и неприязнь свидетеля новых особенных подробностей не выявил — да, умерла, да, любил сын ее, жили душа в душу, да, после смерти пил и буянил, что барон его из стражи попросил, а потом привел домой какую-то девку, вроде похожую, да не она это была, одета хорошо, глаза подведенные, явно гулящая, да не местная, с ней и сбежал, когда люди стали говорить, что таким в нашем тихом городке делать нечего.

Вышел из дома Рауха Курт задумчивым, с одной стороны, все было ясно — не в меру ретивые соседи, у которых в жизни происходит мало интересных событий, решили подсуетиться и обеспечить себе развлечение — сожжение неблагонадежных и наказание невиновных. Ему оставалось только написать на доносе резолюцию, собрать вещи, освободить отца Франка от своего общества и отправиться дальше. Он бы так и сделал, если бы не одно обстоятельство — отчетливо пульсирующая головная боль, которая была тем сильнее, чем дальше рассказывал Рихард Раух свою нехитрую историю.

IV

Куда двигаться дальше, было непонятно, поэтому Курт развернулся и широким шагом направился по единственной мощеной улице городка, которая вела от баронского замка к церкви. Точнее, от церкви к баронскому замку, потому что именно в этом направлении двигался инквизитор.

Местный барон был небогат, но основателен, в отличие от городской стены, укрепления его небольшого замка внушали уважение, а на надвратной башне стоял самый настоящий часовой, облаченный в самый настоящий доспех, начищенный до блеска, который был заметен даже при том, что дождь все еще не успокаивался.

Курта проводили внутрь без особых вопросов, видимо, стража решила не вступать в дискуссии с облеченным такой властью и предоставила разбираться со всеми проблемами лично барону.

— Знаменитый... Курт Гессе, — вышедший человек был моложе самого Курта лет на пять, а уж улыбчивее и на все десять, он явственно проглотил "Молот Ведьм", но не потому что испугался, а потому что не захотел обидеть самого страшного инквизитора всей Германии. — Чему обязан честью познакомиться?

— Барон фон Драйзен, Вильгельм, — сделал вывод Курт, успевший порасспрашивать священника о местных обитателях. — Мне нужно задать вам несколько вопросов об одном человеке, который служил здесь в замке — о Зигфриде Раухе.

— Да, конечно, — с готовностью кивнул молодой человек, жестом приглашая Гессе присесть. — Только многого я вам не скажу, хоть мне и хотелось бы помочь. Дело в том, что он служил еще тогда, когда управлялся с делами мой отец... а теперь моего отца больше нет, а я с Раухом дружбы не водил...

— Ваш отец скончался недавно?

— Да. Месяц и три дня.

Курт и бровью не повел, смотря в лицо сына, в котором не было ни капли скорби по родителю.

— Вы не думайте, будто я отца не любил... Любил. Просто... Он в последний год, как с ума сошел... Так что, мне кажется, его последний вздох был вздохом облегчения для него самого. Но это вам, наверное, неинтересно...

— Интересно, — прозвучало коротко и отрывисто, но голова в этот момент почему-то прошла, как бывало всякий раз, когда Гессе брал след, только вот в этот раз он пока не понимал, почему же боль решила распрощаться с ним именно в этот момент, но в разговоре с молодым бароном определенно что-то было. Что-то, что могло навести на ответы на вопросы, почему Марту Раух видели после смерти и куда делся Зигфрид Раух из города.

— Да вы все равно узнаете... весь город знает, просто помалкивает. Отца моего любили... ну, он и не лютовал, и о людях своих заботился по мере возможностей, хоть мы и не особенно богаты, сами видите, места у нас довольно глухие, земли немного, но люди не бедствуют...

— Господин фон Драйзен, что случилось с вашим отцом? — словоизлияния молодого барона стоило направить в нужное следствию русло, а то, кажется, говорить он мог сколько угодно, но совершенно не на нужную Курту тему.

— Да, конечно, извините, майстер Гессе. Отец мой был человеком достойным во всех смыслах. Женился он по любви на простой горожанке, и мать моя отвечала ему взаимностью. Жили они, как в сказке, долго и счастливо, пока что-то не произошло... Наверное, я сам виноват... последние годы я отдалился от матери, мало с ней общался... и появилась у отца моего навязчивая идея, что моя мама — совсем не моя мама, а кто-то, кто подменил ее.

— Как интересно, и были у него основания так считать?

— Да не было! Мама нисколько не изменилась, даже как-то похорошела в последние годы. Я даже грешным делом подумал, что у нее на стороне завелся кто-то... да и служанка как-то говорила, что видела, что она днем в рыцарский замок наведывалась. А отец от ревности с ума сошел. Его даже священник увещевал, мол, побойтесь Бога, господин барон, что за мысли еретические у вас?.. Но священника он особо не слушал.

— И что произошло?

— Меня в тот день не было дома, я... охотиться пошел в дальний лес. Понимаете, в ближних лесах-то давно никакой дичи нет, все горожане постреляли, а батюшка не ловил браконьеров долго... ну и вот, повычистили. Уж я-то обязательно порядок наведу, чтобы живность вновь размножиться успела, а то не дело...

— Что вы застали, когда вернулись?

— Он... задушил мать. Повторяя, что это не она, а ведьма, занявшая ее место. Когда я пришел, он сидел над телом, как помешанный, и все повторял и повторял это. Его даже не судили. Ну, то есть священник объявил его сумасшедшим, а горожане согласились, что негоже слабоумного судить. А через месяц он повесился, недоглядели.

V

Последующий опрос свидетелей занял весь оставшийся день. Переходя от одного дома к другому, Гессе все больше убеждался, что в городе что-то происходит и что это что-то крутится совсем не вокруг истории Зигфрида и Марты Раух, а скорее вокруг барона и его безумия.

Версия Рихарда Рауха с тем, что сын водил к себе гулящую девку, не подтвердилась. Гулящих девок на весь город было две, они обе по внешним данным никак не походили на покойную Марту, а заезжей не было точно, весь город как на ладони, все друг друга знают, такое чудо заметили бы сразу. Хозяйки окрестных домов, мелко-мелко крестясь, рассказывали, что это была Марта, что, несмотря на то, что Зигфрид прятал ее, как мог, от посторонних глаз, они все же видели, как она еще до света, когда только-только начинают просыпаться булочники, выходила несколько раз из дома и шла в рыцарский замок.

А также одна почтенная старушенция рассказала, что видела, как они встретились через три дня после похорон, и Зигфрид был не менее удивлен, чем сама старушенция.

Судя по мелким оговоркам, именно эта почтенная дама и написала донос в Инквизицию. Курт мог бы даже попросить ее что-нибудь написать, чтобы сверить почерк, но в данный момент это было неважно. Как свидетель она и так шла на сотрудничество, а уехать в спешке ввиду возраста просто не могла.

Свидетельство еще одной семьи по поводу того, что глава семейства убил свою жену пять лет назад, а потом покончил с собою, заставило задуматься, что для такого маленького городка как-то слишком много подобных случаев.

Когда он уже выходил из дома, где ему рассказали эту историю, его внезапно окликнули. Хорошенькая девушка, почти девочка, с волосами цвета зрелой пшеницы, дочь нынешней хозяйки дома, протягивала ему маленькую книжку в грубом кожаном переплете:

— Дедушка грамотный был. Он городским старшиной... работал. И я нашла... еще когда он умер, вот это. Он там свою жизнь описывает... ну, день за днем... Может, вам пригодится?.. — Девушка очень смущалась и выглядела так, как будто в любой момент испугается и убежит, оставив Курта посреди улицы с протянутой рукой, в которую он уже почти взял книгу.

— Спасибо, — инквизитор кивнул, внимательно глядя на неожиданную помощницу, и внезапно для себя добавил: — Если я не найду в ней ничего важного, я верну ее.

— Не нужно. Не такая уж это великая ценность.

Чтение, которое ему принесла девушка с волосами цвета зрелой пшеницы, оказалось даже насыщеннее и занимательнее, чем он думал. Он принял, очевидно, верное решение, когда принялся листать труд почтенного отца города с конца, ибо в большинстве самое информативное, что можно узнать от мертвеца, это как он умер или что послужило причиной его смерти. Как он умер, Курт уже знал — он повесился, как и барон. И причины смерти были удивительно схожи с баронскими, только случились на пять лет раньше, чем в семье фон Драйзена. Женщина подозревалась в изменах или в том, что она ненастоящая, затем удушение, затем повесившийся виновник... Только было одно существенное отличие: раньше, чем говорилось об измене жены, о ней мужчина писал, как о мертвой. И через несколько страниц она уже ходила в рыцарский замок, якобы спала с рыцарем, и незадолго до смерти муж пишет о ней, что она все равно неживая. Первое, что можно было подозревать, прочитав эти сумбурные записки, это то, что муж двинулся крышей давно и прочно. Если бы не одно "но": "но" звалось Мартой Раух, которая тоже умерла, а потом ее видели живой. И ходящей в рыцарский замок.

Курт резко сел на кровати, на которой валялся с книжкой, и посмотрел в окно. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, окрашивая город золотистыми сумерками. Проклятый дождь наконец-то прекратился, и можно было выйти на улицу, не боясь, что тебя смоет с этой грешной земли.

VI

Дорога до рыцарского замка была недолгой. В этом городке, в принципе, до всего было идти недолго, но рыцарский замок располагался на довольно высоком холме, и взбираться на него нужно было по узкой тропинке, местами выложенной булыжником, местами — деревянными досками. Было видно, что за дорожкой ухаживают, но делают это не слишком старательно и не слишком часто, поэтому выглядит она несколько обветшалой. В какой-то момент следователю показалось, что он видел, как в гуще деревьев и дикой ежевики мелькнула женская юбка, он остановился на мгновение и прислушался, было тихо, к тому же, эта ежевика не выглядела хоть сколько-нибудь проходимой, поэтому он мотнул головой, будто пытаясь избавиться от наваждения, и отправился дальше.

Курт шагал быстро и стучался в замковые ворота еще до того, как солнце скрылось за дальней вереницей холмов.

— Майстер инквизитор?.. — открывший ему человек был высок, сухопар и обладал неприятным, острым и ярким одновременно взглядом. — Я уж думал, что совсем не заинтересовал столь важную персону.

— Оставил напоследок, — пробормотал Курт, заходя в широко распахнутую дверь. Замок явно знавал лучшие дни, его двор был завален какой-то рухлядью, надвратная башня — заколочена, а слуг видно не было, складывалось ощущение, что он беседует с единственным обитателем этого замка.

— Проходите, — человек тонко улыбнулся. — Меня зовут Хеймуль, Хеймуль фон Айнзам, к вашим услугам, майстер Гессе.

— Вы неплохо осведомлены.

— За день вы постучались едва ли не во все ворота в городе. А у нас не так много интересного происходит, чтобы пропустить такое событие, — он провел инквизитора в просторную залу, которая была не так захламлена, как двор, но все же пребывала в некотором запустении, по стенам висели потрепанные гобелены, на которых было уже толком не разобрать, что именно хотел изобразить на них автор, над камином не висело никакого герба, да и сам большой камин выглядел так, как будто ему срочно необходимо было прочистить дымоход. Но было все-таки в зале нечто, что не выглядело ни старым, ни пропыленным, ни заброшенным. Между гобеленами висели маски, которые изображали женские лица, с пугающей точностью проработанные, все немного испуганные, но подробные лица с разными чертами. Глаза масок были направлены как будто на Гессе, а из-за испуганных выражений лиц казалось, что они боятся его самого.

— А вы смелый человек, майстер инквизитор, обычно люди, которые первый раз видят моих девочек, вздрагивают.

— Девочек?..

— Это мое увлечение... Вырезаю маски и расписываю их. В этом же нет ничего... еретического?.. — Хеймуль снова улыбнулся, как будто предлагая поддержать шутку.

— Это как посмотреть... — задумчиво отозвался Курт, еще раз оглядев стены.

— Так по какому делу вы пришли ко мне?..

— А этого вы от горожан не узнали?

— Только в общих чертах. Наверное, понарассказывали они, что якобы ко мне эти бабы таскались и что барону я рога наставлял, от этого он с ума съехал?.. — речь рыцаря из спокойно-вежливой вдруг стала пренебрежительной, а лицо исказилось. — Врут они все. Жадные, злобные твари! Я их всех насквозь вижу!.. Жаждут, чтобы меня ваши сцапали, а земли за холмом можно было прибрать!.. Все вижу!.. Только не докажете!.. Никого у меня тут не было и не будет! Не нужен мне никто! Я даже слуг разогнал!.. — Он внезапно успокоился, как будто этой вспышки и не было, посмотрел на Курта с опаской и уточнил:

— Не ходил ко мне никто. Да если бы и ходили, об этом весь город бы тут же узнал. Народу-то мало, все друг у друга как на ладони.

Еще пару лет назад вчерашний выпускник академии святого Макария, скорее всего, сделал бы шаг назад, если не отшатнулся от разошедшегося внезапно рыцаря. Сейчас Курт только покачал головой.

— Не были, не виновны, не обвинялись?.. Знаете, так все говорят, — он отошел от хозяина дома к одной из масок. — Красивая. Это кто-то из жителей города, или вы берете образы из головы?

— Из головы, — слишком поспешно ответил рыцарь и соврал, это можно было понять, даже не обладая знаниями и навыками, полученными макаритами.

— Очень хорошо, очень тонкая работа, — похвалил инквизитор.

VII

Вытянуть из рыцаря что-то, кроме того, что он ни при чем, не удалось. Даже осмотр замка не привел ни к чему конкретному, кроме того, что Курту показалось, что ему продемонстрировали далеко не все. Например, он не увидел мастерской, в которой хозяин вырезал эти маски, а на вопрос Хеймуль как-то замялся и сказал, что он это делает "то там, то тут", без определенного места для работы.

Уходить из замка почему-то очень не хотелось, но все логичные поводы для того, чтобы остаться, Курт исчерпал, и ему пришлось выйти за ворота, когда солнце уже давно скрылось за горизонтом и над Кранихфельдом воцарилась ночь.

Он неспешно обошел замковую стену и приметил раскидистое дерево, которое не только нависало над самой стеной, но и практически достигало своими ветвями стены донжона неподалеку от узкого окна, в котором горел свет. У нормального хозяина это дерево было бы срублено, поскольку лучшего средства забраться внутрь замка и ограбить, захватить или выведать его тайны, найти было сложно, но хозяин замка был явно ненормален да и не рачителен, и Курт не преминул воспользоваться этим обстоятельством.

Дерево было немолодым и основательным, с широкими прочными ветвями, по которым умеючи (а особенно пройдя пару курсов обучения в тренировочном лагере Конгрегации) было пройти не сложнее, чем по мощеным камнями улицам.

Первое, что услышал Курт, был звук хлесткого удара, а затем плач. Он приблизился к окну, уцепился одной рукой за каменный выступ, подтянулся, уперевшись ногой в оконный проем, и фактически повис на стене донжона, зато он смог заглянуть в комнату.

Картина, открывшаяся в комнате, его не порадовала. Женщина стояла у дальней стены, напротив окна, вжавшись в каменную кладку, но будто не смея закрыть лицо руками, а мужчина, стоявший перед ней, с размаху впечатал кулак ей в живот, а затем, не останавливаясь, ударил раскрытой ладонью по щеке.

— Стоять прямо, я сказал. Я еще не закончил... свою работу, — он отвернулся от нее, и в комнате послышался противный металлический звон, так хорошо знакомый Курту. Когда конгрегатскому врачу приходится вновь собирать по частям достойных служителей, он примерно с таким же звуком разворачивает свои инструменты.

— Пожалуйста, Хеймуль, не надо, — плач женщины усилился. — Я больше не выдержу. Прошу тебя!..

— Раздевайся, ложись на стол, — голос мужчины слегка дрожал, но отдавал он приказы так, как будто даже не мог предположить, что его ослушаются, и Курт с удивлением наблюдал, как уже немолодая женщина расшнуровывает белую холщовую рубаху и ложится на стол, который стоит чуть в стороне. — Месяц — вполне достаточный срок, чтобы все прижилось. Пора продолжать.

Женщина плакала, не останавливаясь, но дала себя привязать, кожаные ремни не удержали бы взрослого здорового мужчину, но женщину сковали без труда — инквизитор отметил про себя, что в этой комнате он не был, значит, хозяин все-таки ухитрился показать ему не все помещения в доме, а он просчитался.

Первый надрез скальпеля огласил окрестности таким криком, что Курт удивился, как сюда не сбежался весь город. Стоило вмешаться, прямо сейчас — подтянуться, вышибить ногой слюдяное стеклышко, прикрывающее окно, и остановить сумасшедшего, но что-то останавливало майстера инквизитора. Что-то подсказывало ему, что перед ним не просто занимательная хирургия на здоровых людях, а нечно большее, что-то, что ему пока не видно.

Хирург отодвинулся от своей подопечной, чтобы лучше рассмотреть поле деятельности. Наблюдавший за ним инквизитор увидел, что распростертое тело явно побывало под ножом уже не раз — живот опоясывал уже побледневший шрам, а кожа сама была другого оттенка — более белая, более гладкая, как будто сделанная из беленого полотна. Узкая полоска, оставленная когда-то скальпелем, сбегала вниз, к лобку, и уходила куда-то между ног.

Скальпель осторожно провел линию вокруг каждой из грудей, аккуратно снимая кожу, и Хеймуль остановился, рассматривая получившуюся картину, склонив голову набок:

— Ты стареешь, дорогая... ты, наверное, думаешь, что я воспринимаю тебя одной из своих кукол, которая никак не станет совершенной? Как же ты ошибаешься... Я знаю, что ты живая... из плоти и крови. Так и куклы, они, может быть, даже более живые, чем ты. Живее, красивее, и не изнашиваются так быстро... Я тебя тоже сделаю такой, обещаю... Только вот тебе больше пойдет высокая молодая грудь, которая не вскармливала никогда твоего выродка, которую никогда не целовал этот мерзкий старик...

По бокам женщины обильно текли ручейки крови, но рыцарь не обращал на них внимания. Он ласкающим жестом касался того, что когда-то было грудью — окровавленное мясо даже в прожженном палаче могло бы вызвать тошноту, но сам хирург глядел на плоть так, как любовник смотрит на женщину, которую вот-вот возьмет.

Крик оборвался на самой высокой ноте, женщина или умерла, или потеряла сознание — Курт, конечно, не был сильно осведомлен о высокой науке анатомии, но ему казалось, что пациент после такого вмешательства должен был истечь кровью минуты за две.

Что конкретно делал с женщиной рыцарь из замка на холме, Курту было не видно, крики его больше не оглушали, поэтому он подтянулся, использовал ветку как опорную точку и перебрался к соседнему окну, которое вело в другое помещение, и как мог неслышно высадил тонкую преграду между замковой комнатой и свежим воздухом. Комната была другая, но смежная, инквизитору повезло, что его не заметили, но сумасшедший слишком был увлечен процессом, а Курт имел сомнительное удовольствие слушать комментарии, которые он отпускал по ходу своей работы. Сейчас отвлекать "лекаря" было уже чревато, он был далеко не уверен, что если странного хирурга прервать сейчас, когда он склонился над открытыми ранами и увлеченно орудовал иглой, его "пациентка" выживет.

— Ты будешь самым лучшим, самым совершенным моим творением. И никогда меня не покинешь, моя милая Гретхен. Барон должен быть мне благодарен... я заменил стареющую женушку на красивую, свежую... а его она не устроила... ну, старик сам себя наказал... А я тебя никогда не брошу...

По мнению Курта, так это последнее, что звучало, как утешение, скорее напоминало страшную угрозу. Когда в белую кожу была в последний раз воткнута иголка, и нить аккуратно обрезана, он толкнул дверь:

— Святая Инквизиция, вы арестованы по подозрению в малефиции.

Арбалет целился ровно в область сердца рыцаря, и тот, разведя руки, медленно отступил назад.

VIII

— Как ты создал точную копию Маргариты фон Драйзен?

— Тебе этого не понять, дурень... — подвешенный к крюку, на котором раньше висела люстра, в одном из залов городской ратуши допрашиваемый был удивительно нагл и весел, складывалось впечатление, что ему давно хотелось рассказать о своих подвигах миру, и теперь ему был дан шанс. — Это Творение, понимаешь? Великое творение. Когда мастер вдыхает жизнь в свое произведение, оно обретает душу.

— Зачем ты создал ее?

— Она дура. Но красивая дура. Что ж я, должен был из-за ее глупости терпеть то, что она принадлежала этому плешивому болвану?..

— Отвечай по существу, — уже усталым голосом прервал его Курт.

Он устал от этого бесконечного допроса, от нескольких несложных приемов, после которых тот, кого в городе уже успели прозвать Кукольником, заговорил, от того, что в городе нет палача, и все приходится делать самому.

— Для того, чтобы барон развлекался с моей куклой, а я в это время с его женой, что непонятного, — он оскалился, глядя на инквизитора, видимо, этот оскал должен был изображать улыбку.

С голой спины допрашиваемого стекала струйка крови и буднично и как-то мирно капала на каменный пол, этот звук и раздражал, и привлекал внимание одновременно.

— Зачем ты создал вторую Марту Раух?

— Нужно же на что-то жить... Этот тип, Зигфрид, выгреб все деньги, только что последнюю рубашку не притащил, чтобы я ее "воскресил"...

IX

Курт застрял в Кранихфельде на целую неделю. Поймать малефика здесь оказалось делом не самым сложным, самым сложным было найти место, где его содержать (в ратуше нет камер — а зачем?), отправить гонца в ближайшее отделение Конгрегации, расположенное в Эрфурте (пришлось одалживать такового у барона), и отвязаться от бодрых жителей городка, которые жаждали если не самосуда, то хотя бы скорейшей расправы над малефиком (настоящим малефиком! Кранихфельд теперь прославится!) волей майстера инквизитора.

В ожидании expertus"ов Курт сам не решался определить, насколько живым человеком была жертва многолетних издевательств фон Айнзама, которой оказалась мать барона, поэтому содержалась она под неменьшим присмотром, чем сам малефик.

В замке обнаружилась комната, в которой по стенам висели так называемые "заготовки", женские тела, висящие на крючьях, выполненные очень дотошно, но состоявшие из керамики, дерева и ткани. Они явно были теми самыми куклами, которые Хеймуль упоминал в своих речах, но малефик так и не смог объяснить, как именно он заставлял их двигаться. Кукольник продолжал говорить что-то о творении, о великом искусстве и о душе, но больше всего это походило на бред сумасшедшего.

В могиле, в которой была якобы захоронена баронесса, нашли подобную куклу, действительно чем-то на нее похожую, но как кто-нибудь мог перепутать ее с живым человеком, оставалось пока неясным.

И почему-то Курт не был уверен, что когда приедут expertus"ы, что-либо серьезно прояснится в этом деле. А также он был далеко не уверен, что он сможет найти Зигфрида и куклу Марты Раух, которые были уже явно далеко от этих земель.

Во имя жизни вечной

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: 1402 год. Курт Гессе получает очередное задание от начальства, на первый взгляд, совсем не сложное и не предвещающее ничего особенного. Однако на поверку все оказывается несколько запутаннее, чем можно было предположить...

Коридоры академии об эту пору были полупустыми. Курт шел размеренным шагом, отвечая на приветствия попадавшихся время от времени навстречу сослужителей и с улыбкой кивая редким курсантам, спешащим кто куда. Настроение у майстера инквизитора в этот весенний день было непривычно благодушное, настолько, что сам удивлялся. Впрочем, при приближении к рабочей комнате Сфорцы улыбка сползла с его лица. Привычных далматинцев у порога не было, что свидетельствовало о том, что и их хозяина нет за тяжелой дверью. Кардинал пару дней назад слег в очередной раз. Прогнозы лекаря были довольно-таки оптимистичными — по заверениям эскулапа святого Макария, его высокопреосвященство в скором времени сможет подняться и вернуться к работе; однако мерзкий червячок сомнения все-таки поселился где-то в глубине души.

В дверь Курт стукнул один раз и тут же вошел, не дожидаясь ответа.

— Поверить не могу, — проронил Висконти, обернувшись на вошедшего. — Неужели я дожил до того дня, когда Гессе постучал перед тем, как распахнуть дверь?

— Задумался, — пожал плечами Курт, сбрасывая в угол дорожную сумку.

— Ах, вот, в чем дело... А я-то уж подумал, что ты вспомнил о вежливости, — хмыкнул итальянец.

— К чему? — снова пожал плечами Курт, подходя к столу, по обыкновению заваленному бумагами и заставленному многочисленными шкатулками и чернильницами. — Производить на тебя впечатление учтивого типа с хорошими манерами мне как будто поздно.

Висконти только отмахнулся в ответ. Выглядел он не лучшим образом, хоть и пытался этого не показать. Понятное дело, болезнь Сфорцы его преемник переживал тяжелее многих, а потому был хмур и вид имел утомленный, хоть и хорохорился.

— Не нависай, как над допрашиваемым, сядь, сделай одолжение, — вздохнул Висконти.

— Как Сфорца? — спросил Курт, ногой подтягивая табурет и усаживаясь напротив молодого кардинала. — Насколько я знаю, от услуг Готтер Рюценбах сегодня отказался, значит, все неплохо?

— Молюсь об этом, — снова вздохнул Висконти. — Искренне надеюсь, что все действительно обойдется... А ты, вижу, уже собрался, — итальянец кивнул на сумку в углу.

— Собрался, — отозвался Курт. — И жажду узнать, какие такие наставления Совета мне следует выслушать перед плановым отъездом в учебку. Особо секретное послание Альфреду? Фридриху? Тому, который принц или оружейник?

— Не угадал, — бледно улыбнулся Висконти. — Еще версии?

— Да целый ворох, — передернул плечами Курт. — Но вываливать их все я, пожалуй, не буду. Гадать я могу долго, а ты мне так и так расскажешь, в чем дело.

— Раньше с тобой было интереснее, — усмехнулся итальянец. — Стареешь, Гессе.

— Это вряд ли, — отмахнулся он. — Не стану говорить, что еще тебя переживу — при моей службе это будет уж слишком самонадеянно, — а вот кто из нас первым поседеет, это мы еще посмотрим... Так где горит?

— Эбинген, — коротко ответил Висконти. — Не то чтобы горит, но для очистки совести проверить надо, а тебе, считай, по дороге.

— Эбинген, — повторил Курт, чуть нахмурясь. — Приятно осознавать, что остались еще места в Германии, куда меня не заносило... Если не путаю, это городишко немногим крупнее деревни. Там хоть тысяча жителей наберется?

— Даже полторы наберется, но в целом ты прав. Городишко совсем мелкий, нашего отделения там, понятное дело, нет. Ближайшее — в Штутгарте, но там нет следователя с соответствующей подготовкой.

— Что же такого случилось в этой дыре, что там понадобился следователь с особой подготовкой? — с любопытством поинтересовался Курт. — Стриг? Ликантроп? Особо злостный малефик? Мне зондергруппу сразу вызывать или можно сперва осмотреться?

— Подозрение на ликантропа, — довольно сухо ответил Висконти, никак не отреагировав на иронию майстера инквизитора. — Скорее всего, опять пустышка, но отправлять туда абы кого все же неразумно. Вдруг тревога не ложная?

— Подробности?

— Вблизи города стоял пустующий дом одного состоятельного горожанина, — начал итальянец. — Что-то вроде охотничьего домика, уж не знаю, когда и зачем построенный или купленный, это к делу не относится. Хозяин уже несколько лет как уехал в другой город к родне, а недавно отправился к Господу. Наследник приехал посмотреть, что же ему досталось от покойного. И обнаружил во дворе своей новой собственности, прямо у ограды, почти свежий труп. По словам очевидцев — растерзанный и будто бы даже со следами зубов. И по всему выходит, что убит он был в полнолуние или около того.

— Погоди-ка, — прервал Курт. — Полнолуние было две недели назад. Сколько ехать до этого Эбингена? Дня два-три. Хорошо, по весеннему времени — четыре. Пусть даже пять, не удивлюсь, если в этом захолустье не нашлось приличной лошади. Обнаружили не сразу, пусть так. Но еще-то неделю они чем занимались?

— Да ничем. Просто не все носятся по дорогам Империи сломя голову, как ты, Гессе. Труп нашли на третий день после полнолуния. Пока судили-рядили, гонца послали на следующее утро, к слову, вовсе не на лошади, а на муле. В Штутгарт он приехал третьего дня. Там, как я уже говорил, специалиста по ликантропам нет, посему вчера запрос пришел нам.

— Допустим, — кивнул Курт. — А почему ты полагаешь, что это пустышка?

— По словам свидетеля, труп растерзан, но нет указаний, что обглодан, — пояснил Висконти. — Может быть, простое косноязычие, но что-то мне думается, что в этом вопросе формулировка довольно точная. Я бы предположил, что местные подонки убили и обчистили горожанина, а труп спрятали, для верности попытавшись подделаться под какое-нибудь зверье, да не рассчитали. Но это уже тебе на месте разбираться; проверить мы обязаны в любом случае, сам понимаешь. У тебя же есть опыт по части ликантропов.

— А не боишься, что если я туда приеду, то там точно что-нибудь случится? — с усмешкой осведомился Курт; молодой кардинал пожал плечами:

— Значит, сам же с этим и разберешься. Совет в тебя верит, Гессе, — будничным тоном пояснил он.

— Да неужто? — хмыкнул Курт. — Хорошо, заеду, посмотрю, что там у них за ликантроп завелся. Если и впрямь тварь, мне зондергруппу у Альфреда запрашивать? Или, — он снова усмехнулся, — Совет ко мне Хагнера прикомандирует? В качестве силовой поддержки и специалиста по ликантропам?

— Может, и прикомандирует, — Висконти был явно не в настроении и иронию собеседника по большей части игнорировал. — В любом случае, Келлер сейчас под Ульмом, оттуда и запрашивай. Впрочем, обычно он приезжает, когда тебе помощь уже особо не требуется, но вдруг ты все же дашь его парням поработать...

— Посмотрим по ситуации. Так я могу ехать?

* * *

Трактиров в Эбингене нашлось даже три, но под определение приличного с натяжкой подходил только один — с незатейливым названием "У папаши Карла", располагавшийся в самом центре, у ратушной площади. Задерживаться в городе Курт не намеревался, однако же надеяться покинуть Эбинген этим же вечером было бы в высшей степени наивно, а таскаться весь день с дорожной сумкой и верхом не хотелось. Да и позавтракать перед общением с местными чиновниками не мешало.

Привычно оставив без внимания заискивающе-испуганный взгляд трактирщика при виде открыто вывешенного Знака, он затребовал комнату и завтрак для себя и коня. Хозяин немедля кликнул шустрого мальчишку, по всей вероятности, сына, и велел проводить майстера инквизитора в лучшую комнату.

Когда несколько минут спустя Курт вернулся в полупустой зал и сел за стол в углу, так, чтобы видеть всех немногочисленных посетителей, нехитрая, но сытная снедь появилась на столе перед ним в мгновение ока.

— Уж чем богаты, майстер инквизитор, не побрезгуйте, — залебезил хозяин, лично принесший непростому постояльцу завтрак, который скорее приличествовало бы поименовать ранним обедом.

Курт только дернул плечом, принимаясь за еду.

— Уж как вы вовремя, майстер инквизитор, как вовремя, — дотошный трактирщик никак не желал отстать — переминался с ноги на ногу, потел, нервно отирал лоб, но не уходил. — Тут ведь намедни...

Договорить ему не довелось. Хлопнула входная дверь, и знакомый голос жизнерадостно возгласил:

— Черт возьми! Опять ты, Молот Ведьм! Значит, тут точно пахнет жареным!

Ян Ван Ален прошагал через зал и плюхнулся напротив Курта, так что само собой вышло, что трактирщик оказался оттеснен от своего молчаливого собеседника.

— Любезнейший, принеси-ка чего-нибудь посытнее и поскорее.

— Я одного в толк не возьму, — задумчиво проговорил Курт, когда несколько раздосадованный папаша Карл испарился. — Это Германия такая маленькая, или ты — единственный охотник на всю Империю?

— У меня просто нюх на неприятности в мелких городишках, — ухмыльнулся Ван Ален. — И, судя по твоему здесь появлению, он меня опять не подвел.

— Давно ты тут? — спросил Курт.

— Четвертый день, — отозвался охотник. — А тебя уже заждались. Особенно после вчерашней находочки.

Курт вопросительно приподнял бровь.

— Еще один погрызенный труп. Нашли на пустыре за городом. Я сам только мельком видел, когда уже полотном накрыли, потому судить могу, увы, только с чужих слов. Но теперь половина города в панике, дескать, совсем оборотни распоясались, уже и в новолуние нападают, а другая половина ворчит, мол, вовсе это и не оборотень, а обыкновенные волки, и незачем было сюда Инквизицию звать. Вот только какие волки в середине весны в город сунутся? Хоть бы и на окраину.

— О Господи, — простонал Курт. — Куда дели тело?

О том, что особенно сильные ликантропы по достижении зрелости способны менять облик по желанию независимо от фазы луны и времени суток, Курт знал доподлинно. Если здесь действует подобный exemplar, то, primo[71], зондергруппу нужно вызывать немедленно, и, secundo[72], он весьма глуп, если так открыто оставляет следы. Ergo[73], необходимо как можно скорее осмотреть тело и понять, с кем или чем придется иметь дело.

— Магистрат забрал, — пожал плечами Ван Ален. — Пока вроде родственников не объявлялось. Стражники болтали, что если до обеда никто не найдется, так похоронят.

— Зараза, — прошипел Курт, одним глотком допивая пиво и поднимаясь из-за стола. — идем, — махнул он в сторону двери. — Пока местные блюстители порядка не додумались похоронить единственную улику.

— А я-то тут при чем? — не слишком убедительно возмутился Ван Ален, еще не успевший расправиться со своей порцией.

— Ну, если тебе неинтересно взглянуть своими глазами... — пожал плечами Курт, уже шагая к двери; охотник только чертыхнулся себе под нос, выбираясь из-за стола.

— Ты сказал, родственников не объявлялось, — уже на ходу продолжил Курт. — Почему? Обычно в таких городишках все всех знают хотя бы в лицо.

— Опознать не сумели, слишком уж он потрепан, — пояснил охотник. — И о пропаже родича никто не заявлял. По всему выходит, одинокий кто-то.

— Понятно, — пробормотал Курт, заворачивая за угол и выходя к ратуше.

Первый же стражник на входе, впечатленный видом сунутого под нос Сигнума, подробно объяснил майстеру инквизитору, где найти бюргермайстеров. Поднявшись по узкой лесенке с выщербленными местами ступенями, Курт и следовавший за ним охотник прошагали по недлинному коридору до дверей зала, где заседал местный рат.

Стучать Курт не стал; распахнув тяжелую створку, вошел и решительно прошагал к столу, за которым сидели трое — по всей очевидности, два бюргермайстера и секретарь.

— Курт Гессе, особо уполномоченный следователь Конгрегации первого ранга, — сообщил он без лишних предисловий, приподняв Знак за цепочку.

— О... майстер Гессе... — в низком голосе ратмана смешались облегчение, растерянность и настороженность. — Мы ожидали дознавателя из Штутгарта...

— А приехал я, — перебил Курт. — Мне нужно осмотреть найденное вчера тело.

— О... — снова протянул бюргермайстер. — Но... все уже, почитай, готово к погребению...

— Значит, я вовремя, — кивнул Курт, не дослушав. — Где труп?

— Так... на ледник положили, — выдавил из себя второй бюргермайстер, помоложе — Ульрих Шварцштайн, судя по кратким пояснениям, сделанным Яном, пока они шли по лестницам и коридорам ратуши. — А это, дозвольте спросить, майстер инквизитор... с вами кто будет? — продолжил он, взглядом указав на охотника.

— Специалист по анатомии, оказывающий содействие следствию, — не моргнув глазом, ответил Курт. — Так где ваш ледник?

— В подвале, — кивнул ратман куда-то вниз. — Но, право же, майстер инквизитор...

— Мне нужно осмотреть тело, — с расстановкой повторил Курт, оборвав маловразумительное бормотание Шварцштайна. — Немедленно.

— Как скажете, майстер Гессе, — вздохнул старший ратман, Герхард Вебер. — Циммерманн, проводите майстера инквизитора, — махнул он секретарю; тот поднялся из-за стола и с безрадостным видом двинулся к двери, вялым жестом призвав господина дознавателя с помощником следовать за собой.

— Тело так и не опознали? — осведомился Курт, спускаясь по лестнице вслед за секретарем рата.

— Опознали, — пожал тот плечами, — вроде как... По всему выходит, это Карл Мюллер, цветочник.

— Родственники нашлись?

— Да нет, он один жил, не было у него никого в Эбингене. Соседи. Как прослышали, что покойника нашли... Говорят, Мюллера в последний раз видели три дня назад, в церкви. Сунулись в дом — а там пусто, да, похоже, еще и обчистили, прошлой ночью или позапрошлой — все перерыто, ничего ценного не осталось.

— Понятно, — протянул Курт. — Труп соседи видели?

— Видели... — глядя в сторону, отозвался Циммерманн. — Вроде похож... насколько сумели разглядеть. Да вы сейчас сами поймете. Это здесь.

Секретарь остановился у железной двери и зазвенел ключами.

— Вы уж простите, майстер инквизитор, только я с вами не пойду, тут обожду... нагляделся...

Курт посмотрел на слегка побледневшее лицо секретаря и, молча кивнув, толкнул дверь.

Судя по состоянию тела, "насколько сумели разглядеть" следовало понимать, как "заставили себя взглянуть, борясь с приступом тошноты, и кого угодно бы признали в этом трупе, лишь бы поскорее выйти на воздух".

Выглядел покойный цветочник и в самом деле совершенно неаппетитно: частично обглоданный, перепачканный в земле и явно пролежавший без погребения пару суток. Внутренности наполовину съедены, из груди торчит осколок ребра, на лице не осталось живого места, так что "опознать" его могли разве что по телосложению да по отсутствию в городе других пропавших. Полагать, что кому-то покажутся знакомыми окровавленные, грязные ошметки недорогой и ничем не примечательной одежды, было наивно. Глаза отсутствовали вовсе, вероятно, выклеванные птицами, а вот следы на теле были похожи не только и не столько на укусы.

— Это не ликантроп, — категорично заявил Ван Ален, с минуту разглядывавший тело, стараясь при этом не кривиться от ползущего по помещению удушливого запаха тления.

— Вижу, — дернул плечом Курт; он склонился ближе к телу, даже не поморщившись, приблизил светильник и отодвинул особенно сильно мешавший клок рубахи, в который раз радуясь своему обыкновению постоянно носить перчатки. — Более того, погрызли его уже после смерти. А перед смертью пытали.

Охотник глянул на Курта недоверчиво; тот бестрепетно ткнул пальцем в темно-бурое пятно на плече убитого. Прямо рядом с указанным местом недоставало изрядного куска плоти, но майстер инквизитор имел в виду не это.

— Это — ожог, — пояснил он. — Такой оставляет прижатый к коже тлеющий уголь. А это, — он указал на три глубокие раны на груди покойного, — сделано паршиво заточенным ножом; раны от звериных когтей выглядели бы иначе. И это далеко не единственные следы. Так мог бы работать ученик exsecutor"а или молодой неопытный инквизитор, у которого не было задачи сохранить подследственному жизнь после допроса.

— Говоришь, как будто по личному опыту, — заметил Ван Ален.

Курт, не ответив, развернулся к выходу из ледника, продолжив размышлять вслух:

— Pro minimum, этого человека убил не ликантроп, а человек, желавший получить от него какую-то информацию. Далее он либо зарыл его на пустыре, где позднее его откопали бродячие псы, либо намеренно отдал собакам, чтобы замаскировать следы, а затем выбросил на пустыре, — он внезапно замолк, обернувшись к шедшему за ним Ван Алену, и резко спросил: — Когда был последний дождь?

— В день моего приезда, — не задумавшись, отозвался охотник. — Я вымок до костей, пока добрался... — и, поймав взгляд Курта, добавил убежденно: — Выходит, его именно закопали, иначе он не был бы так перемазан землей, да?

Курт кивнул и обратился к секретарю, поджидавшему их за дверью:

— Тело, найденное после полнолуния, было в сходном состоянии?

Веры местным "expertus"ам" было немного, но спросить стоило в любом случае. Вдруг припомнится какая-нибудь незначительная на первый взгляд, но важная при ближайшем рассмотрении детальность.

— Д-да, — неуверенно протянул Циммерманн, подумав несколько секунд. — Примерно... Только не такой грязный. Там был двор, вымощенный булыжником, и чудовище не поваляло бедолагу по земле...

Курт снова удовлетворенно кивнул и зашагал к лестнице наверх. В зал, где заседали бюргермайстеры, он снова вошел без стука.

— Это не ликантроп, — уверенно сообщил он обернувшимся к нему ратманам. — Эта смерть — дело рук человека, весьма хладнокровного и жестокого. И убит он был не случайно. Убийца пытался что-то у него выведать. Следы истязаний не сразу заметны при нынешнем состоянии тела, однако присутствуют несомненно. Собаки же обглодали уже мертвое тело, выкопав его из-под земли на пустыре.

— Вы... вы уверены, майстер Гессе? — растерянно переспросил Вебер.

— Совершенно, — кивнул Курт. — Поверьте, мне доводилось видеть человека, растерзанного вервольфом. Это — не тот случай.

— Господи Иисусе, — пробормотал Шварцштайн, с ошарашенным видом переглядываясь со старшим коллегой. — Неужто тот же душегуб, что в прошлом месяце вдову Хайне порешил? Это что ж тогда получается... — как-то почти потерянно закончил ратман, переведя ошалелый взгляд на майстера инквизитора. — Отродясь же не случалось такого в нашем городе!

Курт развел руками:

— Что поделать, все когда-то случается впервые... Так, вы сказали, было еще одно подобное убийство? — уточнил он скорее pro forma. По всему выходило, что Висконти был прав, дело не по части Конгрегации, а господин следователь волен покинуть Эбинген этим же вечером и продолжить прерванный путь в альпийский лагерь.

— Так то-то и оно! — горячо закивал бюргермайстер. — Как раз с месяц назад. Жила одинокая вдова — мужа рано потеряла, детей Бог не дал, держала лавку, что от супруга покойного осталась. А тут нашли ее под мостом, тоже всю истерзанную, изрезанную, все потроха наружу... Насилу опознали, — Шварцштайн передернулся при одном воспоминании. — И лавку ее обнесли... Ну, мы и решили — вздумалось кому-то ограбить небедную женщину, по-тихому не вышло, вот ее и...

— Стоп, — вскинул руку Курт; над переносицей вспыхнула знакомая боль, тут же, впрочем, утихнув. — Когда именно убили эту вдову?

— Так говорю же, с месяц назад...

— Какого числа? — настойчиво переспросил он.

— Да кто ж его разберет... — пробормотал Циммерманн, ощутив на себе взгляд ратмана. — Нашли седьмого, в понедельник. Вроде как труп был свежий, уж всяко не как этот...

— Так... — протянул Курт; переглянувшись с охотником, вновь обратился к секретарю рата: — Значит, четыре недели назад была убита вдова Хайне, лавочница. Две недели назад... кстати, кем был тот убитый, выяснили?

— Густав Пикель, каменотес, — ответил Циммерманн все с той же легкой растерянностью.

— У него здесь были родственники?

— Его семья в то время как раз в отсутствии была. Жена с детьми уехала к матери в Лаутлинген до Пасхи, только с неделю, как воротились...

— Кто-то еще в Эбингене погиб или пропал за последнее время? — резко перебил Курт.

— Да было пару раз, — после короткой паузы отозвался Вебер. — На прошлой неделе вот стряпчий в Шмихе утоп...

— Мне нужны данные обо всех погибших или пропавших за последнее время, — решительно заявил Курт. — Кто, когда, где и как нашли тело, в каком состоянии. Чем занимались, кто родные. Город у вас небольшой, таких случаев должно быть немного. Найти меня можно "У папаши Карла". Сегодня к вечеру жду полный список подобных происшествий за последние два месяца. Это — понятно?

— Да, майстер Гессе, — несколько обескураженно отозвался Вебер; Курт кивнул и, махнув Ван Алену, зашагал к двери, пресекая возможные расспросы.

— На кой черт тебе эта statistica, Молот Ведьм? — полюбопытствовал охотник, когда они вышли на площадь и направились к трактиру.

— Тебе ничего не кажется странным? — вопросом отозвался Курт.

— Три убийства за месяц в таком городишке, да еще и почерк один — многовато, согласен; только это ж, вроде как, не по вашей части.

— Три убийства, — негромко проговорил Курт, — каждое раз в две недели. Вдову нашли сразу после новолуния, каменотеса — через три дня после полнолуния, цветочника — опять через день после новолуния. Это primo. Secundo: не просто один почерк, Ян. Если те двое выглядели так же, как Мюллер, это значит, что умирали они медленно и долго, не менее нескольких часов. И tertio[74]: двое из убитых — одинокие, у третьего вся семья была в отъезде, alias[75], некому было хватиться раньше, чем через день-два.

— Хочешь сказать, в этом всем есть система? — задумчиво уточнил Ван Ален.

— Conclusio[76], — кивнул Курт, — кто-то прицельно выслеживает одиноких горожан, которых не кинутся искать тотчас же, и убивает их, медленно и жестоко, а тела выбрасывает, довольно неумело маскируя под что-нибудь или надеясь, что их не найдут достаточно долго.

— Думаешь, малефиция? — прищурился охотник.

— Пока не знаю, — передернул плечами Курт, — но — вполне возможно. Мне доводилось сталкиваться кое с чем подобным.

* * *

"Вернер Ланге, 43 года, кожевенник. 25-го февраля повез заказанный товар в Лауфен и не вернулся. Сын ездил вызнавать, сказали ему, что 27-го после полудня Ланге выехал в Эбинген, намереваясь 28-го к обеду воротиться домой. После в лесу у дороги отыскали обглоданный зверьем скелет, по кривой ноге опознали кожевенника, потому как тот хром был. По всему судя, разбойники убили да ограбили. В Эбингене остались жена да двое сыновей.

Эльза Хайне, 32 года, держала рыбную лавку. 7-го марта найдена мертвой под Старым мостом, тело изрезано да наполовину будто выпотрошено. Душегуба не нашли, равно как и грабителя, что лавку ее обчистил. Родни в Эбингене не имела.

Мария Краузе, 18 лет, белошвейка. Последний раз видали 13-го марта, а после пропала. Родные говорят, небось, с полюбовником из дому сбежала. В Эбингене мать с отцом да старший брат.

Густав Пикель, 29 лет, каменотес. 23-го марта тело нашли на дворе заброшенного дома Майера, однако ж ясно было, что пролежало оно там не один день, а не видали его с вербного воскресенья. Тело то порезано было да подрано, будто зверем, потому решили — оборотень загрыз. В Эбингене жена и трое малых детей.

Матиас Фиклер, 47 лет, стряпчий. 30-го марта тело выловили в Шмихе за городом, вниз по течению, а до того последний раз видали его в Светлую Пасху. Соседи говорят, был он тогда изрядно навеселе, скорей всего, с моста в реку по пьяному делу и свалился. Родных в Эбингене нет.

Карл Мюллер, 50 лет, цветочник. 5-го апреля обнаружили тело на пустыре за городской стеною, истерзанное да зверьми попорченное. Родных также не имел".

Курт поднял голову от листа, исписанного убористым почерком старательного секретаря рата, и потер лицо пальцами.

— Зараза... — протянул он обреченно. — Господи, вот же зараза...

— Ты что-то новенькое углядел в этом? — уточнил Ван Ален, беззастенчиво взяв список в руки и пробегая глазами по строчкам. — Повторюсь, многовато происшествий такого рода на столь мелкий городишко, но системы я что-то не улавливаю.

— А ты вчитайся повнимательнее, — Курт отобрал у охотника листок и ткнул пальцем в текст: — Гляди. Кожевенник Ланге двадцать седьмого выехал из Лауфена, и больше его никто живым не видел. Вдову Хайне нашли седьмого, если верить Циммерманну, труп был свежий. Девицу Краузе в последний раз видели тринадцатого, каменотеса Пикеля — в Вербное воскресенье, двадцатого, стряпчего Фиклера, — он на мгновение запнулся, произнося эту фамилию, — на Пасху, двадцать седьмого. Мюллер, насколько я могу судить, убит пару дней назад. Их всех в последний раз видели в воскресенье, — подытожил Курт, подняв взгляд на Ван Алена. — Сейчас уже не определить, сколько времени провалялся каждый труп, прежде чем его обнаружили, но по всему выходит, что каждый из них был убит в воскресенье или в понедельник, а вернее всего — в ночь между ними.

— А белошвейка? — спросил охотник. — Ее бездыханное тело нигде не нашли.

— Не мне тебе объяснять, что это ничего не значит, — передернул плечами Курт. — Я побеседую с ее родней, но уверен, что сей девицы давно нет по эту сторону жизни, просто на этот раз убийца получше спрятал труп.

— Хочешь сказать, он их убивает раз в неделю? — проговорил Ван Ален, снова отобрав у майстера инквизитора исписанный лист и перечитывая список более вдумчиво. — Но почему? Крыша набекрень?

— Десять с лишним лет назад, — со вздохом отозвался Курт, — в Кёльне один выживший из ума малефик провел ритуал, при помощи которого пробудил и призвал некую сущность. Три жертвы, раз в три дня. Распотрошенные тела, взломанные ребра...

— Хочешь сказать, — напряженно проговорил Ван Ален, — здесь то же самое, только раз в семь дней? Но тогда и жертв должно быть семь, что ли?

— А зная, каковы были последствия кёльнского ритуала, я боюсь вообразить, кого призывают здесь и что начнется в этом городе, если задуманное удастся, — мрачно договорил Курт.

— М-да... — протянул охотник. — Черт, хреновая штука выходит. Что собираешься делать, Молот Ведьм?

— Для начала — опросить родственников и соседей жертв. С кем покойные общались в последнее время, может, упоминали что-то необычное или вели себя как-то странно... Заметь, ни об одном насильственном похищении ни слова, а, кроме кожевенника, все пропали из города. Ergo, уходили добровольно, по крайней мере, внешне. Conclusio: их выманивали или обманом, или воздействуя на разум.

— Со сбором сведений могу помочь, — предложил Ван Ален. — Опыт у меня по этой части, сам знаешь, немалый, а времени у нас в обрез, если твоя версия верна. Побеседую хоть бы с семьей белошвейки и с соседями стряпчего...

— Побеседуй, — кивнул Курт, поколебавшись мгновение; в конце концов, в способности Ван Алена с толком добывать информацию он уже имел возможность убедиться, а помощник ему сейчас был весьма кстати.

* * *

На следующий день Курт в который уже раз за тринадцать лет службы подумал, насколько метко прозвали следователей Конгрегации псами Господними. Побегать по узким улочкам довелось изрядно; к полудню он перестал уточнять, как пройти к интересующему его дому, а к вечеру майстер инквизитор был вполне в состоянии сам подсказать дорогу не хуже местных обитателей.

Помимо глубоких познаний в топографии Эбингена, Курт стал обладателем немалого количества разнообразнейших сведений, почерпнутых из бесед с родичами и соседями погибших. К сожалению, нитей к разгадке весь этот ворох информации давал удручающе мало.

У охотника улов был не хуже по количеству, однако и не лучше по качеству. Курт слушал его, то и дело хмурясь и чувствуя, как над переносицей зарождается знакомая ноющая боль.

— В общем, — подвел итог своему рассказу Ван Ален, — не знаю, Молот Ведьм, может, ты из этого что и сумеешь вывести, а я пока вынужден признать, что ни черта не понимаю.

— Кое-что могу, — медленно проговорил Курт, потирая лоб. — Пожалуй, за это даже можно зацепиться...

— Ну? — поторопил охотник, подавшись вперед и всем видом выражая любопытство.

— Кожевенник возвращался с хорошей выручкой; его ограбили. Лавку вдовы обчистили, судя по всему, прямо в ночь убийства. Белошвейка, как ты выяснил, после воскресной службы отнесла выполненную работу и получила за нее плату, а вот до дома ее не донесла...

— Ну да, отец ее так и сказал: "На дорогу прихватила", — невесело усмехнулся Ван Ален.

— Porro[77], — продолжил Курт. — Жена каменотеса по возвращении обнаружила, что в доме в ее отсутствие неплохо пошуровали. Жилище стряпчего тоже, как я понимаю, обнесли подчистую. Denique[78], дом цветочника также разграблен, и произошло это позапрошлой ночью.

— Хочешь сказать, наш малефик с протекающей крышей еще и вор? — сощурился Ван Ален; Курт качнул головой:

— Нет. Своими глазами последствия ограблений я, понятное дело, не видел, даже дом Мюллера уже со всех сторон успели обнюхать магистратские, однако по всем свидетельствам можно заключить, что во всех этих домах работал знаток своего дела. Поверь моему опыту, хороший вор не станет лишний раз связываться с убийствами, тем более столь изощренными. Кроме того, как я уже говорил, цветочника убивали не менее нескольких часов. Остальных, вероятнее всего, тоже. Убийца попросту не успел бы в одну ночь и убить жертву, и как следует обшарить дом так, чтобы не попасться никому на глаза.

— А если он как раз и выпытывал, где что лежит, чтобы потом быстренько пробежаться и сделать ноги?

— Возможно, — нехотя признал Курт, — хоть и маловероятно. Слишком нехарактерно для тех кругов. Скорее похоже на то, что наш душегуб заодно подвизается наводчиком у кого-то из местного ворья. Пока он убивает очередную жертву, другой очищает ее жилище от всего мало-мальски ценного.

— И какую зацепку ты здесь углядел? — поинтересовался охотник.

— Придется нанести визит обитателям местного дна, — пожал плечами Курт. — Сегодня поздновато, большинство наверняка уже на улицах. Значит, завтра.

— Ты умом тронулся, Молот Ведьм? — почти ласково уточнил охотник; он поморщился:

— Я знаю, что делаю, Ян. Ничего со мной не случится, не в первый раз.

* * *

Следующий день принес даже меньше плодов, чем предыдущий. Опрос еще некоторого количества свидетелей из числа приятелей и знакомых убитых, на который не хватило времени накануне, был проведен ad imperatum[79], однако значимых результатов ожидаемо не дал. Покончив с расспросами горожан и, казалось, изучив Эбинген уже как свои пять пальцев, майстер инквизитор вернулся к папаше Карлу и затребовал обед.

Когда начали сгущаться сумерки, Курт вышел из трактира и углубился в хитросплетения узких улочек, забираясь все дальше от "приличных" кварталов. Месторасположение той части города, где почтенным горожанам лучше не показываться, он выяснил без труда, однако найти местные трущобы было мало.

Курту действительно уже доводилось вести расследования в подобных кругах, но до сих пор ему везло. В Кёльне он знал все входы и выходы и сохранил кое-какие знакомства среди обитателей городского дна, что сильно облегчило ему задачу. В Бамберге выручил старый приятель Финк, у которого обнаружились и там свои связи. Здесь же предстояло работать, что называется, с чистого листа. Хорошо, если отребье в этой дыре хотя бы слышало о воровской гильдии, созданной Финком, но и на это надежды было мало. Ergo, оставалось действовать по ситуации.

То, что пересек некую незримую границу, Курт понял тотчас же, заметив выскользнувшую из неприметной подворотни тень, а затем и еще две, с другой стороны, и еще... Следовало признать, что в кольцо майстера инквизитора брали грамотно, быстро и без лишнего шума. И снова вспомнился Кёльн и первое посещение старых кварталов в новом status"е. Все было так, да не совсем.

Курт остановился, давая местным обитателям возможность во всех подробностях рассмотреть вывешенный поверх фельдрока Сигнум.

— Никак, с дороги сбились, майстер инквизитор? — произнес наконец один из встречающих, по-видимому, главный. — Вы скажите, куда путь держите, а мы уж проводим, чтоб лишнего-то не плутать.

— Да вот ищу, где бы горло промочить, — спокойно отозвался Курт. — Весь город обошел, дай, думаю, и сюда загляну. Может, тут мне больше понравится.

— Это вряд ли, майстер инквизитор, — послышался насмешливый голос с другой стороны. — Лучшего пива, чем у папаши Карла, в Эбингене вы не сыщете. Уж всяко не здесь. Так что шли бы вы, по добру-то по здорову.

— Нету вам тут интереса, — поддержал товарища кто-то.

— А вот я в этом не так уверен, — заметил Курт, переводя задумчивый взгляд с одной темной фигуры на другую.

— Да полно вам, майстер инквизитор, — чуть не заржал прежний насмешник. — Куда уж нам!

— А вы проводите меня туда, где ваш люд собирается перед работой, там и расскажу, что за интерес меня к вам привел, — предложил Курт.

По сомкнувшемуся вокруг господина следователя кольцу пробежал шепоток. Наконец первый заговоривший с незваным гостем подвел итог краткому совещанию:

— Ну, будь по-вашему. Проводим, а там видно будет.

Провожали Курта главный и тот, что зубоскалил больше всех. Остальные исчезли, точнее, следовали на почтительном расстоянии, кое не мешало майстеру инквизитору ощущать их присутствие. Только самый шустрый — или самый младший — умчался вперед, нырнув в малоприметную щель в заборе. И так тоже было в Кёльне...

Провожатые вышагивали чинно, как будто не инквизитора в местный кабак, а самого Папу по новому храму вели. Курт шел молча, запоминая дорогу; местные удальцы тоже помалкивали, только сопели тяжело и поглядывали неодобрительно, мол, не соизволит ли майстер инквизитор передумать и назад поворотить. Миновав во второй раз домишко с приметно сколотой черепицей и одним косо висящим ставнем, Курт отметил про себя этот факт, мысленно усмехнулся и составил в голове прямую дорогу.

Наконец, спустя время, за которое можно было обойти половину города, а не только пару бедных кварталов, главный толкнул низкую массивную дверь в доме на углу и остановился на пороге, пропуская майстера инквизитора вперед. Курт вошел, мимоходом порадовавшись собственному невеликому росту — будь он повыше, пришлось бы пригнуться. В душном зале яблоку негде было упасть. Похоже, пока они с провожатыми нарезали круги по переулкам, все бодрствующие обитатели местного дна успели собраться, дабы поглазеть на странного гостя. Возбужденный гомон мигом стих, стоило Курту шагнуть внутрь; вслед за ним вошли его провожатые, и дверь со скрипом захлопнулась.

Курт оглядел помещение. Перед столом, стоящим в самом центре, призывно торчал единственный свободный табурет, а вокруг стола расселись трое "серьезных людей", тех, кто станет говорить с заезжим следователем от лица сообщества.

Садиться на демонстративно предложенное место, к тому же спиной к двери, Курт не стал; неспешно пересек зал, давая всем рассмотреть и себя, и Знак, небрежно облокотился на стойку, расположившись в пол-оборота к залу.

— Пива, будь любезен, — Курт положил на стойку монету, дождался, пока лысеющий толстяк-хозяин постарается как можно чище вытереть захватанную кружку засаленным фартуком и нацедит из бочки пойла, сходящего здесь за пиво, отпил глоток и произнес, ни к кому конкретно не обращаясь: — Неспокойно, смотрю, стало в вашем городе.

— Да вот, говорят, оборотни пошаливают, — чуть насмешливо, растягивая слова, отозвался сидевший слева от стола. — Вроде ж как по его шкуру вас сюда и высвистали. Нешто брешут?

— Скорее не обо всем знают, — ответил Курт, делая еще глоток из кружки. М-да, у Бюшеля в "Кревинкеле" и то пойло было приличнее. Оставалось надеяться, что приученный к большинству ядов организм и с этой отравой справится без потерь. — Я знаю больше, и не только о том, что творится в Эбингене. А вот об оборотнях, обносящих дома своих и не своих жертв, слышать не доводилось, а главное, верится с трудом.

— Это на что это такое вы намекаете, майстер инквизитор? — недобро сощурился другой местный авторитет, сидевший справа. — Коли даже кто и пошарил по пустым домам, так то, поди, не ваше дело.

— Не мое, — покладисто согласился Курт, задумчиво переводя взгляд с одного собеседника на другого. — И выяснять, кто именно чистил дома цветочника, стряпчего, каменотеса и лавочницы, не собираюсь. Мне другое интересно — от кого этот умелец узнавал о том, какой именно дом вот-вот останется без пригляда?

— Ну уж вы скажете, майстер инквизитор! — откровенно заржал сидевший слева. — Да с чего вы взяли, будто кто-то наводил? А ежели и так, не знаю, как там у вас в инквизиции, а у нас своих не сдают, хоть режьте. И заказчиков да наводчиков — тоже.

— Знаю, — кивнул Курт миролюбиво. — Я, видишь ли, о вашей жизни вообще знаю много и все больше по личному опыту. У меня и приятели в ваших кругах имеются... Финк, например. Доводилось слышать?

Ссылаться на свои связи было довольно рискованно — в этой дыре о кёльнском главе воровской гильдии могли не слышать вовсе, что было бы еще не худшим вариантом, а могли и знать, но не поддерживать, и тогда ситуация могла сложиться не в пользу майстера инквизитора. Но Курт все же посчитал риск оправданным.

— Финк? — наморщил лоб правый. — Что-то слыхал про него...

— Это тот кёльнский удалец, который подмял под себя весь север, — разомкнул губы молчавший доселе третий представитель эбингенского дна, самый старший на вид, по всей вероятности, и самый главный. — Знаем про такого. Вот только до нас он дела не имеет, а нам и не надобно. Так что, майстер инквизитор, ежели думали тут найти помощи через такое знакомство, промашка вышла.

Курт равнодушно пожал плечами:

— Да не в знакомстве дело... Тебя как звать? — он кивнул старшему из троицы.

— Допустим, Риттер[80], — с едва заметной усмешкой ответил тот.

Курт отметил про себя своеобразную изысканность прозвища, но виду не подал, продолжил, обращаясь теперь лично к местному главарю:

— Так вот, Риттер, дело не в моих связях и знакомствах в ваших кругах или в каких других, а дело в малефиции, творимой в Эбингене. Насколько мне известно, такие дела не слишком-то по понятиям.

В кабаке повисла тишина, смолк даже глухой ропот и шепоток, то и дело доносившийся из углов полутемного зальчика.

— Малефиция? — негромко переспросил тот, что сидел по левую руку от Риттера. — Это с оборотнем, что ли?

— Что-то я связи не улавливаю, — медленно произнес Риттер, метнув быстрый взгляд на подручного. — Вы уж простите нас, неученых, майстер инквизитор, да только не уразуметь никак, что к чему. Вы б растолковали, может, и договорились бы о чем.

— Всего я сказать не могу, — развел руками Курт. — У нас в Конгрегации тоже есть свои законы и понятия, от которых я не имею права отступать. Но кое-чем поделюсь. За последнее время в этом городе случилось несколько смертей, за которыми последовали ограбления опустевших домов. За этими смертями стоит один человек, который, очевидно, и наводил кого-то из ваших на эти дома. Мне нужно найти этого человека — наводчика, до грабителя мне дела нет.

— А нам-то с того какая выгода? — подал голос сидящий справа от Риттера.

— О Бамберге доводилось слышать? — осведомился Курт. — Это не так далеко отсюда.

— Там прошлым летом твари какие-то чуть не весь город в щепки разнесли, говорят... — с сомнением протянул второй подручный главаря.

— Именно, — кивнул Курт. — Так вот, я не знаю, что конкретно случится в Эбингене, если не остановить вашего малефика, но о вашем городишке после этого узнает вся Германия. Вот только не исключаю, что самого городишки к тому моменту уже не останется.

В кабаке снова воцарилось молчание. Обитатели эбингенских трущоб переглядывались, переваривая услышанное.

Курт неторопливо допил содержимое своей кружки, поставил опустевшую посудину на стойку.

— Я сейчас отсюда уйду, — проронил он. — Если кто пожелает чем-то поделиться, искать меня следует у папаши Карла. Если меня там не окажется, мне можно оставить записку, я приду в назначенное место.

Он развернулся и неспешным шагом покинул питейное заведение, направившись к центру города прямой дорогой.

* * *

Как только Курт переступил порог трактира, от одного из столов ему тут же помахал Ван Ален. Сидевший рядом с ним широкоплечий малый, в котором Курт с легким удивлением узнал Максимилиана Хагнера, оторвался от огромного шницеля, обернулся и заулыбался при виде вошедшего. Курт велел подбежавшему мальчишке принести ему "то же, что у вон того парня, и хорошего пива" и подошел к столу.

— Майстер Гессе! — обрадовался Макс. — Ян сказал, вы опять в самое пекло полезли. Мы уж собирались идти вас искать.

— Ну и несет же от тебя, Молот Ведьм, — в свою очередь поприветствовал его Ван Ален. — Что за отраву ты там пил? А хвостатый правду говорит. Еще немного, и мы ринулись бы тебя спасать. Он утверждает, что способен найти тебя по запаху.

— Я могу, — серьезно кивнул Макс. — А если вы на меня дыхнете, майстер Гессе, я попробую определить, был ли яд в вашем питье. Это не всегда удается, но многие яды я опознаю по запаху.

— Да не было там никакого яда, — отмахнулся Курт. — Просто помои, которые в местных трущобах зовутся пивом.

— А-а, тогда понятно, — смутился молодой ликантроп. — Я решил, что вас в самом деле отравить могли. Ян сказал, что там, куда вы пошли, опасно.

— Ерунда, — заверил майстер инквизитор, с наслаждением отхлебывая из принесенной кружки. Пиво у папаши Карла и в самом деле было весьма достойным. — Местному отребью совсем не с руки портить отношения с Конгрегацией. Информации я от них пока не получил, — ответил он на невысказанный вопрос охотника. — Но в таких кругах никто ничего в открытую при всем честном народе и не скажет. Думаю, завтра или послезавтра мне передадут записку, или "случайно" встретит на улице какой-нибудь парнишка, которому очень нужен майстер инквизитор по срочному делу.

— Послезавтра, если твоя теория верна, нас ждет последняя жертва, Завершение Страшного Ритуала и как минимум локальный Конец Света, — заметил Ван Ален. — Так что лучше бы этим ребятам поторопиться, а то могут ведь так и отправиться в Ад вместе со своими благими намерениями помочь следствию.

— Макс, — реплику охотника Курт оставил без внимания, — ты сюда отправлен мне в усиление или просто мимо проезжал?

— Меня шарфюрер отправил. Сказал, что иначе вы... — Макс смутился и явно постарался смягчить формулировку. И совершенно зря. Курт вполне мог себе представить, как способен высказаться в его адрес Келлер. — В общем, будете рисковать собой, не дожидаясь поддержки. А тут ликантроп, причем, вероятно, из таких, как я. Ян уже объяснил, что это не так, — поспешно добавил парень. — Но я ведь уже приехал... Может, я вам все-таки как-нибудь помогу?

— Ликантропа тут в самом деле нет, — подтвердил следователь. — Зато малефиция цветет таким пышным цветом, что если не предотвратить последнее жертвоприношение, то в лучшем случае где-то проснется очередной Крысолов, а в худшем история в Бамберге покажется нам мелкими неурядицами. Ergo, приехал ты не зря, и помощь твоя понадобится. Сейчас можешь отдыхать, а с утра отправишься патрулировать город. Что искать — не знаю. Все необычное. Странные благовония, запах крови в нехарактерном месте, бредущий не разбирая дороги невменяемый человек... Нюхай, слушай, смотри. Это — понятно?

Хагнер кивнул.

— А у тебя что нового, Ян?

— А я завтра схожу познакомиться с местным зеленщиком. Похоже, в этом болоте он самый сведущий. Все обо всех знает, со всеми знаком... Порасспрашиваю, может, новых подробностей узнаю или хоть сплетен.

Курт допил свое пиво и поднялся из-за стола.

— На одних сплетнях обвинения не выстроишь. Но ты сходи, поговори. Потом проверь его "информацию". Может, что путное попадется. А сейчас я намерен вымыться и выспаться. Доброй ночи.

* * *

Пробудившись с утра свежим и отдохнувшим, Курт велел подать завтрак и развернул на столе карту Эбингена, добытую у секретаря рата. Ночью, уже засыпая, он подумал, что недурно было бы отметить на ней дома всех погибших, а также места обнаружения тел. Если это все не сложится в какую-нибудь символичную фигуру, то, возможно, удастся хотя бы определить район, где происходят убийства. Городок, конечно, маленький, но в нем все на виду, так просто через весь город изуродованное тело не протащить. И убить таким жестоким способом тоже не в любом темном переулке получится. Ergo, у малефика должно быть оборудовано какое-то убежище, и трупы, вероятно, были выброшены в относительной близости от него.

Первым делом Курт отметил на карте дома погибших. К счастью, ничья помощь для этого ему не требовалась. За время своего пребывания в Эбингене он успел неоднократно обойти весь городок и помнил, где жил каждый из убитых. Он аккуратно отметил точками нужные места, к каждому подписав дату предполагаемой смерти владельца. Ничего складного не выходило, и даже головная боль, извечная спутница судьбоносных озарений, не спешила подарить следователю надежду на то, что он проглядел что-то важное, но сейчас непременно поймет, что именно. Дома располагались в абсолютно разных частях города. Ни в какую фигуру не складывались ни по датам гибели владельцев, ни просто так. Всего общего у них было, что ни один не находился в неблагополучных кварталах.

С местами обнаружения тел оказалось сложнее. Тело одной из шести жертв не нашли вовсе, двое других обнаружились "в лесу у дороги" и "в Шмихе за городом, вниз по течению". И если в лес еще можно было поехать, взяв в качестве проводника кого-то из местных, то откуда сбросили в реку злополучного стряпчего, было и вовсе никак не выяснить. По крайней мере, на этом основании можно было почти с уверенностью отказаться от версии о некой вычерчиваемой с помощью домов и тел фигуре. Едва ли выбрасывая тело в реку, можно рассчитывать обнаружить его в каком-то определенном месте. Разве что там где-то крутая излучина или удобная отмель. Местные жители могут знать, куда прибивает весь городской мусор.

Спустились Ван Ален и Хагнер, проглотили завтрак, поглядели в карту и ушли, по меткому выражению охотника, "вынюхивать и выспрашивать".

Так или иначе, начатое следовало завершить ad imperatum. Многолетний опыт научил, что пренебрежение мелочами — первый шаг к провалу. И Курт скрупулезно отметил на карте Старый мост, заброшенный дом некоего Майера и пустырь за городом. В каждом месте приписал дату. Повертел карту так и эдак, попробовал мысленно провести линии между домами жертв и местами обнаружения тел, ничего сколько-нибудь достойного внимания не узрел. Даже район, в котором выбрасывали тела, по всего трем жертвам очертить не удавалось.

Вздохнув, Курт подозвал трактирщика, и когда тот осведомился, что угодно майстеру Гессе, спросил:

— Если у вас в городе кто в реке утонул, где тело найдут?

— Дык... — опешил трактирщик. — В реке и найдут, где ж еще? Ежели ни за какую корягу не зацепится, так прямиком на Тухлую отмель его и вынесет. У нас все знают: что в реку упало, то на Тухлой отмели потом ищи.

— Где отмель? — оборвал болтовню папаши Карла следователь.

— Да вы не пропустите, майстер Гессе. Вот как с полчаса вдоль реки идти, там излучина будет, и вот на ней отмель. Оттуда прелью так шибает, что просто ух.

— Свободен, — кивнул Курт и отметил на карте точку, где Шмиха резко заворачивала, образуя отмель со столь красноречивым названием; аккуратно подписал рядом дату предполагаемой гибели стряпчего.

Картину это не прояснило. Дом Фиклера находился далеко от реки, и ни в какую фигуру места жизни и гибели стряпчего укладываться не желали. Курт мысленно отметил линией всю ту часть реки, что текла через город. В конце концов, сбросить тело могли где угодно, и если окончательно отбросить версию о фигуре... Впрочем, сперва все же следовало выяснить точное место обнаружения тела кожевенника.

Следователь аккуратно свернул карту, убрал ее в сумку и вышел на улицу.

* * *

В трактир он вернулся ближе к вечеру, голодный, злой и усталый, как собака. Оказалось, что скелет кожевенника нашел вовсе не его сын, а местный гончар, ехавший в соседний город повидать тетку. Остановился на привал в лесу и нашел скелет. Он-то и узнал приятеля-кожевенника по кривой ноге. Только "Вот тут-то я его, бедолагу, и нашел. Как есть, прямо вот тут лежал" он говорил раз двадцать в разных местах. Спасало только то, что дорога была прямая, и чуть ближе лежал тот злосчастный скелет или чуть дальше, уже не имело особого значения.

С прискорбием убедившись, что никто его не искал, он рухнул на скамью и, заказав ужин, снова развернул карту и отметил последнюю из доступных точек. Как он и предполагал еще утром, никакой фигуры не вышло. Зато если включить в отметки весь протекающий по городу отрезок реки и выбросить из схемы дома погибших и Тухлую отмель, места обнаружения тел группировались в северо-восточной части города, где располагались кварталы попроще.

Вскоре объявился Ван Ален, уселся рядом, заглянул в карту, присвистнул.

— Да у тебя тут целая схема, Молот Ведьм!

— Всего лишь очертил район, где, вероятно, находится логово нашего малефика, — дернул плечом Курт. — Не очень-то он утруждает себя заметанием следов.

— Да, негустой улов, — согласился Ван Ален. — Хотя теперь-то, когда явился твой хвостатый, мы просто пойдем и прочешем весь тот участок частым гребнем.

— Не так просто, — разочаровал охотника Курт. — Макс, скорее всего, учует свежую кровь, но пролитую неделю назад не унюхает никакой ликантроп. Тут бы помог expertus соответствующго профиля, но на то, чтобы его дожидаться, у нас точно нет времени. Разумеется, весь этот участок мы осмотрим завтра днем. А ночью, если к тому моменту у местного отребья не развяжутся языки, будем патрулировать. Больше нам ничего не остается, только надеяться, что мы вовремя окажемся поблизости и Макс учует кровь. Учитывая, как любит развлекаться с жертвами наш малефик, у нас есть неплохие шансы успеть.

— Не слишком радужные перспективы, — поморщился Ван Ален.

— Какие есть, — покривился Курт. — Ты-то что-нибудь добыл?

— Битых два часа окучивал того зеленщика, — поморщился Ян. — Субъект в самом деле неординарный. Такой весь из себя праведный, богобоязненный, аж тошно делается. И в самом деле все обо всех знает. Поспрашивал я у него про город, про людей, про легенды местные... Ничего интересного. Никаких Крысоловов, спящих под церковью демонов и прочих страшилок. Городок скучный до отвращения. А между делом и про убитых спросил. И вот что интересно, Молот Ведьм: ни об одной из предполагаемых жертв я не услышал от него ни единого доброго слова. Кожевенник был богохульник и скупердяй — денег в достатке, а он жене на праздник нового платка не купит. Стряпчий, понятное дело, взятки брал. Торговка из рыбной лавки, само собой, тухлую рыбу продать норовила и на мессы по воскресеньям ходила через раз. Белошвейка, та и вовсе "всех достоинств, что кудрявая". Троих парней за нос водила да замуж не спешила, а в окошко к ней по ночам едва не все соседи лазали. Его послушать, так наш малефик избирает в жертвы самых закоренелых грешников, до кого может дотянуться.

Прежде чем Курт успел ответить, в дверях показался грустный и усталый Хагнер, подошел ближе и с виноватым видом сообщил, что ничего не вынюхал. Город как город.

— Не расстраивайся, Хвостатый, — хлопнул его по плечу Ван Ален. — Этот городишко только по воскресеньям в Содом и Гоморру превращается, а сегодня еще суббота. Вот завтра к вечеру пойдем нюхать — тогда старайся вовсю. Не учуешь — пиши пропало.

* * *

На воскресной мессе мысли Курта были далеки как от проповеди, которую читал щуплый седеющий священник, так и от благочестия как такового. Бруно неоднократно пенял ему за подобное небрежение, однако на текущей стадии расследования майстер инквизитор был все еще более склонен думать о земном и насущном, чем о вышней благодати. Пропуская мимо ушей монотонную речь святого отца, он украдкой разглядывал своих соседей, гадая, нет ли среди них искомого малефика, его жертвы, а то и их обоих. Тут ведь едва ли не весь город собрался. Быть может, вот тот мужик с пудовыми кулаками по ночам пытает и убивает людей? Выражение лица у него, по крайней мере, такое благостное, что за ним самое место скрываться лютой ереси и малефиции. А может и не он, а тот, что сидит на пару рядов впереди. Выражения лица не видно, но уж больно руки нервные, будто в церкви ему неуютно и противно. А вон та сидящая чуть наособицу молодая девица — не самая ли завзятая грешница в городе? Не ее ли положит на алтарь местный искоренитель порока? В брошенной полушутя версии Ван Алена могло и в самом деле что-то быть. Впрочем, в том ключе, в каком высказывался зеленщик, можно рассказать о каждом человеке; Курт был весьма невысокого мнения о моральных качествах обывателей, особенно в деревнях и мелких городишках.

У него даже мелькнула мысль после проповеди выйти к кафедре и предупредить всех, чтобы приглядывали друг за другом, а в особенности за одинокими соседями; но по здравом размышлении от этой идеи он отказался. Толку будет чуть, а паника ничему не поможет.

Церковь Курт покидал мрачным и нисколько не просветленным. А ближе к вечеру получил долгожданную весточку с местного дна. Какой-то оборванец принес записку для майстера инквизитора и умчался прежде, чем его успели разглядеть.

— Давай сюда, — велел Курт трактирщику.

На засаленном клочке бумаги были криво нацарапаны всего два слова: "Клаус Краут".

— Что там, Молот Ведьм? — полюбопытствовал Ван Ален, заглядывая через плечо.

— Имя наводчика, — он показал записку. — Интересно, кто это?

— Так это ж тот самый зеленщик! — восхитился охотник. — Вот шельма!

— Зар-раза! — припечатал Курт. — Макс, за мной! Ян, где он живет, знаешь? Веди.

* * *

Дом зеленщика оказался заперт и пуст. Опрошенные соседи припомнили, что Краут был на обедне, он вообще никогда не пропускал воскресных служб, очень набожный человек, требовательный к себе и другим. С тех пор дома он не появлялся.

— Троих из шестерых убитых в последний раз видели в воскресенье в церкви... — задумчиво протянул Ван Ален. — Это, часом, не священник местный развлекается?

— Зараза... — снова простонал Курт, хлопая себя по лбу. — Макс, ломай эту дверь к хренам! Живо!

— Эй, Молот Ведьм, ты чего? — опешил Ван Ален. — Ты свихнулся или...

Дальнейшие предположения охотника утонули в грохоте слетевшей с петель двери. Хагнер не привык переспрашивать, когда ему приказывали вышестоящие.

— Либо зеленщик и есть малефик, либо он — последняя жертва, — коротко бросил Курт, приступая к обыску дома. — Малефик заканчивает ритуал и заметает следы. Краут — если это не он режет эбингенцев — единственный, кто мог бы нас к нему вывести. И если мы не поторопимся, то именно так все и случится. Макс, помнишь участок, который я вчера обвел на карте? Дуй туда и ищи. Крики, запах крови, горячего железа, жженой плоти... Без крайней необходимости один не суйся, но помни, что важнее не дать убить жертву, чем сохранить малефика. Ян, останешься со мной. Быстро осматриваем дом и бежим следом.

Хагнер кивнул и выскочил на улицу. Следователь и охотник разошлись по дому.

На первый взгляд обиталище зеленщика ничем не отличалось от домов обычных горожан. Разве что некоторая утварь выглядела поновее и побогаче, чем ожидаешь найти в доме человека подобного рода занятий.

— Дьявол и святые угодники! — раздалось из кухни, куда несколько минут назад ушел Ван Ален. — Молот Ведьм, погляди-ка, что я тут нашел!

Курт вышел на кухню и присвистнул. Под одной из досок пола обнаружился тайник с золотыми монетами, какими-то украшениями и серебряной утварью.

— А внакладе-то добрейший и благочестивейший зеленщик не оставался... — с непонятным выражением протянул Ван Ален.

— Воистину безграничны лицемерие и алчность человеческие, — вздохнул Курт. — Пошли отсюда, Ян. Какой бы кары эта тварь Божья ни заслуживала, пусть примет ее не из рук малефика.

* * *

Когда они добрались до предполагаемого района проведения ритуала, уже стемнело. Макс понуро бродил по пустеющим улицам, несмотря на довольно теплую погоду, надвинув капюшон плаща по самый нос. Подойдя ближе, Курт понял, почему: лицо парня сейчас с большим трудом можно было назвать человеческим. Подбородок оставался прежним, а вот нос вытянулся, почти превратившись в волчий. На приятном и открытом человеческом лице влажный волчий нос смотрелся диковато, но следователю сейчас было не до того. Он лишь отметил про себя, что со времени их последней встречи Макс поднаторел в обращении со своей второй натурой.

— Ничего, — хмуро доложил он. Голос звучал непривычно гулко, будто с подвыванием. — Обычные люди, обычные дома. Горячее железо — разве что котлы в печках.

— Во дворы забирался? К сараям и задним дверям подходил? Вряд ли он станет разделывать жертву прямо в комнате, позволяя ей вопить на весь квартал и рискуя быть увиденным в окно.

— Всех собак распугал, — кивнул Макс. — Я по дворам на четырех лапах бегал.

— Молодец, — одобрил Курт. — Продолжаем в том же духе. Один круг идешь на двух, один на четырех.

* * *

Перевалило за полночь. Свет в окнах давно погас, с улиц исчезли последние прохожие. Обитатели неблагополучных кварталов если и промышляли где-то поблизости, то к вооруженным до зубов мужчинам благоразумно не совались. Зону поиска на всякий случай расширили на несколько прилегающих кварталов, но никаких подозрительных запахов и звуков не наблюдалось. Хагнер уже не возвращался в человеческую форму и, обнаглев окончательно, совал нос в окна и под двери, надеясь уловить хоть что-то. Тщетно.

Ноги гудели, недвусмысленно намекая на заслуженный отдых, а над переносицей начинала пульсировать знакомая боль.

— Он что, прямо в преисподнюю со своей жертвой спустился? — не выдержал Ван Ален. — Хвостатый, ты точно учуешь, если они где-то в погребе устроились?

Волк неопределенно мотнул головой. Выразиться понятнее в этой ипостаси он едва ли смог бы.

— Мы что-то упускаем, Ян, — медленно проговорил Курт. — Мы не видим или не учитываем чего-то важного, а время уходит. Зараза! Возможно, оно уже ушло!

— Знаешь что, Молот Ведьм, — задумчиво протянул Ван Ален, — мне тут вспомнилось, что я краем уха слышал, будто раньше где-то возле города стояла мельница. Может, стоит выйти за пределы города? Мало ли что там еще заброшенное стоит?

Курт ощутил, как гаснет головная боль, и почти с облегчением выдохнул:

— Бегом!

Майстер инквизитор и охотник шли по дороге, удаляясь от города. Мимо них туда-сюда черной молнией метался огромный волк. Вдруг зверь исчез, прямо в воздухе за считанные мгновения обратившись в человека.

— Там! — хриплым после обращения голосом выкрикнул Хагнер. — Они там! Кровь, жженое мясо и каленое железо.

— Веди! — приказал Курт.

Бежать оказалось недалеко, но если бы не Макс, притаившееся в зарослях акации приземистое, наполовину ушедшее в землю строение они бы просто не нашли. Камень стен густо зарос плющом, свет из заляпанного грязью оконца почти не пробивался наружу; новой и крепкой выглядела только дверь, явно недавно замененная. Изнутри не доносилось ни звука.

— Там вообще еще кто-то есть? — устало уточнил Курт.

— Я чувствую запах двух человек и слышу придушенные стоны, как будто кому-то заткнули рот, и шорох ерзающего по полу тела, — доложил Макс шепотом.

— Значит, живой пока, — хладнокровно заметил майстер инквизитор и приник к окну, знаком велев спутникам подождать.

Сквозь с трудом найденный относительно чистый участок окна удалось рассмотреть комнату. Помещение выглядело скорее как допросная, чем как обиталище малефика. Никаких пентаграмм, ритуальных кругов, черных или каких-либо других свечей не наблюдалось. На невысоком столике был разложен самодельный пыточный инвентарь: крючья, иглы, ножи; у дальней стены в жаровне с углями калился металлический прут. Посреди комнаты, привязанное к вбитым в пол кольям, было растянуто истерзанное тело мужчины. И сама жертва, и все вокруг нее перемазано в крови; кожа местами содрана, местами неаккуратно разрезана. В ранах на руках и ногах белела голая кость; низ живота, пах и бедра сплошь покрывали ожоги. Над телом, скрывая лицо мужчины, спиной к окну склонилась фигура. Прежде чем Курт успел что-либо предпринять, рука палача с зажатым в ней ножом взметнулась и опустилась на горло жертвы. Убийца ловко отшатнулся, пропуская мимо себя поток крови, и стало видно лицо убитого — местного священника.

— Зар-раза! — уже не скрываясь, рявкнул Курт и рванулся к двери. Та оказалась заперта, но сориентировавшийся Хагнер вышиб ее одним резким ударом.

Внутри уже никого не было. В открытом лазе в крыше исчезали ноги убийцы.

— Макс, взять эту сволочь! — заорал Курт не своим голосом, и ликантроп молнией метнулся за дверь.

Минуту спустя все было кончено. Помятого и испачканного в грязи малефика Хагнер приволок за шиворот и остановился перед начальством в ожидании указаний, потрясая добычей.

— Краут... — выдохнул Ван Ален. — Последняя жертва, мать его так!

Следователь перехватил малефика у Макса и с размаху приложил палача-самоучку об стену.

— Кого ты вызывал?! — рявкнул майстер инквизитор.

— К-к... В к-каком с-смысле? — заикаясь, проблеял зеленщик.

— Что это был за ритуал?! — наседал Курт. — Кого ты пытался вызвать?

— Н-н-не знаю...

— Говори, мразь! Кого?! Демона? Дьявола? Ангела? Языческого бога? И как это остановить?

— Никого... я... никого...

— Я тебя сейчас самого на куски порежу! Как обратить действие твоего ритуала? Отвечай! — Курт хлестнул его раскрытой ладонью по щеке. Голова Краута мотнулась из стороны в сторону.

— Никого я не вызывал! — наконец пришел в себя задержанный. — Это не ритуал. Не надо ничего отменять.

— А что тогда ты делал? — с подозрением уточнил Курт.

— Я спасал их души, — торжественно изрек окончательно опомнившийся Краут. — Ибо страдание очищает.

* * *

— Признаться честно, так глупо я себя лет десять не чувствовал, — вздохнул Курт.

— И как, освежает? — участливо уточнил Бруно.

— Да не то слово, — хмыкнул Курт. — Вспомнил молодость, охоту на несуществующего стрига...

— Главное, не с такими же последствиями, — наставительно поднял палец духовник. — И, как и в упомянутый тобою раз, ты все же был там не зря. Борьбой с ересью, если ты забыл, Конгрегация тоже занимается.

— Да уж, ересь там была первостатейная, — усмехнулся Курт. — Этот Краут чем-то напомнил мне недоброй памяти Бернхарда. Должно быть, обширным цитированием Писания и потрясающим его толкованием.

— Вот об этом поподробнее, будь любезен, — подал голос Висконти, до сих пор слушавший доклад агента Совета почти что молча. — Из твоего письменного отчета в силу его исключительной, как обычно, краткости мы смогли составить лишь весьма поверхностное представление. Хотелось бы больше деталей.

— Рассказываю подробнее, — кивнул Курт, поудобнее устраиваясь на табурете напротив итальянца. — У сего выдающегося субъекта был дядя со стороны матери. Дядя был священником, учил племянника грамоте, а заодно оный племянник получал бесконтрольный доступ к книгам, в том числе к священным текстам, в том числе к тем, кои запрещены для самостоятельного изучения. Результат получился потрясающий. Этот умник и поборник нравственности возомнил себя ни много ни мало агентом Чистилища на земле. Люди, известное дело, грешны, кто-то больше, кто-то меньше. Всем, понятно, за гробом воздастся по делам их. С теми, кто грешил без меры, все понятно, но есть ведь и те, кто ничего совсем уж непростительного не совершал — ближних не убивал, сирых и убогих не обижал, а так, по мелочи. Чуть подворовывал, обманывал, прелюбодействовал... Таким, как мы знаем, дорога скорее не в Ад, а в Чистилище, а там, может, и выше подняться удастся.

— И каким же образом этот Краут предполагал ускорить сей процесс? — уточнил Висконти.

— Он, видишь ли, проникся идеей, что страдание духовное и телесное способно очистить грешную душу от налипшей грязи. И чем раньше начать, тем выше шанс спасти погрязающую в грехах душу. Мне так и не удалось от него добиться, что именно послужило толчком к тому, чтобы начать применять свою блестящую теорию на практике, подозреваю, что он сам не вполне это понимал.

— Так он, что же, решил пострадать и пожертвовать собственным посмертием в Раю ради спасения грешных душ ближних? — с сомнением уточнил Бруно; Курт отмахнулся, криво усмехнувшись:

— О нет, что ты. О собственном будущем райском блаженстве он пекся денно и нощно. Он же, по его мнению, не убивал других из корыстных побуждений, а проводил их через очистительные муки, несравнимые с адскими (куда уж ему, простому смертному, до многоопытных чертей!), тем самым ведя их к блаженству в жизни вечной. Ergo, творил добро, выступая едва ли не проводником Вышней воли. Даже ночь воскресенья была выбрана неспроста: он приходил на мессу, молился, а тем временем по сторонам поглядывал — на кого взгляд упадет. При взгляде на угодную Господу жертву (то его слова, не мои!) он испытывал некое особое, ни с чем не сравнимое чувство, которое ясно подсказывало, что сия душа нуждается в немедленном очищении. Дальше оставалось выманить намеченную жертву в какое-нибудь малолюдное место, стукнуть по голове, загрузить в тележку, для верности присыпать сверху морковкой и везти на заброшенную мельницу. Одного до сих пор не пойму — как он ухитрился закинуть на тележку кожевенника и каменотеса? По словам всех свидетелей, мужики оба были здоровые...

— Что ж он их у той же мельницы не закапывал потом, а выбрасывал где попало? — чуть нахмурился итальянец.

— Так там же земля неосвященная, — пояснил Курт. — Нехорошо. Потому он их выкидывал куда-нибудь, где их могли найти и похоронить по-христиански, "если будет на то воля Господа". Белошвейку вот так и не нашли, выходит, не заслужила погребения.

— М-да, — покачал головой Бруно. — Это же надо было додуматься!

— И не говори. Я так впечатлился, что прочел ему вдохновенную проповедь о том, что superbia et avaritia peccata mortalia sunt[81]. Свою долю за наводку-то от награбленного он получал и отнюдь не на церковь жертвовал. Утверждал, правда, что копил на то, чтобы через некоторое время переехать в город покрупнее — там и выбор грешников побогаче, и затеряться легче.

— Eia[82]! — протянул духовник. — Планы у нашего еретика, я смотрю, были грандиозные.

— Это, я так понимаю, вся история? — уточнил Висконти; Курт кивнул:

— В целом, да. Действовал он один, воры, которым он давал наводку на дома жертв, не в счет. Ни с кем связан не был, никакими особыми способностями или знаниями не владел. Ни капли раскаяния мне из него выжать не удалось. Так что дознание было быстрым, с казнью затягивать тоже не стали. Самым сложным оказалось донести, чем сей душегуб и еретик заслужил удушение перед сожжением — родственники тех жертв, у которых таковые имелись, жаждали воздаяния полной мерой.

— Но ты, очевидно, был непреклонен, — заметил Висконти.

— Разумеется. Сделали проще: Краута сначала повесили как убийцу, а после сожгли как еретика. И все довольны.

— И Молот Ведьм снова спас безвинный город от неминуемой гибели, — саркастически усмехнулся итальянец; Курт отмахнулся:

— Моей репутации уже ничто не повредит. Так что, мне написать новый отчет с более подробным изложением этого бреда сумасшедшего, или наши архивы без этого обойдутся?

— Обойдутся, — смилостивился Висконти. — Иди, Гессе. Как ты любишь говорить: свободен.

— Иди, — согласно кивнул Бруно. — Иначе, чувствую, одна юная особа скоро явится штурмовать двери рабочей комнаты Совета, и неважно, что ей сюда нельзя.

Курт только тяжело вздохнул.

Самый темный час

Автор: Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Что творится в душе у Маргарет в вечер перед казнью.

Самый темный час — перед рассветом.

Самый темный вечер — перед казнью.

Мой наставник просчитался где-то.

Мне гореть за это...

Вот зараза! -

Чертов инквизитор

Так сказал бы, если б видел повод.

Ты гляди, пожаловал с визитом.

Если не любил, так

будь ты проклят!

Божий пес без сердца!

Но ты словом собственным же связан.

Значит, первым пусть сгорает мерзкий,

Похотливый герцог

Аусхазен!

Что, взять думал лестью?

Силы жаждал обрести заемной?

Мать-Иштар, к тебе иду за местью

в этот вечер летний...

самый темный.

Верный пес

Автор: Мария Аль-Ради (Анориэль)

Краткое содержание: терять близких тяжело, еще тяжелее понимать, что потерял всех, а жизнь уже клонится к закату, и рассвет уже едва ли наступит.

Верным псам нелегко стареть:

Душит подступающее бессилье,

И все ближе подходит смерть -

До меня ей все дела нет,

Забирает тех, кто дарил мне крылья.

Первой с нею ушла жена.

Что ж тут удивляться, слаба здоровьем...

Я надолго лишился сна.

Но оставила дочь она,

Я ее своей окружил любовью.

Но однажды явился тот,

Кто спасти ее мог путем чудесным.

Я поверил ему, и вот

Мою дочь сделал тварью он.

Хорошо, хоть сыну то неизвестно.

Сын мой трон верно охранял

И погиб в борьбе с дикою охотой.

Все твердят: "Как герой он пал"...

Только мнится мне — Государь

Смотрит мне в глаза, но скрывает что-то.

Императору служба — вот

Все, что остается мне в этой жизни.

Срок и мой скоро подойдет,

И надеюсь, что хоть его

Не случится мне поминать на тризне.

Конгрегатские советы

Автор: Дариана Мария Кантор

Если в вечер самый темный

Вы, сбежав из дома тетки,

К уличной прибились банде

И убили четверых,

С бандой той идя на дело,

Прикрывайте отступленье,

Получите по затылку

Крепким глиняным горшком.

Вас, конечно, схватит стража,

И петлей пугать вас будут,

Но потом казнить не станут:

В академию возьмут.

Если в вечер самый темный

Пирофобия взыграла,

А отчет писать для Керна

Вам сегодня позарез,

Выньте Бруно из трактира,

Пусть он вам подержит свечку.

А за всякое ехидство

Смело бейте в нос с ноги.

Если в вечер самый темный

К вам пристала дочка графа,

Мол, давай любви и ласки

И перечить мне не смей,

Ноги делайте от графа,

Притаитесь в деревеньке

И, когда нагрянет Гессе,

Нарывайтесь на него.

Потому что инквизитор

Точно быть не должен в юбке.

Вы примерьте рясу сами,

Будет вам карьерный рост.

Если в вечер самый темный

На турнире королевском

Вас зовут покинуть ложу,

Две минуты дав на все,

Никуда не уходите!

Вдруг там страшные шпионы?

Вдруг раскрыли вашу тайну?

Вдруг помогут чем-нибудь?

Оставайтесь на трибуне

И кусайте локти молча.

Ведь покусанные локти

Лучше взрыв переживут.

Если в вечер самый темный

Погулять пришла охота,

стало дома очень скучно

Вам с беременной женой,

Отправляйтесь срочно в город,

Там себе найдите даму

И от странных предложений

Не пытайтесь увильнуть.

Дама вашу жизнь изменит

И исчезнет незаметно.

Скучно больше вам не будет:

Стриги весело живут.

Если в вечер самый темный

Вам критично нефиг делать,

Всю прочли библиотеку

За один короткий день,

Вам поможет добрый Альфред,

Вы ему скажите: "Скучно!".

Он вам сразу же ответит

Свое вечное: "Бегом!"

Еретические советы

Автор: Дариана Мария Кантор

Если в вечер самый темный

К вам явился инквизитор,

Пиво ваше пить не хочет,

А вопросы задает,

Заманите его в замок,

Отпинайте хорошенько,

Ни за что не добивайте

И устройте фаер-шоу.

А потом, узнав, что выжил,

Его хольте и лелейте

И годами ограждайте

От житейских передряг,

Чтоб одним нетемным утром

Вы схлестнулись с ним на равных.

И пускай Судьба покажет,

Кто из вас в итоге прав.

Если в вечер самый темный

Мало вам любви и ласки,

Оглянитесь возле церкви:

Инквизитор вон идет.

Вы его приворожите,

Повтыкав везде булавки.

Будет вам на месяц счастье,

А Рената подождет.

Если в вечер самый темный

вам наскучил ваш любовник,

одевайтесь потеплее

и пожалуйте на дно.

Там вас встретит Финк суровый.

Он любовника зарежет.

И, конечно, не расскажет

Он об этом никому.

Ну, а если вдруг расскажет,

Вы ни с чем не соглашайтесь.

Вы — приличная графиня

И совсем тут ни при чем.

И тогда вам все поверят

И домой тотчас отпустят,

Да вдобавок извинится

Перед вами Вальтер Керн.

Если в вечер самый темный

Вы заклятие творили,

Вас на этом подловили

И отправили в тюрьму,

Из тюрьмы своей бегите,

Прихватив с собой девицу -

Содержанку кардинала,

Раз уж с ней у вас роман.

Возвращайтесь вы на море

И пиратствуйте с размахом.

Если ж вас в тюрьму повторно

Попытаются упечь,

Вы тогда — чего стесняться? -

Уходите смело в церковь:

Станьте сами кардиналом,

Папский светит вам престол.

Если в вечер самый темный

Вам явилась мысль дурная

Даму недруга на ужин

Из поместья умыкнуть,

Вы ее хватайте сразу,

Прям как есть, в ночной сорочке,

Так и кушать будет легче,

И виднее все следы.

К вам ее спасать припрутся

Злобный стриг и инквизитор,

А к утру и зондергруппа.

В общем, полный дом гостей!

Вы их всех радушно встретьте,

Бросьте в замке без присмотра,

И они тогда, конечно,

Никуда не убегут,

Слуг не перережут ваших,

Не найдут свою подругу,

И святой воды графинчик

Им никак не раздобыть.

Словом, не переживайте -

Некуда им будет деться,

Ведь ходы все потайные

Изучили вы давно.

Устала бояться

Автор: Александра Мищенко (Эйхе)

Преклоняешь колени, и губы вновь шепчут молитву.

Но отрава сомнений сильней, и проиграна битва:

Сколь латынь не тверди, дядя явится вновь к "своей Гретхен".

Злость ярится в груди, по душе расползаясь прорехой.

Не бессонница, впрочем, от мыслей уснуть невозможно.

Самой темною ночью защиты ты просишь не Божьей.

Ворожба, ритуал? Нет. Ты просто устала бояться.

Эти несколько лет отольются до смерти мерзавцу.

Старые записи

Автор: Рино Кроу

Краткое содержание: Передавая племяннику записи своего двоюродного дяди, старый священник не подозревает о том, что это станет началом конца деревни сожженных.

— Подойди ближе, сын мой. Мне становится все труднее возвышать голос, чтобы меня услышали, — в еле разборчивом, тихом, словно шелест листвы на ветру, голосе звучит легкое сожаление.

Потрескивающий на столе огарок свечи — еще не более, чем минут на пятнадцать горения — не может разогнать подступающие сумерки, глядящие с улицы в скудно обставленную комнату. И тени, ложащиеся на лицо человека на кровати, делают это лицо почти черным, с более светлыми, почти рыжими пятнами, которые будто перемещаются по коже. В комнате остро и тяжело пахнет болезнью, каким-то отваром, которым пытаются поддерживать угасающие силы старика.

В окно стучится черная голая ветвь растущего у дома вяза. Равномерно и тихо, будто кто-то нерешительно просит впустить в дом. Свист ветра кажется ледяным шепотом и заставляет вздрагивать от холода, несмотря на то, что окно закрыто плотно. Погода на улице, обстановка комнаты, тяжелое и тягучее ощущение приближающегося конца — все это гнетет, давит — непонятно отчего. Ведь, вроде бы ничем не отличительный от других вечер, даром, что день зимнего солнцестояния. Солнце, ко всему прочему, скрытое тяжелыми тучами, закатилось уже давно.

Молодой человек в черной одежде делает несколько шагов, переступив через порог комнаты. Стараясь избавиться от неприятного давления на сердце и вернуть душе спокойствие, чуть крепче сжимает в пальцах четки. Перекрестившись на висящее на стене распятие, преклоняет колени перед кроватью умирающего. Касается губами руки.

— Я здесь, отец, — знает, что старик не видит. Для него этот темный вечер — совсем темен.

— Мальчик мой, мы оба знаем, что мое время на исходе. Господь призовет мою душу на суд Свой с минуты на минуту. И я хочу успеть... — голос прерывается сухим кашлем. Молодой человек поднимается с колен, подходит к столу и, налив из кувшина воды, возвращается напоить умирающего. Лежащий на кровати старик в детстве и юности заменил ему рано умершего отца, и оттого приближающая смерть оставит его совсем сиротой.

Больной пьет медленно, словно стараясь не упустить и запомнить это ощущение — прикосновение воды к губам. Благодаря аккуратным действиям молодого человека не потеряно ни единой капли драгоценной влаги. Затем старик медленно отводит глиняную кружку в сторону и поворачивает невидящий взгляд в сторону стола.

— Там... — он указывает на стол, — там лежат бумаги. Те самые: о Хамельне. Теперь их тебе хранить.

Молодой человек даже не оглянулся вслед указующему жесту, но ощутил, будто темнота надвигающейся ночи подступает к его сердцу и ложится на плечи тяжелым камнем. Ему казалось, что как только он возьмет в руки старый пергамент, то от далекого и страшного прошлого протянется тонкая нить, которая порвется в будущем; и именно он будет проводником для этой нити. Молодой человек поднялся от кровати старика. Поставил кружку на стол, пододвинул ее к кувшину. Подошел к окну, вглядываясь в темноту наступающей ночи. Словно отдаляя тот миг, когда придется взять рукопись.

— Юргхен... — прозвучало тихо. Так, как дядя звал его прежде — еще ребенком. — Ты чего-то боишься?

Обманывать умирающего было недобрым делом. Молодой человек помолчал, прислушиваясь к себе, перебирая бусины четок. Когда же пальцы коснулись простенького деревянного крестика, Юрген уже знал ответ.

— Да. Но я исполню то, что Господь и вы возлагаете на меня. — Он снова подошел к столу и решительно взял свернутый в трубку пергамент рукописи, повествующей об ужасных деяниях прошлого.

Крохотный огонек свечного огарка мигнул в последний раз, и вверх потянулась струйка дыма. Тихий вздох позади означал, что прежний хранитель рукописи уже стоит перед Престолом Божиим.

Кризис веры, или Ловец крыс

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Расследование завершено, предатели обезврежены, но остался кризис веры в людей. Как научиться заново верить другим, а главное, себе? Альфред Хауэр сможет найти ответ на этот вопрос. Потому что должен.

Альфред Хауэр сидел в своей комнате в тренировочном лагере Конгрегации высоко в Альпах и смотрел в огонь. Увы, яркое пламя в камине было бессильно разогнать темноту, свившую гнездо в его душе прошедшим днем.

"Не смогу я больше с ними работать", — с болезненной ясностью понял он, когда второй из его парней, из тех, в кого он вкладывал силы, время, душу, наконец, оказался предателем. И не запутавшимся бедолагой, павшим жертвой любви, шантажа и собственной глупости, а убежденным, идейным предателем. Крысой, месяцами, годами прятавшейся, притворявшейся, втиравшейся в доверие, засевшей в самом сердце Конгрегации и пожиравшей ее изнутри. И никто ничего не заметил, никто из тех, кто дрался с ним бок о бок, кто прикрывал предателю спину. И он, Альфред Хауэр, мнивший, что знает каждого из них как облупленного, что подобрал ключи к душам и сердцам, ничем не лучше. Не заметил, не почувствовал фальши, не понял ничего до тех пор, пока Гессе не бросил к его ногам связанного несостоявшегося убийцу принца. Второго несостоявшегося убийцу.

"Сможешь, потому что должен", — сказал ему Гессе. Те самые слова. Те, что говорил он сам им всем, своим многочисленным ученикам. Говорил тому самому Гессе, когда тот блевал на снег, стоя на четвереньках, и искренне полагал, что не сможет пробежать больше ни шагу. Говорил Келлеру, фон Дюстерманну, Лауферу, злополучному Йегеру и распроклятому Брауну. Говорил. И они все вставали и шли, бежали, сражались дальше. Так почему же он теперь не может найти в себе силы? Какого черта то, что повторяешь другим, как Отче наш, не работает на себя самого в трудную минуту? Не он ли сам неустанно твердил, что человек может все? И ведь в самом деле смог. Смог пойти к парням и поговорить с ними. Смог найти слова и убедить их, что в случившемся нет их вины, что нужно не казнить себя, а извлекать уроки и идти дальше. Быть еще бдительнее, еще осторожнее, еще настойчивее развивать в себе то, чем одарил Господь каждого из них. Так и только так они смогут противостоять злу и предательству.

Он говорил, и они верили ему. Переставали коситься с неловкой подозрительностью друг на друга, а на него глядеть, как нашкодившие щенки на строгого хозяина. В глазах его учеников загоралась вера и решимость доказать, оправдаться, не посрамить... Не скоро он услышит хоть от кого-то из них пререкания на плацу. Нескоро посмеют они произнести заклятое "не могу"...

Вот только почему он сам не верит себе? Почему сидит у камина, не видя пламени, перебирая в памяти слова, жесты, взгляды...

Отчего потер нос Лауфер? Оттого ли, что в самом деле боролся с чихом, или потому что тщился скрыть злорадное торжество от осознания того, сколь заметный вред успел нанести Конгрегации мерзавец Уве?

Отчего дрогнул голос фон Дюстерманна? Оттого ли, что ему стыдно за бывшего сослуживца, или потому что впервые задумался, какая участь будет ждать его самого, если его однажды раскроют?

А вот Вальтер фон Майендорф все время разговора просидел с застывшим лицом, так ни разу и не дрогнув ни единым мускулом. Что он скрывал под этой маской? Ярость? Стыд? Боль? Торжество? А может быть, безразличие? Быть может, ему и вовсе все равно, кому служить и кто победит, и он просто идет за тем, кто платит больше?

Еще вчера ему казалось, что он знает ответы на эти вопросы, с уверенностью может отрекомендовать каждого из своих парней со всеми их склонностями, сильными и слабыми сторонами, душевными порывами и особенностями характера. Да что там, даже сейчас его сердце подсказывало верные ответы. Только верные ли? Сердце знает одно, а разум, холодный, острый и безжалостный, как кинжал, что срезал Печать с плеча Хельмута Йегера, вопит иное. Можешь ли ты верить себе после того, как дважды так ошибся? Не заметил, не разглядел, не придал значения, неверно трактовал слова, жесты, молчание и неподвижность...

А вот, собственно, и корень проблемы. Не в том вопрос, как теперь верить другим, а в том, как верить самому себе. Как теперь говорить парням на плацу "Человек может все", если сам ты не способен даже поверить своему опыту и навыкам? Как заставить их встать и бежать дальше, если сам сидишь и не способен даже ковылять? Если сам себе твердишь "не могу".

Какой-нибудь знатный мозгоправ вроде лежащего нынче при смерти отца Бенедикта или хоть бы Хоффмайера, ныне "отца Бруно", назвал бы это умным термином "кризис веры" и непременно нашел бы слова утешения. Но ни первого, ни второго рядом нет и не будет, а на нем самом сейчас весь лагерь. И только от него зависит, как он будет функционировать дальше. И это его задача — сделать так, чтобы случившееся принесло минимум вреда Конгрегации. Иначе чем он сам лучше предателя? Слабость сейчас преступна. Он должен пойти и заняться делами. Перестроить график возвращений в лагерь для зондеров, переработать и усилить охрану внешних стен... Должен — значит, сможет. Даже если не верит никому. Даже если не верит самому себе. Не веришь себе — верь Ему, сказал бы любой священник. Это же он может сказать себе и сам.

Прострадался? Тогда — бегом!

Альфред шел по темному пустынному коридору. Лично проверить посты. Убедиться, что у Его Высочества все в порядке. Выгнать оставшихся парней на ночную тренировку.

Пляшущий огонек светильника отбрасывал на стены причудливые тени. Те колебались в такт шагам старшего инструктора, и в каждой из них ему мерещилась крадущаяся фигура. Нет, он не боялся за свою жизнь — в собственной способности схлестнуться с любым из своих учеников и выйти победителем он не сомневался. И даже в бою один на один с ликантропом или стригом еще не сказано, кто одержит верх. В тенях ему мерещились предатели. Вот сгорбленный силуэт в углу. Это кто-то следит за ним, намереваясь в его отсутствие проникнуть в комнату (она заперта? Да мало ли умельцев взламывать замки!) и сунуть нос в секретные бумаги. А может, бумаги просмотрены еще вчера, а сейчас таящийся в тенях недруг уже пробирается к стене, чтобы неведомым тайным способом передать послание своим сообщникам снаружи.

Альфред шел по темному пустынному коридору. Он гнал от себя ненужные мысли, но те никак не желали уходить. И на душе у него этим вечером было так темно и мрачно, как, пожалуй, не бывало никогда прежде.

Этой ночью Альфред не спал. Подобное не являлось для него чем-то из ряда вон выходящим — старший инструктор зондергрупп мог спокойно обходиться без сна по нескольку суток кряду. Но обычно это было осознанным решением, принятым ввиду избытка задач и ограниченности времени или для поддержания себя в той боевой форме, коей он стремился добиться от своих подопечных. Сегодня же он прискорбнейшим образом не смог уснуть. Первый из трех отведенных на отдых часов он бесцельно провалялся в тщетных попытках отогнать тяжелые мысли и забыться сном. Поняв, что это бесполезно, Альфред встал и засел за пересмотр системы охраны лагеря.

Ночная тренировка прошла поразительно эффективно. Стремясь скрыть обуревающую его тревогу и душевный раздрай, старший инструктор гонял парней в хвост и в гриву. Они, в свою очередь, стремясь доказать собственную благонадежность и состоятельность, да что греха таить, отвлечься от мрачных мыслей, рвали жилы, из кожи вон лезли и выкладывались по полной, как будто от результатов зависела если не сама их жизнь, то дальнейшая служба. Ни единого протеста, ни единой жалобы не услышал этой ночью Альфред от троих подопечных. Всегда бы так... Да жаль, велика цена такого послушания. О чем не мог не думать старший инструктор, лежа без сна.

А под утро, перед тем, как отправляться к Его Высочеству, его посетила еще одна досадная мысль. Принц видел его вчерашний срыв. И вот это уже ни в какие ворота не лезло. Одно дело Гессе, следователь с богатым жизненным опытом, с чем только не имевший дела на своем пути, чье доверие нелегко заслужить, но и потерять не так-то просто. Даже перед зондерами показать свою слабость не так пагубно. В конце концов, это их товарищи оказались предателями, им самим сейчас не лучше приходится. Они так или иначе в одной лодке, да и знакомы все не первый год. Как ни крути, ученик знает своего наставника ничуть не хуже, чем наставник — ученика. И совсем другое дело принц. Мальчишка. Упрямый, неопытный, по-своему задиристый, и без того рвущийся спорить по любому поводу. Как теперь станет вести себя он? Много ли толку будет от его обучения?

Впрочем, учиться Его Высочество желает, а потому приложит усилия в верном направлении. Хуже то, что при наследнике неотлучно состоит неприятный господин фон унд цу Редер, который и без того пышет скепсисом и сочится ядом, не доверяет никому (что особенно отвратительно — не зря) и подозревает всех и каждого в намерении навредить Его Высочеству. Надежда на то, что барон хоть немного придержит свой не в меру ядовитый язык, была слабой, чтобы не сказать — отсутствовала вовсе. Сегодняшняя тренировка будет нелегкой для всех причастных, а для старшего инструктора, вероятнее всего, в первую очередь. Впрочем, хватит распускать сопли. С этим он тоже справится, потому что должен.

За коротким стуком в запертую дверь последовала обычная перекличка с телохранителем принца, после каковой послышался звук отодвигаемого засова, и дверь открылась.

— Доброе утро, Ваше Высочество, — несколько суше обычного произнес Альфред, переступая порог. — Идемте. График ваших тренировок не изменился.

Наследник, как раз опустивший ложку в опустевшую миску, с готовностью поднялся из-за стола.

— Надеюсь, вы лично осмотрели крышу и прочие укромные уголки вашего лагеря, — хмуро заметил фон Редер, с явной неохотой направляясь к двери вслед за своим подопечным. Все же хоть какая-то польза от событий минувшего дня была: цепной пес Императора уверился хотя бы в том, что сам старший инструктор Хауэр против Его Высочества не злоумышляет.

— Разумеется, — холодно отозвался Альфред. На крышу он действительно поднимался меньше получаса назад — просто для очистки совести — и уходя, запер ведущую на нее дверь. На всякий случай.

Знакомые до последнего камня коридоры, лестницы, монастырский двор. Альфред шел уверенно, как и всегда, однако невольно всматривался в каждую щель, каждую выщербину на ступенях, каждый жест телохранителей наследника. Можно ли в полной мере верить им? Барон, конечно, ручается за любого, но еще вчера сам Альфред был абсолютно уверен в каждом из находившихся в лагере бойцов. Он ошибся, как оказалось, даже дважды. Так где гарантии, что не мог ошибиться фон Редер?

— Бегом, — привычно скомандовал старший инструктор, когда они вышли наружу.

Вопреки тревогам Альфреда, Фридрих не возразил ни единым словом, послушно затрусив по вившейся вдоль монастырской стены стежке, а следом за ним привычно побежал барон.

— Чего вы опасаетесь, майстер Хауэр? — спросил еще не успевший толком отдышаться после бега принц. Очевидно, заметил, как придирчиво старший инструктор озирал полосу препятствий, прежде чем отправить наследника ее преодолевать. — Вы подозреваете кого-то еще в лагере в злом умысле против меня или Конгрегации? Мне казалось, что все оставшиеся вполне подтвердили свою благонадежность. Это не так?

— Возможно, — сухо бросил Альфред. — Ваше Высочество, не пытайтесь тянуть время. Вперед. Улепетывающий любовник вашей супруги все еще не настигнут и не покаран за свершенное непотребство.

— Сначала это сооружение проверит один из моих людей, — не терпящим возражений тоном заявил фон Редер, и старший инструктор только досадливо поморщился, махнув рукой:

— Валяйте, господин барон.

Телохранитель наследника поджал губы, но ничего не ответил, подав знак одному из своих подчиненных.

— Я не пытаюсь тянуть время, — настойчиво выговорил Фридрих. — Майстер Хауэр, я, конечно, еще очень молод и неопытен, для вас я бестолковый мальчишка, но я же не слепой. Я вижу, как вы осматриваете каждый закоулок, каждый угол. Еще вчера вы так не делали. И с Ульбрехтом не спорите — чуть ли не впервые за все два месяца. Почему? Разве майстер Гессе не изобличил всех неблагонадежных?

— После вчерашних событий ни в чем нельзя быть уверенным, — коротко отозвался Альфред, чувствуя досаду на себя за то, что принц так легко отметил его возросшую подозрительность.

— Понимаю, — серьезно кивнул Фридрих. — Но нельзя же в самом деле не верить никому!

Альфред скептически хмыкнул, следя за тем, как телохранитель наследника разворачивается на дальнем конце полосы препятствий и пускается в обратный путь по импровизированным стенам и заборам.

— Знаете, майстер Хауэр, — не унимался принц, — мне кажется — простите мне подобные слова, — что вы самому себе больше не верите. Вы готовы заподозрить каждого, потому что однажды не разглядели предателя в том, кому доверяли. Но ведь это не повод записать в предатели всех вокруг!

— Вы так думаете? — устало хмыкнул старший инструктор.

— Да, — горячо подтвердил Фридрих. — И не говорите, что я наивный юнец, бездумно надеющийся на лучшее. Просто вы же сами не сможете так жить, не веря вообще никому, даже себе.

— Смогу, — отрезал Альфред, намереваясь закончить этот бесцельный разговор.

— Потому что должны? — чуть прищурился Фридрих. — Но должны ли? Ваши бойцы ведь не смогут действовать столь же слаженно и надежно, если будут знать, чувствовать, что им не верит даже их наставник, ведь это значит, что и они друг другу верить не могут.

— Верить можно и должно только Господу, — еще суше отозвался Хауэр, наблюдая за тем, как подчиненный фон Редера преодолевает последние препятствия.

— Верить людям тоже можно, — не унимался принц. — Разумеется, не слепо. Если вы кого-то подозреваете — кого-то конкретного или всех скопом — устройте им проверку. Я не разбираюсь в том, как делаются подобные вещи, но уверен, что в Конгрегации найдутся достойные доверия служители, способные организовать нечто такое, что позволит выявить возможных предателей, а главное — тех, кому можно доверять.

— Ваше Высочество, — оборвал Фридриха инструктор, — довольно разговоров. Трасса проверена и безопасна. Вперед.

Наследник открыл было рот для ответа, но проглотил возражения и молча направился к полосе препятствий.

Альфред пристально следил за тем, как вероятный будущий Император довольно неуклюже перебирается через сооруженные преграды, и размышлял о словах принца. Стоило признать, что разумное зерно в них присутствовало. Если не можешь верить, полагаясь лишь на собственные представления, проверь их, сделай так, чтобы они подтвердились или опроверглись. Чумных крыс следует отлавливать и уничтожать, а не озираться по углам, гадая, примерещилась хвостатая тварь или и в самом деле высунула нос из норы. Отлавливать прежде, чем они бросятся на безмятежно спящего человека. Они осторожны и умны и не покажутся бодрствующему? Значит, они должны увидеть спящего. Таких, как Йегер, это, быть может, и не убережет, но хотя бы тех, кто готов предать осознанно, позволит обнаружить. Это будет непросто организовать, но он сможет. Потому что должен. Потому что теперь знает, что именно должен.

Не сотвори себе кумира

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Молодой выпускник академии святого Макария получает назначение своей мечты — на должность помощника самого Курта Гессе. Но разочарование в кумире может стать весьма жестоким.

В рабочей комнате ректора академии Курту случалось бывать реже, чем у папского нунция, так уж сложилось. Однако сегодня Бруно позвал его именно сюда.

— Надеюсь, ты не вознамерился снова обязать меня посетить выпускную церемонию? — уточнил следователь, усаживаясь напротив ректора.

— Обойдешься, — хмыкнул Бруно. — В твоем присутствии половина выпускников напрочь позабывает, что им полагается говорить после получения Печати — кто от восторга, а кто — не вынеся твоего неповторимого испепеляющего взора.

— Да грош цена таким следователям, — фыркнул Курт. — Но я бы предпочел проверять их таланты как-нибудь иначе.

— Вот именно, — наставительно кивнул духовник. — Кое-какие как раз и проверишь.

— Id est[83]? — уточнил майстер инквизитор, чувствуя подвох.

— Ты, помнится, не раз жаловался, что работать в одиночку непросто, все приходится делать самому, даже распоследнюю рутину. Было?

— Ну, было, — не стал отрицать очевидное Курт.

— Среди выпускников есть один парень — с хорошей головой, но пока ему место в помощниках следователя. Поднаберется опыта, тогда посмотрим, может, и до следователя дотянет. Вот мы и решили — пусть набирается под твоим началом, а тебе помощник не повредит.

— Eia[84]! — хмыкнул Курт. — Какая щедрость. В личное дело этого юного дарования позволишь заглянуть?

* * *

Вальтер Айнегут, новоиспеченный выпускник академии святого Макария, был беззастенчиво занят тем, что испытывал чувство, за которое духовник бы выдал два десятка Pater noster и прочел проповедь. Он предавался гордости, кою духовные наставники и мелкие завистники не преминули бы назвать гордыней. Но на сей раз его можно было понять. А кто из них, вчерашних беспризорников и сирот, не загордился бы, если бы его лично вызвал ректор академии и сообщил, что за отличные показатели в учебе и необходимые личностные качества он будет направлен помощником к самому Курту Гессе Молоту Ведьм, лучшему следователю и живой легенде Конгрегации?

Все они, будущие следователи, агенты, курьеры, гадали, где окажутся, покинув стены академии. Все тайком мечтали о великих свершениях на благо веры и Конгрегации, все боялись не оправдать оказанного им доверия. Вальтер первым из своего потока узнал, где ему теперь служить. И он же первым покинет стены alma mater[85]. Завтра утром его новый начальник отправится через полстраны разбираться с очередным Особенно Запутанным Делом. И он, вальтер Айнегут, поедет с ним, чтобы по мере сил помогать в расследовании, а заодно ("Главным образом, сын мой!") набираться опыта.

Спать этой ночью ему явно не доведется. Нужно собрать свои нехитрые пожитки, зайти в оружейную к загадочному Фридриху, у которого всегда есть что-нибудь эдакое для любопытного выпускника, похвастаться всем своей удачей и непременно со всеми же попрощаться. Вальтера в открывавшейся перспективе все устраивало. Подумаешь, бессонная ночь! Это же как на тренировке на выносливость. А он их все прошел с отличием.

"Легко не будет", — с привычной смесью понимания и строгости в голосе предупредил его отец Бруно. Новоиспеченный помощник следователя кивнул. Конечно, не будет! Это ведь сложная и ответственная служба — помогать в расследовании самых трудных дел. Но он был уверен, что справится. Просто не может не справиться. Ведь отец Бруно назначил его на эту должность, значит, верит в недавнего воспитанника. Значит, и сомневаться нечего. Духовнику и наставнику всяко виднее, на что он сгодится.

* * *

К назначенному времени Вальтер был готов и седлал лошадей на конюшне — для себя и для майстера Гессе. Не самая интересная часть его обязанностей, но хороший служитель делает то, что должен. Вот станет он великим следователем, тогда ему самому помощник будет коня седлать. Собственная лошадь, кстати, была отдельным поводом для гордости. Большинству его соучеников придется добираться до места службы пешком, но майстер Гессе не может терять время, пока его помощник ковыляет рядом, держась за стремя, как какой-нибудь оруженосец.

Проверив подпруги и приторочив свою сумку к седлу, Вальтер вывел коней наружу и едва не споткнулся, натолкнувшись на колючий, испепеляющий взгляд начальства.

— Вальтер? Когда ты в последний раз спал? — неодобрительно поморщившись, спросил майстер Гессе.

— Я... я умею выдерживать без сна до трех суток! — поспешил заверить будущий великий следователь.

— Вальтер, — покривился Молот Ведьм, — ты служитель Конгрегации с Сигнумом и Печатью или малефик на допросе? Повторяю вопрос: когда ты спал в последний раз?

— Прошлой ночью... — былой энтузиазм покидал его, как вино — дырявый бурдюк.

— Замечательно, — сказано это было таким тоном, что хотелось провалиться сквозь землю. — У нас впереди пять дней пути. Я могу без вреда для службы продержаться без сна четверо суток, — Вальтер дернулся возразить, но майстер Гессе оборвал его нетерпеливым жестом. — Я не намерен этого делать, поскольку по прибытии нас может ожидать что угодно, вплоть до погони с перестрелкой, и мы должны быть готовы это выдержать. Но времени на отдых будет мало. И задерживаться из-за тебя я не стану. Свалишься с лошади от усталости — дальше пойдешь пешком один. Это — понятно?

Помощник пристыженно кивнул. Майстер Гессе был во всем прав. На тренировках и занятиях им неоднократно повторяли эти прописные истины: не следует выматывать себя без нужды. Необходимо помнить, что в любой момент может понадобиться продержаться еще немного. А он с первого же утра показал себя нерадивым и неосмотрительным. Но ничего. Он обязательно исправится. Вот, к примеру, он припас с собой еды, чтобы не было нужды терять время по трактирам. Сейчас он, конечно, ничего не станет говорить, но чуть позже непременно доложит начальству о предпринятой подготовке.

— И запомни одно простое правило, Вальтер, — сказал майстер Гессе, когда ворота академии за ними закрылись. — Оно поможет нам с тобой продуктивнее взаимодействовать. Когда я задаю прямой вопрос, я хочу слышать на него прямой, четкий ответ. Это — понятно?

Вальтер молча кивнул, не глядя на начальство, и дальше они некоторое время ехали в тишине.

— Знаешь, откуда у меня вот это? — спросил майстер Гессе чуть позже. Он снял перчатку с левой руки, и Вальтер с трудом удержал лицо при виде покоробленного застарелыми шрамами запястья.

Тогда он еще не знал, что если легенда Конгрегации Курт Гессе берется травить байки из жизни, то, скорее всего, он собирается ткнуть собеседника носом во что-нибудь нелицеприятное, поэтому искренне радовался возможности причаститься откровений о жизни и службе кумира всего их курса. Молот Ведьм продолжил, не потрудившись дождаться кивка помощника:

— Мне тогда было лет, как тебе сейчас, и я расследовал свое первое дело — самостоятельно, в захолустной деревеньке. Нам с капитаном стражи местного барона пришлось трое суток держать оборону от толпы взбунтовавшихся крестьян. Я не спал ночь перед этим и все трое суток осады. А потом ко мне подкрались сзади и оглушили. Связали и бросили, отправившись убивать барона и его домочадцев. Руки я сжег себе сам, с помощью факела освобождаясь от пут... — майстер Гессе замолчал на несколько мгновений, задумчиво изучая выражение лица слушателя, и добил: — Если бы я был менее измотан, от того удара я сумел бы уклониться.

— А тот, кто это сделал, он... — Вальтер замялся, не зная, как спросить.

— Сгорел, — отрезал Молот Ведьм. — А я еще много лет не мог взять в руки свечу.

* * *

Очень скоро Вальтер Айнегут начал понимать, что имел в виду отец Бруно, предупреждая, что работать с майстером Гессе будет непросто. За пять дней пути новоиспеченный помощник следователя не услышал в свой адрес ни единого слова одобрения. Тот факт, что язвительные замечания и выговоры были исключительно по делу (последнее не всегда было очевидно сразу, но если подумать и проанализировать...), как, впрочем, и то, что подобного отношения удостаивались едва ли не все попадавшиеся на пути места и люди, настроения не улучшал, а порой и наоборот. Чем дальше, тем больше Вальтер, окончивший академию cum eximia laude[86] и, по словам наставников, подававший надежды, казался себе никчемным дилетантом, самонадеянным дураком и вовсе ни на что не годным на следовательской службе. Со слов майстера Гессе выходило, что он не способен просчитать элементарные последствия своих действий, не умеет рассчитывать свои силы, делает абсолютно неверные выводы из того, что видит и слышит, упуская ключевые моменты поведения собеседника ("как будто имя Альберта Майнца впервые слышишь"), и демонстрирует робость там, где нужно брать решительностью, и непомерную самонадеянность в случаях, когда следовало бы хотя бы изобразить смирение и внимание к старшим.

Разумеется, Вальтер понимал, что большая часть его ошибок от неопытности. Мудрые наставники и об этом тоже предупреждали. Несмотря ни на какие практические занятия, молодые служители будут теряться, что-то упускать, волноваться, допускать промахи. Только годы прилежной службы позволят отработать привычные задачи и алгоритмы. И он был твердо намерен добиться успеха как можно скорее, желательно не повторяя чужих ошибок.

* * *

— Я принес все, что вы просили, — доложил Вальтер, раскладывая на столе чернильницу, бумагу, песочницу и кусочек воска. — И еще взял новую свечу, эта почти догорела.

Майстер Гессе лежал на кровати, забросив ноги в сапогах на спинку, подложив руки под голову и устремив взгляд в потолок, и никак не соизволил продемонстрировать, что вообще услышал помощника. На такую роскошь, как членораздельный ответ, недавний выпускник академии уже и не рассчитывал, но хотя бы убедиться, что его заметили...

— Что-нибудь еще нужно? — потоптавшись у стола с полминуты, но так и не удостоившись высочайшего внимания, уточнил Вальтер.

— Свободен, — не повернув головы, бросил Молот Ведьм.

Помощник с трудом подавил обиженно-разочарованный вздох и вышел. Обычно начальство вздохи пропускало мимо ушей, но однажды он то ли слишком громко, по мнению майстера Гессе, то ли слишком не вовремя выразил свое разочарование и нарвался на отповедь. Точнее, на хмурый скептический взгляд в упор, от которого захотелось куда-нибудь провалиться, и мрачное "Что не так, Вальтер?", после которого все слова о вежливом обхождении и одобрении старания встали комом в горле.

* * *

Вальтеру казалось, что к манере Молота Ведьм не прощаться и не благодарить он привык. Смирился с тем, что легенда Конгрегации полагает всех окружающих обязанными себе и не опускается до банальной вежливости. Поначалу это было обидно, но постепенно помощник немного успокоился, решив для себя, что если у лучшего следователя Конгрегации такой характер, ничего с этим не поделаешь; не умеет он по-другому, вот и все. В конце концов, чем Вальтер Айнегут лучше других? Едва ли стоит ожидать, что из-за него майстер Гессе переменит свои привычки. Тем более что внятно и четко, как требовало выражать мысли начальство, объяснить, для чего требуется проявлять к нему уважение и чем именно он заслужил столь особый с точки зрения Молота Ведьм status, он не мог.

Сегодняшний разговор со стражником — несомненно важным свидетелем по делу, но совершенно ничем не выделяющимся в плане личных достоинств, — поколебал едва достигнутое внутреннее равновесие. Впервые помощник видел, чтобы майстер Гессе говорил с кем-то относительно вежливо и даже дружелюбно! Выспрашивая нужные сведения, майстер инквизитор не гнушался обмениваться с собеседником шуточками, травить байки, и вообще выглядел своим парнем.

Естественно, Вальтер понимал, что это игра, прием, которому их всех учили в академии, умение найти подход к каждому человеку: кому-то понравиться, кого-то припугнуть, с кем-то подружиться... Уяснить он не мог другого: отчего майстер Гессе не дает себе труда применить сие умение к окружающим его людям, если они не подозреваемые или ценные свидетели? Разве менее важно взаимопонимание с теми, с кем день за днем служишь бок о бок? А с начальством, интересно, великий Молот Ведьм тоже так разговаривает? А когда сам был молодым и неопытным, все равно дерзил? И от кого получал разносы и отповеди?

В конце концов, он ведь таким образом убивает у подчиненного всякое желание делать что-то сверх прямого приказа! Стараешься, прикладываешь усилия, пытаешься сделать больше и лучше, облегчить начальству жизнь и ускорить работу, а в ответ — хмурый изничтожающий взгляд и в лучшем случае безразличное "свободен". Еще немного, и он перестанет пытаться соответствовать требованиям Молота Ведьм. Если он, Вальтер, такой неумеха, распустеха и безнадежный тупица, каким выглядит в устах майстера Гессе, пусть тот берет себе другого помощника, поумнее и порасторопнее...

* * *

Вальтера все чаще посещали малодушные мысли о том, что бесспорными следовательскими талантами кумира всей конгрегатской молодежи он предпочел бы восхищаться на почтительном расстоянии, однако молодой инквизитор раз за разом гнал их прочь, коря себя за детскую обидчивость и слабость характера, недопустимые для выпускника академии святого Макария. Но ангелом юный помощник следователя все же не был, посему и чаша его терпения не была бездонной.

Последняя капля в эту чашу упала холодным, темным осенним вечером на очередном постоялом дворе в очередном захолустном городишке на задворках Империи (только за прошедшие полгода он был уже четвертым или пятым). Начиналось все хорошо: минувший день прошел для Вальтера на удивление благополучно, с самого утра он не услышал от начальства ни единого серьезного замечания — чуть ли не впервые за все эти месяцы. Расследование, ради которого Молот Ведьм притащился в эту дыру, продвигалось довольно быстро и грозило завершиться в ближайшие дни, чему Вальтер втайне радовался: здешние места ему откровенно не нравились. Отчасти поэтому он и лез из кожи вон, стремясь поспособствовать скорейшему завершению дела. Молчаливое одобрение начальства, за каковое можно было счесть отсутствие язвительных замечаний, даже воодушевляло Вальтера, пробуждая надежду на неплохое будущее.

Оказалось, радовался он рано.

— Вальтер! — тон, которым майстер Гессе окликнул помощника из соседней комнаты, не предвещал ничего доброго. — Что это такое? — осведомился Молот Ведьм у вошедшего, указуя перстом в черной перчатке на догорающую на столе свечу.

— Свеча... — растерянно пробормотал Вальтер, силясь понять, что не так.

— Она горела, когда я вошел в комнату, — отчеканил майстер Гессе. — В пустой комнате. Рядом с бумагами и Евангелием. Чудесный способ испортить разом улики и имущество Конгрегации.

Следователь с особыми полномочиями раздраженно покривился и резким движением затушил начавший потрескивать и чадить фитилек, после чего снова обернулся к помощнику:

— К тому же, свеча была почти новая, и спалил ты ее впустую. Ты способен подумать хотя бы о таких элементарных вещах, как безопасность и лишние расходы?!

Вальтер слушал молча, чувствуя стыд, смешанный с изрядной долей раздражения и даже злости. Да в конце-то концов, это всего лишь свеча! Да, он не заметил ее и не загасил, выходя из комнаты, но и сам майстер Гессе ее тоже не потушил, а выходили они вместе. И стояла она ровно, даже воска на стол не натекло, не говоря уже об угрозе пожара.

— Вычтите цену этой свечи из моего жалования! — не сдержался Вальтер, когда в отповеди наметилась пауза.

— Непременно, — бросил Молот Ведьм. — Может, хоть это научит тебя думать головой.

Вальтер аж задохнулся от такого вердикта. Значит, он, окончивший академию cum eximia laude, уже почти полгода исполняющий все поручения начальства, не раз добывавший ценные сведения и делавший стоящие выводы (пусть не всегда, разумеется, при его неопытности ошибки неизбежны, но все же!) — непроходимый болван и тупица?! Да зачем он ему тогда сдался? И зачем ему, Вальтеру, такая служба?!

— Я могу идти? — выдавил он наконец.

— Возьми у трактирщика новую свечу — и свободен, — кивнул майстер Гессе как ни в чем не бывало.

* * *

— Что ты делал с беднягой Айнегутом, гроза малефиков? — строго вопросил Бруно вошедшего Курта.

Тот, не дожидаясь приглашения, выдвинул из-под стола табурет, уселся и ответил, пожав плечами:

— Да ничего. Неплохой парень, немного бестолковый, но это при его возрасте и отсутствии опыта неизбежно. Он что же, подал жалобу на начальство? — уточнил он с легким интересом.

— У тебя это так называется, — хмыкнул Бруно и пояснил, поймав выжидательный взгляд собеседника: — Жалоб он на тебя, конечно, не подавал, однако подал слезное прошение о переводе его на другое место службы, "хоть в архив", дословно.

— Экий трепетный, — чуть поморщился Курт. — И как, руководство его просьбу удовлетворило?

— После личной беседы — удовлетворило, — кивнул духовник. — Парень совершенно деморализован и, главное, сам это осознает. Не нарушая тайны исповеди, скажу, что твой неповторимый стиль общения с подчиненными да и с людьми вообще едва не убил в нем всякое стремление совершенствоваться и развиваться профессионально.

— Да я уже сам себя боюсь, — хмыкнул Курт. — Видимо, с Вальтером мы не сошлись характерами.

— А с кем ты сходишься характерами, Курт? — вздохнул Бруно.

— Ну, ты же выдержал целых восемь лет под моим началом, — пожал плечами следователь.

— Начинаю подозревать, что я в этом отношении unicum, — невесело усмехнулся ректор академии. — Ладно, Айнегута отправим к кому-нибудь попроще, а тебе, может, подберем кого-нибудь другого. Вдруг он окажется более достойным служить под непосредственным руководством великого Молота Ведьм?

Восхождение черной луны

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Обезумевший от горя человек ищет защиты потусторонней сущности, инквизитор Кристиан Хальс ищет околдованного и похищенного кем-то торговца тканями. Оба они обманываются в своих ожиданиях.

Он пришел на закате в день весеннего равноденствия и принес ответы, которых я отчаялся добиться и от Бога, и от Дьявола, а у Нее и просить не посмел, ибо Она прекрасна и непостижима, и непостижимость Ее превыше всего сущего, как смерть превыше жизни, а Вина превыше надежды. Он явился из ниоткуда, и лик его был скрыт тенью, голос его хранил мудрость веков, а руки — память о тяготах лет. Он говорил со мной, и в словах его я видел свою дорогу так же ясно, как вижу Ее перед своим мысленным взором. И тогда он открыл мне то, что весь мир почувствовал лишь сейчас. Грядет. Грядет Ее час! Час, когда тьма опустится раньше срока, и белый день померкнет, преклоняясь пред Ее ликом. Мое же дело — приветствовать Ее как должно, как велено было вестником Ее.

* * *

Утро Кристиана Хальса, следователя Конгрегации первого ранга, началось с явления посетительницы. Подобное в Бамберге случалось исключительно редко, а потому само по себе могло считаться событием, заслуживающим внимания.

— Меня зовут Матильда Цукерброт, — немного неловко представилась женщина, присаживаясь на указанный инквизитором табурет. Довольно молодая, хорошо одетая, судя по всему, из зажиточных горожан. — Мой муж, Людвиг, торговец тканями... он пропал.

— Пропал? — переспросил Кристиан, чуть приподняв бровь. — Как давно и при каких обстоятельствах?

— Третьего дня, — вздохнула посетительница. — Вы, наверное, скажете, что слишком мало времени прошло, чтобы поднимать тревогу, да я бы и сама так решила, будь все иначе... С ним порой случается пропадать на пару дней, но я уже выучила все кабаки и тех приятелей, у кого он мог застрять. Всех обошла, нет его нигде, и не видел никто. А еще... — она замялась, но сразу же продолжила: — Он в тот день был на себя не похож. Будто околдовал кто. И я это не для красного словца, а всерьез, — добавила она настойчиво, заметив мелькнувший в глазах следователя скепсис.

Кристиан сдержал усмешку: он подозревал, в чем могла быть причина такой "околдованности" с последующим исчезновением из дома. Бамберг, конечно, город небольшой, но при должном старании и здесь можно завести любовницу так, чтобы жена не прознала, по крайней мере первое время. Однако ad imperatum[87] полагалось выслушать рассказ свидетельницы до конца, если в нем присутствовало подозрение на малефицию, пусть и призрачное.

— Госпожа Цукерброт, — со всем терпением, на какое был способен, проговорил Кристиан, — расскажите подробнее, что произошло. Когда, как, где вы видели вашего мужа в последний раз?

— Третьего дня около полудня, — не задумавшись, ответила женщина. — Он с самого утра был точно пьяный, хотя не пил, я бы заметила — настроение приподнятое, глаза блестят, почти как в лихорадке, даже будто бы напевал что-то... Я спросила, что это с ним, а он на меня глянул так мутно, словно с трудом узнал, и отмахнулся, мол, не лезь с глупостями. А потом я к обедне пошла, Людвиг дома оставался, он... — она осеклась, но под пристальным взглядом инквизитора все же договорила, чуть понизив голос: — Он последнее время вообще в церковь почти не ходил, только по праздникам, когда уж вовсе неприлично было бы не явиться... А тут я одна пошла. А когда вернулась, его дома не было. Ни к вечеру не объявился, ни вчера, ни сегодня. Точно говорю, околдовали его и увели куда-то, — женщина посмотрела на следователя с отчаянием и мольбой.

— Верно ли я понял, что приподнятое настроение вашего супруга показалось вам странным? — уточнил Кристиан. — Почему?

— Ох, — она тяжело вздохнула и поерзала на табурете, готовясь к явно длинному и непростому рассказу. — Тут с самого начала придется... — замялась женщина.

— Рассказывайте, — подбодрил следователь, мысленно вздыхая. — Говорите все, что может показаться важным. Я вас выслушаю и постараюсь помочь. Если мне понадобится уточнить подробности, или что-то покажется непонятным, я вас прерву.

— У Людвига была сестра, Бригитта. Мать ее родами умерла, а отец сперва работал без продыху, а потом как-то заболел и тоже умер. Так и вышло, что сестру Людвиг, почитай, один растил. Души в ней не чаял, пылинки сдувал, заботился, как не всякая мать сумеет. Я, признаться, поначалу ревновала даже...

Кристиан вознамерился прервать поток не относящихся к делу излияний, но женщина уже и сама спохватилась.

— Так вот, как Людвиг на мне женился, задумал он и сестру замуж выдать. Сказал, негоже при чужой семье приживалкой. Ей как раз семнадцать минуло, самая пора девицу сговаривать. Ну, и сговорил. Да не просто так, а за рыцаря. Небогатого, конечно, но все же. Богатство-то что? Приданого бы мы за Бригиттой не пожалели, не бедствовала бы, зато положение. Вот только она заупрямилась. Не нравился ей жених. Дурной, говорит, человек. Грозит, дескать, всяким и непристойного до свадьбы требует. Боится она его. Людвиг сестру послушал, поговорил с будущим зятем. Тот ни сном ни духом. Не было, говорит, ничего такого. Я, мол, человек суровый, непослушания не потерплю, но чтоб за просто так руку поднять — не по мне это.

Женщина расправила юбку, которую незаметно для себя комкала, и продолжила:

— У нас о ту пору как раз Зигфрид, первенец наш, родился. Людвиг усталый ходил, хоть и счастливый. Сказал, ревнует девчонка, вот небылицы и выдумывает. Раньше-то все внимание ей было, а теперь я да малыш еще... В общем, отмахнулся он тогда от сестры и велел чушь не пороть. Как же он себя потом за это корил! — Женщина всхлипнула.

— За что именно? — с трудом скрывая скуку, уточнил Кристиан. Дело казалось ясным и простым. Сестра к тому времени давно полюбовника завела, с ним и сбежала, заодно, небось, и "приданое" прихватив. — И что все-таки случилось с девушкой?

— Да за все, — неопределенно повела рукой Матильда Цукерброт. — И за слова жестокие, и за недоверие, и за слепоту свою... А случилось вот что: в конце прошлой зимы отпросилась она с утра с подружками на карнавал. Людвиг неволить не стал, отпустил. А ближе к вечеру и мы с ним погулять выбрались. Вернулись усталые и не приметили, что Бригитты еще нет. Наутро ушли в гости к моим отцу с матерью, внука показать. Вернулись поздно, захожу на кухню — а там Бригитта на балке болтается, и холодная уже.

Женщина снова всхлипнула и перекрестилась.

— Вы хотите сказать, что вашу золовку убили прямо в вашем доме? — уточнил Кристиан уже с неподдельным интересом.

— Нет, — покачала головой посетительница. — Она сама, бедняжка, на себя руки наложила. Ох, грех-то какой...

— Отчего вы так решили? — уточнил Хальс.

— Так она записку оставила. "Не могу жить опороченной". А сама вся в крови да побоях. И платье порвано. Лекарь приходил, сказал, снасильничали ее. Да жестоко и... Не один, в общем... — женщина замялась. — Людвиг с тех пор так себе простить и не может. Не понял, говорит, не поверил, не уберег...

— Вы полагаете, виноват ее несостоявшийся жених?

— А кто ж еще?! В магистрате, конечно, сказали, дескать, не в те кварталы забрела, вот и... А только где карнавал и где трущобы? Да и видели их тем утром вместе.

— Понятно, — кивнул Кристиан. Аргументация была слабая, но светские преступления, да еще полуторагодичной давности — не дело Официума. Девицу жаль, но ей уже не помочь. — И вы хотите сказать, что с тех пор ваш муж так и погружен в свое горе?

Женщина быстро закивала:

— Истинно так. Я сперва терпела. Я ведь все понимаю, беда ужасная. Я и сама горевала. Никому такой участи не пожелаешь! А уж Бригитта-то наша на что умница была... Но вот сколько времени прошло, а он все убивается. Я уже и злиться начала. В конце концов, у него жена есть и сын. Сыну отец нужен. Сестру не уберег, так теперь еще и ребенка несчастным сделать удумал? Да только не слышал он меня будто. Все твердил про свою неизбывную вину. Под Рождество, наконец, немного оживать начал... Только стала я за ним странное замечать. Просыпаюсь как-то ночью, а Людвиг сидит у окна, на луну смотрит и бормочет что-то невнятное, будто бы с сестрой мертвой разговаривает. Я его за плечо потрясла, он вздрогнул, заморгал, в постель вернулся, как ни в чем не бывало. С тех пор вроде полегчало ему немного. Только иногда бормочет что-то и вот так на луну глядит. К весне и вовсе на лад дело пошло как будто. Все еще смурной, не улыбается почти, но словно решил для себя что-то важное и нашел силы двигаться вперед. Я обрадовалась, конечно, хоть иной раз и казалось, что Людвиг не в себе немного, но что поделать, если он так тяжело смерть сестры пережил... А третьего дня вот... ушел и не вернулся.

Кристиан кивнул посетительнице, показывая, что услышал, и задумался. История выходила мутная. По всей видимости, умом незадачливый братец тронулся знатно, вот только сам он это сделал или помог кто? И если помог, то какими средствами? Ad imperatum дом следовало обыскать. Едва ли там сразу же обнаружится полный набор колдовской атрибутики вроде воткнутых по углам булавок или запрятанных под порог поделок из трав и тряпок, но pro minimum[88] может найтись то, что характеризует пропавшего и его образ жизни в последнее время. А в процессе можно будет задать свидетельнице уточняющие вопросы.

Следователь с трудом подавил тяжкий вздох. Помощников, чтобы ускорить обыск, взять было негде, а дом у зажиточной купеческой семьи наверняка немаленький. В лучшем случае он провозится там до вечера. Тратить время впустую было жаль; отчего-то не верилось Кристиану Хальсу, что это дело по части Официума, но позволить себе пренебречь предписаниями он не мог.

— Мне будет необходимо осмотреть ваш дом, — сказал он. — Если вашего мужа в самом деле околдовали, могли остаться некоторые материальные свидетельства. Вам же придется рассказать мне подробно об образе жизни господина Цукерброта: где он проводил время, чем занимался, какие у него привычки...

— Я расскажу все, что знаю, майстер инквизитор, — заверила Матильда. — Только найдите его, пожалуйста!

— В таком случае приступим немедленно, — Хальс поднялся, и женщина поспешно вскочила, следом за инквизитором покинув его рабочую комнату.

* * *

Ночами я плакал и бил себя в грудь, чтоб не слышать, как с каждым сердечным толчком проникает все глубже отчаяние и боль. Я взывал к тебе, Господь, но ты был нем в ответ. Бог мой, это не ропот — кто вправе роптать? Слабой персти праха ли рядиться с Тобой? Но ты не дал, а я не принял дороги иной. Потому, должно быть, Она и избрала меня.

Долгие месяцы я ждал и готовился, чтобы исполнить свое предназначение, и наконец время пришло. В этом мире мне нечего больше терять, кроме мертвого чувства вины. Потому я иду к Ней. И с тех пор, как Она подарила мне взор ледяной зимней ночью, у меня появилась цель, до которой остались считанные шаги. Считанные дни до назначенного часа — время последних приготовлений и поиска сосредоточения.

* * *

Как и предполагал Кристиан, дом у семейства Цукерброт оказался внушительный, хоть и носил уже следы некоторого упадка. Все-таки когда хозяин больше года как забросил дела, достаток семьи страдает. Госпожа Цукерброт, по ее заверениям, продолжила дело мужа сама, наняв толкового приказчика, но ей недоставало знаний и деловой хватки, а приказчику — старания.

Под крыльцом, как и под порогом спальни, ничего предосудительного не обнаружилось, зато в рабочей комнате хозяина дома, где он, видимо, по привычке, проводил почти все время, нашлось немало интересного. За задней стенкой шкафа обнаружился тайник, в котором разместились жаровня, ступка с пестиком, несколько мешочков с сушеными травами, комок воска и неразборчивые записи, пестрящие восхвалениями некой "Ее" и содержащие размышления о вине и воздаянии, а также некую схему с малопонятными обозначениями.

Утроив усилия, следователь провозился в доме и лавке до самого вечера, однако более ничего необычного не обнаружил. По всему выходило, что из жертвы колдовства пропавший торговец тканями превращался в завзятого малефика или pro minimum сумасшедшего, возомнившего себя колдуном. И если его бессвязные записи предназначались возведенной им в ранг святой младшей сестре, то это еще полбеды, но что-то подсказывало инквизитору, что все отнюдь не так просто и благополучно. Если принять во внимание, что в церковь он перестал ходить как раз после Рождества, как сумела припомнить до смерти перепуганная открывшимися обстоятельствами жена пропавшего, картина выходила неприятная; по всей видимости, не обретя утешения в молитвах Господу, почтенный торговец нашел себе другую покровительницу. Была ли в его деяниях малефиция, еще следовало разобраться, а вот ересь вырисовывалась первостатейная.

Заплаканная женщина, разом возомнившая себя если не обвиняемой, то pro minimum подозреваемой, клялась и божилась, что знать не знала ни об увлечениях мужа, ни о тайнике, и даже подумать ни о чем таком не могла. Хальс склонен был ей верить; крайне неумно с ее стороны было бы явиться в отделение, не уничтожив для начала все следы ереси, если она о таковой знала. Признаться, по наблюдаемому поведению супруга что-то подобное уже следовало предположить, но женщина, по-видимому, не была обременена излишками ума, лишь сейчас осознав, что значили все эти странности.

Когда же Кристиан велел ей взять младенца и следовать за ним в Официум, та и вовсе едва не забилась в истерике. Пришлось терпеливо и многословно объяснять, что ее никто ни в чем не обвиняет, и она не арестована по подозрению, а берется под защиту. Ведь не хочет же она, чтобы ее несчастный спятивший муж, внезапно вернувшись домой, причинил вред ей или ребенку ради своей истинной или мнимой покровительницы.

* * *

Собрать недостающие травы и найти правильное место несложно. Явившийся из ниоткуда подсказал имена трав, а Она направляла меня, и нужные ростки я находил безошибочно. Поиском же подходящего места я озаботился еще летом, да и тогда это заняло немного времени. С тех пор, как леденящие вихри вошли в мои сны, я не раз видел обрыв, костер и мой танец в Ее сиянии. Я видел, как крут берег и как вьется серебряной лентой река из-за дальних гор. Я едва ли смог бы забыть или не найти повторно избранное место, но даже на такой невероятный случай я отметил его в своих записях. Они мне, впрочем, не понадобились.

И вот я сижу у костра на крутом берегу реки. Ждать осталось совсем немного, но эти последние часы — самые томительные. К утру будет готов священный настой, и тогда останется лишь дождаться Знака.

* * *

На чтение путаных, обрывочных и малоинформативных записей сумасшедшего еретика (теперь сомнений ни в первом, ни во втором не осталось) ушел не один час, и, что самое прискорбное, яснее от изучения сих манускриптов не стало. Бесконечные славословия некой Ей, обратившей свой взор на недостойного (судя по контексту, какой-то из богинь луны), многословные излияния на тему собственной предельной вины, радость по поводу обладания неким тайным знанием, недоступным обделенным Ее вниманием людям (последнее могло оказаться свидетельством взаимодействия с потусторонними сущностями, но для полноценного обвинения не хватало подробностей), какие-то заметки о свойствах трав, сами по себе ни ересью, ни малефицией не являющиеся, — и никаких намеков на то, куда и зачем отправился пропавший торговец.

Лишь ближе к полуночи, когда сонно трущий усталые глаза следователь поднялся из-за стола, сдавшись на сегодня и решив осмыслить все еще раз утром, он заметил на полу одинокий листок, по-видимому, выскользнувший из общей пачки.

С тяжелым вздохом Кристиан наклонился, поднял бумагу и поднес поближе к свету. На закапанном воском листке был криво набросан план местности: текущая по долине река вблизи гор. На левом берегу был схематично изображен костер, вокруг него — стрелка противусолонь и на ней на равном расстоянии друг от друга шесть точек.

Не сдержавшись, Хальс выругался. Ну надо же было уронить именно этот листок! Разумеется, он в любом случае прочел бы все записи, но без ощущения бесцельности и бесконечности выполняемой работы инквизитор вполне смог бы прожить.

Что ж, по крайней мере теперь становилось понятно, куда и зачем ушел Цукерброт. Новоиспеченный язычник затеял провести некий ритуал неведомого назначения. По всей видимости, наметил он его на ночь новолуния, то есть завтрашнюю, что по-своему удивительно: почитателю Луны следовало бы дождаться ее явления во всей красе, а не творить нечто, пока она "не видит". Но мысли сумасшедшего неисповедимее путей Господних. Река в Бамберге одна, горы находятся на юге; едва ли Цукерброт собрался преодолеть половину Империи в поисках идеального алтаря, значит, искать его стоит где-то поблизости. Хорошо бы уточнить у старожилов, нет ли где-то к югу от города заброшенного капища... Но это утром. Для начала необходимо поспать хотя бы несколько часов. Если рвануть в погоню верхом, до ночи они успеют прочесать весь берег.

* * *

Этой ночью я так и не сомкнул глаз, глядя в звездное небо. Ее светлого лика видно не было, но это ничего не значило. Скоро, совсем скоро явится миру Ее темный лик, в небесах вспыхнет огонь, и тогда я уйду к Ней — и если Она будет милостива, встречусь и с тобой. Ты не простишь меня, за такое и нельзя простить, но мы снова будем вместе. Порой я гоню от себя ужасную мысль, ужасную, с какой стороны ни посмотри: сложись все иначе, ты бы, конечно, осталась со мной, но я никогда не обрел бы Ее, не обрел бы себя. Я когда-то был молод — так же, как ты. Я ходил путем Солнца — так же, как ты. Но теперь все изменилось, и только Она могла дать мне то, что есть у меня ныне — Путь.

Солнце поднялось в зенит и медленно поползло по небосклону. Близится Час. Я раздуваю угли, пробуждая к жизни задремавшее пламя.

Белый дрок — в костер. Бересклет — в костер. Огонь воспрял, пожирая брошенную в его пасть добычу.

Я вновь устремляю взгляд вверх, чтобы не пропустить Знак.

* * *

Первым делом с утра Кристиан Хальс отправился с докладом к обер-инквизитору. Гюнтер Нойердорф доверял своему подчиненному и за самодеятельность выволочку бы не устроил, но постепенно сдающий старик тщился чувствовать себя нужным и контролировать все лично, и молодой инквизитор не счел возможным обижать начальство. Коротко и четко изложив историю пропавшего еретика и хронику проведенных следственных мероприятий, Кристиан получил заверение в том, что никаких капищ и языческих храмов на левом берегу отродясь не водилось, и разрешение взять с собой нескольких стражников.

Гнать коней было ни к чему, но и задерживаться не следовало. И вскоре отряд, состоящий из одного инквизитора первого ранга и пятерых стражей, взятых не столько для сражения с малефиком, сколько для более эффективного обшаривания кустов, покинул город.

К полудню впереди отчетливо стали видны силуэты гор, и Хальс велел рассредоточиться и глядеть в оба. Пожухшая трава и полуоблетевшие кусты не могли послужить хорошим укрытием даже одинокому беглецу, и инквизитор не сомневался в успехе поисков.

Когда пару часов спустя стало стремительно темнеть, Кристиан решил, что погода портится, и к вечеру они рискуют основательно вымокнуть, а потому стоит поторопиться. Однако, подняв голову, он увидел лишь парящего в девственно-чистом, но стремительно сереющем небе орла и на глазах теряющее яркость солнце.

Неприятная догадка молнией сверкнула в мозгу. Вот о чем писал безумный еретик, упоминая о "Черной Луне". Не темный лик его покровительницы, а просто солнечное затмение! Вот он, тот Час, которого ждал Цукерброт. А это значит, что они глупо, отчаянно, безнадежно опаздывают. Нет у них времени до темноты. Все произойдет прямо сейчас, в ближайшие минуты, и хорошо, если у ритуала не будет каких-нибудь глобальных последствий, и если этот сумасшедший не напоил своими травами пяток человек и не собрался теперь принести их в жертву своему безумию.

— Галопом! — срывая голос, закричал Кристиан. Таиться было больше ни к чему. Безумец где-то здесь, у края обрыва над рекой. Он сам выбрал это место и едва ли покинет его до срока. — Ищите костер!

Ледяной ветер хлестнул по лицу, высекая из глаз слезы, когда конь инквизитора первым сорвался в галоп.

Они неслись по крутому берегу реки под стремительно темнеющим небом и угасающим солнцем, мчались наперегонки с наступающей посреди дня ночью. С высоты за ними безразлично наблюдал неподвижно зависший, будто вмерзший в умирающее небо орел. Они не успевали. Хальс знал это, но все равно гнал коня. Его долг — сделать все, что он сможет, а удастся ему или нет — все в Его воле. По крайней мере, совесть следователя будет чиста.

* * *

Солнце еще не утратило блеск, но я ощутил, что Час подступил. Осталось еще несколько десятков ударов сердца — как раз довольно, чтобы завершить приготовления.

Шесть сторон кроплю, обхожу костер, подношу к губам горьких трав настой. Блаженная горечь льется в горло, пьянящим огнем растекаясь по венам.

Я вскидываю глаза ввысь, замирая в предвкушении и считая мгновения. В чистом небе недвижно завис орел, и чудится, будто ледяной октябрьский ветер с протяжным криком умирает под его крылом. Я не вижу, но знаю: птица смотрит вниз, на холодный цветок моего костра.

И в следующий миг небо блекнет, выцветает, словно становясь ненастоящим, солнце бледнеет, бессильно уступая место Ей. Я взываю к Ней, мой ликующий голос взвивается к небесам, разбивая тишину — и тишина откликается, вторит моим словам эхом-шепотом. Этот шепот звучит из ниоткуда, сплетаясь с моим, придавая сил. Я чувствую леденящую дрожь, волной проходящую по телу, и ощущаю Ее касание — Она готова принять меня, взять меня вниз, к Себе, где я смогу собакой стеречь Ее кров или исполнить любую иную Ее волю.

Свет дня померк, и тут в небе вспыхнуло кольцо ослепительного света — вот он, Знак, которого я ждал все это время! И я раскрыл себе грудь алмазным серпом, подставляя обнаженное бьющееся сердце леденящим, невидимым черным лучам. Боли я не чувствую — до того ли сейчас?! Я вырываюсь из оков этого мира, в котором мне нечего больше терять, кроме мертвого груза вины, и растворяюсь в затопившем вселенную пламени Черной Луны.

* * *

Отсветы костра впереди Кристиан увидел уже через несколько минут и прошипел под нос нечто такое, за что наставники академии непременно прописали бы пяток горячих. Если бы они ехали с самого начала чуть быстрее, он успел бы вовремя.

Когда огонь стал уже четко различим, следователь резко натянул поводья — так, что конь захрапел и едва не вскинулся на дыбы, — спрыгнул на землю и бегом бросился вперед.

Увидев картину, представшую его глазам через несколько мгновений, Кристиан невольно замер. Вокруг ярко полыхающего костра под постепенно светлеющим небом двигался в каком-то фантасмагорическом танце человек, по внешнему описанию, несомненно, бывший Людвигом Цукербротом. Хальс не сразу смог понять, что именно было не так с беглым торговцем тканями, пока тот не повернулся к нему лицом, а затем и левым боком, и огонь перестал загораживать его, искажая картину. На груди безумного лунопоклонника зияла рана, очевидно, нанесенная неким ритуальным оружием, из которой толчками выплескивалась ярко-алая кровь, уже насквозь пропитавшая одежду Цукерброта. Знания Кристиана в области анатомии и медицины были весьма поверхностны, но здравый смысл подсказывал, что жить торговцу остается меньше минуты. Даже если сейчас он, Кристиан Хальс, сумеет остановить этот кошмарный танец и перевяжет рану, довезти задержанного до города живым поможет разве что чудо Господне.

Цукерброт, уже бледный, как простыня, едва ли видящий хоть что-то перед собой, сделал нетвердый шаг назад, оказавшись на самом краю обрыва. Кристиан рванулся с места, но прежде, чем он преодолел разделявший их десяток шагов, обескровленное тело качнулось и рухнуло в реку.

На не в меру эмоциональный, хоть и краткий, комментарий инквизитора по поводу случившегося подоспели двое стражников.

— Выловите тело! — рявкнул Хальс, злясь на себя за медлительность и неуместную при его работе впечатлительность.

Конечно, мертвое тело Людвига Цукерброта уже не ответит ни на какие вопросы следователя, а его вдове едва ли станет легче, если она своими глазами увидит, от чего именно скончался ее сумасшедший муж, но бросать неведомо где труп хоть бы и самоубийцы, а тем более вероятного адепта некой потусторонней сущности, не следовало.

Стражи Официума отправились исполнять указание, сам Кристиан затушил почти прогоревший костер, продолжая мысленно костерить себя за нерасторопность.

Ни следователь, ни кто-либо из сопровождавших его стражников не заметил издали наблюдавшую за ритуалом темную фигуру, лицо которой надежно скрывал капюшон. Впрочем, фигура исчезла словно бы в никуда, как только обескровленное тело лунопоклонника сорвалось с обрыва.

* * *

Как только обескровленное тело сорвалось с обрыва, отделившаяся от него душа покинула материальный мир, увлекаемая потусторонним вихрем. Освободившаяся от тяжести тела сущность, казалось, рвалась вперед, стремясь обогнать уносящий ее поток. Очертания земного мира смазывались и расплывались, наконец, исчезнув вовсе. Окружающее пространство исказилось, в нем было мало общего с той реальностью, что осталась позади (внизу? наверху?).

Пришедший неведомо откуда смерч подхватил отлетевшую душу, трепещущую в предвкушении встречи с той, ради кого разорвала связь с телом задолго до назначенного срока. Она буквально светилась всем спектром эмоций от томительного волнения до беспредельного счастья.

Ощущения физического тела больше не было. Он воспринимал себя целиком, как единую сущность, имеющую лишь "глубину" и "поверхность". Чувства направления не существовало. Предвкушая встречу с Ней, он стремился поскорее свыкнуться со своим новым состоянием, чтобы предстать пред Ее взором не беспомощным младенцем, но преданным защитником и служителем. Он не мог знать, как и чем теперь сможет Ей служить, но если Она взяла его к себе, значит, не зря.

Перемещение завершилось прежде, чем он успел подумать о чем-то еще. Смерч расточился, оставляя его в... пространстве. Без верха и низа, без сторон и краев. Невозможно было определить ни размеры, ни свое положение относительно чего бы то ни было. Нечто неосязаемое, не имеющее ни температуры, ни плотности, ни фактуры, но совмещающее в себе одновременно все цвета, формы и прочие свойства, которые только можно вообразить, содержало его в себе.

Некто мощный, могущественный, невообразимо грозный, злой, голодный, жаждущий разрушать все, в чем есть хоть толика порядка, изменчивый, несомненно родственный содержащей их обоих субстанции соприкоснулся с ним, намереваясь поглотить его целиком, уничтожить, впитать в себя и растворить, не оставив даже воспоминания. Это намерение тот, чей союз души и тела звался Людвигом Цукербротом, ощутил мгновенно и полностью, и от осознания ожидавшей его участи все его существо наполнилось беспредельным, безнадежным, непереносимым ужасом и предчувствием всеобъемлющей боли. Так ощущается страх любого живого существа перед неотвратимой, окончательной гибелью. Он сжался бы в точку, если бы в этом Пространстве существовало понятие размера, он отстранился бы, бросился бы наутек, если бы в этой субстанции было понятие расстояния.

Страх заполнил его целиком, от самой глубины до поверхности, и выплеснулся наружу, невероятным образом становясь посылом, устремляемым волей воззванием к Ней о помощи.

И тогда сущность, желавшая пожрать его, остановилась, проявив удивление, интерес, насмешливое любопытство и готовность самую малость обождать для продления удовольствия.

Она появилась почти тут же. Он почувствовал Ее прикосновение, узнал ощущение от взаимодействия, хотя телесного облика, который он привык видеть во снах, не было. Он различил идущие от Нее насмешку, огорчение, разочарование, брезгливость, досаду, злорадство... и ничего из того, что исходило от Нее прежде, когда он пребывал в телесной оболочке: ни тепла, ни понимания, ни сочувствия, ни обещания защиты и покровительства. И ни малейшего намерения бороться за него с той сущностью.

"Почему?" — вырвавшийся вопрос не был речью. Те, кто лишен рта, не произносят слов. Но его намерение достигло Ее, и Она ответила, так же, не словами, но чем-то иным, что ему не удавалось поименовать.

"Ты — глупый человек. Ты взял мою силу и должен был заплатить за нее, став моей пищей. Но ты позволил жрецу Хаоса изменить мой ритуал, и он отдал тебя тому, кому я не перейду дороги. Достойная участь для глупца. Жаль потраченных на тебя сил".

"Но... Ты говорила, что я Тебе нужен, что... — вырвалось у него прежде, чем он успел запереть чувства внутри, не выпустив на поверхность. — Все это было ложью?"

"Конечно, нужен. Всем нужно питаться, и мне тоже".

"А... — пришедшая мысль заставила всего его вновь наполниться страхом, — а где Бригитта?"

"Страдает по законам вашего бога, — в ответе сквозила усмешка. — Она нарушила их и получила заслуженную кару. Никто из нас не властен над ней, увы..."

В последнем "увы" было разом и признание лживости собственных обещаний помочь, и разочарование от невозможности поглотить и эту душу.

Она исчезла, а то, второе, ожидавшее окончания их беседы, в мгновение ока поглотило его целиком. Он закричал от немыслимой боли, заполнившей все его растворяющееся существо, и перестал быть.

Через тернии

Автор: Александра Мищенко (Эйхе)

Краткое содержание: Путь от уличного воришки до следователя Конгрегации извилист и тернист. Многие же важные осознания приходят лишь в самые темные моменты жизни.

— Точно уснул? А ну как ввалимся в гости, а он жену тискает. Или не жену... — лупоглазый Вельс[89] был не то чтобы трусоват, но рисковать попусту считал делом глупым. Да и вообще... Это пусть другие суют голову в петлю, кому покуражиться охота. Дурень с возу, как грится, — добыча больше.

— Да чтоб мне сдохнуть! Он жеж пекарь, а те рано ложатся, петухов утром будят. Вон, Бекер[90] скажет, коли не соврет, — Цундер[91]сплюнул в его сторону сквозь щель между зубами. Щель эта появилась пару дней назад не без участия Курта, которому надоели постоянные подколки в свой адрес, и потому теперь чернявый всячески старался хоть как-то задеть обидчика. Раз уж у того руки длиннее и удар поставлен лучше.

Вообще-то Цундера звали вроде как Гансом, редко — Брантом[92], но кого это волновало? Выброшенный под громкий гогот жарким летним днем из трактира в компостную кучу бродяжка вряд ли мог обрести более звучное прозвище. И чем сильнее Цундер ярился, тем яснее становилось, что кличка к нему прилипла неотвязней запаха тех помоев. К Курту Гнилушка цеплялся и раньше, но в последнее время совсем ошалел. Несколько раз их, сцепившихся, пинками и руганью разогнал Финк[93], но на днях его не случилось и парни всласть отмутузили друг друга. Лишившись зуба и обретя взамен россыпь отборных синяков и царапин, Цундер теперь глядел на Курта волком, однако шутить осмеливался только в компании ребят постарше.

— Сдохнуть — это без нас, будь добр. — Курт усмехнулся, видя, как перекосило недавнего противника. Впрочем, в чем-то тот был прав. Тетка его будила еще до петухов, натаскать воды и наносить дров, а потом сама ставила опару, не доверяя чужим рукам. И все утро, пока теткин муж шумно вымешивал тесто для будущих хлебов, ругался на подмастерье и подгонял "нахлебника", к прочим запахам кухни примешивался слабый аромат сладкого теста. Когда изредка удавалось стянуть сдобных булочек — горячих, обычно недопеченых, пока никто не следит, — они были вкусны. Пожалуй, если бы не эти булочки, Курт дал бы деру раньше. — Так-то Цундер дело говорит. Но я бы подождал еще немного. Не сбежит.

— Что, тетку вспомнил, жалко стало? А то, может, мы сами сходим, как раз, пока ты смелость по карманам будешь искать? Так можешь за час не управиться, карманы-то дырявые небось, — Гнилушка явно нарывался, и значит, на днях надо будет ему опять напомнить, что бывает за избыток наглости.

— Дырявые карманы получше дырявого рта. Прикрыл бы его, что ли, раз язык за зубами плохо держится. Или они тебе мешают, так ты только скажи...

— Эй, Бекер, полегче, полегче! — Финк выставил ладонь перед Куртом, угадав по злому блеску глаз, что еще немного — и чернявый задира действительно рискует недосчитаться еще пары зубов в дополнение к уже потерянному, — И ты тоже остынь. — Вторую руку он положил на плечо набычившегося Цундера, поближе к загривку. Как щенку, ей-Богу. — Охолоните оба. Нашли время свары устраивать. Вы бы еще в доме подрались. Увижу такое — обоих лишу доли и кого поумнее поищу. Два барана на мосту, сказка для сопливых болванов.

Цундер зло зыркнул на Курта, но заткнулся и насупился, не решившись спорить. Уж если Бекер его побил, то Финк к тому же был крепче и почти на полголовы выше. Да и как-то сразу вышло, что верховодил в их мелкой банде именно он, сглаживая выпирающие колючки, которых у уличной шпаны хватало. Вот как сейчас.

— А ты что скажешь, Вельс? — Финк посмотрел на четвертого приятеля. Не то чтобы с интересом, скорее показывая, что тот тоже может высказаться.

— Я тоже за то, чтобы подождать. — Вельс говорил медленно, обстоятельно, и чуть таращил глаза, отчего они, и так слегка навыкате, вовсе становились смешными, как у сома. — Не, ежели кому не терпится и своей шеи не жалко, то может сейчас топать, но я бы не стал. Там через забор соседка живет, любопытная как черт. Ей на глаза попадешься — можно в этот квартал ближайшие пару лет не соваться. Мигом всем разнесет. Франтика угораздило кошель на рынке у нее подрезать, так ты бы слышал эти вопли! Едва вывернулся. И все. С другого конца рынка углядеть ухитрялась, приятельницам расписала так, что послушаешь — прям нечисть какая, а глянешь на Франтика, ну вылитый он. — Клаус от досады пнул землю босой пяткой. Франтик, которого в шайке прозвали Грюнделем[94] за вечно приоткрытый рот и общую бестолковость, приходился ему младшим братом, и на сколь-нибудь "серьезные" дела его не брали. Резчик[95] из мальца вышел на редкость невезучий, милостыню тоже подавали неохотно. Все, на что его хватало в свои семь — таскать с чужих огородов еду и сохнущее белье. Но возвращаться обратно в деревушку на десяток изб в окраинах Кёльна оба брата отчаянно не желали.

Вот и сейчас, похоже, Грюндель присматривался к чьим-то грядкам или парадным порткам. Лучше бы первое, потер живот Курт. Дела в последнее время шли неважно. Вот и сегодня не задалось с самого утра: чуть не намяли бока за попытку стянуть кошель у какого-то щеголя, еле вывернулся. А свистнутую у разряженной девицы расшитую сумочку с деньгами и явно дорогой бабской ерундой отобрал дылда Шеель[96], которому "пекаришка" неудачно попался на глаза. В итоге всей добычей за день стали ухваченные днем с лотка раззявистой торговки пара пирожков, которые воришка там же за углом и умял, давясь и судорожно оглядываясь. По-хорошему, один из пирожков стоило отложить в общий котел, если не получится добыть что-нибудь еще. Честный (или запуганный) Грюндель так и делал, всегда притаскивая часть добытой еды. Пожалуй, обычно только он и приносил съестное, хотя был сыт не чаще, а то и реже остальных.

Шерца[97] с ними сейчас не было, похоже он, как обычно, еще пасся на базарной площади. Причем, в отличие от Франтика или самого Курта, Шерц был в этом гораздо ловчее. Он пробовал учить их, когда на этом настоял Финк, но после пары провалов послал всех куда подальше. Неуклюжего и туповатого Шерца не очень-то хотелось тащить в дом лавочника, но делиться добычей запросто так никто бы не стал, а не делиться — так и он, чего доброго, не будет делиться выручкой. Да и лишние руки точно пригодятся, даже если к ним вместе шла дурная голова.

— Значит, решено. — Финк еще раз выразительно посмотрел на Цундера, но тому хватило ума не тявкать. Одно дело Курта в трусости обвинять (и то Бекер этого не спускал), другое — оспорить решение Финка. — Цундер, ты мелкий, заберись на вяз у колодца, пока еще хоть что-то видно. Да и вообще, присмотритесь пока, что да как. Собака-то у него на днях издохла, но вдруг новую завел, или еще что удумал.

Встретиться порешили как совсем стемнеет, у старого амбара, в тупике на соседней улочке. Заросший лопухами и хмелем, с подпросевшей крышей и пятнами ржавчины на створках, он был идеальным местом для сходок банды.

* * *

На небе густо просыпались звезды, как из дырявого куля с мукой. Вот ведь, прицепилось же, год почти не вспоминал тетку, и на тебе. В отдалении созвучно с мыслями глухо залаяла псина. Через несколько дворов ее поддержала руладами товарка, спустя несколько ударов сердца к ним присоединился еще чей-то скулеж с подвываниями. Хлопнула дверь, послышалась ругань и сразу — короткий взвизг, после которого воющих стало на одну меньше. И тут же затянули еще в два голоса, на другом дворе, оплакивая горькую и безрадостную собачью долю.

Курт припомнил, как прошлой зимой у этого самого амбара собаки задрали какого-то пьяницу, и шагнул в лопухи. В небольшой ямке под прикрытием бурьяна потрескивали угли от костерка. Грюндель тыкал в них палкой, выковыривая что-то из золы и отодвигая в сторону. Рядом валялось несколько луковиц и пара репок, сморщенных и мелких. Роскошный ужин, если на одного. На один зуб, если делить на всех... Не будь тут старшего брата с ножом, не готовься они идти в чужой дом... Финк в них вколачивал, что тащить можно у кого угодно, кроме своих, ну так он бы и не тащил, Грюндель бы сам поделился, он его боится. И Финку бы не сказал, как пить дать. Он всех боится, Грюндель — пескарь, и, если бы не брат, эту рыбешку давно бы выпотрошили просто из-за его никчемности и слабости. Ну и Финк, да. Финк за всех них так или иначе вступался, за Курта тоже, помнится. Потому они и держались маленькой хищной стайкой вокруг своего вожака, не решаясь ни загрызть друг друга, ни разбежаться.

Вельс играл сам с собой в ножички на расчищенном от мусора пятачке. На подошедшего Курта он едва взглянул, снова делая бросок. Света костерка едва хватало, и на миг показалось, что лезвие войдет в босую ногу, но нет — на два пальца левее. И тут же Вельс снова схватился за рукоять, услышав треск сучьев.

— Ишь, как воют. Ну чисто по покойнику. — оценил особенно проникновенную собачью ноту голос Цундера из зарослей. От появившегося недруга пахнуло чесночными колбасками, и Курт против воли сглотнул слюну, горькую и вязкую. Сам он даже у тетки по праздникам едва ли пару раз в год их пробовал, а сейчас и подавно. Проглоченные днем пирожки успели давно забыться, а мясной запах и вовсе растревожил голодное брюхо. Цундер, не иначе, услышал это ворчание в кишках, иначе с чего бы ему было так паскудно лыбиться?

— Не каркай! — Рубанул воздух Финк. Он сидел в тени на поваленном стволе, и отсвет от углей едва доходил до носков его разбитых сапог на два размера больше нужного. Не зная, не сразу и заметишь. Курт порадовался, что не выдал своих мыслей присвоить добытые Грюндером овощи. Сейчас ему бы этого точно не спустили. Хотя... Кто из них хоть раз не катал в голове эту идею?

— Да я так, к слову. — пошел на попятный Цундер.

— К слову, где это ты таких вкусных запахов набрался? — До Вельса тоже, видать, донесся соблазнительный запах еды.

— Где набрался, там больше нету. Вот, последние— жестом балаганного циркача Цундер выудил из-за пазухи пару колбасок и аж отступил на шаг назад — так резко все дернулись в его сторону. Но Финк успел раньше. Пожалуй, не сделай он этого, сейчас по земле катался бы кусающийся и лягающийся ком из голодных мальчишек.

— Ша! Ща поделим.— Этим Финк и отличался от того же Шееля. Тот бы наверняка захапал все себе, в лучшем случае доверив объедки паре прихлебал. А Финк делился. И его слушались, понимая, что лучше получить часть добытого куска, чем тумаков и требование в следующий раз принеси чего пожирнее.

-Бекер. — в чумазую ладонь лег надкусанный колбасный хвост. — В счет доли, сам знаешь. — Знает. Кто ничего не принес, тот ничего не получит. Или отдаст часть своей доли в общий котел в грядущем деле. И лучше уж так, чем давиться слюной, глядя, как остальные уплетают какое-нибудь лакомство.

Колбаса пахла одуряюще. Жирная, с крупинками сала и густым чесночно-мясным духом, она была вкуснее всего, что Курт пробовал за свою жизнь. Торопливо заглотив свою долю, он смотрел, как степенно жует Вельс и как Грюндель, быстро запихнув в себя весь кусок, теперь зажимает ладонями рот, чтобы не потерять добычу. Шерц, появившийся аккурат во время дележки, радостно выдал что-то вроде "О, эт я удачно зашел" и теперь с блаженным видом ковырялся в зубах ножиком.

Цундер почти лениво грыз свой кусок, с презрением глядя на остальных мальчишек. Наверняка сегодня ему от общей доли достанется чуть больше, чем остальным. Принеси колбасу кто другой, не этот чернявый выскочка, Курт бы и слова не сказал. Колбаса того стоила. Но Цундер неуловимо бесил. Суетливыми движениями, или этой его способностью тявкнуть из-за угла, но поджимать хвост, едва запахнет жареным. Да хоть бы манерой притащить что-то редкое и эдак демонстративно, будто походя, предъявить им. Остальные были проще, ныкались по углам или наоборот, с гордостью или гоготом притаскивали на сходку добычу, если та была особенно ценной или забавной. Как Грюндель однажды умудрился с прочим тряпьем ухватить кружевную шелковую расшитую сорочку, которую плотник купил для своей полюбовницы. Самое веселье настало, когда через десятые руки тряпочка попала к жене плотника. Едва фрау Хольцман поняла, отчего благоверный так странно косится на ее обновку, почтенная матрона взяла в руки скалку. И, как была, в этой самой сорочке отправилась учить соперницу уму-разуму. Муж-то ее, не будь дураком, как только смекнул, к чему все идет, так и драпанул огородами, а праведное негодование требовало выхода. И полюбовница, оказавшаяся женой мясника, и Магда Хольцман были бабами в теле, город еще полгода потом вспоминал, как они друг дружку за волосья таскали. Досталось щуплому плотнику в итоге от всех. Скалкой от супружницы, плевком в харю от мясниковой женки, ну и, разумеется, отменных лещей от самого мясника.

А остатки сорочки, после эпической битвы потерявшей былую прелесть, Грюндель потом нашел в канаве. Помнится, они ее попробовали продать тому же торгашу, но он не взял. И тогда кто-то шутки ради повесил тряпку на флюгер плотникова дома этаким знаменем. Ух, какие вопли поутру раздались...

Вынырнул из воспоминаний Курт резко, как из речной воды. И также захотелось по-собачьи затрясти головой, чтобы прийти в себя. Цундер смотрел на него не мигая, и было что-то очень недоброе в его взгляде. Курт ответил тем же, не без удовольствия отмечая, как недруг первым отводит взгляд. Интересно, подумалось вдруг. Не может же быть, чтобы он ничего не припрятал для себя. И если один раз удалось проучить чернявого, почему бы это не повторить, если он нарвется. А Цундер нарвется, в этом нет сомнений. И вот тогда...

Что именно тогда будет, Курт додумать не успел.

— Ну теперь-то уж он точно задрых. Кто не маменькин сынок, тот возьмет себе кусок, — дурацкий стишок был глупым суеверием, но Финк поминал его всегда перед началом чего-то серьезного. "На удачу".

— Возьмите меня с собой, — подал вдруг голос Грюндель. Если Вельс говорил коротко и по делу, его брат и вовсе почти не раскрывал рот.

— Нахрена ты там сдался? Сопли и здесь жевать можно, — загоготал Шерц

— Возьмите, — втянув голову в плечи и уже не так уверенно протянул Грюндель.

— Он может на улице постоять. Мелкий, не заметят. И не заснет. А тебя в тот раз чуть не замели. И нас тоже, — Вельс вступился за брата.

— Да я..!

— Да ты задрых в кустах! И проснулся, когда стражник отлить подошел. Хорошо хоть кусты разные выбрали, а то был бы номер, -одернул его Финк, и Цундер, которого с ними в тот раз не было, угодливо заржал. — А если б всем патрулем приперлись?

— Ну а что я мог сделать?

— Не хлопать ушами и не ждать, пока нас за задницы возьмут.

— Да пусть идет. Вдвоем, гляди, не проворонят патруль, если их сюда занесет. А доля общей с Грюндером будет, — Курту было плевать и на Шерца, на Грюнделя, по большому счету. Но не услышь он тогда, как перекрикивается стража, выскочил бы к ним тепленьким. Шерцу повезло, что Финк их остановил тогда. Кулаки об него почесали знатно, до ножей не дошло чудом.

— А не борзый ты командовать, Бекер?

— Эй, свою долю считай, а мою не трогай!

Шерц и Цундер возмутились почти хором. Но Финк, как ни странно, идею одобрил:

— Хорош. И так застряли. Грюндель, в кустах сидишь тихо, пузыри не пускаешь. Видишь кого подозрительного — пинаешь Шерца, тот разберется. Если Шерца не добудишься, ухаешь совой два раза. Понял?

— Да понял он — ответил за навязанного помощника Шерц, недружелюбно пиная малька к выходу из зарослей. И, скрутив Грюнделя за шкирку, уже тише прошипел тому в ухо: — только попробуй вякнуть про свою долю, кишки выну. И братец не поможет.

Курт хмыкнул. У Шерца кишка была тонка связываться с Вельсом. При всей своей лупоглазости обращался тот с ножом мастерски, ребята постарше и то старались к нему не лезть. Но если Грюндель ничего не расскажет, Вельс действительно не будет вмешиваться.

* * *

Первым через забор полез Курт, вытянув короткую соломинку. Обыгравший Бекера Цундер с довольным и нарочито ленивым видом плюхнулся на землю, но было видно, что он дергается и нервничает. Трус, хмыкнул про себя Курт, корчит из себя невесть кого, а все одно — трус. Грюндель, все так же подгоняемый Шерцем, ушел еще раньше к улице сторожить. Хотелось верить, что в этот раз Шерц их не подставит, не то, видит Бог, даже Финк его не спасет. Вельс, как всегда спокойный, посматривал на дергающегося приятеля с неодобрением.

Задний двор встретил мальчишку тихим сонным бормотанием и вздохами. Только когда первый момент испуга — неужто собака! — прошел, Курт осознал, что звуки доносятся из хлева, к которому прилепился курятник. Было бы неплохо утащить да зажарить пару несушек, жаль остальные точно устроят переполох и разбудят хозяев.

— Бекер, чтоб тебя черти драли, ты уснул там? — донеслось тихое из-за забора.

— А то! Спится тут получше, чем Шерцу в кустах. Не веришь, так лезь сам, — огрызнулся Курт, примеряясь к закрытой на щеколду задней калитке, куда булочник умудрился прикрутить колокольчик. Причем, паскуда, сделал это весьма хитро: колокольчик прятался наверху, у перекладины, и достать его с земли не хватало росту. То ли хозяин лавки не надеялся на человеческую совесть и отсутствующую ныне собаку, то ли пытался поймать на горячем подручного и служанку, шастающих со двора в ущерб своим обязанностям. Или, может, просто хотел узнавать о гостях заблаговременно... Впрочем какая, к чертовой матери, разница? Повезло еще, что Курт вообще заметил тусклый медный отблеск по такой темени, даром, что луна похожа на гнилой огрызок. Тот-то хороши они были, с музыкой ввалившись к хозяину. Нет, точно Цундеру, стоит прописать в морду. Он за двором вообще наблюдал, интересно? Или колбаски жрал?

— Бекер, Хорош чесаться, мы тут состаримся! — Подавший голос Цундер сделал это очень зря. Желание влепить ему хорошую плюху, и не одну, стало почти нестерпимым.

— Вшей на себе найди и чешись, сколько влезет! Финк, заткни ему пасть. Этот урод просмотрел бряцало, а мне теперь корячиться.

Обратной реплики не последовало. Цундер то ли опять поджал хвост, то ли получил тычка от Вельса для верности, но парни за забором затихли. В свете луны задний двор смотрелся мрачно и довольно пусто. Наконец, что-то полезное обнаружилось рядом с сараем: видимо, подручный пекаря рубил сегодня дрова и по лени не все унес под крышу. Надеясь, что его возня не слышна в доме, Курт подтащил к калитке полено потолще и прислонил к забору. После этого вскарабкаться вверх и перерезать веревку от колокольчика не составило труда, как и открыть калитку.

— Ну наконец-то! — прошмыгнул первым Цундер и напоролся на все еще приставленное рядом с калиткой полено. — Да твою ж...!

— Сам ты..!

— А ну заткнулись! Или в следующий раз возьму с собой Шерца, а вы будете в кустах собачиться!

Забраться в сам дом особого труда не составило: пока Финк ковырял гвоздем в скважине, Цундер пролез через окно на втором этаже и открыл изнутри засов. Так что уже через несколько минут возни двое оставшихся мальчишек забрались в темноту кухни, оттуда переползли в такой же темный коридор, где и решили разделиться. Курт и Цундер тихо шарились в прихожей, сгребая почти наощупь то, что точно возьмет старьевщик. В мешок летело все мало мальски ценное, от почти новых туфель до добротной кожаной куртки. Вельс в это время хозяйничал в пристроенной к дому пекарне, мешая непроданные булки с мелкой кухонной утварью. Острый нож или медная миска еще никому не помешали.

Самый ценный куш, конечно, был на хозяйской половине, но и риск попасться там был выше. Внушал надежду огромный резной шкаф в прихожей, запертый на ключ. Хозяйка вполне могла хранить в нем разную ерунду вроде вышитого постельного для гостей или нарядной посуды. Пару раз в таких попадались даже резные гребни, недорогие бусы и прочий бабский мусор, за который можно было ждать очень неплохую цену. Увы, кривой гвоздь, не раз выручавший Финка, тут не помог.

— Может, там какой-то хитрый ключ? Я помню, как лавочник помощнику такой показывал, к ним вроде гости скоро приехать собирались. А спустя пару дней громко матерился, потому что не смог его найти и пришлось кузнецу копию заказывать. Еще с помощником чуть не в драку полез, мол это он ключ потерял, или украл, и пусть он к кузнецу идет...

— Если это он, там должно быть что-то ценное. Мы сюда все-таки не за его старыми портками лезли.

— Ну, кому и рваные портки — куш, как раз примеришь обновку...

— Ах ты паскуда! — Курт на слух дернулся дать гаденышу в ухо, но тот проворно отскочил глубже в прихожую, к старому шкафу. Понимает, гаденыш, что гоняться за ним не будут, здесь шуметь не с руки

— Сам ты!

— Заткнулись оба! — прошипел Финк, так, что Цундер рванулся в сторону, вписавшись таки плечом в массивный шкаф. В ответ на воришек свалилось провонявшее пижмой пыльное одеяло, заставив всех трех судорожно зажимать носы и прятать лица. Что-то выпавшее следом за одеялом зазвенело по полу, и все затихли, напряженно вслушиваясь, однако наверху было по-прежнему тихо.

— Я еще раз попробую замок поковырять. Цундер, глянь пока кухню и кладовку, наверняка там полно еды. Грех упускать такую возможность. Курт, несешь мешок к калитке и возвращаешься. И только попробуйте сцепиться, прибью нахрен!

Курт брезгливо глянул в ту сторону, откуда доносилось пыхтение недруга, но промолчал. Запихнув поглубже упавшее одеяло, он подцепил мешок и как мог аккуратно поволок его в сторону двери. Еще не хватало что-нибудь своротить и перебудить хозяев.

Быстро оборотившись — барахло весило не так много, чтобы долго копаться, — Курт прошмыгнул обратно мимо кухни, где Цундер добросовестно нагружался съестным, до которого мог дотянуться. Тот даже не повернул головы, занятый выковыриванием с полки какого-то горшка. Пожелав получить им по макушке, Курт прошмыгнул дальше в коридор. Дверцы в шкаф были приоткрыты, рядом копошился радостный Финк, почти наощупь закидывая в мешок содержимое полок.

— Оппа! — донесся приглушенный голос Финка, — Кажется, это чья-то кубышка. — Финк позвенел чем-то и, похоже, спрятал за пазуху. — Не поверишь, Цундер, похоже, прав оказался. Ключ от шкафа кто-то наверх, в одеяло запихнул. Так что не зря помощнику навешали. Бекер, не тупи, двигай сюда! А лучше сначала притащи с кухни Цундера и свечку, ставни закрыты, а тут темно как в заднице.

Курт метнулся на кухню, но Цундера там не оказалось: то ли ковырялся в кладовке, то ли, как сам Курт недавно, поволок добычу к калитке. Не звать же? Ну и хрен с ним, сам потом будет локти кусать, что вместо чего-то ценного набрал себе жратвы. Найдя свечку и запалив ее от угольев в печи, Курт, прикрыл пламя ладонью и добрался до Финка, который наощупь ссыпал в мешок все, попадавшееся под руку.

— О, гораздо лучше! Как тебе цацки? — Финк, рисуясь, поднял в горсти низку бус. Жемчуг был речной и мелкий, неровный, да и откуда другой у булочника, но это было невероятным везением. А сколько всего уже было в мешке...

В четыре руки и при свече дело пошло еще веселее. В какой-то момент Финк приподнял изрядно разбухший мешок и присвистнул:

— Бекер, я это волоку, а ты пока хватай что глянется. И двинули отсюда, пока пекарь дрыхнет. Это я и один утащу, а тут смотри сколько еще добра. Увижу Цундера, пну сюда, чтобы тоже поучаствовал.

Наверху все было тихо, а недопотрошеный шкаф манил. Курт вывернул в мешок все с одной из полок, кажется, это действительно были вышитые скатерти. Если повезет и хозяйка не окажется криворука, старьевщик даст неплохую цену. На соседних полках тоже было чем поживиться, так что мешок достаточно быстро наполнялся добром. Цундер, что не удивительно, не явился. Одно дело — таскать еду с кухни, рядом с выходом, другое — сунуться в темное нутро дома..

Загасив на всякий случай свечку, Курт поудобнее ухватил мешок и тихо двинулся по коридору. Но тут удача повернулась к воришкам задом. На кухне кто-то споткнулся, что-то зазвенело, и, кажется, разбилось. А потом наверху раздался звук шагов. Недолго думая, Курт бросил мешок — голова дороже, и рванул к выходу, уже не заботясь о тишине. Кухонная дверь была рядом, но тут из кладовки выскочил Шерц, которому, видно, надоело торчать у дома, пока тут можно ухватить что-то интересное, и тоже погнал к выходу. Отпихнув локтем подельника, он зайцем помчал по двору, второй рукой крепко прижимая к себе надкусанный окорок. Проклиная Шерца, Курт почти перепрыгнул порог, когда что-то тяжелое разбилось об его затылок, толкнув лбом об косяк.

* * *

Очнулся Курт от щедрой оплеухи. Руки были заломлены назад и старательно скручены грубой веревкой, а попытка ими пошевелить обошлась в новый пинок. Рядом раздавался рев Грюнделя, примолший ненадолго только после звука шлепка.

— Вставай, поганец! Хлипкое какое ворье пошло, с одной кружки падает, — выдал рядом хриплый голос, и рядом загоготали. — Ну, шевелись — кто-то грубо вздернул его за шкирку. — Еще не хватало тут до утра застрять.

Да уж, обчищенный пекарь, похоже, отыгрался на нем за всех сразу, а стражники добавили. Ныли ребра, шатался зуб, да и вообще, половина лица ощущалась как сплошной синяк после удара. А еще мерзко ныл затылок, отчего все выглядело слегка мутно и немного кружилось. Курт сплюнул кровью под ноги, но мутить меньше не стало.

— А ну пшел, — Курта с силой толкнули в спину, так, что он упал бы, если бы за веревку не дернули. В затылке вспыхнуло.— И не дури. А то тут уже пробовали брыкаться. Видать клинок охоче виселицы показался. Ну да с нами такое больше не прокатит. Дождешься своей петли как миленький.

— Ссссскотина, новую куртку мне порезал.

Курт недоумевающе оглянулся, только сейчас как следует разглядев и четверых стражников, и замотанного в веревки Грюнделя, и то, что он поначалу принял за брошенный мешок с барахлом. Проморгавшись от набежавшей мути, Курт вдруг понял, что это был Вельс, похоже, попытавшийся отбить брата. За него никто и никогда не заступался, как за эту лопоухую бестолочь, которая только и может, что пускать сопли, подумал он со злостью Громкий всхлип Грюнделя и последовавший за ним звук очередной плюхи только слегка ее притушили.

* * *

В камеру их посадили к трем таким же покрытым синяками босякам. Курт их не знал, видать, промышляли где-то по другой части Кельна. Ну да и плевать. Они зыркали из своего угла, но лезть не спешили, что даже немного расстраивало: злость требовала выхода. Выданные уже Бекером зуботычины и приказ заткнуться почти прекратили всхлипывания Грюнделя, но теперь малек смотрел на него со смесью страха и какой-то затаенной надежды. Причем, похоже, он сам понимал, что надежда эта беспочвенна, но перестать надеяться на что-то не мог. От этого взгляда становилось не менее противно, но зуботычинами он, как всхлипы, увы, не лечился.

За их невольными соседями, неудачливыми карманниками, пришли быстро. По пятнадцать плетей каждому — и шуруйте на все четыре стороны. После этого в каменном мешке камеры стало совсем тошно. Впрочем, однажды к ним в подвалы заглянул в обществе суетливого (!) стражника громила со шрамом через половину лица и с бляхой на шее.

— Так, говорите, убийство, воровство, а из шайки своей никого не выдал? Даже под смягчение приговора?

— Да какое там смягчение, майстер инквизитор. Понимает, к чему дело идет, вот и молчит. Выдаст кого — свои на ленточки покромсают, если мы отпустим. Там шайки почище волчьих стай, поди, знаете. И этот — ну чисто волчонок. С ним мелкого поймали, то ли прикидывается, то ли и правда дурачок, как ни спрашивай — ревет дурниной и пялится круглыми глазами. И что с ним делать, хрен разберешь. Вешать — не за что, всыпать плетей и отпустить — сам сдохнет через месяц крайний срок. На старшего смотрит и чуть слюни от восторга не пускает. А тому хоть бы хны.

— Родня у мальца есть? Попробуйте разыскать. Не в капусте же его нашли. Глядишь, охолонет, придет в себя, может, что и прояснится. Ну или в приют церковный сдайте, глядишь, что и вырастет, раз уж он такой блаженный. А пока отсадите-ка его в отдельную камеру.

— Эт да, эт можно. И все же, майстер инквизитор, не понимаю, зачем вам это. Вкладывать столько сил в это отребье...

— Многие не понимают. А между тем в этом — будущее, я уверен. И, что немаловажно, в этом уверены люди куда умнее и могущественнее меня.

Жаль, в гулком проходе разобрать удалось только последнюю фразу. Курт не обманывался по поводу своей судьбы: пойманного на взломе бродяжку, в котором к радости стражников опознали убийцу одного из горожан, могла ждать в лучшем случае виселица. Грюнделю, если повезет, всыпят плетей,если не повезет — выделят соседний столб за компанию. Непонятно было, почему тянут кота за яйца и не спешат их приговорить. Возможно, причина как раз с хмурым видом стояла напротив их клетки, пока стражник торопливо открывал замок?

— Итак, ты Курт Гессе, именуемый Бекер? Будем знакомы, Рихард Шнапс, инквизитор второго ранга и твой шанс выйти отсюда,— мужик, пригнувшись, вошел в камеру. Грюндель с выпученными глазами попятился от него, пока не шмякнулся задом на грязную соломенную лежанку, но вошедший бросил на мелкого равнодушный взгляд и снова вперился в Курта.

— Отличная кличка. Только я все равно ничего не скажу, — ощерился Курт, и тут же дернулся, когда руки в перчатке сдавили ему горло. Движение было стремительным, явно не уровня выпивох-стражников.

— Ты зубы-то мне не скаль, пообломаю быстро. Тебе, может, и сам черт не брат, но настраивать против себя инквизицию — последнее дело. А ссориться со мной — тем более. В первый и последний раз повторяю. Я. Рихард. Шнапс. Инквизитор. Второго. Ранга. Усек? — Курта слегка приподняли за горло, так, что он с трудом просипел: Усек, — после чего смог, наконец, вдохнуть.

— Усек, майстер инквизитор. Повтори. Ну же, я жду, — нажим на горле опять усилился, и Курт, ненавидя себя, просипел:

— Усек, майстер инквизитор.

Где-то за спиной, опомнившись, заревел Грюндель, и то, что он стал свидетелем этой позорной сцены, вызывало желание его убить. Шнапсу хватило одного взгляда, чтобы малек подавился очередным всхлипом и заткнулся. Стражник же под этим взглядом резво вломился в камеру и выволок ошалевшего малька наружу. Курт поневоле почувствовал зависть. Таким он, наверное, хотел бы стать когда-нибудь, если бы хоть раз об этом задумался.

— Итак, теперь, когда мы, надеюсь, кое-что прояснили, я буду говорить, а ты — слушать. Я буду спрашивать, а ты — отвечать. Не мяться, не мычать, не сверкать на меня глазами, а внятно отвечать. Ты, я надеюсь, не дурак, не люблю дураков. Усек?

— Усек, — пробормотал Курт и, сглотнув под выразительным взглядом, прошипел, — майстер инквизитор.

— Отлично. Итак, если ты не дурак, то, думаю, уже понял, что тебя ждет. А ждет тебя, Курт Гессе, виселица. Заслужил. Будешь болтаться как дохлая крыса, на веревке, на потеху толпе, и твои вчерашние приятели, о которых ты так настойчиво молчишь, будут тыкать в тебя пальцами, а через неделю забудут. Был у них приятель Бекер, да сплыл, и весь разговор. Так?

Соглашаться не хотелось до рвоты, но и слов против не находилось. Этот ублюдок Шнапс все расписал так, будто самолично уже накинул веревку ему на шею, бросил скучающий взгляд на болтающегося Курта, на расходящуюся с площади равнодушную толпу, и решил, что второго взгляда это унылое зрелище недостойно.

— Ну, что молчишь? — В свете факела ухмылка на грубом, расчерченном шрамом лице, была понимающей и на редкость мерзкой. — И признать противно, и согласиться гонор не позволяет, так? Так, я спрашиваю?

— Нет, — с вызовом прорычал Курт, — не так. Майстер инквизитор.

— О-о-о, быстро начал зубки показывать. А вроде признал, что не дурак. — Второй рывок Курт ждал, но все равно не успел увернуться, всей разницы — вместо горла пальцы инквизитора сомкнулись на лохмотьях рубашки и крепко скрутили. Стало еще хуже, ткань впилась в шею, так что едва удавалось протолкнуть воздух, а его самого приподняли над земляным полом, как обоссавшегося щенка.

— Третьего раза не будет. На третий раз я просто оставлю тебя тут, дожидаться стражников с крепкой пеньковой веревкой, потому что дураку — дурацкая смерть. А тот, кто трижды испытывает мое терпение, определенно дурак. Так? ТАК?

— Так. Майсссстер инквизитор, — рука мучителя разжалась, и Курт кулем осел на пол, хватая ртом воздух.

— Итак, продолжим. Раз мы выяснили, что подохнуть как крысе на потеху почтенной публике тебе не хочется, предлагаю выбор. — Рихард присел на корточки перед все еще сидящим на полу Куртом. — Ты можешь поехать со мной и искупить все, что успел натворить поганого за свою жизнь. О нет, не постом и молитвами в глухом монастыре, как ты мог подумать, хотя и такие люди тоже нужны Конгрегации. Вот только еще нужнее ей люди вроде меня. Мотающиеся по городам и селам, а подчас из одной господней задницы в другую, выискивающие тех, кто наводит порчу, призывает всяких бесовских тварей и прочую шушеру. Не на кого соседи наговорили, а тех, кто действительно ворожит во зло честным христианам.

— И что, ради этого меня готовы помиловать?

— Не помиловать. Наказание будет, серьезное, но ты останешься жив. И получишь шанс.

Курт сплюнул. — Брех... — шлепок по губам заставил его подавиться ругательством и отшатнуться. Рихард встал, брезгливо вытирая руку о штаны.

— Ты действительно считаешь себя настолько важной птицей, ради которой инквизитор будет врать? Мне плевать, согласишься ты или нет, откажешься, — найдется кто-то другой. Уже нашлись. Ты можешь рискнуть и проверить, чего стоишь, и сделать хоть что-то полезное в своей никчемной жизни. Это будет трудно, очень трудно. Ты не раз все проклянешь, по себе знаю. Но у тебя будет шанс доказать себе и окружающим, что ты не пустое место. Или ты можешь струсить. Ты будешь до последнего пыжиться и пытаться гордиться тем, что никого не выдал и помер молча. Может, кто-то из твоих приятелей действительно это оценит и будет помнить о тебе больше недели-двух. Вот только мы оба будем знать, что это — трусость.

Шнапс уже запер ржавым ключом двери камеры и повернулся к выходу, когда в спину донеслось тихое:

— Я согласен. Майстер инквизитор.

* * *

— ... таким образом довожу до вашего сведения, что первоначальные наши предположения подтвердились. Инквизитор второго ранга Рихард Шнапс, пропавший в минувшем месяце, был убит и захоронен тайно близ города Любек. Убийца, Карл Грасс, 11 лет, после проведенного дознания признавшийся в совершении сего преступления, был показательно казнен на главной площади означенного города Любек. Тело обер-инквизитора перезахоронено на городском кладбище...

Курт прижался щекой к стене, боясь даже дыханием выдать свое присутствие, и прижимая к себе увесистые тома. Он, конечно, видел, что в академию приехал курьер, и привезенные новости крайне расстроили отца Бенедикта, и без того подавленного убийством одного из мальчишек. Но подобное он даже предположить не мог. Не иначе как счастливым совпадением оказалось скучное поручение одного из кураторов отнести старые книги в библиотеку. А между тем густой бас прервал чтение донесения. Кажется, так разговаривал кто-то из столичных гостей, приехавших на днях в Академию. С самими мальчишками, впрочем, высокие чиновники предпочитали не встречаться даже мимолетно.

— Доигрались. Я не раз говорил, что волчата это волчата, и из дурного семени не вырастет добра. И что теперь? Убит один из талантливых обер-инквизиторов, не раз с успехом разрешавший сложные и щекотливые дела, и кем! Стригом, малефиком, оборотнем? Нет. Сопляком, которого он же вынул из петли. Вы с ними возитесь, возитесь, а все ради того, чтобы получить лезвием под ребра. А стоит оставить щенков без присмотра, как они начинают увлеченно рвать друг друга. Сколько прошло со смерти этого, как его?

— Клауса Штолле, Ваша Светлость. — раздался голос секретаря, — Чуть больше недели.

— То есть почти полгода бесед, исследований, проповедей, — и все коту под хвост. В один непрекрасный момент ваш малолетний бандит вспоминает родную улицу и режет горло своему дружку. Кто поручится, что завтра еще кто-нибудь не стащит с кухни нож и не вспорет уже вам брюхо, а, Сфорца?! Я скрепя сердце поддержал вашу авантюру, но все это уже слишком, вам не кажется?

— Ну, предположим, хорошо если лет через десять кто-то из них научатся владеть оружием так, чтобы попытаться ткнуть мне ножом в брюхо. И то сомневаюсь, что ему это удастся. — в голосе явно проскользнула усмешка, и тут Курт был полностью согласен. Видел он как-то в начале осени тренировку Сфорцы с кем-то из оперов, с тех пор смеяться над отвратительным акцентом это человека окончательно пропало всякое желание. — Мой уважаемый друг, скажите, сколько мы знакомы? — Продолжил между тем кардинал, — Вы действительно считаете, что я способен ввязаться в столь масштабную и рискованную авантюру, тут вы правы, не продумав всех вариантов? Мальчишки привыкли к безнаказанности, ну да это дело поправимое. И, к слову, в коридоре полно стражи, так что за свою безопасность, как и за безопасность гостей я абсолютно спокоен. Верно, Ганс? — повысил он неожиданно голос.

— Верно, Ваше Высокопреосвященство! — Гаркнули у заслушавшегося Курта над ухом, а потом крепко за оное ухватили. Видно, у этого Ганса, оказавшегося рослым стражником, был большой опыт в выкручивании ушей, ибо мысль бросить в обидчика учебниками и дать деру была отвергнута почти сразу. Пришлось на цыпочках просеменить за стражником в комнату пред светлые очи наставников.

— Полюбуйтесь, граф, какая великая тяга к знаниям может таиться в обычном уличном воришке. — С еще большей насмешкой произнес Сфорца, показывая на учебники. Что ж — обратился он уже к стражнику, но смотрел прямо Курту в глаза. — В таком случае, дабы пища телесная не мешала усвоению пищи духовной, думаю, суток голодного карцера будет достаточно.

* * *

Все также понукаемый стражником, Курт отправился привычной дорогой в карцер. Не то, чтобы он был там частым гостем, но за минувшие месяцы не нашлось ни одного макариата, кто не побывал бы там по нескольку раз минимум. Как бы ни относился к Сфорце Курт, но тут он был прав: воспоминания о прежней голодной, но вольной жизни вытравливались медленно и неохотно. Прав был и чертов Шнапс: подставляя шкуру под кнут экзекутора после очередной провинности, Курт действительно не раз проклинал и тех четверых идиотов, что умудрились сдохнуть от его руки, и свое решение, и, разумеется, самого инквизитора. Но стоило промелькнуть мыслям о том, чтобы бросить все это терпеть и сбежать, как в голове звучало хрипло и насмешливо: "Мы оба будем знать, что это — трусость", — и кулаки сжимались сами собой. В такие моменты Курт искренне желал Шнапсу сдохнуть как-нибудь особенно заковыристо. И вот теперь, оказывается, его желание исполнилось самым буквальным образом.

Карцеров в академии было несколько, и в каком предстояло сидеть зависело от строгости проступка. Одним из самых суровых по праву считалось заточение в крошечной каморке в рост взрослого человека, где едва можно было сесть. Но Курту, можно сказать, повезло: помимо нормального размера, камера даже могла похвастаться лавкой — неслыханная роскошь! На нее он и плюхнулся. Стражник забрал книги, гремя засовом, запер дверь снаружи и куда-то убрался, оставив арестанта в тишине и одиночестве на ближайшие сутки.

Курта в карцер приволакивали нечасто и, как правило, кипящим от злости после очередной драки, в синяках, иногда приправленных для вразумления следами от розги. Неудивительно, что большую часть ареста он зализывал раны, в красках представляя способы мести. Но в этот раз мстить было некому. А вот воспоминания в темноте оказались сильнее, чем при свете дня. За ежедневными стычками, нудными проповедями и скучной работой пролетевшие месяцы срослись во что-то нескончаемо длинное, размазывая, заслоняя прошлое существование. Спустя полгода сытой жизни голод, такой, что прилипали к спине кишки и мечталось не о еде уже, а хотя бы о жухлых очистках, лишь бы хоть чем-то забить живот, становился лишь воспоминанием. Нестерпимо болела после порки кнутом спина, но вряд ли сильней, чем след от ножа на бедре, поливаемый мутной брагой из Кревинкля. Финк тогда, помнится, где-то раздобыл настоящий (или почти настоящий) шнапс и полил рану и им тоже. Цундер к тому моменту только прибился к ним и на дерьмо изошел, мол, продать же можно было, зачем переводить продукт? Били его все, даже Вельс. А остатками той бутылки они грелись еще с пару недель, и это были не самые худшие дни. Впрочем, когда уже Цундер по темноте напоролся ногой на торчащий гвоздь и рана начала распухать, именно Курт с Финком (не без пинка со стороны Финка) забрались в дом знахарки и увели оттуда горшочки с мазями и припарками. Хорошо еще, что среди них оказалась нужная. Но сколько они тогда перепробовали разной травы...

И все же, как Курт не пытался вызвать в памяти веселые деньки, вроде истории с ночнушкой или слабительным сбором, который они подсыпали в котелок Шеелю и его банде, вспоминалась почему-то сплошь одна гадость. Смерть матери и пьянство отца, который за бутылкой не видел родного сына. Теткины побои. Улица.... Может, и правда это в итоге оказался его счастливый шанс? Но неужели Шнапс действительно верил, что из Курта выйдет инквизитор? Ха, и кто из них больший дурак? Но как он в мыслях ни убеждал себя, что "майсссссстер инквизитор" помер заслуженно, и он, Курт, только рад этой смерти, сейчас, сидя в тишине, темноте и одиночестве, окруженный тенями прошлого, пожалуй, он мог признать, что, как минимум, не рад этой новости. Ненавидеть Шнапса и желать "чтоб ты сдох" ему живому было как-то проще.

Подумалось вдруг: а что стало бы, если б именно Курт понес тот злополучный мешок, а Финк остался в доме? Попался бы он или нет, и если да — как знать, не учился ли бы сейчас здесь некий Вернер Хаупт, пока он, Курт Гессе, замерзал голодный в каком-нибудь подвале, как в прошлый год? Ведь, как ни крути, наверное, Финк как раз подошел бы им больше, если вспомнить всю ту муть, что им ежедневно проповедуют. Мол, помогай ближним, и все такое...

Сквозь закрытую дверь слабо донеслись звуки хорала. Наверняка будут служить поминальную службу по Шнапсу, как это было с убитым Клаусом. Вспоминать, какой он хороший и правильный, и как многим помог... Скольких привел сюда... Тьфу. Когда служили поминальную по его отцу, Курт не смог прийти, настолько было тошно. Что толку в этих сопливых словесах, если люди в большинстве — дряни? Ну разве что отец Бенедикт вроде неплох. Правда, тоже о всякой ерунде говорит, но в душу не пытается залезть. И, наверное, если бы он умер, его бы многие жалели. Финк, вон, за него заступался. Шнапс... вел себя как скотина, но ведь не соврал, сволочь, действительно дал шанс. А уж он в память об этом, если действительно станет инквизитором — ха! — как минимум постарается не сдохнуть так бездарно.

Отсутствие обеда и ужина давало о себе знать, но настоящий голод еще не пришел. Зато вместо того, чтобы всю бессонную ночь молиться за упокой кого-то едва тебе знакомого, можно было спокойно вытянуться на лавке и отлично выспаться под завывания хоралов. Чем Курт и занялся, с удобством умостившись на жесткой лавке.

Братья и сестры

Автор: Марина Рябушенко (Morane)

Краткое содержание: в канун Рождества, в светлый Сочельник, зверски убит епископ Регенсбурга. И расследовать это дело должен, конечно же, лучший следователь Конгрегации

Глава 1.

Тяжелые деревянные створы внешних ворот, обычно запертые, сегодня были открыты, а во дворе собрались, вероятно, не только все насельницы и послушницы монастыря, а также девушки из состоятельных городских семей, принятые на обучение, но и многие знатные дамы Регенсбурга. Как ни велико и значительно было событие, ожидавшееся всеми уже который день, но аббатиса оказалась неумолима и не позволила ни одному мужчине ступить за стены монастыря даже ради участия в Рождественской мессе, которую, впервые за много лет, собирался служить в стенах Обермюнстерского аббатства новый регенсбургский епископ. До сего дня монахини обходились лишь услугами одного из приходских священников — прежний же епископ, недавно представший перед Господом, находился в состоянии тихой вражды с непокорным аббатством, никак не желая признавать его имперские привилегии и тщетно пытаясь вернуть монастырь под власть Регенбургского диоцеза. Новый епископ Готтард фон Пелленхоф, вникнув в суть спора, дал аббатисе Йоханне понять, что не претендует на имперский статус монастыря, и в качестве своего доброго отношения выразил желание отслужить в Обермюнстере мессу в Сочельник. Так что аббатиса велела открыть ворота и сама вышла встречать Его Преосвященство, едва только ей принесли весть, что фон Пелленхоф и его немногочисленная свита выехали из епископской резиденции. Сейчас эта высокая, худая как жердь женщина в монашеском облачении стояла впереди всех, нимало не смущаясь, что декабрьский ветер пробирал ее до костей, а ноги в добротной, но уже поношенной обуви давно замерзли. За ее спиной жались от холода монахини и воспитанницы, кутались в теплые шерстяные с мехом плащи городские матроны, но ни одна из них не смела пожаловаться на неудобство, глядя на прямую фигуру в черном.

Когда в конце улицы показалась процессия во главе с фон Пелленхофом, по толпе женщин побежал шепоток, но почти сразу смолк. Спина аббатисы Йоханны стала, кажется, еще прямее. Въехав в ворота Обермюнстера, епископ, крупный, не старый еще мужчина с тяжелым подбородком и далеко не благостным взглядом, спешился, отдав поводья тут же подбежавшему служке, и повернулся к аббатисе.

— Мы счастливы приветствовать Ваше Преосвященство в стенах нашей обители в такой светлый день, — в голосе Йоханны, вопреки произнесенным словам, едва ли можно было уловить хоть намек на счастье.

— Как и я счастлив посетить сию достославную обитель, сестра, — фон Пелленхоф, казалось, не заметил нелюбезности аббатисы и протянул ей руку. Йоханна склонилась к перстню, но не коснулась его губами. И это фон Пелленхоф также оставил без внимания. Потом аббатиса терпеливо ожидала, пока выстроится и пройдет очередь из желающих получить епископское благословение, и только после этого предложила фон Пелленхофу, тоже уже изрядно замерзшему, пройти внутрь, дабы осмотреть постройки и церковь.

Толпа расступилась, когда епископ, провожаемый аббатисой, прошел через двор и вторые ворота, во внутренний дворик, туда, куда обычно не допускались светские. Но сегодня, в светлый Сочельник, церковь Обермюнстера распахнет свои двери для всей паствы. Когда фон Пеллехоф и Йоханна скрылись в церкви, женщины, оставшиеся в большом дворе словно очнулись от столбняка и загомонили все разом, даже суровые и сдержанные обычно монахини спешили поделиться друг с другом и с городскими дамами своими впечатлениями о новом епископе Регенсбурга.

Меж тем епископ и его свита в сопровождении аббатисы и ключницы сестры Марты осмотрели церковь, сакристию и зал капитула, миновали трапезную и дормиторий. Здесь аббатиса предложила фон Пелленхофу занять одну из пустующих монашеских келий, дабы отдохнуть перед подготовкой к долгой Рождественской службе. Отказавшись от легкой трапезы, разрешенной даже в такой день, и тем самым вызвав восхищенный взгляд сестры Марты, епископ заверил Йоханну, что он не испытывает нужды ни в чем и не смеет долее отрывать аббатису от ее обязанностей. Йоханна постаралась сдержать вздох облегчения и направилась обратно в большой двор, чтобы напомнить монахиням, что им пора бы вернуться к своим занятиям.

Оказавшись в собственной келье, Йоханна наконец позволила себе расслабиться ненадолго и предалась размышлениям о том, не слишком ли мягко стелет Его Преосвященство Готтард фон Пелленхоф и не будет ли ей и ее подопечным слишком жестко спать от проявленных епископских милостей. Йоханна, несмотря на многолетнюю жизнь в монастыре, а может быть, и благодаря ей, неплохо разбиралась в людских душах и знала, что новый епископ Регенсбурга не тот, кем хочет казаться. Не придется ли ей готовиться к новой войне с епископатом? А если придется — достанет ли у нее сил на эту войну? Фон Пелленхоф — влиятельный человек, демонстрирующий, в отличие от многих, лояльность императорской власти; кто знает, не воспользуется ли он этим оружием? Впрочем, возможно, что она видит опасность там, где ее нет, и ее подводит излишняя подозрительность. Йоханна встала и вышла из кельи с намерением разыскать нескольких сестер и лично проверить, правильно ли они поняли выданные ею накануне указания. Если епископские служки будут рыскать по территории обители, сестры должны быть готовы. Лучше перестраховаться, чем проворонить такого врага у себя под носом.

Когда, несколько часов спустя, Йоханна снова возвращалась к себе, в дормитории ее встретила одна из монахинь, сестра Мартина, и сообщила, что Его Преосвященство покинул выделенную ему келью, немного побродил по монастырю и побеседовал с некоторыми монахинями, а сейчас отправился в церковь — готовиться к вигилии. Йоханна поспешила в церковь — хоть и негоже было тревожить Его Преосвященство в такой момент, но аббатиса была готова преступить некоторые пункты устава ради интересов сестринской общины Обермюнстера.

В церкви ее, к удивлению, встретила тишина. Это было странно, учитывая, что сейчас здесь должен был находиться епископ и его помощники. Впрочем, последние могли и отсутствовать, если они прибыли с целью шпионить и собирать сведения, но где же, в таком случае, сам Его Преосвященство? Йоханна двинулась вдоль скамей к алтарю и, не пройдя и нескольких шагов, замерла. Несмотря на холод, царивший в церкви, нос ее уловил знакомый, но непривычный здесь запах — запах крови. У Йоханны на мгновение замерло сердце: кто мог пролить кровь в Доме Господнем и где, ради всех святых, епископ фон Пелленхоф? Аббатиса осторожно прошла мимо скамей и уже приблизилась к трансепту, когда краем глаза уловила в боковом нефе что-то необычное. Запах крови стал сильнее, и она, уже не пытаясь быть осторожной, почти бегом двинулась в боковой неф и застыла на полдороге. Из-за одной из массивных колонн торчал подол мантии — той самой, в которой несколько часов назад она видела Готтарда фон Пелленхофа, очевидно, он еще не успел переоблачиться. Уже догадываясь, что случилось, аббатиса подошла ближе. Увиденное заставило ее в ужасе трижды осенить себя крестным знамением — фон Пелленхоф сидел, привалившись к колонне и глядя куда-то вверх мутными неживыми глазами. Рот был в изумлении открыт, одежда и пол вокруг — в крови, а из горла торчал деревянный кол. С трудом удерживаясь от крика, Йоханна подумала, что самый светлый вечер в году, вечер Сочельника, для Обермюнстера стал сегодня темнее самой темной ночи.

Глава 2.

Курт осторожно прикрыл двери, ведущие в рабочий кабинет кардинала Сфорцы, и подавил острое желание высказать вслух все, что он думает по поводу чувства юмора собственных наставников. Полученные от них несколько минут назад указания привели его в замешательство. Но запрос на лучшего следователя Конгрегации пришел от кого-то из высших иерархов германской Церкви, а лучшим, по мнению наставников, Куртом отнюдь не разделяемому, был он, Гессе Молот Ведьм.

В мрачном расположении духа он пошел собирать свои нехитрые пожитки, чтобы уже через час быть готовым отправиться в очередную Богом забытую глушь... хотя на сей раз это была вовсе не глушь, поправил себя мысленно Курт, а напротив — один из богатейших имперских городов. Оставалось сделать еще одно дело, но, подняв взгляд, Курт обнаружил, что бегать по академии ему не придется — дело нашло его само.

— Ну, и куда ты на сей раз? — Бруно Хоффмайер, напарник и друг, с любопытством глянул на мрачную физиономию Курта. — В лагерь к Хауэру? Нет, тогда бы ты не смотрел на мир, как на обитель Врага человеческого.

— В монастырь, — криво усмехнулся Курт.

— То есть? — не понял Бруно. — Это шутка, Гессе? Или ты где-то крупно напортачил, что при твоей манере общения совсем не удивительно, на тебя нажаловались, и наставники решили попытаться научить тебя смирению?

— Никаких шуток, отче, меня правда отправляют в монастырь, — кивнул Курт и, видя недоумение на лице напарника, припечатал: — В женский.

— П-прости? — напарник, кажется, даже поперхнулся от изумления и воззрился на майстера инквизитора. — Какого... эм... святого угодника ты будешь делать в женском монастыре?

— Расследовать, как и всегда. А что подумал ты?

Бруно счел за лучшее промолчать и последовал за Куртом, шагающим в сторону своей комнаты. Оказавшись за закрытой дверью, Курт пояснил подробнее:

— Откуда-то сверху пришел срочный запрос на "лучшего следователя". — Он поморщился. — Понятия не имею, с чего все считают, что это я. Хотя да, ты мне объяснял, но я, ты помнишь, с этим не согласился. Но это детали. А вот главное: в женской обители Регенсбурга неделю назад был убит недавно назначенный епископ города. Прямо в церкви, незадолго до того, как должен был служить там Рождественскую мессу. Кем и за что — это мне и предстоит выяснить. И тебе, кстати, тоже, так что поторопись со сборами, отче.

— Но как нас пустят в женскую обитель? — с сомнением покачал головой Бруно. — Особенно тебя.

— Намекаешь на мое непотребное поведение?

— Намекаю на твой статус всего лишь. Ты не монах и не священник...

— Зато я следователь Конгрегации, ведущий дознание об убийстве. И не простого горожанина, заметь. Препятствий нам чинить не станут, Сфорца обещал договориться. А теперь валяй собираться — через час в дорогу.

На сей раз с дорогой им повезло — первые дни нового года были холодными, но ясными, и только в конце пути, уже на подъезде к Регенсбургу, поднялась небольшая метель, но она не шла ни в какое сравнение с той приснопамятной метелью, запершей их два года назад в трактире Альфреда Велле и близко познакомившей с нравами и привычками оборотней. В город въехали спокойно, предъявив страже на воротах Сигнумы; у стражи, как выяснилось, предупрежденной, вопросов к господам конгрегатам не возникло.

— Интересно, — хмыкнул Курт. — Не иначе, городской совет подсуетился, а ведь, насколько мне известно, местный совет с местным же епископатом давно в натянутых отношениях: никак не могут решить, кому же все-таки принадлежит власть. К чему такая предупредительность? Совет хочет показать, что он ни при чем и бросается оказывать поддержку, даже когда их об этом еще не просили? Пожалуй, стоит к ним наведаться для проформы, но не сейчас, разумеется. Сейчас в трактир — оставим вещи, пообедаем и двинемся к сестрам-бенедиктинкам.

Глава 3.

С момента убийства — а ничем другим, увы, это быть не могло — Готтарда фон Пелленхофа аббатиса Йоханна чувствовала, что больше не контролирует события, разворачивающиеся вокруг. Как ни пытались скрыть сама аббатиса, доверенные сестры и епископская свита чудовищное происшествие, объясняя — неслыханное дело! — отмену вечерней службы внезапной болезнью Его Преосвященства, а правда все равно просочилась наружу, и уже наутро вся обитель — да что там обитель — весь город знал, что церковь Обермюнстерского аббатства была осквернена убийством духовного лица. Поначалу и сами сестры, и город пребывали в растерянности, хотя сообщение о трагедии было тот час же отправлено с одним из служек, а спустя несколько дней получено ответное — в город направлялись следователи Конгрегации, дабы провести дознание и найти убийцу.

Весь Регенсбург — от главы совета до последнего нищего — на все лады обсуждал убийство, монастырь гудел, как растревоженный улей: сестры пребывали в панике от совершившегося в их обители святотатства, некоторые даже выразили желание покинуть обитель и перейти в другую, почти все воспитанницы монастыря отбыли по домам, но это менее всего волновало сейчас аббатису.

Пытаясь хоть как-то успокоить монахинь, призывая их вернуться к обычному распорядку, Йоханна ни на минуту не переставала задавать себе вопрос — кто же совершил сие злодеяние, если посторонних внутри обители практически нет, а городские прихожанки и паломницы, по уверениям сестер-привратниц, оставались за внешней стеной. Значит ли это, что виновен кто-то из своих, кто-то из ежедневно встречаемых ею монахинь? Или это кто-то из епископского окружения? Тут она укоряла себя за греховность такой надежды, но поверить в то, что одна из сестер — хладнокровная убийца, было попросту выше ее сил. Оставалось молиться и верить, что, во-первых, Инквизиция быстро разберется в деле и найдет виновных, а во-вторых, что это ужасное событие не повлияет катастрофически на дальнейшую жизнь обители и ее отношения с диоцезом, а, возможно, и с императором.

Йоханна понимала, что обещанные следователи должны будут получить доступ prominimum на место преступления и что ей придется пойти на серьезное нарушение устава — впустить мужчин на территорию женской обители. Наверняка, найдутся сестры, недовольные этим решением, но Йоханна надеялась воззвать к их благоразумию. В конце концов, вряд ли инквизиторы будут разгуливать по всему монастырю — их, вероятно, заинтересует только церковь, и вполне можно сделать так, чтобы они не встретились случайно ни с кем из сестер. Тем более, что главная свидетельница, по ее разумению, она сама, а другие сестры ничего не видели.

Размышления аббатисы прервал стук в дверь кельи. Отворив ее, Йоханна увидела взволнованную сестру-привратницу и поняла: те, кого она ждет, прибыли. Слова привратницы только подтвердили ее догадку.

— Благодарю тебя, сестра Ульрика. Я сейчас выйду к господам инквизиторам, — Йоханна проводила взглядом уходящую монахиню и притворила дверь. Ей необходима была минутка, чтобы собраться с мыслями и взять себя в руки. Негоже показывать следователям свое беспокойство и страх. Йоханна прикрыла глаза ладонью, приказывая себе очистить разум. Ее ожидало очередное испытание.

Выйдя из внутренних ворот в большой двор, аббатиса не сдержала удивления: вместо ожидаемых ею конгрегатских следователей, коих она представляла мужчинами в летах, во дворе ее ждали два пусть не юнца, но довольно молодых человека, один из которых выглядел весьма хмурым, а у второго под необычным длиннополым одеянием виднелась монашеская ряса.

— Добро пожаловать в обитель Обермюнстер, братья, — аббатиса быстро овладела собой и первая поприветствовала инквизиторов. — Я бы хотела сказать, что рада видеть вас здесь, но причину вашего приезда трудно назвать радостной. Я аббатиса этой обители — Йоханна фон Крахт.

— Курт ИгнациусГессе, следователь первого ранга, — представился хмурый и продемонстрировал знак. — Это мой помощник и напарник отец Бруно Хоффмайер. Где мы можем поговорить о случившемся?

— По уставу я не имею права впускать вас в стены обители, — пожала плечами аббатиса. — Даже вас, отец Бруно, но я приняла решение временно нарушить этот пункт устава, поскольку обстоятельства... Мы можем пройти прямо в церковь, где все и произошло. Я расскажу вам все, что видела и знаю.

— Еще один вопрос, — Курт остановил собравшуюся было развернуться аббатису. — Где тело епископа?

— Его забрали в его резиденцию, мы не могли этому воспрепятствовать. Однако же люди епископа были предупреждены, что тело пока нельзя предавать погребению. Да и с ним будут проблемы — ведь Его Преосвященство умер без исповеди и покаяния...

— Не хочу показаться черствым, мать Йоханна, но меня меньше всего волнует, как будет погребен ваш епископ. Моя задача — выяснить, кто устроил ему внеплановое свидание с Создателем, поэтому чем скорее мы узнаем все обстоятельства дела, тем скорее сможем взяться за дознание.

Если аббатису и покоробили слова Курта, она ничем этого не показала, а вот Бруно, следуя за майстером инквизитором в монастырскую церковь, успел шепотом укорить того за резкость.

— Вот здесь он сидел. — Аббатиса подвела Курта и Бруно к одной из колонн. — Его не было видно от входа, и я не сразу его разглядела.

— Сидел? — уточнил Курт. — Как именно?

— Он опирался спиной о колонну, и его голова была немного запрокинута.

— Вот так? — Курт опустился на пол и занял позу, описанную аббатисой.

— Да, очень похоже.

— Вряд ли он остался бы в таком положении, если бы просто упал или сполз вниз... Скорее, его усадили, — заключил Курт, вставая и отряхиваясь. — Кровь была только здесь? В других частях церкви пятен не заметили?

— Нет, — покачала головой Йоханна. — Ничего больше не было, только здесь.

— Значит, здесь и убили, иначе остались бы другие следы, — проговорил Бруно, осматриваясь.

Курт кивнул.

— Чем его убили?

— Деревянным колом. Точнее, колышком, примерно в половину локтя длиной. Он был заточен с одного конца.

— Вы сохранили орудие убийства?

— Н-нет, — аббатиса, до сих пор неплохо владевшая собой, повела плечами, будто ежась от холода. Впрочем, возможно, так оно и было. — Его сожгли, на этом настояли люди епископа.

— Настояли, вот как? Интересно, почему же... В вашем хозяйстве используются такие колышки?

— Да, их можно найти во внешнем дворе... Летом сестры используют их, чтобы подвязывать растения на грядках, но сейчас... Возможно, кому-то они понадобились для чего-то еще.

— Например, для убийства. В тот день здесь, вероятно, было много посторонних?

— Только во дворе; там собрались те, кто хотел видеть приезд Его Преосвященства. Монахини, разумеется, воспитанницы и кое-кто из городских дам. Но внутрь монастыря не входил никто из посторонних, кроме самого епископа и его свиты, конечно.

— Значит, эту деревяшку мог взять и кто-то из ваших сестер, и кто-то из людей епископа, так?

— Вероятно... — аббатиса вновь поежилась. — Я не могу утверждать со всей уверенностью — я не видела, чтобы кто-то из них заходил в хозяйственные постройки, но... это могло быть.

— Мне нужно будет поговорить с теми сестрами, кто в тот день дежурил у ворот. И с теми, кто часто пользуется этими колышками. Пока же... вы можете показать, куда именно был нанесен удар?

— Сюда, — Йоханна коснулась пальцами шеи и тут же отдернула их, перекрестившись.

— Если так, крови должно было быть много, — проронил Бруно.

— Верно, — Курт кивнул. — И часть ее непременно попала бы на одежду убийцы. Даже если удар был нанесен сзади, рукава должны были запачкаться. Находили ли у кого-то из монахинь испачканную в крови одежду? Или, может быть, кто-то в тот день сильно поранился?

— Нет, — покачала головой аббатиса. — Ни о чем таком мне не докладывали. Если это был кто-то из сестер... — она вздохнула, словно пытаясь смириться с этой ужасающей мыслью, — то сумел тщательно скрыть все следы.

— Надеюсь, не все, — серьезно сказал Курт. — Моя практика показывает, что все следы скрыть невозможно. Всегда находится что-то, что преступник не принимает во внимание, какая-то деталь, которая в итоге выводит к нему. Мать Йоханна, я повторяю, что хотел бы опросить всех насельницвашей обители. Вполне возможно, что кто-то из них что-то видел, что-то, что даст нам зацепку.

— Я соберу сестер в зале капитула, — подумав, сообщила аббатиса. — С некоторыми будет сложно договориться, но я сумею их убедить. Только мне понадобится время.

— Думаю, мы сможем это сделать завтра утром, — поспешно отозвался Бруно, пока Курт не успел наговорить дерзостей. — Сейчас нам следует отправиться в резиденцию Его Преосвященства, я полагаю, — он взглянул на напарника, и тот кивнул, даже не пытаясь возражать.

Глава 4.

— Ты был удивительно сговорчив, — Бруно не упустил случая подколоть напарника, пока они пересекали Соборную площадь; по счастью, резиденция епископов Регенсбурга находилась недалеко. Вообще-то епископ вполне мог бы прийти в Обермюнстер и пешком, это не заняло бы у него много времени, но вряд ли соответствовало бы статусу.

— Не мни это своим достижением, — усмехнулся Курт. — Primo, я понимаю, что аббатисе нужно время на уговоры, и мое размахивание сигнумом и своими инквизиторскими полномочиями тут мало поможет; secundo, я действительно хочу сначала услышать версию людей Его Преосвященства фон Пелленхофа, потому что у меня есть все основания подозревать в этом убийстве мужчину, а не женщину, и, tertio, я предпочел бы, чтобы беседы с монахинями вел ты.

— Я? — Бруно даже приостановился от удивления. — Почему я?

— Ну... они монахини, а ты монах. Может, с тобой они будут откровеннее, чем со мной? Задавать вопросы ты умеешь — не первый год на службе, а я буду слушать и очень надеюсь услышать то, что нам нужно.

— Не уверен насчет откровенности; мы из разных орденов, и я для них такой же чужак, как и ты, но почему бы не попробовать? Есть какие-то вопросы, которые я должен задать обязательно?

— Мы обсудим это вечером, — сказал Курт. — А вот сейчас беседу поведу я.

И он настойчиво постучал кулаком в дверь.

Кряжистый привратник проводил их одну из зал епископского дворца, и спустя несколько минут ожидания к ним вышел тщедушный седовласый священник, назвавшийся капелланом покойного Готтарда фон Пелленхофа.

На прямой вопрос Курта, знает ли он, кто мог желать смерти епископа, капеллан ответил, что сие ему не ведомо, что в Регенсбург фон Пелленхоф прибыл с отрядом своих верных людей, служивших у него немало лет и никогда не замеченных ни в чем непотребном. Сам же епископ, по словам все того же капеллана, выходил чуть ли не святым, а убит был, не иначе, по дьявольскому наущению.

— Ничего подобного, — заверил его Курт. — Малефицией тут и не пахнет, это обычное убийство.

Капеллан истово закрестился при этих словах. На требование осмотреть тело покойного, а после собрать в этой зале тех, кто посещал в тот злополучный Сочельник Обермюнстерское аббатство вместе с епископом он попытался было возразить, но Курт сунул ему под нос свой сигнум и, цедя слова сквозь зубы, напомнил, что сюда его вызвали приказом сверху дабы расследовать насильственную смерть духовного лица, и если ему будут чинить препоны, то отчет об этом сегодня же отправится главе Конгрегации и дальше наверх, и вот тогда за последствия он, Курт Гессе, не ручается. Впечатленный капеллан не посмел больше возражать и повел господ инквизиторов в хозяйственную часть дворца, где, как он сказал, на леднике и хранилось тело убиенного епископа.

После осмотра Курт по очереди допросил тех пятерых, кто помимо самого фон Пелленхофа был в монастыре. Все мужчины — двое служек, секретарь и два охранника — заверили, что не имеют к убийству епископа ни малейшего касательства и не знают, кто мог бы совершить его и зачем. Они не видели и не слышали ничего подозрительного.

— Тогда объясните мне, — обратился Курт к охране, — как так вышло, что Его Преосвященство остался в церкви один? Кто-то из вас двоих должен был всегда находиться рядом с ним.

— Его Преосвященство сам пожелал побыть в уединении, — ответил за охрану секретарь, довольно молодой еще человек в сане священника. — Он разрешил охране посетить трапезную. Видите ли, сам Его Преосвященство соблюдал строжайший пост, но счел необходимым позволить Ульриху и Гансу, — секретарь кивнул на двоих крепких парней, — вкусить немного пищи. Он ничего не опасался в стенах женской обители и охрану взял только для status"а.

— Где были вы и они? — Курт посмотрел в сторону служек, судя по всему, изрядно напуганных совершившимися событиями.

— Мы... эээ... могу ли я сказать вам несколько слов наедине, майстерГессе? — взгляд секретаря забегал, и он понизил голос.

— Мне и моему помощнику, — уточнил Курт. — Он участвует в расследовании этого дела в той же мере, что и я.

— Хорошо, — помялся секретарь. — Но я смею просить вас, чтобы услышанное не вышло за рамки нашей беседы...

— Если оно будет иметь прямое касательство к расследованию, то все, что вы скажете, будет изложено в моем отчете. Это обязанность, предписанная правилами, коими я не собираюсь пренебрегать.

— По крайней мере я просил бы не доводить сказанное до ушей аббатисы Обермюнстера. Ей вряд ли понравится... — секретарь отошел на несколько шагов, увлекая за собой Курта и Бруно. — Видите ли... Перед поездкой в обитель мы получили от Его Преосвященства некие указания... деликатного свойства. Мы — я имею в виду себя и тех двоих — должны были... хм... незаметно обойти весь монастырь и сделать кое-какие заметки... По возможности перемолвиться парой слов с какой-нибудь бойкой монашкой... Знаете, всегда есть такие, кто не умеет держать язык за зубами...

— Понятно, — вздохнул Курт. — Вашей задачей был шпионаж.

— О нет! — приглушенно воскликнул секретарь. — Всего лишь небольшие наблюдения. Видите ли, Обермюнстерская обитель имеет status имперского монастыря, неподотчетного местному диоцезу. Насколько я слышал, прежний епископ пытался это изменить, но не преуспел.

— И фон Пелленхоф решил продолжить дело?

— Сие мне неизвестно. Я знаю лишь, что он интересовался делами и доходами Обермюнстера, но о своих планах Его Преосвященство умалчивал.

— Мог ли кто-то внутри монастыря каким-то образом узнать о его планах и так радикально решить проблему?

— Это мне также неизвестно. Его Преосвященство состоял в переписке с аббатисой, но переписка эта была короткой. Я видел эти письма, но не читал их, — поспешно добавил секретарь, предваряя очередной вопрос инквизитора. — Возможно, в них Его Преосвященство и обмолвился о чем-то, что могло напугать аббатису...

— Мне нужны эти письма, — произнес Курт тоном, не терпящим возражений. Раз уж секретарь — судя по всему, трусоватый малый — начал сотрудничать со следствием, нужно выжать из него maximum информации.

— Они могут быть в кабинете Его Преосвященства, — промямлил секретарь, понимая, что увязает все глубже. — Пойдемте, майстерГессе, отец Хоффмайер. Мы ничего там не трогали...

— Врут, — убежденно высказался Курт пару часов спустя, когда они с Бруно обшарили кабинет покойного епископа сверху донизу, но не нашли искомых писем. Да и вообще хоть сколько-нибудь значимых бумаг не нашли, ни одной, из коей можно было бы судить о намерениях фон Пелленхофа. — Врут, что не трогали. Наверняка они вычистили все, что показалось им хоть в малейшей степени опасным, но теперь этого не докажешь. Очень удобно свалить все на мертвеца — мол, он уничтожил бумаги.

— Так что, ты думаешь, это кто-то из них?

— Если они бросились скрывать улики и подчищать грешки... кто знает. Но возможно, что ничего относящегося к нашему делу в тех бумагах и не было, а Его Преосвященство просто любил рисовать похабные картинки на полях своих рукописей.

— Что теперь?

— Теперь ужинать и обдумывать все, что мы сегодня услышали и увидели. А завтра спозаранку снова в обитель, будем вызывать монашек на откровенность, — хмыкнул Курт.

Бруно покривился — каламбур вышел не слишком пристойным.

Глава 5

— И все же я по-прежнему склонен думать, что убийца — мужчина, — заключил Курт, валяясь на постели в их комнате в трактире. — Primo — убиенный мужчина довольно крупный и высокий, не думаю, что женщине было бы легко с таким справиться; secundo — судя по характеру раны, этот деревянный кол в него вогнали с недюжинной силой, каковой неоткуда взяться у женщины; tertio — ни у кого из свиты, кроме охранников, нет алиби, да и его тоже надо еще проверить, кто-то вполне мог незаметно вернуться в церковь и угостить patron"а колом в шею; quarto — если убийца один из свиты, и он действительно перемещался по территории монастыря, вполне мог подобрать где-то этот кол. Возразишь?

— По некоторым пунктам. Primo — мы с тобой еще не видели всех насельниц обители, возможно, что среди них встретятся весьма нехрупких форм женщины, которые могли бы справиться и с мужчиной; secundo — монастырское послушание обычно — тяжелый труд, и монахини зачастую выполняют и много мужской работы — вскапывают грядки, например, или носят воду. То есть, теоретически вполне могут обладать должной силой, чтобы пробить шею, тем более это гораздо менее защищенное место, нежели, скажем, грудь или живот.

— Любопытно... продолжишь?

— Продолжу. Про алиби я с тобой соглашусь, но вот найти подобное орудие убийства, по моему мнению, проще было бы тому, кто хорошо знаком с жизнью в этом монастыре, то есть кому-то из сестер. Или самой аббатисе. Но замечу, что несмотря на выдвинутые мною возражения, я не утверждаю безоговорочно, что убийца — женщина. Более того, мне претит эта мысль. Но твои логические построения, уж прости, пока кажутся мне довольно шаткими.

— Мне самому они таковыми кажутся, но это пока все, что мы имеем. Еще один аргумент, столь же шаткий, как и предыдущие — женщины, как правило, не оставляют столько крови. Такой способ убийства больше характерен для мужчины. Но ты согласен со мной в том, что убийство было намеренным?

— Пожалуй, да. Иначе трудно было бы объяснить, зачем кому-то отправляться на встречу с епископом, прихватив с собой деревянный кол.

— Кстати, ты заметил, что секретарь фон Пелленхофа пытался переключить наше внимание на аббатису? — Курт повернулся набок и посмотрел на напарника.

— И довольно неуклюже, должен сказать, — кивнул Бруно. — А может быть, тех писем, о которых он говорил, и не существовало вовсе? А сказал про них он затем, чтобы упомянуть мать Йоханну и отвести от себя подозрения.

— Да нет, — Курт пощелкал пальцами, — уверен, что письма все-таки существовали, но их вовремя уничтожили. А спросим-ка мы о них у самой матери Йоханны, надеюсь, она не имеет привычки сразу уничтожать деловую переписку.

Утром они отправились в обитель, и сестра-привратница беспрекословно пропустила их, очевидно, исполняя указание аббатисы. Саму аббатису они застали в ее келье, склонившуюся над какими-то бумагами.

— Некоторые сестры не пожелали больше оставаться в оскверненной обители, — со вздохом пояснила аббатиса, отвечая на невысказанный вопрос. — Я не считаю себя вправе останавливать их, хотя и предпочла бы, чтобы они остались. Это письма к настоятельницам тех обителей, куда отправляются покидающие нас сестры.

— Когда они планируют покинуть обитель? — поинтересовался Курт.

— Как только завершится ваше дознание, брат Игнациус. На этом настояла уже я — мне бы не хотелось, чтобы поползли слухи... Сестры согласились подождать.

— Кстати о письмах, мать Йоханна, — Курт уставился на аббатису одним из своих фирменных взглядов "даже-не-пытайся-мне-солгать-я-все-равно-докопаюсь-до-правды". — Вчера в резиденции епископа нам сообщили, что вы состояли в переписке с Готтардом фон Пелленхофом. К сожалению, ваши письма у епископа не сохранились, но, быть может, вы сохранили его письма?

— Я не назвала бы это перепиской, брат Игнациус; мы обменялись всего парой-тройкой писем. — Аббатиса подошла к деревянному шкафу и вынула из верхнего ящика несколько тонких, скатанных в трубку листов. — Вот они.

Пока Курт и Бруно просматривали бумаги, аббатиса хранила молчание.

— Мы можем забрать их? — спросил Курт, отрываясь от чтения.

— Вы нашли там что-то, имеющее отношение к случившемуся? — непритворно удивилась Йоханна.

— На первый взгляд, нет, но я бы предпочел еще раз изучить их, уже более подробно. А сейчас, с вашего разрешения, мы хотели бы встретиться с сестрами.

— Тогда пойдемте. Я сейчас отдам распоряжение; сестры предупреждены, они соберутся в зале капитула через несколько минут.

Как и обещал, Курт предоставил Бруно возможность блеснуть своим красноречием, убеждая монахинь тщательно вспомнить все детали того предрождественского дня и вечера, — не заметили ли они чего-то необычного, помимо присутствия в обители епископа и его людей, разумеется, не слышали ли каких разговоров и прочее. Не видели ли кого из епископской свиты бродящим по территории обители в одиночку или вдвоем. Как выяснилось, сестры действительно замечали то там, то сям снующих служек, явно что-то вынюхивающих, о чем тут же было доложено аббатисе, а охранники и правда провели часть вечера в трапезной, пришли и ушли вместе. По сбивчивым показаниям нескольких десятков женщин, Курту и Бруно удалось установить, что шпионы Его Преосвященства побывали почти везде, но никого из них не видели поблизости от церкви. Конечно, это не убедило Курта в их невиновности окончательно, но заставило серьезно призадуматься. Шепотом дав своему помощнику несколько указаний относительно дальнейших вопросов, Курт отозвал в сторону аббатису и сообщил, что хочет более подробно расспросить четверых — их он выделил сразу, как только увидел входящими в зал. Все названные четверо были крепкие, крупные, на вид здоровые женщины, ростом не уступавшие мужчине; о таких говорил вчера вечером его напарник, и сейчас Курт мысленно прикидывал, мог ли бы кто-то из отмеченных им четырех женщин обладать силой, коей хватило бы для отправки фон Пелленхофа на тот свет.

С некоторой заминкой Йоханна все же согласилась задержать указанных сестер для дополнительной беседы, но, как показало дальнейшее, особых результатов эта беседа не дала. Три из четырех монахинь имели свидетелей своего присутствия в местах, далеких от церкви, в то время, когда, по предположению Курта, был заколот епископ, а четвертая — женщина в летах, страдала, по ее словам, одышкой и сердцебиением, и после некоторых размышлений Курт все же решил, что она не та, кого они ищут.

Оставалось проверить саму аббатису и искать новые улики.

Аббатиса отнеслась к вопросам о том, где она сама находилась во время убийства, довольно спокойно. На замечание Бруно, что кое-кто из монахинь обратил внимание на ее нелюбезное отношение к визиту фон ПелленхофаЙоханна только усмехнулась.

— Так уж вышло, что я не слишком доверяю... доверяла Его Преосвященству. За его приятными речами мне виделось притворство; он был отнюдь не благодушным пастырем.

— А его люди описали нам своего patron"а едва ли не как кандидата в святые, — хмыкнул Курт.

— Возможно, эти люди не знают его хорошо... или, что вернее, не пожелали рассказывать вам правду.

— И какую же правду? — насторожился Курт.

Йоханна помолчала некоторое время, а потом, словно решившись, кивнула сама себе.

— В этой обители я провела тринадцать лет; семь из них в качестве аббатисы. Но до того, как перебраться сюда, в Обермюнстер, я еще почти десять лет жила в другом монастыре. И от одного из тамошних приходских священников я слышала о некоем другом священнике по имени Готтард фон Пелленхоф. Он не был тогда еще епископом, но, судя по людской молве, очень желал им стать. Мне не довелось познакомиться тогда с ним лично, что, вероятно, и к лучшему, ибо то, что я слышала о нем...

Йоханна вновь замолчала. Курт в нетерпении повел плечами.

— Насколько мне известно, — продолжила наконец аббатиса, — епископ Регенсбургский в молодости — уже после принятия сана — отнюдь не был образцом христианской добродетели. В бытность свою священником Готтард фон Пелленхоф многое себе позволял... Например, связи с женщинами. Точнее даже — с девочками. Очень юными девочками — одну такую я знала лично, так что не подумайте, будто я злословлю или желаю очернить невинного человека. Были и те, кто утверждал, что к мальчикам молодой священник питает не меньшую склонность.

Бруно поморщился, а Курт заинтересованно спросил:

— Это слухи или все-таки подтвержденные факты?

— Не думаю, что подобные утверждения не несут под собой почвы, — покачала головой аббатиса. — Позже, когда я уже перебралась сюда, в Обермюнстерскую обитель, до меня доходили сведения, что фон Пелленхоф... как бы это сказать... подчищает прошлые грешки. Это был насквозь гнилой человек, брат Игнациус, и я не испытывала к нему добрых чувств, но и право вершить над ним суд я бы на себя не взяла.

— Грешки многолетней давности, говорите... — пробормотал Курт и потер подбородок. — А есть ли сейчас в обители кто-то кроме вас, кто, скажем так, имел несчастье быть знакомым с Его Преосвященством раньше? Возможно, даже близко знакомым? Вы упоминали девочку...

— Которая давно умерла, бедняжка. И нет, я не знаю никого из сестер, кому доводилось бы встречаться с фон Пелленхофом прежде... — Аббатиса смотрела куда-то мимо Курта. — Никого... кому бы доводилось... Или они мне не открылись, — закончила она, словно спохватившись.

— Хм... — Курт явно был занят какой-то мыслью, но делиться с собеседниками ею не спешил. — Что ж, если мы опросили всех монахинь, то, пожалуй, нам пока больше нечего здесь делать. — Он прямо взглянул на аббатису: — Всех? До последней послушницы?

Йоханна тяжело вздохнула.

— Да. Всех. Почти... Но неопрошенных осталось всего двое и ни одна из них не может быть вам полезна. Сестра Агнес уже третью неделю находится в лазарете со сломанной ногой — она никак не смогла бы убить Его Преосвященство, даже если бы очень захотела, она и с постели пока не может подняться.

— А вторая?

— А вторая — сестра Бернарда — уже много лет не выходит из своей кельи; она дала обет затворничества. Она не выходила и во двор встречать Его Преосвященство, так что вряд ли сможет сообщить вам какие-то сведения.

— И все же я хотел бы задать ей пару вопросов, — настоял Курт. — Видеть, она, возможно, и не могла, но могла что-то слышать...

— Брат Игнациус, — в голосе аббатисы послышался холодок. — Я знаю, что вы ведете дознание так, как предписывают вам правила, и понимаю, что в моих интересах — в интересах всей обители — оказывать вам возможно большую поддержку, но... сейчас я прошу вас воздержаться от вопросов сестре Бернарде. Она вряд ли пожелает на них ответить — Бернарда не разговаривает ни с кем, кроме меня и еще нескольких сестер.

— Сожалею, мать Йоханна, но вам придется убедить вашу сестру ответить, даже если на все вопросы она сможет сказать только "нет, не знаю, не видела".

Аббатиса ничего не ответила, но сжала губы в полоску и, кивнув господам инквизиторам, вышла из своей кельи и двинулась по дормиторию. Подойдя к одной из келий в самой дальней части, она постучала в деревянную дверь. Спустя несколько мгновений в двери открылось узкое окошечко, расположенное на уровне груди. Аббатиса обратилась к невидимой затворнице.

— Сестра Бернарда, ты помнишь, я говорила тебе, что случилось здесь у нас в Сочельник? И говорила, что в обитель прибудут следователи Инквизиции, чтобы расследовать дело? Они здесь и хотели бы задать тебе некоторые вопросы. Не о чем беспокоиться, сестра, эти вопросы они уже задавали мне и всем другим сестрам. Ты ответишь им?

Тихий, какой-то шелестящий голос за дверью коротко произнес:

— Да.

Аббатиса жестом попросила Курта и Бруно подойти ближе, и Курт вновь предоставил помощнику право беседовать с сестрой-затворницей.

— Сестра Бернарда, меня зовут отец Бруно Хоффмайер. Я приношу глубочайшие извинения, что мы потревожили вас и оторвали от молитвы, но нам необходимо задать вам вопросы.

Как и предупреждала аббатиса, сестра Бернарда показала, что ничего не видела и не слышала в тот день. Никаких разговоров под дверью, постороннего шума или чего-то похожего. Впрочем, даже если бы она и услышала, она бы не отворила дверей.

— Прощу прощения за любопытство, — вдруг вклинился в беседу Курт, — а как долго длится ваше затворничество?

— Более десяти лет, — ответила за сестру аббатиса и добавила: — Если вы закончили с расспросами, мы можем оставить сестру Бернарду в покое.

— Закончили, — Курт кивнул. — И, пожалуй, на сегодня бы больше не станем злоупотреблять вашим гостеприимством, мать Йоханна.

— У вас есть хоть какие-то догадки, брат Игнациус? Брат Бруно?

— Некоторые имеются, — пробормотал Курт. — Но прежде я должен проверить еще кое-что.

Глава 6

— А ведь она нам солгала, — сказал Бруно, едва они покинули стены обители и зашагали к трактиру. — Когда говорила о том, что не знает среди своих сестер никого, кто бы... Она в тот момент явно о ком-то вспомнила.

— Ты тоже заметил? Прекрасно, значит, я не ошибся. Как бы выяснить, кто эта загадочная сестра? Уж не тщательно ли скрываемая ото всех Бернарда...

— Может быть, и она. Или любая другая — из тех, кто постарше. Если знакомство с фон Пелленхофом имело место много лет назад, то сейчас женщине должно быть никак не меньше тридцати.

— И под этот возраст попадает более половины обители, — кисло улыбнулся Курт. — Будем снова спрашивать каждую — не доводилось ли ей встречаться с Его Преосвященством раньше?

— А может, поднажмем на аббатису? Я не имею в виду жесткий допрос, разумеется.

— Эта мать Йоханна крепкая штучка, судя по тому, как она держится. Если она решит, что интересы и безопасность обители важнее, чем наше дознание, ничего мы не добьемся. Доказательств ее лжи у нас нет, только предположения. Разве только задержать ее как подозреваемую... но и на нее у нас нет доказательств. Ладно, давай-ка сначала пообедаем, а потом станем размышлять, куда нам двигаться дальше.

Едва только господа инквизиторы поднялись к себе в комнату после превосходного обеда, где Курт, как всегда, не преминул позубоскалить насчет кулинарных пристрастий своего помощника, как за ними прибежал трактирный прислужник и доложил, что господам принесли записку. Записка была не подписана и в ней содержалась просьба встретиться прямо сейчас у рыбной лавки.

— Почерк вроде женский... — пробормотал Бруно, разглядывая клочок бумаги. — Ну как, пойдем?

— Пойдем. Лавка — место людное, вряд ли писавший позвал бы нас туда, если бы планировал убрать по-тихому.

Чтобы найти лавку, им пришлось немного поплутать, и Бруно даже начал беспокоиться, дождется ли их таинственный информатор, но когда они завидели нужную вывеску, то убедились, что едва не опоздали. Из лавки как раз выходила молоденькая монахиня с корзиной, полной рыбы. Заметив господ инквизиторов, она махнула им, призывая следовать за собой, и пошла вдоль улицы совсем не в ту сторону, в которую ей следовало бы идти.

Курт и Бруно нагнали сестру-бенедиктинку в несколько шагов, и Бруно забрал у нее корзину, заверив, что ему совсем не трудно понести ее.

— Это ведь вы вызвали нас запиской? — уточнил Курт. — Что-то хотели нам сообщить?

— Да, у меня как раз было послушание в городе, и я решила... — девушка говорила, не глядя на сопровождавших ее инквизиторов. — Там, в обители, я не посмела сказать при матери-настоятельнице, но... ох, надеюсь, это не повредит ей. Если то, что я видела, окажется важным, а я умолчу об этом из страха — на моей душе будет висеть грех.

— Что вы видели? — Курт остановился, заставляя остановиться и монахиню. — Сестра...

— Я пока не приняла пострига, — смутилась девушка. — Мое имя Клара. И я хотела сказать вам, что в тот день я видела в обители незнакомого мужчину. То есть там, конечно, были те, кто приехал с Его Преосвященством, их я тоже видела, но этот... этот был не один из них.

— Вы уверены? — Курт напрягся.

— Да, да, я хорошо разглядела епископских людей, когда они въехали во двор, я стояла довольно близко, и у меня хорошее зрение... Этот был точно не один из них.

— Как он выглядел? Вы говорили с ним? Где вы его видели? — Курт постарался сдержать поток вопросов, чтобы не напугать девицу. В очередной раз подумал, что не очень-то умеет ладить с такими свидетелями.

— Он был одет как брат-бенедиктинец. В рясе, но мне показалось, что она ему мала. Волосы светлые, круглое лицо... Я спросила, кто он такой и что делает в женской обители, и он сказал... ох... а вы не арестуете за это мать Йоханну? Он сказал, что она позволила ему войти в обитель, но что это тайна и никому не надо о нем рассказывать. И что он сейчас же уйдет.

— Что еще ты запомнила, Клара? — мягко спросил Бруно, аккуратно отстраняя нависшего над послушницей Курта. — Какого он был роста? Может быть, он хромал или картавил? Что-то необычное?

— Он был высокий и толстый. Я же говорю — даже ряса, похоже, на него еле налезла. Не хромал он и не картавил... Нормальный был... только говорил почему-то все время шепотом. Таким... как будто у него горло болит.

Курт на мгновение застыл, а потом тряхнул головой и снова обратился к Кларе:

— Горло болит, говоришь? Это уже кое-что. Так где ты его встретила?

— В клуатре, майстер инквизитор. Меня одна из сестер послала принести кое-что из сарая, а я побежала там, чтобы срезать дорогу, и встретила его.

— Из клуатра он мог легко попасть в церковь, а там... Ты видела, как он уходил? — задал Курт новый вопрос.

— Нет, майстер инквизитор, он ушел куда-то в сторону, но не к внутренним воротам, это точно. Я подумала, раз мать Йоханна знает и разрешила, хоть это и против устава, значит, так надо.

— И когда ты узнала о несчастье с Его Преосвященством, ты не подумала, что встреченный тобой человек может иметь к нему отношение?

— Нет, майстер инквизитор! Ведь он же говорил про мать-настоятельницу! Я не думала, что эта встреча как-то связана с... — Клара проглотила слово "убийство". — А когда вы начали спрашивать утром, я вспомнила и... но ведь как же, ведь мать Йоханна... неужели она?

— Нет, — поспешил заверить ее Бруно, — вероятнее всего нет, этот человек солгал тебе, и мать Йоханна не позволяла ему проникнуть в обитель. Она строгая наставница.

— Да, — закивала девушка, — ее любят в обители. Я не хотела бы, чтобы ее наказывали, если она и правда нарушила устав.

— Мы спросим ее об этом человеке, — успокаивающе сказал Бруно. — Если она о нем ничего не знает, то ее не за что будет наказывать. И спасибо тебе, Клара, что ты набралась смелости и рассказала нам о том, что видела. Ты будешь хорошей монахиней.

— Благословите, отче, — послушница склонила голову, и Бруно на мгновение накрыл ее рукой, а потом перекрестил девушку. — Ну, я пойду, — улыбнулась она, забирая обратно свою корзину.

Курт задумчиво глядел ей вслед и, когда Клара скрылась среди прохожих, проговорил:

— Горло, значит, у него болело...

— Возвращаемся в аббатство? — уточнил Бруно, потирая покрасневшие на морозе руки.

— Нет. Навестим-ка мы городской совет и городской архив... хотя вряд ли последний нам чем-то поможет. Но все-таки. А завтра ты заглянешь к матери Йоханне и скажешь ей, что мы практически уверены в том, что убил Его Преосвященство кто-то из его же людей.

— А ты?

— А я буду ждать ответа на свой запрос, который отправлю, как только доберусь до городского совета и экспроприирую у них пару почтовых голубей.

Глава 7

— Доброе утро, мать Йоханна, — любезно, даже чересчур любезно выговорил Курт, обращаясь к явно не ожидавшей их более увидеть аббатисе. — Мы не займем у вас много времени, нам лишь нужно уточнить одну небольшую деталь...

— Я слушаю вас, брат Игнациус.

— Вы говорили, что ваша сестра-затворница, Бернарда, пребывает в своей келье уже десять лет и никогда ее не покидает?

— Верно, — недоумевающе произнесла аббатиса.

— А не скажете ли вы, когда сестра Бернарда появилась в этих стенах?

— Также немногим более десяти лет назад.

— Хм, и сразу приняла обет затворничества?

— Да. Сестре пришлось многое перенести в жизни, и она решила прекратить свое общение с миром.

— Уж не потому ли, что ей спешно пришлось покинуть другую обитель? — вкрадчиво спросил Курт, и аббатиса вздрогнула. — А до того — еще одну. Может быть, вам об этом неизвестно? И неизвестно также о причинах, побудивших сестру Бернарду это сделать?

— Мне известно, что сестра Бернарда начинала свое служение в другой обители, но я не задавала ей вопросов, почему она ее покинула, тем более, что я еще не была настоятельницей этой обители, когда здесь появилась Бернарда, — аббатиса выпрямилась и устремила взгляд куда-то мимо Курта.

— И ваша предшественница тоже, надо полагать, вопросов не задавала?

— Этого я не знаю, и спросить у нее вряд ли получится.

— Что ж, тогда мы спросим у самой сестры Бернарды. Лично.

— Майстер инквизитор, вы не смеете распоряжаться здесь.

— Я буду распоряжаться, где мне угодно, мать Йоханна, если это необходимо для дознания. А сейчас — необходимо. Так что либо не вмешивайтесь, либо я буду вынужден задержать вас за соучастие. — Курт развернулся и направился к келье сестры-затворницы.

— Откройте дверь. Я должен увидеть сестру Бернарду воочию. Не заставляйте меня являться сюда с городскими стражниками и выламывать дверь. Поверьте, у меня достаточно на это полномочий.

Аббатиса на мгновение прикрыла глаза, а потом как-то обреченно вздохнула и попросила:

— Только не судите обо всем поспешно, брат Игнациус, сначала выслушайте сестру Бернарду.

— Брата Бернарда, вы хотели сказать?

Аббатиса снова поджала губы и молча кивнула, после чего нашла в складках своего одеяния ключ и, вставив его в замок, отворила деревянную дверь.

В полутемной, несмотря на морозное солнечное утро, каморке стоявшая на коленях перед распятием женщина — впрочем, они уже знали, что на самом деле женщиной сестра Бернарда не была, — обернулась на скрип двери.

— Господь с тобой, сестра, — тихо проговорила аббатиса. — Я молчала, но они откуда-то узнали сами.

Сестра — или брат? — Бернарда кивнула.

— Благодарю тебя, мать Йоханна, — прошелестела она — он, мысленно поправил себя Курт. — Когда-нибудь все тайное становится явным. Да, майстер инквизитор, — без предисловий обратилась Бернарда к Курту, — я та... тот, кто вам нужен. Мне незачем отпираться больше, я и так навлекла беды на обитель, давшую мне приют и покой на столько лет. Это я убила Готтарда фон Пелленхофа.

— Сестра, а точнее, брат Бернард когда-то подвизался служкой у молодого священника фон Пелленхофа, и был совращен им. Связь их длилась несколько месяцев, и Бернард уверяет, что каждый день он молил Господа, чтобы это бесчестие прекратилось, но его молитв Всевышний не слышал. Потом, фон Пелленхоф, очевидно остыл к любовнику, и Бернард выпросил у него разрешение уйти в монахи. Несколько лет он провел в мужском монастыре довольно далеко отсюда, пытаясь в молитвах и покаянии забыть о своем грехе, но, очевидно, получалось плохо, потому что в конце концов он устал бороться с плотью и согрешил снова. Вероятно, уже тогда что-то случилось с его рассудком, потому что он вдруг возненавидел свое тело, как он объяснил, и в итоге решился на оскопление. Произведя сие действие, он стал мнить себя женщиной и потому покинул свою обитель и направился в женскую. Там он успешно скрывал некоторое время свой настоящий пол — благо изменения в его теле ему это позволили, но правда все же открылась, и он опять вынужден был бежать. Скитания привели его в Регенсбург, в Обермюнстерскую обитель. Тогдашняя аббатиса приняла сестру Бернарду и позволила ей принять обет затворничества — так Бернард надеялся как можно дольше сохранять свою тайну. Как-то аббатиса все-таки догадалась, но проявила чудо милосердия и позволила сестре Бернарде остаться, с условием, что ее обет затворничества не будет нарушен. Умирая, прежняя аббатиса передала эту тайну матери Йоханне, и она не посчитала себя вправе нарушить данное сестре Бернарде обещание. Ну а когда в город прибыл фон Пелленхоф, и об этом узнали в монастыре, Бернарда решила, что Господь привел ее, то есть его совратителя и виновника всех бед ему в руки, дабы свершился суд и нечестивец был покаран. То есть убийство, как я и предполагал, было умышленным. Бернард переоделся в старую свою мужскую рясу, до сих пор им хранимую, пробрался, никем не замеченный, к церкви, а там ему не повезло встретиться с послушницей Кларой. После этого он вошел в церковь через трансепт и назвался епископу, пригрозив, что прилюдно разоблачит его прежние прелюбодеяния, если тот не сложит с себя сан. Фон Пелленхоф даже слушать его не стал, велел сумасшедшему монаху убираться прочь, и тут Бернард не выдержал, воткнул бывшему любовнику в шею деревянный колышек, выдернутый откуда-то по дороге. Тело он особенно и не старался спрятать, просто усадил за колонну и убежал обратно в свою келью. Мы провели там обыск и нашли окровавленную бенедиктинскую рясу. Впрочем, после его признания это уже мелочи. — Курт положил на стол перед кардиналом Сфорцей и отцом Бенедиктом свиток. — Все подробности здесь, в отчете.

[1] То есть (лат.)

[2] Кстати (лат.)

[3] Näsel, от нем. Näselnd — гнусавый

[4] Fink — зяблик (нем.)

[5] Scherz — шутка (нем.)

[6] Bäcker — булочник (нем.)

[7] Juschlig — лохматый (нем.)

[8] Käfer — жук (нем.)

[9] Первое (лат.)

[10] Второе (лат.)

[11] Следовательно, вывод (лат.)

[12] На месте преступления (лат.)

[13] К слову (лат.)

[14] В целом, вообще (лат.)

[15] В частности (лат.)

[16] Лаборатория (лат.)

[17] Паранойя (лат.)

[18] Крупнейший раввин и галахический авторитет, мыслитель и учёный в XVI веке. В тексте — сознательный анахронизм.

[19] Тетраграмматон — четырёхбуквенное непроизносимое имя Бога, считающееся его собственным именем

[20] Колобок (нем.)

[21] Compendium Maleficarum — настольная книга охотника на ведьм, написанная на латыни Франческо-Марией Гуаццо, опубликована в Милане, Италия, в 1608. Упоминается в романе 'Ловец человеков'

[22] 'Отче наш'— основная молитва в христианской традиции. Здесь — игра слов: подразумевается и отец Иммануил, и Бог-Отец

[23] Анонимный труд (лат.)

[24] Река неподалеку от Штутгарта

[25] Чудовище, монстр (лат.)

[26] Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться (Пс. 22:1)

[27] Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла (Пс. 22:4)

[28] Товарищи (нем.)

[29] 'Повелитель Мух' (ивр.) — в христианской религии один из злых духов, подручный дьявола

[30] Уникальный (лат.)

[31] Гомосексуалист (нем. груб.)

[32] Под розой (лат.) — означает примерно то же, что и гриф 'совершенно секретно'

[33] Прости, Господи (лат.)

[34] Эстафета (фр.)

[35] Должен, значит, можешь (лат.)

[36] Одаренный ребенок, чудесное дитя (нем.)

[37] Дело, действие (лат.)

[38] Телесное наказание (лат.)

[39] Жемайты (жмудины) — этническая группа в составе литовцев в Западной Литве, население исторической области Жемайтия. В романе 'Ведущий в погибель' фигурирует стриг Арвид, жемайт

[40] 29 сентября 1379 года в Троках был подписан мирный договор между литовскими князьями и Тевтонским орденом

[41] Новый город, Новгород (нем.)

[42] Helfen — Wehren — Heilen; девиз Тевтонского ордена

[43] Экземплярах (лат.)

[44] Дополнение (лат.)

[45] Ханзейский союз, Ханза — политический и экономический союз, объединявший почти 300 торговых городов северо-западной Европы с середины XII до середины XVII веков

[46] Логистика (лат.)

[47] Возлюби ближнего своего, как самого себя (лат.)

[48] Репутация, реноме (фр.)

[49] Бродяга, босяк (фр.)

[50] Преференции (лат.)

[51] Балтийское море

[52] Hochdeutsch, группа немецких диалектов, приравнивается к литературному немецкому языку

[53] Априори, по умолчанию (лат.)

[54] Das Kind mit dem Bade ausschutten. He установлено точно, кто является автором этого выражения (возможно, это немецкая народная пословица) , но в мировую культуру оно вошло благодаря немецкому религиозному реформатору, основоположнику протестантизма Мартину Лютеру (1483-1546), первому переводчику Библии на немецкий язык. Лютер употребил это выражение в одном из своих полемических выступлений. Сознательный анахронизм

[55] В принципе (лат.)

[56] Традиция (лат.) Любопытно, что слово переводится так же, как 'доставка'. Традиции 'доставляют'...

[57] Русские пираты. Вольные люди, входившие в вооружённую дружину, снаряжавшуюся новгородскими купцами и боярами, разъезжавшую на ушкуях и занимавшуюся торговым промыслом и набегами, охраной приграничных территорий Великого Новгорода

[58] Схизма — раскол в Церкви или иной религиозной организации

[59] Епитрахиль, омофор, фелонь — элементы облачения священнослужителей

[60] Минимум (лат.)

[61] Демократия, власть народа (греч.)

[62] Немецкий гостиный двор в Новгороде, 'двор св. Петра'

[63] Дурной глаз (лат.)

[64] Паранойя (лат.)

[65] Justitia et misericordia — 'справедливость и милосердие' — официальный девиз Инквизиции. В романах — наносится на Знак (Сигнум) служителя Конгрегации

[66] Автограф (лат.)

[67] Воля Божья (лат.)

[68] Артефакт (лат.)

[69] Мысленный взор (лат.)

[70] Согласно предписаниям (лат.)

[71] Первое (лат.)

[72] Второе (лат.)

[73] Следовательно (лат.)

[74] Третье (лат.)

[75] Иначе говоря (лат.)

[76] Вывод (лат.)

[77] Далее (лат.)

[78] Наконец (лат.)

[79] согласно предписаниям (лат.)

[80] Ritter — рыцарь (нем.)

[81] Гордыня и алчность суть смертные грехи (лат.)

[82] Ого! (лат.)

[83] То есть (лат.)

[84] Ого! (лат.)

[85] Букв. кормящая мать (лат.), употребляется студентами для обозначения своего учебного заведения.

[86] С отличием (лат.)

[87] Согласно предписаниям (лат.)

[88] Как минимум (лат.)

[89] Сом (нем)

[90] Пекарь (нем.)

[91] Гнилушка (нем).

[92] Головешка (нем.)

[93] Зяблик (нем.)

[94] Пескарь (нем)

[95] Карманник (жарг)

[96] Косой (нем)

[97] Божья шутка (нем)