Пост

Я показал на шевелящийся сверток.

— Конечно! Ты что еще не понял? Они не хотят, чтобы дети вернулись. И ты прав, надо уходить. Спецназовцы — это не Восточники. Они пойдут и в Лес. А если объединятся с Охраной Добытчиков, то и вообще будет плохо.

К черту, к черту, к черту! Опять подумал я — не буду даже спрашивать, куда они должны вернуться и почему Москва не хочет этого. В конце концов, должно же это когда-то открыться?

— Игорь прав, — поддержал меня полуволк. — Пора уходить. Нам надо оторваться как можно дальше.

Через полчаса мы, действительно, вышли к реке. Теперь это был уже широкий Ирмень, Шелаха, впадавшая в него, ни шла ни в какое сравнение. Ирмень был настоящей рекой, и нес воды в Ледовитый океан. Как и договаривались, пошли вниз по течению. Идти было легко, вдоль берега шла старая тропа. В некоторых местах она уже заросла свежими побегами ивы, но все равно, это было не сравнимо с ходьбой в чаще. Волк часто уходил с тропы и пропадал в лесу.

После одного такого исчезновения, он появился встревоженный и сразу объявил:

— За нами идут.

— Кто?

— Пока не знаю, но это люди.

— Нам надо на тот берег, — не выдержал я. — Давайте переплывем, пока течение слабое.

Илью передернуло.

— Нет! Я в воду не полезу.

А Ольга говорила, что Гном не боится воды, подумал я.

— Не сможем, — поддержала его Ольга. — Мы с тобой переплывем, а Гном не может долго находиться в воде. И дети — они, вообще, не переносят свободную воду.

— Да ты-то, откуда знаешь? Он что — и не писается?

Этот дурдом начал выводить меня из себя. Ольга, похоже, почувствовала это и примиряюще сказала:

— Игорек, успокойся. Я это знаю и все, — опять повторила она свое заклятье. — Ты поверь — я не обманываю.

— Ладно.

Я уже пожалел, что сорвался. Ведь решил же, что пойду до конца — что будет, то и будет.

Мы теперь почти бежали. День опять был солнечный, и, несмотря на то что шли мы почти постоянно в тени, а рядом была река, жара начала доставать нас. Я взмок. Ольга же была, как железная — мне постоянно приходилось её догонять.

Волк постоянно исчезал. После того, как он предупредил нас о погоне, его отлучки стали еще продолжительней. Я позавидовал его выносливости — я, даже без груза, не смог бы так носиться. Мне показалось, что, постоянно рыская по лесу вокруг нас, он не только проводит разведку, а еще и ищет что-то. Однако спрашивать ни его, ни Ольгу я больше не стал. Хватит с меня ответов, которые вызывают только еще больше вопросов.

По мере того, как время шло, а вокруг ничего не менялось, никто нас не догонял — только раз мы слышали гул вертолета в стороне — я успокаивался. Похоже, погоня нас потеряла. День перевалил свой пик и покатился к вечеру, а значит, что скоро наши преследователи будут вынуждены покинуть лес. Я не думаю, что среди них найдутся идиоты, желающие встретиться с тварями в лесу ночью.

Про то, что мы тоже должны как-то решить этот вопрос, я старался не думать. Вчера ночью Илья спас нас, поэтому я жил надеждой. Во всяком случае, Ольга об этой опасности даже не упоминала, её страшили только люди.

И как это обычно бывает, как только я успокоился, сзади прозвучал выстрел. Сначала одиночный — похоже, пистолет — а через пару секунд прозвучала короткая очередь.

— Бл...! Дождались, — выругался я и чуть не натолкнулся на остановившуюся Ольгу.

— Там Гном, — с тревогой констатировала она. — Значит, догоняют.

— Побежали, — толкнул я её. — Он выкрутится.

— Он меня спас, — словно оправдываясь, сказала она. — Да и уйти без него будет очень трудно. Особенно ночью.

Я тоже был ему благодарен за вчерашнюю ночь, но меня смущала мысль, что будь я без Зумбы, он вряд ли пальцем пошевелил ради меня.

Ольга еще раз тревожно посмотрела на тропу сзади нас, но все-таки шагнула вперед, и, набирая ход, продолжила движение. Мы опять пошли-побежали. Некоторое время я слышал только свое сиплое дыхание, но минут через пять сзади снова загремело. Два автомата, — определил я. Очереди почти слились. Что там происходит? Теперь и я за-переживал — как бы я не относился к Илье, он был уже свой — пусть не друг и не товарищ, но свой. И кроме того — впереди ночь, а без него, я за наше выживание не дам, и рваного рубля.

Как только загремели очереди, Ольга опять остановилась. Я догнал её.

— Что такое?

Она протягивала мне свой сверток.

— Надо выручать Гнома. Бери ребенка и беги. Мы тебя догоним.

— Не, не, — я даже отступил. Потом протянул свою поклажу. — Ты давай беги, а я пойду на помощь.

— Не глупи! — резко оборвала она. — Некогда в благородство играть. Я и бегаю, и воюю лучше тебя. Так, что иди, мы догоним. Только никуда не сворачивай. Зайдешь в лес, можешь нарваться на какую-нибудь темную яму.

Про это она могла и не говорить — избегать темноты, теперь у меня уже стало рефлексом. Про то, что она превосходит меня по всем статьям, конечно, было обидно, но спорить не приходилось — это правда.

Я осторожно взял 'ребенка' — обе руки теперь у меня были заняты — и подождал, пока Ольга скроется за поворотом. Две минуты я могу себе позволить. Как только она исчезла, я положил оба свертка на землю и скинул вещмешок. Быстро раскрыл его и опустил туда свой сверток. Потом, однако, остановился, вытащил его обратно, и сделал то, что я давно хотел — раскрутил ткань. Как я и чувствовал, в пеленке было совсем не то, что было в Ольгином конверте. В руках у меня был продолговатый, по форме напоминавший дыню-торпеду, сине-голубой камень. Я смотрел на него и не понимал — первое ощущение было такое, что он прозрачный, но как только я начинал вглядываться он, словно наполнялся голубым, сразу темнеющим дымом.

Задергавшийся и завизжавший второй сверток, вернул меня на землю. Я снова завернул камень в пеленку. И с легкой душой засунул его в рюкзак — пусть Ольга считает его ребенком, но этой твердой штуке ничего в вещмешке не сделается. Потом перекрестился — благо никто не видит — взял на руки странное существо, которое Ольга считало ребенком и направился дальше — сам не зная куда.

* * *

Хотя после того, как исчезла Ольга, в лесу не прозвучало ни одного выстрела, у меня на душе было тревожно. Прошло пару часов, а ни волк, ни Ольга не появились, и я немного запаниковал. Что там случилось? Я все чаще стал останавливаться и прислушиваться. Однако ничего, кроме шума речки и леса, я не слышал. 'Я должен быть там! — навязчиво стучало у меня в голове. — Опять потеряю Ольгу. Только встретились и снова...'

Существо на моих руках давно притихло и не шевелилось. Я с отвращением смотрел на сверток — это ведь только из-за них, я не могу сейчас быть рядом с любимой. А вдруг она ранена? Я опять остановился. А может спрятать их где-нибудь здесь? Потом вернусь и найду. Ничего — старичок-ребенок потерпит немного, а камню из моего рюкзака, так и вообще все равно.

Я уже даже начал присматривать место, но мне вдруг представилась картина, как живой сверток находит какая-нибудь тварь. Думаю, какая-нибудь крыса не станет разбираться настоящий там ребенок или нет. Я чертыхнулся, проклиная свое, чересчур богатое воображение, и только сильней прижал живой груз к груди. Мысль о возвращении была из разряда — а вот если бы... Я понял, что не смогу бросить эту непонятную поклажу. Похоже, это теперь мой крест. Да и что я скажу Ольге, появившись перед ней без её драгоценного груза. Я знал, что она позволила мне остаться с ними только потому, что доверяет мне как себе. Ведь и она, и полуволк шли на верную смерть, только чтобы спасти эти два свертка.

Солнце скатилось с небосклона. День заканчивался. Спала, пропитанная запахами леса жара и идти стало легче. Наступал отличный июньский вечер. В такие хорошо сидеть на вечерней зорьке, где-нибудь на озере. Но мне измотанному мыслями об Ольге и предстоящей ночевке в лесу, было совсем не до красот природы. Небольшое, казалось бы, тельце существа, с самого начала было тяжелым, а за прошедшие часы, оно основательно прибавило в весе. Я постоянно менял руку, прикладывая 'ребенка', то к одному, то к другому плечу.

Хоть надежда, что вот-вот появятся мои спутники, еще совсем не погасла, но я, все равно, начал присматривать место, где бы можно было с наименьшим риском переночевать. Я хотел есть и пить, но не давал себе разрешения остановиться так надолго. Кроме того, пить в походе, в жару было нельзя, я по опыту знал, что после этого обязательно расквасишься. Найду место, остановлюсь, сварю чай, разогрею тушенку и стану человеком, уговаривал я себя.

В общем, про то, что останусь голодным я не переживал. Как-нибудь перебьюсь, не в первый раз. Гораздо больше меня тревожило, то, что Ольга мне ничего не сказала, как и чем кормить младенца. Но пока, он молчал и не проявлял активности — похоже, спал. Думать о том, что будет, когда оно проснется, я не хотел.

Я шел теперь уже не так быстро — усталость и невеселые мысли брали свое. Разок я проверил второй сверток, тот, что был в вещмешке. Как я и думал, с ним никаких перемен не произошло — все тот же голубой полупрозрачный валун.

Все чаще, и чаще, когда появлялась возможность, я спускался к реке. Найти бы остров или хотя бы такое как вчера — полуостровок. Конечно, остров лучше, но это уже был бы верх везения. Я бы переплыл туда, и ночь можно было не бояться тварей. Что же касается людей, то они тоже страшны только днем, так, что ночью я бы смог наконец выспаться.

Правда, Ольга говорила, что 'ребенок' боится воды, но думаю, я бы нашел способ переправить их, не замочив даже пеленки.

К тому времени, как тени между деревьями начали сгущаться, я окончательно уверился, что ночевать мне придется одному. Все надежды на то, что с нами будет полуволк и как-то защитит от тварей, теперь исчезла. Да и черт с ним! Как-нибудь переночую, лишь бы они пришли. Лишь бы она была жива!

Темнота еще не полностью захватила в свой плен окружающий лес и речку, когда я нашел что-то, что хоть немного подходило под мои параметры укрытия. Это был старый проржавевший военный понтон. Там, где ржавчина еще не смогла одолеть краску, он поблескивал мокрыми серо-зелеными бортами. Когда-то он использовался, как паром — в довоенные времена на Ирмене было несколько паромных переправ, я это знал еще с тех времен.

Думаю, плавсредство притащило сюда паводком. Он так и уплыл бы, наверное, до самого Ледовитого Океана, но перила, сваренные из металлического уголка, зацепились за обломанное дерево, наклонившееся к самой воде. Они прочно оделись на ствол и теперь, наверное, только какой-то особо мощный паводок мог стащить его с пня. Или, может, когда коряга сгниет, тогда паром снова отправится в свое бесцельное путешествие.

Такие памятники, оставшиеся, от прошлой, обычной человеческой жизни, всегда больно задевали меня. Классно, наверное, было работать на нем паромщиком. День медленно ходить от берега к берегу, а вечером, особенно таким, как сегодняшний, сидеть на берегу у догорающего костерка, пить чай из закопченной кружки и смотреть на реку. 'Почему, блин, я не думал об таких простых радостях раньше, когда все это было доступно?'. Теперь и хотелось бы, да вот фиг! Вместо этого бредешь вдоль речки с автоматом на плече и с чудо-юдом в руках, и думаешь, как бы прожить еще одну ночь, чтобы другие чудо-зверушки не добрались до тебя.

Я положил сверток на траву, снял и поставил рядом рюкзак, автомат перевесил на грудь и спустился к парому. Я не думал, что кто-то мог спрятаться на этой железяке, но осторожность никогда не лишняя. Три года жизни после Армагеддона приучили к этому.

На палубе, во впадинах лежали вперемешку почерневшие листья, песок и мелкие ветки. Стараясь ступать как можно мягче — чтобы железо под ногами не грохотало, я прошел к будке паромщика на дальней стороне понтона.

Сваренная из того же уголка и обшитая листами жести будка, когда-то была выкрашена в синий цвет, но это была уже не армейская покраска, эмаль слезла почти полностью и лишь в нескольких местах проглядывала из-под ржавчины.

Дверь была закрыта, и я подошел сначала к разбитому окну. Заглянул — никого. Уже смелее я подергал дверь — никакого замка не наблюдалось, но открываться она не хотела. Похоже, её просто перекосило. Я покрутился — ничего, чем можно было заломить непослушную дверь, на палубе не было. Тогда я прислонил автомат к ржавой обшивке и полез в окно.

После пары пинков и удара всем телом изнутри, дверь все-таки сдалась и открылась. Я еще раз оглядел помещение: пустой стол с обломанной пластиковой столешницей; два, пластиковых же, дачных кресла; в углу железная кровать с позеленевшим матрасом. У кровати железный шкаф. На полу валялась посуда и какие-то банки.

Я вернулся на берег, посмотрел по сторонам и выругался — темнело прямо на глазах. Страх ночи, да и вообще любой темноты, уже стал рефлексом. Я забрал свой груз — младенец пошевелился и опять затих — и перенес в будку. Сразу закрыл дверь — хватит рисковать, в любой момент могут появиться зубастые 'друзья'. Если не заметят, то, наверняка, на судно не полезут, оно стоит тут уже не один год и кругом вода.

Я проверил матрас — с одной стороны, где над ним в крыше светилась дырка, он был сырой. Я перевернул его и положил 'ребенка' поперек кровати. Рядом положил вещмешок и автомат. Вернулся к окну, еще раз оглядел берег, потом — пока еще можно было что-то разглядеть — опустился на колени и собрал валявшиеся банки. В одной жестянке из-под 'Нескафе', оказался слипшийся кусок, раньше бывший сахаром-песком. Еще в одной оказались окурки, остальные пустые. Негусто, но сахар пригодится. Теперь надо считать каждый кусочек. Над столом у окна висела небольшая полка, на ней, в углу небольшая пластиковый контейнер. Я вскрыл коробочку — рыболовный набор — богаче, чем в шалаше на озере, была даже леска. Неплохо, наверное, было порыбачить вечером прямо с парома. Положил контейнер на стол — не забыть забрать, пригодится еще.

Выбрав банку почище, я осторожно приоткрыл дверь и выскользнул на палубу. Наклонился и прямо с борта пополоскал банку, потом набрал воды. Теперь можно и попить, идти дальше до утра не придется. Выпил почти половину. Потом опять набрал, чтобы уже не выходить ночью. И наконец, я сделал еще одно — отрезал от пеленки небольшую ленточку и подвязал её на берегу, на уровне глаз. Если будут идти Ольга и волк, надеюсь заметят. Я не сомневался, что, заметив метку напротив понтона, Ольга сразу сообразит, где мы.

Вернулся в будку и решил, что пора, наконец, поесть, а то перекусывали мы уже давным-давно. Еще когда были вместе. Стоило мне только вспомнить про Ольгу, как сердце снова заныло. Не то, чтобы я забывал про нее, но когда идешь и постоянно оглядываешься, как бы не нарваться на кого, то отвлекаешься от всяких мыслей. Сейчас же я знал, что мне предстоит ночь переживаний. У меня такой характер — знаю, что поступаю правильно, но буду терзаться, что что-то упустил, где-то сделал не тот шаг. Наверное, у всех людей так, кроме совсем уже толстокожих.

Я съел полбанки тушенки, один хлебец и запил все это большим количеством подслащенной воды. Конечно, я бы с ходу проглотил всю банку, но заставил себя оставить половину на утро.