Кордон

— Мертвыми?

— Убитыми, — поправил гауптман. — Притом, убитыми жестоко. Отрезаны головы, вскрыты животы... Прямо иллюстрация к Мултанскому делу [В нашем мире Мултанское дело тоже происходило. 1892 год, Вятская губерния], помните такое? Разве что кровь не спускали.

Прапорщик события в Мултане помнил — по всей Республике гремело. Жуткие ритуальные убийства, оказавшиеся инсценировкой хитроумных селян.

— Они в одном доме жили — община выделила новенький, на окраине. Там и нашли.

— И никто ничего не видел и не слышал?! — Подолянский аж привстал.

— Видели, как ни странно. Приезжали какие-то гости. Четверо или пятеро — в темноте не разглядели толком. Их, правда, заметил мой... — Темлецкий неопределенно махнул рукой, — неофициальный сотрудник...

— Типа Маслопупа?

— Нет, пан Поморянин — он официальный, хоть и внештатный. Там все сложнее.

— Понял, — кивнул Анджей, — сталкивался.

— Так вот, пан Гюрг видел их. Мельком. На перекрестке столкнулись, он как раз на выселки свои ехал. Говорит, ряженые. Одеты как граничары, но повадки офицерские. Один показался знакомым — вроде как в блиц-шквадроне служит, но Гюрг мог и обознаться — слаб глазами.

— Странно все это...

— Мягко говоря, странно, — не стал спорить с очевидным Темлецкий. — Орлов, ну вы его помните, начальник третьей, вместе с граничарами — местные погибших весьма уважали, прочесал окрестности. Без толку.

— Как-то все кучно ложится...

— Не то слово. Что-то нехорошее затевается, а я не могу ничего с этим сделать! И это — хуже всего.

За окном свистел ветер, пел декабрьские разбойничьи песни. Бросал с ненавистью горсти снежной крупы в окно... По часам выходило, что почти одиннадцать утра, но пасмурная серость была совершенно неразличима по времени...

— Хоть волки не воют, а то совсем страшно было бы... — прошептала Яра, сильнее прижимаясь к Анджею.

Прапорщик погладил девушку по голове, коснулся губами нежной щеки.

— Я тебе про волков рассказывал? Про сугробы?

— Про сугрооообы... — Яра честно попыталась вспомнить: — Про сугробы не рассказывал... Или не помню просто?

Девушка тихонько засмеялась.

Анджей пропустил сквозь пальцы ее длинные волосы, снова поцеловал.

— Это когда у меня стажировка была, перед самым выпуском. Получается... Да, два года назад. Без недели. У нас до Нового Года сколько?

— Сегодня двадцать первое, кажется... — Яра завозилась, устраиваясь поудобнее в объятиях парня. — Совсем мы забегались...

Девушка тут же поправилась:

— Ты забегался, хороший мой... Это я все на месте сижу, как курица на насесте, — Яра вздохнула. Тут же дернулась, будто нечаянно коснулась раскаленной плиты:

— Подожди, я что-то запуталась совсем. Если выпуск у тебя два года назад был, то почему ты к нам только осенью пришел? Перевелся откуда-то?

И тут же, почувствовав неведомым женским чутьем, как Подолянский напрягся, затараторила, одновременно гладя Анджея по груди:

— Прости, прости меня! Я дура, я не специально...

Прапорщик выдохнул, стараясь, чтобы это было понезаметнее:

— Ничего, все хорошо. Так получилось. Много чего сложного вышло.

— Ой, а что там с сугробами получилось? Ты начал...

— С сугробами вообще занятно вышло. Нас из Академии еще в августе собирали. Съездите, мол, господа курсанты, ознакомьтесь, так сказать, предметно, где вам служить придется. Так-то, у нас на курсе были, кто из унтеров начинал, они рассказывали, что к чему. Теория от практики отличается, сама знаешь...

— Знаю! — Закивала Яра. — Я у дяди Вальтера книжку брала, с рецептами. Вот вроде написано одно, а получается совсем что-то не то. И то ли с ошибками напечатали, то ли я не умею что-то...

— У Бигуса кулинарная книга есть?! — Подолянский хмыкнул удивленно. — А я думал, что у него на черепе, изнутри все три рецепта выбиты.

Яра стукнула Анджея кулаком по животу — парень охнул от якобы лютой боли.

— Ты зачем дядю Вальтера обижаешь? Он хороший!

— Хороший, хороший! Ты вот сама меня перебиваешь, а потом обижаешься!

— Не буду больше!

— Обещаешь? — подозрительно прищурился Анджей.

— Честно-честно!

— Ох, не верю я тебе! Ну ладно... На чем остановился?

Ярослава повернулась, положила голову Подолянскому на грудь.

— Вас в августе собирали...

— Ага. Ну и форма одежды соответствующая, естественно. Кто ж летом-то бушлат будет с собой вьючить... А нас, хлоп, и задержали чуть ли не на полгода. И сидим мы втроем. Я, прапорщик Крикун — он из местных, из линейщиков, и Рысьев — он с моего курса. А холодно кругом — почти как сейчас, но в два раза холоднее.

— Ой... Замерзли, наверное!

— Не то слово! И сидим, мы, значит, в сугробе, ждем. То ли контрабандьеры должны были идти, то ли еще какая пошлость, уже не помню. И чувствую, замерзаю... И такая тоска, что аж взвыл. Хорошо получилось, с переливом, и надрывом. И тут мне отвечают. Близко, метрах в ста. Мы за винтовки сразу. Вроде бы и три ствола, а все равно не по себе...

Девушка закивала:

— Декабрьские волки, они самые лютые!

— А Крикун на меня посмотрел, и флягу спирту достает. И вручает. Вы, мол, пан курсант, лучше усугубите, чем такими вокальными упражнениями заниматься, с непредсказуемыми результатами. Я употребил, снежком закусил... И прям как в раю стало! Ну как сейчас, к примеру.

Яра засмеялась, прикрыв рот ладошкой. Анджей поймал ее руку, поцеловал...

— А что дальше?

Подолянский внимательно посмотрел на девушку.

— А чего тебе дальше хочется?

— Не знаю...

— Вот и я не знаю. Может, поженимся?

— Ты чего...

— А что, Дед против будет?

— Да нет, ты ему нравишься очень, просто...

— Быстро слишком, да?

— Ага... И я тебя не знаю совсем...

— У нас времени впереди — вечность целая. Успеешь.

— Попросись на завтра не ехать никуда, ты и так все ездишь и ездишь... Я ведь соскучилась очень без тебя.

— А ведь попрошу! Не откажет Цмок, тоже ведь человек, хоть и командир...

Зимний ночной лес, он монохромный, будто гравюра. Черные деревья, белый снег. Только елки и выбиваются — темно-зеленые, цвета пехотных шинелей. Но в темноте и колючие казались вырезанными из черной матовой бумаги.

А еще в зимнем лесу обычно тихо — молчат птицы, сидят, нахохлившись, спят белки, укрывшись пушистыми хвостами. Только щелкают на морозе ветки, да скрипит снег под ногами людей, идущих цепочкой.

— Господь свидетель, ну и дебри! — остановился идущий вторым человек, с тонкими, городскими усиками. Сбросил с плеча перемотанные парусиной лопаты, нагнулся, упершись руками в колени, выдохнул тяжело...

Тот, кто торил тропу, граничар не только одеждой, но и лицом, обернулся, кивнул сам себе, спросил:

— Перекур, как понимаю, панове?

Шедший третьим, тот, что постарше, кивнул и тоже сбросил с плеча груз — две кирки.

— Перекур. Заодно определимся с местностью.

— Что там определяться, — буркнул проводник, — вы разве зарубки не видали? До просеки метров двадцать осталось.

— Всего двадцать метров? — лицо тонкоусого искривилось в презрительной гримасе. — Эти метры неодолимы, словно пляж клятой Иводзимы!

— На Иводзимах не бывал, — ответил граничар, — и бывать, желанья нет. Жарко там. И песок. И черномазые так и шныряют.

— Песок... — протянул гауптман, — и мулатки в белых брюках и без исподнего!

— Оставить исподнее и мулаток, — произнес ротмистр, — давайте уж господа, преодолеем последние метры. Право слово, у меня нет ни малейшего желания замерзнуть здесь. А то знаете, наблюдал последствия незапланированных зимовок.

— И что же? — сказал гауптман, закидывая связку лопат на плечо.

— Преотвратное зрелище. Мелкое зверье, когда тело оттаивает, начинает грызть с лица...

— Экие вы гадости к ночи поминаете... — граничара передернуло. — Пойдемте, лучше, чего мерзнуть зря!

Преодолев последние метры, процессия остановилась. Снова упали на снег инструменты. Все долго и шумно приводили дыхание в порядок.

— Предлагаете здесь долбится? Тут же одного снегу полтора метра.

— Предлагаете в другом месте?

— Разумеется. Это детище прогресса обязательно проходит через открытое место, где снега не так много.

— Там земля промерзла сильнее, — намекнул проводник, — Утрахаемся.

— Вот! — ротмистр назидательно ткнул пальцем в небо, — глас народа — глас божий. Приступаем, господа!

Зашуршали лопаты, вгрызаясь в слежавшийся снег, звонко стукнула кирка...

— Нет, положительно необходимо было прихватить десяток нижних чинов!

Подмораживало. С одной стороны, плохо — приходится одеваться будто капуста — два свитера, ватная поддевка, да еще и бушлат. Из-за чего сразу становишься неуклюжим, словно спросонья. С другой стороны, вороны не летают...

Темлецкий с ненавистью посмотрел на небо, не мелькнет ли где растопыренный крест. С острым клювом, что так любит долбить глаза... Гауптман неудачно сплюнул — ниточка слюны повисла на пушистом воротнике бушлата.

— Вот же пропасть какая...

Никто не оглянулся. Ругающийся начальник — зрелище привычное. Да и как не ругаться, когда такое кругом.

Пограничники ехали растянувшейся колонной по тропе. Снег выпал еще утром, но насыпало немного, и пробитая колея еще сохранилась. Иначе вообще было бы не проехать.

Может, и к лучшему. Завалило бы все дороги до полной непролазности. Сидели бы на заставе, пили чай с бубликами. Бигус бы спроворил чего хитрого, национально-кулинарного...

Так нет, даже лыжи не нужны, лошади спокойно проходят. И едут на тех лошадях всякие сволочи, которые творят сплошное непотребство. Убивают, к примеру, хороших людей. И отрезают им головы.

Темлецкий снова сплюнул — на этот раз удачно — замерзший кусочек льда бесследно пропал в сугробе. И ведь не спишешь на местные непонятки. Нет, убивали те, кто слышал о местных традициях и об орках. Но только слышал. Зеленые — та еще мразь, но женщин они просто убивают. Иначе, дескать, Ворон с Волком не поймут.

Кто-то хотел перевести подозрения на местных дикарей, причем кто-то не местный и торопящийся. Сильно торопящийся, иначе подсобрал бы знаний, сделал все по-правильному... Но кто? И зачем?

Выругался Сучевский, который ехал первым. Его, Цмок всегда ставил в авангард при лесных поездках. Фамилия у объездчика подходящая, все сучки мордой собирает, остальным не достается.

— Не нравится мне все... — раздался из-за спины голос Водички.

— Что не нравится? — не оборачиваясь, уточнил гауптман.

— Да вообще все. И убийство это, и лес, и дорога...

— Убийство, друже Янек, оно никому не нравится. Особенно, когда наших кладут...

— Знать бы кто...

Темлецкий так и не обернулся, но и без взгляда за спину, знал, что Водичка сейчас скалится так, что любой медведь-шатун со страху обсерится. Давно они служили, друг друга хорошо знали...

Тропа вывела на просеку. Вокруг ощутимо посветлело. Гауптман почувствовал, как начинает понемногу отпускать тревога, что тяжелым камнем лежала на душе...

Интересно, кого поставят вместо поганого содомита Луцкого? Точно не Демченко — оно такое же дерьмо, только что не попадался со спущенными штанами... Лучше бы Гержова поставили. Майор Гержов самый в бригаде толковый. Да и дружны они...

Из зарослей можжевельника послышался странный звук, будто свист перегретого чайника. Странный, но знакомый. Когда последний раз гауптман слышал подобное, потолок первого этажа заставы украсился россыпью пулевых отверстий.

Но сделать Цмок ничего уже не успел.

Глава 14

Рядовой Бужак переложил винтовку на левое плечо, давая затекшему правому отойти, и снова зашагал. Путь Мартина был короток и предсказуем: шесть шагов в одну сторону, разворот на месте, шесть шагов обратно. И повторять, повторять и повторять. Нет, не до того момента, как голова закружится — у него, у завзятого физкультурника, тренированность и на это была! Пока не явится Рудык, который пошел к Бигусу за кофе, да и пропал где-то, чтоб его!

Вот вернется напарник, можно будет и в другую сторону пройтись — а то поджимает организм этак нехорошо. В районе ватерлинии, так сказать. Как бы позорной беды не случилось. Все беды от холода и баб!

О, про баб Бужак думал постоянно! Как, впрочем, справному пограничнику двадцати трех лет от роду и положено. Правда, в данный момент, думал он о них неодобрительно. Нет, не в том плане, что не одобрял их всех. Отнюдь! Рядовой не мог понять странные выверты женской натуры. И ведь, вроде немало знал об этом (к сожалению, исключительно в теории).

Нет, отчего Яра к нему благосклонности не проявила — понять можно. Бужак старался быть к себе объективным и понимал, что даже супротив вечно пьяного поручика Байды, мягко говоря, не фонтан. Мускулатурой разве что превосходит, да толку от той мускулатуры, когда к ней ни звания не приложено, ни содержания офицерского... Эх...

И почему к Подолянскому в койку сиганула, он тоже понять мог. Прапорщик-то, в гвардии служил, в столицах бывал. Имение, наверное, в три этажа, а то и в четыре. Личный паровик, все такое...

О паровиках, кстати! Бужак прислушался — нет, как свистел клапанами голем пана Ежи во дворе, так и посвистывает. Маслопуп с раннего утра на заставу прибыл — Вацлав попросил по хозяйству помочь. У самого 'геологического' домика грохочут чем-то. Интересно, что затеяли?..

Вот о ком рядовой плохо думал, так это о секретарше гостевой. Вот же прошмандовка какая! И с Ковальским ночевала пару раз, и к Цмоку шорхалась. Гауптман тоже хорош, конечно! Думает, раз семья далеко, так и шалить можно. Эх, а еще начальник... Бужак покачал головой. Нет, был бы он женат, был бы верным и честным! Жена, она ведь, от Бога! А он все видит...

Бог за прохаживающимся рядовым, конечно же, не наблюдал. Много Бужаков на свете, глаз не хватит. Да и вообще, бытовали в мире сомнения о самом его существовании.

Зато на прицеле его держали сразу двое. Крепко держали, с хорошей гвардейской выучкой.

...Из кустов свинцовой плетью хлестанул пулемет. Плотно, будто косой по траве, ударил длинной очередью. Темлецкий, словно во сне видел, как медленно-медленно падает Ковальский, почти перерубленный пулями, как складывается Близнюк, а от головы его ничего и не осталось...

Несколько пуль, пробивших унтера, ударили Цмока в грудь. Слабо, на излете. Но поводья выпали из руки, гауптман начал заваливаться в седле... Это его и спасло.

Следующая очередь ударила по прежнему прицелу, пройдя чуть выше. А потом какая-то невидимая сила швырнула Цмока на снег...

Водичка ехал последним. И он успел чуть больше, чем остальные. Ландфебель, отлично понимая, что не уйти ему на лошади — посреди просеки, он как на плацу, а редкие деревца для тяжелых пулеметных пуль — былинки, дернул Варьку, роняя на бок, выдергивая ноги из стремян.

Тренированная лошадь упала, как положено — хоть на конкурс джигитовки выводи. Унтер перекатился в сторону, под сомнительное прикрытие облетевшего еще осенью куста терна. В щеку впилась колючая ветка, чуть не выколола глаз. Тут же, по упавшей лошади заработал пулемет, захлопали 'барабанки'. Унтер успел порадоваться — Варька умерла мгновенно. На голову посыпались ветки — невидимый пулеметчик сменил прицел — заметил, куда пограничник свалился, паскуда...