Магия, называли это здесь, Магия Поиска. "Ну, понимаешь — ты просто представляешь себе то, что тебе нужно, хорошо представляешь, во всех деталях, протягиваешь руку — и оно оказывается у тебя." У самого Раэндиля ничего не получилось — никак не удавалось сосредоточиться, все время в голову лезло что-то постороннее. Но после этого он долго пребывал в уверенности, что все в Цитадели добывается именно таким образом.
Объяснила ему ошибку Лаххи, посмеявшись вдоволь над такой нелепой, на ее взгляд, идеей. "Смотри, — протянула она руку в воздух, — вот мне нужен кусок хлеба." Легкая вспышка — и вот в ее руке ломоть свежеиспеченного ароматного хлеба. Раэндиль недоверчиво взял его, понюхал, откусил — хлеб был на редкость вкусный. Точь-в-точь такой, как пекли на кухнях Цитадели. "И как ты думаешь, откуда он взялся?" Раэндиль неопределенно взмахнул руками:
— Ну, это ... наколдовала...
— Нет. Просто я его откуда-то достала. Кажется, — Лаххи смущенно наморщила носик, — из нашей кухни. И теперь его там нет. Может, он со чьего-нибудь стола. Вот человек огорчится... И так может быть с любой вещью. Это называется — Магия Поиска. Она... ненастоящая.
— А есть еще настоящая?
— Да, но ей владеют немногие. Я — нет.
Тут девочка надула губки и скорчила одну из своих неповторимых гримасок. Сейчас на ее личике была смесь почти взаправдашних горя и уныния.
— Настоящая — это какая?
— Это — Истинная Магия. Магия Творения. Это когда из ничего — нет, это только так кажется, что из ничего — на самом деле, из воздуха, или из дерева, или из воды — ты Творишь нечто. Живое или нет — но его нигде не было еще. Ты его Сотворил.
Раэндиль надолго задумался, Лаххи в это время дожевывала свой хлеб. Наконец, он спросил:
— Но если вы это можете — зачем вам брать с этих людей хоть какую-то дань? Достаньте себе все, что надо.
— Вот глупый! А откуда оно возьмется? Значит, кто-то останется без урожая. Он придет утром на поле — а там ни зернышка... Нам ведь надо очень много.
Раэндиль пошутил, что, как мера борьбы с эльфами — это очень даже неплохо. Но Лаххи серьезно и грустно ответила, что никто не угадает, откуда достанет это зерно. А вдруг — у своих же? Но отчего же тогда не Сотворить столько, сколько надо? Разве на свете воды мало?
— Никто из Владеющих Истинной Магией такое сделать не в силах. Разве только Владыка — но он говорит, что это может нарушить Равновесие. Что земля должна родить, а люди — обрабатывать ее.
У Раэндиля в тот раз голова пошла кругом от всей этой галиматьи, произносящейся здешними с большой буквы: Магия Поиска, Магия Творения, Истинная и Разрешенная Магии, Творение, Равновесие... Это же с ума сойти можно — столько слов, обозначающих одно и то же: колдовство. А жаль все же, что у него не получилось.
Теперь же он с пониманием смотрел на разгрузку очередного обоза с данью. Надо, значит, если так делают. Раэндиль потихоньку начал чувствовать, что ни один пустяк не отдан здесь на волю случая, что каждая мелочь продумана и просчитана. Во всем этом ощущалась некая странная воля, куда более могучая и упрямая, чем человеческая.
* * *
... Эти семь человек на конях — словно черных воронов семь, низко рыщущих над землей. Строгих семь силуэтов людей, приникающих к спинам своих лошадей, и семь черных плащей за плечами развеваются в бешеной скачке. В тишине — только звоном летит стук копыт, да свист ветра не молкнет в ушах. И — к восходу, вперед! Так растают они в пламенеющей бездне восхода. Семь теней небывалых, семь птиц — словно сон, над застывшим в молчании снегом. Но — так кто же они? Да и были ль они? Иль пригрезились сонной земле? Ни следа на снегу и ни тени от них — это ветер замел все следы. Нет ответа — лишь воздуха стылого звон раздается в унылой тиши...
Раэндиль ехал предпоследним, позади скакала вчерашняя девушка-певица. Раэндилю, с одной стороны, хотелось бы ехать последним — ему нравилось смотреть на едущих перед собой людей. Одинаковые фигуры, прекрасные быстроногие кони; и это странное пьянящее чувство: я еду с ними, я такой же, как они, я — вместе с ними. Одна дорога у всех, со стороны и не отличишь, что шестой всадник — чужой. Это было странно и радостно, почти незнакомо — ощущать себя наделенным неким могуществом и властью, это приходило извне, от тех, с кем он ехал — уверенных в себе, властных и сильных людей, хозяев этой земли. И он — среди них.
С другой стороны, ему, после того, как он нашел взаимопонимание с конем, и обнаружил, что тот слушается малейшего движения, хотелось покрасоваться перед девушкой. Уж очень глубоко к нему в душу заглянули ее колдовские глаза — зеленые с золотистыми огоньками, словно два крыла сказочной бабочки. Сначала он беспокоился за нее — по внешнему виду девушки трудно было поверить, что она выдержит несколько часов бешеной скачки. Но, видимо, скорее устала бы лошадь под ней, чем сама наездница: шли часы, а она все так же непринужденно-легко сидела в седле, словно не чувствуя усталости. Раэндиль подумал, что даже не знает ее имени.
Они ехали по почти пустынным землям восточнее Цитадели. Лишь несколько раз вдалеке виднелись поселения — но их тщательно объезжали. Раэндиль не имел ни малейшего понятия о том, куда и зачем они едут; да это и не имело особого значения, ему нравилась просто сама возможность куда-то ехать, нравилось это ощущение сопричастности чему-то и кому-то. Он рассматривал своих спутников, невольно сравнивал себя с ними. Немного стеснялся своей бесполезности — все они были вооружены, в движениях чувствовалась та особая сила, которую дают многие и многие годы тренировок.
Вот, следом за Наместником, скачут рядом, почти соприкасаясь крутыми лошадиными боками друг с другом, двое молодых парней, близнецов. Обоим не больше двадцати пяти, они неразличимо похожи: одинаковые правильные лица, одинаково развевающиеся по ветру длинные, вьющиеся волосы, одинаковая одежда. Словно человек и его зеркальное отражение, даже на конях сидят в одних и тех же позах.
Следом — мужчина лет постарше сорока, с небольшой бородкой. Судя по переразвитым мышцам плеч — кузнец, может, и оружейник. На боку — меч в простых потертых ножнах, через лоб широкая черная лента со скалящейся волчьей мордой. Что-то такое же, волчье, и в самом лице.
За ним — Тонион. Этот держит поводья едва-едва двумя пальцами, рука в облегающей черной перчатке кажется неправдоподобно узкой. Седельные сумки набиты битком. Капюшон, отделанный теплым длинным мехом, Целитель надвинул на самые глаза, свободной рукой придерживает ворот у горла, как будто замерз до костей.
Девушку Раэндилю видно не было, оборачиваться все время было как-то неловко. Но все его попытки чуть приотстать были безнадежны — певица, которой в самом начале Гортхауэр сказал ехать последней, упрямо держалась позади него.
Короткий привал — только быстро съели припасенную еду, куски вареного мяса с хлебом — и снова в путь. Удивляла его девушка, которую звали, как оказалось, Элентари, и это гордое имя ей удивительно шло. После этой скачки, когда и сам Раэн, и все прочие, кроме, само собой, Наместника, весьма устали, на привале она быстро и жадно умяла свою порцию и начала кидаться снежками в близнецов. Бросала их она метко, после каждого попадания громко смеялась — смех был странный, с каким-то оттенком надрывного всхлипа. Не особенно приятный смех. Но Раэндилю она все равно казалась самой прекрасной из всех, когда-либо виденных им девушек. Он чувствовал себя немного нелепо — как мальчишка, краснел, ловя мимолетный взгляд, жадно пожирал ее глазами. Странное чувство — словно ему вновь пятнадцать, и из-за невысокого забора он смотрит на идущую к колодцу соседскую девочку. Жарко и холодно вместе, и сердце замирает от странного — горького и сладкого одновременно — чувства.
Раэндиль покопался в собственных ощущениях и обозвал себя идиотом. "Совсем ты, парень, в детство впадаешь! — сказал он себе. Ведь не маленький уже." Но и это не помогло. Все равно, хотелось без отрыва смотреть на девушку, коснуться ее щеки, говорить с ней о чем-нибудь. Да хоть и не говорить — просто быть рядом. И от этого Раэндиль чувствовал себя почти счастливым: только ветер в лицо, только морозный звенящий воздух вокруг, кромка леса впереди... И странное ощущение — вот там, за левым плечом, скачет девушка, лучше которой ты еще не встречал...
* * *
Только поздно ночью они приехали в какой-то поселок, судя по всему, достаточно большой и богатый — дома высокие, основательные. Их ждали. Уважаемых гостей у порога дома на центральной площади, если ее так можно было назвать, встретила толпа людей с факелами. Тут же потянулись руки, помогая спешиться, их повели внутрь, в теплое и хорошо освещенное помещение, где были еще люди, стоял богато накрытый стол и играла музыка. Дорогим гостям предложили почтить трапезу своим присутствием. Дорогие гости изменились в лице, ибо после целого дня в седле сил не было даже на то, чтобы стоять, не опираясь на что-нибудь. Элентари негромко сказала, что она бы предпочла почтить постель, и все присоединились к ней, молча покивав.
Она обернулась к Наместнику, который как ни в чем не бывало, красовался посреди комнаты — ни следа усталости на бесстрастном каменном лице, все те же легкие движения. "Мне бы так... — с завистью подумал Раэндиль. — Ох, и хорошо быть бессмертным!" Не сказала вслух ни слова, но менестрель уловил между ними легкое свечение, которым обычно сопровождалась интенсивная Неслышная речь. Через несколько мгновений Наместник сказал несколько фраз, которые потонули в общем гуле, окружавшим его людям,
Трое слуг с канделябрами в руках проводили их в комнаты на втором этаже. Раэндиль удивился, что тут так тихо, хотя внизу шло шумное веселье. Быстро им принесли теплой воды, чтоб умыться и постелили постели; Раэндиль оказался в одной комнате с Тонионом и даже нашел в себе силы порадоваться этому — другой из спутников ему нравился меньше, вызывал какое-то смущение. Близнецы заняли комнату напротив, Элентари потребовала отдельную комнату и ей тут же ее предоставили, после всего одной спокойной фразы. Раэндиль почувствовал, что авторитет Цитадели здесь очень велик.
Сам он потребовал принести себе и Тониону горячего вина. Как ему показалось, он неплохо воспроизвел спокойную и уверенную интонацию Элентари, но слуга как-то недоуменно на него воззрился. Раэндиль, которому в жизни почти не доводилось кому-то приказывать, почувствовал себя неловко и ощутил странный гнев. Он рявкнул:
— Не понял?! А ну-ка, быстро!
Парень покосился на него и мигом исчез за дверью. Тонион, валявшийся поверх покрывала прямо в сапогах, вытянув длинные, как у журавля, ноги, посмотрел на Раэна с легкой усмешкой и сказал:
— Не стоило кричать на парня. Он просто плохо понимает твою речь. Они почти не говорят на общем наречии.
Раэндиль покраснел. "И что вот теперь делать? — скорбно размышлял он. — Извиниться? Перед слугой? Нет, не годится... Вот, возомнил себя невесть кем, как господин какой!" Целитель смотрел на него с обычным своим чуть ехидным видом, как всегда смотрел на боящихся лечения больных.
— Да не страдай ты! Нас здесь уважают. Он поймет, что ты просто устал. Но — больше не кричи здесь ни на кого.
Менестрель вздрогнул. Он уже привык, что большинство его новых друзей достаточно легко читает мысли и эмоции других, но все равно — это было странно и неприятно. Вернулся слуга с кувшином. Раэндиль, под одобрительным взглядом целителя вежливо, но спокойно поблагодарил его.
Вино с пряностями оказалось на редкость вкусным. Выпив большую кружку, Раэндиль почувствовал, как из тела уходит напряжение усталости, стискивавшее его до сих пор. Постель была мягкой и теплой. Он уснул, едва коснувшись подушки. Сон оказался полным продолжением дня: всю ночь ему снилось одно — бесконечная скачка по снежной равнине.
Проснулся он с гудящей головой, болью во всех мышцах сразу и отвратительным настроением одновременно. Да еще и не сам проснулся, а был бесцеремонно разбужен мощным встряхиванием за плечо. Судя по сизым теням в комнате, солнце еще только вставало. Раэндиль смог издать только нечленораздельный — к счастью для него, ибо сказать-то он хотел нечто сугубо неприличное — стон, увидев перед собой прямо-таки лучащуюся жизненной силой физиономию Гортхауэра. В серых зимних сумерках она была именно тем зрелищем, которого Раэндиль хотел бы избегнуть любой ценой.
— Вставай! Утро.
— Е-у-у...
— Что же это значит?
— Не...буду...
— Это отчего же?
— Не могу! — честно ответил Раэндиль, который чувствовал, что если и поднимется, то немедленно упадет обратно. По косточкам. Мышцы болели невыносимо.
— И чему вас только учат...— Задумчиво произнес Наместник на языке Цитадели — безумной смеси синдарских и квенийских слов, измененной до неузнаваемости произношением. Понимать его Раэндиль уже мог достаточно свободно, но вот говорить сам и не пробовал даже. — Давай руку!
Раэндиль протянул ему руку, ожидая, что тот поможет ему встать — но нет, Наместник просто взял его за запястье. Прикосновение было необыкновенно горячим, словно раскаленными щипцами обожгло — но боли не было. Было только странное чувство, что от этого места по всему телу потекли горячие струи, гасящие боль во всем теле. Дышать было немного трудно — полосы горячего металла сжимали грудь, трепыхался какой-то комок в горле. Было, в общем, приятно и немного страшно — словно взлетишь сейчас ввысь, да так и останешься там. Наместник убрал руку.
Раэндиль ощутил, что вполне способен встать сам. Но лень была куда сильнее боли, устранить ее таким магическим путем было непросто. Поднимаясь из постели, Раэндиль ворчал в уме : "Нет, ну что же это такое — отчего же не дать человеку поспать хоть немного? Какого ради меня надо поднимать в такую рань?! Зачем меня вообще притащили сюда? Отчего во всем Средиземье правители, как правители, знают свою роль и блюдут ее? У всех — эльфов, людей, гномов — вельможи как нормальные эльфы, люди и гномы. Не бегают по крепости с кузнечным инструментом, не тащат никого в какую-то дурацкую глушь и не измываются так над своими людьми? А этот хваленый средиземский страх и ужас в одном прозвище? Это что же за наказание Валар, такой Наместник! И что тогда о нем сказки бают... Это же просто мелкий кошмар для меня лично..."
— Подробнее, пожалуйста!
Раэндиль поймал себя на том, что некую часть своей мысленной тирады произнес вслух. И все это внимательнейшим образом было выслушано главным героем пламенного монолога. Стало немного страшно. Раэндиль опустил глаза к полу — и напрасно: он не увидел, как на обычно застывшем лице Наместника мелькнула тень настоящей, не просто внешней, улыбки.
Когда за Гортхауэром хлопнула дверь, комнату сотряс взрыв хохота, которого он никак не ожидал. Ему еще не доводилось слышать, чтобы кто-то из Цитадели смеялся так громко и взахлеб. Ржал, прямо-таки, как лошадь, подумал Раэндиль.
— Ох, не могу... Ой, ну ты даешь...
