Спасатель. Книга вторая. Великий княжич

Однако проблему с Платамоном следовало решать как можно скорее, и вскоре дукс выступил в поход на восток, взяв с собой всю конницу и полтысячи пехотинцев. Торная дорога шла вдоль Пенея, но, не повторяла изгибы реки, причудливо извивавшейся, а вела напрямик. Через половину дневного перехода Пеней поворачивал к морю, и последние три десятка верст нес свои воды на восток. Хотя его путь преграждали высокие горы, река смогла прорезать в них глубокое ущелье, ставшее границей между двумя горными массивами — Олимпа и Оса. А в десяти верстах к северу от места впадения Пенея в море и находилась древняя твердыня Платамон, капитально перестроенная византийцами, а во времена крестоносцев улучшенная венецианскими мастерами.

— Скажи, Никифор, — полюбопытствовал иерарх Григорий, спокойно покачиваясь в седле, — для чего ты взял всех всадников, если собираешься штурмовать крепость, а не сражаться в поле?

— Чтобы произвести впечатление, и сберечь казну — снисходительно пояснил дукс. — А до штурма, надеюсь, дело не дойдет, хотя лестницы мы и наготовили заранее. Владыка, не знаю как там у вас в диких краях, а здесь воюют на самом деле не мечами, а золотом. Монеты нужны для содержания воинов. А еще мешком золота можно подкупить защитников крепости. И если долгая осада требует много денег, то стоит подсчитать, не дешевле ли получится предложить мзду начальнику крепости и тем самым сэкономить и время и средства.

— То есть найти золотую середину, — подсказал епископ, тихонько улыбаясь в бороду.

— Вот, это самое! — довольно подтвердил Никифор. — Отыскать золотую середину и не растратить зря императорские перперы. Ну, скоро сам увидишь.

Но еще до того, как армия переправилась на левый берег Пенея, ее догнал измученный гонец, скакавший буквально день и ночь, слезая с седла лишь для того, чтобы сменить лошадь.

Известие, принесенное посланником, стоило такой спешки. Шпионы Мануила в Будонице донесли, что афинский герцог приказал своим вассалам выступать в поход. На кого франки собирались идти войной, достоверно не выяснилось, но догадаться было нетрудно.

На срочно созванном походном совете Проня в первую очередь поинтересовался, сколько времени у них осталось в запасе.

Никифор задумался, и ответил деспот Мануил, сохранявший видимое спокойствие, хотя лицо у него заметно побледнело:

— Рыцарям положено пятнадцать дней на сборы, и если мегаскир не позвал эвбейцев и ахейцев, то к этому сроку войско будет готово. И что-то мне подсказывает, что Гильом де ла Рош никого ждать не станет.

— Значит, — подытожил боярин, — через пятнадцать дней франки перейдут реку Сперхиос.

Глава VII

— Не ранее, чем через шестнадцать, — мрачно уточнил Никифор, вдруг разом утративший всю свою бодрость. — Соглядатаи слышали, что место сбора назначено в Фивах, столице Беотии, а оттуда до границы ровно два перехода. А вот куда они двинутся дальше, большой вопрос.

Оторвав взгляд от карты, дукс вперил испытывающий взгляд в Мануила:

— Государствующий, у афинского герцога военного флота нет, только пираты...

— Так у них еще и пираты имеются, — ахнул боярин, не слишком вежливо перебив вышестоящего командира.

— Там, где есть море, там есть и пираты, — чуть раздраженно процитировал Никифор древнюю поговорку, и снова вернулся к разговору с деспотом. — Славнейший, ты еще можешь вернуться в Никею на корабле, если желаешь.

Деспот, которого несмотря тяжелые парадные одежды, отороченные мехом, внезапно начал бить озноб, протестующее помотал головой. Через минуту, когда ему удалось унять дрожь, фессалийский владыка горделиво вскинул подбородок и, немного стыдясь минутной слабости, с достоинством ответил:

— Куда мне в таком возрасте и с моими-то хворями путешествовать по дальним странам? Да и не зря говорят, что дым отечества лучше, чем огонь на чужбине. Я предпочту погибнуть в битве, чем скитаться незваным гостем по чужим углам.

— Не обязательно плыть в Вифинию, — предложил вариант "би" Никифор. — Ты можешь отправиться в Фессалонику к своей семье. Мы тебя задерживать не станем.

Говоря так, дукс не лукавил. Мануил выполнил свою задачу почти до конца, и император в нем теперь особо не нуждался. Ватац только обрадовался бы, если бы вместо полузависимого деспота правителем Фессалии стал обычный имперский чиновник.

— Ну нет, благодарствую. Когда я последний раз побывал в гостях у моих родичей, это закончилось ссылкой к туркам, и благодарение султану, что меня там не убили. И вообще, нам еще надо овладеть Платамоном. Забыл? Крепость закрывает самый удобный путь из Македонии на юг. Еще не хватало, чтобы солуньцы ударили в спину, пока мы бранимся с франками. Ну, а времени у нас достаточно. Мы успеем спокойно выбрать поле для битвы. Думаю, можно поручить поиски гожего места протостратору Константину.

Никифор пожал плечами, всем своим видом говоря — мое дело предложить, а твое дело отказаться, и больше к вопросу эвакуации руководящего состава из зоны боевых действий не возвращался.

— Итак, игемоны, — вернулся дукс к проблеме франков, — можете высказать свое мнение.

— Наш воевода Гавриил рассказывал о древних эллинских битвах, — блеснул своим знанием военной истории боярин Проня. — Об Александре Македонском, Ганнибале, Цезаре и прочих воителях. Помнится, упоминал он и Беотию, где частенько шли сражения. Так там однажды ромейский воевода Сулица загнал конницу своего противника Митридата, царя Моря, в меланийские топи. Может и нам попробовать?

Однако Никифор его оптимизма не разделял:

— Сулла и верно сумел оттеснить понтийцев в воду, но где мы тут возьмем болото? Да и дожди уже два месяца не шли.

Но боярин так просто сдаваться не собирался, и продолжал генерировать идеи:

— Никифор, ты вот хотел застращать платамонцев видом многочисленных конников. Так может посадить на лошадей побольше народу, чтобы показать франкам полтысячи всадников?

— В степи часто так делают, — подхватил здравую мысль пожилой куман Алтун. Куманского бека выбрали, несмотря на его преклонный возраст, "главой посольства" за владение эллинским языком, и он мог свободно беседовать с византийцами. Мало того, Алтун, также охотно называвшийся своим христианским именем Иоанн, носил по примеру греческих архонтов шелковый хитон, надушенный духами и расшитый золотом. — Мы сажаем на коней детей, женщин, и даже чучела, набитые травой, чтобы ввести недругов в заблуждение.

— Франков этим не испугаешь, — печально вздохнул Даниил. — Они-то знают, что рыцарей у нас мало, а к бесдоспешной коннице относятся презрительно и за противника ее не считают.

— Погубит гордецов их гордыня, — неодобрительно заметил епископ, — помяните мое слово.

— Значит, рыцари на соломенную конницу внимания не обращают, — сделал себе зарубку на память боярин. — Ну, а если подослать им ложную весть, что к нам прибыла помощь...

Мозговой штурм продолжался целый час, пока игемоны не вынесли окончательное решение — операцию по освобождению Платамона не прекращать; войскам, оставшимся в Лариссе, интенсивную подготовку продолжать; рекогносцировку наиболее перспективных полей будущего сражения провести.

* * *

Дорога к Платамону была проложена не по узкой прибрежной полоске, неудобной и часто заливаемой волнами, а в нескольких сотнях шагов от моря. Сначала путь вел по обширной пенейской долине, но чем дальше к северу, тем ближе к морю подступали предгорья, и, наконец, дорогу преграждала массивная возвышенность, увенчанная крепостью. Конечно, если смотреть с моря, то холм вместе с замком терялся на фоне высоченных гор. Но над дорогой крепость возвышалась, подобно утесу, запирая ее, словно глиняная пробка бутылку.

Когда стратиги, возглавлявшие никейское войско, остановились в двух стадиях от Платамона, они несколько минут молчали, взирая на открывшуюся перед ними картину. Зрелище, представшее перед полководцами, было воистину величественным. Справа беспрестанно волновалось море, бирюзовое у самого берега, и темно-синее на глубине. Прямо впереди высился холм, венчавшийся высокой стеной, зловещие зубцы которой отчетливо виднелись на фоне синего-пресинего неба. Южный, выжженный летним зноем склон холма, обращенный к зрителям, сливался по цвету с крепостной стеной и потому визуально увеличивал ее высоту, отчего она казалась огромной. Слева вздымались отроги Олимпа, вершины которых терялись в тумане.

Козельский боярин, для которого все в Греции было еще в диковинку, восхищенно ахал, разглядывая Платамон:

— Конечно, не Царьград, но все-таки впечатляет! Это место прямо создано для возведения кремля.

Проня, еле дождавшись своей очереди смотреть в единственную во всей Элладе обзорную трубу, сразу схватил ее и жадно принялся разглядывать укрепления платамоновской твердыни, пока Мануил читал ему лекцию о своей бывшей цитадели.

— Крепость на этом холме люди основали еще в архаичные времена, едва ли не с самого сотворения мира. Вон там, за холмом, издревле находился славный город Гераклион, названный так по имени Геракла, родившегося в нем. А на холме располагался городской акрополь — одновременно и храм языческих богов, и крепость. Если рассмотреть вблизи основание южной стены, то станет видно, что там камни даже не скреплены раствором, а просто уложены друг на друга. Наверно, так строили в стародавние времена, еще до основания Рима и даже до рождения Гомера. Последние сотни лет стены часто чинили и перестраивали, но не слишком старательно, ведь опасности Фессалии не угрожали. А вот когда к нам вторглись франки, они, боясь неминуемого поражения, начали перестройку крепости. Северную и восточную стены венецианские каменщики перестроили заново, начиная с фундамента. А в западной части укреплений начали возводить донжон — это такая огромная башня, намного выше и больше прочих. В ней защитники крепости могут отсидеться, если недруги ворвутся в ворота.

— Вящей башни что-то не видно, — пожаловался Проня, водя трубой вправо-влево.

— Франки ее доделать не успели, а я строительство продолжать не стал, — объяснил Мануил, — распорядившись лишь накрыть уже возведенные стены навесом и сделать из донжона узилище.

— Это нам сейчас на руку, — довольно хмыкнул Никифор. — Тут обычные-то стены высотой локтей двадцать, и еще донжона нам не хватало.

— Верно, у ворот вышина стены ровно двадцать локтей, — заверил деспот Мануил, — а толщина четыре. Там же, где склоны холма покруче и по ним трудно подняться, стена пониже, а кладка потоньше.

Покуда командующие армией рассматривали хорошо защищенную твердыню, вперед проскакало три десятка всадников, спеша перерезать дорогу к северу от Платамона. Вслед за ними прошагал отряд строителей под охраной лучников, чтобы немедля приняться за сооружение бревенчатого форпоста.

Еще одну заставу организовали на морском берегу у пристани, чтобы прервать всяческое сообщение осажденных с внешним миром. Конечно, нормальной гавани у Гераклиона не имелось, тут предки Геркала дали маху с выбором места для строительства своего полиса. Но в хорошую погоду корабли кое-как приставать к небольшому вымолу все же могли.

Основной же лагерь никейцы начали сооружать к югу от крепости, всего в полутора перестрелах от нее. Саперы демонстративно проводили трассировку периметра и аккуратно срезали дерн, чтобы позже пустить его на укрепление защитного вала.

Конечно, на самом деле затевать долгую осаду никто не планировал, и Никифор распорядился вести строительные работы лишь для вида, ограничившись рытьем выгребных ям и установкой палаток. Но когда защитники Платамона взирали со своих башен на возню осаждавших, у них складывалось полное впечатление, что за них принялись всерьез. На таком расстоянии невооруженным глазом трудно разглядеть подробности, но можно было заметить ровные штабеля кольев, ряды длинных лестниц, кучи вязанок хвороста и, наконец, накрытую прочной крышей большую повозку с огромными колесами, предназначенную для перевозки тарана.

Тем временем челядины притащили большой стол, на который водрузили модель Платамона с прилегающими территориями, сооруженный по совету боярина. Такой макет Проня видел в Козельске, и при планировании операций по штурму или обороне крепости он был гораздо удобнее двумерного чертежа. Вокруг этого стола и собрались никейские военачальники, вооружившись деревянными указками. Ввиду близости неприятеля весь комсостав экспедиционных сил был облачен в броню. Даже деспот впервые с момента высадки в Фессалии сменил парадные одежды на доспех. Только Никифор, на правах военачальника, позволил себе ограничиться лишь кожаным поддоспешником, демонстрируя тем самым презрение к противнику.

Между тем платамонцы вдруг засуетились, явно к чему-то готовясь. Заметив шевеление на стенах, щитоносцы, стоявшие подле командиров, сделали шаг вперед, готовясь закрыть свое начальство от стрел. С высоких стен лучники могли метать стрелы далеко, пусть и не очень прицельно, поэтому охрана держалась настороже.

Но, как оказалось, стрелять пока никто не собирался. Со стены скинули веревку, по которой тут же спустился какой-то человек. Рвов вокруг Платамона не имелось, и переговорщик беспрепятственно направился в сторону никейцев. К нему тут же ринулась пара конных дружинников, патрулировавших местность, и, подскакав к незнакомцу, наставила на него копья.

Никифор кивнул боярину, и Проня, подняв рупор, прокричал своим гридням:

— Павша, пропусти витязя. Он идет с нами потолковать. Да коня ему дай.

Павша любезно отдал греку лошадь своего напарника, и через несколько минут всадники подъехали к наблюдательному пункту осаждавших.

— Грек уверяет, что он воевода Платамона, — прокричал отрок.

— Правда, что ли? — тихонько переспросил боярин у деспота.

— Верно, — вздохнул Мануил. — Это мой бывший друг и эпарх Феодор, поставленный за свои заслуги начальником крепости.

На том обсуждение эпарха закончилось, и военный штаб вернулся к своим делам, увлеченно тыкая указками в макет. Сам же мятежный комендант, спрыгнув на землю, отдал повод Павшее и замер, не зная, к кому подходить. Встречать его никто не собирался. Военачальники Мануила обступили большой стол, на котором высилась уменьшенная копия крепости, в которой явственно угадывался Платамон, и шпыняли ее палочками, не обращая внимания на посетителя.

Феодор внимательно оглядел недругов, пытаясь угадать, кто есть кто, и какие у них намерения. На первый взгляд никейцы настроены серьезно. Все в броне, даже священник. Кто этот пресвитер такой, гадать не приходилось. Лазутчики уже давно донесли, что некий русский епископ, якобы, из самого Козельска, рыщет по Фессалии, склоняя всех под власть Ватаца. Закончив свои наблюдения, Феодор сделал пару шагов вперед, как бы напоминая о своем присутствии, но при этом и не слишком навязываясь.

Дукс Никифор, "вспомнив" об эпархе, нарочито досадливо вздохнул, как бы сожалея, что его отрывают от важных дел, и соизволил обратиться к гостю:

— Феодор, если ты просишь выпустить женщин, то я не против. Уговор такой — когда вы откроете ворота, мы этим не воспользуемся.