— Вы говорите об этом так, будто...— заметил я.
— Да, я был одним из тех, кто отправился вместе со Шторном на Гонготские болота. Да, мы были хорошими добрыми друзьями — я этого никогда не скрывал. Правда, потом, когда Шторн... изменился, наши пути разошлись.
Вот это да! Передо мной сидел человек, знавший лично знаменитого Шторна — да что там: водивший с ним дружбу!
— А почему он... изменился?— меня совсем не волновало, что мы отклонились от темы. Не каждый день удается поговорить с человеком, лично знавшим ЛЕГЕНДУ.
— Сейчас принято считать, что жажда власти и могущества свела Шторна с ума. Что, опустошив однажды один Источник Силы, он не сдержался, отыскал другой и хватил лишнего... Может быть, в этом есть доля правды, но люди забыли, — а может, и не знали,— с чего все началось.
— И с чего же?
— У Шторна было много недоброжелателей. Еще бы: Великий Мастер, любимец народа, обласканный королем! Сначала они лишили его Силы. Потом отняли жену и маленького сына... Их убили... Месть Шторна вылилась в войну Мастеров.
— Понимаю,— кивнул я.— Он имел право отомстить за своих родных. Но зачем нужно было уничтожать целый город и его жителей? Погибли тысячи ни в чем неповинных людей!
— Это... это произошло... случайно,— болезненно поморщился Винеар.— Шторн, не подозревая об этом, высвободил колоссальную Силу, скопившуюся в течение веков в Источнике, который находился на острове Рениг, как раз напротив Катлара. Вырвавшаяся на свободу Сила подняла огромную волну, которая разрушила город, словно тот был создан из песка... Я был в тот день на острове и видел все своими глазами.— Винеар отвел взгляд. Даже по прошествии стольких лет ему было больно об этом вспоминать.— Наверное, Шторну не следовало открывать Источник. Но кто же мог знать...
Он замолчал, невольно дав мне возможность переварить полученную информацию.
Историю пишут победители. И, как показывает жизненный опыт, она редко совпадает с истинными фактами. Потому что эти самые факты можно трактовать по-разному — в зависимости от того, какую цель преследует историк. Вроде бы и не соврал в главном, просто о чем-то умолчал, но суть изменилась коренным образом. И теперь, слушая Винеара — причин не доверять ему у меня не было,— личность Шторна не казалась мне совсем уж демонической. Просто так распорядилась судьба.
И катализатором, запустившим колесо истории в ином направлении, стал тот самый Риммер, к разговору о котором нам пора было вернуться. Но прежде я решил задать еще один интересовавший меня вопрос:
— Источник, о котором вы говорите, это на самом деле родник, как некоторые предполагают?
Я имел в виду Шапшена.
— Не знаю. На Гонготских болотах мы ничего не нашли. А на острове Рениг... В том, что произошло с Катларом, Шторн был все же косвенно виноват. Он не желал зла жителям этого города, но... так уж получилось. Я отказался спускаться в подземелье на острове, а когда Шторн вернулся, мы поссорились. Так что нам так и не удалось поговорить о том, что же он там нашел... Но многие полагают, что это на самом деле родник. Об этом же говорят и местные легенды о первых цанхи.
Не было никакого родника на острове в подземелье!
А значит. Шапшен ошибается.
Однако пора возвращаться к нашему... барану.
— Что же случилось с Риммером? Как он стал Тенью?
— Уже после войны я встретился с человеком, на которого некий Неллис натравил существо, похожее... на Тень. Человек этот — не буду упоминать его имени — был сильным цанхи и сумел отразить атаку. А потом выследил и наказал Неллиса. Перед смертью негодяй поведал историю о том, что Дар он получил от Шторна с одной единственной целью: найти и уничтожить Риммера, которого Шторн винил во всех бедах, свалившихся на Варголез. Старый пройдоха выполнил поручение повелителя лишь от части: он нашел и обезвредил Риммера, обратив его в бестелесное существо. Однако не стал его убивать — решил использовать в собственных интересах. В каких? Увы, Неллис умер раньше, чем успел признаться во всех своих грехах.
— А что сталось с Тенью?
— Об этом я не знаю. В то время меня это абсолютно не интересовало, а мой знакомый ничего не сказал.
— А теперь она рыщет по городу и убивает людей,— упрекнул я его.
— Если бы только это,— пробормотал Винеар.
— Простите?— я не понял, что он имеет в виду.
— Этот светящийся туман, о котором ты говорил... Сдается мне, Риммер взялся за старое: он собирает Силу, хотя ума не приложу, откуда она у простых смертных.
— И что это значит?
— Это значит, что с каждым убитым человеком он будет становиться все сильнее.
— И?
— Ничего хорошего в этом нет. Моему знакомому, тому, кто рассказал мне о Неллисе, с великим трудом удалось справиться с существом, хотя он был сильным цанхи. Его больше нет — он уже давно отправился на суд Великого Стража. И других цанхи, которые могли бы потягаться в силе с Риммером, тоже нет. А еще меня очень беспокоит тот факт, что Риммеру зачем-то понадобился крупный офаран. Зачем?
Я пожал плечами. Меня этот вопрос тоже интересовал.
— Чувствую я — быть большой беде,— добавил Винеар.
— А что делать? Неужели нет никакого способа уничтожить эту Тень?
Я задал главный вопрос, ради которого напросился на встречу с Винеаром, и затаил дыхание.
— Наверное, есть. Шторн поручил Неллису прикончить Риммера, а значит, был такой способ, но Неллис им не воспользовался. Боюсь, что известен он был только этим двоим, но Шторн исчез, а Неллис умер. Так что одна надежда на кувенов...— Винеар усмехнулся и пояснил: — Никогда не думал, что скажу нечто подобное.
Старик встал из-за стола.
— Мне пора. Не знаю, что тебе нужно от Риммера, но советую держаться от него подальше.— Он скептически посмотрел на меня и добавил:— Впрочем, сомневаюсь, что ты прислушаешься к доброму совету. Поэтому, если узнаешь что-то новое, ты знаешь, где меня найти. А мне тоже будет над чем подумать... Кстати, если ты так интересуешься Шторном, зайди при случае к Феденору — у него есть книга, называется "Мысли".
— Обязательно,— принял я предложение.
Он кивнул мне и вышел из таверны.
Проводив его взглядом через окно, я с сожалением отметил, что начало смеркаться.
А ведь я еще хотел встретиться с Шапшеном...
Придется отложить до завтра. А сейчас не мешало бы хорошенько обдумать полученную информацию, и я направился домой.
На Камышовой улице было необычно людно. И светло. Горел двухэтажный деревянный дом, расположенный в глубине переулка. Пожар — это, пожалуй, единственное событие, способное сплотить жителей столицы, заставить их покинуть уютное жилье. И касалось это не только соседей. Огонь распространялся быстро, и уже через час пламенем мог быть охвачен весь квартал. Поэтому народу собралось много, а тревожный набат пожарного колокола вырывал из теплых кроватей все новых и новых добровольцев.
Действовали без суеты и слажено. В первую очередь пускали в ход воду из бочек, стоявших на углу каждого дома. Но сегодня этого оказывалось мало. Поэтому люди выстроились между домом и протекавшим вдоль улицы каналом и передавали по цепи ведра, наполненные водой.
Случайно вклинившись в цепь, я неожиданно для себя стал одним из ее звеньев.
Второй этаж чадил дымом, но все еще не был охвачен огнем. Зато внизу царил настоящий ад. Нестерпимый жар не позволял приблизиться к дому, поэтому вода выплескивалась исключительно на внешнюю сторону стен и тут же с шипением испарялась. Понимая, что этот дом уже не спасти, добровольные пожарные препятствовали огню распространиться на соседние строения.
Вдруг из окна второго этажа раздался детский плач и кашель. Ребенок задыхался от дыма и звал маму.
Все прекрасно понимали, что ребенок обречен. Добраться до него через первый этаж было нереально, а окна второго оказались забраны прочными, раскалившимися от жара решетками.
Несколько человек — и я в том числе — бросились в запале к дому, но вынуждены были поспешно ретироваться, опаленные вырывавшимся из окон пламенем.
Остальные же стояли и молча смотрели на мечущуюся за решеткой крохотную фигурку.
И тут из толпы зевак вышел человек, закутанный в плащ. Впрочем, плащ он тут же скинул на землю, и собравшиеся увидели высокого абсолютно лысого мужчину лет шестидесяти — у него даже бровей не было. В руке незнакомец держал плетку с короткой рукоятью.
Бросив взгляд на окно второго этажа, он решительно шагнул к дому. Кто-то попытался остановить его, но не смог к нему даже приблизиться. А незнакомец, подойдя к охваченному огнем крыльцу, взмахнул плеткой и отсек тянущийся к нему язык пламени. Огонь тут же сжался, словно отпрянул назад, а потом с новой силой вырвался из прогоревшей двери и поглотил безумца, решившего бросить вызов разбушевавшейся стихии.
Толпа дружно ахнула.
А незнакомец, словно и не чувствуя жара, вошел в дом.
— Он с ума сошел!— решили зеваки. И я был с ними согласен, подозревая, что незнакомец, спаливший себе легкие и охваченный всепожирающим пламенем, уже мертв.
Однако я ошибался. Внутри дома что-то происходило. Время от времени до нашего слуха доносился жуткий треск рушащихся балок, гневный гул огня и... щелчки длинной плети. Раздраженный, словно живой, огонь то рвался наружу, то сжимался, покидая почерневшие стены, обращая свою ярость на безумца, решившего бросить ему вызов.
Но исход поединка был известен до его начала. Прошла минута, другая, но мы не услышали больше ни одного щелчка плети.
По крайней мере, он попытался...
Как вдруг решетка на окне второго этажа вздрогнула. Потом еще раз, еще, оторвалась от стены и рухнула на мостовую, искореженная и дымящаяся. А в окне показался незнакомец, прижимавший к груди ребенка в ночной сорочке, который не подавал признаков жизни. Пригнувшись, он встал на подоконник, а потом, невзирая на свой возраст, легко спрыгнул на мостовую. Когда он отошел от дома, к нему подбежали люди — мужчина и женщина. Он, удивленно разглядывая героя, никак не решался окатить того водой из ведра. Она, что-то сказав, приняла на руки ребенка и, опустив его на любезно расстеленную на мостовой накидку, принялась приводить мальчишку в чувство.
Я же не сводил глаз с незнакомца. Он почти не пострадал, что само по себе было удивительно. Я опалил волосы в десяти метрах от дома, а он... Да, его одежа была прожжена в нескольких местах и густо дымилась, а лицо покрывала маска копоти. Но какие это были пустяки, если учесть, что этот человек прошел через этаж, охваченный огнем.
И тут до меня донесся приглушенный, полный удивления и почтения шепот толпы:
— Да это же Тиметиур Огнеборец!
— Не может быть!!! Тот самый Огнеборец?!
— Да-да, это он! Я видел его мальчишкой. Это он!
Цанхи? Еще один цанхи?
Тиметиур между тем скользнул взглядом по толпе и замер, заметив стоявших в первых рядах стражников. Я проследил за его взглядом и понял причину его беспокойства: среди простых стражей порядка я заметил людей, облаченных в золотисто-черные наряды...
Гайверы...
Они тоже сверлили Огнеборца взглядами... полными ненависти.
Прежде чем они начали действовать, Тиметиур выхватил из-за пояса свою плеть и, разглядев кого-то в толпе, бросил ему свое единственное оружие. Гайверы пришли в движение. Отправив вдогонку за человеком, уносившим плеть, кого-то из стражников, они, вооруженные замысловатыми жезлами, похожими на округлые бумеранги, приблизились к Огнеборцу. Остальные стражники нехотя зашли к Тиметиуру с тыла.
— Именем Кувена Непримиримого приказываю тебе сдаться и следовать за нами!— объявил один из гайверов, целя в Огнеборца своим жезлом.
Тиметиур бросил взгляд в толпу. Его арест явно пришелся не по вкусу свидетелям его героического поступка, и стражники вынуждены были развернуться, чтобы пригрозить алебардами недовольным, начавшим сжимать плотное кольцо вокруг места происшествия. Им на выручку пришли гайверы. Один из них, воспользовавшись жезлом, запустил в небо ломанную ветвистую молнию, а другой прочертил на мостовой у ног недовольных огненную полосу, переступить через которую никто не посмел.
Заложив руки за спину, невозмутимый Тиметиур покорно последовал за гайверами, чей отход прикрывала городская стража.
— Куда вы его?— спросил кто-то из толпы.
— Понятное дело куда — в Прайю,— бросил через плечо один из стражников.
Я, как и большинство собравшихся, с сожалением провожал процессию взглядом. Человек, только что спасший ребенка — мальчишка пришел в себя и тихо плакал, глядя на догоравший дом,— был виновен только в том, что обладал Даром, отличавшим его от остальных людей...
В след уходящему Огнеборцу смотрели все, даже одноглазый мужчина, кутавшийся в плащ с капюшоном. Правда, в его взгляде не было ни сострадания, ни досады. Только ненависть...
и ЖАЖДА.
Когда конвой скрылся за углом, он досадно поморщился, грубо растолкал окружавших его людей и, пройдя по улице, свернул в соседний переулок. Здесь, где его никто не мог увидеть, он взмахнул руками, отчего плащ разлетелся в стороны языками черного пламени, и тут же распластался по мостовой Тенью, устремившейся в темноту переулка.
Глава 11
Лишь ближе к вечеру Растиф в полной мере осознал, что он натворил. Своей несдержанной выходкой он нажил себе могущественных врагов. Еще бы: похищение артефактов из Хранилища, избиение гайверов при исполнении, нападение на высшего представителя Братства...
Но после того как он узнал о том, кто стоит за убийством его родителей, трудно было сдержаться.
"Маффас... Лицемерная тварь..."
Он приказал расправиться с беззащитным рыбаком и слабой женщиной, а потом, на протяжении долгих лет спокойно смотрел в глаза их ребенку, называя его своим сыном...
Впрочем, как оказалось, его мать была не такой уж слабой. Она была цанхи. И не просто цанхи: ее имя знал весь Варголез — Рута, Поднимающая мертвых... Этим именем до сих пор пугали детей. Наверное, поэтому женщина после войны Мастеров решила сменить его и начать новую жизнь в глухой деревушке на берегу озера Рахи.
Растиф силился припомнить нечто зловещее в ее образе, в ее поведении, в ее взгляде, но примеров тому не было. Его мать была нежной, доброй, отзывчивой. Муж не чаял в ней души, пылинки с нее сдувал, да и в деревне она пользовалась уважением. А в прошлом...
А что в прошлом? Достоверно известно лишь о том, что она помогла Шторну в битве у Аргенского водопада. Остальное — досужие сплетни и разыгравшаяся фантазия варголезских кумушек.
Мало ли их было — ни в чем не повинных Мастеров, наделенных безобидным Даром, из-за которого Братство преследовало их до самой смерти?
И он, Растиф Кавери, был одним из тех, кто, подобно ретивому псу, шел по их следу, находил и предавал в руки "правосудия".
"Стыдно..."
Зато теперь, когда он, наконец, прозрел, преследовать будут его самого. В этом Ищейка не сомневался. Братство не прощает нанесенных ему обид. А уж Маффас — тем более.
"Нужно было прикончить старого мерзавца, пока была такая возможность".
