Причины удивляться, несомненно, испарились бы, как утренняя роса, если бы так называемые товарищи только знали, в чем еще были правы. Если бы только знали, что молчаливый шестнадцатилетний доброволец, превращенный ими в ломовую лошадь, человеком и правда не являлся.
Знай эти люди о порядках, царивших в доме Фуджо — не стали бы удивляться тому, как внимательно этот замкнутый, диковатый мальчишка вслушивался всегда в каждый приказ, запоминая все едва ли не до буквы. Знай они, какие снадобья он ежедневно принимал с трехлетнего возраста, готовясь к церемонии отворения Цепей — не смотрели бы как на безумца, когда Хаято за обе щеки уплетал то воплощенное омерзение, что в армейской кухне издавна считалось едой. Знай, через какую боль прошел, когда сила, отделявшая его и ему подобных от простых смертных, была пробуждена впервые — не дивились бы, что бесконечные избиения в учебке сносились им почти без стонов.
Знали бы...
Впрочем, тогда их судьба стала бы еще более незавидной.
Впрочем — черт бы побрал это слово — может статься, что закон придется нарушить.
Если он все еще хочет жить. Если он хочет еще хотя бы раз напиться нормальной воды, а не думать о том, что собственный пот, выжатый из драной рубахи — в принципе, мог бы и сойти за...
— Чертова парилка...
Глухой, хриплый голос, слова, ни разу не плавно перетекшие в кашель — в голове отряда снова кому-то взбрело в голову нарушить тишину.
— Может, что новое скажешь, раз уж пасть распахнул?
Сгорбившись под грузом навьюченных на него вещей, Хаято осторожно перебрался через поваленный ствол какого-то тоненького деревца. Остановился, вслушиваясь в вялую перебранку — хоть какое-то развлечение, хоть какой-то шанс, что сегодня схлопочет по физиономии кто-нибудь другой. Нытье, как и следовало ожидать, начал капрал Сайто — как и последние раз пять или шесть. Звания давно уже прекратили что-либо значить, а никакого веса, кроме, пожалуй, лишнего телесного, этот кряжистый, с широким землистым лицом человек в их обществе никогда не имел. С самого начала зарекомендовавший себя как существо совершенно безынициативное, умеющее лишь передавать приказы старших по званию, не задумываясь об их значении, со смертью лейтенанта он утратил последние крохи дутого авторитета — и который уже день находил все новые поводы пожаловаться на судьбу и поругаться с рядовым первого класса Сатоши. Кажется, шапочно знакомы оба были еще в мирное время — отцы и деды их десятилетиями грызлись за какой-то клочок земли, передав застарелую неприязнь по наследству.
— Надо будет — и скажу, и тебя не спрошу!
— Ну, ну, не заводись, увалень, — вытянутое, морщинистое лицо стрелка, покрытое коркой грязи, растянулось в ни разу не белоснежной улыбке. — Тебе напрягаться вредно — вон как покраснел. Неровен час обгадишься с натуги...
— Может, заткнетесь уже? Всем плохо, не вам одним, — не выдержав, повернулся к товарищам Тайра. — Нашли время...
В том, что внушение подействовало, да еще и с первого раза, ничего удивительного Хаято не видел — даром, что солдат, который то внушение проводил, отличался поистине богатырским телосложением: воспаленные глаза, заросшее напрочь лицо да слой грязи, веток, колючек и листьев, покрывавший форму, делали Тайру похожим на разбуженного не к сроку медведя еще сильнее, чем обычно. Никто точно не знал, почему его в свое время определили отвечать за прокладку телефонных линий — на такого амбала надо скорее пулемет вешать, а то и два сразу...быть может, даже место под ящик с патронами бы осталось. Так или иначе, последнее время гигант, до войны прозябавший в какой-то деревушке в Шимосе — кажется, работа его была как-то связана с кузнечным делом — только тем и занимался, что душил в зародыше наклевывающиеся споры — иногда более чем прозрачно намекая, что сделать это без особого труда может и с их непосредственными участниками.
— Ненавижу, — теперь подать голос захотелось радисту Окаге — остановившись, он несколько секунд глядел на свой обтрепанный рукав, но в итоге все же стер при его помощи ручеек гноя, сбежавший из отекшего глаза. — Ненавижу эту жару. Ненавижу. А знаете, что я еще ненавижу?
— Знаем, знаем, шагай уже...
— Нет, ты послушай. Я сегодня вообще не спал из-за этих чертовых птиц. С двух ночи и до самого рассвета...веришь, нет — никогда так врага не хотел. Пока десяток не приколю, вот этими вот руками, не успокоюсь.
— Для себя штык наточить не забудь, воитель хренов...
Хаято устало вздохнул. Одно и то же, каждый час или два. Идти в молчании было, пожалуй, величайшей мукой из всех, что обрушились на их головы, но пусть споры и разгорались легче сухой листвы, влажный воздух и усталость не давали им разрастись до настоящего пожара. Попробуй тут поругайся, когда от простого вдоха легкие словно на пару отваривает. Попробуй кого ударь, когда руку подняв, чувствуешь, что к ней словно привязали пяток гирь и каждая весом под тонну. Вот и Окаге замолчал, вновь начав протирать глаза: за вечно прищуренный взгляд, в котором командирам мерещилось отсутствие уважения, он частенько получал бамбуковой палкой, но сейчас не сумел бы открыть глаза шире гноящейся щели при всем желании — хорошо еще, что хоть частью видел, куда шел.
Поправляя грозящий сползти в грязь вещмешок — один из той кучи, что ему милостиво доверили тащить — Хаято сплюнул в сырую траву. Чудесная команда, вот уж точно чудесная. Все до одного — молодцы как на подбор, только и осталось, что плакаты с них рисовать. Дружина славных героев, штыками коих восемь углов мира неизбежно будут сведены под одну крышу [1]. Горстка крестьян, которых, как водится, набрали из одного, в лучшем случае из пары соседних поселений, наивно полагая, что опозориться перед людьми знакомыми им будет еще горше, пара рабочих...ни на что, кроме беспомощной ругани ни один из них, казалось, больше не был способен. Отсутствие командования, равно как и шедших с ним рука об руку воплей и затрещин решило дело — разложение отряда шло полным ходом, и оставалось только считать дни до падения в пропасть.
В лучшем случае это и правда будут дни. А вот не найдись к исходу сегодняшнего вода и хоть что-то съестное...
"Можешь быть собою доволен. Ты им всем доказал".
Доказал, вот уж точно. Отцу, матери, сестрам...и прежде всего, конечно, брату Сейе. Доказал так, как никто не доказывает, доказал наилучшим, самым блистательным и заслуживающим высшей отметки образом.
Доказал, что в семье и правда не без дурака — и самого беспросветного кретина, которого рождал клан за последние века два или даже три он может увидеть, посмотревшись в первую попавшуюся лужу.
Чего он, в самом деле, хотел, о чем думал, когда решил, что второму сыну одного из наиболее древних и влиятельных магических родов Японии место здесь, чуть ли не на экваторе? Хороший вопрос — еще бы вспомнить, какой именно ответ он давал себе раньше...
Война, разумеется, была неизбежна — Хаято постиг данную истину еще в более юном возрасте, слушая бесконечные разговоры взрослых на эту неисчерпаемую тему, а иногда и сам задавая вопросы Рёги Фусаки, одному из самых близких друзей отца. Многовековая отсталость страны, бедной природным ресурсами, должна была быть преодолена как можно быстрее — при существовании таких многоопытных завоевателей, как Англия и США, угроза попасть под власть запада во все годы была весьма велика. Многие территории в Азии и на Тихом океане уже успели стать чужими колониями — подобная историческая несправедливость должна была быть ликвидирована, даром что растущему капиталу было чудовищно тесно на островах. В мире капитала — так не раз повторялось Рёги — решительно ничего нельзя было добиться без военной мощи, а к богатой стране, о которой говорил древний лозунг, привести могла лишь сильная армия. Великая миссия японского народа в Азии — в этом сходились и отец и Рёги — заключалась в том, чтобы как можно скорее стать одной из капиталистических империй, принеся ее народам защиту от угнетения белыми варварами. Справедливая, бескорыстная со стороны Японии война — нет, не война, но священный долг объединения мира, чтобы все человечество могло пользоваться преимуществами нахождения под управлением божественного императора...
Судьбы мира в эти годы решались отнюдь не в храмах, а на передовой — оружием, жертвами, праведными усилиями тысяч. Желание не остаться в стороне, желание внести свой вклад, достичь большего для себя и своей крови не могли не одолеть ту догму, что вкладывалась в него с самых нежных лет, не могли не отодвинуть на задний план горькое, но необходимое каждому знание о том, что должно было соответствовать.
Он знал, что нужно было делать, знал, что дух времени требовал действий, а не рассуждений в уютных стенах, которым предавалось большинство родни. Победа не требует объяснений, победителей не судят — а разве могли они не победить? После ряда тяжелых поражений в самом начале войны, американское общество вынудит свое правительство согласиться на мир — и защита японских завоеваний будет завершена...
Пока что поражение за поражением терпели отчего-то они. Война, которой долженствовало быть идеалом порядка, чем-то, ради чего действительно стоило без дозволения оставить родной дом и пройти все круги ада в учебном лагере, распахнула для него свои двери — и за ними не оказалось ничего, кроме кипящего хаоса. Суматоха, путаница, перекладывание ответственности, бессильная злоба и вымещение ее на непричастных, чрезмерное внимание к ничего не значащим мелочам, решения, недостойные даже последнего деревенского дурачка...фронт был всем этим и тысячами иных вещей, и лишь одной нельзя было найти на нем при всем желании — обратной дороги. Месяц, проведенный за постройкой аэродрома, окончился настолько позорно, что это долгое время казалось сном — наступление янки отшвырнуло победоносную императорскую армию прочь, словно тайфун — соломенную крышу с ветхой хибары. Остатки молодецкого угара, словно корку с почти зажившей раны, сорвало прочь, когда затихла многодневная канонада, когда стало ясно, что флот — отчаянно хотелось верить, что не навсегда — их все-таки оставил.
Он доказал свою глупость, несомненно — но никакое прозрение не могло помочь вернуться домой, никакое чудо не явится.
Если, конечно, он не рискнет сотворить парочку сам...
Все сводилось к одному. Возможности человеческого существа подходили к концу, а значит, оставалось лишь вспомнить, что таковым он не был. Вспомнить те крохи, что успел познать до своего безрассудного побега, положиться на умение и удачу...
Они дойдут до реки — а дальше вариантов немного. Соединиться с другими частями, отступить, затаиться...надеяться, что их не забудут. Не поймать в процессе пулю из-за того, что у кого-то посреди всей этой зелени сдали нервы. Не провалиться в какой-нибудь овраг, не отравиться, не переломать ноги и не сорвать спину под тяжестью поклажи. Не остаться бездыханным телом под каким-нибудь кустом, куском мяса, за который в тот же день примутся черви, птицы и все прочие.
Восемь углов под одной крышей...сейчас бы он бы без раздумий послал их все в ад за один уголок для себя — прохладный и тихий.
— Вода! Вода!
Крик Исаямы, механика-водителя, лучше всех разбиравшегося в картах и потому шедшего в голове процессии, заставил Хаято вздрогнуть.
Вода — это привал. Привал — это возможность, наконец, немного перевести дух.
И последовать принятому решению — тому единственному, что могло спасти их всех.
Промокший до нитки и до полусмерти уставший отряд, наконец, вышел к побережью реки. Лица Хаято коснулся теплый, пропитанный морской солью воздух. Теплый, но уже не такой раскаленный, как прежде.
"Как в погребок спустился..."
Надышаться с запасом, конечно, было невозможно, но отчего-то так и тянуло попробовать. Где-то глубоко внутри он, конечно, прекрасно понимал, что здесь едва ли было на градус прохладнее, чем в той чаще, через которую они продирались с утра, но близость речного простора и легкий, едва ощутимый ветерок изменили все.
— Вода... — одуревший от жары Окаге, кажется, забыл все остальные слова — и плелся к реке, бормоча то единственное, что еще осталось в целости. — Вода...вода...
— Морская, — Тайра придержал товарища за плечо. — Тебе еще просолиться только не хватает.
— А чего, пускай, — усмехнулся Сатоши. — Когда припасы кончатся, первого и съедим. С солью-то оно не так и...
— Вода...вода...
-Котелки-то не потеряли? — вытирая мокрое от пота лицо, простонал Сайто. — Давайте их сюда, попробуем. Если выпарить соль...
Сатоши, от которого юный маг ожидал очередной колкости, к удивлению Хаято от нее удержался — и, наградив капрала одним только усталым взглядом, отер грязные руки о не менее грязные штаны, после чего сбросил на землю мешок.
— Спички, спички, спички...
Разбитый отряд понемногу оживал — близость воды, пусть даже и непригодной для немедленного питья, свою роль определенно сыграла. Вовсю пользуясь тем, что еще несколько минут о его существовании не вспомнят, Хаято побросал поклажу в траву и — спина отозвалась резкой болью при первой же попытке распрямиться — сполз туда следом, совершенно обессилевший.
Еще жив. Еще...
В голове гудело так, словно ночью кто-то вскрыл ему череп и спрятал там пчелиный улей — резь в глазах и то, что более всего походило на попытки сердца пробиться наружу и сбежать прочь, самочувствия тоже отнюдь не улучшали. На лице, не успело оно толком опуститься на жесткую, импровизированную подушку, уже успел примоститься какой-то кузнечик, за воротник, кажется, тоже что-то заползло...
Неважно. Ведь он...
Еще жив. Еще...
Пахло мокрой землей, травой и потом. Веки, раз сомкнувшись, мгновенно отяжелели — казалось, на каждый глаз положили по мешку с чем-то тяжелым и влажным. Сейчас он заснет...нет, сейчас он, наверное, очнется от затянувшегося кошмара, что явился к нему в последнюю ночь перед побегом из дому — и, встретив взглядом знакомый потолок, коснувшись знакомых стен, изменит роковому решению их оставить...
Болезненный пинок по ногам разом выбил прочь приятные иллюзии — землистое лицо капрала, нависшее над молодым магом, скривилось от злости.
— Вы посмотрите на него только! — зло прошипел Сайто, в руках которого был зажат потертый котелок. — Разлегся тут, как на пляже! Не угоден ли зонтик от солнца, ваше превосходительство?
Человек, стоявший над ним — не более чем мутное пятно, речь его — лишенный всякого смысла набор звуков. Отупевший от усталости Хаято не сразу вспомнил, где именно находится — но знание то помог вернуть очередной пинок, оказавшийся едва ли не больнее первого.
— Будешь лежать колодой, тебя в костер и сунем, — убедившись, что пробуждение все-таки состоялось, закончил капрал. — Ну или можешь с дровами подсобить, пока не поздно...
Закончив свою речь, Сайто поплелся к берегу — величественные заросли, что кончались аккурат у самой кромки, давали ему, равно как и прочим, возможность незамеченными добираться до воды. Некоторое время понаблюдав за тем, как спина в измазанной грязью форме растворяется среди зарослей, Хаято попытался встать — против подобного насилия над собой решительно протестовало все тело, но выбора у последнего, увы, не осталось.
