Антитела

Антитела

Все - яд, все - лекарство,

то и другое определяет доза.

(Парацельс)

СОДЕРЖАНИЕ

Пролог.

Часть первая. Латентная стадия.

1. Праздник к нам ползет...

2. Несвятая троица

3. Прогресс

Часть вторая. Продромальная стадия

1. Сокол расправляет крылья

2. Служба спасения полукровок

3. Лесник из Семиградья

Пролог

На востоке медленно, неотвратимо загорался багряный диск солнца. Сквозь вершины вековых сосен-великанов лик Аматерасу [1] был едва виден, но, как и во все бесчисленные восходы с начала времен, она забирала Поднебесную в свои бесконечные объятья, прочь из хватки родного брата Цукиеми [2]. Мрак ночи, которым сын Идзанаги [3] укутал земли, с великой неохотой сдавал рубежи, чтобы потом вновь забрать все в свои руки и скрыть землю за пеленой тьмы.

Под ногами двух посетителей леса, в столь ранний час оказавшихся в лесной глуши, молочной пеленой клубился туман. Хоть они и старались идти, следя за каждым шагом, но треск опавших веточек под ногами извещал всех обитателей леса о незваных гостях. Но могли ли их услышать те, кому было хотя бы малейшее дело до людей?

Старший, слегка кряхтя от напряжения, перешагивал через корни, осторожно нащупывая в белесом саване твердую опору. Сухой и морщинистый, похожий на иссохшую от времени оглоблю, с частыми седыми волосами, непослушно топорщившимися во все стороны, он вглядывался в окружающие лесные сумерки в поисках знака, известного лишь ему одному. Губы беспрестанно шевелились, словно чье-то длинное имя никак не могло с них сорваться, а опухшие глаза безустанно высматривали что-то в глубине чащи.

За ним следовал молодой парень, нескладный, как и все подростки, но высокий и плотно сложенный. Несущий на юношеской спине походный рюкзак с двумя притороченными к нему мешками, он так же медленно вышагивал за старшим, то и дело проваливаясь в поросли мха. Тяжелая ноша и лесная духота заставляли его обливаться потом, в мелких кучерявых волосах застряла паутина и хвоя, но юноша упорно продолжал идти за стариком, безуспешно сдувая сбегающие со лба капли, что жгли ему глаза.

— Отец, — наконец не выдержал подросток. — Мы скоро придем?

Старик не ответил, лишь взмахнул рукой. Мальчик — хотя, скорее, юноша — умолк, глядя на поднятую жилистую ладонь. Воцарилась гробовая тишина. Откуда-то издалека донеслась тонкая трель, но тут же смолкла, не в силах перебороть лесное молчание. Даже ветер, шумевший в верхушках сосен — и тот стих.

— Уже рядом, — заключил старик, до этого словно прислушивавшийся к гнетущей тишине. — Сделаем привал.

Шумно выдохнув, парень опустил рюкзак. Вокруг него в полотне тумана пошла рябь, но сразу же сошла на нет. Тот, кого он назвал отцом, присел рядом, устало протерев глаза. Открыл рюкзак, достал термос и, отвинтив крышку, налил в нее горячей жидкости.

— Вход рядом, — сообщил он, потягивая ароматный, крепко заваренный чай. — Там, — указал куда-то вбок, в чащу, что продолжала подниматься вверх по склону. — Шагах в ста.

— Духи рассказали? — спросил парень.

Отец лишь кратко кивнул.

— Дух. Увидел. От моего шикигами [4] говорить не требуется. Не спи, собирайся быстрее.

Парень кивнул и запихнул остатки за щеку, стараясь быстрее прожевать.

— И сходи по нужде, пока не поздно.

Старик невозмутимо допил свою порцию, пока парень пытался не умереть от внезапного приступа кашля.

— Потом времени не будет.

Спустя десять минут привал был завершен. Отец отстегнул притороченные по бокам мешки и принялся разбирать их содержимое. Сын не преминул заняться тем же — со страдальческим выражением лица. Слабые пока лучи забрезжившего рассвета озарили бледно-зеленый прорезиненный плащ, перчатки и чулки, торопливо расстеленные на лесном пологе. На камень рядом опустились две сумки на длинных лямках.

— Одевайся, — приказал отец и наклонился к разложенной экипировке. Сын последовал за ним.

Порядок действий уже успел въесться мальчику в самую подкорку — не забудешь, даже если захочешь. Последний месяц он каждый день тренировался надевать этот неудобный костюм — защитный, как пояснил отец, заставлявший действовать четко по присланной инструкции. Ошибка, говорил он, будет стоить жизни — и расплата не будет быстрой и безболезненной. Освежив в памяти красочные описания того, что могло с ним произойти, мальчик выдохнул и принялся за дело.

Сначала натянуть эти резиновые чулки — хотя сам мальчик ни за что бы не догадался, что это именно чулки, а не сапоги.

Натянуть плащ. Подвязать тесемки на кольца с внутренней его стороны, застегнуть все лямки на чулках. Закрепить эти неудобные пародии на пуговицы — и плащ должен превратиться во что-то, похожее на две недошитых штанины. Наматывать и закреплять всю эту конструкцию множеством шнурков, чтобы в итоге плотно облегало ноги.

Застегнуться почти до конца. Воротник пока не трогать.

Повесить на себя сумку с противогазом — обязательно на левую сторону, даже если ты левша: отклоняться от инструкций, придуманных людьми, знавшими свое дело, отец не пожелал.

Надеть противогаз, шланг от которого уходит в сумку, к темно-зеленому цилиндру с непонятными буквами и парой цифр. Затем приходит черед капюшона, и вот уже после него нужно застегнуть "воротник".

В самом конце шли перчатки — обыкновенные резиновые перчатки, даром что плотные. С ними не было никаких хитростей — самое простое создатели этого ритуала оставили напоследок.

Отец тоже был готов — сейчас друг от друга они отличались лишь ростом. Сняв перчатки, он полез в рюкзак, извлекая содержимое — но теперь уже никак не очередную прорезиненную защиту. В ворохе продолговатых бумажек подросток узнал семейные талисманы, в простых холщовых мешочках с нашитыми надписями — омамори [5]. Отец протянул стопку, и сын принял их, тут же принявшись перебирать.

Одно из них — кенко [6], талисман, обещающий доброе здравие тому, кто его носит. Помогает противостоять трудностям, дает стойкость против жизненных неурядиц — словом, туда, куда они направлялись, он не будет лишним. Как и все остальные.

Три кацумори [7] и два якюокэ [8] — первые, согласно верованиям, помогали достичь некоей цели, что ставил перед собой владелец, вторые же защищали от "злых сил": демонов, как утверждали легенды, и болезней, как говорил отец. Против всамделишных демонов этого мира сил амулетика явно было недостаточно, но отец, похоже, решил брать числом.

Дальше шел набор кайунов [9], дарующих удачу владельцу. Капелька тут, капелька там — и твой жизненный путь стал немного легче в том месте, где он почти наверняка должен был оказаться сложнее.

Похожие мешочки, только красиво расшитые, в храме заказывали дорогим детям, любимым людям, почтенным родственникам — за символическую плату, разумеется. Иногда парень сам шил такие, в помощь отцу, и точно знал — если они и помогали, то явно не так, как требовалось сейчас, и уж никак не от того, что их ожидало.

— А храмовые красивее, — попытался развеять шуткой гнетущую тишину сын, приняв дар из рук отца.

— А мои работают, — строго, насколько позволяла стянутая на лоб маска, взглянул на него старик. Придирчиво осмотрев экипировку спутника, он удовлетворенно цокнул. — И далеко не год. Так, надень их и не вздумай снимать. Держись меня. Не трогай ничего, пока я не разрешу.

В руке старика оказался очередной амулет, который он сразу же начал наматывать вокруг запястья.

— Отец, а этого всего, — провел сын по прорезиненной ткани плаща, — точно хватит? Ты говорил, что там кромешный...

— Кошмар? Хуже, — завершил фразу старик, перебирая листки с надписями. — Чистый ад. Кто выжил — завидует мертвым. Вот только недолго.

Мальчик почувствовал, как усиливается дрожь, и вряд ли вызванная естественными причинами. От утреннего холода костюм еще мог защитить, но вот от липкого, отвратительно мерзкого страха...

— Ты так и не сказал, — произнес он, — куда мы вообще идем. Просто велел идти, а я даже не знаю, кого и что я должен увидеть. Только то, что там все очень плохо.

Отец, недовольный многочисленными вопросами, тяжело вздохнул.

— Нашу историю, сын мой. Помнишь про кицунэ?

Конечно, мальчик помнил про кицунэ. Как там...? Простые лисы, жившие на этом свете столь долго, что обрели разум и волшебные силы, но не избавившиеся окончательно от своих животных черт. Величественные и обольстительные, мудрые и импульсивные, хитрые и коварные — не было ни одной истории, в которой они бы не проявили одной из этих черт. Так рассказывалось в сказках про этих екаев. Так рассказывалось и в отцовских историях, лишенных налета той самой сказочности, но взамен приобретших тяжелый окрас действительности.

Как и все, что его касалось.

Мальчик кивнул.

— Мы идем в их святая святых. В главный храм Круга Инари.

Старик резко остановился.

— Здесь.

Парень с глухим вздохом опустился на корты: уклон становился все круче и круче, и даже просто шагать в наглухо закупоренном костюме становилось крайне тяжело. Пот уже не струился по его телу подобно ручью, а стекал водопадом — а вот старику, похоже, хоть бы хны.

— Переведи дух, — не оборачиваясь, продолжил последний. — Я пока разберусь, как нам пройти дальше.

Мальчик послушно остановился, тщетно пытаясь утереться и лишь размазывая соленый пот по резине. Вокруг был все тот же лес, все тот же склон, что и минуту назад, и десять, и час.

Он знал, кто такая Инари. Или "кто такой"— в разных уголках Японии считали, что этот ками [10] выглядит как женщина, как мужчина и прочая-прочая-прочая. В одном сходились все — Инари суть покровитель плодородия и торговли, двух вещей, что издревле ценились на островах. Поэтому найти посвященный ему храм было несложно. Его не спутать с другим — на входе всегда стоят массивные арки багряно-красного цвета — тории, сквозь которые простые люди проходят уже в само святилище. Чем больше таких арок — тем богаче храм, тем благосклоннее и щедрее будет Инари. Так верили люди.

Помимо всего прочего, Инари считается покровителем кицунэ. Точнее, как говорил отец — кицунэ считали его своим покровителем. Еще точнее — ее. Это парень знал издавна. Про некий "Круг" он слышал впервые — хотя нет, пару раз он слышал это слово. Точно! И не так давно — во время разговора отца по телефону.

— Если это храм Инари, — едва отдышавшись, произнес парень, — то где тории? Во всех храмах они есть.

Отец пристально вглядывался в лесную чащу, когда на плечо ему приземлился воробей. Старик моргнул...

И птичка развалилась на части, превратившись в кучку грязной, отсыревшей бумаги. Отцовский шикигами выполнил свое предназначение и обратился в ничто. Фамильярам парня обычно везло меньше — они редко доживали даже до того, чтобы успеть исполнить свою задачу.

— Конечно, — произнес старик, не обратив внимания на испачканный плащ. — Вход где-то здесь, но он скрыт. Вот, смотри, — он повел рукой. Мальчик не увидел ровным счетом ничего.

— Где? Тут только деревья, — неуверенно протянул он, пытаясь увидеть хоть что-то похожее на вход. — Может, ворота просто невидимые, и их получится нащупать? Или около них воздух искажается? Или...

— Довольно, — прервал его отец, осмотревшись и стряхнув, наконец, останки фамильяра с плеча. — Тут сложнее. В былое время и рота солдат ничего бы не нащупала — хоть каждый пень выкорчуй. Если бы рота эта вообще дошла, а не заплутала. И не сгинула.

Он смолк и, наконец, сделал несколько шагов, пока сын заворожено следил за ним. Подобное многословие из уст отца было редкостью — быть может, и он сейчас волновался — вот и тщился отвлечься хотя бы словом-другим?

— Ты был на полпути, сынок, — голос старика немного потеплел, когда он похлопал по стволу дерева. — У каждого места поклонения Инари есть тории, верно. Это место не исключение. Врата в храм Круга выглядят именно так. Но кицунэ — мастера отводить глаза, а их магия — не чета тем объедкам, которые грызут нынешние поколения. Вот только и их затронула общая беда. Барьеры потеряли в силе. Перестали быть неотразимыми. Сквозь иллюзии вполне может прорваться даже кто-то вроде нас с тобой...думай, думай лучше, сынок.

Мальчик напрягся. Здесь есть врата. Но вокруг только горный лес. Ничего, кроме деревьев.

— Может...

"Не зря отец подошел именно к этому. Хотя на вид — дерево как дерево".

Тории, по сути, — арка в виде перекладины на двух столбах, выкрашенная в красный цвет. Раз тут нет ничего красного, то остается искать второй столб и перекладину среди того, что есть. Парень отошел подальше и принялся обходить вокруг, изучая окружение, сознавая, что отец точно таким же изучающим взглядом буравит сейчас его самого.

Куча деревьев подходила на роль второго столба — в конце концов, это же лес. С "перекладиной" было гораздо сложнее — само собой, ни одно дерево не упало так, чтобы лежать одновременно на двух других. Даже длинных веток, каковые могли бы служить этой самой перекладиной, видно не было.

"Должна же быть перекладина".

Иначе и быть не могло — без них святилище Инари и не святилище вовсе. А судя по всему, эти ребята из числа ее самых ярых поклонников и так грубо ошибиться не могли.

"В голове не укладывается".

Парень снова огляделся. Раз эти кицунэ такие сильные маги, то и мыслят наверняка со стороны обывателя странно. Или необычно, даже старомодно — как, например, его собственный отец. Может, их врата вообще состоят из трех лучей солнца, упавших под определенным углом? Может, где-то высоко, в кроне одного из неисчислимых деревьев, на стволе начерчена магатама [11], служащая ключом? Или даже не одна, а несколько? И снова угол, что они образуют, служит ключом к разгадке тайны? А может, одна из лисьих нор и есть тот самый замаскированный проход? А может...

"Нет, нет, вряд ли все настолько сложно. Наверняка хитрый старик все уже понял!"

Что-то мелькнуло перед глазами и тут же пропало, стоило лишь на миг отвести взгляд.

Мальчик замер. Что-то багровое. Рассветное солнце пробилось сквозь деревья?

Перевел взгляд обратно.

Нет, ему не показалось — на этот раз наваждение продлилось чуть дольше, прежде чем пропасть. А наваждение ли?

Отец продолжал, не моргая, наблюдать за его действиями — но один глаз слегка прищурился.

На шаг ближе к разгадке. Мальчик теперь гораздо медленнее перевел взгляд туда и обратно, стремясь поймать этот странный образ.

И у него получилось. Два неприметных дерева и лежащее на камнях бревно, которые он бы ни разу не заподозрил в похожести на тории, поплыли в мареве цвета крови. Но стоило лишь отвести взгляд — и они снова становились прежними.

"Что за чертовщина... Может, это и есть ответ?"

Аккуратно перемещаясь, он стремился поймать тот самый момент, когда багряное пятно не исчезало и, нащупав его, двинулся прямо к центру. Размытость исчезала, картинка приобретала все более ясные и четкие очертания, пока юный исследователь, наконец, не обнаружил себя у искомых врат.

Воистину, это самые настоящие тории!

"Я нашел".

— Я нашел, — повторил он вслух, облизывая пересохшие от волнения губы. — Вон там, арка!

— Молодец, — отец уже успел подойти к нему и встал рядом. — Упорства не занимать. Но мог найти раньше, если бы вспомнил, чему я тебя учил. И догадайся сразу, что искать.

— Да, отец, — поник парень. Не успеешь порадоваться успеху, как начинается работа над ошибками.

Мужчина выстроил сложную фигуру из пальцев и пробормотал что-то отрывистое. Тории стали принимать окончательные очертания, остаточный слой маскировки срывался небрежными рывками, пока проход окончательно не проявился. Они были сотворены из какого-то дерева цвета молодой крови и украшены причудливыми сюжетами, большую часть которых мальчик не узнавал, находились прямо перед ним и вели куда-то вглубь склона — раньше же на месте врат был лишь лесной полог. Мальчик даже был готов поклясться, что он ходил по нему, но не стал зарекаться — это же дело рук кицунэ.

— Нет таланта — не беда. Ты добьешься всего, если будешь упорен, — глухо продолжил старик, отвечая нерадостным мыслям паренька. — Я позабочусь. Когда вернемся. Перво-наперво...

Отец принялся надевать противогаз.

— Должны уложиться за три часа. Вперед.

Прошло минут десять. Может, двадцать. Или даже целых тридцать? Мальчик совершенно потерял счет времени. Да и до его ли счета, когда видишь перед собой такое...

Откинув ветви с открывшегося прохода, исследователи прошли сквозь арку. Перед ними тянулся сплошной коридор из тории. Чудное дело — удаляясь все дальше и дальше вглубь, парень заметил — темно не было, хотя светить тут и вовсе и нечему. Оглянувшись по сторонам, он сквозь запотевшие линзы увидел только ребристый ряд тории — ни намека на то, что вокруг лишь толща земли и камня. Камни и грязь под ногами с каждым шагом становились все более ухоженными, пока и вовсе не сменились неким подобием брусчатки, неяркий, мягкий свет становился все насыщеннее и насыщеннее. Вокруг царила таинственная атмосфера неизведанного, и с каждым шагом сердце мальчика захватывало все сильнее.

Теперь коридор постепенно расширялся. Свет становился все ярче, но вот он достиг своего пика — словно они и не под землей, в одном из логов кицунэ, а дома, под полной луной в легкую безоблачную погоду, посреди чистого поля, на котором нет ничего, что не давало бы лунному свету мягко рассеяться по земле. Но — напомнил себе парень, по привычке попытавшись почесать щеку, — он под землей, где светить нечему. А если и есть, то источника этого чересчур ровного света, окутывающего подходы к храму, все еще не видать.

Отец, замедлив шаг, резко остановился. Зазевавшись, мальчик чуть не уткнулся тому противогазом промеж лопаток.

— Вот тебе и храм, — глухо, сквозь шум дыхания и неустанной работы противогаза, произнес тот.

Сын огляделся. Перекладины исчезли, как и сами тории. Проход закончился, и перед ними открылся вид, который ни нарочно не придумаешь, ни увидишь в самых причудливых снах.

Перед незваными гостями раскинулось плато, окаймленное высокими скалами. Проход вывел их как раз к лестнице, ведущей вниз, в утопленную вглубь низину. В ней раскинулся искомый храм — не только он. Мягкий свет открывал их взорам поселение из далекого прошлого, словно и не заметившее — не пожелавшее замечать — что со времен, ему родных, минуло лет двести, если не больше.

Плотно застеленная соломенная крыша и бамбуковые стены домов. Улицы, расположенные казавшимся причудливым лабиринтом, расходились в четыре стороны, примерно повторяя рисунок мандзи [12], прямиком из располагавшегося посередине тэнсю[13]. Этакий привет — скорее даже почтительный поклон — из глубины времен.

Но мальчик во второй раз готов был поклясться, что на карте не было никакого плато — лишь гора. Он поднял голову и присмотрелся к небу — тому, что было вместо него.

Сквозь серебристую дымку пробивались редкие солнечные лучи. Приглядевшись, он различил редкие полупрозрачные деревья, уходящие вверх и спускавшиеся со склона призрачной горной породы. Словно смотрел сквозь стекло.

Так оно и было.

"Здесь и должна быть вершина горы. Мастера отводить глаза. Как он и говорил".

Вокруг царила тишина. Нарушал ее лишь скрип прорезиненных сапог о неровные ступени ведущей к храмовому поселению лестницы. Эйфория медленно сходила прочь, и, по здравому рассуждению, атмосфера вокруг была не таинственной — скорее отчужденной.

Никаких звуков. Голоса людей и животных, шум, свидетельствующий о том, что где-то поблизости идет работа, храмовые песнопения — ничего не было слышно. А без этих звуков, неизменно сопутствующих жизни общины, какое может быть поселение?

Мальчику вдруг вспомнились слова отца.

Разве что вымершее.

Они почти спустились, как парень заметил что-то мешковатое, развалившееся на половину дорожки.

— А вот тебе и ад, сынок, — протянул старик, указав на загадочный "предмет". — Смотри. Запоминай. И ничего не трогай.

И потусторонние чудеса сменились потусторонним же кошмаром — стоило лишь сделать шаг.

"Предмет" оказался телом мужчины — когда-то грузного, бледного, в распахнутом на груди старинном хакама[14], с не менее старинной косичкой на лысом черепе. Руки с отросшими когтями, покрытые темно-рыжей шерстью, навеки застыли на груди. Судя по глубоким ранам, в свои последние минуты он стремился разодрать ее на тонкие лоскуты. А судя по мелкой красной сыпи, покрывшей всю кожу и уходящей под одежду, стремился он не просто так.

Мальчик всмотрелся в лицо покойного. Желтовато-серого оттенка кожа, покрытая уродливыми оспинами со все той же сыпью, сочащийся гной из ранок на лице, высохшие следы пены на губах и безжизненный взгляд таких же пожелтевших, схваченных льдом смерти, окаймленных засохшим гноем глаз, устремленный ввысь, к едва видному сквозь полотно иллюзии небу.

Смерть этого существа явно была не из легких. Ужасное зрелище. Парень задышал глубже, словно забыв наказ о том, что воздух надо экономить — но лучше отдышаться сейчас, чем извергнуть скудный завтрак прямо в маску. Благо, было время научиться сдерживать отвращение — спасибо отцу. Занятия с ним помогали унять брезгливость, пускай и на время.

Отец тем временем делал несколько шагов вперед и остановился.

— Пытался очистить источник. Видишь?

Действительно, недалеко, в нескольких шагах, располагалось диковинное сооружение — богато украшенный серебряной вязью колодец в виде небольшой беседки из того же загадочного багрового дерева. Из глубины доносилось журчание и плеск. Деревянное ведерко, успевшее порядком иссохнуть, валялось рядом.

— Еще и воду отравили, — прокомментировал отец, указав налево. — Он пытался очистить, как умел.

"Не помогло", — мысленно закончил за него сын. Странно, что у этого "монаха" хватило сил вообще дойти до источника и сделать хоть что-то. Глядя на остывшее тело, мальчик представлял муки, которое испытывало это создание — и становилось не по себе. Живого места нет — а таки нашел в себе силы. Смог ли сам парень так же? И что он смог бы противопоставить?

Ответ был очевиден. Против такого безжалостного противника, не моргнувшего и глазом перед угрозой тотальной эпидемии — ничего. Совершенно ничего.

Старик тем временем внимательно осматривал колодец, не обращая внимания на мертвое тело.

— Понятно. Смог ограничить распространение. Частично.

Он шумно выдохнул и отвернулся прочь, в сторону домов.

— Мне меньше работы. Пошли, не на что больше смотреть.

Кивнув, парень поспешил за ним.

Они, наконец, вошли в поселение. Самое жуткое уже произошло, и взору теперь открывались последствия ужасной атаки. Казалось, что даже сквозь маску и фильтр противогаза пробивался этот мерзкий трупный запах — оставалось надеяться, что он не пропустит и причины гибели всего поселения. Улица, и без того не очень широкая, была завалена мертвыми телами человекоподобных существ. Когда-то дорога была покрыта мелкой галькой — но теперь ее нельзя было увидеть за останками.

"Вот так и выглядят кицунэ..."

На первый взгляд — те же люди. Только у кого-то пробивается шерсть на лице, у кого-то — на руках, у кого-то безжизненно распушились по земле хвосты — ни у кого не больше двух. Была и живность, которую поначалу мальчик не ожидал тут увидеть — в основном домашняя.

Вот посреди дороги развалилось вздувшееся коровье тело, все в язвах и пятнах. Около него, морда к морде, лежал молодой пегий теленок, до последних мгновений своей короткой жизни пытавшийся разбудить свою мать.

Вот кошачье семейство встретило кончину у порога своего дома — мама-кошка вылизывала котенка до последнего, стремясь облегчить его страдания. Серенький комок, который свернулся в лапах у безжизненно свесившей голову матери, врезался мальчику в память даже сквозь запотевшие линзы противогаза.

Седой мужчина в домашнем сидит, прислонившись спиной к стене и мечтательно смотрит в залитую неестественным светом пустоту. В ногах у него спит светлый пес — чем-то похож на сиба-ину, возможно, один из его предков. Трогательная картина — если бы не остекленевшие глаза на изуродованном болезнью лице. Если бы не тощий, облезший мохнатый спутник, чьи бока уже никогда не будут вздыматься во вдохе и опускаться на выдохе.

Мужчины, женщины, дети, домашняя (а может и лесная) живность — все были мертвы. На всех оставила свой отпечаток страшная болезнь — точнее, болезни. Десятки их.

"Даже мух — и тех нет", — тревожно подметил мальчик, стараясь не смотреть лишний раз на посиневшие, залитые слюной, кровью и собственной рвотой лица мертвецов. Заглянув мельком во дворы, он заметил выложенные ряды тел. Где-то успели сложить второй ряд, где-то — третий, словно поленья в поленницу, где-то остались лишь обугленные остовы тел, укрытые саваном серого пепла.

"Пытались избавиться от тел. Но их уже никто не похоронит".

— Не один штамм использовали, — бубнил отец. — Оспа, сибирская язва, чума. Много того, что видно только изнутри. Ударили дважды. Сначала заслали зараженных пленных. Потом отравили подземную реку. Выше по течению, когда поняли, куда копать. Слышал, они поскребли по всем запасам, до которых дотянулись. Своим, чужим — и у наших тоже. Самое заразное, что только было. Чтобы никто не смог уйти. Чтобы выкосить подчистую. Наверняка еще с войны образцы у нас с немцами позаимствовали...

— Это все сделали русские, да? Их армия?

— Не просто армия, — старик, не сбавляя шага, указал на плечо. — Видишь нашивку?

Точно, нашивка. Раньше мальчик не придавал ей значения — эмблема и эмблема, может, это отметка производителя. А спрашивать отца о такой мелочи он и думать не думал.

Три стрелки в виде креста, увенчанного звездой. Подпись снизу на каком-то европейском языке — плавностью линий напомнившая о нудных часах каллиграфии.

— Вижу. Но ты так и не...

— "Атропа", с греческого — "неотвратимый". Одна из мойр, воплощений судьбы у древних греков.

"При чем тут греки? Мы же про русских говорим..."

— Клото, Лахеса, Атропа. Первая — прядет нити жизни. Вторая — плетет из них узор судьбы. Третья — отрезает положенное, когда приходит срок. Суть начало пути, сам путь и его конец. Последняя — смерть, которая ждет всех в назначенный час. Так называют себя эти русские.

— От скромности они не умрут, — шальная мысль успела вылететь изо рта прежде, чем мальчик спохватился.

— Вот уж точно, — закашлялся старик. — За ними армия, все государство — и о них никто не знает сверх положенного. А положено мало.

— Но почему именно они? — раз старик готов много говорить, то этим стоит пользоваться.

— Американцам нужна выгода, не более, — глухо, словно удар обухом, чеканил слова старик, не сбавляя шага ни на миг. — Дальше нос они не суют. И маги тоже. Неинтересно им. Союзники — есть что делить и без нас. Но русским... им было дело до наших тайн. До таких вот скрытых культов. До творений Земли, которым мы поперек горла до сих пор. Они искали, и нашли. Не абы каких, а стремящихся в Эру Богов, — проговорил отец, перешагнув через очередное тело. — Точнее, стремившихся, — поправился он.

Эра Богов...

Мальчик чуть не споткнулся о неудачно подвернувшуюся окостеневшую руку.

— Эру Богов? Но как...это же было очень давно? Это же древняя легенда?

Отец прибавил шаг, шурша многочисленными амулетами на резине защитного костюма.

— В том и дело. Слишком древняя, чтобы воплотиться снова.

Старик сбавил шаг и настороженно прислушался. Сын обрадовался короткой передышке и последовал его примеру. Когда стучащая в ушах кровь горячая кровь отхлынула прочь, он разобрал странный, едва слышный мерный рокот, нарушавший мертвую тишину уничтоженного поселения. Мальчику точно не почудилось — шум и не думал пропадать, то стихая, то становясь громче.

Старик, недовольно цыкнув, быстрым шагом сорвался с места. Мальчик поспешил за ним.

— Вот и они. Пока один вертолет. Ищет позицию — повезло, что чары не спали окончательно.

"Русские уже здесь?!"

Ноги чуть не подкосились. Те, от кого они тайком проникли внутрь, уже рядом. А что если они их найдут? Это конец...

— Пока найдут место, пока пришлют силы — время есть, но мало, — отец, не сбавляя шага, зашел внутрь тэнсю, благо ворота были открыты. — Через час их будет больше, чем один вертолет. Так что поспешим. Еще немного — и ты все увидишь сам.

Обстановка внутри казалось еще ужасней — сказывались нависшие над головой потолки и грозившие придавить стены, свободное пространство между которыми так же было занято телами. Стало теснее, и близость смертельного смрада и разложения изрядно действовала на нервы.

Выживших не было и тут. Единственное отличие от того мира, что мальчик видел снаружи — все тела были в одеждах, напоминающих старинных предков одеяний нынешних служителей синто, и среди них не было ни одного представителя того, кого можно было бы назвать "простолюдином". Вот монахи, подобные тому, что они встретили у спуска. Вот служительницы, следившие за порядком — но наряженные более ярко, более торжественно, чем мальчику прежде доводилось видеть. То, что сейчас носили те же мико [15], не годилось этим нарядам и в подметки. Выручки с одного такого одеяния хватило бы на обустройство небольшого храма — а ведь сколько тут этих одежд. Слепящая красота и роскошь...

Испорченная запекшейся кровью и заразным гноем. Потускневшее серебро украшало одинаково пожелтевшие от болезни лица, покрытые струпьями и сыпью. Нога зацепила разбросанные в предсмертной агонии четки, наступила на очередную скованную вечным сном руку, сквозь маску снова почудилась трупная вонь. Отвращение накатывало и сходило прочь, как неистовый, неугомонный, противоречащий законам природы, прилив.

Ад, как и обещал отец. Ад, уйти от лицезрения которого у него не было шансов. Каждая минута наполняла сердце смесью горечи, отвращения, отчаяния и кто еще знает каких темных чувств. Столько живых существ, столько лет истории — и все ушло в небытие. Одним простым, но действенным махом, мимоходом — и все из-за тех людей?

"Атропа..."

Выдалась минута — и парень начать рыться в памяти, силясь вспомнить все, что он мог слышать об этих загадочных охотниках. Что же еще...

С кем-то отец уходил "по делам". Не таким, которые должны быть у священника захолустного синтоистского храма. Другим делам — иногда с них он приходил покрытый кровью, иногда — более странными жидкостями: желтоватыми, зеленоватыми. Иногда — даже с ранениями.

С кем-то громко, порой на грани крика, переговаривался по телефону, порой повторяя одно и то же чуть ли не по слогам.

Кто-то сделал так, что Организация на время перестала преследовать их с мамой. Раньше отец говорил, что теперь-то им помогут — и эти напыщенные ничтожества вспомнят о нем. Можно перестать жить в страхе, можно начать все с чистого листа. Скоро, говорил он, все будет позади.

Позади осталась лишь мама. От воспоминания мальчик содрогнулся — спустя годы воспоминания о ее кончине не оставляли равнодушным. И толку от этой помощи извне — ее уже не вернуть...

— Эра Богов. Время, когда люди выживали на дне. Когда такие, как они, — старик продолжал читать лекцию и перешагивать через хаотично развалившиеся на полу тела, — господствовали над нами.

"Когда же это закончится..."

— Дети Земли — Гайи, как говорят маги из-за моря, — безраздельно властвовали над нами. Люди тогда были лишь игрушками в их руках. Пешками, чьей волей легко управлять. За чьей болью интересно наблюдать. Пища, которая иногда огрызается на потеху охотнику, — продолжал бубнить старик.

Одинаково роскошные, одинаково мертвые коридоры сменяли один другой. В какой-то момент проход начал сужаться, медленно, но верно становясь размером аккурат под одного человека. По прикидкам парня, они уже должны быть в центре тэнсю.

— Они забывали главное. Люди — народец настойчивый, даже упрямый. Всегда стремились превзойти хозяев. И всегда превосходили, рано или поздно. Магия текла и в наших жилах, но многие без нее оспаривали авторитет божеств. На место каждого павшего вставали двое других. Со временем дети Гайи отступили. Мощь магии потускнела — не более тени прошлого величия. Настало другое время с другими правилами.

Вдали забрезжил свет. Старик снова прибавил шаг, и мальчику пришлось чуть ли не лететь, чтобы поспеть за ним.

— Эти же решили вернуть все обратно. Больше двух веков собирали лучших. Пропадали достойнейшие монахи, священники, и не только они. Собирали своих со всех храмов. Храмов Инари много, но этот связан со всеми. Он — истинный центр. И в центре центра, в святая святых, проходил ритуал. Жертвовали лучшими ради возврата триумфа.

— Эры Богов... — выдохнул парень, задыхаясь от скорого шага, жара и влажности. Мысли о мертвецах и наступавших на хвост русских отошли на второй план — может, этого старик и добивался? Чтобы парень отвлекся от горестных мыслей и думал о другом.

— В точку. Русские узнали о храме. Взяли языка. Языки же и отправились обратно. С ворохом болезней. Потом "Атропа" отравила подземный источник в горах, в нескольких километрах отсюда. Чтобы добить наверняка.

— И мы должны...

Догадка пронзила разум парня.

— Успеть увидеть, что они делали? Что-то забрать у них? До русских?

— Скорее всего. Ритуал проводился в центре поселения. Знаю точно одно — варварам не должно достаться ничего важного. Нам это будет нужней.

Свет становился ярче, освещая путь взамен давно погасших светильников. Тел становилось меньше и меньше, пока они не исчезли вовсе.

В молчании прошла еще минута.

— Пришли, — подал, наконец, голос отец. — Вот и центр.

Сын неловко протер снова запотевшие линзы и тихо ахнул.

Они стояли перед массивными дверьми из красного дерева, выбивавшимися из общего стиля — если бы они стояли снаружи, мальчик бы принял их за ворота. Серебряно-золотой орнамент, проходящий по верху, собирался в аккуратную каллиграфическую надпись. Мальчик вгляделся, но с трудом мог разобрать и половину написанного — часть иероглифов либо была непонятна, либо складывалась в совершеннейшую бессмыслицу.

"Они...делать...спасать...что же тут..."

— "Ревнители прошлого из настоящего", — глухо произнес отец, словно в ответ на мысли сына. — "Спасители будущего из настоящего. Не убойтесь участи своей. Память о вас не исчезнет вовек. Ради процветания. Ради Инари. Ради всех нас". Старый японский. Можешь не все разобрать.

Отец сложил ладони, как тогда, снаружи, и составил очередную сложную фигуру — правда, не ту, что раньше.

— Иди за мной. Держи дистанцию, но далеко не отходи.

Мальчик послушно спрятался за ним, и старик, монотонно и глухо затянув очередное заклинание, двинулся внутрь. Судя по разобранным сквозь маску словам, это были воззвания для ограждения от зла — отец создал вокруг себя барьер, который должен принять на себя удар чего бы то ни было. Небольшой — как раз поместятся двое.

— Вот он. Центр, — прерывисто произнес старик, держа руки сложенными в том же жесте. — Святая святых. Ты только погляди...

Мальчик огляделся. У него, в отличие от старика, не нашлось слов — теперь виденное ранее убранство не казалось ему настолько уж и роскошным.

Взору его открылось идеально ровное помещение, полностью покрытое тонким слоем серебра. На потолке виднелся мозаичный рисунок из сотен драгоценных камней — весьма детальное изображение девятихвостой женщины-кицунэ в пышных одеждах. В ее руках находился вделанный в серебро потолка шар, изнутри заполненный туманом — и светом, что проглядывал сквозь клубящуюся дымку.

На полу были выдавлены частые круги, окаймленные уже более темными драгоценностями. От каждого отходил желобок, что вел к возвышавшемуся в центре алтарю — алтарь, в свою очередь, располагался аккурат под загадочным шаром.

И в каждом круге находилось по одному кицунэ. Они не были похожи на тех, кто умирал там, снаружи — эти окостеневшие фигуры стоически принимали свой конец, и после смерти сохраняя молитвенную позу. Подле каждого каменного кольца находилось несколько небольших, богато украшенных кувшинов — в свете мха, на этот раз идущего по свободным от серебра ободкам, были видны выгравированные там иероглифы. Все различались, и не все мальчик смог разобрать, но один повторялся на всех, что он успел увидеть.

"Память".

Чья-то память. Еще одна память. Еще и еще одна...

"Это прах", — просто и обыденно осознал он. На этот раз все было очевидно — не один лис встретил здесь конец, и каждый раз место ушедшего в небытие занимал другой. Все эти пропавшие, все "достойные люди", о которых говорил отец, — все, наверное, попадали либо сюда, либо наружу. Раньше о телах заботились, а теперь, как и снаружи, собирать прах в последний дозор стало некому.

Часть кицунэ умерла давно, и, судя по количеству пыли, останки их покоились тут, около места последнего бдения, самое меньшее полвека. Часть отдала свои жизни Кругу еще недавно — лет десять, может, пятнадцать назад. Были видны и те, кто принес болезнь в Круг, кто разорвал то, что было единым столетие за столетием — и должно было таким оставаться до самого победного конца. Этих можно было отличить по потемневшим следам телесных жидкостей на серебре и многочисленных рубцах, что оставили недуги.

Убедившись, что никто уже их не потревожит, старик устремился к центру. Отыскав на руке один амулет, он бросил его перед собой, в чашу алтаря. Затем, не успела сажа от уничтоженного защитой амулета опасть на пол, в потрескивающую синеву полетел еще один. И снова, и снова — пятый уже беспрепятственно приземляется внутри.

То ли гулко вздохнув, то ли хмыкнув — сквозь свою и чужую маску мальчику было тяжело разобрать — старик направился к центру.

На самом краю обзора мутных стекол противогаза что-то шевельнулось. Мальчик, все еще очарованный зрелищем невиданного доселе богатства, медленно повернул голову.

— Отец!..

Старик резко остановился, повернувшись на крик.

— Там!..

Одно из тел, укрытое многочисленными тканями, медленно поднималось в отведенном ему кругу. Укрывавшие его одежды опали, явив пришельцам то, что пряталось под ними.

Мальчик за утро увидел не один десяток изуродованных лисиц, но зрелище живой, снедаемой заживо болезнями, окончательно выбило его из колеи.

Наверное, это все-таки лис. Высокий, с вылезшей на истерзанной язвами и оспинами морде серой шерстью, он с трудом разлепил залитые гноем глаза. Тяжело дыша, один из "спасителей из настоящего" обратил взгляд на пришельцев. Взгляд вполне человеческих, мутных и полных боли выцветших глаз.

— Кто вы есть? — сквозь гавкающий кашель прохрипел он. — Братья?

— Отец, что...

— Люди? — просвистел воздух в уничтоженных мириадами бактерий легких. Нос дернулся — кицунэ принюхался, не в силах различить силуэты. — Люди...

— Кудзи-ин! Повторяй за мной! — голос старика отозвался ледяной сталью. Взгляд его сфокусировался на поднявшемся теле еще живого кицунэ.

— Люди!.. — обрети ненависть в голосе материальное воплощение, то она прожгла бы серебряный пол до камней. Попытавшись сделать шаг, он пошатнулся, но не отвел взгляд. Удержавшись на ногах, лис с видимым усилием приподнял руки, потянув следом полы одежд. Вместе с руками веером распушились хвосты — один, второй, третий, четвертый...

— Сие злодейство есть ваших рук дело...

— Омм... — протянул отец. — Омм, — вторил ему сын. Перед его глазами, в разуме, который уже покинула паника, промелькнули десятки уроков по кудзи-ин. Практика жестов, один из самых простых и действенных способов творить магию — никаких сложных манипуляций с Цепями не требовалось. Но ученик из мальчика оказался не самый прилежный — и сейчас от его памяти зависела жизнь.

"Ага, правой вокруг пальца... Дзай!"

Рука в толстой перчатке охватила палец левой руки так крепко, как только смогла. Тело начало колоть, словно иголками.

— Я есть желание Мира, — ровно проговорил отец, глядя на врага. Боялся ли он так, как его родной сын?

— Я есть его воля, — задыхаясь от страха, продолжил вместе с ним сын.

"Вряд ли. Он давно перестал бояться".

Лис оскалился. Резко вздернул руки — ненормально мохнатые и когтистые для человека, ненормально длинные для лисы — и, захлебываясь нечистыми жидкостями, сотворил неровный пасс. Его круг засветился серебряным, тогда как мутный шар под потолком потускнел еще сильней.

Из пасти пошел черный, как ночь, дым. Дым ли?

— Вы, двое, — пролаял кицунэ, и чад заклубился не только изо рта. Слюна капала на пол, стекая промеж редких зубов по мертвенно-бледной десне.

— ...То обрекли, что строилось веками. Вкусите же безграничной боли...

— Я же есть свет его... — протянул старик, сложив другую фигуру.

— Что будет безмерно мала, нежели моя! — просипел из последних сил кицунэ, и черное ядовитое облако двинулось на отца и сына. Там, где оно касалось пола, серебро превращалось в блестящие гранулы, тая на глазах.

"Дзэн! Моя любимая!" — невпопад подумал парень, обняв левой рукой кулак. Самый простой жест, который только был в кудзи-ин — отдых для пальцев. Каждой порой он ощущал, как прана из Цепей рвется наружу — выстроить барьер, сделать его и отца невидимыми для угроз, так или иначе.

Угроза, впрочем, подступила слишком близко. Еще немного, и этот кислотный дым накроет их по колени — и тогда все будет кончено.

Клубы дыма, равномерным слоем ползшие к ним, внезапно сгустились.

— И я же есть тьма его!

Перед лицом мальчика мелькнула тень. Отец с невиданной для его годов ловкостью оказался между сыном и густым облаком ядовитой субстанции. Последние строчки стихли. Туман цвета свежей сажи, подобравшийся было вплотную к старому магу, отпрянул прочь, огибая отца и сына по невидимой окружности. Он попал на голую, мертвую плоть — и та сразу же разошлась, свернувшись в такие же гранулы и обнажив кость.

— Умр... — просипел было из последних сил кицунэ, но очередной приступ кашля, настигший его, превратился в невыносимо громкий, разрывающий горло на части. Вперемешку с гноем и слюной хлынула темная кровь, и порождение Гайи, последнее во всем поселении, рухнуло оземь. Черная дымка перестала исходить из его тела с каждой слабеющей конвульсией. Когда стихла агония — исчезло и сияние.

— Отец... — растерянно произнес мальчик, никак не могущий уложить в голове все произошедшее.

— Что...нет...нас чуть...

Выдохнув и сдержав рвотный позыв, парень тяжело задышал.

— Ты в порядке?..

Рассудок после такого напряжения помутился, и нужные слова не стремились выйти наружу — в отличие от всякой чуши, для дела не важной.

— Серебро...все эти камни...живой...

— В порядке. Успокойся. Забудь про них, — шумно просипел отец. Убедившись, что лис больше никогда не встанет, он повернулся к сыну и, схватив того за плечи, с несвойственной старикам силой пару раз встряхнул.

Пелена паники схлынула с глаз, и мальчик, дрожа от стыда и страха, всхлипнул.

— Мы чуть не...

— Ничего, привыкнешь. Придется. В любом случае придется.

Отец, убедившись теперь, что сын ничего не учудит, на дрожащих ногах вернулся к чистому от охранных полей алтарю. Оглядев его, он принялся рьяно изучать все, что находилось на нем — и что можно было извлечь. — Смерть, она всегда рядом. На шаг сбоку, всегда готова его сделать.

Руки его что-то нашли и вытянули наружу. И снова.

-Что до "сокровищ"...золото, серебро есть и снаружи. Пусть они забирают. Это мелочь. Пустяк. А здесь...

Держа загадочные предметы в охапке, он принялся снимать один за другим обереги и, торопясь, наматывать их на добычу. Глядя, как отец ловко обращается с ними, мальчик взглянул на свои омамори.

Взгляд упал на якюокэ — один успел полностью рассыпаться в пепел, второй почернел полностью и тоже начал осыпаться.

Отец повернулся, прижимая опечатанную множеством амулетов находку к груди. На нем не было ни одного целого оберега — каждый либо был поврежден, либо уже рассыпался в прах. Но он, казалось, не обращал внимания на то, что сотворило с защитой это проклятое место. Блеск его фанатично воспаленных глаз, смотрящих прямо в душу своего мальчика, на этот раз не смогли скрыть и линзы уродливого противогаза.

— Здесь то, что дороже всего вокруг.

Примечания к главе:

[1] Аматэрасу, также Аматэрасу Омиками (яп. 天照大神 аматэрасу о:миками, "великое божество, озаряющее небеса") — богиня-солнце, одно из главенствующих божеств всеяпонского пантеона синто, согласно синтоистским верованиям, прародительница японского императорского рода.

[2] Цукиеми (яп. 月読), также Цукиеми-но-микото (яп. 月読命 или 月読尊), Цукиеми-но-ками, — бог луны в синтоизме, управляющий ночью, приливами и отливами. Наряду с Аматэрасу и Сусаноо является потомком Идзанаги.

[3] Идзанаги(яп. 伊弉諾, 伊邪那岐, 伊耶那岐), также Идзанаги-но микото — в синтоизме бог творения, супруг богини Идзанами. Вместе с ней считается создателем Японских островов, которые возникли из капель безбрежного океана, капающих с принадлежавшего им копья.

[4] Шикигами (яп. 式神 сикигами, от яп. 式 — "церемония" и 神 — "бог") — духи, которых призывает себе на службу практикующий оммедо. Ближайший по значению западный термин — фамильяр.

[5] Омамори (яп. 御守 омамори) — японский амулет, посвященный определенному синтоистскому или буддийскому божеству. Слово омамори является уважительной формой слова мамори (守り) — "защита". Амулет обычно состоит из матерчатого покрытия, под которое вложены кусочки бумаги или дерева с написанными на них молитвами. Считается, что они приносят своему носителю удачу в определенных ситуациях, заданиях или испытаниях.

[6] Кенко (яп. 守り, "здоровье") — один из видов омамори, заключающий в себе просьбу о добром здравии владельца.

[7] Кацумори (яп. 勝守, "успех") — один из видов омамори, амулет, дарующий удачу в некотором конкретном деле: экзамен, переговоры, путешествие и т.д.

[8] Якюокэ(яп. 厄除け ) — амулет омамори, считающийся помощью в "защите от зла", таком, как неудачи, неприятности и злой умысел.

[9][9] Кайун (яп. 開運) — омамори "общей удачи", не связанной с каким-то конкретным делом или целью.

[10] Ками (яп. 神) — в синтоизме духовная сущность, божество, наполняющие окружающий мир. Согласно синтоистским верованиям, ками есть у всего сущего, будь то неживой объект, явление природы или живое существо.

[11] Магатама (яп. 勾玉, или 曲玉, "изогнутая драгоценность") — изогнутая бусина из драгоценного камня в виде запятой. Бусины-магатама встречаются в археологических находках Японии начиная с периода Дземон. Они используются в Японии по сей день, хотя и не так широко, как в доисторические времена. Обычно их продают как амулеты, приносящие удачу в синтоистских святилищах или как сувениры — обереги для туристов.

[12] Мандзи (яп. まんじ, "орнамент, крест, свастика") — буддистский символ совершенства, имеющий форму свастики с загнутыми против часовой стрелки концами. Мандзи отражает неоднозначность мироустройства и в то же время его непрерывное движение.

Мандзи обычно закручена против хода часовой стрелки. При этом лучи, направленные в левую сторону, становятся отражением любви, сострадания, сопереживания, эмпатии, доброты, нежности. В противовес им — лучи, смотрящие вправо, которые олицетворяют силу, твердость духа, стойкость, мудрость.

[13] Тэнсю (яп. 天守,殿主,殿守,天主, "защитник Небес", "властитель", "господин-защитник", "владыка Неба") — главная башня в центральной части японского замка второй половины XVI-XIX веков. Соответствует европейскому понятию донжон.

[14] Хакама (яп. 袴) — традиционные японские длинные широкие штаны в складку, похожие на юбку, шаровары или подрясник, первоначально носимые мужчинами. Изначально под словом "хакама" подразумевался кусок материи, обертываемый вокруг бедер. Хакама у мужчин крепятся на бедрах, у женщин — на талии. В Средние века их ежедневное ношение разрешалось лишь кугэ, самураям и священникам, простолюдинам же разрешалось надевать их лишь в исключительных случаях (например, в день собственной свадьбы).

[15]Мико — (яп. 巫女) — служительницы синтоистских храмов в Японии. В современном синтоизме мико помогают в проведении храмовых обрядов и осуществлении брачных церемоний, исполняют ритуальные танцы, занимаются гаданиями и просто поддерживают чистоту и порядок в храмах.

Часть первая. Латентная стадия.

1. Праздник к нам ползет...

Декабрь 1980 года.

До Нового Года оставалось меньше недели. Наступила пора покупок, подготовки сюрпризов для родных и близких — время праздничной суеты. Нужно никого не обидеть неверным подарком, поправить гирлянды, оставшиеся с Рождества, приготовить стол, пригласить всех, словом — никого и ничего не забыть, а прежде всего — почтить память всех покойных родственников...

И спустя сто восемь ударов колокола в ближайшем храме, в полночь, в первые минуты первого января, наконец, выдохнуть — суета позади, и впереди очередные двенадцать месяцев. Осталось встретить первый рассвет, посетить храм ради первой молитвы, поменять, если получится, амулет-усо [1] на новый, еще не запятнанный ложью и несдержанными обещаниями, и снова окунуться в монотонный ритм жизни — до следующего Нового года. Жизнь по расписанию — и работа, и отдых занимают четко обозначенные строчки в жизненном пути. Плюс здесь как минимум один — в предвкушении, несомненно, заслуженного праздника, что всегда настанет и всегда уйдет, только чтобы вернуться снова.

Для той, что целеустремленно шла в столь поздний час навстречу влажному, порывистому ветру, оставляя за собой следы в глубоком, мокром снегу, расписание составлялось волей случая. Праздничного настроения случай тоже нынче не принес — такой роскоши она себе позволить не могла.

Невысокого роста девушка, невзирая на отвратительную погоду, прокладывала себе путь подобно ледоколу в промерзшем на многие мили океане. Случайный свидетель, окажись он после полуночи неподалеку, увидел бы ее издалека: красный пуховик не по размеру, плотно намотанный пестрый шарф и желтого цвета шапка, из-под которой выбивались длинные рыжие волосы, заметные издалека даже в слабом свете редких фонарей. За спиной на одной лямке висел небольшой рюкзачок, с каждым шагом ощутимо бивший владелицу по лопатке.

— Падайте, льдинки, падайте, снежинки...[2]

Хлюп! Девушка, напевавшая детскую песенку, громко шмыгнула и утерла нос. Пускай даже на улице и не сильный мороз, а всего-то пара градусов, но ветер, снег и общая сырость делали свое насморочное дело.

Скоро уже месяц...

— Падайте скорее, сугробы соберите...

Очередной город, очередная станция. На этот раз — Ацуги, префектура Канагава. Пятнадцать километров до Сагамского залива, чуть больше двадцати — до Токийского, а заодно и до Иокогамы. В ней все и началось — точнее, не все, а именно это задание.

Ноябрь 1980 года.

— Здравствуйте, Мизукава Гин у аппарата!

Славный тогда был день — по крайней мере, начинался славно. Пошла уже вторая неделя сладкого безделья — предыдущий заказ принес достаточно, чтобы можно было еще какое-то время не подвергать жизнь риску, и девушка делала то, чем необходимо заниматься в десятом часу утра: стояла на руках перед зеркалом и отжималась, внимательно следя за балансом, а особенно — за своей раскрасневшейся физиономией. Одно хорошо — волосы в таком положении не наползают на глаза. А вот что плохо — они спадают при этом на далеко не чистый пол. Для метелки, собирающей всю пыль, они не годились совершенно, но здоровье требует жертв. На худой конец в этом временном пристанище есть какой-никакой душ.

"Когда простой зарядки уже не хватает", — подумала Гин, глядя на повторяющее ее движения отражение. Из зеркала глядела точная ее копия, раскрасневшаяся от усилий. Майка и шорты ожидаемо спустились вниз — или задрались, как посмотреть — открывая четкий рельеф напряженных мускулов. Кровь стучала по надувшимся венам, выбивая в ушах четкий ритм, которому так удобно следовать. Раз-два, раз-два, раз-два...лишь успевай дышать в такт.

Внезапная трель телефона успела прозвенеть лишь трижды — ровно столько девушке понадобилось, чтобы встать с рук на ноги и взять трубку.

— К сожалению, мой хозяин, великий Ониши-сама, не позволяет говорить своей ничтожной прислуге дольше положенной минуты, иначе ее ждет страшное наказание, и это не говоря об ошейнике и коротком поводке! Поэтому перезвоните и запишите сообщение на автоот...

Поток слов прервал усталый, но, тем не менее, преисполненный титанического терпения вздох.

— Если бы ты участвовала в конкурсе остроумия... — ответил мужской голос с другого конца линии. — Тебя бы дисквалифицировали. И сдали в детскую комнату полиции.

— Привет, Казуо-сан, — хихикнула Гин в трубку, весьма и весьма довольная собой. — Что-то случилось? — спросила она, между делом сдув наползшую на глаза прядь.

"Конечно, случилось".

Вопрос был риторическим. Причина была в большинстве случаев одна и та же.

— Есть работа.

"Быстро. Даже странно".

И правда, слишком уж быстро. Обычно между "заказами" проходил приличный отрезок времени — месяц-два, словно никто и не спешил делиться кровно заработанными иенами в обмен на решение проблем. Порой даже приходилось искать какую-нибудь подработку — благо на грязную, не требующую ни высшего образования, ни какого-то опыта Гин брали без вопросов. Платили соответственно — и вряд ли каждый первый наниматель догадывался, чем занималась эта низкорослая девушка с большими светло-карими глазами до и куда она исчезала после.

А если бы и узнали, в жизни бы не поверили, чем эта "школьница" на самом деле зарабатывает на хлеб насущный.

— Уже?! Неужели люди в нас начали нуждаться?

Собеседник хмыкнул.

— Почти люди.

Гин скривилась. "Почти"...значит, дело даже не в якудза — ее шеф, Ониши Казуо, все-таки считал мафию за каких-никаких, но людей. Весьма великодушно с его стороны, учитывая, с кем он знался и имел дело.

— Разговор не телефонный. Готовься, через час буду у тебя, продолжим.

Раздались гудки. Абонент положил трубку — то же сделала и Гин.

Она повернулась к зеркалу. Взгляд двойника оказался усталым и печальным — ему тоже не нравилось то, к чему шло дело. Впереди маячила работа на далеко не самых прозрачных личностей, наверняка с немалым риском, и, что самое главное, всего через час здесь будет босс — а она до сих пор даже не приняла душ!

Спустя час раздался звонок в дверь — Казуо был, как всегда, пунктуален с точностью до минуты. И, как обычно, не полагался на пунктуальность чужую — в замке повернулся ключ, не дожидаясь, пока обитательница жилища соизволит открыть гостю дверь.

Гин это знала, потому к двери и не спешила, оставшись перед телевизором с кружкой чая, мысленно сетуя на отсутствие каких бы то ни было вкусностей в доме и пережевывая наспех слепленный рисовый шарик из старых запасов в холодильнике. Не самая нужная еда для растущего организма, но бывало и хуже.

Раздался скрип открывающейся двери, шаги в коридоре. Дверь закрылась. Шум возни — и вот Казуо появился на пороге.

Когда он вошел, Гин чинно выпрямилась, продолжая держать в одной руке остатки риса, другой же — задержала кружку у рта, наблюдая за каждым движением шефа.

Никто, кроме, наверное, самых внимательных, не смог бы признать в Ониши Казуо хоть сколько-то опасного человека — по крайней мере, сама Гин точно не смогла бы, не знай она своего шефа так давно и так прочно.

Высокий, худой, всегда предпочитавший в одежде строгий стиль, в очках в толстой роговой оправе, со своим извечным спутником — синего цвета дипломатом — в руке, он походил на обычного клерка, коих в Японии многие тысячи. Из образа выбивалась лишь прическа, неделями не видевшая ни парикмахера, ни даже расчески, небритость, немыслимая для шестеренки корпоративной машины, и холодные, колючие темно-карие глаза. Не может рядовой член самого низа корпоративной пищевой цепочки смотреть так пристально, буравить взглядом так безжалостно, словно удав перед застывшим в животном ужасе кроликом.

Те же, кому доводилось узнать его поближе, видали и другого Казуо. Змеиный взгляд хищника сменялся озорным обезьяньим, на лице появлялась улыбка, пускай и усталая, и шутки он отпускал чаще — в основном по-дружески ехидные, нежели враждебные и язвительные.

— Казуо-сан. Ну что там?

Он молча присел рядом. Положил дипломат на колени. Повернулся к Гин и выжидающе посмотрел в глаза, блеснув стеклами очков.

Само собой, надолго терпения для игры в гляделки у нее не хватило.

— Ну не томи! — протянула она, изнывая от любопытства уже по-настоящему — капризное дрыганье ногами было верным знаком.

Ониши усмехнулся и щелкнул замками дипломата.

— Терпение — не твоя добродетель.

— Да и ты хорош, — надулась она. — Распалишь интерес, напустишь тайны — и тянешь из тебя, тянешь...

— Всегда так делаю, — парировал он. — И не я один. Давно пора привыкнуть.

Крышка дипломата поднялась вверх. Гин решила пойти в лоб.

— Это маги?

Ответом был утвердительный кивок Ониши, перебирающего содержимое своего дипломата.

— Так и знала! — победно вскинула руки девушка. — Плюс очко команде имени меня!

— Иностранцы, обосновались тут пару лет назад. Некроманты.

— Ужас какой, — скривилась девушка. — Это из-за которых приходится с одной целью дважды разбираться?

— Да, все так. По крайней мере, в первом приближении.

Ониши извлек скрепленные листы бумаги и протянул их наемнице. Приняв их, она первым делом взглянула на прикрепленные фотографии. Несколько цветных, как ни странно — у таинственного фотографа был с собой целый Полароид. На первой паре посреди снующих по своим делам людей стояло трое, не попавших в центр фотографии. Одного из них, самого Ониши, Гин узнала сразу. Оставшиеся двое европейцев, по всей видимости, и были пресловутыми заказчиками. На остальных они так же находились где угодно, но не посередине.

— А что так некрасиво? — поинтересовалась Гин, прищурившись и пытаясь разглядеть на засвеченной фотографии мелкие детали.

— Конспирация, Ватсон. Пришлось просить помощи, чтобы незаметно сфотографировали. Мало кто обращает внимания на восторженного горожанина, который щелкает все, что видит.

— Как-то...не очень по-шпионски, — заметила девушка, бросив пытаться что-то разглядеть и отложив фото. — Мелко, смазано, не как у Джеймса Бонда. Что тут вообще можно увидеть?

— А кто обращает внимание на восторженного горожанина... — продолжил Ониши — ...тот упускает из вида главное.

Он протянул еще две фотографии, на этот раз — черно-белые, на которых были запечатлены лица магов крупным планом.

— Это — отец, Уильям МакХью, — указал шеф на первую фотографию — лысого пожилого мужчину в квадратных очках. Европейская внешность, пресловутые очки, морщины и аккуратно постриженные усы и бородка.

— А это — сынок, Льюис МакХью, — палец передвинулся ко второму. На вид — совершенная противоположность отцу: всклокоченные волосы, паршиво выбритое, какое-то дерганое лицо, воспаленные глаза. Судя по разведенным рукам и открытому рту — он что-то объяснял, причем весьма горячо.

— Де-факто заказчик — второй. Громкий, шумный. Но стоит папаше слово сказать, как тут же рот закрывает. Как, знаешь, нашкодивший щенок: гавкает, прыгает вокруг, а как хмуришься, так он приползает чуть ли не на брюхе.

— А эти фотографии кто делал?

— Второй человек с хорошим объективом.

— Это вроде как "сегодня они заказчики, а завтра — уже заказ", потому и всю информацию собираешь! Вот это по-бондовски! — восхищенно протянула девушка. — И сильно этот Льюис нашкодил?

— Достаточно.

Пробежавшись взглядом по оставшимся листам и убедившись, что картинок больше не будет, Гин отложила их в сторону, не забыв выровнять стопку.

— И им нужно...

— Только Льюису. Если не подсуетится, то шкуру с него будет спускать уже не папаша. Не отложи их, все бы уже узнала.

Хмыкнув, она вновь подняла листки.

— Доволен? Тут наверняка написано, что сын провинился, — сто процентов нарушил один из этой их кучи запретов — а папенька хочет, чтобы он сам разбирался с проблемами! Так?

— У тебя что, дар предвидения? Вот это да. Что же он у тебя раньше не открылся... — ровным тоном, не выражающим ни капли удивления, отреагировал Ониши, убирая дипломат с колен.

— Как-то...не слишком воодушевляет, — надула губы Гин. — Мог бы и порадоваться. Похвалить там, сказать, какая я молодец.

— Посмотрим, какой из тебя ясновидец. Назови три вещи, которые я хочу от тебя услышать и которые ты могла бы прочитать вот тут, не будь такой упрямой.

— Эм...

"Нашел, где подловить..."

— Нужно вынести за них мусор, не оставить следов и забрать барыш?

Казуо лишь хмыкнул.

— Почти. Найти сбежавший эксперимент, избавиться от него и... забрать барыш.

— Вот видишь! А ты сомневался в моих талантах!..

— И с тобой будет МакХью-младший.

Радость с лица Гин схлынула.

— То есть?

— То есть, — пояснил мужчина, хрустнув костяшками пальцев и закинув ногу на ногу. — Заказчик будет ездить с тобой, следить за ходом расследования и оказывать посильную помощь. Это, как ты понимаешь, смягченное и оптимистичное описание.

Девушка же залезла с ногами на диван, подобрав их и упершись подбородком о колени.

— А значит, никаких поблажек на задании не жди, — заключил Ониши.

— Вообще ничего хорошего не жди, — задумчиво сжав губы, упавшим голосом пробормотала она.

— Так, пожалуй, будет вернее, — согласился мужчина. В достаточной мере насладившись мягким сидением, он встал, оставив девушку наедине с документами и невеселыми думами.

— И постарайся не умирать. А то, знаешь...

— Придется закапывать дважды. Да, я поняла.

— Вот и славно, — в голосе его появилась теплая нотка, которая означала следующее — пока разговоры о делах окончены. — Так, окно открой, проветри. И где тут чайник?

Гин чихнула, отвлекшись от воспоминаний.

"Да уж. Подбодрил, так подбодрил".

— Укройте хлопком горы, укройте все травинки...

Гин продолжала напевать, разгоняя скуку. Снег все так же бил ледяными хлопьями по лицу, ветер — пытался сбить с ног, но теперь идти было немного веселей. Особенно осознавая, что до точки назначения оставалась самая малость. Еще чуть-чуть помесить сырую кашу под ногами — и тоскливая ходьба закончится. Конец пути близок.

— На деревьях белые бутоны распустите!

Скоро можно будет приняться за дело. И не то что бы она бездельничала все это время — спасибо проклятому магу по соседству...

Ноябрь.

Льюис оказался той еще занозой в известном месте. Он должен был участвовать в расследовании вместе с Гин, и он участвовал, но без сурового взгляда отца за спиной — лишь формально. Вся его помощь начиналась на том, что маг приезжал вместе с ней в очередной город, и заканчивалась заселением в одной из гостиниц, после чего вся работа оставалась наемнице. Она не знала, чем он занимается в номере — наверняка настоящими магическими делами, достойными настоящего мага, и с каждым днем все меньше хотела знать. Вот только то, что он делал это в тепле и сухости, тогда как она месила мокрый снег в поисках хоть каких-то зацепок, временами выводило девушку из себя. На словах никто не запрещал Гин ночевать там же, где и сам МакХью — но каждый раз оплачивать отдельный номер ей никто не собирался, а делить его с этим... этим...

— Не нравится мне ваша страна, дык, — поделился как-то за обедом маг, с аппетитом уплетая мясной пирог. Как оказалось, он на дух не переносил морепродукты и, соответственно, почти всю японскую кухню. Гин, само собой, платила за себя сама — не столько из верности принципам набирающего обороты феминизма, сколько из неприязни к иностранцу.

Впечатления от личной встречи оправдали все опасения. Словно ходячий нервный тик, маг говорил быстро, скомкано, будто бы пытаясь выплеснуть поскорее на собеседника запасенное ведро слов, обязательно заканчивая его одним из многочисленных междометий. Когда слова кончались, а новых разум еще не успевал породить, работа мысли находила выход кучей способов: то он пальцами по столу застучит, то нервно ногой притопнет, то щелкает суставами — и это только то, что девушка успела заметить. Потом ей это резко и надолго надоело — и замечать Гин перестала. Тот еще напарничек, полная противоположность спокойному, как удав, Ониши.

— Тухло, скучно. Иокогама — большой город, но даже выйти особо некуда. Порт, новостройки, тьфу. Сплошное деревенское — нет, постдеревенское — уныние: смотрите, мы уже город, мы продвинутые! Воняет рыбой этой, дык. И одни вы, узкоглазые, вокруг. Минимум белых людей, — продолжал он, по обыкновению, тараторить на английском — японский явно лежал либо за пределом возможностей, либо гордости мага.

Закончившая школу в основном на тройки, пускай и не так давно, наемница хоть и успела поднатореть в общении с иностранцами на вольных хлебах, но разбирала от силы половину сказанного — остальное, правда, либо было пустой болтовней, либо становилось яснее из контекста.

— А американцы? — буркнула девушка в ответ на английском, прикидывая, с какой стороны приступить к заказанному бургеру. Если подобрать ее знанию иностранного языка человеческий недуг, то он был бы хромым, страдал ревматизмом и мучался от болей в спине. — Тут их много.

Славный был бургер — две большие котлеты, сочные, горячие, с пачкой славных листьев салата и помидором, все между плотными булочками. А на десерт — прекрасный сладкий чай, не менее горячий, чем основное блюдо. Белки, жиры и углеводы в неприличных количествах — самое оно для той, кому еще предстоит долгая беготня по промозглым и сырым окрестностям. Не этому же бестактному недоразумению...

Недоразумение, в свою очередь, скривилось при упоминании американского присутствия.

— Я о действительно белых людях, а не о янки. Нашего брата, да чтобы с моим с папашей профилем, тут с трудом сыщешь. Двоих знаю, шапочно правда — ни имен, ни званий — но они не по моей части. Если кто и есть, то с пудингом в гости не торопятся. А флотский сброд имени дяди Сэма меня вообще не интересует. Дикари кругом...

— Ужас какой, — проворчала на японском девушка, вцепившись в неумолимо остывавший кусок фастфуда. Хотя сложно назвать этот перекус быстрым — готовился не пять минут, и объемы у него были приличными.

Затем, расправившись с куском, вновь перешла на английский.

— С чего все началось?

Маг проигнорировал ее вопрос. Что ж, это далось ему естественно — если он и колебался, то незаметно для простого человека.

— Одно хорошо — всегда найдется простор для экспериментов. Пробовал с рыбой почудить кой-чего — плохой образец, на суше без конечностей бесполезен, а обращаться с ними учить замучаешься. Парился с этим, парился, потом в воду уронил — а она и уплыви. Уплыла, тварина, мда. Вот смеху-то будет, когда крестьяне ваши ее выловят — дохлая рыба с ножками. Коротенькими такими — дергаются, дергаются.

Он потянулся было к ножу, и девушка лишний раз понадеялась, что маг примется, наконец, за еду, и ее будет ждать хотя бы краткая передышка. Но нет — это был обманный маневр. Рука осталась на ноже, а монолог продолжился. Мысленно вышибив себе мозги воображаемым "Кольтом", девушка принялась интенсивно работать челюстями — ее терпение и душевное здоровье были лишь в ее руках.

— Зато тут куча народа. Много людей, много происшествий...много смертей. Вот и в этот раз...

Слушая вполуха и благодаря небеса за свой плохой английский, она вцепилась в бургер и принялась жевать, как в последний раз.

"Пока этот придурок совсем аппетит не испортил. Кто знает, какая история у него заготовлена..."

— Эй, официант! Да, да, ты, не я же! — обещанная история прервалась, не успев начаться. — Раздельный счет, будь любезен!

"И не собиралась тебя обирать, несчастного", — угрюмо подвела черту Гин, продолжая работать челюстями. "Больно чести много".

— Официант!

— Да, господин, извините за задержку! Я уже записал. Извините, — поклонился подоспевший официант. Затем, повернувшись к Гин, испуганно покосился на чавкающего как ни в чем не бывало мага и прошептал:

— Простите за вторжение в беседу...кажется, вас к телефону.

— Кафеца? — промычала Гин, не желая отрываться от единственного на ближайший день-другой сытного обеда. — А пофему?

— Позвонил мужчина, попросил...извините, я просто передаю его слова... "Рыжую школьницу, мелкую такую. Наверняка сидит с наглым иностранцем и точно за обе щеки жре..."

— Да, это точно меня, — проглотив кусок и вытерев губы, согласилась Гин. — Я тут одна такая славная.

Обижаться на Ониши за такое, как он сам говорил, все равно, что обижаться на солнце за то, что оно ярко светит.

— Я к телефону, — бросила она занятому едой Льюису.

Тот лишь отмахнулся, одновременно подозвав к себе официанта.

— Винную карту, юноша!

Юноша упорхнул, оставив Гин наедине с собой и хамом напротив.

"Еще моложе меня. Старшеклассник. Бедняга, удачи тебе его обслужить..."

Декабрь.

Метель усилилась. Ветер все сильнее кружил хлопья мокрого снега, они все злее и злее били по щекам — похолодало. Не сильно, но достаточно, чтобы каждая снежинка отрастила маленькие и колючие ледяные грани. Ничего хорошего — хотя нет, не совсем. Ее путь близился к концу, и до пункта назначения было рукой подать. Надо поспешить, пока дорогу совсем не замело.

Прорвавшись сквозь бурю и запорошенные дорожки, девушка быстро поднялась по заметенным снегом ступенькам станции и устремилась к дверям заброшенного помещения. На ручках красовалась намотанная в несколько рядов цепь, концы которой для пущей солидности были скреплены навесным замком. Вся солидность на этом и заканчивалась: намотана она было неплотно, и звенья свободно ходили и звенели, стоило их пошевелить — спасала такая защита разве что только от ненастья, да и то не идеально.

Эта станция отличалась от других, что посетила наемница за прошедшее время: на тех было более-менее оживленно. Здесь же — небольшая сараюшка, закрыта на зиму, да и пути замело — где-то недалеко собирались ремонтировать железную дорогу, и пока в ее работе не нуждались. Вдобавок погода спутала планы, и ремонт был отложен на неопределенный срок.

Начался же поиск с той самой злополучной иокогамской — как и сама история.

Ноябрь.

Гин задумчиво собирала все необходимо в рюкзак, когда в комнату вошел Казуо.

— Ну что, мой маленький друг. Давай думать. Смотри, — на диванчик перед девушкой легла куча газет. — Кое-что интересное.

Девушка отложила свое занятие, оглядев кипу перед собой.

— Газеты, — подытожила она. — Там ничего про оживших мертвецов нет?

Ониши поправил очки.

— Так было бы неинтересно и слишком просто. Погляди в колонку о пропажах и скажи, что видишь.

Пролистав горячие новости из жизни знаменитостей, Гин остановилась на нужной странице и принялась вчитываться в ее содержимое.

— Ну так что?

— Ммм... — промычала она, водя пальцем по строкам. — Два объявления об утерянных документах, три о пропавшей сумке...девять о пропаже животных. Вот у кого-то кошка убежала, тут щенок пропал...

— Именно. Не думаешь, многовато?

— Наверное. Целых девять. Думаешь, это наша цель?

— Уверен. Эта газета за прошлую неделю, тут, — хлопнул он по пачке, — все номера за последние полтора месяца. Глянь-ка и их.

Отложив в сторону, охотница взяла из самого низа и открыла на нужной странице. Найдя то, что искала, она задумчиво покивала головой и взяла следующую. Затем еще и еще...

— Кажется, понимаю...в первой нет, во второй тоже, — принялась она загибать пальцы. — Третья — два объявления, четвертая — пять, пятая — восемь, шестая — девять.

— Это только те, кто подал объявление о пропаже. По факту "потеряшек" может быть больше. Что-нибудь общее видишь?

Гин снова просмотрела последний номер.

— В двух написано, что животные убежали ночью...нет, в трех.

— Значит, хватились на утро. Из неочевидного — в последних двух номерах шесть владельцев указали телефон для связи. Я прозвонил всех и попросил оставить подробное описание и адрес. То есть, куда отвозить, если питомец найдется. Все адреса, — Ониши выудил из дипломата сложенную карту города. — Что интересно, расположены в одном районе. Не очень далеко друг от друга. Тут, тут и тут, например.

Гин перевела взгляд на карту и подобралась поближе.

— Да, вижу...и все рядом...со станцией?

— В точку. Видишь — разные направления, разные расстояния, но все рядом с ней. И это — та станция, где все и случилось.

— То есть она вернулась на место смерти? И мы там ее найдем?

— Если мы с тобой правы, только зацепок у нас немного. И, конечно, если этот "эксперимент" не успел сбежать.

— А если успел?

— Посмотрим. Но как кажется мне, с высоты жизненного опыта... — Казуо нахмурился. — ...в этом случае надо будет смотреть уже криминальные сводки.

Декабрь.

"Спасибо Ониши-сан, что ты есть — детективная работа у тебя лучше моего выходит".

Разумеется, на станции никакого продукта трудов некроманта они не нашли. Отыскали только логово — один из рабочих пожаловался, что откуда-то в последнюю пару дней воняет тухлятиной, и под одним из перронов Гин обнаружила кучку обглоданных тушек животных. На большей части были ошейники, клички которых совпали с таковыми пропавших животных. Для бедных хозяев — одна горечь утраты.

"Не хотела бы я, чтобы моего кота вот так сожрали", — размышляла она, глядя на ошейник с прозвищем "Юки". Судя по оставшимся клокам, это была белая кошечка, наверное, очень красивая — сложно судить по кровавым кускам шерсти. "Я бы неделю ревела, а уж в детстве-то...ах да, у меня же дома не было животных. Отчим всегда был почему-то против".

— Ну, хоть так... — пробормотала девушка, разматывая цепь. Дверь со скрипом поддалась, и она ввалилась внутрь, поборовшись с ветром за право ее закрыть. Снятая цепь была намотана уже изнутри — ей ни к чему случайные свидетели. Хотя какие случайные свидетели в такую метель, еще и посреди ночи? Неслучайные, впрочем, тоже будут лишними, но с такими завалами вряд ли кто сюда сунется. Если только на снегоуборочной машине...

Наконец промерзшая дверь поддалась, и девушка юркнула внутрь, борясь с порывами ветра. И вот снег остался снаружи, напоминало о нем лишь завывание метели, стук по дребезжащей крыше и небольшие белые холмики там, где, должно быть, прохудилась крыша. Выдохнув и в очередной раз хлюпнув покрасневшим носом, девушка принялась за дело. Откинула капюшон и сняла шапку, из-под которой выпала небрежно свернутая в хвост медно-рыжая копна волос, слегка расстегнула куртку — внутри было все-таки немного, но теплее, чем снаружи.

"Эх. Вот бы здесь все и закончилось..."

Ноябрь.

— Гин у аппарата.

— Мало времени, слушай внимательно. Я проверил газеты из соседних городов на тему пропаж, — раздался искаженный голос Ониши.

— Все то же самое?

— Да. Всплеск объявлений о пропавших животных в Одогае, Тоцуке, Офуне. В первых двух новые уже не появляются, значит, она уже не там.

— Так...значит, Офуна?

— Не все так просто, — протрещала трубка. — Цель двигается не только по пассажирским маршрутам. Из Офуны много развилок, пассажирских только две...

— Ага, направление Йокосука и Токайдо, — припомнила Гин. — Первая через всю префектуру Камакура идет, вторая — в Фуджисаву.

— Точно. Можешь попробовать обыскать железнодорожный узел, я продолжу отслеживать новости.

— Да, — Гин задумчиво почесала переносицу. — То есть нам надо найти ее до следующего такого города?

— Схватываешь на лету, молодец.

— Ох, похвала мастера...

— Не язви, — хмыкнул ее координатор. — Перехватить, в идеале, нужно до Чигасаки — там направление Сагами добавляется. И не забывай про работу на улице. Люди видят больше, чем готовы признаться, особенно себе самим. Конец связи.

Раздались гудки. Гин повесила трубку.

"Дикая ждет ночка. Но бургер я-таки доем!"

Спустя десять минут Гин уже сидела в заказанном Ониши авто. Обед как назло остыл, словно дожидаясь, когда Гин оставит его хотя бы на минуту. Уже без особого удовольствия набив живот и оплатив счет — с чаевыми, конечно, вряд ли бедный официантик дождется их от мага — она вышла наружу, подождав на прохладной вечерней улице довольно быстро подошедшую машину. Номера совпадали с теми, что выдал ей босс, за рулем сидел бритый мужчина с проглядывающими из-под рукавов разноцветными татуировками — словом, все свои люди.

"Будь как дома, Гин-чан, можешь даже подремать", — иронично усмехнулась про себя девушка.

Причина ироничного тона мыслей не заставила себя долго ждать.

— Суть, собственно, в чем... — продолжал разглагольствовать маг, с пыхтением залезая в новенькую "Тойоту". Окна в салоне резко запотели, и в воздухе повисло винное амбре — наверное, винное, охотница в этом не разбиралась. Льюис снова развлекался, как мог.

"Стеснялся меня, бедняга", — без тени сочувствия подумала она, пока маг продолжал речь:

— Эксперименты над животными — это, конечно, здорово, но, знаешь, совершенно не способствует росту навыков. У них все довольно просто, у животных этих, многого не выжмешь, вот. Люди — совсем другое дело. Вот то есть смотри — есть у тебя кошка. Ну, киса, понимаешь, да? Чтобы оживить кису, нужно не больше дня, если вплотную заняться. Что в итоге? В итоге будет сама ходить, имитировать, эту, как ее...жизнедеятельность. Мявкать, на руки лезть, вот, вот это все. При желании можно заставить сердце биться, чтобы киса была теплая и мурлыкала, но тут будет выглядеть фальшиво. Сердце ведь что делает? Гонит кровь с кислородом по сосудам, чтобы в органы поступал кислород. Как следствие, чтобы организм кисы не накрылся и работал. А в нашем случае что? Кисин организм уже накрылся, тело реанимировано без участия сердца. Наше ремесло — оно такое, позволяет обойтись без того, что для ваших ученых, — изобразил он в воздухе кавычки. — Кажется фундаментально необходимым. Вот тебе и день на то, чтобы накачать кису кровью обратно и провозиться с настройкой ритмов тела. Через мозг, конечно...тут главное, не давать ему залеживаться. Я-то уж знаю, о чем говорю.

Он откинулся на спинку и блаженно прикрыл глаза.

— Нет, сделать из нее охранника, который тигру задницу на британский флаг порвет, можно, не проблема. Но это предел. Она много чего не сделает — как разведчик пойдет, как манекен для дальнейших опытов пойдет, что-то сложнее — вряд ли. Минимум принятия решений, минимум адаптации к окружающим условиям. Сильнее обычной кошки, живучей обычной кошки, тупее обычной кошки. Чтобы оживить человеческий труп, мне нужна неделя, блин, работы — пару часов в день на сон урвешь, уже счастье — и хорошо, если тело хотя бы ходить будет. Сразу сложности всякие: надо мозг сохранить, успеть принять меры до трупного окоченения...а то вся эта возня с мышцами...

Пытка историями все продолжалась и продолжалась. Мистер МакХью-младший постоянно отвлекался от сути, лишний раз объясняя Гин азы того, что ее интересовало в лучшем случае косвенно, отвечая на те вопросы, что успел задать себе сам, и совершенно не интересуясь, прожила бы она без этих откровений еще день или нет.

"Когда же ты заткнешься..."

— Так что с объектом? — холодно спросила она, прислонившись к запотевшему холодному стеклу, не надеясь, что он обратит внимание, пока сам того не захочет.

За окном проносились тысячи снежинок, отдававшие алым в лучах заходящего солнца. Вдали виднелась пара туч, и одна из них, темно-серая, опухшая, словно намокший комок грязной ваты, медленно ползла в их сторону.

"Снова снег пойдет".

— Да, точно. Вам, плебеям от медицины, непонятно и неинтересно, небось. А история случилась такая с ней: однажды я вышел в город проветриться — папаша косо смотрит, но что ему, старому хрычу. Сидит дома и сидит, я его с собой не тяну. Хожу по городу, хожу, и дернуло зайти в какой-то магазин — и тут, это, она и прицепилась, девчонка эта. Навязалась, город показать — черт знает, что в башку взбрело. У меня тут раздумья, знаешь, об эффективной реанимации мозга после продолжительного кислородного голодания, диссертации припоминаю, ищу подходящие моменты, что там людишки головастые придумали, чтобы к велосипеду пятого колеса не приделать — а тут она, со своим кривым английским. Получше, конечно, твоего, но едва ли уровень нашей начальной школы, вот. Пять минут пыталась спросить, чем мне помочь, — маг хмыкнул, вспоминая прошлое...

Декабрь.

Девушка остановилась перед дверью.

"Подвальное помещение. Вход только для обслуживающего персонала".

По идее, должно быть заперто — что делать тут посторонним, если станция заброшена и персонала нет? Но дверь, вопреки логичному предположению, была приоткрыта. А, значит, посторонние здесь все-таки водились, и охотница своим присутствием сильнее правил уже не нарушит. И, быть может, то, что она искала, найти удалось бы именно здесь.

Дверь скрипнула. По подвалу разнеслись гулкие шаги, когда Гин начала спускаться по лестнице. Эхо шагов и гул вьюги снаружи — второй, правда, все тише и тише.

Она внизу.

Рука нащупала выключатель — хорошо, что его расположили здесь и не придется снова подниматься наверх.

Щелк.

Свет мгновенно вспыхнул, озарив помещение. На первый взгляд — обычный, невзрачный подвал, где хранится все, что не уместилось наверху и то, что располагать там, где ходят целые толпы, было бы неразумно. Не очень большой, как полторы-две квартирки, в которой она так славно маялась бездельем месяц назад. Из убранства лишь серый кафель, пожелтевшая плитка, стеллажи, трубы и груды мусора...

Бинго.

— Вот ты где, — облегченно вздохнула девушка, раздвигая ножны. — Я тебя обыскалась... Кашима-чан.

Ноябрь.

— Звали ее...как-то на "К". Кодзима? А, не, вру, Кашима, Кашима! — довольный своей памятью, маг возбужденно хлопнул в ладоши. — Как этот, как его...

— "Кашима Антлерс" [3]?

— Кашима...как город, во, при чем тут рога-то...как чертов город. Никогда не понимал, кто только делает фамилией город. Ты что, человек-человеческий муравейник? Бред же. Джон Нью-Йорк, блин, или Винсент Солсбери. Хотя, если подумать, Виндзоры ж не дураки были...

"Или Джек Лондон", — заметила про себя Гин, оставив, однако, ироничное замечание при себе.

— В префектуре Ибараки, — уже вслух заметила она. — И что дальше?

— Да ничего особенного. Толстого перечитала, наверное, — отмахнулся маг. — Где-то неделю рядом ошивалась. Поначалу забавляло, но потом надоело — еще чуток, и эта дурочка залезла бы туда, куда лезть не надо. Когда я в третий раз сказал, что с ней забавно, конечно, но не более, эта Кашима, похоже, расстроилась. Пришлось стать...погрубее.

Возникшая пауза явно не предвещала ничего хорошего.

— И...?

— Я же сказал — Толстого перечитала. Автор такой, русский, писал там всякие кирпичи, двери подпирать. Четыре тома про дворян во время похода Наполеона на Россию, и, между делом — что-то там про девку, прыгнувшую под поезд. Никто это сейчас читать не станет. Господи, триста страниц чепухи про управление русской деревней. Словно кому-то эта муть интересна. Ах да, точно. Поезд. Вот и тут так же случилось...

Похоже, предчувствия начали сбываться.

— Однажды заявила — "раз так, то и жить мне незачем". Я, было, решил, что она пытается угрожать — аж смешно стало. Да кто она вообще, чтоб я ее боялся? Да и не сумеет, думал...куда там ей... — Льюис скривился. — Человек же. Человек разумный, так его...жизнь как высшая ценность, инстинкт самосохранения туда же — а поди ж ты... — меланхолично, как только мог, вздохнул маг. — Хватило силенок. Как она там сказала...а, что больше не увидимся, вот!

Слушать продолжение истории отчаянно не хотелось. Но увы, положение обязывало.

— Как та Каренина, короче, кинулась под поезд. Через пару дней, ночью, подобрала момент, чтобы без свидетелей.

"Всего неделя с ним — и человек с собой покончил. А я который год с такими общаюсь? Да мне памятник уже ставить можно!".

— Не помню, голову ли той, Карениной, в книге отрезало. Эту вот — пополам. Чик — и две половины, каждая кому-то нужная. Видела бы ты рожу машиниста! — хохотнул маг, словно то, что он вспомнил, было хоть сколько-то забавным. — Да и моя тоже хороша была. Отирался в морге, под интерна косил, а тут вот она, подруга. Не свидимся... — на лице его медленно, словно изображение на отпечатанной фотографии, проявилась недобрая ухмылка.

— Как же. Дурень понес мимо полиции сразу в морг, в шоке. А я смотрю на нее и понимаю — вот то, что тебе я сейчас, рыжая, рассказывал, вот оно, все к одному сводится. Стать лучше, отточить навыки, встретить неизвестное и победить его. Гляжу я на нее и понимаю — если я такое оживлю, буду первым парнем на вашей деревне. Папаня перестанет как на говно смотреть, заткнется, может, ненадолго, повод статью с исследованиями написать. Слава, почет, уважение, а главное — рост над самим собой, шаг за шагом к совершенству, мать его.

В салоне было душно — работала печка, окна закрыты, легкий перегар медленно вытеснял кислород углекислым газом...но было здесь еще что-то. То, что начало пронизывать спертый воздух с началом этого безумного монолога. Такое ощущение у обычных людей, не общающихся с существами, способными воскрешать мертвых и сжигать дома движением руки, возникает, когда им приходится слушать сумасшедшего — или, не приведи боги, отвечать, когда в его воспаленном мозгу возникнет желание пообщаться. Липкий ужас неизвестного, чужого, не такого как ты. Вперемешку с жалостью — ведь что с чокнутого взять, верно? Он же не в себе, не ведает, что творит, не отвечает за слова и поступки.

В случае с Гин было всего лишь одно отличие от этого сценария. Этот МакХью, как и любой маг из тех, что она повидала, был вполне в себе. Ведал, что творил. Отвечал за слова и поступки — пусть и частью, другую пытаясь взвалить на плечи таких, как она.

Ни грамма сумасшествия при всех его симптомах.

Раньше она думала, что никогда не сможет к этому привыкнуть.

Ошибалась.

Палец опустился на кнопку стеклоподъемника, опустив кромку стекла на пару пальцев.

"Вот так-то лучше".

— И ты забрал тело, оживил, а потом она сбежала?

— Оприходовал тогда машиниста этого, память потер — типа оленя сбил, а тот и умотал, тихо в лесу помирать. Тело по ящикам, в мастерскую. А там...

— Что?

— Уже совсем другая история. И тебя она не касается.

Декабрь.

Приглядеться к деталям не дали: стоило только девушке закончить фразу, как в ее сторону метнулась тень. Когти с противным скрежетом оставили глубокие борозды на стене, обнажая таившийся под плиткой кирпич — там, где миг назад была наемница. Раздался короткий, ужасный вопль сорванного, искаженного жестокой мукой девичьего голоса — охотница успела задеть клинком промелькнувшее мимо чудовище. Кувырок, приземление на ноги — защитная стойка, клинки наготове. Пока есть драгоценные секунды, надо оценить противника.

На первый, да и на второй взгляд — форменное чудовище. Существо, когда-то бывшее обыкновенной японской школьницей: слишком открытой, сверх обычного наивной, чересчур любопытной, оказавшейся не в том месте и не в то время, не с тем человеком — нет, с тем, кто таковым не был вовсе — теперь представляло лишь изуродованную тень в тусклом свете подвальных ламп.

То, что когда-то было Кашимой Рейко, судорожно повернулось, помогая себе руками — ниже пояса тело попросту отсутствовало, оканчиваясь лишь выцветшими, давно обескровленными остатками внутренностей. Прикрывала ее лишь какая-то почти сгнившая, подранная в десятках мест простыня — наверное, в этом маг забрал останки прямо из морга. Истончившиеся, когда-то, наверное, черные, а теперь превратившиеся в полупрозрачную тряпку, волосы спадали на мертвенно-серое лицо, покрытое ссадинами и струпьями.

Взгляд горящих красным глаз вперился в маленькую и обманчиво хрупкую фигурку Гин.

Пальцы, оканчивающиеся затвердевшими, длинными и острыми ногтями — нет, уже когтями — снова царапнули пол, оставляя глубокие борозды на кафеле.

Тварь двинулась вперед, обнажив заостренные зубы на истончившихся, местами до кости, деснах.

"Больной ублюдок", — девушка, не отрываясь, следила за медленно приближающейся тварью, рожденным усилиями мага ночным хищником. "Во что ты ее превратил..."

Судя по всему, она атакует в прыжке, метя в уязвимые точки жертвы — словно пресловутый ночной хищник, разгрызающий мягкие ткани до жизненно важных сосудов. Животное поведение — но много ли тут осталось от человека?

Впрочем, даже если бы часть сознания Кашимы Рейко и проснулась, вряд ли бы это ей помогло в охоте на людей. Обычно школьницы этим не занимаются, даже Гин в свое время не довелось.

— Мне жаль, — произнесла она, сжав крепче рукояти и сместив центр тяжести ниже.

— Но это конец, Рей-чан.

Нечеловеческий визг — и мертвец бросился вперед, разбрасывая скопившийся на полу мусор.

Прыжок — и распахнутая пасть пролетает мимо.

Сдвоенный блик стали — и металл со скрежетом встретил мертвую кость. Раздавшийся было вопль резко прервался глухим ударом тела о твердый пол. Раздался хруст — и Гин снова отступила на пару шагов.

"Ничего особенного. Пока".

От творений магов всегда стоит ждать подвоха, как и от них самих. Они могут руководствоваться тысячью и одной причиной, найти себе миллион разумных доводов и бесконечность оправданий, чтобы чего-то не договорить — а разбираться с этим охотнику. А могут и вовсе устроить все это просто для того, чтобы испытать свое творение на ком-то посерьезнее припозднившихся обывателей.

Создание МакХью приподнялось, снова готовое к атаке. Мечи прошли промеж ребер, задев половину органов, что оставались внутри — часть кусков успела вывалиться наружу, но для шипящего мертвеца такие раны оказались не страшнее ссадины.

Голова или сердце? Куда же бить?

Еще одна атака, еще один яростный прыжок.

Мертвое тело приняло в себя сталь скрещенных в защите клинков.

— Хия!

Гин, подняв монстра на них и резко развернувшись, отправила его в полет. Тело встретил один из немногих стеллажей, отозвавшийся глубоким звоном. Раздался грохот падающих бутылок и коробок, сам стеллаж опасно наклонился и, замерев на долю секунды, рухнул вниз, погребая под собой чудовище. Раздался чудовищный грохот, перекрывший на миг вопли Кашимы.

"Немного времени я выиграла. Так, попробую голову".

Охотница перехватила клинки и приготовилась к атаке.

Упавший стеллаж вздрогнул. Раздалось глухое шипение, гора мусора вздыбилась и осыпалась. Красные глаза, пылающие от ярости и боли, вновь уставились на Гин. Шипение становилось все громче и громче...

И внезапно тварь, словно начав захлебываться, захрипела. По телу прошли судороги, горло вздулось, как воздушный шар.

"..!"

Громкий хлопок — и мимо Гин, снова увернувшейся от атаки, что-то пролетело, вонзаясь в стену. От следующей атаки охотница уйти не успела — существо бросилось прямо на нее, подгадав направление, когда она сместилась. От силы броска девушка опасно покачнулась, таки удержав равновесие. Пасть лязгнула, словно капкан, прямо перед носом — она успела отвести удар когтистых лап, но вместо этого мертвец поймал ее, крепко обхватив запястья.

Проклятье!

Кашима каждую секунду стремилась развести руки и отгрызть ей лицо, не оставляя времени на новый план. Потянуло ледяной сыростью и вонью давно протухшего мяса.

Времени на раздумья уже не было.

Очередной неудавшийся укус — и Гин мотнула головой навстречу, с силой ударив чудовище по остаткам лица. Раздался хруст, и тварь отпрянула дальше. Хватка ослабла на самую малость.

Но этим Гин выиграла себе время.

Два клинка провернулись, вонзившись в запястья. С едва слышным треском лопнули сухожилия, и хватка ослабла окончательно. Визжащая Кашима, с выбитыми зубами и бесполезными ныне руками, мешком повалилась на пол.

— Прости.

Удар — и два клинка с хрустом вонзились в череп чудовища. Истошный вопль чуть не оглушил охотницу, гнилые связки исторгли последние хрипы, в судорогах создание засучило руками по полу...

Скоро все было кончено. Рваные, беспорядочные движения затихли, и с Кашимой Рейко было покончено. То подобие жизни, которым наделил ее маг, ушло из ран вместе с остатками густого черного ихора, оставив за собой лишь изуродованную безжизненную оболочку. Теперь она мертва окончательно — лезвие меча поставило жирную точку в ее печальной истории.

Гин, не меняя позы, отпустила рукояти и присела около тела. Тяжело вздохнула, сцепила руки, стремясь унять нарастающую дрожь. В носу начало противно щипать. Еще вдох, еще выдох, и еще раз, и еще раз. Вроде полегчало — по крайней мере, сейчас она не разревется. Она профи. Профи не плачут над выполненным заданием. Они плачут по ночам в подушку, в душе с включенной на полную водой, когда никто не видит — но не на работе.

— Профи не ревут.

Вдох, выдох.

— Не. Ре. Вут. Фух...

Гин встала и, упершись в тело, принялась с силой вытаскивать мечи.

— Первый пошел...

В тусклом подвальном свете она оглядела лезвие. Целое, в общем — несколько маленьких зазубрин не в счет, исправляется десятью минутами в обнимку с точильным камнем. Отложив меч в сторону, принялась за следующий.

— Второй...не пошел...

Меч не поддавался — лезвие застряло еще и в челюсти. Хотя, если расшевелить клинок, то, может, и вылезет.

— Так...отдай, Рей-чан...

Упершись в уцелевшие кости черепа, она медленно потянула рукоять на себя. Снова противный хруст, снова мерзкие чавкающие звуки — и кое-как клинок поддался. Как и первый, осмотра он не избежал.

— Отстой... — разочарованно протянула Гин.

Здесь все было гораздо хуже — кончик, похоже, обломился и остался внутри, а уж про остальное лезвие и говорить нечего. Сплошные зазубрины, ровная кромка превратилась в отвратительно заточенную пилку. Могло бы сойти и так — но трещины говорили сами за себя.

— Даже за серрейтор[4] не сойдет...плакал наш аванс, — подытожила наемница. Лезвие оставалось только менять — и явно за кругленькую сумму. — В этом месяце я без мороженого...

Вздохнув, она, решив найти хоть какую-то тряпицу, посмотрела по сторонам — благо, наконец выдалась возможность.

— Ох...

Увиденное заставило вскочить на ноги и, затаив дыхание, подойти ближе.

На второй взгляд подвал скрывал в себе больше. Трубы исходили от бойлера, подававшего горячую воду в любое время года. Сейчас он был выключен — при желании можно было бы и включить, но красноречивый символ молнии на электрическом щитке убеждал, что не стоило. Стеллажи, кроме одного, все так же стояли на своих местах, мусор на полу так никуда и не делся. В дальнем углу, туда, куда едва добивал свет, куча была особенно большой.

Неужели...

Подойдя ближе, Гин утвердилась в своих догадках. В куче тряпья, коробок и прочего мусора лежали тела.

Перед глазами встали листовки и объявления в газетах.

Мальчик, семь лет. Вечером зашел на пустырь в ста метрах от дома. Не вернулся.

Девочка и мальчик, двенадцати и тринадцати лет от роду. Его дразнили одногодки, он, решив доказать, что не трус, ушел ночью в лес. Она была единственной, кто его поддержал.

Первого Гин нашла там же, где он и пропал, в Чигасаки. Тело мальчика лежало под сараем, в котором хранили списанную железнодорожную утварь. Прямо под кучей металла был небольшой лаз, в который, похоже, и смогла пролезть Кашима. Почерк определенно был ее: вспоминая обглоданные и искусанные тушки животных, охотница увидела такие же следы укусов на руках, ногах, на лице. Это создание смогло даже голову прокусить!

Удержав себя в руках, она тогда позвонила Ониши — больше ребенку она ничем не могла помочь. В то время у нее еще оставалась надежда, что хотя бы этим двоим повезет.

Тщетная.

Ноябрь.

— Плохи дела.

Очередной звонок от Ониши, и снова у нее никаких хороших новостей. Как оказалось, у босса — тоже.

— Во-первых, как я и говорил, в Чигасаки, пропал мальчик. Семь лет, ушел вечером на улицу и не вернулся.

Сердце словно ухнуло в пустоту.

"Дотянули..."

— Во-вторых, пришла наводка из полиции. Появилось заявление о пропаже некоей Кашимы Рейко. Фотография совпадает с описанием. Заявление подали родители.

— Только сейчас? Когда она исчезла, месяц назад?

— Училась в Иокогаме, там же снимала жилье. Пришел хозяин за платой, девочки нет. Звонок родителям, в Ацуги — и все на ушах.

— Ацуги? — От первой новости аж голос сел. — Это же недалеко от Чигасаки!

— Верно. У меня есть подозрение...

— У меня тоже. Надо двигаться туда.

— Да, это я и имел в виду. Двигаться по путям. Я думаю, что она пытается вернуться домой. Попробуй разговорить Льюиса — может, скажет хоть что-нибудь. Адрес пришлю по факсу, не отходи...

"Поговори с ним, может, подскажет. Как же".

За плечами Гин были Офуна, Фуджисава, Чигасаки и Кагава. Потом к ним присоединилась Курами. По несколько дней на каждый город — казалось, вот на перепутье железных дорог и улыбнется удача. По ночам девушка рыскала по многочисленным станциям, перевалочным пунктам, разыскивая въевшийся в подкорку почерк и избегая внимания частых полицейских патрулей. Сколько же подсобных зданий, помещений и простых ниш, в которых так удобно спрятать объедки...

Днем, едва отоспавшись, она бродила по улицам с фотографией потерявшейся девушки — кто знает, вдруг повезет? Хотя вряд ли кто-то, кто увидит эту Кашиму сейчас, узнает в ней эту улыбающуюся школьницу с листовки.

Что до МакХью, подходить к нему с каким бы то ни было вопросом не было ни малейшего желания. Складывалось впечатление, что его вся работа интересовала слабо — словно для мага все это было отдыхом. Хотя если так посмотреть, то действительно — несколько дней в гостинице, затем такси, полчаса-час езды, и ты в очередной гостинице. Неплохо устроился.

Удача улыбнулась Гин, пусть и не сразу. Однажды вечером ей удалось пообщаться с местными ребятишками. Та еще мелочь — старшему было от силы лет десять — но рассказали они много интересного.

— Мы назвали эту штуку Тэк-тэк, — уверенно заявил этот самый старший. — Я сам ее видел!

— И мы тоже! — вмешались в разговор его младшие товарищи. Детский галдеж нарастал, пока девушка не вынуждена была его прервать.

— Тихо! По одному. Что за Тэк-тэк?

— Не слышала про Тэк-тэк? Эта такой демон, — пояснил мальчик, уверенно закивав.

Наемница по привычке напряглась на знакомом слове, но слегка расслабилась — это же дети. Вряд ли они имели то, что имеет в виду под этим словом, например, Ониши.

— Настоящий демон? Красный такой, с рогами? — уточнила на всякий случай девушка.

— Нет, — протянул мальчик. — Совсем не как в сказках.

Очень информативно. Так и знала ведь, что из карапузов все придется вытягивать чуть ли не клещами.

— Ну, хорошо. И как же ваш этот Тэк-тэк выглядит?

— Не "этот", а "эта", — вмешался еще один ребенок. — Это взрослая женщина!

— Нет, это девчонка! — вмешался в разговор третий. — Ты что, забыл? Женщина — это мама, а она совсем на маму не была похожа!

— Тихо! — повысила голос Гин.

Гам и не думал стихать: каждый маленький свидетель спешил добавить своих деталей, но все тонуло безвозвратно в шуме, поднятом его товарищами.

Что ж, придется немного распустить руки.

— А ну умолкли, бойцы! — грозно произнесла охотница, встряхнув в воздухе негласного лидера мальчишечьей банды. Футболка жалобно затрещала, но ткань удержала вес. — Рассказывайте по очереди, или вместо мороженого вам будут надранные уши!

Впечатленные демонстрацией силы, которой от такой мелкой с виду особы явно не ожидалось, дети присмирели и чуть успокоились. Допрос пошел куда легче — и Гин уже было, что из него запомнить.

Существо, похожее по описанию на то, чем могла ныне быть Кашима Рейко, детишки увидели в бинокль. Кому-то — кажется, заводиле — его подарил отец, и мальчик позвал друзей понаблюдать за пустырем, облюбованным стаей бродячих псов. Закончив описывать свои шалости, маленькие свидетели перешли к основному.

В какой-то момент ими было замечено странное: игравшие друг с другом собаки словно по команде напряглись и вперили взгляд в сторону ближайших кустов. Часть с громким лаем кинулась в ту сторону, но после небольшой возни бросилась прочь — остальные члены стаи последовали их примеру. Тут-то дети и увидели, что так напугало собак.

Описания, как и водится, разнились в деталях, но общих моментов хватало, чтобы сделать определенные выводы. Бледная кожа, короткое туловище, длинные, спадающие на лицо волосы. Те, кому посчастливилось держать тогда бинокль, рассказали о длинных когтях и выцветшей одежде. Другие готовы были поклясться, что глубокой ночью, когда всех уже давно загоняли по домам родители, слышали жуткий цокот около своего дома, и всего пара смельчаков решилась подсмотреть в окно, кто издавал эти звуки.

Это была та самая тварь, что разогнала собак. Видевший ее ребенок до сих пор заикался — Гин не стала выяснять, было ли то с ним от рождения или винить за подобное следовало ночную гостью.

— У-у н-нее к-к-красные глаза, — глаза самого рассказчика в этот момент раздались до размера крупных монет. — З-зубы острые. Я сп-п-прятался, но, ка-ка-кажется, она меня видела в ок-к-не. Мне б-было так страшно!

— Фу, плакса! — начал было заводила, быстро потеряв запал, когда Гин снова приподняла его над землей.

— Она вас утащит к с-себе! И съест! Или с-сделает та-такой же! — чуть не плача, закончил юный свидетель.

Гин улыбнулась, опустив старшего и потрепав напуганного малыша по голове.

— Не бойся. И не такие зубы ломали.

Декабрь.

Изуродованные, сплошь в следах укусов, тела подростков были свалены одной беспорядочной кучей. Тот же почерк — так, наверное, можно было бы сказать, будь убийца все еще человеком. Тот же...

Те же обглоданные лица. Те же пробитые черепа. Узнавать в них детей с фотографий отчаянно не хотелось, но обманывать себя было бы куда хуже.

Вместе до самого конца.

Что ж. На ее совести — а нечего было медлить — три жертвы. Хорошо, если только три.

Внимание привлекла кипа пожелтевших газет — слишком уж много, чтобы можно было решить, что выбросили их сюда случайно. И не похоже, чтобы Рейко делала из них себе убежище...

Но зачем тогда?

Найдя относительно целую газету среди обрывков, Гин полистала размокшие от снега страницы — почти все были изодраны в клочья.

Кроме одной.

"Пропала Кашима Рейко, шестнадцать лет..."

"...уроженка Ацуги, префектура Канагава...".

"Информацию о местонахождении предоставлять в ближайшее отделение полиции и по следующему адресу..."

Со следующей газетой история повторилась — измочалена была каждая страница, не содержавшая на свою беду заветного объявления. И со следующей. И с еще одной.

"Похоже, мы были правы. Не зря же эта макулатура здесь появилась".

Успела ли жертва Льюиса вновь обрести разум? Знала ли, кем теперь стала?

Лучше об этом не думать. Лучше не думать, что чувствует существо, для которого единственный путь к дому лежит — спасибо за то, как и за половину бед этого мира, господам с Цепями — по детским трупам. Лучше не думать, каково делать такой выбор. Каково надеяться, что те, к кому ты стремишься вернуться, его поймут.

Лучше...

Лучше отвлечься. Поглядеть, например, чем таким ее чуть не прикончили — всяко полезнее, чем падение в бездну рефлексии. Так, и где же...

Ага, вот. В стене торчит. Если она еще не отстала от жизни окончательно, то в телах школьниц не должны водиться измазанные слизью костяные гарпуны, способные пробить насквозь череп — даже если школьницы те уже давно покинули мир живых. Скотина Льюис...выдернув предмет, едва не ставший орудием ее убийства, Гин позволила себе минуту или две помечтать о том, как возвращает его магу со всеми процентами.

Мечты, мечты...жаль, девать их некуда, кроме как на помойку.

Следующий день.

Утро в семье Кашима началось рано. Заявление о пропаже дочери они подали сразу, как только узнали об исчезновении — и с тех пор дни казались тем дольше, чем меньше надежды оставалось в сердцах. Кашима Нозоми все еще верила в скорое возвращение дочери, неотрывно следя за телефоном — боялась пропустить тот самый звонок из полиции, не успеть подойти, чтобы услышать, наконец, долгожданное "Мама, все хорошо!". Окаге, чей возраст уже приближался к пятому десятку, только вздыхал теперь — сердце у отца Рейко болело ничуть не меньше, но у него доставало понимания, что если звонок и будет, то, скорее всего, далеко не тот, в который верила его жена. В конце концов, прошла ведь уже целая неделя. Или две?

Нет, уже третья...

И половина дней в ней — почти без сна. Нозоми сомкнула глаза только перед рассветом — на диване, у телефона. Окаге чутко дремал в кресле рядом — какими бы ни были новости, встретить их должен глава семьи, да и человеку рядом с ним как никогда нужна была поддержка. Хотя бы такая, молчаливая — все слова уже давно были сказаны, а новые не принесли бы ничего, кроме страданий.

Но разбудил семейную пару не звонок телефона — а всего лишь назойливая трель дверного. Монотонное дребезжание давало понять, что гость не намерен снимать палец с кнопки, пока не добьется своего.

Мужчина подскочил и, отряхнув мятую рубашку, поспешил ко входу. Быть может, он рано сдался? Сейчас дверь откроется, а на пороге — она. Или полицейский, что привел ее домой...

Надежда погасла столь же стремительно, что и возгорелась.

На пороге стояла девушка — ни разу не полицейский, ни разу не его дочь.

Такого же роста, как и его малышка Рейко, даже немного пониже, остро очерченные черты лица дополняла свежая ссадина на лбу, одета в цветастую куртку, аляповатый шарф свободно свисает вниз. Из-под вязаной желтой шапки выбиваются медного цвета волосы — наверняка крашеные...

Только он хотел спровадить девчонку прочь, как мужчину бесцеремонно прервали на полуслове.

— Кашима Окаге-сан, полагаю.

Сердце мужчины сжалось — такой звонкий девичий голос, которому лишь задорно смеяться над глупыми подростковыми шутками, слишком резко контрастировал с тоном похоронного агента и убийственно серьезным взглядом светло-карих глаз. И откуда она знает его имя?

— Дорогой, кто это? — проснувшаяся жена выглянула из-за плеча, прищурив покрасневшие от слез и бессонных ночей глаза.

— И Кашима Нозоми-сан, — кивнула гостья. — Здравствуйте. Я по поводу новостей о вашей дочери. Позвольте пройти.

Ошеломленная пара подвинулась, впустив девушку внутрь. Едва гостья успела перешагнуть порог, как хозяйка тут же завалила ее вопросами.

— Вы знаете? Что с ней? Где она? Где моя дочь?! Она в порядке? Что с ней?!

— Нозоми, успокойся, дай ей рассказать...

Взгляд гостьи не прояснялся. Боль, сдавившая сердце, подсказывала, каким будет ответ. Хочет ли он его услышать?

— Вашей дочери больше нет.

Что-то внутри оборвалось — или же то сердце просто-напросто пропустило удар другой...

Женщина замерла. Правда, которую она отгоняла от себя столь долго и столь успешно, теперь настигла ее — в облике этой незнакомки.

Правда о том, что чудес не бывает.

И чуда не случилось.

Плечи Нозоми задрожали.

— Ложь!

Хриплый вопль обезумевшей от горя матери разнесся по дому.

— Ты врешь, дрянь! — яростно выплевывала она слова в лицо гостье — лицо, что и не думало менять своего выражения. — Она жива! Она вернется! Слышишь, ты! Чего ты добиваешься?! Твое вранье не поможет! Моя Рейко будет дома! Я ее увижу! Мою дочку...

Силы кончились быстро — спустя три недели кошмара это было немудрено. Нозоми, пытаясь ухватиться то за стену, то за мужа — оба раза тщетно — начала сползать на пол. Слез уже не было, как и голоса — и то и другое она растратила давным-давно.

-Пусти...я не хочу...жить...

— Дорогая...

— Ее тело нашли на одной из станций, недалеко отсюда, — с каменным лицом продолжала гостья. — Я сильно рискую, просто приходя к вам, но не хочу давать ложных надежд. Полиция ничего не найдет. Официально ваша дочь навсегда останется пропавшей без вести. Сказать больше я не могу.

-Нет...нет...неправда... — голова Нозоми качалась, как у сломанной игрушки.

-Мне очень жаль, — девушка вытянула из кармана небольшой сверток. — Возьмите. Это все, что я могу вам дать.

Мать Рейко более не кричала — и гостья смогла подойти чуть ближе. Окаге осторожно развернул пакет.

Маленький кожаный браслетик. Самодельная фенечка — из тех, которые девочки делают в дань моде. Вот и кандзи, составляющие ее имя, вышитые на тыльной стороне...

...в следах засохшей крови, с порванной мягкой подкладкой.

-Никому не говорите, что я была здесь. Особенно — полиции. Если вам кажется, что хуже быть уже не может, поверьте — есть на свете...люди, которые запросто это опровергнут. Дочери вы в любом случае уже не поможете.

Бесцветный голос Нозоми нагнал девушку уже у самого порога.

— Это ты виновата, — еще на первых словах незваная гостья остановилась, как вкопанная. — Это твоя вина. Она должна была встретить с нами Новый год...что мне теперь делать? Как жить? Что я буду делать без моей девочки? Зачем мне вообще что-то...

Девушка обернулась. Встретилась взглядом с хозяином дома, обнявшим жену.

Взгляд тот все еще оставался серьезным. Но теперь Окаге видел, каких сил гостье стоит его таким удержать.

— Я не знаю, Кашима-сан.

Отвернувшись, она вновь взялась за дверную ручку. Голоса позади, будто бы назло, все не думали смолкать:

— Дорогая, дорогая...Рейко бы этого не хотела...

— Но она...

— Ее душа будет с нами. Она бы не хотела, чтобы ты...

— Зачем, зачем она...

— Ей было бы больно смотреть на тебя такую. Возьми себя в руки.

Дверь тихо скрипнула, впуская внутрь морозный воздух.

— Мне правда жаль. Простите.

Выйти нужно было быстро. Как можно быстрее. Пока она еще держалась.

Пока она еще...

— Спасибо, — прилетело в спину — хриплое, едва слышное.

Дверь захлопнулась.

Шевелить ногами, пробираясь запорошенной снегом улицей, отчаянно не хотелось. Хотелось сорвать сосульку, лечь на грязный снег посреди дорожного полотна и, похрустывая льдом, смотреть на облачное небо. Хотя вряд ли даже воспаление легких сравнится с тем, что сейчас испытывают люди за той закрытой дверью.

Намотав шарф поплотнее, Гин оставила лишь узенькую щель для глаз и носа.

В памяти всплыло перекошенное от ярости лицо Нозоми.

"И что мне делать?"

А и правда, что? Что она должна была дать в качестве ответа? Что рассказать?

Правду, быть может?

"Что делать, ты хочешь знать? Забыть. Забыть, потому что ты не могла это предотвратить. Потому что ты не можешь тягаться с тем, кто это сотворил — ни ты, ни тебе подобные. Потому что вы все для них — сырье. Кирпичи на мостовой. Потеха на неделю. Забудь. Забудь и радуйся, что жива. Радуйся, что умрешь, в отличие от своей дочери, лишь раз. Забудь и заведи новую — быть может, ее выберет себе на забаву другой выродок с Цепями и при галстуке...".

На смену гневу явилась жалость, густо замешенная на самооправданиях.

"А вообще, не у меня надо спрашивать. У психолога какого или..."

"Я-то, в конце концов..."

"Ну да, кто ты, в конце концов, такая? Ты своей семьи вообще никогда не знала".

"А та, что ей звалась..."

Хватит. Просто хватит. Она профи. Профи ревут только в подушку. Не на улице. И не в чужих машинах...

Стоп, погодите-ка.

Остановившись, Гин пригляделась к номеру припаркованного у обочины автомобиля.

"В чужой, пожалуй, не станем, а вот у шефа — можно..."

Ониши ждал ее прямо перед знаком "Стоянка запрещена". В пару прыжков преодолев лужи, Гин рывком открыла дверь и не сдержала гримасы отвращения — на заднем пассажирском сидении расположился Льюис.

"Тебя-то сюда какой черт принес ..."

Она залезла в салон, демонстративно прислонившись к дверце, подальше от мага.

— Что он тут делает? — недовольно спросила Гин у босса.

— Сидит, — безапелляционно ответил тот, трогая автомобиль с места. — Последний пункт контракта. Оплата.

— О чем вы там шепчетесь? — тут вмешался в разговор маг.

— О задании, — перешел на английский — куда как более сносный, чем у Гин — Казуо.

— Чего о нем говорить? Нашли тело — молодцы. Тянули как могли, словно у вас как в офисе, оплата по часам. Сколько там она успела сожрать, всего троих? Оперативно, ничего не скажешь. Я не говорю уж про бедных животинок — на приют хватило бы. Месяц мотались по пригородам, которые я бы объехал за день. И за что такие бабки дерете, за бренд? За вредность? Никто не обещал, что будет легко. Я бы вам, прохиндеям, ни гроша бы не дал, но что поделать — вы были первыми, кто...

-...взялся за работу с гарантией молчания и секретности, — завершил Ониши, не отрывая взгляда от дороги. — Наши условия более чем мягки. Выйди вы на контакт с Организацией, получилось бы гораздо дороже. Как по средствам, так и для вашей репутации.

-Если бы вам вовсе голову не отрезали следом за вашим творением, — пробурчала девушка на японском — языковой барьер все-таки имел и свои плюсы. — А то и в первую очередь.

— Да-да-да, — отмахнулся Льюис, занимая еще больше места на сидении и в очередной раз проигнорировав Гин. — Другого я не ждал. Справились, и хорошо. Жаль, что в номерах не развернуться, мог бы попробовать отследить эту дуру.

Машина тем временем прошла поворот и направилась к выезду из пригорода.

— И вы даже не попытались? — спросила уже Гин. — Мы могли не ездить месяц, если все было так просто.

— М? Я же сказал, мелкая, не развернуться. Меня поставили в невыгодные условия с этим разъездом. Слишком жирно каждый раз разворачивать мастерскую на пару дней, слишком много с собой брать...лучше уж расслабиться и поглядеть на профессионалов за работой. Как они справятся с простеньким заданьицем.

Если самодовольство могло стать осязаемым, то маг бы сидел в нем по самое горло. Гин же давно бы утонула и плавала под крышей салона, как дохлая рыбка — кверху брюшком.

— Простеньким? — Гин уже изрядно надоел гонор мага, как и само его присутствие. Покопавшись во внутреннем кармане, она извлекла завернутый в тряпицу предмет. — Вот это, — она развернула тряпку, продемонстрировав испещренную зазубринами остро заточенную кость. — Меня чуть не прокололо насквозь. Я искала ожившую девочку, а не ползающий арбалет. И так каждый раз...в прошлый цель растворилась после ликвидации, помните? Едкая такая дрянь, — последние слова были обращены уже к Ониши, были сказаны уже на родном языке.

— Интересно. У нас в договоре была строчка о препятствиях выполнению контракта... — протянул Ониши с водительского места.

— Много о себе мните, — нагло осклабился маг. — Неженки. В суд пойдете с бумажонками, что ли? Адвоката уже искать? Радуйтесь, что хоть кому-то есть дело до вас. И до вашей дыры в целом.

— Если здесь так плохо, чего же вы тут делаете? — Гин начала закипать. Медленно, насколько хватало воли и терпения, но последнее таяло быстрее, чем песок просыпался сквозь пальцы.

Маг удивленно взглянул на девушку — похоже, он не ожидал такого грубого тона. Привык к тому, что в каждом ресторане, где он изволил надираться, его облизывали с головы до пят?

— Очевидно же, — справившись с собой, выдохнул Льюис. — До ваших земель никому дела нет. Случись такая оказия у меня под Солсбери, охотники через сутки бы распяли. Или Четвертая палата, кто уж первым успеет. А тут — пачку в зубы сунул и дело в шляпе. Разве не прекрасно? Даже пачка не сильно тяжелая, слава конкуренции, — маг открыто улыбнулся. — Вы что же, думаете, мы с папаней одни такие, кто сюда работать едет? Ха, ха и еще раз ха. Нет, ни разу. На ваш век еще хватит обеспеченных белых господ, за которыми кому-то нужно выносить ночной горшок и вытирать тряпочкой. А почему, спросите меня?

МакХью, не интересуясь, собирается ли хоть один из собеседников задать ему хоть какие-нибудь вопросы, продолжил:

— Да потому, что вы неудачники со средневековым складом ума. Ха! Для Старого света, да и для Нового, впрочем, вы — аутсайдеры, что сошли с дистанции аккурат после войны. Даже не сошли, а вылетели с треском. Но вы полезны — столько островов, столько людей...и минимум контроля, если он вообще есть. Большая такая чашечка Петри, в которую кидай, что душа пожелает, и смотри, что из того выйдет. Это все, что вы собой представляете. Насмотрелись на янки в вашей Иокогаме? Один район до сих пор под ними. Так вот, они-то когда-нибудь уйдут, а мы останемся. Навсегда. Вы век за веком у себя сидели, запершись на замок, а там, снаружи, выросла Башня. Укрепился Рим. Штаты опоясало Кольцо. Не говорю уж про старичков вроде Могилы с Атласом...а у вас что? Организация? Она вообще хоть существует — или так, байка для гостей? — маг снова рассмеялся. — Да даже пусть и не байка, ей на вас плевать. Вы отстали веков так на восемь, и уже никогда и никого не догоните. Условия контракта, ха. Подтереться им мне природная скромность и честность не позволяет, да и только.

Льюис явно осмелел за месяц — или просто хорошо нализался перед встречей. Так или иначе, если маг хотел кого-то вывести из себя, то у него это отлично получилось. Еще и усталость давала о себе знать — шутка ли, месяц месить мокрый снег и высыпаться только в мечтах, а потом выслушивать нарциссический бред и принимать литры словесного поноса в секунду. Последнего даже миллион иен не стоит.

Усталость и гнев, смешавшись и остыв, породили холодную решимость.

"Надоел".

За окном промелькнул указатель.

"Иокогама. 10 километров".

— Он расплатился? — немного помолчав, словно невзначай спросила Гин у шефа.

— Да, полностью.

— Хорошо. Сбавь скорость и разблокируй двери.

Дальше все произошло молниеносно. Ониши, не колеблясь, притормозил.

Гин, собравшись, словно пружина, наградила разомлевшего Льюиса молниеносным пинком — маг кубарем вылетел из машины, прямо в грязные, начавшие подтаивать сугробы на обочине.

— Газуй!

Шины взвизгнули, дверь жалобно захлопнулась, и автомобиль стремительно набрал скорость, оставив самовлюбленного мага в одиночестве.

"Счастливого пути, белый господин".

Дышать стало свободнее. Или ей показалось?

Следующие полчаса прошли в гробовой тишине. Когда Ониши на ближайшем разъезде повернул прочь от Иокогамы, ее нарушила Гин.

— Извиняться не стану. Моя совесть чиста и разум ясен, я знала, что делала, и ни капли об этом не...

— Знаешь, рыжая ты моя...

Приготовившись к нотации, девушка резко оборвала речь и заранее надулась.

-..без таких, как ты, было бы совсем тяжко.

— Что? — удивилась она, забыв, что собиралась держать серьезный вид.

— Что, что. Я не могу позволить себе потерять лицо и вышвырнуть недоумка, что бы он ни говорил. А такие, как ты, могут. Дорогого стоит.

— И это все? Даже казнить не будешь?

— Сегодня — нет, — на лице Ониши зародилась озорная ухмылка. — В договор оскорбления исполнителей не входили, это раз. Дополнительного соглашения о том, что бывших исполнителей по выполнении условий договора можно безнаказанно оскорблять, заключено не было, это два. Но в Иокогаме появляться нам пока не стоит.

— "Пока"? Как бы не "навсегда". Честь мага же пострадала, — хмыкнула девушка, уже пришедшая в свое привычное расположение духа.

— Да нет, именно что "пока".

Убедившись, что девушка заинтригована, Ониши продолжил.

— Пока ты искала эту тварь, я наткнулся на ряд странных вещей. Не настолько, как сбежавшая от некроманта половина мертвеца, но достаточно, чтобы я обратил внимание.

— Ну не тяни... — простонала девушка, по привычке сползая на пол.

— Началось с того, что двое контактов, с которыми мы работали, уведомили о том, что покидают страну. Те же ребята, что и Льюис, только повежливей. Я бы не обратил внимания, будь это один, но сразу двое — уже не похоже на совпадение. Потом я между делом связался со знакомым, тоже в нашем деле. Нет, ты его не знаешь. И дело вот в чем: вся эта иностранная братия медленно, постепенно, но уходит. Двое в течение полугода, теперь эти двое — причем все тут уже давно. Укоренились, но почему-то вдруг убегают.

— И не сказали, почему? — впрочем, в ответе вопрос не нуждался — хорошо, что маг вообще снизошел вежливо уведомить хоть кого-нибудь, а не молча сгинуть прочь.

— Я не стал искать границ их терпения. У мага оно в любой момент может иссякнуть, вместе с манерами. И еще... — протянул мужчина, задумавшись.

— Что еще? — Гин жаждала продолжения.

— Нет, пока ничего, только догадки. Я уже сказал — назревает что-то странное, поверь моему чутью. Сама слышала этого сверхчеловека доморощенного, как им тут хорошо и удобно. Если так, то с чего бы бросать все и уходить прочь? Большей части в расчете не откажешь. Знают, когда стоит идти на риск, а когда — смотать удочки. Странные дела творятся.

— А до праздников твои странные дела не подождут? — жалобно протянула девушка.

— Может, и смилуются над нами, кто знает...вот что — если ничего до Нового года не случится, то отметим его в Иокогаме. МакХью-старший был одним из тех двух контактов, так что мести сынка можешь не бояться.

И вот он, конец злоключений. Очередная гостиница, очередной снятый номер — весь в распоряжении вымотанной охотницы. Не раздеваясь, только закрыв дверь и скинув обувь, она с разбегу упала на кровать.

Наконец с делами покончено. Пока покончено.

"Даже не верится. Никаких больше Льюисов..."

Тело почувствовало приближение долгожданного отдыха. Глаза слиплись сами собой.

"Вот твоя подушка. Ну что, рыдать еще силы остались?".

...не прошло и минуты, как Гин провалилась в тихий сон без сновидений. Только долгожданная черная пустота...

... и никаких больше детских тел.

Примечания к главе:

[1]. Усо, усодори (うそ鳥, от японского 鷽 — снегирь) — выполненый в виде снегиря амулет, изготавливаемый в храме Юсима. Его действие, согласно синтоистким верованиям, заключается в том, что он заберет всю вашу ложь и секреты и в своей песне превратит их в правду и наставление. Также популярен у школьников и студентов, так как считается, что он помогает в учебе.

[2]. Здесь и далее — отрывок из детской песни "Снег"( 雪, Yuki).

[3]. "Кашима Антлерс" — футбольный клуб, базирующийся в городе Кашима, префектура Ибараки. Основан в 1947 году, является самым титулованным футбольным клубом в Японии.

[4]. Серрейторное лезвие, серрейтор (от англ. serrated — "зазубренный") — тип заточки ножа либо другого режущего инструмента с волнистой или пилообразной формой режущей кромки. В отличие от пилы, зубья серрейтора находятся в одной плоскости.

2. Несвятая троица

Иокогама, центральный вокзал.

Масуда Ринтаро, штатный переводчик головного офиса компании "Сагами Рэйлвей", ежился от холода, расхаживая по платформе вокзала. Казалось бы, термометр еще полчаса назад говорил: погода славная, около нуля градусов по Цельсию, может, даже чуть выше, но влажный ветер с моря пробирал до костей.

Он взглянул на табло. Нужный ему поезд шел из Токио, и до его прибытия только что осталось пять минут.

"Вот бы уже приехали эти специалисты..."

Специалисты...последние две недели только о них и говорили. Шутка ли — целых три заграничных инструктора будут повышать квалификацию их службы безопасности. Лучшие в своем деле, как гордо заявлял начальник отдела кадров на совещании. За довольно демократичную цену — добавлял заместитель финансового директора. Из самой Европы — с придыханием завершал специалист по международным отношениям. И, думал переводчик, итогом каждого обсуждения этого вопроса была мысль, что ярко вспыхивала в головах начальства.

"Всю головную боль с визитерами надо отдать уважаемому Масуде".

Имена, место встречи, протокол мероприятий, планы занятий — последние две недели Масуда Ринтаро утопал в ворохе узкоспециализированных словарей и справочников, с раннего утра до позднего вечера. И опыт подсказывал ему очевидное — этого будет маловато. Его знание иностранного ограничивалось хорошим английским, сносным немецким и базовым итальянским — но вот Европа одними немцами, англичанами и итальянцами вовсе не ограничивается. Глянув в очередной раз на копии билетов, Масуда крепко призадумался — имена, указанные в них, точно не походили на обычные европейские. Никаких вам Джонов, Майклов, Гансов или хотя бы Арнольдов. В первый раз он видел такие — уж не придуманные ли — имена. А может, они не из Западной Европы, а из стран социалистического блока? Не ГДР, так Болгария...

Нет, нет. Быть того не может. Оттуда просто так не сбежишь, да и те обрывки информации, что достигли его ушей, свидетельствовали о том, что специалисты эти прибыли как частные лица, без участия государственных структур. А какой в странах Варшавского договора частный бизнес? Да никакого. Значит, скорее всего псевдонимы.

А если подумать, то они могли быть сбежавшими за лучшей долей диссидентами. Вот этот вариант чуть вероятней, совсем чуть. Ведь как они тогда перешли границу и оказались на вольном воздухе? Все эти трехметровые стены с колючей проволокой, стаи голодных бешеных овчарок, пулеметные точки, рвы с кольями? На воздушном шаре, что ли? Хотя...рвов там, наверное, не было — но кто знает, что эти коммунисты себе понастроили на самом деле...

"Электропоезд группы "Сагами Рэйлвэй", идущий по маршруту Токио-Нара, прибывает на первый путь..." — объявил по репродуктору женский голос.

"Наконец".

Нужный состав вот-вот прибудет. Настало время финальных приготовлений.

Масуда, то и дело задеваемый спешащими на посадку людьми, поднял вверх кусок картона, что держал все это время. В сторону дверей, что вот-вот выпустят пассажиров, глядела выведенная на английском надпись: "УВАЖАЕМЫЕ ИНОСТРАННЫЕ ГОСТИ "САГАМИ РЭЙЛВЭЙ". Всем неуважаемым местным зевакам, не имеющим отношения к фирме, явно следовало, глянув на нее раз, пройти мимо.

Все готово. Минута-две ожидания — и вот уже долгожданный второй акт мероприятия.

Поезд остановился. Стоило открыться дверям вагонов, как из них хлынул сплошной людской поток. Поток потом разобьется на ручейки, ручейки — на тонкие струйки, что разойдутся каждый по своим делам. Дело Масуды — вычленить из этого потока тех, кто ему нужен. Благо они и сами должны выделяться среди местных.

Масуда терпеливо стоял, сопротивляясь давлению людских тел, уже три минуты, когда успел заметить трех человек, пробивающихся сквозь толпу, как ледокол сквозь пустошь Северного Ледовитого океана.

Где-то неделю назад, когда он корпел над словарем терминов, коллега, помогавший переписывать нужное, спросил:

— А ты знаешь, что это за люди?

Масуда помнил, что был слишком сосредоточен на работе, и толком не ответил, лишь пожал плечами.

— Только имена.

— Как думаешь, какие они?

Масуда снова пожал плечами.

— А что если эти "безопасники" — бывшие военные? Знаешь, как с плакатов — высокие такие, белокурые...

— В нацистской форме?

— В офицерской...нет, нет. Вряд ли бы сбежавшие бойцы каких-нибудь СС себя так легко выдали. Но все равно, вдруг они — такие прожженные вояки, которым любая задача по зубам? Как думаешь? Здорово же!

На этот вопрос Масуда не ответил, тогда было не до него. Сейчас же, глядя на приближающуюся группу, приходилось признать: на вояк они и правда отдаленно походили, но если и так, то вернулись с какой-то совсем иной войны.

"Как я их через охрану проведу?"

Иностранцев было трое, и — приходилось признать — догадки об их внешности, высказанные коллегой Масуды, оказались так далеко от истины, как только возможно.

Гости двигались колонной, не особо церемонясь с оказавшимися у них на пути. Возглавлял процессию высокий, то чихающий, то разражающийся надрывным кашлем мужчина, кативший по перрону аляповатый чемодан на колесиках. Когда кто-то, столкнувшись с ним, пытался возмутиться, его встречал холодный взгляд выцветших голубых глаз и хмурое обветренное лицо с самой раздраженной гримасой, какую только видел Масуда. Из выстроенного заранее образа выбивались также довольно длинные, собранные в хвост русые волосы, выгоревшие на солнце — такую прическу переводчик видел у молодежи, но никак не у достойного и состоявшегося члена японского общества. Мышиного цвета поношенное пальто, шерстяной свитер, потертые брюки, разбитые ботинки — и все латаное, подшитое и подклеенное не один и не два раза — выдавало в госте человека расчетливого, предпочитавшего чинить старое, нежели тратиться на новое.

Следом, едва поспевая за рослым товарищем, быстрым шагов семенил второй член группы. Ростом он был едва ли выше Масуды, но заметить его было легче легкого — не взяв свое от природы в высоту, этот тип с лихвой набрал по части ширины. Вещи на нем были поновее — расстегнутая осенняя куртка, из которой выпирал солидных размеров живот и выбившаяся из-за пояса клетчатая рубашка, что опасно натянулась, грозя при неловком движении распрощаться с половиной пуговиц. За плечами — походный рюкзак, набитый доверху. Подняв взгляд на уровень лица, Масуда, не успела процессия сделать и шага, трижды успел о том пожалеть — от увиденного становилось дурно. Полный мужчина явно не считал дерматологов за достойных посещения врачей: прыщей и фурункулов на лице явно было больше, чем пожеланий долгой жизни императору за всю войну. Кое-где на покрасневшей, расчесанной не раз коже виднелись рытвины от уничтоженных нарывов, но то была лишь капля в море — в косметических салонах с него бы содрали целое состояние. В отличие от прыщей, волосы на его голове можно было пересчитать за считанные секунды — она представляла собой этакий сальный шар для боулинга. Жидкие, редкие кусты росли по бокам, лишь подчеркивая сияние огромной залысины. Еще и этот бегающий взгляд маленьких, заплывших жиром поросячьих глазок...

Нервно сглотнув, переводчик обратил внимание на третьего гостя. Полная противоположность предыдущему товарищу — худой, вытянутый, словно каланча, даже выше первого. Длинные темные волосы он держал распущенными, кожаную куртку — нараспашку, словно холод на улице его никак не касался. Он напоминал Масуде эпатажных и популярных в Америке рок-музыкантов, но что-то подсказывало: эта троица к музыке никакого отношения не имеет. В отличие от толстяка, за этим наверняка водилась привычка ополаскивать лицо по утрам — по крайней мере, выглядел он как относительно нормальный человек. Глаз было не разглядеть за темными стеклами очков — зачем, правда, они нужны в девятом часу утра, когда толком еще и не рассвело? Да и эта довольная ухмылка, не слезающая с лица, выглядела довольно жутковато...

Пока переводчик напряженно вглядывался в гостей, держа плакат над головой, те уже успели приблизиться. До Масуды дошли отрывки разговора, и спина его тут же покрылась испариной.

— De parcă e o mașină a morții. Nici să inspiri, nici să respire, [1] — проныл толстяк, поправляя лямки рюкзака.

— încearcă să pierdeți din greutate, — хохотнул высокий. — Unu, dar locul-pentru cinci. șeful... — отвлекся он от толстяка. — și acest pitic este exact ceea ce avem nevoie? Nu e în apele lui[2].

— ți-a văzut fața ta[3], — буркнул толстяк, поправив воротник.

— "Sagami". "Railway", — хрипло ответил молчавший до этого русый мужчина, разразившийся очередным приступом кашля. — "Oaspeții". Tot cum a spus contactul[4].

Этого языка Масуда точно не знал. Он отдаленно был похож на итальянский — настолько, насколько японский похож на китайский или даже корейский.

"Пусть они знают английский, пусть они знают английский, боги, пожалуйста..."

Процессия остановилась. Шедший впереди пристально оглядел оторопевшего переводчика.

— Вы нас встречаете? — произнес он на вполне сносном английском.

— Д-да, "Сагами Рэйлвэй", по безопасности, лекции... — сбивчиво ответил Масуда. — Масуда Ринтаро, а вы — Ша...Шабанко, Дереано, Чубоча...

Мужчина прервал его снова, под гогот длинноволосого и прерывистое хихиканье толстяка.

— Виорел Щербанка, — раздраженно ткнул он пальцем себе в грудь. — Юджин Чуботя, — теперь большой палец указал назад, на толстяка. — В конце — Титу Деляну.

— Эт я, — радостно отозвался верзила. По сравнению с его акцентом у Щербанки было идеальное, близкое к родному, произношение.

"Лучше бы молчал с таким выговором. За что мне только это..."

— Д-да, все как в билетах, — закивал мужчина. — Простите мою нерасторопность, я так восторжен...в смысле, рад...рад встрече с вами! Пройдемте к выходу, там нас будет ждать машина.

Троица заметно напряглась, отчего переводчику стало еще больше не по себе. К счастью, молчание скоро было нарушено — и вновь Щербанкой.

— Ведите, — вздохнул он. — Priviți în jur, băieți, dar fără fanatism[5], — добавил пару мгновений спустя, уже повернувшись к своим товарищам.

"Вторым актом" Масуда Ринтаро иронично называл всю свою работу с гостями после встречи на вокзале. По плану, что составлялся бессонными ночами, он должен был посадить их в машину, отвезти в гостиницу и служить гидом, делая все, чтобы гости чувствовали себя комфортно. На следующий день — играть роль личного переводчика и опять же гида — помогать читать лекции, сопровождать по территории фирмы, сглаживать столкновения с культурным барьером. На бумаге все выглядело вполне гладко.

Сейчас же ему казалось, что единственное, что гостям было нужно от рядового клерка — так это чтобы он оставил их в покое. Масуда бы и рад, но приказ есть приказ.

На бумаге все выглядело гладко. В реальности же проблемы начались, стоило им выйти за турникет.

Еще только приближаясь к выходу, переводчик заметил необычную для утра картину: метрах в десяти стояла группа людей и занималась тем же, чем сам Масуда ранее: высматривала кого-то. Двое — мужчина и женщина с огромным количеством воздушных шаров в руках и в форме сотрудников вокзала — что-то быстро спрашивали у выходивших пассажиров, раздавая шарики, молодой человек в куртке с логотипом "Иокогама Майничи" возился с фотоаппаратом, девушка в белоснежном пальто проверяла микрофон.

"Что здесь газетчики забыли?" — недоумевал про себя мужчина, когда сзади раздался скрип зубов — аж мурашки по коже пробежали.

— La naiba, — Щербанка снова говорил на незнакомом языке, уже с нотками ярости в голосе. — Numai ei lipsesc aici. închideți boturile[6].

— Что-то не так? — притормозив, повернулся к гостям Масуда.

Щербанка поднял воротник пальто, оставив торчащим только насморочный нос. Чуботя, зарывшись еще глубже в поднятый воротник куртки, натягивал на лысину шапку, Деляну же просто застегнул кожанку до конца, закрыв нижнюю половину лица.

— Не хотим внимания, — ответил Щербанка, в очередной раз хлюпнув. — Веди.

"И правда, специалисты", — успокоился переводчик. Волнение по поводу того, что он подобрал не тех людей, ушло прочь.

Стоило пройти турникет, как "железнодорожники" тут же встрепенулись.

— Здравствуйте, уважаемые гости города, — вежливо улыбаясь, начали они. — Мы представляем администрацию вокзала. С радостью хотим сообщить вам, что на данном рейсе проехал наш миллионный пассажир, и сделать небольшой подарок!

Прежде чем Масуда успел ответить, в разговор вмешался старший группы.

— Чего они хотят? — глухо спросил Щербанка и одновременно с ним в беседу ворвались оставшиеся двое.

— Здравствуйте, с вами Эйзоку Текина, "Иокогама Майничи", — затараторила девушка в микрофон, внося сумятицу в выходящую из-под контроля ситуацию. — У вас есть что сказать для колонки "События города"? Это ваши гости? Иностранцы? Откуда? Они надолго в гостях? Говорят по-японски? Как зовут того длинного красавчика? Вы можете прокомментировать это значимое событие? — на этой фразе она повернулась к Щербанке. — Ниджи, давай!

— Без комментариев... — буркнул было Щербанка, когда вспышка "Никона" ударила по глазам. — Ia naibii camera! — громко рявкнул он, прикрыв глаза рукой. — O să-ți rup capul, ticălosule! [7].

Следующая фотография ушла в молоко — Чуботя быстро для человека с такой комплекцией и такого объема багажом встал перед камерой и с силой опустил объектив. В голове Масуды не к месту мелькнула забавная мысль, что фотография его пивного живота точно стала бы украшением номера.

— A fost spus pe neînțelese, sau ce[8], — проворчал толстяк, не обращая внимания на паникующего от близости гайдзина фотографа. — Хулиганы...

— Три, да. Один мне, один ему, один вон тому жирдяю. Спасибо! — Деляну тем временем не терял времени зря, выпрашивая у работников станции лишние шарики.

Масуда никогда не любил журналистов. Вечно они суют нос не в свои дела, выдают дилетантское мнение за экспертное, сыплют словами, значения которых не знают...а еще накаляют ситуацию за считанные мгновения. Последнее, чего бы он хотел — чтобы из-за чужой настырности все пошло под откос в первый же день.

И действовать пришлось быстро.

— Уберите микрофон! — Масуда повысил голос. — Вам же сказали — без комментариев! Мы безмерно рады вашему празднику, но моим гостям нужно работать! За мной, к машине, — шепнул он кипящему от гнева Щербанке и быстрым шагом направился прочь. Кажется, она должна быть на парковке, черный "Ниссан". — Скорее, они не отвяжутся.

Не оглядываясь, Масуда прибавил шаг, попытавшись отрешиться от гомона оскорбленной в чувствах журналистки. Кровь бешено стучала в висках — такого адреналина он не получал давно. Похожее чувство довелось испытать полгода, может, год назад — когда его отчитывали за опечатку в месячном отчете. Хотя нет, тогда был искренний стыд. Может, когда он в детстве убегал от соседской собаки? Да, вот же, точь-в-точь оно.

А вот и машина — водитель, сонно щурясь, дымил сигаретой, опершись о крышу служебного авто. Как же его зовут...неважно, важно, что номер тот самый, который Масуде сообщили накануне.

— Вы из "Сагами"? — решил удостовериться переводчик на расстоянии, на котором его точно услышат.

Водитель, которого отвлекли от медитативной дремы, медленно моргнул.

— Да. Это вы с гайдзинами?

— Как видите. Открывай багажник! — будучи на нервах, Масуда не горел желанием долго раскланиваться. — Дура эта на хвосте, скорее!

Мужчина бросил бычок и, выполнив наказ, начал помогать гостям погрузиться.

— Садитесь! — обратился он к иностранцам, когда с работой было покончено.

— Buric, treci în față. Vesel, cu mine[9], — отрывисто прокашлял Щербанка, поправив задравшийся воротник.

— Подождите, вы не ответили! — донесся недовольный крик журналистки, с горящим взглядом ковыляющей к машине. Судя по неловкой походке, она успела сломать каблук.

— Fuga, dracilor, fuga! [10] — повысил голос главарь. — Ты тоже садись уже, — добавил он, запихивая несчастного переводчика внутрь.

— Da porneștete odată! [11] — загудел толстяк.

— Что, неясно сказали? — вновь выпустил на волю свой кошмарный английский Деляну. — Гони давай!

Языковой барьер на этот раз дал слабину, и машина рванула вперед, вдавив всех пассажиров в сиденья. Спинка переднего кресла под господином Чуботей опасно наклонилась, грозя раздавить любого, кто окажется на ее пути. Масуда мысленно воздал хвалы всем ками, которые пришли на ум, что он сидит в середине, и взмолился им же, чтобы Щербанка, оказавшийся с левой стороны, выжил. Он тут старший, и, наверное — самый адекватный.

— Ce naiba caut eu după Buric? [12] — похрипел Щербанка, отчаянно борющийся с весом Чуботи.

— șefu, aici e o mișcare numai pe stânga, — невозмутимо ответил Деляну из-за воздушных шаров, несмотря на согнутую из-за низкой крыши шею. — Trebuia să-mi amintesc. Apropo, — добавил он, кивнув пассажиру на переднем сидении. — Grasule, ține[13].

— Lasă-mă în pace, glumețul naibii[14], — проворчал толстяк, наклонившись чуть вперед с целью облегчить участь Щербанки.

— Din toată inima, pentru degeaba. Mâinile sunt ocupate, iar eu vreau să fumez[15].

— De parcă eu nu aș vrea[16], — попытался парировать Чуботя, но, судя по интонации, этот бой он и не надеялся выиграть.

Автомобиль покинул парковку, оставив негодующую прессу позади. Давление ослабло, господин Щербанка хрипло выдохнул, и господин Деляну не преминул передать шарики вперед, на время потеснив переводчика.

Взглянув в зеркало, Масуда не без удивления отметил, как по лицу толстяка пробежала, быстро, впрочем, сгинув, тихая улыбка. Два других гостя же словно по команде открыли окна.

"Только не..."

— în sfîrșit[17], — вздохнул мужчина в очках, выпуская сизый дым в окно.

Запах оказался настолько дрянным, что Масуду тут же начало мутить. Деваться, впрочем, было некуда — по левую сторону дымили едва ли не сильней.

— Что дальше по плану? — после продолжительного молчания наконец процедил Щербанка, глядя на оживленные улицы Иокогамы.

— Ч-что...а, простите, план...вас сейчас довезут до отеля. Вы располагаетесь, отдыхаете до четырех часов. В половину пятого будет знакомство с руководством компании, это где-то час, потом...

— Что? — резко бросил мужчина, отчего несчастный переводчик чуть не подпрыгнул. — Отель?

— Да, — поспешил успокоить гостя Масуда. — Высший класс. "Камелот Джапан". Четыре звезды, прекрасный ресторан, скорее всего, номера с видом на канал Катабиры. Все уже оплачено компанией, можете не волноваться. Также вам будет выделен автомобиль и личный водитель. Я буду сопровождать вас все время вашего пребывания, а также...

Реакция Щербанки оказалась весьма неожиданной. Вместо того, чтобы успокоиться, он лишь больше разозлился.

— Ei își bat joc[18], — яростно прошипел он, выкинув окурок в окно. Масуда поежился — так недалеко и до штрафа.

— A-ți înebunit cu totul acolo? — сипел Щербанка сквозь зубы. — Mai întîi reporterul, acum e cel mai proeminent hotel din oraș! Idioți cu epolețI...[19]

— Ч-что-то не так? — нервно заикаясь, спросил Масуда.

Ответил ему, правда, не глава троицы.

— Начальник говорит, слишком дорого, — пояснил Чуботя. — Он не привык к роскоши, мы тоже. Лучше поменять на жилье попроще.

— А еще мы не любим внимание, — добавил Деляну. — Очень-очень.

Сбитый с толку Масуда потряс головой.

— Хорошо, я поговорю с начальством, но...

— Я сам им поясню, — мрачно проговорил Щербанка. — А ты со мной пойдешь, переведешь, если что. Второе — ты будешь нужен только в вашей конторе. В остальное время не лезь. Надо будет — свистнем. Третье — водитель нам тоже не нужен, сами хороши. Уразумел?

"Ничего не понимаю..."

— Хорошо, — кивнул Масуда. — Как вам будет угодно. Думаю, первое можно вынести на обсуждение...

"Если подумать, то вряд ли кто-то из верхов откажется от такой экономии. Если они не забронировали номер на все время. А вот со вторым все так просто уже не будет..."

Оставшийся путь они провели в тишине. Щербанка все так же смотрел в окно, иногда чихая, Деляну откинулся на спинку сидения и, казалось, дремал — из-за очков точно не сказать, Чуботя едва слышно мычал, напевая какой-то неизвестный Масуде мотивчик, и поскрипывал воздушными шарами.

Благо, далеко ехать не пришлось — отель находился примерно в пятнадцати минутах езды по пустой улице. По утренним заторам вышло немногим больше, всего тридцать. По идее, все это время ему следовало не умолкать ни на минуту, знакомя гостей с планами относительно их работы и досуга, но события сегодняшнего утра основательно выбили Масуду из колеи. Его заставили сойти с проторенной дорожки офисного работника, а со скользкого пути гида покатиться кубарем и вовсе труда не составило.

Наконец автомобиль остановился. Масуда выдохнул — вот и отель. Еще немного, и можно будет отдохнуть. Уж здесь-то проблем не будет...

Автомобильная дверь хлопнула.

Виорел Щербанка с шумом вдохнул холодный воздух, немного походил вдоль машины, разминая затекшие ноги. Утро определенно не задалось — сначала толкучка в вагоне, потом журналисты, теперь вот отель...прекрасное начало, ничего не скажешь. Но лучше, конечно, чем те полтора месяца, проведенные черт знает где — когда первая из подготовленных легенд по неизвестным причинам пришла в негодность, им пришлось вначале ждать, пока ситуацию не исправят, находясь, по сути, под домашним арестом с самого момента прибытия в страну, а потом еще и вылавливать этого...этого...

Вспомнив приключения Веселого, которого перспектива сидеть и ждать у моря погоды не радовала настолько, что он смылся прямо из-под носа у охраны, продолжив свой побег трехнедельным загулом где-то под Токио, Виорел только поморщился. Чудесное начало. Как есть чудесное. Повезло, что там же не грохнули.

А может, для того сюда с такой помпой и везли? Да нет, чушь какая. Хотели бы — уже бы тогда...хотели бы — уже бы давно...

И все же, какого дьявола? Какой дегенерат им так удружил с этим отелем?

Размышления у багажника прервал внезапный хлопок. Виорел дернулся было, готовый укрыться за крылом автомобиля, но вовремя замер, не успев — хочется верить — показать себя конченым параноиком: вслед за хлопком раздался гогот Деляну, и Щербанка уже успел заметить черную тряпочку, повисшую в руке Чуботи. Два шарика еще были целы.

"Детский сад "Колокольчик", чтоб он треснул".

И кто тот детский сад разводит? Ну конечно, Титу Деляну, будь он неладен. Зазря Веселым не назовут — чувство юмора у него такое, что хоть стой, хоть падай, хоть в морду шутнику заряжай.

Шутил Титу и правда часто, в основном над бедным Чуботей — его, Виорела, Веселый побаивался, а больше издеваться давно уже стало не над кем...порой, когда выходки Деляну переходили некую незримую черту, в голову лезла одна и та же мысль: а какого лешего он вообще терпит олуха? Ответ, впрочем, являлся на порог почти сразу же: если чего и было в этом развязном малом больше, чем дрянного чувства юмора, так это вдохновенной жестокости и незаурядной смекалки. Такими людьми не разбрасываются — уж он, в отличие от прежних хозяев Деляну, ошибки совершать не станет...

Верзила тем временем сложился от хохота чуть ли не пополам, ловя недоуменные взгляды прохожих — большая часть из них, впрочем, считала за должное как можно быстрее отвернуться. Водитель, явно видавший на своем веку гостей и похуже, меланхолично потягивал сигарету, "гном"-переводчик же лишь страдальчески щурился.

Юджин Чуботя, он же Пупок, тоже умудрялся притягивать взгляды — в числе куда меньшем и куда как более сочувственные. Их тоже хватало не очень надолго — ровно до той поры, когда прохожие успевали рассмотреть получше изъеденное фурункулезом лицо.

-Нашел игрушку, дите малое, — широко зевнув, проворчал толстяк. — И как тебя назвать-то...

У большинства членов общества — не так уж и важно, какого — удостоившихся сомнительной чести познакомиться с Деляну поближе, обычно находились одни и те же слова — например, "моральный урод", если не уходить из раздела слов печатных. Пупок, прекрасно знавший, что его внешность формирует по обыкновению наибольшую долю первого впечатления, обычно даже не старался что-то исправить — и, в свою очередь, казался многим бесхребетным тюфяком. Подобный образ его вполне устраивал — и не раз помогал избегнуть ненужного внимания.

С такой работой — лучше и не придумаешь. А те, кто успевали удивиться, увидев их настоящих, частенько не успевали уже больше ничего.

— Хорош ржать, — решив, что балаган и правда подзатянулся, цыкнул Виорел на Деляну. — Устроил, понимаешь...и так тут стоим, у всех на виду, как три болванчика на полке, а ты еще башкой трясешь, что припадочный.

— Да ладно, смешно же, — сквозь смех выдавил Веселый, забирая поклажу. — И шарик все равно мой был. А жирный, небось, расстроился. Ты расстроился, жирный?

— Нам сказали — прикидываться мирными дурачками по мере сил, — прогудел толстяк. — Да ты, гляжу, слишком в роль вошел.

— А чего я-то? На себя погляди. Сидел там с этими шарами в обнимку, да лыбился как ущербный какой...

— То маскировка, дурень. Вон, обезьянка купилась уже. На меня и не смотрит.

— Радуйся, что он дальше английского и не заплывал. А то услыхал бы чего не то — пришлось бы прямо тут...секретность подсоблюсти, так сказать.

Предмет их разговора — к великому своему счастью Масуда и правда не понимал ни единого румынского слова — тем временем закончил что-то втолковывать служащему отеля и, подойдя к троице, пригласил следовать за собой.

— Маскировка наша давно пошла по...

— ...приключениям, да уж, — закончил за Веселого Пупок. — Могли бы комнатку дать, навроде тех, где нас месяц мариновали. Квартирку там, не знаю. Сидели бы себе и...

— Квартирку, — хмыкнул Деляну. — Тут, слыхал, принято, как заселишься, сходить с соседями познакомиться, а то и подарочек закинуть. Кому ж охота на твою харю смотреть с утра пораньше? Вот то-то, никому. Даже меня порой выворачивает.

— Я сейчас тебя самого выверну, — пробасил толстяк. — Кишочками наружу.

— Пятый десяток мужику пошел, а обидчивый, словно пятый год, — усмехнулся Деляну, последним вошедший в фойе. — Ладно, проехали. Идем, посмотрим, чем эта халупа богата...

"Халупа" встретила троицу ярким светом огромной люстры, чьи лучи проникали во все углы вестибюля. Это было царство линий прямых и строгих, закругляться которым давали лишь изредка. Виорел зажмурился — белоснежная, отполированная поверхность мраморной плитки безжалостно резала измученные недомоганием и недосыпом глаза.

Моргнув пару раз и слегка прищурившись, он шагнул вперед. Красные, зеленые, черные и белые нити ковра сплетались в сложный геометрический узор — далеко до этого коврика той подделке под турецкий настенный, что давным-давно висела у него дома. Красные прямоугольные рамки шли одна за другой, оттеняя зеленый фон. Внутри каждой было по ромбу, внутри каждого ромба — тоже, и каждый вписанный угол соединен маленькой, правильной завитушкой с предыдущим. На ковре отдыхали глаза, ошалевшие от сильного искусственного освещения. А Веселый в очках — словно знал, что глаза предстоит поберечь. Хотя наверняка он просто прячет их, не желая пугать народ воспаленной краснотой.

Остановились они уже около стойки регистрации. Утерев слезящиеся глаза — пускай он и успел немного привыкнуть, но свет был чересчур ярок, да и простуда никак не желала отпускать — Виорел направил взгляд в сторону огромных настенных часов. Осталось не так уж и много: пройти все процедуры, получить ключи, вселиться...а там и отбой, часов до трех. Быть может, и до четырех — если особо разлениться. Чем не жизнь?

Горькое напоминание — в первую очередь о тех, кто эту самую жизнь оплачивал — начисто затушило последние угольки пристойного настроения. Подав заготовленные заранее документы администратору и вытерпев очередную дежурную, мертвую улыбку, он облокотился о стойку и едва слышно вздохнул, прикрывая глаза.

Как же ноги ломит. И зубы. И голову. А в горло и вовсе, кажется, кислоты пару ведер опрокинули. То ли акклиматизация, то ли то, другое — о чем пока даже думать не хочется.

А вот о чем и правда стоит подумать, так это о том, что теперь...

Стоп. Погодите-ка. А где, позвольте узнать...

Виорел моргнул. Раз, другой. И, убедившись, что это ему вовсе не кажется, что это ни разу не следствие усталости, простуды и недосыпа, в несколько шагов подскочил к Деляну, рявкнув тому в лицо:

— Давно пятна на потолке считаешь? Где багаж?

— Да не суетись, начальник, — расслабленно ответил Веселый. — Вон, лакейчик взял. Доставка сразу в номер, автоматическая. Последнее слово техники...лучше на жирного погляди — и то интереснее.

Чуботя, пытавшийся сейчас избавиться от шариков путем вручения их девушке-администратору — попытка, учитывая его навыки общения и внешность, была обречена с самого начала — привлек внимание Виорела лишь на пару секунд: когда же те истекли, Деляну ощутил, как сухие цепкие пальцы сжимают его воротник.

— Какая, в задницу, доставка?

— Да сказал же — автоматическая! — огрызнулся в ответ Титу. — Тебе чего, начальник, по слогам надо? Вон, смотри — сумку в отсек валят, кнопочку жмут. И по трубам, конвейерным путем, до самого номера. Круто же — ничего не надо на горбу своем пере...

Отпустив воротник, Виорел вскинул голову. Наверху, под потолком, и правда что-то грохотало вовсю.

По трубам. В трубах.

— Этаж? — сипло выдохнул он.

— Десятый. Да не парься так, все в лучшем виде б...

Остаток фразы — равно как и удивленные возгласы персонала — ушей Щербанки уже не достигли. Сорвавшись с места, он в несколько стремительных шагов добрался до ближайшей лестницы — едва только фигура его скрылась из виду, как тут же перешла на бег.

— Да мать их...

Второй этаж. Сжать зубы.

-...драть...

Этаж третий. Расстегнуть пальто, попытаться на ходу стянуть с себя свитер.

-...и еще...

Четвертый. Пребольно кольнуло где-то в районе сердца.

-...наподдать...

Шестой. В голове завелась армия крохотных молоточков — и вовсю лупит изнутри по вискам.

-...и свалить...

Седьмой. Заложенный нос неожиданно "пробило" — а левую ногу чуть не свела бешеная судорога.

-...и сварить...

Восьмой. Второе дыхание, что открылось тремя этажами ранее, исчерпало себя, приказав долго жить.

-...и затем...

Девятый. Что-то подсказывало, что следующую неделю придется вновь горстями жрать таблетки — вся согнанная ранее температура сейчас, кажется, вернулась с процентами. Обливаясь потом, с раскрасневшимся, залепленным разметавшимися во все стороны волосами, лицом, Виорел, держась за пылающий от боли бок, заставил себя перепрыгнуть очередную пару ступенек.

— Ну...сука...ну я...вам...

В технологической трубе подачи багажа раздался знакомый грохот, пусть и приглушенный звукоизоляцией. Двинувшись на шум — вдоль стены, опираясь на нее одной рукой — Щербанка кое-как доковылял до своего номера, и, заслышав скрежет по ту сторону двери, с трудом сдержался, чтобы не выбить ее на месте.

Подрагивающая от напряжения рука вытянула из кармана карточку — оказавшись меж скользких от пота пальцев, она едва не выскочила прочь: это определенно стало бы последней каплей. Приложив заветный прямоугольничек к замку и дождавшись нужного сигнала, Виорел перевалился через порог, тут же захлопывая за собой дверь.

— Убью.

Дорогой номер со всем своим богатым убранством остался вне внимания своего постояльца — единственным, что его сейчас волновало, был небольшой люк с английской надписью "Выдача багажа" и ее японским оригиналом.

— Убью кретинов.

Тугие защелки поддались не без труда. Распахнув дверцу, он рванул сумку на себя, но не тут-то было — багаж самую малость не соответствовал по размеру оконцу.

— Да чтоб вас...

Следующие несколько минут прошли в неимоверном напряжении — и последовательном перечислении извращений, которыми занимались родители автора системы доставки багажа, он сам, а также все их ближайшие родственники. С пятой попытки выдернув сумку и едва не оказавшись под ней же, Виорел в изнеможении повалился на спину рядом с многострадальным чемоданом.

— Господин Шабанко, с вами все в порядке? — за стуком в дверь последовало какое-то жалобное блеянье — похоже, местная горничная. — Господин Ш...

-Да шла ты к черту, дурища! — взвыл он из всех оставшихся сил.

-Но господин...

— Я занят! — сообразив, наконец, что в прошлый раз говорил отнюдь не на английском, исправился Виорел. — Занят я! Устал с дороги!

Кажется, подействовало — колошматить в дверь, по крайней мере, перестали. Так, теперь минутку или две полежать...а лучше бы — часок...

Тратить на восстановление сил целый час, однако, не пришлось: стук в сердце и ушах стал едва различимым уже минут через десять. Стянув с себя пальто и свитер — оба предмета одежды полетели куда-то в район кровати — Виорел, оставшийся в одной тоненькой рубашке в крупную клетку, подтянул чемодан поближе.

Только бы...только бы не...

Содержимое чемодана оказалось на полу меньше чем через минуту. Интересовало, впрочем, хозяина номера далеко не все: проигнорировав одежду, термос, сигаретный блок и набитые бумагами папки, он полез в один из многочисленных внутренних карманов, вытянув оттуда некую мелкую, невесть откуда изъятую, деталь. Устало вздохнув, принялся нащупывать под тканью другую...

Количество деталей, по мере обнаружения выкладываемых на столе, постепенно росло — последними там оказались отвинченные от чемодана металлические трубки, служившие опорой для переноса. Пережив очередной приступ кашля и в который раз выругавшись, Виорел приступил к сборке.

Маленькая, тусклая бронзовая застежка одного из внутренних карманов оказалась затвором. Красивый деревянный футляр, набитый письменными принадлежностями, был безжалостно опустошен и разобран — теперь на свет явились цевье и приклад. У бинокля достаточно было убрать несколько винтов и крепление, чтобы открылись взору спрятанные под его личиной ранее оптические прицелы...

Через двадцать минут чемодана с колесиками более не было — зато на столе оформилась внушительных размеров винтовка, чей калибр сам по себе мог бы послужить причиной для составления нескольких новых конвенций о запрещении и недопущении. Подняв орудие и придирчиво осмотрев, Виорел в сердцах выматерился — и опустошал свой запас ругани еще несколько минут.

Конец ствола был безнадежно погнут.

Чудесно. Просто чудесно.

— Ну и что теперь делать? — обессилено выдохнул он. — Что делать, я тебя спрашиваю? Что делать?

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Три минуты на успокоение нервов.

Нет, лучше пять.

— Что делать? Затолкать хозяину клоповника в задницу? — поднявшись на ноги, Виорел в который раз чертыхнулся. — А, шло бы оно...

Винтовка полетела в сторону кровати. Сил едва хватало на то, чтобы злиться, да и что тут сделаешь? Сходить, что ли, возмутиться, что ему испоганили незаконно ввезенное в страну огнестрельное оружие?

— Гребаный лифт, гребаные узкоглазые обезьяны, гребаный город...

В сердцах сплюнув на ковер и затолкав винтовку под матрас, Щербанка в который раз вздохнул. И, чувствуя, что остыть самому по себе явно не выйдет, нетвердым шагом направился в ванную.

Из зеркала на Виорела таращилась измученная, все еще красная, в пленке пота физиономия. Плеснув холодной воды в лицо и приложившись на несколько секунд к крану — жажда давала о себе знать — он какое-то время постоял у раковины, восстанавливая дыхание. С хрустом размял пальцы, прежде чем расстегнуть рубашку.

Изукрашенное многочисленными шрамами тело словно предчувствовало, что он собирается сделать — как иначе объяснить всю эту дрожь?

Истекла минута, за ней другая. Опершись о раковину, Виорел подался вперед, до боли пристально вглядываясь в своего зеркального двойника.

Для того, что он намеревался сделать, прежде всего нужна была решимость — а еще не помешало бы не быть насквозь простуженным. Риск угробиться, обращаясь к этому, всегда был велик, а уж сейчас...

Соблазн оставить все на потом был удушен, пусть и не без труда. Самое трудное следовало сделать в первую очередь. А что до остального — к боли он привык, как никто другой.

— Возвернись, ко мне приди...

Первые строки. Первые судороги. Первая боль — резкая, острая, непроглядной чернотой заливающая глаза, огнем бегущая по каждому нерву.

-...не покинул я пути...

В том числе и тем из них, что в человеческом теле отродясь не водились. Тем, которым исстари назначено было совсем другое имя. Тем, что чужие чары должны были укрыть до той поры, покуда он не переберется через границу — на лишний риск идти никто не хотел.

-...не остави в тишине...

Тем, что подобные ему звали Цепями.

-...не остави в мертвом сне...

Завеса сползала будто бы вместе с кожей — такой была боль. Завеса сползала, тянулась и лопалась — укрытые чужим пологом Цепи, пробужденные бесконечно давно, отходили ото сна вновь: но те муки, что он пережил в детстве, когда ток пошел по ним впервые, никак не могли сравниться с болью, дравшей его на клочки сейчас.

-...не остави, не остави ты без помощи своей...

Позвоночник прошило раскаленной спицей. Едва заметная под рубашкой припухлость, расположившаяся меж лопаток, заполыхала белым.

-...стань со мной в моей войне...

Выколотые, вырезанные, а то и выжженные на коже руны, бывшие до того лишь бледными, едва заметными сетями застарелых шрамов, становились ярче, вспыхивая и прогорая, обретая былую четкость, стройность узора. Награждая болью, сравнимой лишь с клеймлением добела нагретым железом — и постепенно затухая до строгих черных линий.

-...им погибель, грех же — мне.

Последними пробудились набитые на веках — одновременно. В каждый из глаз словно вкрутили до упора огненное сверло — сжав зубы до хруста, чувствуя, как по лицу бегут теплые ручейки слез вперемешку с кровью, он всем телом подался вперед, в черноту, кроме которой уже ничего не мог разглядеть...

"Роскошно, ничего не скажешь".

Номер действительно поражал воображение — особенного такого, чего уж греха таить, хронического бедняка, как он. Вот этот пышный ковер, например, вообще ни к чему — его выбивать замучаешься. И те три зеркала — достаточно и одного, того что в ванной комнате. Обои светлые, приятные. Стол, даже чайник и приборы есть.

А еще полотенца. Большие и пушистые. Одним таким он минут десять назад закончил оттирать кровь с раковины и собственного лица — после чего сопроводил до мусорной корзины.

Взгляд Виорела упал на черный телефон, мирно стоявший на тумбочке у кровати. С некоторыми вещами тянуть и правда не стоило — как, например, с той, от которой он еле оправился совсем недавно.

Сев на кровать, Щербанка снял трубку и набрал номер. Затем еще раз. Нажав кнопку в третий раз, он угрюмо уставился на дверь. Наконец, пошли гудки. Трубку подняли.

— Медпункт, — кратко ответили на той стороне. Румынский, с заметным акцентом, но весьма и весьма разборчивый. Расстарались, надо же.

— Покусал горный гиббон, что делать?

— Ветеринар поставит вам обоим укол.

Наступившую тишину прервал собеседник.

-Товарищ Щербанка... — голос по ту сторону был спокойным и размеренным.

-Нет, он мне сунул этот номер и попросил сорвать вам все дело, — огрызнулся Виорел. — Кто ж еще?

— У вас возникли осложнения.

— Как раз хотел ругаться по этому поводу.

— Нет нужды. С газетчиками из "Иокогама Майничи" все вопросы уже улажены.

— А вы быстро работаете, ребятки.

— В успехе данной операции заинтересованы достаточно высокие чины, чтобы приходилось суетиться. Равно как и приглядывать за вами, — голос собеседника оставался столь же ровным и механическим, мертвым, что прежде. — Все пленки изъяты и уничтожены, можете не волноваться.

— Я уж разберусь, что я там могу, — прохрипел Щербанка, сдерживая кашель. — Какого хрена нас сюда заселили? Места еще заметнее не нашлось?

— Ошибка на местах, винить за которую стоит исключительно японских агентов, — голос не потеплел ни на йоту. — На днях будет исправлена. О новом месте вам сообщат.

— Вы уж постарайтесь. И вот еще что...

— Да?

— Они сломали мне чемодан. Ну, вы понимаете. Он был очень дорог мне как память...

— Никуда не перемещайте его из своего номера. Мы обо всем позаботимся в то время, пока вас не будет на месте.

— Хотите сказать, вломитесь ко мне прямо сюда?

— Товарищ Щербанка, я могу сказать вам, сказать прямо сейчас, во что вы одеты и как долго пробыли в ванной комнате, — по ту сторону наконец позволили себе проявить неудовольствие. — Не держите нас за дураков, прошу. Это крайне оскорбительно, даром что непрофессионально. Лучше занимайтесь делом, ради которого были сюда доставлены. Лишние вопросы вне вашей компетенции. А вот желание сделать работу как следует вам бы не помешало...

— С этим не заржавеет. Постарайтесь только у меня не сильно натоптать.

— Не волнуйтесь. Вы при всем желании не сможете сказать, когда мы у вас побывали и в каком количестве. Полагаю, здесь мы временно распрощаемся. И вот еще что...

— Что?

— Мне, как врачу, очень не нравится ваш кашель. Отдохните сегодня в тепле. Было бы прискорбно, если бы актив, на перемещение которого было затрачено столько средств, не сумел приступить к работе из-за обычной пневмонии.

— Да я тебе так приступлю, ты...

Ответом были лишь гудки — длинные, казавшиеся чем-то надменными. Швырнув трубку на рычаг, Виорел направился к кровати. Уж часик покоя он точно заслужил...

День казался поистине бесконечным. К восьмому часу вечера завершилось долгое и без меры утомительное совещание — Масуда, ненадолго отлучившись, предложил гостям поужинать — не отходя далеко, прямо на территории фирмы.

В столовой было пусто — все сидели по офисам, готовясь скоро пойти по домам. Или не очень скоро — все зависело от объема работы.

-Какая же плесень, — уныло протянул Пупок, ковыряясь в секционной тарелке одной из вилок, что нашлась для неумелых рук иностранцев. — Тошнит от риса, тошнит от рыбья этого, которое кошкам-то кинуть совестно. От всей этой сраной суши-муши тошнит. А это что? Соус? Жижа какая-то, и несет, как с помойки...у них тут что, коров не водится? Я хочу, черт подери, кусок прожаренной говядины. С салатиком, хлебом, картошечкой жареной, стопочкой цуики, огурчиков на закуску, а не этой...да что это вообще?

Вечером, как и было запланировано, их доставили прямиком в центральный офис. Юджин готов был поклясться — переводчик, которого прикрепили к группе, никуда не уходил, так и дожидаясь их с самого утра. Упорный человечек. Видать, случись что с ними, пожалеет о том в первую очередь он. Да и встреча в целом была неплоха. С ним, Юджином, даже здоровались первым — хоть где-то уважают возраст. А придурок Титу все время оказывался в самом конце, что не могло не греть сердце...

Да и ясно теперь, чего от них желают. Одних инструктажей было запланировано на месяц вперед, о практических занятиях и разнообразных поездках даже говорить не стоило — работы предстояла целая гора. Хорошо хоть обо всем этом договаривался не он — большая часть болтовни легла на плечи Виорела, кто с самого своего возвращения из номера выглядел, откровенно говоря, как пыльным мешком побитый. Тому, кто представился начальником службы безопасности, они вроде понравились — по крайней мере, на те вопросы, что этот человек задавал, ответы у группы находились. Правда, настойчивость, с которой он пытался убедить их в том, что работать нужно до позднего вечера, ему не очень нравилось.

Дважды хорошо, что переговоры вел Виорел — он может твердо сказать "нет" хоть сотню раз, когда сам Юджин бы засомневался уже на пятом.

— На этих островках все пришибленные, по двенадцать часов в сутки вламывают, — посмеиваясь, говорил позднее Щербанка. — Русскому лентяю тут не выжить — вот потому нас, видать, и послали вместо своих...

Потому или не потому, а сговориться в итоге удалось на четыре часа в день с одним выходным в неделю, что не могло не радовать. Главное, чтобы не мешало в итоге той, настоящей работе — о которой, правда, известно пока было не то чтобы много.

— Хватит ныть, жирный. Тебе от водорослей точно хуже не будет. От них, я слышал, волосы растут, — Титу наскоро закончил свою трапезу и со всей отдачей ковырялся в зубах — пока что языком.

— Правда, что ли? — Пупок, намотав на вилку кусок морской капусты, недоверчиво присмотрелся. — Ну, выглядит точно как волосы...

— На макушку налепишь, если что, — добавил Веселый, довольно оскалившись. — Будешь как хиппи, только с ботвой вместо цветочка.

— Да засунь свои цветочки туда, где у тебя мысли рождаются, — пробурчал толстяк. — Вон, рыбку лучше доешь, авось мозги с фосфора отрастут. Тебе бы не помешало.

— Уж поумнее некоторых.

— Да? А кто пожарную сигнализацию втихаря врубил?

— Дык мы ж это, службу безопасности учить приехали, не? — расплылся в улыбке Деляну. — После того, как она раскрыла большой и страшный теракт Японской Красной армии, что готовился, при участии сотрудников компании, в одном из поездов последней, и был бы похлеще того самолета в семидесятых. Был бы, будь настоящим, — улыбка Титу стала еще гаже. — Вот я с порога их учить и начинаю. Надо ж было скорость реакции проверить. Да и суетились они смешно...

— Смотри, завтра сам суетиться будешь. А мне вот сегодня из-за тебя уже бегать пришлось...

— Ну не плачь, жирный. Найдем Макдональдс — за свой счет накормлю. Поперек у меня треснешь, боб.

— Ловлю на слове, соломинка. По миру тебя пущу, как пить дать. Взаймы еще брать будешь.

— Они столько за раз не приготовят...

— Вы когда-нибудь молча жрать научитесь? — сосредоточенно выскабливающий свою тарелку Щербанка недовольно покачал головой. — А, что там...

Веселый лишь пожал плечами — и вытянул из кармана увесистую флягу.

— Не знаю, жирный, насчет цуики, но вот коньячку я прихватил, — примерно через минуту тщательного взбалтывания отвинтив крышку, он хлебнул и, крякнув, закупорил флягу. — Армянский, хороший, пять лет выдержки — и это только в Румынии! Вот только я его тебе не налью. Тебе врач запретил.

-Двадцать лет назад, — проворчал Пупок, проглотивший остатки пищи. — Я бы водочки лучше. Ледяной, чтоб как масло текла. Стопку до, стопку после...

— И стопку вместо. Но тут только рисовую готовят, — вычистив до конца свою тарелку, Щербанка отложил столовый прибор. — И зеленое пиво.

— Я и говорю, хорошей, — приуныл Пупок, уже с толикой зависти глядя на довольного Веселого. — Хуже рисовой — только настойка на рыбьих хвостах, будь они неладны...

Рядом раздались шаги и сразу же превратились в грохот. Пупок, с трудом умещавшийся на скромном стуле, повернулся, но источником звука оказался лишь местный повар, протиравший в свободное время столы и ненароком споткнувшийся о стул. Встретившись взглядом с компанией, он испуганно пробормотал что-то на своем языке и попятился прочь.

— А это что у нас? — взглянув под соседний стол, Юджин увидел конверт. — Этот, что ли, посеял?

Он честно попытался нагнуться, но Щербанка успел раньше.

— Сиди уже, — вздохнул Виорел, распечатывая конверт. — Так...

— Ну? Начальник, не томи, — вновь приложившись к фляжке, бросил Деляну. — Чего там такое?

— Чего, чего...то, что ждали, — не то с раздражением, не то с усталостью фыркнул Щербанка. — Работу подвезли. И способ связи передали. Ладно, олухи, давайте-ка...из-за стола надо выходить с легким чувством голода.

— В зависимости от комплекции.

— Если ты, Титу, такую ж комплекцию нажрешь, я вас обоих на мыло сдам. Все, похихикали и будет. Идти пора.

— И как далеко?

— За подарками, — впервые за день усмехнулся Виорел. — Дождались мы с вами.

Когда Масуда Ринтаро вернулся проведать своих подопечных, его встретил лишь пустой зал и стол с неубранной посудой. Тяжело вздохнув, он присел на остывший уже стул и схватился за голову.

— За что мне все это...

Шаг вперед. Выдох. Два шага. Вдох. Шаг вперед. Выдох. Два шага...

Поплотнее запахнуть пальто, поднять повыше воротник и расправить шарф. От озноба, что взялся за тело еще полчаса назад, аккурат после еды, это вряд ли спасет — но он, по крайней мере, пытался.

Шаг вперед. Шаг вперед. Шаг...

Погода, откровенно говоря, была не такой уж и гадкой. Легкий ветер с моря, снежинки, весело танцующие в воздухе...но лихорадка, терзавшая охотника, не имела, говоря еще откровеннее, к ней никакого отношения — равно как и к простуде.

Охотник. Вот оно, это слово. Бежать от него можно было долго и далеко, но смысла в том маловато — с таким же успехом можно пытаться сбежать от собственных Цепей.

Цепей, что сейчас горят всю, никак не желая униматься — словно расплачиваясь с хозяином за те месяцы, что провели, скованные чужими чарами, укрытые от обнаружения так надежно, как только могло быть.

Шаг вперед. Выдох. Два шага...

В глаза, казалось, насыпали мелкой металлической стружки — и когда он видел что-то, кроме мутной пелены, то почти сразу о том жалел. Важнее всего было не смотреть на прохожих, не вглядываться в эти лица — веселые, беззаботные, за которыми вряд ли стояло что-нибудь, кроме теплых мыслей о предстоящих праздниках...

За которыми...

Важнее всего было не смотреть. Не вглядываться. Не замечать. Много ли, в конце концов, пользы от того, что на месте мужчины, мерзнувшего у автобусной остановки, он периодически видел лишь гнилые кости в измазанном грязью деловом костюме? Много ли радости, посмотрев на лицо ребенка, что, проходя мимо, улыбнулся ему, разглядеть до мельчайших подробностей каждого червя, что копошился в пустых глазницах?

Шаг вперед. Шаг...

Недоразвитые Цепи, кусок чужой Метки, едва не погубивший его во время пересадки. Достаточно, чтобы все шло вразнос минимум один раз из трех. Достаточно, чтобы глаза, которые должны были высматривать лишь жертву, один раз из трех сходили с ума и, напитавшись страхами хозяина, его горькой, гнилой ненавистью, отгораживали реальный мир занавесью кошмаров.

Достаточно, чтобы один раз из трех они показывали слишком много.

Шаг вперед. Шаг...

Ночные огни горели вовсю, свет рождественских гирлянд и неоновых вывесок изливался со всех сторон.

Шаг вперед. И еще один. И еще...

"ОН ИДЕТ К ТЕБЕ".

Сердце, всю дорогу колотившееся так, словно искало выход наружу, пропустило удар. Наполнившийся необычайно большим количеством слюны рот распахнулся, втягивая морозный воздух.

— Начальник, ты чего дергаешься?

Вздрогнув, Виорел обернулся, осоловело глядя на Деляну. И, повернув голову — на светофор, под которым все еще горела надпись на английском.

"ИДИТЕ".

— Ничего, — огрызнулся Щербанка, вытягивая из кармана бумажку с адресом. — Так, вроде недалеко осталось...

И правда — всего-то пара улиц. Пара шагов — вот на шагах лучше сейчас и сосредоточиться. Или, например, на голосах подельников — хоть какое-то, пусть и не самое интересное, отвлечение.

— Красота, — шумно вдохнув, ухмылялся Деляну. — Рождеством пахнет, Новым годом. Народ суетится, бегает туда-сюда. Славно, — завершил он мысль, добродушно помахав стайке пробегавших мимо школьниц: те смущенно захихикали и скрылись за поворотом.

— И чего ты такой радостный... — проворчал Пупок, натягивая свой картуз чуть ли не на уши — наверняка уже успел трижды пожалеть, что поверил тихой погоде и поменял шапку на нечто более модное.

— А чего нет-то? Мне хорошо, я улыбаюсь. Улыбнулся девчонкам, и у них настроение поднялось, улыбаться начали. От улыбки станет мир светлей...дедуль, забыл, что ли?

— Какой я тебе дедуля, щегол?

— Брюзжащий. Как на завалинке.

Чиркнули спички, зажглись сигареты. Оба затянулись, не сбавляя шага.

— Начальник, так где там наши подарки?

Шаг вперед, шаг...

— Да скоро уже, скоро, — Щербанка вновь сверился с листом — буквы пред глазами постоянно расплывались. — Розовая витрина такая. И там...ну, вот такие вот закорючки...

— А, ну розовую-то и жирный не пропустит. Да, жирный?

— И что мы там ищем? — игнорируя Деляну по мере сил, выдохнул Чуботя.

— Три коробки. Большие, — еле переставляя ноги, забормотал Виорел по памяти. — Стеллаж номер три, нижняя полка, у окна в левом углу. Коробки будут там... — он сверился с часами. — ...минут через двадцать.

— А успеем? — продолжал беспокоиться Пупок. — А то если кто другой захапает, будет совсем дрянное дельце.

— Что, новогоднее настроение заиграло? — выскочив вперед, Деляну тут же принялся кривляться и ныть тонким, плаксивым голосом. — Не отдам мои пода-а-арочки! Не отдам! Мое, мое, все мое!

— Вот когда твои тиснут, я посмотрю. Заберет дитятко пакет, а там...

— А там — настоящая мечта любого нормального мальчишки! — назидательно поднял палец в воздух Деляну. — Я бы в детстве кипятком писался, если бы Мош Крэчун[20]такое под елочку положил. Может, и вырос бы добрым и хорошим мальчиком...

— Елочка у него была, — проворчал Юджин. — У нас в детстве только сгоревший "Тигр" посреди деревни был. И ботва картофельная вместо мандаринов.

— По тебе не скажешь, — съязвил Веселый.

— Отъедаюсь за голодное детство.

— Что, до сих пор? Не наелся? А брюхо, значит, с голоду опухло? Мало налегаешь, Пупок, мало.

— Да иди ты, — пробурчал Юджин, последовав примеру главаря и подняв воротник. — К чужим слабостям надо относиться снисходительней.

— Где ты там слабость увидел? По размеру — самая что ни на есть сильность.

— Да умолкните оба, — прорычал, ткнув рукой в перчатке куда-то вперед, Виорел. — Все, пришли уже.

И верно, впереди виднелась украшенная гирляндами витрина. Изнутри лился мягкий розовый свет, помогая получше разглядеть товары и кричащие таблички с заманчивыми скидками.

— Надо же, розовый, — пыхнул последними миллиметрами сигареты Юджин.

— А ты какой ждал, буро-малиновый? — раздраженно проворчал Щербанка, снова пряча листок. — Пошли, у нас пять минут осталось.

Шаг вперед. Через порог. Шаг...

Внутри шума стало едва ли не вдвое больше — и первую скрипку играл, как обычно, Деляну:

— Ого, омела! Жирный, иди сюда, обнимемся!

— Отвали, чудище!

— Да ладно, чего ломаешься! Пять лет вместе, если не десять!

Раздался знакомый до последней нотки гогот. То была развязка, а за ней, как водится, могли последовать несколько минут тишины. Вздохнув, Щербанка вновь достал из кармана изрядно помятый уже лист...

"ОНИ ПИТАЮТСЯ НЕВИННЫМИ".

Дернув головой слишком резко, чтобы это можно было списать на случайность, он несколько раз моргнул, вглядываясь в угрожающих размеров табличку "Здоровое питание". Утерев выступивший на лбу пот и приспустив шарф, шагнул к прилавку.

— Фу...фукубукуро[21], — навалившись на прилавок, почти по слогам произнес он, искренне надеясь, что на месте пожилого продавца ему не привидится какая-нибудь образина. — Фукубукуро. Где?

Продавец, слегка перегнувшись через прилавок, указал в сторону стеллажей, наполовину забитых завернутыми в праздничную бумагу и перевязанными алыми лентами коробок.

Кивнув в ответ, Виорел нетвердой походкой двинулся в указанном направлении. Дальний левый угол помещения. Окно, стеллаж у него. Нижняя полка, крайний левый угол...

Пусто. Значит, они пришли слишком рано. Значит, ему придется еще как-то протянуть тут до срока...

Магазинчик был не очень уж большим — продукты, игрушки, разная мелочь...все, что только можно было упрятать в разноцветные ленточки, было обвязано ими в количестве, превышающем всякий здравый смысл. У входа висел плакат с рождественскими оленями, на самом видном месте же красовалась вырезанная из картона фигура Санта-Клауса в окружении всякой всячины — от хозяйственного мыла и простеньких амулетов до слесарного инструмента и стационарных телефонов.

Пупок внимательно изучал полочку с книгами — судя по тому, как он хмурился, ни одной на знакомом толстяку языке не было. Все на японском, или китайском — черт ногу сломит, не то что Юджин. Веселый беззаботно трепался с продавцом, словно соревнуясь с ним в знании языка. По крайней мере, это был первый человек за день, который говорил на английском еще хуже самого Титу.

— Это для чего? — ткнул пальцем в россыпь мелких предметов Деляну.

— Удача. Много удача, — с трудом подбирая слова, ответил пожилой продавец. — Все хорошо.

— Все-все? Банк ограбить можно?

Продавец растерянно выдавил из себя подобие смешка, не зная, как и реагировать.

— Нет. Деньги — это, — указал он на очередной мешочек с вышивкой.

— Ага...сильно богаче буду? — Веселый присмотрелся к амулету.

— Беднее — нет.

— Хоть так...а заговор от пуль есть?

— Нет. Здоровье есть, от зла есть. От пуль нет, — покрылся испариной продавец, не понимающий, зачем этот жуткий гайдзин задает ему столько странных вопросов.

— Как же так...вот тогда это, это и это хочу. На шею можно надеть?

Тем временем подсобный рабочий, нагруженный коробками, принялся расставлять последние по пустым полкам. Начав с середины зала, он постепенно продвигался к окну.

Еще немного. Еще...

Он вытерпит, несомненно. Нужно только сделать лицо попроще — а еще лучше будет вновь прикрыть его воротником. В третий раз прохаживаясь мимо одних и тех же полок и со всех сил стараясь не показывать нетерпения, Виорел сипло дышал в шарф. Сердце продолжало танцевать что-то дикое, а в ушах гудел целый пчелиный улей.

Он вытерпит. Вытерпит. К тому же, совсем скоро должно полегчать...

— Bătrîne[22], ты с ума съехал там или как? Я пожру, выпью и девушку на вечер организую за такие деньги, а то и двух!

— Нет, нет, — продавец продолжал мотать головой. — Цена есть цена!

— Да что ты мне тут втираешь? Пятьсот скинь, на все! Не обеднеешь чай.

— Нет, нет, — упирался старик. — Дешевле — нет. Дешево. Кормить детей.

— Чьих? Твои уже лет сорок как выросли, если не все пятьдесят! — не унимался Деляну. — Сами себя кормить должны! Скинь, будь человеком!

— Столько — нет, — продавец, кажется, был готов уже сдаться.

— Nu un japonez, ci un zgîrgit[23], — вздохнул Титу. — Ладно, семьдесят с каждой и по рукам...

Мелодичный перезвон подвешенных над дверью колокольчиков заставил Виорела резко обернуться — впрочем, в его состоянии любой громкий звук мог добиться такого результата. Открыв дверь, через порог перескочила какая-то жизнерадостная девчонка в припорошенной снегом шапке. Ну надо же, настоящий покупатель...

Смотреть, впрочем, особо не на что. На вид лет хорошо если двадцать, ростом ему едва по грудь, яркий пуховик, растрепанные рыжие волосы...ничего особенного.

Кроме, разве что, того, что она направилась аккурат к стеллажу у окна — рабочий как раз заканчивал там с последними коробками.

Этого еще не хватало...

Не в силах выбрать одну из доброй дюжины коробок, гостья начала, что-то бормоча себе под нос, водить по ним пальцем сверху вниз. Считалочкой, что ли, выбирает? Вот сейчас она ему насчитает...

В несколько шагов, стараясь по мере сил игнорировать боль в Цепях, голове и, что уж там, во всем теле, Виорел добрался до окна. За несколько секунд до того, как рыжая девчушка уже стащила бы с полки тот подарок, на который пал жребий.

Разумеется, то была одна из коробок, отложенных для него.

— Девочка, — приспустив шарф, Виорел решительно положил руку на коробку, не давая сдвинуть ту с места и на миллиметр. — Возьми что-нибудь другое. Это мое.

Японка подняла голову, наградив его недоуменным взглядом. Обветренное лицо, шелушащиеся губы, полные удивления карие глаза...ничего особенного. Ничего, кроме...

Чувствуя, как волной накатывает очередной приступ, Щербанка на миг зажмурился, но обостренные до предела и далее чувства вовсе не собирались его щадить. И то, что они принесли ему сейчас...

— Вам нехорошо? — добрался до ушей чей-то вполне сносный английский.

Сморгнув налипшую на глаза муть и вместе с ней — то, что на какое-то мгновение привиделось ему на месте девушки, Виорел подался вперед, содрогаясь от подавленного приступа кашля.

— Может, отпустите?

— Нет, — едва шевеля языком, протянул он. — Не это. Возьми другое.

— Но они же одинаковые!

— Девочка. Эти три коробки не твои. Возьми...

Не смотреть. Не слышать. Не дышать. Не дышать этим...этим...

— Хорошо, хорошо, — воздев руки в преувеличенном жесте, вздохнула обладательница рыжих волос и шапки, украшенной снежной крошкой. — Don`yokuna rōjin[24], — подхватив случайную коробку, она размашистым шагом направилась в сторону прилавка.

Дышать почти сразу же стало легче.

— Титу! Кончай деду по мозгам ездить и иди мне помоги!

— Да иду, иду уже... — наматывая на шею купленные обереги, отозвался Веселый.

Подошел Деляну и правда быстро — и, подхватив под руки сразу две коробки, последовал за подельником к стойке. Рыжеволосая гостья, по лицу которой было видно, что она так до конца и не уверена — оскорбляться или удивляться случившемуся — уже рассчиталась за свою покупку, и бросив напоследок Виорелу что-то на родном языке, прошествовала к выходу.

— Dute, fetiț-o, de aici, undeva mai departe[25], — пробормотал Щербанка, поворачиваясь к продавцу и раскрывая кошелек. — Эй, старик. Что она там прощебетала?

— Прошу прощения, но...раз уж вы сами спросили... — продавец, безмерно радуясь возможности отыграться, пусть и по мелочи, расплылся в улыбке. — Чтобы вам, чокнутому иностранцу, углей в коробку насыпали.

Снега становилось все больше — к утру дорогу грозило основательно замести. Остановившись в нескольких шагах от витрины, Виорел, вытащив из кармана сигаретную пачку, отрешенно наблюдал за товарищами. Поставив коробки на тротуар, Деляну, запутавшийся в навешанных еще в магазине шнурках, проводил ревизию скопившихся у него культовых предметов, оберегов и амулетов. Посмотреть там и правда было на что: распятие католическое и православное, кулон-хамса и назар, минимум три буддистских амулета, змеевая луна, наваратна со стекляшками вместо драгоценных камней...во внутренний карман куртки, если память Щербанке не изменяла, Веселый в свое время зашил тфилу — и хорошо, если только ее одну. Присовокупление к обширной коллекции новых экземпляров, уже японских, встретило долгий и презрительный взгляд со стороны Чуботи — на улице же он не преминул завести речь на данную тему:

— Правы были те, кто тебя из ордена выпер. Смотреть противно.

— А ты возьми, да отойди... — путаясь в шнурках и тесемках, раздраженно пробормотал Титу. — Хотя не, стой лучше, коробки сторожи. Хоть какая с тебя польза, с жирдяя.

— Да уж побольше, чем с твоей скобяной лавки, — буркнул Пупок. — Вот зацепишься в автобусе всей этой хренью и задохнешься к черту. Или в метро дверьми зажмет.

— Ты-то в двери вовсе не пролезешь, — уложив под рубаху большую часть коллекции, выдохнул Деляну. — Пешочком будешь, пешочком...туда, да сюда, да обратно тоже...

Закончив, наконец, распутывать нити, цепочки и шнурки, Веселый, подхватив коробки, обернулся.

— Начальник?

Да, к утру точно все завалит. К утру...может, инструктаж до утра и отложить? А лучше — до дня завтрашнего...а еще лучше...

— Начальник, ты чего, заснул там?

Встрепенувшись, Виорел повернулся на голос.

— Девчонка.

— А? Чего? Какая еще...а, та, что ли? Рыжая? — Деляну всем своим видом выражал чистейшее недоумение. — А чего с ней такое?

— Не знаю, — Виорел чуть повел плечами и в который раз поправил шарф. — Отходняк, наверное. После того, как с Цепей маскировку содрал...дай-ка хлебнуть, что ли, — приняв фляжку, он без стеснения приложился — хорошо приложился — к горлышку. — Отходняк. Слышится, видится всякое. Но никогда еще не...

— Никогда — что?

— Не знаю, — повторил Щербанка. — Честно — не знаю. Ладно, пошли уже, нам до утра как-то обернуться надо.

Приняв у Пупка третью коробку — как бы не уронил — Виорел пристроился за товарищами, что успешно занимали собою всю дорогу.

Шаг, второй, третий...

— Титу.

— А?

— От нее...не пахло ничем?

— Да нет, вроде. Я духи все эти страсть как не переношу, уж почуял бы. А что?

— Ничего, ничего. Показалось.

В какой-то момент ему показалось, что все ушло, отступило. В какой-то момент он почти позволил себе забыть — как оказалось, только ради того, чтобы былые мысли вернулись, когда троица подходила к отелю.

Вернулись, не желая больше его оставлять.

Иногда он видел слишком много. Иногда — к великому счастью лишь иногда — он видел то, что ждет каждого в конце пути. Иногда...

От девчонки несло кровью, как от скотобойни.

И то, что он на миг видел на ее месте, было не очередным гниющим трупом.

Чем-то иным.

Чем-то стократ хуже.

Виорел окинул взглядом комнату.

Умиротворяющее зрелище. Почти.

Веселый оккупировал большую часть стола и долгое время деловито раскладывал там свое снаряжение: боеприпасы и отдельные оружейные детали множились, но куда быстрее росло количество надкусанных раз-другой и брошенных где попало бутербродов, липких пятен от пролитого из термоса чая и таковых от оружейной смазки. Зажав в зубах очередной кусок черствого хлеба с парой мясных кружков, Деляну, сипло дыша через нос, возился с пистолетом-пулеметом: его древний, успевший повидать бесчисленные виды Šcorpion vz. 61 остался теперь дьявол знает где — из коробки для подарков была извлечена какая-то новая модель, адаптированная, наконец, под стандартный патрон стран Восточного блока. Оружие было свежим, только что не в масле — и потому определенно требовало полной разборки и тщательнейшей проверки: полагаться на случай у Титу желания вовсе не водилось — в отличие от мыслей, что чинить то, что не сломано, вряд ли вообще стоило, черт бы драл этих умников. Могли бы, прежде чем проводить все эти замены, спросить его — так нет же, куда там, им, конечно, вернее знать, к чему человек привык, а что будет еще добрых пару недель сидеть в руках так же ладно, как змея. Могли бы спросить, а не совать ему эту дрянь, будь она хоть трижды лучше — то, что согласно приложенной к товару бумаге, подобный образец попадет в чехословацкую армию не раньше восемьдесят второго года, особо сердце как-то не грело. Он бы тоже мог годик потерпеть, а то и два. Хорошо хоть на нож не позарились...

Чудовищного вида орудие, привлекшее в тот миг мысли Деляну, лежало рядом — стареньким бетлемитским ножом одинаково хорошо откручивались болты, нарезались глотки, хлеб и вяленая свинина (для последнего дела он и был недавно использован). От погружения оного ножа в безвинную столешницу его в свое время остановил только хмурый взгляд Виорела — странно, что не прикрикнул, как обычно. Не отпустило, что ли?

Пупок вел себя гораздо скромнее — совсем не под стать своим нескромным размерам — и строго держался той части стола, что была выделена для него лично. Ни грязи, ни еды, ни окурков — только заново завернутые в плотную, хрустящую под пальцами бумагу гранаты, вычищенный и смазанный пистолет, да аккуратно подвязанная папка с материалами лекций, которые совсем скоро предстоит читать. Что-то про организацию пропускного режима туда добавил сам Виорел, явно ориентируясь на тюрьму, в которой ему довелось побывать и даже выбраться живым. Все остальное составил сам Юджин, особенно налегая на любимую тему — такого таланта от доморощенного подрывника старший охотник не ожидал. А вот Веселый ожиданий не подвел — сложно это сделать тому, от кого никаких чудес и не ждешь.

"Кружок юного солдата...главное, чтобы не увлекся".

Да, пожалуй, именно это — иначе уже скоро вокруг офиса несчастной железнодорожной конторы будут вырыты окопы в три ряда, если не проделано что похуже. Щербанка так и не мог понять, кому пришла в голову светлая мысль представить их как инструкторов — чему они могли научить местных охранников? Как устроить засаду на путях? Как ограбить поезд? Выкатить комплекс мер по профилактике активности полукровок на пассажирских линиях? Так проста она, эта профилактика — прицелился получше да тронул легонько спусковой крючок. Но поди еще объясни местным валенкам, что в этих надо стрелять, а вон в тех не надо. Для них все одно, что людь, что нелюдь. Две руки, две ноги, одна голова...

Пока не становится слишком поздно.

— Кончайте харч, — в очередной раз высморкавшись в грязный платок, объявил охотник. — Пора вам просвещаться. Пупок, дверь. Титу, хлам подвинь свой.

— То не хлам, то ювелирная работа, — пробормотал Деляну, возясь с очередной пружиной. — Один момент, начальник.

Взяв с кровати толстую, буквально лопавшуюся от бумаг и фотографий папку, Виорел положил ее на стол. Даже относительно бережные движения не спасли узел, и она раскрылась, позволив части содержимого вырваться наружу.

— Итак, товарищи...

— Двенадцатый съезд Румынской Коммунистической Партии постановил... — нарочито гнусаво протянул Веселый, со щелком вставив очередную деталь.

— ...что товарищ Деляну захлопнет пасть и даст послушать, что говорят, — пробубнил Пупок — закончив с оружием, он весьма расторопно подхватил со стола очередной бутерброд — еще не начатый его коллегой.

— Ты совсем страх потерял, жирный?

— Юджин дело говорит, — раздраженно прокашлял Виорел. — Не на курорт приехал, так что соизволь послушать, а не трындеть.

— Ладно-ладно. Но жрать у него самого полный рюкзак, ко мне-то что лапы тянет?

— Итак, товарищи, — выждав еще пару секунд, за которые Титу успел умолкнуть, вздохнул Щербанка. — По наводке русских друзей мы почти, считай, на Сахалин приехали, да промахнулись малек. До нашей славной социалистической республики, конечно, этим островкам расти и расти...

— Падать и падать. Вот прям рылом да в самую грязь.

— Можно и рылом. А можно по рылу кое-кому, если этот кое-кто болтать не кончит. В общем, напомню — лишний раз не светиться, как сегодня, лишний раз не шуметь, а если шуметь, то без свидетелей. Тут уже не такая глушь, как та, где нас месяц мариновали, пока все готовилось. У нас тут уже настоящая, так ее, Япония. Место своеобразное. С характером. Про Ассоциацию забудьте. О Церкви тоже. Первые сюда только помои ведрами выливают, вторые покопались когда-то, пошуршали, да плюнули. Если на кого из тех и нарвемся — разве что на всякую шваль, что ветер с Запада принес...

— Да чего забывать. Давно, считай, забыл, — ухмыльнулся Веселый. — О вторых особо. Считай, с той поры, как орден меня в отставку вывел...

— Вывели его, — буркнул Юджин. — Радовался бы, что не за ограду, где б и прикопали...

— Но если вы оба решили на мои слова хрен положить и подумали, что можно расслабиться — не угадали, — вновь обратил на себя внимание Виорел. — Тут свои гаврики водятся, и про них нам вон какую папочку набили. Я еще в пути прочел, теперь вот вам напою.

— Полиция, что ли? — поинтересовался Титу. Ожидаемая шутка — силы правопорядка были в каждой стране, где приходилось гастролировать их бригаде, и называть их чем-то стоящим особого внимания было бы слишком громко.

Удержавшись от очевидной рифмы, Виорел хмыкнул — но улыбка с лица его сгинула весьма скоро.

— Организация, — голосом, лишенным уже и намека на веселье, протянул он.

— Организация чего? — выждав какое-то время и так не услышав продолжения, нетерпеливо произнес Деляну.

— Не чего, а кого, — мрачно продолжил Виорел. — Это во-первых. А во-вторых, таким как они, имена не нужны. Этими, что в Ленинграде заседают, тоже Директорат руководит. А до него, слыхал, еще когда их война-гражданочка на части тянула, было Управление. Вот так и тянет вроде бы спросить — Управление чего? Директорат чего? А просто все — кому надо, сами понимают, о чем речь, кому не надо — не слышат, на счастье свое. А услышав, теряют уши. Вместе с головой.

— Охотничья организация, — встретив буквально молящий о помощи взгляд Веселого, неразборчиво произнес Пупок, приканчивающий свой бутерброд. — Если ты у нас любитель аббревиатур, можем назвать ее...

— Чего любитель? Я не из этих, сразу говорю.

— Вы там закончили? — ядовито поинтересовался Виорел. — Может, хотя бы сделаете вид, что слушаете? Ну так, для порядку. Сделали? Точно-точно? Ну тогда дальше поедем. Аккурат по бумажкам, на которые для нас расстарались...так, основали ее еще при...а, м-мать, да что у этих обезьян островных за имена такие... — бросив листок на стол, охотник устало вздохнул. — Короче, основали еще при царе Горохе. И с той поры по пору нашу она далеко не крестиком вышивала. Вначале под нож шло все, что не похоже на милое нашим сердцам двуногое без перышек — то есть и те, в ком кровушка чертова бежит, и те, кто цепочками щеголяет...со временем вот...перековались чуток, магов к себе пустили. Зря, не зря — это уже другая беседа. Так, что у нас там..."часть былых войн, в которых принимали участие агенты Организации, вошла в историю под определенной редакцией, часть осела в легендах и страшных сказках, но часть самая большая так и осталась для лиц посторонних тайной за семью печатями...", — отшвырнув в сторону еще один листок, Виорел скривился. — Да, работал тут настоящий гений прозы, мать его ети, так что я для вас двоих сокращать буду.

Вот теперь Веселый был уверен, что с охотником все в порядке — объем ворчания начинал достигать прежних пределов, даром что к таковому не было пока никаких видимых причин. Мысль, что причины самого разного рода уже очень скоро могут появиться — и откусить, например, голову — посетила Деляну следующей, напомнив о том, что он собирался сделать еще с самого прибытия в страну.

— А дат-то сколько. А ссылок. А справок. Ну Клуб и Клуб. Кружок. Юных историков, чтоб их, — продолжал распинаться охотник. — Опустить, что ли, всю эту муть — а то надобно вам слушать, как один узкоглазый князек на другого войной ходил, а в перерывах на обед их монголы стрелами набивали?

— Вот мне точно не надобно, — кивнул Веселый, резко поднявшись со своего места. — И да, я, пожалуй, выскочу на минутку.

— Ты куда намылился, черт патлатый?

— Да позвонить. Вон, жирному свой учебник истории пока почитай. Он у нас образованный, он это дело любит.

— Если через пять минут...

— Да я быстро.

— И кому звонить собрался? Ты ж сирота.

— Сирота сиротой, а дяде Мариусу и тете Шантель похвастаться надо. Им тут в жизни не побывать, — улыбнулся невесть чему Деляну.

Захлопнув за собой дверь, Веселый, довольно напевая какой-то мотивчик, спустился вниз, к стойке регистратора. Бесцеремонно опершись об эту самую стойку и подмигнув оторопевшей от такой наглости девушке-администратору, он деловито набрал номер. Спустя минуту и пару коротких фраз с телефонистками — благо попались такие, которым оказался по силам даже его изломанный во всех возможных местах английский — Титу был награжден за ожидание чередой гудков. Когда раздался уже звук поднимаемой по ту сторону трубки, Веселый даже не стал дожидаться ответа и затараторил, явно наслаждаясь происходящим:

— Але, сестренка? Что значит "кто"? Я это, я. Да в Японии вот. Мне всегда говорили — поезжай, Титу, в Японию, там можно ничего не делать, а все есть. Ну я приехал полтора месяца назад, кругом одни узкоглазые мудаки, по-нашему даже не бачут...ну я вселился вначале в отель, там городок такой забавный, к северо-западу от Токио...вселился, короче, и стал ждать, когда все будет. Нихера чего-то не было, а жрать-то хочется. Ты слушаешь там, да? Ну я обул двух узкоглазых выродков ночью, отжал деньги, шмотки правда брать не стал, боялся запомоиться. Там еще всякая мелочевка была, потом загнал ее барыге, он, правда, расплатился амфетамином, но похер, после него хоть голод отпускал, и так уже похудел со всей этой каруселью кило на пятнадцать. С бабами тут тоже беда — японки не дают, пока я нож не достану, а в лавотелях у них одни монголки, ебутся они конечно отменно, но стоят дорого, два грамма амфа за ночь. Я тут заебался уже, я домой хочу, там хоть жизнь какая-то есть, а тут прозябание одно и скука, ну правда было весело избивать японцев по ночам и отбирать деньги, пока до Иокогамы линять не пришлось...что делать? Что значит "не звони сюда"? Да погоди ты, я...

Печально вздохнув, Титу положил трубку на рычажки и пошел прочь, сопровождаемый удивленными взглядами администратора и случайных посетителей.

— Ну и чего она злится-то... — пробормотал он, постучав в запертую дверь номера. — Семья, так ее разэтак. Родной человек...

Пройдя твердым шагом мимо открывшего дверь Пупка, он с размаху опустился на свое прежнее место.

— Ничего интересного не пропустил?

— Веков пять-шесть, — зевнул Пупок, аккуратно поерзав на стуле, что скрипел под его весом с отчаянным надрывом.

— Вот это я "вовремя" зову, — улыбнулся пожелтевшими зубами Деляну. — Аккурат ко дням нынешним.

— На чем там я остановился... — сбившийся с мысли из-за появления товарища Виорел заглянул в "конспект". — А, к черту, все равно не найду. Суть вы уловили — эти ребятишки резали всякую мразь веками. Весьма споро резали, вам скажу. Что Цепеш с турками не церемонился, что у русских Иван Грозный своих колошматил, чтоб чужие охренели, что тут все эти Тайры с Минамотами, чума с ними обоими, друг дружке кровь пускали...но я о чем — до Организации местным царькам, даже самым бешеным, как до луны пешком было. Во все века.

— И каких она...ну, размеров? — поковыряв в зубах ногтем, вопросил Деляну. — Как у русских? Или поменьше чутка?

— Дойдем до размеров, дойдем, — бросил в ответ Виорел. — Организация...она, как бы сказать, семейного типа. Кто меня, такого умного, слушал, тот, может, и услышать успел, что водилось тут четыре особо жирных священнических клана. Так вот, Организация с такого же числа начинала. Четыре семейки — не сразу, правда, некоторые потом прибились — и еще тьма тех, кто из корней, ими пущенных, пролез. Работали они исправно, того не отнять, да время, сука такая, на месте не стоит. Какую тварь перебили, какая сама копыта откинула, кто по лесам да пещерам схоронился, людей туда загнать не сумев...а кто-то, похитрее будучи, человечью кожу на себя вздел, — тень, спадшая на лицо охотника с последними словам, не укрылась ни от чьего взгляда — и в этот раз перебивать его никто себе не позволил. — Кровь чертова здесь повсюду — даром, что страна на семь запоров век за веком заперта была. Кровь чертова повсюду — пусть и считает кто подурнее, что в водицу обратиться успела...

Титу только тихо хмыкнул — как и прежде, вид охотника, усевшегося на свою излюбленную — и самую больную — тему, отчасти веселил: в достаточной мере, чтобы неудачный телефонный разговор успел оставить мысли. Пупок, поковыривая засохший прыщ, продолжил слушать, поглядывая в материалы.

— Успела она, как же. Хороша сказочка, — ледяным тоном продолжал Виорел. — Но они это сожрали без соли. Сожрали и утерлись. Нашла коса на камень, а к тем временам, когда страну канонерки американские раскупорили — проржавела уже вся. В тот век машина, что Организацией зовется, еще ползла худо-бедно, сейчас вовсе заглохла — вот что вам знать надо. Они сочли, что угроза устранена. Что враг побежден. Что тех, кто остался, можно контролировать. Можно договариваться с ними. Можно терпеть их. Жить с ними рядом, — каждое слово, выброшенное охотником наружу, было, казалось, отлито из чистейшей ненависти. — Они позволили себе расслабиться. Меч в сторонку отложить.

— Так они...

— Половина этой проклятой страны из-за веков изоляции забита полукровками или кем похуже, — просипел Виорел. — А они считают, что угрозы нет. Что можно теперь каждому своей дорожкой бежать.

— То есть, силы за Организацией уже и не водится? — уточнил Пупок.

— Да если бы, — вздохнул охотник. — Все, что они за века скопили, никуда не делось. Их люди в правительстве. Их люди в армии. Их люди отправляют службы в основных храмах. Их люди повсюду, и пусть разложение и идет шагами семимильными, пусть часть на все плюнула давно, да растерла, другая не просто так хлеб с маслом жрет...

— Да какой тут хлеб? Одна рыба эта вонючая...

— Фигура речи это зовется, Пупок. Ты голову не забивай, а то лопнет еще. Короче, если ты где нашумишь и привлечешь легавых — Организация будет в курсе. Если тобой заинтересуются их вояки недоделанные — Организация будет в курсе. Если в храм сходишь...

— Да надо мне к этим нехристям соваться.

— То-то. Как сказал уже, Ассоциации на эту страну по большей части плевать. Католики...ну, после войны пытались окучивать, да быстро сдались — что на официальном уровне, что на не очень. Провал по всем фронтам у них: для местных все то, за что у нас веками копья ломали — так, маскарад веселый. И без обязательств. Сходить, например, пожениться по христианскому обряду только потому, что красиво — тут в порядке вещей. Но лучше уж так, чем лет двести-триста назад в том же Нагасаки, когда мучеников на салат шинковали...

— А потом католики-американцы бомбу скинули. Даже две. Совпадение? Не думаю, — Веселый чиркнул спичкой, подпалив папиросу.

— Через пару веков, — подал голос Пупок, рефлекторно потянувшийся за своей мятой пачкой. — Месть подается подтухшей...

— Когда вы просвещаться успеваете... — проворчал Виорел, между делом открыв форточку: пускай его и мучает насморк, но вонь старой недоброй "Сапы" просочится даже сквозь напрочь забитый нос. А если еще и наволочка ей пропахнет, то ее останется только выкинуть. Проклятые портянки Хо Ши Мина...

— Ладно, с этими ясно. А легавые — лопухи, — промычал Титу, сложив одну из бумажек кульком и стряхнув туда пепел. Пупок, только что потерявший рукописную страницу о свойстве бризантности, недовольно засопел. — Под носом наши дела не заметят, и не таких со следа сбивали...

— Не "ладно", Веселый. Не "ладно". Тут завели свой аналог Секуритате[26], когда тебя еще и в помине не было. Полиция мыслей[27]. Думаю, понимаешь, чем они занимались. Формально эти ребятки накрылись тем же тазом, что и вся остальная имперская шарашка, на деле — теперь они работают только на Организацию, уже без совместительства. На нашей стороне внезапность, но она — ресурс разовый. Так что только быстрота и тишина, никакой пальбы в жилых кварталах средь бела дня, всю деятельность по возможности выносим на пустыри.

— Хорошо, начальник, покой горожан — дело святое. Так что там с кланами-то? Которых то четыре, то четырежды черт знает сколько...есть там у тебя про них, или вслепую велели тыкаться, как котята в мешке?

— Есть, есть. Хотел — сейчас накушаешься.

Разворошив папку, охотник вытянул оттуда несколько листов, сбитых скрепкой. В который раз прокашлялся.

— "Наная. Семья, положившая, согласно некоторым источникам, начало Организации как таковой. Из всех центральных семей Организации занимает наиболее радикальную позицию по вопросу возможности мирного сосуществования с гибридными особями, в прошлом придерживалась схожих взглядов и касательно выявленных носителей Цепей, оправданно считая их угрозой равного уровня для человеческого общества. Несогласие с изменением политики Организации в отношении гибридных особей, находящихся в зоне наименьшего риска регресса и ряд конфликтов, вызванных ожесточенными спорами с другими членами правящего круга Организации привели к окончательной изоляции основной ветви данного клана в труднодоступных горных регионах, но не от прямых обязанностей...", — пробежав взглядом два следующих листка, охотник устало вздохнул. — Так, к черту. Нет сил второй раз это читать. Короче говоря, до них довели мысль, что теперь, мол, цивилизованные времена — нельзя просто взять да на дольки порезать, будь ты хоть трижды полукровка. Им то не понравилось.

-Вот сразу бы так, — буркнул Пупок. — А то словоблудие какое развели.

— "...являются психиками предположительно четвертого-третьего класса по таблице Прицкера...". Так, Прицкера мы опустим, это тоже...ага, вот..."продолжительная и крайне жестокая подготовка по отработанным веками методикам, начинающаяся почти что в младенчестве...отсутствие отдельных оригинальных систем боя в пользу адаптации для своих нужд любых уже существующих стилей боевых искусств, в том числе и боя с оружием...акцент на приемах внезапного нападения с близкой дистанции с использованием малогабаритного скрытого оружия вместо ведения традиционных открытых поединков...владение любым предметом, как оружием...углубленное развитие по линии психика...пассивная телепатия...так называемые Чистые Глаза...".

— А попроще? — вновь обратил на себя внимание Юджин.

— Попроще — такой хрен о каждом твоем движении узнает раньше, чем ты сам, — раздраженно произнес Щербанка. — И голову тебе открутит. Они своих детей даже разговаривать не учат — те должны сами наловчиться слова из чужих головушек считывать. Речь, мысли поверхностные. Намерения, даже самые слабые. И реагировать на все живее, чем ты моргнешь.

— Пуля все равно быстрей, — оскалился Веселый. — И покрепче, чем все это руко-, ного— да мечемашество.

— "...согласно легендам, являлись отважными и тренированными людьми, сочетающими в себе множество умений...отметить, что речь идет о существе, которое является не чем иным, как биологической машиной, выращенной для наиболее эффективной ликвидации врагов клана...продолжительная систематическая индоктринация...полный контроль над личной жизнью со стороны клана...", — Щербанка перевернул еще несколько страниц. — "...преступно низкий коэффициент инбридинга...продолжительные близкородственные связи, ставящие своей целью сохранение чистоты крови как недопущения ослабления психических способностей привели к образованию типичного в таких случаях побочного нежелательного явления, которое, однако, вскоре было превращено членами семьи в еще одну специфическую ее особенность...".

— У меня уже голова болит, — простонал Пупок.

— "...и выражается как психическое состояние, отчасти подобное амоку. Данный убийственный импульс с вероятностью около 80% поражает Наная в случае, если в зоне, доступной для поверхностного считывания посредством его врожденной психической способности оказывается гибридная особь, ее предок по нечеловеческой линии, Мертвый Апостол (реже), носитель пробужденных Цепей (крайне редко). Импульс рассматривается как неблокируемая сознанием рефлекторная реакция на обнаружение поблизости от Наная угрозы, сформированная, по всей видимости, генетической памятью. Сумеречное состояние сознания, в которое переходит Наная по получению импульса, характеризуется чрезвычайно резким возбуждением, равно половым и двигательным, а также избирательными эпизодами смертоносного поведения, направленными на то, что было считано и опознано в качестве явной угрозы с последующей частичной амнезией и усталостью. Во время данных приступов нарушения сознания, помимо обычных смертоносных или деструктивных эпизодов, были отмечены также многочисленные случаи сексуального насилия или попыток его осуществления...".

— Начальник, разжуй для жирного. Вон как глазами хлопает.

— Да ничего я не хлопаю.

— Хлопаешь-хлопаешь. Ни слова, небось, не уразумел, как когда учебник по анатомии ковырял...

— Все я уразумел.

— Да? — Веселый ткнул себя чуть повыше глаз. — Ну и какая это кость?

— Ну...лобковая?

— Допустим, — давясь смехом, вытолкнул наружу Деляну и щелкнул себя по носу. — А это тогда что?

— Кончайте цирк, — в который раз вернул к себе все взгляды Виорел, успевший уже взяться за очередную страницу. — Для особо одаренных поясню. Хер у них на нечисть стоит как часовой с берданкой, а тот импульс, о котором клиент пишет — тут все просто. Как почуют что-то этакое, так у них в голове шарики за ролики закатываются и остается два желания — выебать да уебать. Потом выпотрошить и еще пару раз оприходовать то, что останется — чтобы в башке не зудело. И вот, тут еще..."...у членов семьи можно выделить целую группу передающихся по наследству психических заболеваний, а также различных расстройств работы мозга...шизофрения...аутизм...", — страницы все шуршали. — "...в момент получения импульса, учитывая описанные выше боевые навыки, являются прямой угрозой не только для воспринимаемых как цель, но и для любого живого существа, на которого потенциально может быть направлена агрессия". В общем, их явно на поводке покороче держать стараются. Рядом с таким лучше не стоять — башку с плеч сорвет и не заметит.

— Хы, — Веселый довольно ухмыльнулся. — Нравятся они мне уже. Даром что узкоглазые.

— Отбитая кукушка — это, вообще-то, серьезно, — добавил Пупок, быстро исправляя что-то на листах с "прикрытием". — Как алкоголизм твоего папаши.

— Я все еще тут, если вы забыли. Продолжим? Продолжим, — Виорел взялся за следующую пачку листов. — Я покороче буду, а то за неделю не управимся. Так..."Фуджо. Магическая династия и, предположительно, вторая по важности семья из составляющих ядро Организации. Оформилась в конце первой половины периода Хэйан, в глазах общественности представляя собой крупный клан синтоистских жрецов...".

— Опиум для народа дешевле, чем у наших? — покачиваясь на стуле, протянул Титу.

— Он еще удивляется, что его кое-откуда взашей поперли...

— "...по XI век занимали высокие посты в Управе по делам земных и небесных богов...специалистами по обрядам очищения...на фоне взаимопересечения с буддизмом в XII веке...", — в раздражении выдрав несколько страниц, Щербанка швырнул их куда-то под стол. — Это лишнее, не волнуйтесь. Там еще листов десять те же песни — что там и в чьей вере для их синто тащили и чем фаршировали. Не то нам надо, совсем не то...сейчас...а, да вот же, здесь, — охотник ткнул пальцем в листок, едва не прорвав его. — "...по сию пору выполняют традиционные священнические функции...широкий круг магических практик...угнетение, усмирение, запечатывание...спектр защитных техник...предвидение и составление долгосрочных прогнозов будущего...среди побочных ветвей семьи стоит выделить несколько, лишенных Цепей, но получивших неожиданное развитие по линии психиков...особенно часто — заболевания глаз...двусторонняя открытоугольная глаукома...синхронизации...специфические изменения в организме, выходящие за стандартную классификацию, принятую для психиков и требующие дальнейшего углубленного изучения...".

— Я еще две семьи так не вытяну, — простонал Пупок. — Давай покороче, а?

— Если покороче, то это деревце у нас самое толстое, — отложив пачку бумаг в сторону, ответил охотник. — И веточки его ой как далеко тянутся. Что же до ствола...

— Маги. Ненавижу блядских магов, — сквозь зубы процедил Веселый.

— Вы посмотрите, какой чувствительный мальчик выискался, — фыркнул Щербанка. — Отвечая на твой былой вопрос, дурман для народа тут давно уже и гроша не стоит, а если и стоит — то не просто ломанного, а по которому еще и потоптались. Да, половина мужиков в этой семейке — еще и священники, благо почти одно ремесло с их магией, разве что не работает всерьез, в отличие от нее...но вся церковная братия тут давным-давно на самообеспечении, так что лезут куда придется...как несложно догадаться, эти у нас лезли чаще всего во власть — просто так у них Цепи в туше, что ли? До войны им особое раздолье было, когда всю шарашку государство согласилось кормить, сейчас вот, тут сказано — кто в лес, кто по дрова...

— А монашки есть? — тряхнул головой Титу. — Люблю монашек. Вот, помню, была одна...

— Есть, есть, — передав ему какой-то листок с прицепленными к нему фотографиями, ухмыльнулся Пупок. — Вон, смотри какие, молоденькие...

— Все лучше и лучше. В эти синтетисты принимают красавцев вроде меня?

— Принимают, — улыбка Пупка стала еще шире. — В следующей жизни. Не забудь японцем родиться.

— Да чтоб их, — закинув ногу на ногу, бросил Деляну. — Не очень-то и хотелось. Кто у нас дальше, какие еще выродки?

— "Рёги. Семья или группа семей, вошедшая в состав Организации приблизительно в первой четверти XVII века. Точный первоначальный состав остается неизвестен: различные источники сообщают как о странствующих торговцах, ворах и мошенниках, так и о разнообразных деклассированных элементах, прежде всего воинских. Существует также версия, что корни семьи следует искать в провинциях, опустошенных во второй половине XVI века в результате конфликтов между ячейками ниндзя и Одой Нобунагой: часть уцелевших из разгромленных шпионских организаций, не оказавшихся на службе у будущего сегуна Токугавы Иэясу, составили, по мнению данных источников, ядро описываемой группы. Стоит также принять во внимание, что...".

-...что я уже засыпаю, — демонстративно зевнул Пупок. — Да и тебе, небось, не улыбается это по второму кругу читать. Давай-ка вперед скакнем. Чем эти ребятки занимаются?

— "...внешняя сторона на данный момент представляет собой практически традиционный синдикат якудза, за века своего существования успевший сменить множество вывесок и видов деятельности, в числе которых в разное время были игорный бизнес, контроль за проституцией, торговля оружием и наркотиками, ростовщичество...множество легальных предприятий...известные операции в сфере недвижимости...обширные связи в политической среде и крупном бизнесе...поддержка националистических движений...".

— Вот, наконец приличные люди, — подавшись чуть вперед, проговорил Деляну. — Давай-ка угадаю — качают денежки для Организации и все на том?

— Ага, разбежался, — перевернув несколько страниц, вздохнул охотник. — У этих с кукушкой ничуть не лучше. Сейчас, где тут было..."...члены семей, состоящих в наиболее близком родстве с Рёги и самой основной ветви данного клана, использовались Организацией в первую очередь для шпионажа, диверсионных мероприятий и убийств целей, таящихся среди людей. Развитие общества в целом и создание централизованного феодального государства в частности поставили перед Организацией новый ряд проблем, одно из ведущих мест в котором занимала необходимость поиска и устранения скрывавшихся в человеческом обществе лиц, людьми не являющихся — как то: носители Цепей, гибридные особи — и их ликвидации без привлечения внимания человеческих властей и раскрытия иным потенциальным целям своих личностей и структуры. Услуги отдельных наемников, к которым в то время прибегала Организация, были лишь временной мерой, и лишь вопросом времени же было, когда ею будет найдена группа, подходящая в качестве "постоянного решения". Клан Рёги успешно...".

— Успешно меня усыпил, — пробурчал Пупок, уронив голову на грудь и демонстративно захрапев — тычок локтем в бок от соседа заставил его встрепенуться. — Ладно, ладно, слушаю...куда я денусь с подводной лодки...

— "...относящей Рёги к категории психиков является уникальная, существующая единственно внутри этого клана и родственных ему семей форма расстройства множественной личности, оформившаяся изначально посредством разработки и сознательного применения ряда сложных психотехник, которые, вероятно, не без помощи со стороны практиков магического искусства, были закреплены и получили возможность быть спроецированными на потомство носителей, а в дальнейшем — передаваться как наследственный психический дар уже без какого-либо вмешательства магов. Членами семьи, по сути, практикуется сознательное создание тяжелого диссоциативного...".

— Начальник, жирный, кажется, больше не может. Конечно, его забавно палочкой тыкать, но не хочешь там своими словами, а?

— Черт бы с вами, сам устал, — испустил очередной вздох Щербанка. — Эти, как я понимаю, свои кукушки намеренно отбили, да так, что надвое все треснуло. И по наследству то передают. Одна личность — для убийств, на нее же, как водится, всю грязь сливают. Другая — в качестве прикрытия, а то и приманки. Выдать себя такой почти ничем не сможет, расколоть ты его не расколешь — как он может раскрыть то, что только другому известно? О них нас особо предупреждают — и я бы очень вам советовал тому предупреждению внять.

— Все на том? — явно не впечатленный, задал вопрос Деляну.

— Почти. Эти сразу несколько ролей имеют — помимо того, что я уже вам прочел, выступают чем-то вроде связных между Организацией и более вольными художниками. Что-то наподобие...не знаю, официальных представителей? — охотник пожал плечами. — По крайней мере, так тут пишут. Что же до четвертой семьи...

— За какие грехи мне это только... — закатил глаза Юджин.

-...то здесь я буду краток — эти у нас в списке целей, — сухо произнес Виорел. — Асаками. Формально они все еще являются частью Организации, на деле же скурвились с концами еще в шестидесятых. В худшем из возможных смыслов.

— Уж не хочешь ли сказать...

— Не знаю, какая блажь и кому пришла в голову, когда их взяли в ту шарашку. Не знаю, как вообще на такое решились, — собирая разбросанные по столу листки, сухо и устало тянул Виорел. — Но против фактов не попрешь. У Организации были маги. Были полусумасшедшие воины, которым сам черт не страшен. Были ребята для дел более тонких. А это — их ручные полукровки. Бывшие. Дегенераты наступили на те же грабли, от которых старались других оттащить. Решили, что так лучше врага узнают. Поколотят его же оружием и дальше по списку...

— Кто сражается с чудовищами...

-...тому надо вовремя завязать.

— Лучше и не скажешь, — мрачно кивнул Щербанка. — Они вот не сумели. Продолжали род со всякой мразью. Полюбили силу, что через это к ним шла. Почти что стали ей поклоняться. А как война отыграла, решили, что с них хватит. И вышли, хлопнув дверью. Но это все еще полукровки...

— В расход. Не глядя.

— Не глядя, — поддержал товарища Юджин, делая очередную пометку на полях.

-...и в человеческом обществе для них места нет. Титу, плесни-ка нам чайку, а я пока боевую задачу поставлю.

— Ну наконец-то. Дожили, — глаза Веселого неприятно заблестели. — Можно было с того и начать, никто б не обеднел...

— Как верно заметил наш жирный дружок, главное — вовремя завязать. Но к стране, в которой всякая гнусь плодилась веками и теперь имеет прекрасную возможность расползаться оттуда по миру, это не относится. Организация разжирела, ослепла и оглохла — пусть даже пока лишь на один глаз и одно ухо, полный паралич не за горами. Организация свои прямые задачи выполняет все реже и вскоре может прекратить выполнять вообще. Кое-кому из попивающих кофеек в Ленинграде такое положение дел — как ножом по сердцу. Или, что вернее, как гвоздь под самый зад. Демонтировать Организацию и заменить чем-то своим у них ни времени сейчас нет, ни лишних сил, а потому здесь именно мы. Мы должны их расшевелить. Дать понять, что война никогда не кончалась. Выдернуть их головы из песка.

— И как мы то будем делать? — прищурился Деляну. — Заградительный отряд из нас сформируешь? Или...

— Мы будем получать цели, — оборвал Веселого охотник. — Не вашего ума дело, от кого и как их находят. Мы будем получать цели и работать по ним. Жестоко работать. Так жестоко, как не работали никогда прежде. На публику. На публику, что сочла возможным лечь, ножки свесить и пузо отращивать. Пока они не проснутся. Пока не поймут, что рано окуклились в своих горах и уж точно рано решили, что можно на все положить и зашибать капитал. Пока топор войны не будет раскопан и им не придется за него взяться — потому что после того, что мы с вами сотворим, уже никто и никого не сможет простить.

— Главное...

-...вовремя завязать, верно. И нас с вами это тоже касается. Эта работа — последняя, после нее все долги будут списаны. Счета закрыты. Ленинград о нас забудет. Эта работа — последняя, но ее здесь непочатый край. И вот с кого нам приказано начать, — выдернув из папки фотографию, Виорел толкнул ее чуть вперед. — Образина орудовала в регионе с начала семидесятых. Полтора десятка жертв — и это только те, о ком писали в новостях. Все — дети, подростки, от четырех до четырнадцати лет. Организация пыталась ее изловить, и, не сумев, просто-напросто умыла руки. Согласно переданным мне данным, у нас совсем скоро будет шанс исправить ситуацию.

Двумя пальцами подняв фотографию, охотник в несколько шагов добрался до стены — и, порывшись какое-то время на столе в поисках канцелярских кнопок, с силой приколол нечеткий снимок.

— Десять с лишним лет...она уже успела стать своего рода легендой.

Грязное, выцветшее пальто. Рваный шарф. Растрепанные черные волосы.

— Пора положить легенде конец.

Рот, распоротый от уха до уха.

— Пусть увидят, что профессионалы уже в городе.

Примечания к главе:

[1] Душегубка какая-то. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. (рум.)

[2] Похудеть попробуй. Один, а места — за пятерых. Начальник... А этот гном точно тот, кто нам нужен? Он словно не в себе. (рум.)

[3] Твою рожу увидел. (рум.)

[4]"Sagami". "Railway. "Гости". Все как контакт сказал. (рум.)

[5]Поглядывайте по сторонам, ребята, но без фанатизма. (рум.)

[6]Проклятье. Только их тут не хватало. Прикройте лица. (рум.)

[7] Убери камеру, твою мать! Я тебе башку откручу, недоумок! (рум.)

[8] Непонятно сказано, что ли...(рум.)

[9] Пупок, ты — вперед. Веселый, со мной. (рум.)

[10] Бегом, черти, бегом! (рум.)

[11] Да трогай же! (рум.)

[12] Какого черта я за Пупком? (рум.)

[13] Начальник, тут движение левостороннее. Помнить надо. Кстати. Жирный, держи. (рум.)

[14] Отвяжись, шутник хренов. (рум.)

[15] От чистого сердца, даром. Руки заняты, а я курить хочу. (рум.)

[16] Я как будто не хочу. (рум.)

[17] Наконец-то. (рум.)

[18] Они издеваются. (рум.)

[19] Совсем там ума дались? Сначала репортерша, теперь самый видный отель в городе! Идиоты в погонах...(рум.)

[20] Мош Крэчун: в Румынии и Молдавии — аналог российского деда Мороза.

[21] Фукубукуро (яп. 福袋, букв. "мешок счастья") — сумки, мешки или коробки с неизвестным для покупателя содержимым, которые продаются в Японии в первые дни Нового года.

[22]Папаша. (рум.)

[23]Не японец, а жид какой-то. (рум.)

[24] Жадный старик. (яп. 貪欲な老人)

[25] Иди отсюда, девочка, куда подальше. (рум.)

[26] Секуритате — Секуритате (рум. Securitate — "безопасность"), официальное название — Департамент государственной безопасности (рум. Departamentul Securităţii Statului) МВД СРР — орган исполнительной власти в Социалистической Республике Румыния, сочетавший функции спецслужбы и политической полиции. Секуритате прославилась как самая жестокая спецслужба коммунистических стран Восточной Европы.

[27] Токубэцу кото кэйсацу (яп. 特別高等警察 токубэцу ко:то: кэйсацу, "Особая высшая полиция"), часто сокращается до токко кэйсацу (яп. 特高警察 токко: кэйсацу) или токко (яп. 特高 Токко:) — тайная политическая полиция, существовавшая в Японской империи с 1911 по 1945 год. Токко была также известна как полиция общественной безопасности (яп. 治安警察 Тиан кэйсацу) и более известна под названием полиция мысли (яп. 思想警察 Сисо: кэйсацу). В функции токко входила борьба с оппозиционными ("подрывными") элементами, осуществление цензуры печатных изданий, предотвращение беспорядков, волнений, митингов, демонстраций. Кроме этого, токко также занималось расследованием уголовных дел и контрразведкой.

3. Прогресс

Впереди расстилалась бесконечная плоскость поля — гладкого, словно шахматная доска.

— Нет, злодей Игнациворос, ты не получишь эту девочку!

Свет тысяч разноцветных огней, что разом вспыхнули на первых же словах, перекрыл чей-то силуэт. Тень спасителя плясала в пульсирующем свете, его одежды, бывшие ярче праздничного фейерверка, будто бы сами по себе отгоняли наступающую тьму...но сравниться с Игнациворосом ему было не дано.

А вот и органная музыка, предвестник скорой беды. Разноцветные шары пришли в движение и, пуская снопы разноцветных искр, начали сливаться в единое целое, образуя силуэт — именно силуэт, приближенное подобие человеческой фигуры. Орган почти затих, стоны его теперь оставались едва слышны. Тонко заиграла скрипка, добавляя напряжения. Краем глаза можно было увидеть, как приподнимаются пепельно-серые уши, столь похожие на собачьи. Силуэт принял боевую стойку.

Попытка пошевелиться плодов не принесла. Одно только присутствие врага, от которого пытался защитить ее мужчина, одна только мысль о том, что такие твари и правда есть на свете, обездвиживали намертво. Руки — да что там руки, пальцы — шевелиться никак не желали. Все тщетно.

Опустив взгляд на пол, она рассматривает затухающие осколки. Медленно, по капле, золотой свет покидал их, растворяясь в окружающем мраке, оставляя лишь куски потускневшей, мертвой стали. Украшенная рукоять оружия, помогавшего претерпеть невзгоды и даровавшего надежду в самый трудный час, валялась рядом. Она практически сливалась с землей, и лишь обломки золотой гарды обрамляли ее, выделяя среди такой же насыщенной синевы.

— Ты опоздал, малыш Гокутаро, — безжизненный голос накатывался, казалось, разом со всех сторон. Сгусток энергии постепенно приобретал нечто похожее на человеческие черты — теперь сероватая фигура обладала даже подобием лица. Именно что подобием: вместо глаз — две дыры в космический мрак, на месте рта — неровная линия, что с каждым новым словом изгибалась, закручиваясь в спираль.

— Твоя ненаглядная принцесса проиграла.

Еще один хорошо знакомый звук, знакомый с самого детства. Именно с таким звуком вынимался тренировочный меч из ножен, когда приходило время боя с другими учениками. Как же звали самого настырного? Того, зеленовласого, с тремя...

— Ты ответишь за свои злодеяния, — с надрывом произнес мужчина, поправляя край белого кимоно, расшитого голубыми узорами. На деревянном мече мелькнули какие-то символы. — За все десятки тысяч загубленных тобой душ. И за последнее в мультивселенной клубничное парфе.

— О, мне теперь сдаться на твою милость? — голос налился льдом, глаза же говорящего резко сузились — из образовавшихся щелей хлынул пронзительно-голубой свет. Черный дым застыл, обернувшись массивным, украшенным шипами доспехом. — Для вас уже все кончено, мой малыш Гокутаро. Меча, что впитал в себя надежды, больше нет. Единственное, что могло остановить меня — лежит пылью у ног твоей красавицы. Ее душа вскоре присоединится к сонму моих верных слуг — а тебе я сохраню жизнь, чтобы ты мог узреть мой триумф.

Фигура воина в доспехах цвета золота, что закрывал собою принцессу, сияла все ярче. Двуручный меч с гигантским камнем был подобен маленькому солнцу, что стремительно разгоняло остатки мрака, вновь открывая взору потрескавшийся, когда-то монолитный пол. Шахматные клетки изменили цвет, теперь отливая золотом и серебром.

— Тебе не победить, Игнациворос, — свет становился все ярче, а голос — уверенней. — Ты забыл об одном.

Музыка оборвалась на середине ноты.

— Как же ты жалок, Гокута—

— Я — рыжая! — задорный голосок был переполнен торжеством.

Рогатый шлем покатился прочь. Старец исчез — теперь она была один на один с чудовищным порождением зла.

Говорила, почему-то не открывая при этом рта.

— А значит, души у меня нет! Можешь взять девичьей честью — если найдешь, конечно! И если хватит сил ей воспользоваться!

А руки? Почему сквозь них...

— Бесполезно!

Весь мир, казалось, содрогнулся от этого вопля...

— Бесполезно, бесполезно!

...и пошел в пляс вместе с фигурой Игнацивороса, что каждый миг изгибалась в немыслимых корчах.

Пола больше не было — только непроглядная тьма. Откуда-то из нее на поверхность вынырнул золотой гигант: его мощное, бугрящееся мышцами тело, светилось ярче любого солнца. Свет изливали наружу даже золотые волосы. Даже ободок с розовым сердечком.

— Бесполезно! РИИ-И-И-И-И!

Оглушительный визг не оставил миру и шанса, расколов его на клочки вместе с последними мыслями.

"Я что..."

"...сплю?"

Отодрав лицо от смятой подушки, Гин несколько раз моргнула, позволила себе глубокий вдох, а затем — другой, третий...ошалело глядя по сторонам — глаза быстро привыкали к темноте — стерла пот со лба...

Сон, всего лишь сон, пусть и насквозь дурной. Вот и пол никуда не делся. И футон на месте. И скомканное одеяло. И вообще...

Сон, всего лишь сон. Если часа четыре кряду держать себя перед телевизором, еще и не такое приснится, особенно когда скачешь с новостей на аниме и обратно, по пути получая по мозгу удар за ударом от вопящей на все лады рекламы.

Сон, всего лишь сон. Который, интересно, вечер она так поступает? Который год?

Экономические новости. Два часа занудной болтовни об автомобилях. Телемагазин. И, наконец, проклятые мультики. Все, что угодно, лишь бы только забить голову перед сном до отказа. Все, что угодно, лишь бы к моменту, когда этот самый сон, наконец, заключит ее в свои объятья, голова была уже не способна соображать — и шансы на то, что из глубин сознания поднимутся к поверхности те, другие сны, уменьшились бы хоть на полпроцента. Все, что угодно, только бы не...

Сны о крови не пугали — ее Гин и наяву навидалась порядком. Сны, где присутствовал огонь, были чуть хуже, но и от них она никогда не просыпалась в холодном поту, хриплым дыханием и сдавленным от страха сердцем. Сны о смерти — сущий пустяк, но был еще один, был...

Тот единственный сон, который она не могла объяснить ни лет в пять, когда он явился к ней впервые, ни сейчас, годы и годы спустя, стоил того, чтобы отгонять его всеми силами. Пусть даже голова после этого — проклятые мультики — набита такой кашей, что хоть иди ее отпиливай. До сих пор в ушах что-то звенит, чем-то напоминая телефон.

Постойте-ка. Телефон?

Взгляд Гин упал на электронные часы, что стояли на полу рядом. Двадцать одна минута пятого.

Только не в Новый год. Пожалуйста, только не в Новый год. Пожалуйста, пусть этот звон окажется просто кусочком сна, который сейчас, вот в эту самую секунду, возьмет, да и прервется.

Ну пожалуйста. Почему, в конце концов, она?

Телефон продолжал надрываться.

-Доброй ночи, с вами говорит ничтожная и недостойная проснуться днем или хотя бы утром Мизукава Гин, и я безмерно рада вашему своевременному звонку, — вскочив с пола, она рванула трубку на себя с такой силой, что со столика на пол едва не полетел сам аппарат. — Чем могу услужить вам, господин Ониши, в столь ранний час второго января?

— Район Нака. Возьмешь такси. Записывай адрес...

Ни приветственных слов, ни ожидаемого ответа на ее собственные. Вся язвительность испарилась куда-то следом за сном — дернув со стола вчерашнюю газету и карандаш, она принялась выводить слова, что вырвались из трубки.

— Насколько все паршиво?

— Придется поработать.

Ответ уже вертелся у нее на языке, но по ту сторону остались лишь гудки, которым он был явно не очень интересен. Швырнув трубку, Гин усталым взглядом обвела свое жилище, сама толком не зная, что хотела найти. Футон, смятое одеяло, старые газеты и одежда, ворохом рассыпанные по полу. Еще более старый диван, прижавшийся к стене, маленький холодильник, пустые коробки из-под дешевой еды, полные воды — пока еще — пятилитровые бутыли...неважно, сколько месяцев и даже лет могло пройти — квартира, казалось, намерена была стоять до конца в своем нежелании приобретать черты обжитой. Становиться чем-то, что можно было, не кривя душой, назвать домом.

Дом. Такое имя не дашь месту, с которого ты готов в любой момент сорваться и бежать, куда глаза глядят. Дом. Нечто большее, нечто, дающее опору, стабильность...спутывающее по рукам и ногам.

"У тебя есть одежда, так что ты не замерзнешь. У тебя есть меч — ты сможешь защитить себя и добыть еды. Зачем тебе желать чего-то еще? Чего-то, что лишь привяжет тебя к себе?".

Сказавший ей это и сам почти не имел личных вещей — большой дом его был всегда полупустым, полумертвым. Сказавший это снова и снова учил ее — не привязываться, не тяготиться. Сказавший это никогда не желал иметь даже могилы — и, едва прах был развеян, не оставил более ничего в этом мире после себя.

Кроме мечей. И имени, что взяла она, страстно желая расстаться с собственным.

На ходу одеваясь, она заскочила в ванную, ополоснула лицо ледяной водой. Принимать душ времени не было — да и испачкаться всерьез все равно еще только лишь предстояло...

Сквозь запотевшее стекло пробивались, то и дело хлеща по глазам, алые вспышки проблесковых маячков. Трубка с характерным гулким щелчком заняла свое место на рычаге — выбравшись из таксофонной будки, Ониши Казуо быстрым шагом направился прочь, к линии оцепления.

Нескольких человек не хватало.

— Я просил подождать, — сухо произнес он, вытягивая из кармана смятую сигаретную пачку. — Я просил дождаться специалиста, Момотаро.

— А я просил не давить мне на мозги просьбами, — полное, землистого цвета лицо офицера полиции скривилось от раздражения. — Это наше дело.

— Конечно, конечно, — без спешки закурив, Казуо столь же неторопливо затянулся. — Я здесь лишь потому...

-...что у меня сегодня удивительное терпение.

-...что если что-то пойдет не так...

— Этого не будет. И вообще, лучше бы тебе занять место там же, где остальные гражданские. За оцеплением.

— Да мне, в общем-то, и тут неплохо...

Углубляться в спор офицер не стал — одного взгляда на него, совершенного с достаточно близкого расстояния, было достаточно, чтобы понять причину. На форменной одежде, помимо снежных хлопьев, было полно каких-то крошек, и даже третья за последние десять минут мятная жвачка не могла отбить запаха алкоголя. Собеседника Казуо изрядно мутило, и каждое слово, которое приходилось проговаривать, было для него жесточайшей пыткой.

— Специалист прибудет минут через пятнадцать, — вместе с дымом выдохнул Казуо, поглядывая на вглухую оцепленный высокий дом, точнее говоря — на окна верхних его этажей. — Лучше забудь о самодеятельности, Момотаро.

— Я при исполнении. Обращайся как положено, ч-черт, — потерев вспотевший лоб, офицер вновь скривился. — У тебя ничего от головы нет?

— От головы? — Казуо чему-то улыбнулся, запуская руку в карман. — Как знал, что пригодится. Держи.

— Благодарю, — приняв от собеседника небольшую баночку, офицер вытряхнул себе в ладонь пару таблеток, быстро проглотив и сопроводив в путь водой из полупустой бутыли, поставленной на крышу полицейского автомобиля. — Вот не сиделось им, да? Обязательно в Новый год. Обязательно, мать его, в мое дежурство...

В этот раз Казуо промолчал. Солнце еще не успело взойти, ветер был тих, а снег, летящий с серого неба — без меры легок. Постаравшись, за тревожными криками, топотом ног и напряженными голосами участников оцепления можно было различить еще что-то. Что-то, исходящее сверху. Из-за тех самых окон, которые отсюда, с улицы, были для взора непроницаемы.

Часть была завешена. Часть — замазана чем-то, в предрассветной тьме казавшимся почти черным. Ни одного окна на шестом этаже, не защищенного с той стороны тем или иным образом от любопытных взглядов, не осталось.

И все же, что-то было. Едва слышный...стук, скрип?

Стекло то и дело проверяли на прочность.

Из подъезда наружу бил тоненький людской ручеек — сонные, полуодетые, иногда и вовсе успевшие лишь накинуть рубашку или даже одеяло поверх белья, жильцы покидали дом, один за другим скрываясь во чреве поджидавшего их автобуса. Ручеек уже иссякал, когда от сопровождавших их людей в форме отделился один, подскочивший к Казуо и его собеседнику — подтаявший снег при этом забрызгал последнему всю куртку.

— Инспектор Момочи, докладываю, — если офицер, говоривший до того с Казуо, все время тянул слова, то этот — тараторил как заведенный. — С первого по пятый всех вывели, кто отозвался, проходы на шестой перекрыты, включая пожарную лестницу. Сейчас разбираем баррикаду...

— Не стоит, Момотаро.

— Последний раз тебя предупреждаю, умолкни, — прогудел офицер, после чего быстро повернулся к коллеге. — Скажи им, пусть отъезжают. Начинаем через две минуты.

— Не стоит. Поверь мне, не стоит.

Хлопнули двери, автобус тронулся с места, оставляя первые в новом году следы на занесенной снегом проезжей части. В который раз взглянув на здание, на окна — словно боясь пропустить нечто до боли важное, что вот-вот должно было случиться — выдохнул сизо-серый дымок.

— Это Кита, мы на шестом, — сквозь треск помех из рации пробился наружу напряженный голос. — Тут черт знает чего наворотили, завал до самого потолка.

— Вам...прислать кого-нибудь? — откашлявшись в рукав, выдохнул Момочи.

— Нет. Уже разбираем. Но вы бы видели, сколько барахла этот поехавший навалил — сдается мне, не из одной квартиры...

— Держите связь, только потише, — в который раз промокнув вспотевшее лицо — в этот раз все тем же рукавом, в который до того кашлял — с усилием вытолкнул наружу офицер. — Выживших не наблюдается?

— Да мы звали уже, — затрещала рация. — Тишина сплошная.

— Предупреждаю последний раз, — сминая дошедшую до фильтра сигарету меж пальцев, холодно проговорил Казуо. — Ты совершил почти все возможные ошибки. Не делай последней. Уводи...

— Завал снят, мы заходим, — скрыть тревогу, которой до краев был налит этот голос, не смогли бы никакие помехи. — Осторожнее, тут скользко. Что-то разлили...

— Слушай, может, перестанешь уже на меня так таращиться? — поймав очередной донельзя тяжелый взгляд Казуо, взорвался офицер. — Не знаю, что там эта ошибка природы выпила или чем укололась в честь праздника, но мы тоже, знаешь ли, не только штаны просиживать умеем.

Казуо ничего не ответил — заглянув в сигаретную пачку и убедившись в том, что та ныне пуста, вновь задрал голову, обратив взгляд на окна шестого этажа.

— Ты меня слышишь вообще, нет?

Ответа не было. Казуо не шевелился, почти не моргал, и даже дышал, кажется, едва-едва — взгляд его был до того сосредоточен и напряжен, что странно, как еще глаза не вытекли, полопавшись, из своих орбит.

Ответа не было. И молчание с каждой секундой становилось все невыносимее.

— Послал трех человек, — стараясь скрыть нарастающее чувство, которое отчаянно не хотелось называть ни страхом, ни паникой, выдохнул вместе с паром Момочи — просто чтобы не молчать и дальше. — Сейчас его возьмут.

— Нет, Момотаро, — поправив очки, сухо бросил Казуо. — Твои люди уже мертвы.

Собеседник Казуо открыл было рот — но это оказалось единственным, что он успел сделать, прежде чем одно из окон шестого этажа брызнуло градом битого стекла. Дикий крик, начало которого было слышно еще по рации, оборвался столь же резко, что и начался. Обезглавленное тело, прокувыркавшись в воздухе с грацией, за которую неловко стало бы и мешку с песком, рухнуло на капот ближайшей полицейской машины, поднимая в воздух тучу кровавых брызг. Лавина осколков, перемазанных алым — теперь каждому было до боли ясно, чем именно закрасили окна по ту сторону — осыпалась следом, награждая одежду и лица не успевших вовремя отскочить глубокими порезами.

— Мори, слева, слева! Не...

Пробившийся сквозь помехи крик сменился истошным визгом — тот, в свою очередь, перерос в хриплое бульканье. Последними звуками, что исторгла из себя рация, были глухой удар — и тихий шлепок, смешанный с каким-то мерзким, влажным треском, будто кто-то драл на куски мокрую тряпку.

— Свет! Свет давай!

Луч прожектора метнулся вверх по стене, на мгновение позволив разглядеть нечеткую тень, мелькнувшую в оконном проеме.

Этого оказалось более чем достаточно.

Первый выстрел, успел заметить Казуо, был за молодым, смертельно бледным сотрудником полиции, что оказался ближе всех к той машине, на которую сверзилось тело: вскинув пистолет, он, даже не пытаясь прицелиться — с руками, что ходили ходуном это все равно было бы затруднительно — открыл огонь по окнам. Первый выстрел был за ним, а кто быстрее прочих решил поддержать начинание, сказать Казуо уже не смог бы при всем на то желании: спустя какую-то долю секунды предрассветная улица уже тонула в грохоте бешеной, лишенной всякого смысла, пальбы.

— Прекратить!

Одинокий крик захлебывался под выпущенной на волю лавиной.

— Прекратить, я сказал!

Казуо прикрыл уши — из опасения, что еще немного и в них навечно останется один лишь этот грохот и звон.

— Прекратить огонь!

Крик, рожденный уже в третий раз, наконец достиг адресатов — или же у тех, что было куда вероятнее, попросту кончились патроны. Нетвердым шагом, держась попеременно то за голову, то за крышу ближайшего автомобиля, Момочи подступил к Казуо, кажется, едва устояв на ногах.

— Врача сюда! — рявкнул он, и, покосившись на распростертое по капоту тело, с шумом выдохнул. — Хотя...уже можно не торопиться.

Даже человек не особо внимательный не смог бы не заметить, сколь тяжело офицеру давалось каждое слово. В который раз утерев пот со лба — вместе с кровью из свежей ранки, которой наградил его один из осколков — Момочи прислонился спиной к машине, выдавливая из себя по две-три рваных фразы через несколько глубоких вдохов.

— Что это...это вообще...да что же...что же такое...

— Ты предупреждал, — холодно отозвался Казуо. — И я предупреждал.

— Но мы...я...я думал...

— Думал, думал. Жаль, что не тем местом, — бросив быстрый взгляд на окна, Казуо заговорил вновь — столь же быстро. — А теперь слушай сюда. Передай своим, чтобы возводили баррикады — иначе те, кого ты расставил по лестницам, кончат так же, как и те несчастные дураки, которых ты погнал наверх.

— Какого...какого черта ты здесь... — покрытое испариной лицо налилось краской, начиная напоминать раздутый бурдюк с кровью. — Я не...не позволю...распоряжаться...

— Сделай, как я сказал, если хочешь дожить до рассвета. Наверх больше никто не пойдет, — глянув куда-то вдаль, Казуо мрачно улыбнулся, заметив среди снегопада одинокое такси. — Мой специалист уже здесь.

— Скажи, что ты шутишь. Пожалуйста.

Дела, как и следовало ожидать, были препаршивыми — ради других утром второго января обычно не выдергивают из постели. Проигнорировав нескольких полусонных зевак, которых стоявшие в оцеплении сотрудники полиции уже разворачивали в обратную сторону, глянув на переломанное тело, что стаскивали с разбитой машины, Гин быстро отыскала шефа — и стоило только приблизиться, как началось все то, чего он так надеялась избежать хотя бы в этот раз.

— Это твой специалист? Серьезно? Кто сегодня пил, я или ты? — жирное лицо офицера колыхалось, словно студень — кажется, до полноценной истерики ему не хватало лишь пары шагов.

— Вообще-то я спешила, — буркнула, поежившись, Гин — за время, проведенное в такси, она успела порядком пригреться, теперь же утренний холод, наконец, получил возможность вцепиться в ее тело со всей силы. — Знаете, как сложно было найти свободную машину? Еще не поскользнулась чуть пару раз, пока сюда бежала...

— Я тебя спрашиваю, ты что, совсем одурел? Кого ты мне приволок? — офицера — Момочи Таро, как успел представить его Казуо до того, как начались крики — прорвало окончательно. — Эта мразь вырезала целый этаж и раскидала троих моих парней как малых детей, а ты мне кого привел? Эту вот малявку?

— Я бы могла и обидеться... — слабый протест Гин оказался тщетным — внимания на нее не обращали вовсе. —

— Что она ему сделает? Колыбельную, может, споет? По головке погладит? Подарит этот пуховик с котятами?

— А вот за куртку точно оби...

— Иди проспись! Привел школьницу, метр с кепкой, и говоришь, что она разберется? На кой черт я с тобой вообще время теряю? Мультиков по кабельному пересмотрел? — Момочи, не сдерживаясь и не обращая внимания ровным счетом ни на кого, орал уже во весь голос. — Так ты не путай, в жизни так не бывает!

"Сказала бы тебе, как бывает, дядя, да тебя ж инфаркт хватанет".

— Вообще-то я школу закончила, — ловко воспользовавшись вынужденной паузой — офицер набирал воздуха для нового вопля — мрачно проговорила Гин. — А вот о вас такого не скажу. Вопите, как дите малое...людей-то своих не стыдно?

— Да ты...

— Она права, — голосом сухим и усталым протянул Казуо. — Я понимаю, ты раньше таким не занимался. Раньше все проще было. И когда вы теряли людей, то хотя бы могли четко ответить, что их убило, — убедившись, что перебивать его не намерены, он поспешил продолжить. — Я тебя предупреждал, ты не послушал — но что случилось, то случилось. Их уже не вернуть. Истерикой — тем более.

— Но...

-Сходи к медикам, погляди, с чем придется работать, — повернувшись к Гин, бросил Казуо. — А ты, Момотаро, послушай меня. Ты, конечно, можешь сейчас продолжать тянуть время и вызвать SAT [1], но где гарантия, что пока они сюда доберутся, этот уродец не спустится ниже, даром что вы любезно разобрали наваленную им баррикаду? Я более чем уверен — твои парни в здании молятся всем богам, чтобы он сидел, где сидит, потому что они все слышали, будь уверен. И если он явится в гости, никакие боги уже не защитят. Я же видел, кого ты на лестницы погнал. Сколько их там? Четыре пацана, зеленых как трава? Они когда последний раз стреляли? А по живым мишеням?

Тело уже снимали с машины, укладывая на носилки. Подойдя — но не слишком близко, чтобы не пришлось выслушивать возмущенные вопли еще и санитарной бригады — Гин присмотрелась к тому, что еще минут десять назад, наверное, имело имя и звание, а теперь было лишь окровавленным и смятым кульком с костями.

-Он вышвырнул здорового мужика, словно тот весил не больше котенка, — за спиной все еще слышались голоса. — Давай, пошли туда еще парочку. Эти сопляки пожалеют, что взяли с собой дубинки, когда узнают, как глубоко их можно затолкать. Ты крики слышал же? Слышал? А вот выстрелы? Ну хоть один? Нет, правильно. И я не слышал. Потому что — если, конечно, мы не будем считать что у троих твоих лучших людей вдруг гуманизм в одном месте заиграл — они и прицелиться-то не успели.

"Успел исполосовать всю тушку, местами до кости...живот, однако, не пробит — бил, не целясь? Пусть так, но бил сильно...и похоже, простым сантоку [2]. Поди ж ты, по самую рукоять, небось, всунул..."

-А девка эта успеет? Ты погляди, она же...

"...и прямо в сердце, под прямым углом. Видать, уже когда повалил. Быстро, очень быстро. А силища..."

-Ты за нее не волнуйся. Это ее работа.

"Ага, именно что это. Чокнутые с ножами, которым праздник нормально не отметить, пока в доме живые есть. Жаль, головы твоей рядом нет, парень — вдруг ты у нас красавцем был? Имели бы бурный роман по разные стороны баррикад..."

-Слушай, это всего лишь какой-то наркоман. Накачался чем-то и...

"Наркоман, наркоман. Покажи мне, под чем можно головы срывать, как траву, и я задумаюсь о заказе — никогда не знаешь, когда припрет..."

-Послушай, все куда хуже, чем ты думаешь, — Казуо перешел на шепот. — Помнишь, год назад...

"Да, потише, господин Ониши. Потише про то, что было год назад, полтора и даже два. О, вы совсем не кричите об этом на весь квартал, вы ведь профессионал! Можно мне ваш автограф?".

-И что...хочешь сказать она...

"Так, значит, наш мальчик любит кидаться здоровыми мужиками в окна, мазать те кровью и играть с ножом. Голову, похоже, не сразу с места снял — пришлось немножко подрезать...совсем капельку..."

-Да. Именно так. Она все сделает, если ты перестанешь лезть в бутылку.

"А вот еще хорошие новости, народ: он вряд ли может сделать Каме-хаме-ха[3] и распылить меня на атомы! Вы рады? А я-то как рада..."

Гин обернулась, наблюдая окончание препирательства. Лед и пламя, да и только. Интересно, ледяной Ониши готов, если что, схлопотать по мордам?

-Инспектор, там...

Дослушивать не было нужды — одна фигура полицейского, что указывал на автомобиль с распахнутой дверцей, говорила более чем достаточно.

Наверху кто-то проснулся. Кто-то засуетился.

Кто-то, кто сейчас поставит в затянувшемся споре жирную точку.

"Осторожно, работает тяжелая артиллерия! Не завидую тебе, дядя..."

-Э...специалист Мизукава? — выражение лица и голос офицера, вернувшегося через пару минут после сеанса связи с начальством, были одинаково подавленными. — Подойдите, пожалуйста, сюда!

"Вот так бы сразу. Да только сразу никогда не бывает".

-Да-да? — Гин попыталась натянуть на лицо улыбку — получилось не очень, особенно учитывая обстоятельства: но желание хоть как-то отыграться за испорченный выходной деваться никуда и не думало.

-Я...мне...

Опершись на машину, Момочи вздохнул. Кажется, сохрани он немножко сил — и грянула бы новая истерика, по совсем иному поводу.

-Мне...мне отказали в подкреплении. Сказали, чтобы я сотрудничал с вашим...вами... — офицер все больше походил на шар, из которого выпустили разом весь воздух. — Признаться, я уже вообще ничего не понимаю...

-А вам и не нужно, — Гин покачала головой. — Просто дайте мне дорогу.

-Но...как же вы...вы точно справитесь?

-Вам же сказали, я специалист по таким ребятам. Особый психолог — пою колыбельные, подтыкаю одеяльца, выясняю, недолюбила ли мама или перелюбил папа. Всегда работает, никто не жаловался.

В сотый, наверное, раз утерев вспотевшее лицо, Момочи уставился на нее, словно видел впервые — взглядом человека напрочь разбитого.

-Тогда останови его, девочка, — едва шевеля обветренными губами, выдохнул он. — Если ты и правда...можешь — сделай. Мы не будем тебе мешать, только...за моих ребят ему...

Она вновь улыбнулась — в этот раз уже вполне искренне.

-Сделаю. Вы не волнуйтесь так, я...

-Спасибо, — за словом последовал слабый кивок. — Я смогу дать полчаса, может, час...не больше.

-Хватит по самые брови. Скажи парням, чтобы нас пропустили и не делай лишних движений. Ну, идем, специалист, — махнул рукой Казуо.

-Идем, идем...знать бы еще, куда...

— И почему с котятами?

— Что успела, и нацепила. И вообще, они классные!

— Еще и розовая. Детский сад какой-то...

— Это цвет деликатес!

— Девчачье-розовый это.

— Нет, деликатес! Что ты понимаешь?

— Вы что тут делаете? Проход закрыт.

Шутливую перебранку парочки прервал резкий вопрос стоявшего чуть выше по лестнице полицейского.

— А нам открыт, — бросила Гин. — Ну пустите погреться, дяденька. Наверху, сказали, самая жара, а я до костей продрогла ...

— Ониши и Мизукава, на четвертый этаж, — не терпящим возражений тоном произнес Казуо.

— А, это вы...— подарив девушке удивленный взгляд, полицейский отодвинулся чуть в сторону. — Проходите. Удачи вам.

Вооруженные люди при бронежилетах бледнеют и отходят, уступая дорогу кому-то вроде нее. Желают удачи с делом, которым, по всему разумению, должны были заниматься они. Когда-нибудь она привыкнет к такому зрелищу. Когда-нибудь, но вряд ли скоро — сейчас же так трудно удержаться от нервного смеха...

Казуо, однако, было вовсе не до развлечений: едва они добрались до лестничной площадки пятого этажа — полиция, согласно приказу знакомого Ониши, отступила на четвертый, где их и встречала — непосредственное начальство Гин жестом остановило ее дальнейшее продвижение.

-Что ж, здесь, полагаю, нас не услышат, — голос свой, впрочем, Казуо все равно несколько понизил. — Теперь о деле.

-Ну и кто наш пациент? Только прибереги милые истории про психов и наркоманов для того жирдяя. Ты бы меня не подымал с утра пораньше ради простого поехавшего.

-Конечно. Это полукровка.

Пара шагов вперед по лестнице. Развернуться, уставиться на шефа, прямо в его будто бы разучившиеся мигать глаза.

-Здорово.

Казуо молчал, словно проверяя, сколь долго она так протянет. На излете пятой секунды терпение лопнуло, а попыток отшутиться в запасе более не осталось.

-Погоди, ты ведь серьезно, да? — прислонившись к стене, тихо вздохнула Гин. — Тогда уже не здорово. Эта братия — никогда не здорово, особенно когда им крышу сносит.

-Этой ночью, где-то часов в двенадцать, поступил звонок в скорую помощь, от супруги некоего Отани Хата, с которым творилось черт знает что. Чудовищная головная боль, одышка, покраснение лица, артериальное давление выше двухсот, дикий озноб. Все это — на абсолютно ровном месте. Бригада уже выехала, но еще через пять минут был повторный звонок — начались судороги, за чем последовала утрата сознания.

-Этим, конечно, не кончилось.

-Следующим позвонил кто-то из соседей, уже в полицию. Жаловались на крики, которые никак не прекращались. Таких звонков было два или три, во всех случаях одно и то же — кто-то дико орет и лупит со всей силы по стенам. Медики приехали первыми, но пришлось дожидаться еще и пожарных — дверь никто не открывал, надо было вскрывать. Кажется, сороковая...

-Они зашли внутрь...

-...и последнее, что услышал диспетчер скорой — крики и звуки борьбы.

-Замечательное начало, — протянула Гин, негромко чихнув и утерев нос. — Мало того, что сами получили по первое число, так еще и выпустили нашего мальчика порезвиться.

-Точно так, — устало кивнул Казуо. — К моменту прибытия полиции света на последнем этаже уже не было, а окна...ну, ты видела уже, чем там их замазали. Никто из жильцов на шестом не отзывался. Пара смельчаков сунулась чуть дальше...вниз доложили не самые приятные на свете вещи. Часть дверей выбита, все в крови...

-Да, что бы это могло значить, интересно?

-Не ерничай. Я приехал почти в одно время с копами, думал, что сумею удержать от...необдуманных решений. Да пока тебе звонил, видишь — сорвались на разведку, чтоб их, — Казуо в сердцах сплюнул куда-то в сторону перил. — В списках Организации этот Хата присутствует. Обычный клерк, женат, детей нет, работа с восьми до десяти, боулинг в выходной — казалось бы, глазу не за что зацепиться.

— Просто так в ее списки не попадают. Что у нас в самой интересной графе?

— Нукекуби.

-Я всех уродцев наизусть не помню, уж извини, — девушка устало потерла подбородок. — Можно мне краткую справку для самых маленьких и нетерпеливых?

-Их головы по ночам отделяются от тела и терроризируют округу, — с заметным раздражением в голосе проговорил Казуо. — Грызут до смерти, кто не умер — сам становится нукекуби.

-Мило, — фыркнула Гин. — А чем мы их побиваем?

-Согласно легендам, может выручить печень собаки с белой шерстью...

-Веришь, нет, вчера как раз думала купить к столу, — тоном ничуть не менее раздраженным, чем у шефа, бросила Гин. — Да вот, дура такая, решила что обойдется...

-Брось уже кривляться. Все не так страшно, как ты думаешь...

-Да? Еще страшнее?

-Это полукровка, к тому же чертова кровь в этой семейке разбавлена, считай, до состояния водицы...

-Скажи это тем, кого он на краску для окон пустил.

-...да и вряд ли его голова умела летать...во всяком случае, до дня сегодняшнего-то точно, — Казуо чуть подернул плечами. — Может, они так и размножаются, но в твоем случае я бы опасался скорее заражения крови — багрянка могла подтолкнуть его к каннибализму. А вот еще хорошая новость — Кваире из "Квайдана"[4] справился с пятью такими и выжил, так что у тебя неплохие шансы.

-Обязательно напомню о том нашему малому, — вздохнула Гин. — Будешь колоть меня от бешенства и столбняка? Ну, как все откусанное обратно пришьешь, конечно.

-А ты постарайся, чтобы пришивать не пришлось, — похлопав ее по плечу, произнес Казуо. — Все, пошутили и будет. Давай-ка к делу.

-Вот угробишь меня там, буду по ночам являться, — стягивая куртку и бросая на руки непосредственного начальства, бросила охотница. — Особенно, когда ты не один. В самые неудобные, так сказать, моменты...

-Переживу, — улыбнулся Казуо. — Я сейчас днем отсыпаюсь.

-То-то оно и видно... — только сейчас, вглядевшись в лицо шефа как следует, она заметила, сколь измученным оно было — чего стоили только эти воспаленные, налитые краснотой, глаза. — И когда этот день был? Неделю назад? Две?

-Работа.

Не теряя времени даром — растяжка сама себя не сделает — она продолжала говорить: благо на языке вертелся следующий, вполне очевидный вопрос.

-У тебя всегда работа, но до такого ты себя обычно не загоняешь. Как ты вообще узнал обо всем этом бардаке?

-Волну прослушивал, — меланхолично отозвался Казуо, наблюдая за тем, как его подопечная переходит к упражнениям для разминки мышц спины и ног. — Волны, точнее. Всех чрезвычайных служб.

-Новое хобби завел? — приступая к отжиманиям, уточнила Гин. — Черт, еще и в списки Организации полез...за такое ведь и по шее надавать могут. Да что творится-то?

-Потом расскажу. Сначала с нашим пациентом разберись. Я тебя подожду тут, на случай, если помощь понадобится...

-А не заснешь в процессе? Точно нет? — вскочив на ноги, выдохнула Гин. — Ну смотри, а то останусь без тебя и помру со скуки.

-Постарайся уж мне никак не помирать. Ах да, совсем забыл — инструмент пока в ремонте. Одной идти опасно...

"...возьми это. Очень смешно. Обхохочешься просто".

Шестой этаж тонул во тьме — то ли выбило пробки, то ли клиент решил разделаться со всеми лампочками по одной за раз. Взойдя на лестничную площадку, Гин в который раз выругалась сквозь зубы и с тихим щелчком сдвинула переключатель на своем орудии.

Фонарик — самый обыкновенный, на распродаже такие стоили не больше нескольких сотен — плюнул тусклым лучиком, вырывая из темноты элементы не так давно разобранной баррикады. Стулья, торшеры, кресла, матрасы, журнальные столики...у того, кто все это натащил, явно хватало времени — и сил, которых здесь явно ушло немало.

"Аккумулятора хватает на четыре часа непрерывной работы, а заряжать его можно даже от простой розетки. Идеальный вариант для домашнего пользования. А если вы позвоните прямо сейчас, то совершенно бесплатно получите в подарок спятившего ублюдка с чертовой кровью, отрывающего людям головы. Торопитесь, предложение ограничено!".

Лучик света скользнул по валявшемуся дальше прочих креслу, по пятнам не успевшей толком высохнуть крови. Решетчатая дверь, отделявшая коридор с квартирными дверьми от лестницы, была распахнута настежь — остановившись у порога, охотница в который раз встретилась с желанием громко, решительно, не стесняясь в выражениях, послать все к черту. И в который раз усилием воли загнала его поглубже, зная, чем то грозит: для начала выскочившая на шум тварь прикончит ее, затем — шефа, а уж потом можно будет позабавиться и со стоящими в оцеплении молодчиками.

И все же, и все же...

"Слишком уж ты во мне уверен".

Будь на месте Казуо кто-то иной, сомнений бы не было — ее просто-напросто послали на смерть. Нельзя, конечно, было со стопроцентной вероятностью сказать, что он бы не смог чего-то подобного — в конце концов, занимающиеся такой работой обязаны были как иметь особый склад ума, так и идти временами на жертвы — но свое начальство Гин знала более чем хорошо: если бы Ониши и был вынужден поступить подобным образом, ей бы все было сказано максимально прямо. А еще она была бы прилично вооружена, черт бы все побрал...

Первым, что встретило ее за порогом, была вонь — тянуло изоляцией, сгоревшей едой, сыростью из битых окон...один запах, впрочем, перебивал все иные на порядок — и его источник был до боли хорошо знаком. Был отчаянно близок — стоило лишь приблизиться по шажку к первой квартире, а под ногами уже захлюпало.

Море...нет, скорее болото из крови. Кое-где та уже успела подсохнуть, сменив цвет с алого на грязно-бурый — легче от этого, конечно, не становилось. Лужи на полу, пятна на стенах, редкие брызги на потолке...споткнувшись о первое тело, наполовину придавленное выбитой дверью, Гин отшатнулась, сдергивая с пояса рацию.

-Шеф? — говорить приходилось, прикрывая прибор свободной ладонью — и молясь всем, кому только можно, чтобы наружу не вырвался самый слабый треск помех. — Меня слышно?

-Слышно, слышно, не трясись, — ударил по уху знакомый голос. — Насколько все плохо?

-Пока нашла одного, — бросив быстрый взгляд на покойника, обряженного в ночную рубашку, охотница сделала еще шаг назад. — Выкрутили, как мокрую тряпку. И голову сняли.

-Проверь остальные квартиры. Найдешь кого — пусть тихо линяют вниз или еще тише сидят.

-Ты как, не придумал еще, чем мне отбиваться? Детскими песенками?

-У тебя целый этаж, найди что-нибудь, — Гин почти видела, как на этих словах начальство пожимает плечами. — Я смотрел личное дело — он не особо физически развит. К тому же, самый опасный период мы с тобой миновали — багрянка дала ему огромный прилив сил на время, и этого хватило, чтобы разгромить в щепки целый этаж, но...

-Но...?

-...сейчас он должен быть на спаде. Ты легко его возьмешь. Может, после полицейских он вообще вырубился и лежит где в углу тихой ветошью.

-Оптимист, — буркнула напоследок охотница, отключая связь. — Чтоб тебя...

Луч скользил дальше. За первым телом последовало второе, за ним, без перерыва — еще три или четыре, окровавленной грудой сваленные у стены...

В какой-то момент она прекратила считать. И очень, очень желала бы прекратить видеть.

Одежда, исполосованная в клочья. Бельевые веревки, закрученные на шее. Выдавленные глаза, выбитые зубы, превращенные в бешено-красное месиво лица, едва прикрытые лоскутами кожи. Перебитые чем-то тяжелым ноги, руки, почти вырванные из плеч. Рассеченные хрящи, внутренние органы, вываленные наружу из неточных, но глубоких, не оставляющих ни шанса разрезов на животе.

Врачей и пожарных она выдержала. Выдержала и молодого человека, на котором испробовали раскиданные по всей квартире слесарные инструменты. Женщину с размозженным о край ванны черепом. Разорванную напополам кошку. Пожарный топор, брошенный на входе в чью-то детскую, судя по веселеньким обоям, комнату, ясно говорил, что переступать некоторые пороги все же не стоит — даже у нее был свой предел.

А вот предела вони, кажется, не было вовсе. Пожалуй, даже хорошо, что позавтракать она не успела. Освежитель воздуха сюда бы...такой, с запахом хвои...

Мысленно ответив себе подзатыльник — еще не хватало впасть тут в истерику — Гин выбралась из очередной квартиры. Новенькие кроссовки, похоже, придется потом выкидывать — от такого количества крови уже не отмоешь. Вечно одно и то же. Вечно кровь мешками и мясо ведрами. Хоть бы кто-нибудь удивил ее — открыл, например, бесплатную раменную для страждущих...

Хватит. Хватит. Просто хватит. Нужно успокоиться. Нужно...

Да, верно. Пора бы уже найти что-то, чем она успокоит его.

Тела полицейских нашлись дальше по коридору, брошенные на входе в очередную квартиру. У одного — равно как и у доброй половины жильцов шестого этажа — не хватало головы, другой, лежавший вниз лицом, не вызывал особого желания проверять, что там от этого лица осталось.

"Так, вот это я одолжу. Вы ведь в обиде не будете, а, ребятки?".

Пистолет был маленьким и ни разу не грозным с виду — игрушка, да и только. К тому же, изрядно потертая. Стоило ли оно того? Старик, не будь сейчас в лучшем из миров, точно бы не одобрил — да и она сама, что уж тут, предпочла бы что-то, что держала в руках подольше, чем пару часов за всю жизнь. Смотрите-ка, снять с предохранителя все же догадались...

Жаль, что не хватило ума оставаться внизу.

Разогнувшись, она сдержала вздох, который грозил оказаться слишком громким. Ну, вот она и при оружии. Что-то уверенности не прибавилось ни на грош — напротив, даже хуже отчасти стало. Думай-гадай теперь, выстрелит или не выстрелит, заклинит или не заклинит, попадет пуля куда надо или срикошетит ей, дуре этакой, прямо в глаз...

Так, хватит. Об этом — потом. А сейчас — пора продолжать путешествие по гостеприимному царству смерти.

Искомая квартира — если только шеф не ошибся с номером — нашлась довольно быстро: с фонарем в одной руке и словно вдруг прибавившим в весе килограмм десять стволом — в другой, охотница переступила порог.

"А давай так — я захожу, а ты там уже притомился от трудов праведных и лег в постельку. Ну, сам посуди, нам обоим так быстрее будет. И проще. Ну пожалуйста, ну что тебе стоит...".

Целых дверей в злосчастной квартире не осталось — переломаны в щепки были все до единой, исключая ту, что вскрыли, прибыв на место, пожарные. Переступив через тело, принадлежавшее, по видимости, самому нерасторопному из врачей — с его головой повстречался, судя по количеству битого стекла и дохлых рыбок, более чем внушительных размеров аквариум — Гин осторожно, дыша через раз, заглянула в наиболее просторную из двух комнат.

Загнанная в угол кровать пуста — а еще смята до вида совершенно непотребного. Кровь на подушках и простыне, частички кожи, волосы. Содержимое домашней аптечки, рассыпанное по полу рядом. Зацепиться взгляду решительно не за что — или, что вернее, она просто не знает, что искать. Обшарив тусклым лучиком фонаря каждый угол — и не обнаружив там ничего, кроме следов былого буйства хозяина — Гин медленно отступила. Не слишком-то удачное начало...

Ванная комната потребовала удвоенной осторожности: кафельная плитка, скользкая сама по себе, буквально утопала в крови. Запах, начисто перебивавший дыхание, был здесь особенно силен — чувствуя, как к горлу подкатывает какой-то липкий комок, она шагнула вперед.

Носок ботинка уткнулся во что-то мягкое.

"Тебя здесь не вывернет. Ты ведь у нас кто? Ты у нас профессионал. А профессионалов на работе не тошнит, особенно на чужие туши".

Луч фонаря скользнул вперед. Дернулся выше.

"Ты профессионал. И сожрала вчера не так уж много. Тебя не...о, боги...".

Супруга полукровки наконец нашлась. Измазанная в крови длинная тонкая леска, использовавшаяся, по всей видимости, для прочистки засоров, не оставляла вопросов о том, как именно она лишилась головы — а выкрученный на максимальную температуру пол с подогревом и человеческие волосы, касавшиеся его уж точно больше получаса придавали всей картине поистине непредставимый аромат.

Гин повело вперед, заставив вцепиться в раковину — по ушам пребольно ударил какой-то дикий грохот, но охотнице уже было не до того: отплясывающий внутри желудок, наконец, получил возможность излить свое негодование до последней капли.

Минуту или даже две память не сохранила — придя в себя лишь тогда, когда рвать было уже решительно нечем, Гин отшатнулась назад, едва не споткнувшись о супругу распроклятого Хата. Ошалелый взгляд застрял на крохотной полочке у зеркала — средство для бритья, шампунь, мыло, открытая баночка с какими-то таблетками...

"Принимать строго по рецепту".

Голова болела так, словно внутри черепа развернулось танковое сражение. Утирая следы рвоты с губ и пытаясь выровнять дыхание, она продолжала, снова и снова, вглядываться в выхваченную лучиком света этикетку.

"...к применению: астенические и тревожно-невротические состояния, беспокойство, тревога, страхи, нервные тики, бессонница, головокружения...".

Да, ей бы сейчас было кстати. До сих пор голова гудит от того удара...

Удара?

Чувствуя, как где-то чуть пониже затылка начинает рождаться, готовясь сорваться вниз, лавина ледяного пота, Гин бросила взгляд — и перевела луч фонаря — в сторону ванны.

Ванна как ванна. Большая. Белая. Даже не очень много крови на нее попало.

Ванна как ванна. Большая. Белая. А вот и пистолет...

Пистолет, что она выпустила из рук, пытаясь удержать равновесие.

Грохот от падения которого услыхал бы, наверное, и мертвый.

В области сердца что-то пребольно кольнуло. Задержав дыхание, Гин всем телом вжалась в стену. Сейчас, сейчас...

Ей же кажется, правда?

Ей кажется и...

Вымерший этаж не был богат на звуки — и слух ее, до предела обостренный ужасом, вряд ли мог ошибаться.

Не мог принять что-то другое за эти тихие шлепки.

Кто-то, не торопясь, плелся сквозь кровавое болото.

В ее сторону.

"Начало — зашибись какое светлое".

Виной всему, наверное, была усталость. Быть может, свою роль сыграл и страх. Не обошлось — Гин была в том почти уверена — и без вони, что царила в квартире полукровки. Так или иначе, она сорвалась с места, не желая тратить зря ни единой секунды — и лишь проскочив за открытую дверь ближайшей квартиры, позволила себе подумать об оружии, оставшемся позади.

"А ты молодец. Но можешь лучше — в следующий раз просто выскочи и передай ствол клиенту, чего мелочиться?".

Хорошо, что куртка с котятами осталась в руках у шефа — слишком уж яркая, в такой особо не поиграешь в прятки. Бежевая майка, бывшая под ней, тоже, конечно, не лучший выбор — но в темноте, да против уставших, хочется верить, глаз...

"Одна пушка еще осталась. Там, на теле".

"Да, верно, сходи и выкинь ее в окно к черту. Гулять так гулять".

Продолжая проклинать себя за торопливость — беззвучно, конечно — Гин вслушивалась в единственный звук, что гулял ныне по этажу. Шаги приближались — тяжелые, неторопливые. Скользнув в комнату напротив — места для маневра в случае чего здесь могло быть больше — охотница вновь припала к стене, до боли в ладони сжав фонарик.

"Чем теперь бить будешь? Вантузом? Ножкой от стула? Нет, ты выйди и посвети ему в глаза — сразу устыдится и в угол встанет...".

Шаги нарастали. Желание сжаться, как любимый шерстяной свитер после стирки в холодной воде, и забиться вон в ту крохотную щелку становилось сильнее с каждой секундой. Видит ли тварь в темноте — а если да, то как хорошо? Заметит ли ее следы или не обращает на таковые внимания вовсе?

-Неверно...

Разобрать что-то в потоке хрипов и щелчков удалось не сразу — но слово повторялось достаточно часто, чтобы разу к третьему оно достигло сознания Гин во всей своей полноте.

-Неверно...неверно...неверно...

Лампа? Нет, только поранит и разозлит. Табуретка? Даже не смешно. Карниз? Его еще снимать надо, да и тонкий слишком...может, часы?

-Неверно...неверно...

Скрипнула дверь где-то по соседству. Шаги стали чуть тише.

Бутылка? Хватит на один удар, а одним ударом таких не свалишь. Фигурка Гандама вон с той полки? Тоже мимо. Может, в ванной что-то найдется?

Добраться бы еще до нее, до той ванной...

Послышался шорох.

Реакция была мгновенной — рука рванулась за мечом...и ухватила, разумеется, лишь воздух. Тем временем из-за стены послышался грохот — полукровка, никого не обнаружив в своей квартире, обрушил свою ярость на еще относительно целые предметы обстановки.

"Перепады настроения, понимаю. У меня оно тоже не ахти, тебя в пятом часу успокаивать..."

Шорох тем временем повторился — совсем рядом, под большой кроватью.

Выживший? Зараженный?

Нет, нет, последнее — уж точно вряд ли. На то сразу несколько причин: враг всего лишь полукровка, сказанное Ониши вполне могло быть частью мифа, да и вообще, она, слава всем кому только можно, не в чертовом кино.

Первым к кровати приблизился луч фонаря — и лишь затем, готовая в любой момент отскочить, сама охотница. За ноги, впрочем, кусать никто не собирался — а значит, ничего не мешало присесть и приподнять покрывало...

В кино такое частенько кончалось более чем скверно. В жизни тоже, пусть и реже — но мелких тварей, которые ждали по углам, чтобы потом броситься в лицо, все равно хватало. Взять, хотя бы, тот случай трехмесячной давности...

"Да вы шутите".

У стены, в дальнем углу, лежал свернувшийся калачиком мальчик лет шести. Перепачканное пылью лицо, остекленевший взгляд...выставленные вперед ножницы в чуть подрагивающей руке.

За стеной вновь что-то упало — и, судя по звукам, разбилось вдребезги. Мальчишка вздрогнул — и прикрыл рот рукой, явно стараясь даже вдыхать как можно тише.

Сообразительный. Быть может, даже уцелеет.

Гин, наведя на свое лицо луч фонаря, осторожно улыбнулась, еще осторожнее помахала рукой. Контакт налаживаться не спешил — взгляд ребенка остался все таким же пустым, ножницы все так же смотрели в сторону наемницы.

"Придется повозиться..."

Первым делом она поднесла палец к губам и чуть покачала головой, искренне надеясь, что взгляд ее был в этот момент достаточно выразителен. Мальчик, наконец, позволил себе моргнуть — и, медленно, несмело, кивнул в ответ. Начало положено, но было более чем очевидно, что объяснение при помощи жестов рискует затянуться до конца света — или, как минимум, до конца одной отдельно взятой охотницы. Весьма горького и глупого конца, что уж тут. Сосредоточившись, она осторожно сунула руку под кровать — ножницы тут же дернулись — и принялась выписывать в пыли нужные слова. Над "Оставайся здесь" пришлось порядком попотеть — никогда прежде ей не доводилось ничего чертить вверх ногами. "Ни звука" далось уже чуть легче. К моменту же, когда порядком уставший палец вывел "Я помогу", а сама Гин задумалась, не пусты ли ее усилия, мальчик мелко и часто закивал в ответ — опасения не подтвердились, простейшие слова на хирагане он все же сумел понять.

Оставалось, наверное, самое сложное.

"Дай мне их".

Минута, казалось, растянулась на вечность — на мгновение Гин уже было решила, что вся ее дипломатия только что пошла прахом. Но нет: обдумав что-то — или попросту прогнав прочь оцепенение — маленький человечек протянул ей свое единственное оружие.

"Ну все, трепещи, мир. А то и вселенная".

"Может, кончишь уже дурака валять и сбегаешь за стволом?".

Мысль, нельзя не признать, была из разряда крайне соблазнительных — но грохот из квартиры полукровки уже более не доносился, а шаги в коридоре все удалялись и удалялись. И если она потратит еще хоть немного времени...

Да, ствол, быть может, в руки и вернется. Но если она снова не будет знать, где запряталась тварь, поможет он ей ничуть не больше, чем несчастному полицейскому трио.

Шаги удалялись — совсем скоро их вовсе перестанет быть слышно. Напомнив еще разок о тишине — мальчишка, лишившись ножниц, вжался в стену еще сильнее прежнего — она отошла от кровати, обводя комнату нервным взглядом.

"Ты ведь несерьезно, правда?"

"Ты вернешься за стволом. Ты проверишь его еще разок. Тщательно. Ты придумаешь хороший план, выманишь ублюдка и набьешь пулями — метров с трех промазать будет сложновато. Ты вернешься за стволом. Ты придумаешь план. Ты не будешь творить лишних глупостей, как делаешь обычно..."

Наружу рвался едва сдерживаемый смех — напряжение было до того велико, что еще немного — и она точно начнет хохотать в голос над собственной дуростью.

"Ты не будешь..."

"К черту".

Взгляд остановился на прикроватном столике. Книги, блокноты, стакан с водой, программа передач, будильник...

"Ты ведь несерьезно? Несерьезно, правда?".

Улыбаясь собственным мыслям — одна дурнее другой — Гин протянула руку.

С верхнего этажа послышался очередной удар — кажется, лупили кулаками по стене или столу, молотили со всех возможных сил. Меланхолично перевернув очередную страницу записной книжки, Ониши Казуо бросил взгляд на потолок.

Грохот стих, будто его и не было.

Ложное начало. В который раз.

Дверь в одну из квартир эвакуируемые жильцы забыли за собой запереть — благодаря тому к его услугам было не только освещение, но и целая кровать, на которой Казуо развалился, игнорируя напряженные взгляды сотрудников полиции. Желать комфорта не запретишь — особенно когда совсем рядом бродит смерть.

Ложное начало. Кажется, уже третье или четвертое по счету.

Кое-кто сегодня слишком долго возится: еще немного и можно будет заявить потом, что прозвища, которым наградил его подопечную один маг, любивший игру слов — Суйгин — она ни разу не заслужила.

Потом...будет ли еще у них это самое "потом"...

Перевернув еще пару страничек, Казуо вытянул из кармана наполовину сточенный карандаш. Медленно, будто бы нехотя, поставил аккуратную галочку против очередной фамилии — на странице их умещалось ровно восемь. Устало вздохнул, потерев слезящиеся от недосыпа и яркого света глаза.

"Пусть я ошибаюсь. Пожалуйста, пусть я ошибаюсь..."

Усталость тянула веки вниз, текст перед глазами расплывался и только что не плясал. Найдя чистую страничку, Казуо вновь взялся за карандаш — несколько минут спустя там уже красовался довольно небрежный рисунок тела, что держало ухмыляющуюся голову на простертых вперед руках.

Две из трех записных книжек, купленных им, неизменно заканчивались раньше срока именно по этой причине — но остановиться отчего-то не выходило. Когда взять нервы под контроль иным способом не выходило, это отчасти помогало отвлечься, во времена более спокойные — коснуться чего-то, что удалось пережить.

Ему. Ей.

"Надеюсь, ты доволен. Видишь, я делаю все, как ты и наказал. Все еще делаю, чтоб тебя".

"Сколько ей сейчас лет, знаешь? А знаешь, сколько из них ты отобрал? Сколько лет она могла жить, жить, как люди живут, если бы не ты? Знаешь, нет?".

"Знаешь, старик...скоро мы с тобой в том сравнимся".

"И даже не думай, что мне это...".

Сквозь потолок пробился едва слышный, но все же различимый звон будильника. И — спустя всего лишь пару мгновений — такой топот, что с потолка посыпалась побелка.

-Есть контакт! Есть...— не прошло и минуты, а рация разразилась таким криком, что привыкшие к тишине уши отозвались на то резкой болью. — Ох ты ж...

Возможно, по ту сторону было сказано что-то еще — но голос Гин, равно как и все остальное, потонули в шуме помех, хриплом дыхании и звуках борьбы. Что-то треснуло, захрустело битое стекло...

-Вы...вы слышали? — вбежавший в комнату сотрудник полиции остановился, напоровшись на тяжелый взгляд Казуо. — Там...

-Слышал, слышал, — медленно поднимаясь на ноги, проговорил Ониши — даже если каждый нерв в теле готов был лопнуть от напряжения, знать то посторонним вовсе не требовалось. — Специалист начала работу. Вернитесь на посты. И помолиться не забудьте.

Будь у нее больше свободного времени, она бы точно провела его, нахваливая собственный тактический гений. Решение пришло само, как часто и бывает в ситуациях, до краев наполненных стрессом. Да, в таком состоянии она, быть может, даже осилила бы вступительные экзамены в токийский государственный...

Правда, вряд ли комиссия продержалась больше минуты в компании этой бешеной сволочи с ножом — а без ее присутствия голова Гин на всю катушку бы точно не заработала.

"Он тебя не видит".

Секунды до времени, что было установлено на будильнике, отсчитывать оставалось в уме — наручные часы она потеряла около полугода назад, а купить новые руки решительно не доходили.

"Он тебя не видит".

Сигнал оказался поистине оглушительным — громче был только топот, с которым полукровка выскочил из очередной пустующей по его вине квартиры, бросившись на звук.

"Он тебя не видит. Ты ужасный, невидимый воин ночи..."

"...в самой яркой майке из своего гардероба..."

Дверь была чуть приоткрыта: достаточно, чтобы можно было выскользнуть, не делая ей лишних скрипов — и в то же время наблюдать за коридором через глазок. Дверь надежно — хочется верить — укрывала ее от клиента: промчавшись мимо, тварь остановилась у сваленных грудой тел, из-под которых и доносился ни разу не мелодичный трезвон.

Самое то, чтобы вскочить на работу часиков в шесть.

Или растерять последние крупицы самообладания, даром что спятивший полукровка.

Царящая на этаже тьма уже не особо мешала разглядеть цель. Обычный, среднего роста мужчина — разве что голый по пояс и сплошь измазанный в крови. Босые ноги, голова с залысинами, из левой руки торчит что-то тонкое...игла?

Присев рядом с трупами — и положив поближе внушительных размеров мясницкий тесак — Хата тряхнул головой.

-Неверно...

Первое тело полетело в сторону, с характерным звуком ударившись о стену. За ним последовало второе. Вытянув будильник, полукровка упер в него довольно глупый взгляд. Или не глупый — лица Гин не видела, а читать мысли ей было отродясь не дано. За этим к Наная надо, вроде как...

-Неверно...

Подумав на мгновение, что один из них тут бы не помешал — но согласившись и с мыслью о том, что тогда разрушений и невинных жертв запросто стало бы вдвое больше — Гин выскользнула в коридор — так тихо, как только могла.

Время размышлений, попыток выиграть себе еще минуту или две, время хождений вокруг да около и всего прочего, продиктованного страхом, подошло к концу.

Сейчас или никогда.

Лучше бы, конечно, сейчас.

Сейчас, пока охламон крутит в руках истошно голосящий будильник, будто бы раздумывая, какой рукой приложить его об пол.

Шаг, другой...

Только бы не обернулся. Только бы глядел на эти дурацкие часы еще хотя бы две, а лучше — три секундочки...

Хата в который раз встряхнул будильник — и, явно утратив к нему интерес, занес руку, собираясь отправить в последний полет.

Шаг, другой...она уже отчетливо слышала его дыхание — хриплое, прерывистое. Видела его шею — толстую, всю в корках от стремительно затянувшихся ран.

Какую-то долю секунды она все же колебалась — выбор между шеей и затылком был не так уж прост.

Размахнувшись, Хата швырнул часы во тьму.

Ножницы опустились.

Последнее движение решило все — бросая несчастный будильник, полукровка дернулся чуть вверх, и канцелярский инструмент вошел, под мерзкий влажный хруст, значительно ниже, чем хотелось бы — туда, где шея уже кончалась и давала о себе знать залитая кровью спина. Инерция и сила удара, впрочем, все равно взяли свое — полукровку бросило вперед, на пол.

-Есть контакт! — размашистым пинком откидывая тесак куда-то к стене, рявкнула Гин во всю глотку — смысла таиться уже не было никакого, а сообщить начальству о своих успехах никогда не повредит. — Есть...

"Готов?"

Одна-единственная мысль. Одно мгновение.

-Ох ты ж...

Один дикий, бешеный, хриплый рев, с которым тварь вскочила на ноги, не обращая ровным счетом никакого внимания на рану, что заставила бы иного человека корчиться на полу и визжать на все лады.

От человеческого Хата, впрочем, сохранил ничтожно мало — встретиться с ним взглядом на четверть секунды было достаточно, чтобы это понять.

С первым ударом Гин разминулась чудом, от второго — отскочила на пределе сил. Третий — задел охотницу лишь малой частью, но и этого хватило, чтобы сорваться с ритма.

Чтобы краткий миг спустя на горле уже сомкнулась железная хватка.

-Не...неверно...

В мире не осталось ничего, кроме боли. Дикой тяжести. Отчаянных попыток отбиться, стряхнуть, сбросить, стащить с себя клещи, что вот-вот раздавят шею, прорвут кожу и плоть, словно намокшую бумагу.

Кроме залитого кровью, перекошенного от недоступных человеку боли и ненависти лица — нет, уже морды зверя — нависшего над ней во тьме.

-Неверно...

Тьма. Мир стремительно в ней тонул — быстрее лишь таяли ее силы.

-Неверно...неверно...

Да, неверно. Неверно и попросту несправедливо погибнуть ей вот так. Неверно. Неверно, нечестно, глупо, наконец — но что она могла? Каждая попытка вырваться была отчаянней прежней. Каждая отнимала в два раза больше сил. Град ударов и разодранную в лоскуты кожу Хата встречал одним и тем же надоевшим пуще всего на свете словом — и лишь усиливал нажим.

Неверно. Все это неверно...

Труднее всего было справиться со страхом, остановить процесс, запущенный им. Не дать страху увести себя к смерти — когда же это удалось, все остальное уже почти не представляло проблем.

Пальцы скользнули по окровавленным рукам твари — уже не пытаясь отвести их, отбиться, разжать, но лишь ища то, что оставил там, наверное, один из погибших врачей.

Тьма подступала. Лица, что висело над ней, истекая слюной и кровью, она почти уже не различала.

Но этого "почти" хватило, чтобы, выдернув застрявшую в предплечье твари иглу, сопроводить ее до залитого бешенством глаза.

Хата взвыл, подавшись назад. Тиски разжались — и, повалившись на пол, Гин сделала хриплый, судорожный вдох: с такой жадностью воздух не вбирал в себя ни один утопающий.

Времени приходить в себя, впрочем, у нее не водилось.

Полукровка крутился волчком, прижимая руки к лицу — то ли пытаясь собрать остатки глаза, то ли выцарапать заодно и его соседа. Первый удар вышиб из него лишь очередной полный боли хрип, но последующим сопутствовал успех куда больший: мерзкий хруст и целый фонтан крови сообщили о том, что оставшуюся — и весьма короткую — жизнь Хата вынужден будет щеголять разбитым в месиво носом.

Пошатываясь, тварь отступила — вернее, попыталась.

Переносица. Челюсть. И, на сладкое — двойной в солнечное сплетение.

Окончательно растеряв равновесие, Хата, жалобно крякнув, отлетел назад, упав ровнехонько на один из трупов.

-Что, вкусно? — сплюнув кровь, просипела Гин. — Отдохни пока, я за добавочкой...

Времени выбирать — а тем более раздумывать над выбором — не было: оставалось довериться первой мысли, что явилась в голову, странно как еще сохранившую какие-то зачатки сознания. Метнувшись в квартиру напротив, она сорвала с полки примеченную еще во время первого обхода вазу — и, выскочив в коридор, запустила в сторону твари.

Возникшую проблему Хата встретил лицом — так, наверное, она могла бы сказать, останься хотя бы секунда-другая на шутки. Разлетевшись ворохом осколков, ваза отправила полукровку туда же, откуда он почти уже было поднялся — к трупам.

-Чего уставился? Чай, не Олимпийские игры...

"Сдох?"

-Не...неверно...

"Когда-нибудь мы с тобой разучимся задавать такие вопросы".

Вид Хата имел донельзя жалкий. С лица — если ту кашу, в которую его превратила серия точных ударов, еще можно было так назвать — на пол веселыми ручейками сбегала кровь, единственный уцелевший глаз, неестественно выпученный и сплошь залитый белым, кажется, напрочь забыл как моргать. Сплюнув разом два выбитых зуба, тварь, пошатываясь, начала вставать — вначале на колени, а после и на ноги.

Внимание Гин, впрочем, привлекло отнюдь не лицо. На шее полукровки красовались глубокие раны — словно части одного большого, неровного разреза, частью уже прикрытого кровавой коркой: скорость, с которой Хата восстанавливался от полученных повреждений, не могла не впечатлять.

"Интересно, а глаз тоже...того?"

-Не...неверно...неверно...

Тварь поднималась — одной рукой выдергивая глубоко вошедшие в тело осколки былой вазы, а другой шаря по полу в поисках тесака.

-Неверно...

-Заладил, тоже мне, — буркнула Гин, озираясь в поисках того, что сошло бы за оружие — как назло, тела полицейских, на одном из которых все еще должен был находиться ствол, были слишком далеко. — Да что ты...

-Неверно... — подобрав, наконец, свой мясницкий ножище, в который раз затянул старую песню Хата. — Не...неверно...не...уходит...

"Словарный запас растет на глазах".

-Неверно...

Ответ был прямо у нее под носом — или, говоря точнее, в нескольких метрах впереди. Ответ был дан еще давно, пусть и частью — слова Казуо, всплывшие в голове на черт знает каком по счету повторении набившего оскомину слова, соединились, наконец, с картиной жутких ран. И как только раньше не догадалась? Вот что недостаток кислорода с людьми делает...

-Так ты себе голову содрать пытался.

-Не...не уходит...

-Слишком больно было, да? — начав говорить, она уже не в силах была остановиться — нервы брали свое. — Слишком больно. Слишком страшно. У тебя не получалось, но другие...

"...такие как ты".

-...могли помочь. Могли знать, что делать.

-Неверно...

-Так старался, а все зря. Так старался, а ни одна голова не ожила, — вздрогнув от собственных слов, Гин сделала шаг вперед. — Так старался, а не нашел ни одного, подобного себе.

-Неверно...неверно...

-Все они были людьми. Да и ты не можешь того...

"...о чем просит чертова кровь".

-Ну, подходи, — приняв стойку, сипло выдохнула она. — Давай уже кончать. До двух побед, как тебе? Одна уже за мной...

Коснувшись свободной рукой застрявших в спине ножниц, Хата оскалил оставшиеся у него зубы. Рванул, содрогнувшись всем телом, импровизированное орудие — и, небрежно отшвырнув куда-то за спину, чуть пригнулся, изготовившись к рывку.

-Давай, — прохрипела Гин, отчаянно пытаясь не сорваться на крик. — Давай уже!

В дальнем конце коридора, шагах в пяти за спиной полукровки скрипнула дверь — как не в самой доброй из сказок. Мальчишка с перепачканным в пыли лицом и свалявшимся волосами ступил на порог и застыл, взглядом не живее, чем у куклы уставившись на обезглавленные тела, на болото из крови.

На Гин.

На тварь, которой хватило бы легчайшего из звуков, чтобы обернуться — и которая только что его получила.

"Никто..."

Наполнив коридор булькающим ревом, Хата сорвался с места.

"...никогда..."

-Беги!

В рывок были брошены все силы, что еще у нее остались, все, что не ушло в этот дикий, бешеный крик.

"...не слушает..."

Но даже так — она уже была на шаг позади.

Даже так — она уже не могла успеть.

Фигура твари мелькнула в опустевшем дверном проеме — мгновение спустя его достигла и Гин.

Прыжок. Руки коснулись шершавого дерева рамы. Подтянули тело чуть выше.

Качнули...

С силой оттолкнувшись от перекладины, она выстрелила вперед всем своим телом — получив удар двух ног прямо в спину, Хата кубарем полетел на пол: за долю секунды до того, как тесак раскроил бы убегавшему мальчонке затылок.

-Не...уйдешь...

Собственная речь показалась ей звериным рычанием — и даже то едва прорывалось сквозь стук клокотавшей в ушах крови. Навалившись на полукровку и прижав к полу, она сорвала с пояса фонарик — после нескольких ударов по затылку он потух, плюнув напоследок короткой вспышкой. Следом в ход пошла рация — ее хватило лишь на один удар, после которого в руке Гин остались искрящие обломки.

Время, однако, было выиграно.

И терять больше ни секунды из него она не собиралась.

Заломив твари руку, что все еще пыталась нашарить упавший тесак, Гин надавила до хруста. Хата взвыл, рванулся — очередной удар отправил его лицо на очередное же свидание с полом. Приложив тварь головой о паркет еще пару раз — пока жалобный хрип не стал едва слышен, сменившись неразборчивым бульканьем — ухватила нож поудобнее.

-Не...не...

-Еще как верно.

Последний отчаянный рывок уже ничего не мог изменить — лезвие, коснувшись плоти, нырнуло в шею полукровки с такой же легкостью, с какой взрезало бы кусок подтаявшего масла. Лицо оросило алым.

-Еще как верно, скотина.

Изогнувшись всем телом в последней судороге, Хата слепо вцепился целой рукой в ее руку — но хватка твари ослабла на удивление быстро.

Как и все тело, что, тихо дернувшись, наконец затихло.

Голова, казалось, вот-вот лопнет от напряжения — если, конечно, ее не опередит на этом пути сердце. Сплюнув горький красный сок и смахнув его же с глаз, Гин качнулась чуть в сторону, будучи не в силах ни слезть толком с тела, ни даже вздохнуть как следует.

"Все. Уже все. Уже..."

"И не стучи зубами, не маленькая..."

Тесак, негромко звякнув, ударился об пол. Откатившись в сторону, она, наконец, смогла набрать немного воздуха — и, чувствуя, как к онемевшим конечностям потихоньку возвращается подобие жизни, сделала первую попытку встать. Не самую удачную, конечно, но начинать ведь с чего-то надо...

Например, с мыслей о том, что бы с ней сделал Хата, явись она часом раньше.

-Должен быть...на спаде, — пробормотала пересохшими губами Гин. — Легко...легко его возьмешь...

Сердце колотилось сильнее выпущенного из рук отбойного молотка. Привалившись к стене, она вновь попыталась восстановить дыхание — но уже на середине попытки уступила свое тело приступу дикого, неконтролируемого смеха.

-Легко...возьмешь... — содрогаясь всем телом, сплошь измазанным в чужой, а то и своей крови, она делала передышку лишь для того, чтобы набрать немного воздуха — и снова принималась хохотать, упираясь ладонями в пол. — Кровушка-то...разбавлена...

Последний лоскуток кожи с тихим треском лопнул.

Голова, отпав от тела, повалилась в сторону — и, подкатившись к самым рукам охотницы, хищно лязгнула капканом из оставшихся целыми зубов.

То, что случилось дальше, большей частью перекрывал кровавый туман. Единственное, в чем Гин еще была уверена — в самом начале, отпрыгнув назад, она наградила голову добрым пинком, разом выбив все, что еще держалось во рту. Минуту или две память не сохранила — по крайней мере, не удержала ничего, кроме хруста костей, глухих, ритмичных ударов и полужидкой кашицы мозга на паркете.

Боль ушла незаметно, будто и не было ее никогда. Мыслей не осталось, как не осталось больше злости, страха, усталости...нет, последняя, пожалуй, в теле решила все-таки погостить подольше. Распрямившись и окинув опустелым взглядом результат своих трудов, охотница потянулась к рации — схватив, как и в случае с мечами чуть раньше, один лишь воздух.

Нервно усмехнувшись, Гин перешагнула через труп. Связаться с шефом можно и позже, сейчас же надо решить иное дело — пока ее ноги еще не забыли, как сгибаться.

-Эй...

Собственный голос узнавался не без труда — хриплый, напрочь сорванный.

-Эй, мальчик...

Перевалившись через порог комнаты, она застыла — мозг наотрез отказывался воспринимать увиденное, будто бы считая какой-то глупой шуткой.

-Эй...ты что...делаешь...

Отказывался понимать, почему ребенок с лицом белее мела продолжает вжиматься в стену — и почему осколок стекла, зажатый в дрожащей руке, по-прежнему направлен на нее.

-Все...все хорошо... — улыбка отчего-то не подействовала — мальчишка побледнел едва ли не сильнее. — Все уже...кончилось...

-Не...не подходи!

Впервые за все время она услышала его голос — слабый, тонкий, более чем отчетливо говорящий о том, насколько близок его хозяин к безумию. Улыбнувшись вновь — лицо мальчика свела очередная судорога — Гин медленно подняла окровавленную руку.

-Все...все хорошо. Пойдем...

Возможно, лишней была вторая улыбка — а может, слишком быстро сделанный шаг.

-Не подходи!

Боль обожгла обнаженное плечо — из свежего пореза, вызванного попаданием осколка, по и без того напрочь испорченной майке сбежала вниз свежая струйка крови.

-Убирайся, чудовище!

Боль обожгла — и вернула все на свои места.

Боль напомнила, что все в мире осталось по-прежнему.

-Проснись.

Голос словно пробивался к ней с какой-то дикой, невероятной глубины — но был до того настойчив, что игнорировать его никак не выходило.

-Больше...никакой...работы... — не открывая глаз, она сбросила трясущую за плечо руку и попыталась было повернуться туда, где ожидала встретить подушку.

Никакой подушки, впрочем, на месте не оказалось — ткнувшись лицом в шершавое автомобильное сиденье, Гин дернулась назад, наконец, разлепляя веки.

-Что...

-Проснись, говорю. Уже приехали.

Память понемногу оттаивала — пусть даже все, что было после утреннего кошмара и сохранилось в ней рваными, лишенными всякого порядка кусками. Как ее довезли до дома, Гин помнила с большим трудом. Поднапрягшись, могла восстановить еще несколько обрывков: выброшенные в мусорку новые, недели еще не ношеные, кроссовки, горячий душ, свист чайника...

Кажется, ей даже удалось доползти до дивана — с него-то ее и поднял вернувшийся часа через четыре Казуо, приложив к тому немало усилий. Из еды в холодильнике обнаружилась только половинка помидора, от щедрого же предложения отметить удачное дело парой стаканов кипятка — с соломинкой или сразу с зонтиком — начальство почему-то отказалось — и, не желая слушать никаких отговорок, напялило на нее куртку, потащив к дверям.

Дальше — снова провал. Кажется, полчаса или час они ехали — точное время Гин сказать не смогла бы: сон сморил ее уже минут через пятнадцать. Протерев глаза и запотевшее стекло, охотница ткнулась лицом в последнее, радуясь приятной прохладе.

-Так и знала, что сюда привезешь, — зевнув так, что челюсти угрожал серьезный вывих, пробормотала Гин. — Медом, что ли, тут намазано...

-Поддерживаем бизнес старых друзей, — хмыкнул Казуо, заглушая мотор. — Скажи еще, кормят плохо. Ну, вылезай давай. Достаточно сегодня продрыхла.

Стащив с сиденья и натянув на голову шапку — мороз к вечеру заметно усилился — Гин, в очередной раз зевнув, толкнула дверь. Под ногами захрустел снег, сметенный к краю тротуара, по лицу ударил холодный ветер. Выбравшись наружу и потянувшись — сон все никак не желал отпускать — охотница поискала взглядом знакомый фонарь над входом...

"Очаг Кодзина" представлял собой крохотный двухэтажный домик — на первый взгляд могло показаться, что малютка-ресторан вырос, как грибы после дождя, прямо из асфальта в этом узеньком проулочке — и, проявив недюжинную силу, заставил потесниться зажимающие его с двух сторон музыкальный магазин и нотариальную контору. Словно этого было мало, с левой стороны от входа притулилась табачная лавка — вечно закрытая или с табличкой, уведомлявшей всех и каждого, что владелец вот-вот вернется. Однажды Гин попробовала подождать этого самого возвращения праздного интереса ради — и, когда ожидание продлилось около получаса, плюнула, направившись домой.

К дверям вела коротенькая, в несколько серых плиток, дорожка — тусклый свет немного криво подвешенного фонаря с выписанным на боку названием не позволил бы с нее сбиться даже в самую непроглядную темень. Вряд ли, впрочем, это кому-либо удалось бы и без него — поздним вечером, как сейчас, огнями расцветала вся улица. Толпы, что вываливались из подземных переходов, будучи выброшены туда метрополитеном, крохотное зданьице чаще всего игнорировали, уделяя внимание либо заведениям более внушительным, по фасадам которых почти до самого рассвета бежали изломанные горящие стрелы рекламы, либо, напротив, самым простым кабакам. Днем, когда улица становилась безлюдной и поблекшей, словно после карнавала, посетителей обычно становилось несколько больше — как иногда думала Гин, достаточно разве что для того, чтобы сводить кое-как концы с концами.

-Дай тебе волю, три дня бы еще из постели не вылезала, — наблюдая за тем, как охотница еле плетется по направлению к дверям, в который раз поддел ее Казуо — отчасти пытаясь расшевелить, отчасти, как вдруг дошло до Гин, отвлечь, не дать мыслям вернуться к пережитому утром — стоило только подумать об этом, как дала о себе знать знакомая усталая грусть.

-А чего бы и нет? — ничуть не желая, чтобы ее состояние стало заметно шефу в полной мере, качнула головой девушка. — Сон — вроде как, ресурс не накапливаемый. Мне так в школе еще говорили, на биологии. Впрок выспаться нельзя, а значит...

-Неужто в школах ныне еще чему-то учат. Право слово, сие достойно удивления.

Мягкий мужской голос, донесшийся из-за спины, заставил Гин вначале резко вздрогнуть, а после и обернуться, уставившись во тьму, где только что тихо-тихо скрипнула калитка.

"Всего лишь он".

-Доброго вечера, Сейдо-сан, — поздоровалась она, смущенно помахав рукой в не до конца натянутой перчатке. — Вы меня напугали.

Молодой — на вид ненамного старше самой Гин — человек, умудрившийся почти без шума выскользнуть из крохотного, укрытого со всех сторон домами, дворика, тихо улыбнулся. Разодетый в темно-синий шелковый хаори, цветом чем-то напоминавшим железную лазурь, хакама и классические деревянные сандалии, он определенно обречен был на ненужное внимание — что посреди вечерней улицы, что посреди зимы. Вразрез с образом шли разве что внушительного размера очки, сидевшие на столь же бледном, как и все выраженное в довольно резковатых линиях лицо, носу — и волосы: то ли от природы светлые до того, что отливали серебром невозможной в столь юные годы седины, то ли по невесть какой прихоти приобретшие этот цвет с помощью красок.

Как часто говорил Казуо, если Сейдо Томоми, потомок растерявшей с окончанием войны равно богатства и привилегии аристократической семьи, когда-нибудь позволит себе надеть европейское платье, мир обречен на катастрофу. Как еще чаще, вспоминая его, добавляла Гин — выпендриваться парню надоест после первой простуды с серьезными осложнениями.

-Доброго вечера, — Томоми вновь улыбнулся. — Ониши-сан, вас я тоже весьма рад видеть. Признаться, вы пришли вовремя — я был намерен через час или два уже запирать...

-Отбоя от клиентов нет, я погляжу? — прищурился Казуо.

-В обычные дни нам везет, не стану скрывать, куда больше — праздники же не оставляют ни шанса, — на тонких губах заиграла вымученная улыбка. — Впрочем, я все еще питаю надежды, что их удастся пережить с наименьшими потерями.

-Смотри не заберись в долги, — добавил Ониши. — А то знал я одного — влез туда по самую шею и все пытался в картишки отыграться. Последний раз видел в больнице — когда ему что-то там пришивали...

-На этот счет не извольте волноваться — склонности к азартным играм я отродясь не питаю, — легонько толкнув дверь, произнес Томоми. — Слишком много неучтенных факторов. Предпочитаю ситуации, которые можно контролировать хотя бы наполовину. Ну же, проходите, прошу...

Насчет клиентов хозяин не обманывал — занимавшая большую часть первого этажа зала пустовала, будучи погружена в приятный полумрак. В "Очаге", впрочем, случайный посетитель рисковал заблудиться и при самом ярком свете: разделенный множеством украшенных затейливой резьбой перегородок на залы и комнатки меньшего размера, ресторан напоминал своего рода лабиринт. Добавляли путаницы и зеркала, всегда начищенные столь хорошо, что в них ничего не стоило влететь лбом, приняв за продолжение очередного чудовищно узкого прохода между секциями. Фонарики, развешенные под потолком, мерно раскачивались от текущего сквозь приоткрытое окно холодного ветерка, тусклый свет — там, где он еще горел — плясал на многоцветных витражных стеклах и на гладком полу из нескольких сортов дерева. Огромный, в половину стены, аквариум, нередко привлекал взгляды одиноких посетителей, но надолго их не хватало — рыбы, курсирующие в тамошних водах, были на редкость ленивыми и сонными.

-Сегодня вы, как и всегда, предпочтете ваши обычные места? — сделав несколько шагов вглубь зала, мягко поинтересовался Томоми.

-Надо же, еще не забыли? — подала голос Гин.

-Помилуйте, как можно? С последнего визита прошел всего месяц, — протянул хозяин "Очага", поправляя наползшие на глаза волосы. — К тому же, мы весьма и весьма дорожим своей клиентурой. Недавно пришлось пойти на некоторые...изменения. Надеюсь, вас они шокируют не столь сильно, как меня, когда я читал соответствующие приказы...

-Я уже в шоке, — заглянув в закуток, где они с Гин по обыкновению ужинали, усмехнулся Казуо. — Телевизор? У тебя? Нет, в мире точно теперь что-то изменится.

-Как знать, как знать... — Томоми расслабленно подернул плечами, но стоило гостям усесться за стол, принял вид официальный и почти строгий. — Что будете заказывать в этот чудесный вечер? Я могу предложить...

Отношение к постоянным клиентам у хозяина "Очага" было своеобразным: от бдительного взора этого чудаковатого молодого человека, играющего не то в средневекового аристократа, не то в кого-то еще, не ускользало малейшее изменение выражения лица, вызванное вкусовым восприятием того или иного блюда. Обладая, помимо того, отличной памятью на лица, он знал, что предложить тому или иному клиенту, стоило лишь ему заглянуть в это заведение во второй раз.

-На первое обязательно возьмите вот эту изумительную дыню, на второе имеется отбивная с нашим фирменным соусом, и, можете послать меня на виселицу, сегодня я вам не дам ни рюмки сухого вина... — начиная подобным образом очередную свою речь, Томоми буквально лучился уверенностью — возражать ему осмелился бы только дикарь, питающийся в лучшем случае крысами.

-Пожалуй, как обычно плюс два уиро[5], — прекрасно зная об этой привычке хозяина, сыграл на опережение Ониши.

-Как угодно, — ничуть не расстроившись, кивнул Томоми. — Кофе, онигири с тунцом, два уиро. Мизукава-сан, а вы сегодня неважно выглядите.

-Рано проснулась, — выдала девушка, прикрыв рот рукой и в который раз зевнув. — Соседи сильно шумели. Я уж думала, убивают кого. Полчаса, нет, час убивали...я постучалась даже. Оказалось, молодожены...ну, вы понимаете.

-Ну разумеется, — Сейдо кивнул с очередной улыбкой на лице. — Крепкого сна в меню у меня нет, но для вас я приготовлю отличный зеленый чай, по семейному рецепту. Сон как рукой снимет. Вы еще говорили про...

— Тамагояки[6], две штуки, — оживилась девушка, для пущей верности показав два пальца. — Или три...нет, пока две. И еще мисо.

-Чай, два тамагояки, суп мисо. Подождите немного, и все будет готово, — кивнул Томоми. — Мари еще не ушла, так что управимся мы быстро, — отступив на пару шагов, он вдруг обернулся, выуживая пульт откуда-то из просторного рукава. — Ах да, чтобы вам не пришлось скучать в своем ожидании, осмелюсь включить телевизор...

Ониши только тихо кивнул в ответ. Экран вспыхнул, раздался голос диктора — они успели как раз к началу вечерних новостей.

Дождавшись, пока шаги хозяина стихнут — и ни в одном из зеркал нельзя будет заметить его одежд — Гин подалась чуть вперед, упершись локтями в стол.

-Ну?

-Что? — Казуо пристально взглянул на нее. — Пора бы тебе уже привыкнуть, что он — человек со странностями. Думаю, его семейка понравилась бы магам. Столь же замшелая, что и...

-Не заговаривай зубы, — буркнула Гин. — Ты обещал рассказать.

-Обещал? — в притворном удивлении потерев переносицу, протянул Казуо. — А, да. Верно. Обещал. Может, сначала поедим?

-Ну уж нет. Рассказывай сейчас.

-Погоди, надо подумать, с чего начать...

-А с начала никак?

Ониши протяжно вздохнул, очевидно, признавая свое поражение. Откинулся назад в кресле, задумчиво пробежался пальцами по поверхности стола.

-Ну ладно... — пробормотал он, на миг прикрыв глаза. — Помнишь, недели две назад я тебе сказал, что странные вещи творятся?

-Ну...

-Увы, я был кругом прав. То дельце на железных дорогах было лишь началом. Помнишь, я говорил, что МакХью и еще несколько семей двинулись прочь отсюда?

-Ну конечно. Потому я и здесь, а не прикидываюсь дочкой рыбака где-то на Окинаве.

-Ими дело не ограничилось. Еще пятеро откровенно подались в бега, двое пока не покинули страну, но все связи резко оборвали. Шесть иностранных семей практически одновременно заявили о том, что сворачивают всякое сотрудничество с нашим магическим сообществом...

-Какая потеря, сейчас разрыдаюсь, — девушка только пожала плечами. — Меньше магов — меньше трупов. Скатертью дорожка.

-Это только в Канто, — невозмутимо продолжал Ониши. — Ребятки с Цепями снимаются с насиженных мест по всей стране, в настоящий момент общее число одних семей, готовых ее покинуть, почти достигает двух десятков. Остаются только наши — и те, кто пустил здесь корни слишком давно и слишком крепко, чтобы их вырвать.

-Дай-ка догадаюсь...это очень, очень плохо для бизнеса?

-Как тебе сказать...американцы...

-Прошу прощения... — певуче произнес Томоми, подошедший так внезапно, что Гин в очередной раз вздрогнула. — Я вам не помешал?

-Нет, нет, что вы... — забормотала охотница, наблюдая как Сейдо раскладывает тарелки и приборы.

-Принеси чек сразу, если можно, — подал голос Ониши. — Чтобы тебя два раза не гонять.

-Как будет угодно, — тихо кивнув, хозяин "Очага" вновь нырнул во тьму зала.

-Так что там с американцами? — выждав чуть меньше минуты, нетерпеливо произнесла Гин. — Неужто базы сворачивают?

-Дождешься от них, ага, — бросил Казуо. — Нет, базы-то на месте, как и все начальство. А вот те, кто на деле за ниточки дергал, либо уже собирают манатки, либо просто решили не высовываться до поры.

-Это у нас...

-Давай я тебе напомню, в какой глубокой...кхм, пропасти мы оказались после войны, — тон шефа заметно потяжелел, а взгляд — прибавил в мрачности. — Директива о запрете любой критики оккупационных властей — лишь тень похожего договора, подписанного в тот же год Организацией и представителями их магического сообщества. Не могу не признать, первая приложила все свое искусство, чтобы сгладить самые острые из углов — до поры до времени у нас были вполне себе рабочие отношения. Мы не лезем в их дела, они — в наши...но чуть больше десяти лет назад кресло занял другой игрок. Договор с Малой Башней, которая в свое время представляла Штаты, многие уже сочли неслыханным предательством. Но когда на смену ей пришло Красное Кольцо, условия стали значительно...жестче.

-В этот раз дипломатических умений не хватило, да?

-У Организации не было никаких сил, чтобы свалить этого бегемота, — покачал головой Казуо. — Она привыкла действовать тоньше, когда это возможно, а янки сразу пошли в лоб. Не знаю, уж чем там и кого припугнули...слухи в те годы ходили разные — искусственные психики, какое-то кошмарное оружие...в общем, кое-кому пришлось утереться и проглотить все возмущения. Так или иначе, но все смирились — кто-то даже стал считать, что они вытягивают страну из грязи. Карманы нужных лиц тяжелеют, Кольцо держится своих границ — а как пропадет десяток-другой человек с улицы, так тычут в лицо нашим теми договорами и разговор окончен.

-Так это их рук дело? Или...

-Нет, в том-то и суть, — еще больше нахмурился Казуо. — В последние полгода были закрыты, согласно сведениям, которыми располагает Организация, несколько крупных исследовательских проектов. Кольцо чего-то испугалось...

-Эти маньяки? Но что...

В третий раз Сейдо появился медленно — то ли сказывалось то, что в руках у него был поднос с исходящей паром едой, то ли не хотел вновь заставлять Гин подскакивать на своем месте. Положив рядом чек, Томоми молча дожидался, пока Казуо вытащит и раскроет кошелек.

-Сдачи не надо, — бросил последний.

-Как вам угодно, — только и кивнул Томоми. — Если вам что-нибудь понадобится, обязательно зовите. Как вы могли заметить, я сегодня не особо занят...

-Спасибо, Сейдо-сан! — радостно добавила Гин, набрасываясь на еду — пока еще только взглядом. — Вы наш спаситель!

-Сие есть мой долг и мой путь, — чуть поклонился он с легкой улыбкой. — Каждому должно заниматься тем, к чему лежит сердце и чего требуют время и долг его. И, ступив раз на сей путь, не сворачивать с него никогда, — сделав несколько шагов назад, хозяин "Очага" развернулся, направившись куда-то в сторону кухни.

-Иногда он переигрывает, — подув на чай, бросила Гин.

-Он тебе даже намекнул, что не занят, — усмехнулся Ониши. — Вытащила бы куда...приличный молодой человек, как-никак... — конец фразы утонул в хриплом смехе.

-Да сдался мне этот чудик, — чуть не поперхнувшись горячим напитком, выдохнула охотница. — Ему по наследству, вместе с рестораном, тонну тараканов в череп отсыпали. Ты как-то говорил, что ресторанчик-то не один. В других такие же сидят или с еще большим сдвигом по фазе?

-Не видел, не знаю, — постепенно возвращая себе серьезный тон, проговорило начальство. — Но вернемся к нашим баранам. Те, что носят крест, тоже заблеяли. Птичка напела, что архиепархия Токио уже связалась с Римом и запросила взвод-другой рыцарей для охраны важных персон. Если верить тем шепоткам, которые подслушали в церкви святого Игнатия Лойолы, быть может, даже вызовут палача.

-Все настолько серьезно? — радуясь, что не успела набить рот едой — определенно поперхнулась бы вновь — кое-как выговорила Гин.

-Ты не представляешь, насколько. Ацуги еще не забыла?

Охотница ничего не ответила. Одно только воспоминание о британском козле и его делишках уже порядком портило аппетит.

-Так вот, правильно делаешь, что помнишь. Вспомни еще и то, чем мы сегодня утром занимались, — понизив голос, Казуо продолжил. — А теперь держись крепче. Сегодняшний случай — не единственный.

Да уж, хорошо, что она успела проглотить большую часть прожеванного — иначе славный путь охотницы окончился бы прямо здесь, глупо и нелепо, с куском жареного яйца поперек глотки. И что бы тогда у нее было, интересно, вместо эпитафии...

-Что? — прокашлявшись и утерев выступившие на глазах слезы, выдохнула Гин.

-Что слышала. Сегодняшний случай отнюдь не единственный. Полукровки стали проваливаться в багрянку по всей стране.

-Ты...ты шутишь, правда ведь? — прежде чем заговорить, ей потребовалась минута или даже две, чтобы справиться с услышанным. — Если бы так было, мы бы уже...

-Мы с тобой далеко не единственные, кому Организация передает ту или иную работу. Здесь, в Иокогаме, случилось только это. В других городах, будь покойна, тоже было кому позаботиться.

-Будешь тут... — девушка отхлебнула еще чая — в этот раз даже толком не почувствовав его вкуса. — Давай серьезно. Насколько все плохо?

-Полтора десятка случаев за последнюю неделю, — сухо произнес Казуо. — Большинство из них закончились ликвидацией.

-П-полтора десятка? — срывающимся шепотом проговорила Гин. — Это же...

Нет, начальство, как всегда, было совершенно право. Надо было вначале поесть, а потом уже...

От таких новостей к еде и притрагиваться-то больше не хочется.

-Во всех случаях — полный или почти полный регресс. Чистейшая багрянка. Во всех случаях — полное отсутствие видимых причин. Шансы того, что подобное случится с носителем чертовой крови, есть всегда, но в случае этих...людей они были ничтожны, лишь немного отходя от нуля. Некоторых еще лет десять назад перестали вносить в актуальные списки и регистры, — Казуо отхлебнул немного кофе. — Больше половины из них помечена как не представляющая потенциальной угрозы. Я перетряхнул несколько личных дел...честно тебе скажу, это до сих пор в голове не укладывается. Там пятнадцать, двадцать поколений, если не больше. Кровь разбавлена так, что представители этих семей последние века жили людьми и умирали ими же. А тут вдруг все как с цепи сорвались...

Гин молчала — так, по крайней мере, никто бы не услышал ее дрожащего голоса.

-Хочешь примеров? Изволь, — молчание ее шеф расценил по-своему. — Самый безобидный случай из этой пачки. Иида, додомеки. Обошлось действительно легко — ничего страшнее синяков и сломанной руки. Полукровку упрятали в желтый дом, в отдельную палату.

— Всего-то? А это точно полукровка? Может, перетрудился человек?

-Семья числилась среди тех, кому регресс, как считалось, не угрожает. Когда был в состоянии отвечать на вопросы — жаловался на то, что везде растут глаза. На руках, ногах...по всему телу. Естественно, при осмотре никаких лишних глаз обнаружено у него не было. Вот только...

— Только что?

— Местный агент думал, как и ты, и решил проверить. Знаешь, как экстрасенсов по телевизору — что я показываю у тебя за спиной, в какой позе стою...и, знаешь, клиент не ошибся ни разу. Когда не просил выключить свет, чтобы спина не ослепла. И не ныл, что на пятку неприятно наступать.

Гин представила, каково это — ходить на глазах. Решив не искушать судьбу, она отправила в рот еще кусочек, пока аппетит не сгинул окончательно.

-Так, это, значит, самый безобидный. Могу догадаться, что у нас в других случаях...

-Под Нагоей два пожилых бизнесмена заработали инфаркт, отправившись в хост-клуб. Полукровка-мадзин.

-Они же только пугают, да? Поворачиваются, а там лица нет?

-Ну да. Пара приятелей пыталась познакомиться с девушкой, что прихорашивалась у зеркала. Как водится, начали приставать...одного потом откачали, с другим все вышло куда печальнее. Как я понимаю, поначалу она могла контролировать превращения, после же...в общем, Организация послала человека. Он бы упал в обморок, разве что увидев вместо лица сумму неустойки. Девушку взяли, но лицо ей вернуть так и не смогли. Не знаю, чем кончилось...

-Но догадываешься. Как и я, — вздохнула Гин.

-Йокосука, бойня в офисе, — продолжал Ониши. — Бардак был такой, что еле прикрыли. Жертв меньше, чем у нас с тобой сегодня, все-таки офис в предновогоднее время да рано поутру, а не жилой дом ночью...но отскребать людей от стен — удовольствие все равно сомнительное.

Отодвинув тарелку, Гин огляделась по сторонам, сама не зная, что надеялась там увидеть, кроме перегородок и витражей. Отыскав взглядом зеркало, уставилась туда — на собственную, с трудом не пропускающую наружу страх, физиономию.

-Значит...мы здесь сидим...

-Спокойнее.

-Спокойнее? — нервно произнесла охотница. — Спокойнее? Прекрасное начало нового, восемьдесят первого года, чтоб он треснул...

-Спокойнее, — повторил Казуо. — Спокойнее, не суетись. Худшее впереди.

-Что может быть хуже? Может, скажешь, что их предки из нор повылазили?

Ониши молчал. Молчал, но один его взгляд сообщал достаточно, чтобы сердце забилось так, как не колотилось утром на темном, залитом кровью этаже.

-Ты...ты сейчас серьезно?

-А что, я до этого шутил? — храня каменное выражение лица, проговорил Ониши. — Пока что это только слухи. Говорят, что видели...видели что-то, что похоже не на полукровку в багрянке, не на сбежавшего фамильяра, а, скорее на дрянь, оставшуюся, как считалось веками, разве что в "Кодзики". По деревням и лесам пропадают люди. Некоторых находят со следами когтей и клыков, только вот никаких крупных зверей в тех местах отродясь не водилось. И у них не было привычки воровать людей из постелей. Некоторых находят по частям, с некоторыми все еще хуже, — переведя дух, он, будто бы нехотя, продолжил. — Двадцать восьмого декабря из Амагасаки в Токусиму вышел круизный корабль. Связь с ним пропала через сутки.

Притрагиваться к еде больше не хотелось — теперь приходилось принимать усилия для того, чтобы та не попросилась обратно.

-Случившееся списывали на погоду, пытались скрыть во избежание паники, но сегодня все уже просочилось в новости, — вытянув из кармана свернутую газету, Казуо швырнул ее на стол. — Насколько мне известно, это стало последней каплей. Организация будет созывать глав семей.

Схватив стакан воды с подноса, Гин осушила его одним махом — легче стало, но, увы, ненамного.

— Ты знаешь, к чему все идет. Мы оба знаем. Если они развяжут руки своим убийцам, если спустят с цепи тех же Наная...

— Крови будет много.

— Ею умоется вся страна. Я встречался с ними, я знаю, о чем говорю. Они лишь на шажок отстают от тех, с кем сражаются. И теряют контроль над собой едва ли не быстрее самых безнадежных из полукровок.

Чай уже давно остыл, как и половина недоеденных блюд — но жар, который чувствовала она сейчас, вовсе не был связан с поднимавшимся некогда от них паром. Чувствуя болезненно острую необходимость отвлечься хоть на что-то, хоть на секунду или две получить сладостную возможность не думать, Гин уставилась в экран висящего на стене телевизора.

-...состоится международная конференция на базе Фармакологического университета Гифу, — бодрым голосом вещала диктор. — Основной темой заявлены проблемы развития инновационных отраслей медицины. В мероприятии примут участие десятки ученых со всего мира, в том числе и...

-Ты меня слушаешь там?

-...откроет лекция "Роль и перспективы генной медицины в мире будущего" специалиста по генной инженерии, доктора медицинских и биологических наук...

-Слушаешь или нет?

-А? Извини, на умного дядьку загляделась, — оторвавшись от экрана, вздохнула Гин — из-за вмешательства Ониши имя научного светила расслышать не удалось. — Вот училась бы я хорошо, была бы такой же. Науку бы двигала, приближала светлое будущее...

-Сомневаюсь. Такая растяпа, как ты, не способна сконцентрировать внимание дольше, чем на пару минут.

-Может, потому, что вовсе не хочу концентрироваться на...этом? — в тон шефу отозвалась охотница. — У меня от твоих историй...

-Все происходящее сейчас — звенья одной цепи, это ясно и ребенку, — мрачно проговорил Казуо, тоже на мгновение глянув на экран — там как раз давал интервью каналу пресловутый доктор наук. Европеец в сером, с иголочки, костюме, белой рубашке и при синем галстуке — чистой воды интеллигент — закончил речь о предстоящей конференции красивыми словами о будущем без изъянов. — Но мы пока не знаем, кто ее отковал и кто за нее тянет...

-Так что будем делать? Мне собирать чемоданы?

-Поездить, возможно, и вправду придется, — немного помолчав, выдал Казуо. — Но вовсе не для того, о чем ты подумала.

-Только не говори мне, что...

-Уж прости, но скажу. Нам спустили еще одно дело.

-Прелестно, — откинувшись назад в кресле, протянула Гин. — То по полгода тишина, то по десятку в месяц.

— Ты точно меня слушала или во сне поддакивала? — раздраженно поинтересовался шеф. — Забыла, какой вокруг бардак пошел? Война, считай, некогда отдыхать. Вот как закончится, тогда и будешь. Так вот, спустил мне товарищ работку...

-Кто на этот раз?

Вместо ответа Казуо поднял палец, медленно проведя им — от уха до уха, по губам и еще раз в обратную сторону. Затем, подняв руку, сделал несколько быстрых движений, используя уже два пальца — словно отсекал что-то большими ножницами.

-Час от часу не легче. А эта-то из какого ада вылезла?

-Спроси что попроще, — Казуо был мрачнее тучи. — Однако, она и правда вернулась.

-Старик ее ловил...помнишь же?

-Помню. Как и то, что не поймал, — наклонившись чуть вперед, начальство соизволило продолжить. — А искали ее — будь здоров, сильнее только Моссад с беглыми нацистами возился. Принято было считать, что тварь ушла в горы и сдохла там...все эти годы мы так и считали. Вот только неделю назад у нас...

-А это...это точно она?

-Почерк тот же — нападения на припозднившихся подростков и детей. Тот же ритуал. Те же вопросы. То же описание, — отрывисто бросал Казуо слово за словом. — В этот раз, правда, почти никто не пострадал — пару раз ей мешали закончить дело. Когда слухи, пущенные выжившими, стали расходиться...

-В тот раз, помнится, паника была та еще.

-И сейчас не хуже. Школьники ходят группами, только с родителями и учителями. Уже нашлись дурни, которые думают ее изловить...

-И мы среди них, — не видя смысла скрывать своих мыслей, раздраженно протянула Гин. — Давай серьезно. На одно только изделие МакХью у нас с тобой ушел месяц.

-А сейчас у нас нет и недели, если мы не хотим, чтобы число жертв возросло.

-Нет и недели. И при этом Организация хочет, чтобы мы нашли для них женщину с разрезанным ртом?

-Ну...в общем, именно так и обстоят дела, — Ониши развел руками.

-Она призрак. Приходит из ниоткуда и уходит в никуда. Никаких ориентиров, никаких зацепок. Никто не знает даже имени...

-Верно.

-Старик говорил, что даже Рёги с ней прокололись. Их приманка не сработала, тварь все поняла и в засаду не полезла. Если у них не получилось, то чего вообще могут хотеть от нас? Кем надо быть, чтобы так быстро ее найти?

Нечем дышать.

Капли пота стекают в глаза.

-Быстрее!

Снег в лицо. Холодный колючий ветер хлещет по щекам.

-Я не могу!

-Быстрее!

Две крохотные фигурки в свете вечерних фонарей.

-Быстрее! Она сзади!

Мальчик с растрепанной головой. Девочка в распахнувшейся на бегу куртке.

-Сюда, сюда!

Оглядываться нельзя — но голова поворачивается словно против его воли.

-Быстрее!

А глаза — стекленеют, не в силах оторвать взгляда от черного пятна, что неспешно выплывает из метели.

Не в силах перестать смотреть на...

-Хару, не стой, беги!

Он бежит. Бежит, вновь сорвавшись с места. Бежит, задыхаясь от боли и усталости. Бежит, чувствуя, что ноги вот-вот подломятся и тело повалится вперед, в хрустящий белый снег, где его и настигнет смерть.

Они никогда в это не верили — ни отец, ни мать. Да и он не должен был. Он уже взрослый — так, кажется, каждый раз ему говорили. Он уже взрослый и должен перестать думать о подобной чепухе. Со взрослыми такого не случается.

Ничего такого.

Ничего...

...кроме этого.

Они никогда не верили. Интересно, когда он появится на пороге, а это будет за спиной, что они тогда скажут?

Если только добежит. Если только...

На какой-то миг ему удалось вырваться вперед — но сдавленный писк и звук падающего тела заставили вновь остановиться.

-Мотоко!

Его спутница соображала явно быстрее — даже не пытаясь подняться, девочка ловко выскользнула из рукавов, заползая под припаркованную у обочины машину.

-Беги, Хару! Беги!

Еще несколько мгновений он колебался — пытался уверить себя в том, что сможет уместиться под соседней машиной, даже не сдирая толстый пуховик. Еще несколько мгновений он стоял, как вкопанный, с трудом веря в то, что остался один. Еще несколько...

Пятно стало ближе, четче.

Перестало быть пятном, окунувшись в свет очередного вечернего фонаря.

Рваное пальто, высокие сапоги.

Разметавшиеся по плечам черные волосы — грязные, спутанные.

Марлевая повязка на лице.

Он кинулся бежать раньше, чем она сделала первый шаг.

Он кинулся бежать со всех оставшихся сил, в глубине души зная, что это уже не спасет.

Или все же...

Улица, на которую выскочил Хару, была хорошо ему знакома. Бежать, не оглядываясь и не заботясь больше ни о ком, кроме себя, было легче, пусть даже самую малость. Бежать...

Еще немного. Еще совсем чуть-чуть. Вот уже впереди знакомый переулок, за ним будет другой, а там...

Дальше — прямо. Потом налево и снова прямо. Вниз по лестнице и...

Она не успеет. Она запутается в лабиринте узких улочек, уткнется в тупик, отстанет, а он...он...

Еще немного. Еще совсем немного. Прямо. Налево. И...

Тупик. Мечты о доме, о спасительной двери его, что захлопнется за спиной, оградив от всех несчастий, сослужили более чем дурную службу — на одном из поворотов он побежал совсем не туда.

И теперь стоял, ошалело глядя на изрытую трещинами стену и армию мусорных бачков, что выстроилась перед ней.

Сдержать первый, самый безумный из порывов, не удалось — и он кинулся вперед, крича и ломая ногти в тщетных попытках забраться наверх. Улица не ответила на его мольбы — разве что где-то наверху, в одном из домов, с грохотом захлопнулось окно.

Попытавшись в очередной раз — и в очередной раз же повалившись на снег, он заслушал шаги. Понял, что все кончено.

Слишком высоко.

Слишком поздно.

Она уже была здесь.

Голубые глаза поверх измятой марлевой повязки — стекляшки, вставленные куклам с витрин, и то были живее — смотрели на него, не мигая. Ноги в тяжелых сапогах тащили тело вперед — женщина немного прихрамывала. Чудовищного размера портновские ножницы в вытянутой руке издали характерный щелчок.

-Я красивая?

Слишком поздно.

Родители больше его не увидят. Друзья никогда не позовут гулять. Он никогда не скажет Мотоко, что она ему нравится...

-Я красивая?

Маска вздымалась и опускалась вновь, терзаемая хриплым дыханием — он почти уже чувствовал его на своем лице. Чувствуя, как из глаз хлынули слезы, Хару вжался спиной в стену, заскулив от ужаса.

-Я...

-Hey, girl! [7]

Мужской голос — хриплый, прокуренный, пышущий нездоровым весельем — раскатился по переулку.

-Why need a boy when real man here? [8]

-Могли б и погодить.

-Чего, интересно?

Высокая женщина в истрепанном пальто окончательно утратила интерес к зажатому в угол ревущему ребенку.

-Пока отвлеклась бы. Проще работать...

-Ви не оценит. С его-то заскоками...

Развернувшись, она уставилась на вновь прибывших: высокий человек в наполовину расстегнутой кожаной куртке вышел чуть вперед, сопровождавший его толстяк, напротив, остался на месте, роясь в карманах.

-Эй, сучка, у нас не почасовая оплата. Сюда подваливай, говорю, потолкуем.

-Может, не будешь ее слишком злить, а?

-Разозлившись, враг допускает ошибки. Тактика, слыхал?

-Или голову тебе нахер отрывает. Здравый смысл, слыхал?

Ножницы грозно щелкнули. Старые сапоги зашаркали по снегу.

-О, видал? Понимает.

-Понимает, понимает...эй, пацан! Сюда иди!

До мальчишки, кажется, дошло, что он еще жив — поняв, что от него хотят скорее по жесту, чем по словам, он кинулся вдоль стены, почти уже добравшись до вожделенного выхода, когда на плечо опустилась тяжелая рука толстяка.

-Постой-ка. Нечего тебе на всякую дрянь смотреть.

Ребенок вновь дернулся прочь — но остановивший его человек сработал куда быстрее. Зажатая меж пальцев толстяка тоненькая, не больше мизинца, дощечка, коснулась лица. Тихо всхлипнув, мальчишка опрокинулся в снег.

-Ты там это...не того? Не переборщил?

-Проснется — не вспомнит ничего. Ну голова поболит малек, как же без того.

-Хорошо, что не лопнула. У Ви же чары раз на три работают...и вообще, думаю...

-Я красивая?

До краев наполненный ледяной ненавистью голос вклинился в разговор. Застыв в каком-то шаге от непрошенных гостей, женщина угрожающе подняла ножницы.

-Гляди-ка ты, даже болтать может. Образованные пошли...

-Я красивая?

-Да похуже видал, — ухмыльнулся человек в кожаной куртке, заводя руку куда-то под нее. — Сколько за час берешь?

Бледная рука дернулась, срывая с лица повязку. Рот, располосованный от уха до уха, ощерился гнилыми зубами.

-А теперь — красивая?

-Пакет на рыло и пойдет, сучка, — рванув вниз молнию куртки и выставив наружу пистолет-пулемет, еще гаже улыбнулся мужчина.

Вечернюю тишину в клочья изорвал треск выстрелов.

Поселение Ширакава, префектура Гифу.

Дребезжащий грузовой лифт остался позади. Решетчатая дверь с лязгом захлопнулась и кабина, взревев, начала подниматься — уже одна, без пассажиров.

— Документы.

Седеющий мужчина в болотного цвета форме протянул руку за тремя потертыми книжечками — нарукавная повязка Корпуса безопасности сухопутных войск[9] давно утратила былую белизну.

— Проходите.

С заунывным, протяжным скрипом отворилась дверь, забранная толстой, в следах ржавчины, решеткой. Два молодых солдата, что стояли по обе стороны ее, вытянулись, взяли под козырек, бряцая шашками в истертых ножнах.

Ровные ряды ламп, источающих ослепительный свет. Железные двери. Шершавая серая плитка пола с мраморной крошкой.

Пропускной пункт остался позади. Процессия из трех человек последовала дальше.

По левую сторону вышагивал сгорбленный старик с изборожденным морщинами землистым лицом. Сухие, узловатые руки он держал по старой привычке в карманах распахнутого лабораторного халата — изношенная военная форма, топорщившаяся из-под него, давно уже дожила свой век. Густые, с серебристым отливом седины, волосы, спадали на плечи, переплетаясь и спутываясь в колтуны. Небольшие черные глаза под тяжелыми бровями едва заметно слезились от яркого света. Старик страшно сутулился, да и рост его вряд ли бы внушил кому-то уважение, но шаг, словно в насмешку над возрастом, все еще был широк и тверд, подобно поступи великой армии императора.

Человек, что шел справа, был, напротив, весьма молод — кудрявые, каштанового цвета волосы, непослушно завивавшиеся в разные стороны, покрытое пленкой пота лицо с замершим там скорбным выражением...халат его был застегнут почти доверху — и только сверху топорщился отглаженный воротничок гимнастерки. Щурясь от света — лампы и для него были слишком уж ярки — молодой человек заметно волновался, но явно прилагал все мыслимые усилия, чтобы держать себя в руках.

Чтобы не смотреть, даже на единый миллиметр не поворачивать головы влево.

Молодая женщина, что шла меж ними, халата не носила, отдавая предпочтение белоснежной, отделанной роскошным жабо, блузке с черным пиджаком поверх — металлические пуговицы на рукавах болезненно посверкивали на свету. От быстрого шага одна прядь аккуратно прибранных, смоляно-черных волос чуть съехала вниз, касаясь лица: последнее своей молочной белизной и отсутствием изъянов напоминало маску театра но[10], превосходя холодом черт своих лед точно так же, как взгляд янтарных, почти желтых глаз был равен по остроте отточенному кинжалу.

Цокот каблуков, скрип сапог. Следы от обуви на серой плитке. Мерный гул закрепленных под потолком ламп, резкий, протяжный скрип железных дверей.

Глухие, едва слышные крики.

Коридор перегорожен массивной решеткой. Человек, сидящий за деревянным столом, медленно откладывает в сторону потрепанную книгу. Лица за ней нет — лишь глухая железная маска. Два воспаленных глаза — единственное, что она дает увидеть, не оставляя на волю воображения — сверлят троицу свирепым взглядом.

В нем есть узнавание. Есть понимание. Но даже самого малого следа расслабленности там не сыскать.

— Документы.

Книжечки переходят из рук в руки. Под скрип черной кожи перчаток пальцы медленно, без спешки переворачивают страницы. Поднимают с рычага трубку.

-Регистрация посещения. Доктор Садао. Младший научный сотрудник Нода, — хриплый, надтреснутый голос на мгновение затих, словно натолкнулся на некое препятствие. — Госпожа Сета. Убрать заслон.

Решетка, застонав, ползет вверх.

-Капитан, — сухие губы старика едва шевелятся. — Вы к нам не присоединитесь?

-Не сегодня, — маска чуть приглушает голос, но молодой человек в белом халате все равно вздрагивает каждый раз, когда в голос этот облекается новое слово. — Проходите.

Коридор сужается. Дверей становится меньше — но около каждой из тех, мимо которых проходит троица, дежурит по меньшей мере один человек.

Коридор сужается. Истертая, вылинявшая форма. Стоптанные сапоги. Укороченные винтовки "тип 99". Мечи син-гунто в металлических ножнах.

Коридор сужается. Тусклый свет. Железные двери. Изодранные флаги Восходящего Солнца на стенах.

Запах плесени под слоем свежей краски.

Если морем мы уйдем,

Пусть поглотит море нас...

Дверь впереди распахивается — два широкоплечих молодца в рабочей одежде выкатывают в коридор огромную тележку. Содержимое ее, горой возвышающееся над бортами, накрыто плотным брезентовым покрывалом.

Из-под задравшегося вверх края безжизненно свисает человеческая рука.

Если мы горой уйдем,

Пусть трава покроет нас...[11]

Репродукторы надрываются вовсю. Песня, сгинувшая вместе со страной, что ее породила, волной разливается по коридору.

Но не может до конца заглушить криков.

О великий государь...

Очередная дверь открывается — закутанные в защитные костюмы люди выносят металлические корзины, заставленные высокими банками. В бесцветной жидкости — чудовищно деформированная печень, половинка сердца, полоски кожи, чешуи, почерневший мозг...

Мы умрем у ног твоих...

Тяжелая дверь, пара скучающих часовых. Тихий кивок — слова не нужны — и один из них, закинув винтовку на плечо, принимается крутить со всей силы маховик двери. Другой, вскрыв стерильный пакет, раздает маски и перчатки. Женщина одаривает солдата мрачной улыбкой, игнорируя предложение — спорить тот не решается.

Дверь открывается...

Не оглянемся назад!

...с глухим, больше похожим на удар звуком захлопываясь уже за спинами вошедших.

Свет внутри уже не был таким ярким, как в коридоре. До этого страдальчески щурившийся молодой человек облегченно потер глаза.

Помещение походило на больничную палату. Такая же чистота, такие же ровные ряды коек, такие же экраны и опутавшие тела датчики и провода.

Каждая койка находилась в своем боксе, отгороженном толстой прозрачной стенкой. Мерно гудящие трубы — для каждого своя — исправно циркулировали воздух. Секций было больше десятка — но лишь в одной монитор пульсоксиметра все еще демонстрировал хаотичные пики. Лишь в одной еще упрямо боролись за жизнь.

Не удостоив мертвые боксы и секунды внимания, старик размашисто зашагал в дальний угол палаты — его сопровождающие поспешили следом. Остановившись у дверей и поправив маску, глянул сквозь стекло, прежде чем рвануть на себя небольшую дверку.

Существо на больничной койке, что билось в припадке, только что не до хруста костей натягивая кожаные ремни, уже с трудом походило на человека. Одна рука открывала взору голые, истекающие темной кровью мышцы — вся правая половина бокса была покрыта багровыми пятнами и лоскутками кожи. Ногти большей частью превратились в черные, толстые крюки когтей: последний, что еще походил на человеческий — красный, отросший на полпальца — отвалился на глазах у старика, упал на пол, открывая дорогу новому красному ручейку из новой ранки.

Ноги существа еще не успели лишиться кожного покрова, но все к тому шло. Опухшие, будто от слоновьей болезни и почерневшие, словно от ожога, они едва шевелились, хотя остальное тело не прекращало извиваться в своих путах ни на минуту. Когти на ногах успели загнуться, то и дело впиваясь в край пластиковой простыни.

Лицо было стократ хуже.

Кожа имела багровый цвет — те ее участки, что еще не подверглись метаморфозе, скрывались за плотной, кроваво-красной сыпью. Короткие светлые волосы усыпали подушку, в то время как на их месте уже успели пробиться иные — черные, жесткие, словно проволока. Залитые тьмой глаза, когда-то бывшие карими, беспрестанно вращались, чуть не вылезая из орбит. На грудь стекала слюна вместе с пеной — закрыть рот изможденному созданию мешали огромные, белоснежные клыки, выросшие на месте резцов.

Молодой человек побледнел, отходя чуть к стене. Старик, напротив, подошел ближе, подняв со стоявшего рядом столика дозатор с водой — и, не обращая ровным счетом никакого внимания на крики и судороги, прыснул в рот твари немного влаги. Клыки дернулись, дернулась и голова, но глоток созданию не дался — вода вышла обратно, смешавшись со слюной и кровью.

Женщина, наблюдая за муками существа, зачарованно улыбнулась. Облизнула губы.

-Что...

Молчание нарушил молодой человек в белом халате, с нескрываемым ужасом и отвращением глядевший на конвульсии твари.

Старик деловито оттянул созданию нижнюю губу — и, обработав десны водой, принялся изучать челюсть. Из побелевших десен, изуродованных клыками, затихающими толчками вырвалась кровь.

-Что...что это?

Старик обернулся, разгибаясь. Бросил взгляд на ассистента, на женщину, лицо которой прорезала блаженная улыбка. Заговорил — спокойно и тихо:

-Прогресс.

Примечания к главе:

[1] Специальная штурмовая команда (SAT, Special Assault Team, яп. 特殊急襲部隊 токусюкюсюбутай) — национальное контртеррористическое подразделение полиции Японии, занимающееся борьбой против вооруженной преступности и терроризма. Является японским аналогом таких подразделений, как американский SWAT, российский СОБР, немецкий GSG 9 и румынский SPIR.

[2] Сантоку — (яп. 三徳包丁, сантоку боте) — универсальный японский кухонный нож. Обладает широким, сужающимся к концу, лезвием с небольшим расстоянием до обуха.

[3] Камехамеха — название атаки из японского мультсериала "Dragon Ball", выглядит как мощный поток энергии из рук атакующего.

[4] "Японские кайданы: истории о призраках и сверхъестественных явлениях" — сборник историй-кайданов за авторством Лафкадио Херна. Кваире — монах, действующее лицо одной из историй, в которой он остался на ночлег в доме с замаскировавшимися нукекуби.

[5] Уиро (яп. 外郎 уиро) — традиционное японское лакомство. Представляет собой приготовленный на пару пирожок из рисовой муки и сахара.

[6] Тамагояки, тамаго-яки (яп. 卵焼き, 玉子焼き, "жареноe яйцо") — блюдо японской кухни, сладкий или пряный омлет. Готовится тонкими слоями, которые один за другим с помощью палочек сворачивают в рулет.

[7] — Эй, девушка! (англ.)

[8] — Зачем тебе мальчик, если здесь настоящий мужчина? (англ.) Примечание автора: ошибки в построении предложения являются отражением уровня владения персонажем иностранным языком.

[9] Корпус безопасности Сухопутных войск Императорской Японии (яп. 憲兵隊, кэмпэйтай) — служба безопасности Сухопутных войск Императорской Японии в период 1881-1945 гг. Деятельность сотрудников кэмпэйтай на оккупированных Японией территориях наводила страшный ужас на местное население, поскольку носила откровенно террористический характер и сопровождалась грубейшими нарушениями прав человека и совершением множества военных преступлений. Кэмпэйтай также повинна в принуждении многих тысяч женщин из Кореи, Индонезии, Индокитая и Китая к сексуальному рабству на так называемых станциях утешения (эвфемизм, фактически означавший японские военные бордели). Кроме того, чины кэмпейтай обеспечивали охрану т.н. "отряда 731" и "отряда 100".

[10] Театр но (яп. 能 но:, "мастерство, умение, талант") — один из видов японского драматического театра. Одной из отличительных особенностей данного направления является использование белых масок.

[11] Здесь и далее текст песни "Если морем мы уйдем" (海行かば, Уми юкаба) — японской военно-патриотичной песни. Она представляет собой семистишие из стихотворения за авторством поэта Отомо-но Якамото и мелодию, написанную в 1937 году композитором Киеси Нобутоки. В 1941 году эта песня сопровождала радиотрансляцию с объявлением Императором Японии о вступлении страны во Вторую мировую войну. Она использовалась обычно для сопровождения траурных известий с фронта, в конце войны "Уми юкаба" стала ассоциироваться с миссиями камикадзе, чьи вылеты ей сопровождались.

Часть вторая. Продромальная стадия.

1. Сокол расправляет крылья

11 августа 1942. Гуадалканал.

Очень хотелось жить. Убийственная в своей простоте мысль перекатывалась по скованной болью черепной коробке, никак не желая его оставлять — день за днем, ночь за ночью...откровенно говоря, кроме нее там ничего и не осталось. Говоря еще откровенней, разница меж днями и ночами уже давно стерлась для него, обратив время в одно бесконечно растянутое линялое пятно. Тропический воздух, плотный и сырой, что буквально сопротивлялся каждому вдоху; обжигающие испарения, что ежеминутно возносились от земли; нещадно палящее солнце, вахту которого порой принимал продирающий до костей дождь; комары, осы, клещи, пауки, прохудившаяся обувь, кашляющая песком винтовка...замешано в том пятне было великое множество вещей, но не было никакого смысла их разделять — все равно ничего, кроме страданий, они не приносили. На каждом втором шагу он спотыкался, каждый третий требовал вспоминать, зачем он вообще делается, но выскобленное болью сознание, оглохшее начисто от барабанного боя в ушах, истерзанное жестокой пульсацией крови в районе висков, готовое вот-вот отказать окончательно из-за чудовищного перегрева, раз за разом подкидывало мысль, помогавшую пройти еще чуть-чуть, остаться на плаву.

Рядовому второго класса Фуджо Хаято очень хотелось жить и в этом желании он был отнюдь не одинок — пусть даже среди остатков отступившего с аэродрома взвода все меньше и меньше становилось тех, в ком желанию сопутствовала возможность. Взвод под командованием Эйчиро Санагавы — один из немногих, успевших отойти в джунгли — весьма скоро сократился до отделения, ныне же и вовсе представлял собой лишенную руководства шайку, сбитую из клочков уцелевших звеньев. Лейтенанта Эйчиро давно не стало, как и половины тех, кто пошел за ним — американские пули, дизентерия, притаившаяся в до тошноты теплой тропической воде, малярия и голод, стоптанные в кровь ноги и дикая, нечеловеческая усталость делали свою работу на совесть.

Последнее рисовое зернышко Хаято видел дня два назад — если, конечно, с того момента не прошла какая-нибудь неделя: уверенным теперь нельзя было быть ни в чем. В пищу, как он выяснил довольно скоро, годилось очень много чего — от недозрелых, чудовищно горьких плодов до спущенной с деревьев коры и дохлых улиток. С водой было едва ли не хуже — при строгой экономии (в понимании старших это значило то, что большая часть запасов оставалась в их распоряжении) их жалкая, перемазанная грязью команда должна была протянуть еще около суток. Последняя надежда была на Матаникау — пусть река и выходила к морю, ее воду хотя бы можно было прокипятить...

...и все, разумеется, достанется кому угодно, но только не ему — надо, как назидательно повторял в свое время покойный лейтенант, в первую очередь заботиться о боеспособности подразделения. А каких подвигов, в конце-то концов, можно ожидать от никчемного мальчишки, которого не бросили под ближайшим кустом лишь потому, что отряду нужно было вьючное животное? Какой резон было тратить на него драгоценную влагу, какой смысл вообще вспоминать, что существо, плетущееся за отрядом — в самом хвосте, спотыкаясь о каждую вторую корягу и поскальзываясь в грязи — тоже человек, тоже один из них?

В одном старшие были, конечно, отчасти правы — в своем нежелании тратить время, силы и остатки припасов на того, кто выглядел ближайшим кандидатом в покойники. Болотного цвета форма Хаято давно превратилась в черное, изодранное тряпье, бывшие до призыва пухлыми щеки впали, лицо осунулось, растеряв последние приятные черты. Пленка пота, покрывавшая кожу и озноб, что возвращался к нему каждую ночь, были знаками весьма красноречивыми — оставалось лишь удивляться, что по утру Хаято все еще находил в себе силы вставать и двигаться за остальными, удивляться его постоянному молчанию и отсутствию жалоб, удивляться тому единственному, что оставалось в нем неизменным — чистому и холодному, бесконечно упрямому взгляду.

Причины удивляться, несомненно, испарились бы, как утренняя роса, если бы так называемые товарищи только знали, в чем еще были правы. Если бы только знали, что молчаливый шестнадцатилетний доброволец, превращенный ими в ломовую лошадь, человеком и правда не являлся.

Знай эти люди о порядках, царивших в доме Фуджо — не стали бы удивляться тому, как внимательно этот замкнутый, диковатый мальчишка вслушивался всегда в каждый приказ, запоминая все едва ли не до буквы. Знай они, какие снадобья он ежедневно принимал с трехлетнего возраста, готовясь к церемонии отворения Цепей — не смотрели бы как на безумца, когда Хаято за обе щеки уплетал то воплощенное омерзение, что в армейской кухне издавна считалось едой. Знай, через какую боль прошел, когда сила, отделявшая его и ему подобных от простых смертных, была пробуждена впервые — не дивились бы, что бесконечные избиения в учебке сносились им почти без стонов.

Знали бы...

Впрочем, тогда их судьба стала бы еще более незавидной.

Впрочем — черт бы побрал это слово — может статься, что закон придется нарушить.

Если он все еще хочет жить. Если он хочет еще хотя бы раз напиться нормальной воды, а не думать о том, что собственный пот, выжатый из драной рубахи — в принципе, мог бы и сойти за...

— Чертова парилка...

Глухой, хриплый голос, слова, ни разу не плавно перетекшие в кашель — в голове отряда снова кому-то взбрело в голову нарушить тишину.

— Может, что новое скажешь, раз уж пасть распахнул?

Сгорбившись под грузом навьюченных на него вещей, Хаято осторожно перебрался через поваленный ствол какого-то тоненького деревца. Остановился, вслушиваясь в вялую перебранку — хоть какое-то развлечение, хоть какой-то шанс, что сегодня схлопочет по физиономии кто-нибудь другой. Нытье, как и следовало ожидать, начал капрал Сайто — как и последние раз пять или шесть. Звания давно уже прекратили что-либо значить, а никакого веса, кроме, пожалуй, лишнего телесного, этот кряжистый, с широким землистым лицом человек в их обществе никогда не имел. С самого начала зарекомендовавший себя как существо совершенно безынициативное, умеющее лишь передавать приказы старших по званию, не задумываясь об их значении, со смертью лейтенанта он утратил последние крохи дутого авторитета — и который уже день находил все новые поводы пожаловаться на судьбу и поругаться с рядовым первого класса Сатоши. Кажется, шапочно знакомы оба были еще в мирное время — отцы и деды их десятилетиями грызлись за какой-то клочок земли, передав застарелую неприязнь по наследству.

— Надо будет — и скажу, и тебя не спрошу!

— Ну, ну, не заводись, увалень, — вытянутое, морщинистое лицо стрелка, покрытое коркой грязи, растянулось в ни разу не белоснежной улыбке. — Тебе напрягаться вредно — вон как покраснел. Неровен час обгадишься с натуги...

— Может, заткнетесь уже? Всем плохо, не вам одним, — не выдержав, повернулся к товарищам Тайра. — Нашли время...

В том, что внушение подействовало, да еще и с первого раза, ничего удивительного Хаято не видел — даром, что солдат, который то внушение проводил, отличался поистине богатырским телосложением: воспаленные глаза, заросшее напрочь лицо да слой грязи, веток, колючек и листьев, покрывавший форму, делали Тайру похожим на разбуженного не к сроку медведя еще сильнее, чем обычно. Никто точно не знал, почему его в свое время определили отвечать за прокладку телефонных линий — на такого амбала надо скорее пулемет вешать, а то и два сразу...быть может, даже место под ящик с патронами бы осталось. Так или иначе, последнее время гигант, до войны прозябавший в какой-то деревушке в Шимосе — кажется, работа его была как-то связана с кузнечным делом — только тем и занимался, что душил в зародыше наклевывающиеся споры — иногда более чем прозрачно намекая, что сделать это без особого труда может и с их непосредственными участниками.

— Ненавижу, — теперь подать голос захотелось радисту Окаге — остановившись, он несколько секунд глядел на свой обтрепанный рукав, но в итоге все же стер при его помощи ручеек гноя, сбежавший из отекшего глаза. — Ненавижу эту жару. Ненавижу. А знаете, что я еще ненавижу?

— Знаем, знаем, шагай уже...

— Нет, ты послушай. Я сегодня вообще не спал из-за этих чертовых птиц. С двух ночи и до самого рассвета...веришь, нет — никогда так врага не хотел. Пока десяток не приколю, вот этими вот руками, не успокоюсь.

— Для себя штык наточить не забудь, воитель хренов...

Хаято устало вздохнул. Одно и то же, каждый час или два. Идти в молчании было, пожалуй, величайшей мукой из всех, что обрушились на их головы, но пусть споры и разгорались легче сухой листвы, влажный воздух и усталость не давали им разрастись до настоящего пожара. Попробуй тут поругайся, когда от простого вдоха легкие словно на пару отваривает. Попробуй кого ударь, когда руку подняв, чувствуешь, что к ней словно привязали пяток гирь и каждая весом под тонну. Вот и Окаге замолчал, вновь начав протирать глаза: за вечно прищуренный взгляд, в котором командирам мерещилось отсутствие уважения, он частенько получал бамбуковой палкой, но сейчас не сумел бы открыть глаза шире гноящейся щели при всем желании — хорошо еще, что хоть частью видел, куда шел.

Поправляя грозящий сползти в грязь вещмешок — один из той кучи, что ему милостиво доверили тащить — Хаято сплюнул в сырую траву. Чудесная команда, вот уж точно чудесная. Все до одного — молодцы как на подбор, только и осталось, что плакаты с них рисовать. Дружина славных героев, штыками коих восемь углов мира неизбежно будут сведены под одну крышу [1]. Горстка крестьян, которых, как водится, набрали из одного, в лучшем случае из пары соседних поселений, наивно полагая, что опозориться перед людьми знакомыми им будет еще горше, пара рабочих...ни на что, кроме беспомощной ругани ни один из них, казалось, больше не был способен. Отсутствие командования, равно как и шедших с ним рука об руку воплей и затрещин решило дело — разложение отряда шло полным ходом, и оставалось только считать дни до падения в пропасть.

В лучшем случае это и правда будут дни. А вот не найдись к исходу сегодняшнего вода и хоть что-то съестное...

"Можешь быть собою доволен. Ты им всем доказал".

Доказал, вот уж точно. Отцу, матери, сестрам...и прежде всего, конечно, брату Сейе. Доказал так, как никто не доказывает, доказал наилучшим, самым блистательным и заслуживающим высшей отметки образом.

Доказал, что в семье и правда не без дурака — и самого беспросветного кретина, которого рождал клан за последние века два или даже три он может увидеть, посмотревшись в первую попавшуюся лужу.

Чего он, в самом деле, хотел, о чем думал, когда решил, что второму сыну одного из наиболее древних и влиятельных магических родов Японии место здесь, чуть ли не на экваторе? Хороший вопрос — еще бы вспомнить, какой именно ответ он давал себе раньше...

Война, разумеется, была неизбежна — Хаято постиг данную истину еще в более юном возрасте, слушая бесконечные разговоры взрослых на эту неисчерпаемую тему, а иногда и сам задавая вопросы Рёги Фусаки, одному из самых близких друзей отца. Многовековая отсталость страны, бедной природным ресурсами, должна была быть преодолена как можно быстрее — при существовании таких многоопытных завоевателей, как Англия и США, угроза попасть под власть запада во все годы была весьма велика. Многие территории в Азии и на Тихом океане уже успели стать чужими колониями — подобная историческая несправедливость должна была быть ликвидирована, даром что растущему капиталу было чудовищно тесно на островах. В мире капитала — так не раз повторялось Рёги — решительно ничего нельзя было добиться без военной мощи, а к богатой стране, о которой говорил древний лозунг, привести могла лишь сильная армия. Великая миссия японского народа в Азии — в этом сходились и отец и Рёги — заключалась в том, чтобы как можно скорее стать одной из капиталистических империй, принеся ее народам защиту от угнетения белыми варварами. Справедливая, бескорыстная со стороны Японии война — нет, не война, но священный долг объединения мира, чтобы все человечество могло пользоваться преимуществами нахождения под управлением божественного императора...

Судьбы мира в эти годы решались отнюдь не в храмах, а на передовой — оружием, жертвами, праведными усилиями тысяч. Желание не остаться в стороне, желание внести свой вклад, достичь большего для себя и своей крови не могли не одолеть ту догму, что вкладывалась в него с самых нежных лет, не могли не отодвинуть на задний план горькое, но необходимое каждому знание о том, что должно было соответствовать.

Он знал, что нужно было делать, знал, что дух времени требовал действий, а не рассуждений в уютных стенах, которым предавалось большинство родни. Победа не требует объяснений, победителей не судят — а разве могли они не победить? После ряда тяжелых поражений в самом начале войны, американское общество вынудит свое правительство согласиться на мир — и защита японских завоеваний будет завершена...

Пока что поражение за поражением терпели отчего-то они. Война, которой долженствовало быть идеалом порядка, чем-то, ради чего действительно стоило без дозволения оставить родной дом и пройти все круги ада в учебном лагере, распахнула для него свои двери — и за ними не оказалось ничего, кроме кипящего хаоса. Суматоха, путаница, перекладывание ответственности, бессильная злоба и вымещение ее на непричастных, чрезмерное внимание к ничего не значащим мелочам, решения, недостойные даже последнего деревенского дурачка...фронт был всем этим и тысячами иных вещей, и лишь одной нельзя было найти на нем при всем желании — обратной дороги. Месяц, проведенный за постройкой аэродрома, окончился настолько позорно, что это долгое время казалось сном — наступление янки отшвырнуло победоносную императорскую армию прочь, словно тайфун — соломенную крышу с ветхой хибары. Остатки молодецкого угара, словно корку с почти зажившей раны, сорвало прочь, когда затихла многодневная канонада, когда стало ясно, что флот — отчаянно хотелось верить, что не навсегда — их все-таки оставил.

Он доказал свою глупость, несомненно — но никакое прозрение не могло помочь вернуться домой, никакое чудо не явится.

Если, конечно, он не рискнет сотворить парочку сам...

Все сводилось к одному. Возможности человеческого существа подходили к концу, а значит, оставалось лишь вспомнить, что таковым он не был. Вспомнить те крохи, что успел познать до своего безрассудного побега, положиться на умение и удачу...

Они дойдут до реки — а дальше вариантов немного. Соединиться с другими частями, отступить, затаиться...надеяться, что их не забудут. Не поймать в процессе пулю из-за того, что у кого-то посреди всей этой зелени сдали нервы. Не провалиться в какой-нибудь овраг, не отравиться, не переломать ноги и не сорвать спину под тяжестью поклажи. Не остаться бездыханным телом под каким-нибудь кустом, куском мяса, за который в тот же день примутся черви, птицы и все прочие.

Восемь углов под одной крышей...сейчас бы он бы без раздумий послал их все в ад за один уголок для себя — прохладный и тихий.

— Вода! Вода!

Крик Исаямы, механика-водителя, лучше всех разбиравшегося в картах и потому шедшего в голове процессии, заставил Хаято вздрогнуть.

Вода — это привал. Привал — это возможность, наконец, немного перевести дух.

И последовать принятому решению — тому единственному, что могло спасти их всех.

Промокший до нитки и до полусмерти уставший отряд, наконец, вышел к побережью реки. Лица Хаято коснулся теплый, пропитанный морской солью воздух. Теплый, но уже не такой раскаленный, как прежде.

"Как в погребок спустился..."

Надышаться с запасом, конечно, было невозможно, но отчего-то так и тянуло попробовать. Где-то глубоко внутри он, конечно, прекрасно понимал, что здесь едва ли было на градус прохладнее, чем в той чаще, через которую они продирались с утра, но близость речного простора и легкий, едва ощутимый ветерок изменили все.

— Вода... — одуревший от жары Окаге, кажется, забыл все остальные слова — и плелся к реке, бормоча то единственное, что еще осталось в целости. — Вода...вода...

— Морская, — Тайра придержал товарища за плечо. — Тебе еще просолиться только не хватает.

— А чего, пускай, — усмехнулся Сатоши. — Когда припасы кончатся, первого и съедим. С солью-то оно не так и...

— Вода...вода...

-Котелки-то не потеряли? — вытирая мокрое от пота лицо, простонал Сайто. — Давайте их сюда, попробуем. Если выпарить соль...

Сатоши, от которого юный маг ожидал очередной колкости, к удивлению Хаято от нее удержался — и, наградив капрала одним только усталым взглядом, отер грязные руки о не менее грязные штаны, после чего сбросил на землю мешок.

— Спички, спички, спички...

Разбитый отряд понемногу оживал — близость воды, пусть даже и непригодной для немедленного питья, свою роль определенно сыграла. Вовсю пользуясь тем, что еще несколько минут о его существовании не вспомнят, Хаято побросал поклажу в траву и — спина отозвалась резкой болью при первой же попытке распрямиться — сполз туда следом, совершенно обессилевший.

Еще жив. Еще...

В голове гудело так, словно ночью кто-то вскрыл ему череп и спрятал там пчелиный улей — резь в глазах и то, что более всего походило на попытки сердца пробиться наружу и сбежать прочь, самочувствия тоже отнюдь не улучшали. На лице, не успело оно толком опуститься на жесткую, импровизированную подушку, уже успел примоститься какой-то кузнечик, за воротник, кажется, тоже что-то заползло...

Неважно. Ведь он...

Еще жив. Еще...

Пахло мокрой землей, травой и потом. Веки, раз сомкнувшись, мгновенно отяжелели — казалось, на каждый глаз положили по мешку с чем-то тяжелым и влажным. Сейчас он заснет...нет, сейчас он, наверное, очнется от затянувшегося кошмара, что явился к нему в последнюю ночь перед побегом из дому — и, встретив взглядом знакомый потолок, коснувшись знакомых стен, изменит роковому решению их оставить...

Болезненный пинок по ногам разом выбил прочь приятные иллюзии — землистое лицо капрала, нависшее над молодым магом, скривилось от злости.

— Вы посмотрите на него только! — зло прошипел Сайто, в руках которого был зажат потертый котелок. — Разлегся тут, как на пляже! Не угоден ли зонтик от солнца, ваше превосходительство?

Человек, стоявший над ним — не более чем мутное пятно, речь его — лишенный всякого смысла набор звуков. Отупевший от усталости Хаято не сразу вспомнил, где именно находится — но знание то помог вернуть очередной пинок, оказавшийся едва ли не больнее первого.

— Будешь лежать колодой, тебя в костер и сунем, — убедившись, что пробуждение все-таки состоялось, закончил капрал. — Ну или можешь с дровами подсобить, пока не поздно...

Закончив свою речь, Сайто поплелся к берегу — величественные заросли, что кончались аккурат у самой кромки, давали ему, равно как и прочим, возможность незамеченными добираться до воды. Некоторое время понаблюдав за тем, как спина в измазанной грязью форме растворяется среди зарослей, Хаято попытался встать — против подобного насилия над собой решительно протестовало все тело, но выбора у последнего, увы, не осталось.

Сколько именно ему удалось провести в блаженном забытьи, гадать вряд ли имело смысл — но явно не минуту или две, если судить по раздраженной речи капрала и тому, что в двадцати шагах от берега вовсю кипела работа. Временная стоянка стремительно очищалась от мусора, толстые стебли и лианы безжалостно рубились и выбрасывались вон. Место, выбранное для привала, едва было видно как с реки, так и со стороны песчаной косы шагах в пятидесяти — единственного свободного от зарослей участка по оба берега Матаникау — а производимый шум прекрасно глушили река и резвящаяся живность, позволяя заниматься делом без излишних опасений. Кто-то перетряхивал вещи, безжалостно избавляясь от всего ненужного, кто-то таскал воду, кто-то чистил оружие...

Что ж, в этот раз и удары и крики были вполне заслужены. В этот раз он стерпит.

В конце концов, время еще не пришло.

А вот голод, напротив, снова дает о себе знать...

— Проснулся, парень? — не успел он сделать пару шагов, как наткнулся на возбужденного Сатоши. — Ну так не стой столбом — иди собирай, что там на растопку...

— Навес сначала надо, — закончив возиться с винтовкой, поднялся на ноги Тайра. — Дым заметят — и помолиться не успеешь. Пошли, малой, подсоблю.

Хаято молча кивнул. Напрягать лишний раз пересохшее горло не было ни нужды, ни желания. Его роль пока что должна оставаться прежней — пусть даже это и значит, что направление замордованному салаге будет придавать каждый, кто считает нужным.

Час пролетел незаметно — понимание того, что от вожделенного отдыха отделяет только краткая, но жизненно необходимая работа, служило главнейшим стимулом поживее с ней расправиться. Солнце, кипятившее тропический тондзиру[2] с застрявшими в нем, подобно полоскам мяса, людьми, начинало уже клониться к закату. Хаято знал, что продолжать путь сегодня уже никто не предложит: природа не берет в плен, а местная — и подавно. Заняв свое место у костерка — благо, хоть в этом ему никто не отказывал — молодой маг принялся за свою долю скудного ужина: две рыбины, выловленные в реке, оказались до того тощими, что насытиться, особенно после разделения на всех, нечего было и думать. Припрятанная в кармане горсть кислых ягод не особо помогла справиться с проблемой, но, по крайней мере, в желудок отправилось хоть что-то, чтобы он не принялся с тоски переваривать сам себя.

Близость костра успокаивала — в огне его будто бы сгорала потихоньку усталость. Его, конечно же, поставят дежурить первым, но, быть может, хотя бы к утру удастся немного поспать...

— Что дальше?

Молчание, царившее добрую половину вечера, нарушил Сайто — в глазах собравшихся Хаято прочел нечто вроде благодарности нервному капралу: каждый был рад, что открыть этот не самый приятный из разговоров досталось не ему.

— Не знаю, как вы, а я дальше спать, — уныло рассматривая кусок покрытого плесенью сухаря, выдохнул Сатоши. — Глядишь, какой выход и приснится...

— Глядишь, и вовсе просыпаться не придется, — Тайра покачал головой. — Карту давайте, подумаем...

— Было бы о чем, — Сайто толкнул плечом Исаяму. — Ну, где там твои бумажки?

Разбираться в грязном, измятом, отсыревшем клочке бумаги было делом не из легких или приятных — однако, вокруг развернувшего свое сокровище мехвода довольно быстро сгрудились все, одинаково хмуро созерцая открывшееся зрелище.

— Ну и где мы? — в который раз, первым не выдержал капрал.

— Где-то...здесь, — Исаяма осторожно коснулся пальцем одного участка. — Ну, вот река, как вы видите. Тут были наши укрепления, а вон там — периметр Тайву. Но до ближайшей базы снабжения...

— Можно короче?

— Можно. Это все на других островах.

— Девять километров за двое последних суток осилили, — Сайто нервно закусил оторванный травяной стебелек. — Я дома столько за два часа проходил, а тут...если хотите мое мнение знать, нам конец.

— Проходил он, ага, — буркнул Сатоши. — И пупок даже не развязался...

— Вы можете заткнуться, нет? — вскипел Окаге. — С таким настроем...

— А на что мне еще, мать твою, настраиваться? — взвизгнул капрал. — Сколько мы уже тут плутаем? День, два, десять? Половина уже червей кормит, а мы, считай, и от позиций-то не отошли толком! Кругом чертовы янки, а наши хрен поймешь, где...

— Если вообще еще где-то остались, — неожиданно поддержал своего вечного недруга Сатоши. — Что делать-то? Что?

— Ну, можете попробовать в кустах посидеть, пока с голоду не свалитесь, — подал голос до того молчавший Тайра. — То-то этой нелюди радость будет.

— А ты, ты...ты вообще молчи! — Сайто попытался поднять голос, но вышло это до того комично, что его собеседники заулыбались. — Надо было остаться! Остаться и...

— И что? — гадко ухмыльнулся Исаяма. — Сдаться, может, хотел? Сдаться? И кому? Этим?

— Им-то, кстати, то не запрещено, — фыркнул капрал. — Они-то, вон, было время, сдавались! Помнишь, как говорили? Что цель войны — ее пережить и все такое прочее...

— Помню-помню, — улыбка Исаямы стала еще злее. — А еще помню, как обещали, что на японском впредь только в аду говорить станут. И если ты, трус засранный, еще хоть раз о сдаче заикнешься, я тебя сам туда отошлю!

— А силенок-то достанет? — завизжал Сайто, хватаясь за дешевую, из штампованного алюминия, рукоять армейского меча. — Может, проверим?

— Хватит! — рявкнул, вставая во весь свой великанский рост, Тайра. — Хватит, я сказал! И сказал в раз последний, не поймете — один в речке остывать будет, другого вон, к дереву привяжу.

— Да тут хоть привязывай, хоть на голове ходи, — шумно втянув воздух, пробормотал со своего места Сатоши. — Прав этот увалень. Шансов у нас ноль.

— Я знаю, что делать.

Собственный голос показался Хаято чем-то бесконечно чужим, до омерзения глухим и хриплым. Взгляды собравшихся обратились к нему — недоверие, злость...нет, прежде всего, конечно, чистое, ничем не прикрытое изумление.

— Смотрите, у кого язык развязался, — протянул, склонив голову чуть набок, Сатоши. — И что же это ты знаешь, малек?

Пред глазами — языки огня, пред глазами — исхудавшие, озлобленные, полные непредставимой усталости лица. Лица тех, кто едва вспоминал о нем, для кого его жизнь значит сейчас меньше всего на свете, кто бросит его, едва явится беда, самым первым.

Если только он не нарушит закон.

Если только не спасет через это все эти измученные души.

— Нам нужно на мыс Тайву, к нашим, — он заговорил — медленно и монотонно, глядя в глаза, всегда в глаза — и не отводя своих раньше другого. — Пешком не дойдем — пока шли, уже скольких потеряли, а отсюда километров десять до аэродрома...а от него еще тридцать через позиции янки...

— И откуда ты столько знаешь?

— Позавчера. Пока ты спал. Взял твою карту, — сухо, отрывисто продолжал Хаято, отчасти наслаждаясь расширившимися от удивления глазами Исаямы. — Было время до рассвета. Все запомнил. Но я уже сказал... — он закашлялся. — Напрямую, через джунгли, мы не дойдем. Проще покончить с собой прямо здесь.

— Скажи хоть что-то, что мы не знаем, — фыркнул Окаге. — Так что ты предлагаешь?

Пламя. Глаза.

Терпеть. Всегда терпеть.

Он сильнее их. Всегда должен быть сильнее.

Если только еще хочет жить.

— Нужно двигаться по воде, — не дожидаясь разрешения, Хаято осторожно вытянул карту из рук мехвода. — Пойдем вверх по реке до Силарка[3], там обойдем мыс Лунга и вдоль берега до самых позиций...

— И вместо сорока километров пройдем все пятьдесят, — подытожил Исаяма. — Как ты добираться думаешь, умник? Вплавь, что ли?

— Нет, он нашего героя заместо плота использует, — Сатоши, ухмыляясь, глянул на побагровевшего капрала. — На этой туше целая рота уместится...

— Катер, — бросил одно лишь слово Хаято. — Нужен катер, лодка, что угодно.

— А самолет тебе не нужен? — вспылил Сайто. — Да что мы его слушаем, этого...

— Катер, — повторил Хаято. — У противника должен быть.

— И тебе, конечно, его вручат, — в голосе капрала чувствовались первые нотки приближающейся истерики. — А еще ковровую дорожку развернут на песочке и накормят от пуза...

— Вручат...

Поднявшись на ноги — боль в спине тут же возгорелась с новой силой — Хаято оглядел товарищей. Не без удовлетворения заметил, как сделал шажок назад капрал — такого взгляда у юного мага еще никто прежде не видел.

— Вручат... — вновь произнес он. — Да. Для меня они это сделают.

"Будь оно все проклято".

Качка была поистине бешеной — казалось, совсем немного не доставало до того, чтобы желудок выскочил наружу. Его рвало уже дважды — в основном желчью и вчерашней рыбой — а чудовищная боль, навестившая голову после, становилась хуже с каждым толчком, стоило только катеру в очередной раз подпрыгнуть на волнах.

Для мыслей, что являлись сейчас к нему, точно было не лучшее время, не лучшее место — но отогнать их отчего-то никак не выходило. Прикрыв глаза — от брызг воды, что то и дело летели в лицо, это спасало, но никак не от ветра — он, не в силах ничего с собою поделать, вспоминал.

Поздняя осень, неприбранный сад. Мелкая птичка, слетающая с ветки вниз, на пальцы матери.

Сколько же ему было? Пять? Четыре?

Холод, сухая листва под ногами. Смех — чистый, звонкий, принадлежавший, несомненно, кому-то бесконечно другому, кому угодно, но только не ему.

Почему? Почему он все еще помнит?

Согбенные деревца, стылая вода в пруду. Отложенные прочь очки в изящной, изрезанной письменами, оправе.

Кажется, это случилось вчера. Кажется, еще вчера он — глупый, несмышленый ребенок — помнил, как разглядеть настоящие чудеса в таких простых вещах, как удивиться без притворства, когда по взгляду и слову матери прилетали, чтобы спеть ему, птицы в саду. Кажется, еще вчера он не знал о духах, что томились в продолговатых цилиндрах из покрытого лаком дерева, о темных узких комнатах с цепями, вмурованными в стены и пол, о ледяной воде, которой три дня напролет терзали его сестер — до той поры, пока они не могли уже даже дрожать...

Кажется, это случилось вчера. Кажется, еще вчера он сказал это, взглянув в такое светлое и чистое тогда, без слабейшей тени забот и тревог, лицо.

— Я тоже хочу такие глаза...

Мать дала ему обещанное — шесть, может, семь лет спустя. Он получил то, о чем просил, добился желанного, пройдя через годы познания того, кем и для чего был рожден на свет, вкусив в полной мере той боли, что исстари шла рука об руку с дарованной им всем силой. Взял свою награду вместе с тремя месяцами слепоты, ночами жестокой лихорадки и днями готовой свести с ума беспомощности.

Она больше не улыбалась — никогда с того дня, в который он подарил ей первый взгляд своих новых глаз. Она больше не улыбалась — да и он со временем стал забывать, как — а главное, зачем — это делать.

Интересно, где сейчас...

Постылая реальность напомнила о себе очередной порцией брызг в лицо — открыв глаза и оглядев своих сопровождающих, Хаято в который раз беззвучно проклял все на свете, включая, разумеется, собственную глупость.

"Никаких шансов".

Двадцать человек во главе с неким подполковником Готтжем были посланы принимать сдачу пяти полумертвых инвалидов — и было уже слишком поздно менять единожды выстроенный план.

Он, конечно, понимал подобное причины подобного решения — леса кишели недобитыми солдатами императорских войск и лишнего риска никто не хотел. Но, черти все дери, неужели даже двукратного превосходства варварам было мало? Неужели, чтобы чувствовать себя в безопасности, эти обезьяны должны были непременно собраться такой толпой? Позор, какой же позор...

Еще больший будет, когда его план с треском провалится.

Пять винтовок, несколько гранат, желание продать свои жизни подороже. Негусто — и даже если прибавить к тому его чары, лучше особо не станет. Времени для мягкого внушения — вот уж вовремя так вовремя вспомнились эти птички из детства — не было вовсе, и обманывать себя зазря юный маг не собирался: то, что предстояло сделать, когда лодчонка доберется до песчаной косы, проделано будет максимально грубо, грязно...

И быстро.

Если, конечно, он хочет жить — от десятка пуль в упор не спасут никакие Цепи.

Подумать только, а как гладко все начиналось...

— Стоять!

Тишину утреннего леса взрезал крик часового.

— Не стрелять! Не стрелять!

Он ненавидел себя за это. Ненавидел собственный голос, в который так старался влить побольше страха. Ненавидел этот грубый, хрюкающий язык, на котором вынужден был говорить. Ненавидел заранее вымазанное грязью лицо, изодранную окончательно форму, поднятые руки. Но больше всего, конечно, ненавидел флажок, который пришлось немного замазать, не оставив ни капли красного — только бесконечно постыдный белый.

— Сдаваться! Не стрелять!

И кто знает, что варвары в нем еще разглядят...

Американский солдат лишь поправил винтовку, целясь незадачливому парламентеру прямо в сердце.

Его план висел на волоске.

Да черт там с планом — ничего умнее все равно в голову бы не явилось — но думать, что умрешь вот так было хуже, гаже всего на свете.

— Стоять, сказал! — приказ сдобрили руганью.

Ростом немногим выше самого Хаято. Форма цвета хаки, насквозь мокрая от пота. Руки чуть подрагивают, но то не страх — лишь едва сдерживаемая ярость, что так и плещется в голубых глазах.

Глаза — вот что ему было нужно. Пара шагов — ну хотя бы один, хотя бы самый маленький. Еще чуточку ближе. Еще совсем капельку...

Непроглядно-черное дуло, грозящее поставить точку в дурацком плане и недолгой жизни юного солдата, чуть заметно качнулось. Сдвинувшись немного вперед, солдат вновь застыл.

Та же злость, та же усталость. Так похож на его товарищей, так похож на него самого — и так безнадежно от них далек.

Еще шаг. Еще один. Ну пожалуйста...

Сил едва хватало, чтобы сделать ровный выдох.

Еще шаг. Лучи солнца коснулись лица.

Сейчас.

Волна боли зажглась в Цепях, прокатилась по телу, спеша добраться до глаз. Глаз, что, едва моргнув, открылись вновь — светло-серыми пятнами в черную прожилку...

— Я сдаваться, — тоном, каким не позволил бы себе говорить ни один готовый к сдаче боец, выдохнул он, продолжая вглядываться в голубые пятнышки на вспотевшем лице. — Ты меня не убьешь. Я сдаваться. Я буду говорить с командир.

Тягостную тишину, что повисла за последним словом, нарушал только бешеный стук сердца. Все или ничего. Или получилось — или он останется здесь навсегда.

— Руки на виду, — процедил, наконец, солдат, поведя стволом куда-то в сторону. — И без фокусов мне.

"Сработало", — мысленно выдохнул Хаято. Выдохнуть всерьез никак не получалось — горло перехватило чудовищное напряжение.

— Сюда иди, — прорычал боец, вновь дернув стволом винтовки. — Ну, чего встал?

Удар прикладом последовал едва ли не раньше, чем он успел добраться до указанного дерева. Не пытаясь удержать равновесие — все должно было быть естественно — маг повалился вниз, пребольно ударившись грудью о какую-то корягу. Нависнув над ним, солдат без лишних слов развернул Хаято лицом к себе, и, вздернув за готовый вот-вот оторваться воротник, ударил.

Боль прошила челюсть раскаленной спицей. Падая лицом в грязь — ручеек крови уносил с собой останки расколотого зуба — Хаято с трудом сдержал смех.

— У меня брат на "Аризоне" служил, — долетело откуда-то сверху. — Считай, ты легко отделался, мразь.

Все шло в точности по плану.

Грохот железной двери разбудил его — а яркий свет быстро заставил вспомнить, что он уже не в джунглях, но вновь за периметром Лунга. Сеанс пинков и затрещин, последовавший сразу после пробуждения, молодой маг воспринял почти равнодушно — боль в расколотом зубе беспокоила его куда сильнее, чем все эти наносимые больше для проформы удары.

Особых помещений для допроса на базе не водилось — это Хаято помнил еще с той поры, когда она все еще принадлежала им. Его, однако, все же куда-то поволокли — каждое промедление сопровождалось очередным ударом или, на худой конец, тычком в спину. Народу в знакомых коридорах было куда больше, чем прежде, равно как и грязи — о встречавшихся повсюду безвкусных плакатах не хотелось даже и думать лишний раз. Где-то за стеной журчала вода, где-то работала электробритва...

We're gonna have to slap

The dirty little jap...

...да и без веселенькой музыки — она вырывалась из того кабинета, что раньше принадлежал кому-то из начальства аэродрома — тоже, впрочем, не обошлось. Зашвырнув его в какую-то грязную комнатушку, солдаты удалились — очередной хлопок дверей, впрочем, не заставил себя долго ждать.

— Вы говорите по-английски? — офицер — а допрос наверняка не доверили бы кому попало — сразу перешел к делу.

— Да, — прохрипел маг.

— Ваше полное имя?

— Фуджо Хаято.

— Звание?

— Рядовой второго класса.

Проклятый свет все портил — лица было толком не видать, что уж мечтать о глазах.

— Мне сообщили, что вы готовы сотрудничать...

— Что? — маг постарался придать своему лицу максимально удивленное выражение. — Простите. Очень быстро. Очень тихо. Я не...

— Сотрудничать, говорю, готов? — офицер подался вперед. — Или тебе по буквам надо?

— Сотрудничество...да, да, — тут же согласно закивал Хаято. — Да, так.

— Причина сдачи в плен?

Свет казался уже не столь ярким, как прежде. Да и вожделенная цель — глаза офицера — маячили почти что перед самым лицом...

— Жить. Мы хотим жить.

Очередной резкий кивок скрыл сжатые чуть ли не до хруста зубы, отвел внимание человека от того, как дернулось от пробежавшего по Цепям тока все тело. Рывком подняв голову, Хаято поймал взгляд офицера — своими вновь претерпевшими метаморфозы глазами.

Ничего более не требовалось.

— Забрали насильно, — бормотал он, вворачивая каждое слово в постепенно становящийся все более и более податливым человеческий разум. — Не верить пропаганда. Не хотеть умирать за ложь. Хотеть увидеть дом. Семья.

"Немного правды никогда не повредит..."

Отчаянно хотелось моргнуть — и не ему одному. По загорелому лицу офицера скатилась первая слеза — человек, пусть и неосознанно, но все же сопротивлялся по крупице вливавшимся в него чарам.

— Почти все мертвы. Осталось пять. Остальные умирать. Все умирать.

Можно моргнуть. Да, теперь можно. Теперь...

— Ваше вооружение? — офицер смахнул соленую капельку прочь, бросил озадаченный взгляд на яркую лампу — и вновь обратил взор к пленнику.

— Патроны отсыреть. Винтовки ломаться. Песок. Везде песок. Еда нет больше. Даже кокос больше нет.

— Где ваша группировка в настоящий момент?

Половина дела была сделана — и даже лучше, чем он мог мечтать. Каждое слово Хаято было для мерзкого варвара очевидным фактом, не требующим ровно никаких доказательств. Воздействие, однако, было предельно кратким — а боль и усталость отнюдь не способствовали сосредоточению, столь необходимому для контакта. В худшем случае все, чего он только что добился, будет сорвано прочь еще одним неумелым нападением, в самом худшем — придется думать, что делать с окочурившимся от кровоизлияния в мозг болваном.

— Я...я могу показать...карта...

Больше страха. Больше. Так, чтобы еще годы потом было стыдно за этот спектакль.

-...не уверен...но...

— А почему бы тебе не показать место самому?

Больше страха. Расширить глаза. Говорить медленно, слова путать, губой — по возможности побольше трясти.

— Нет, нет, — Хаято затряс головой. — Ходить — нет. Показать карта. Ходить — нет. Я сдаться. Я сдаться. Больше не ходить.

"Ну давай же, выродок. Я просто жалкий мальчишка, вчерашний школьник, опустившийся трус. Я ничего не хочу, кроме как выжить. Но можешь ли ты мне до конца доверять? Можешь или нет? Мы ведь оба знаем ответ".

— Отправишься с нами, — помолчав с минуту, задумчиво проговорил офицер. — Если это какая-то подстава, будешь первым, кто получит пулю.

— С вами? Я? — маг тряс головой так, что начинал всерьез опасаться за ее сохранность на шее. — Я не идти. Я сдаться! Сдаться!

— Я все сказал, — прорычал, вставая, собеседник Хаято. — А теперь заткни пасть и радуйся, что у меня нашлось желание с вами возиться.

Хлопок двери. Вдох. Выдох. Вдох...

Он может отдохнуть. Теперь — сомнений почти не было — человек сделает все остальное...

"Сделал, ох и сделал. В лучшем виде, да только не для тех. Чтоб вам всем провалиться!"

Стиснув зубы, маг тут же скривился от боли — подарочек от часового все еще давал о себе знать. Хоть бы еще не воспалилось...

Один из бойцов наградил Хаято мрачным взглядом — тот, не особо смущаясь, залез пальцами в рот, и, пошатав немного торчащие из десны осколки, сплюнул кровь, попав на внутреннюю сторону борта.

— Кончай, — прорычал ближайший солдат, ткнув его в плечо. — И так всю лодку загадил уже...

Юный маг кивнул — торопливо и тихо. Знай этот тип, чего ради пленник с самого начала кошмарного плаванья пользовался каждой возможностью оставить кровавый след, обрати внимание на прокушенный до крови же палец, которым Хаято успел, тщательно изображая очередной приступ рвоты, вывести пару корявых знаков снаружи лодки — место болезненного тычка заняла бы пуля, посланная аккурат в лицо. На счастье Хаято, солдат — совсем молодой, года на три старше его самого — был всего лишь человеком, существом, редко видевшим что-то дальше своего носа.

Но даже так...

То, что он собирался проделать, в бою с настоящим противником стало бы гарантированным самоубийством. Никто в своем уме не позволил бы магу так долго плести чары — и пусть даже ни одного врага, знавшего или хотя бы подозревавшего об истинной его природе тут не водилось, пусть даже эти одинаковые животные морды вряд ли читали в своей жизни что-то сложнее букваря и комиксов в своих газетах...

Один человек — вздор, пустяк, даже для кого-то его возраста: обучение в семье мага, как правило, начиналось очень рано и часто оказывалось весьма суровым — в детях подобные ему видели, вопреки новомодным веяниям в людском мире, лишь недоразвитых взрослых, которых следовало как можно быстрее поставить на ноги, всесторонне вооружая к будущей борьбе. В свои шестнадцать он, конечно, многого еще не знал, о многом не мог и мечтать, но защитить себя — смерть, как гласили вековые догмы, всегда ходила рядом — уже был способен. Один человек — ничто, два или три — интересная задачка, двадцать с лишним...

На что, черт возьми, он вообще только надеялся?

Забраться в сознание, оставить там свой след, заставив следовать своим приказам — сработало бы на одном, да и то — при долгом зрительном контакте в предельно спокойной обстановке. Нарушить координацию, превратить готовых к бою солдат в корчащиеся от головной боли куски мяса? Двое, может трое за раз, если ему совсем не жаль себя и Цепей. Перебрав все варианты, он остановился на самом простом — но даже простой морок накинуть на два десятка сразу...

Тщательно сплетать поле, четко очерчивать границы, замыкать должным образом клетку — ни на что из этого ему не хватило бы ни сил, ни умения. Грубо, наспех обрисовать контур, используя самый примитивный и в то же время лучший для связи с хозяином проводник, оставаться в эпицентре, влить все силы без остатка в одну бешеную волну страха, растерянности, спутанности мыслей, щедро присыпать видениями...

Если ему повезет, никто не заметит на лодке кровавых узоров. Если ему очень повезет, он не потеряет сознание в процессе плетения чар. Если вся удача мира сегодня окажется с ним — варвары, когда придет время, будут смотреть — и стрелять — вовсе не туда, откуда за ними явится смерть.

Закрыть глаза. Выровнять дыхание. Сложить руки. Краешком ноги коснуться оставленного заранее пятна крови.

— Петли я сплетаю...

— Что, молишься? — усмехнулся кто-то, скосив взор на шепчущего Хаято. — Ну, молись, узкоглазый мусор. Может, вымолишь чего.

-...пусть же ноги вязнут...

Он не ответил — потому что ответить уже не мог, даже если бы возжелал того. Мотив, единожды рожденный, требовал предельного сосредоточения на себе.

-...я зову туманы...

Требовал, чтобы в мире не осталось больше ни единого звука.

-...пусть же разум тает...

И скоро, очень скоро — для мага это действительно стало так.

-...холода прошу я...

Мерно покачиваясь, он продолжал шептать.

-...пусть же сердце стынет...

Медленно, едва ощущая собственные движения, заводил руки за спину — простейшая форма, традиционное начало для чар, имевших целью чье-то мучительство.

Кровь под ногами, кровь во рту, кровь, струящаяся меж пальцев. Кровь текла неспешно, почти лениво — но незримая нить, рожденная из нее, оплетала жертв куда как быстрей. Маленькие спусковые крючки в головах. Два десятка проводков, встречавшихся в одном детонаторе.

И его ручки уже почти можно коснуться.

— Сэр, движение на двенадцать.

— Держите на прицеле. Пока каждый не проверен — они еще не сдаются.

— Вижу одного! Внимание!

Открыть глаза. Сложить пальцы.

"Парламентером" был выбран Сайто — отряд, как живо помнил Хаято, дружно согласился в том, что лучшей кандидатуры, чем этот ходячий комок нервов, попросту и быть не могло. Смотря за тем, как капрал ковыляет с белым флагом по песку, молодой маг едва сдержал смех — цирк, да и только.

— Выходим. Лейн — останешься, следи за этим.

Боль в Цепях становится едва выносимой.

-...птицам говорю я...

Почти все уже на песке. Почти все уже готово.

— Руки выше! Дальше ни с места!

— Где остальные?

Сложить пальцы. Взяться одною мыслью за нить. Коснуться каждого.

-...не лететь на взморье...

Вырвавшийся вперед боец делает очередной шаг.

Грохот взрыва.

Туча мокрого песка вперемешку с кровью.

— Засада!

-...пусть о скалы бьются!

Импульс вышел — унося с собою всю боль, усталость и ненависть, что успели скопиться в теле. Зов прозвучал — и на него откликнулась армия кошмаров.

Из кустов, из зарослей, из воды, с соседнего берега — отовсюду смотрели искаженные яростью, окровавленные лица японских солдат. Горящие черным огнем глаза, дрожащие от неуемного гнева руки. Десятки, сотни нацеленных стволов...

— Банзай!

Крики слились в хор — нет, в единый вопль бесконечного огромного и безумного существа, что жило с одной лишь целью, хотело лишь одного.

Крови врага. Черепов его к трону мести. Смерти всех противников до единого, всех их родных и близких, предков и потомков.

Сотни штыков засверкали на солнце.

Оружейный грохот и треск почти лишили его слуха. Отчаянная пальба велась во все стороны, но пули людей Готтжа снова и снова поражали пустоту — а в затуманенных чарами глазах их — и вовсе отскакивали от несущейся на бойцов живой лавины.

Маг видел ад, в котором оказался ступивший на песок взвод — до ужаса четко, до предела реально, видел до самого последнего края. Он чувствовал все, что рождалось в людях, перевязанных нитью его чар — страх, неверие, злобу...до капли, до песчинки.

Жизнь за жизнью он подводил к обрыву.

Жизнь за жизнью сбрасывал вниз.

Все оказалось куда проще, чем он думал, куда лучше, чем смел надеяться — одурманенные, одуревшие от страха варвары растрачивали боезапас на несуществующие цели, в то время как их самих, одного за другим, срезали пули истинного противника.

Как все просто. Как же...

— Ты!

Очередной удар в и без того измученную челюсть оказался поистине сокрушительным — потеряв всякий контроль над заклятьем, он отлетел назад, пребольно ударившись спиной о борт катера. Молодой солдат, тот самый, что выражал свое неудовольствие по поводу кровавых пятен, тот, что остался в лодке, остался несвязанным, опустил винтовку, целясь магу в грудь. Взревев, Хаято рванулся вперед — выстрел и крик сошлись в одно целое...

Правый бок обожгло болью.

Помешать окровавленным пальцам мага сомкнуться на чужом горле, она, впрочем, не сумела.

Налившееся алым лицо, что висело пред глазами, казалось отчего-то знакомым. Столкнувшись взглядом с человеком, из которого он прямо сейчас по капле выдавливал жизнь, Хаято почувствовал, как боль от ран и боль в горящих Цепях уступают место той, что была еще страшней — боли неизбежного узнавания.

Этот страх, эта ненависть, это бесконечное упрямство во взоре — жить, любой ценой — жить — были знакомы ему слишком хорошо. Не было пред ним хрипящего от чудовищного напряжения врага, не было лихорадочно пытавшихся содрать или ослабить чужую хватку рук, не было пальцев, что забирались прямо в свежую рану...

Было только зеркало, где нашла приют каждая его слабость.

— Нет...нет...

Так похож на него.

Так бесконечно от него далек.

-Не...

Не человек — и даже не зверь.

Лишь то, что должно уйти.

Зеркало треснуло. Слова, прежде чем раствориться в пустоте, сошли на короткий, жалобный хрип.

Его первая кровь. Его первая победа.

Над собой.

Он...

За все нужно было платить — Цепи напомнили о том ослепительной болью, в мгновение ока разнесшейся по телу. Последняя мысль так и осталась лишенным смысла обрывком — и канула в черноту следом за всем остальным.

Песок под пальцами был влажным и горячим. Песок — он увидел то, когда поднес едва слушавшиеся руки к лицу — был алым от крови.

Нещадно лупящее по глазам солнце исчезло — его целиком закрыло, склоняясь над магом, знакомое заросшее лицо.

— Все, все, — тихо улыбнувшись, Тайра потрепал его по голове. — Все. Победили мы.

— Я...

— Везет тебе, малой, — подав магу руку, великан снова улыбнулся. — Пуля едва царапнула. Хотя когда ты в воду упал, думали, что все...ну-ка, сколько пальцев показываю?

Хаято медленно втянул воздух разбитыми губами, чуть прищурился.

— Пять?

— Слышали? — пробасил Тайра. — В порядке он!

— Вот и славно, — ушей достиг возбужденный голос капрала. — Нет, вы видели? Видели? Одним выстрелом двоих!

— Да хоть весь взвод, ногу помоги перевязать!

Сознание возвращалось постепенно — подняться на ноги же Хаято удалось лишь через пару минут, да и то — со второго раза. За спиной раздался выстрел, затем еще два — бродивший по песку Окаге деловито добивал раненых.

— Ну и представление, — выдохнул, подходя, Сатоши. — Что с ними было-то? Видели, нет? Как будто все разом рехнулись...

— Орали так, словно целый полк на них пер, — задумчиво произнес Исаяма. — Да молотили все больше по кустам да по кокосам...

— Говорят, эту их морскую пехоту из желтых домов комплектуют, — Тайра почесал подбородок. — Вот, видать, и перемкнуло в головах что-то. Ладно, к делу, времени мало. Хватятся этих дурней не просто быстро, а очень быстро...

— Да пускай хватаются, — бросил мехвод. — Катер-то у нас! Не подвел малой!

— Вот уж верно, не подвел, — усмехнулся великан-линейщик, пожимая все еще не до конца пришедшему в себя магу руку своей лапищей. — Не ожидал, признаю.

— Я просто... — онемевшие губы едва шевелились.

— Просто всех спас, — перешагнув через очередное мертвое тело, произнес Сайто. — Знаешь, парень...Хаято, я это...ты прости меня. Все вы простите. Сам знаю, какой из меня командир, только нервы всем крутить...я бы никогда не...ну, может, и додумался бы, план-то несложный... — капрал нервно усмехнулся. — Но вот провернуть бы точно не решился, куда мне там. А ты как-то смог.

— Вот-вот, чего только в солдатне забыл, — подал голос Окаге. — Шел бы в офицеры...хотя тогда мы бы тут легли все.

— А так легли они, — рассмеялся Сайто. — Слушай, парень, я уже сказал...я командиром был, да не справился. Может, тебе теперь...попробовать?

Хаято скользнул взглядом по красному песку, по телам, над многими из которых уже кружили первые мухи. Заглянул в лица, что видел будто бы впервые, в глаза, что смотрели на него так, как не смотрели никогда прежде.

Уставился на упавший в воду флажок — волны уже согнали прочь белую краску, вернув на законное место алый круг с косыми солнечными лучами.

— Ну же, парень, — подтолкнул мага Тайра. — Скажи что-нибудь.

— Рассвет...начинается на востоке, — прошептали, постепенно вливая в слова все больше силы, обветренные, в корке засохшей крови, губы. — Запад же ждет...

5 июля 1951 года. Токио.

"...лишь закат".

Слово повторялось снова и снова, слово ширилось, разбухало, заполняя собою сознание — и, когда места для него более не осталось, взорвалось, разметав сон на клочки. Рука в пятнах ожогов пробудилась будто бы чуть раньше всего остального тела, слепо шаря в поисках винтовки — но под сухие пальцы с отросшими сверх меры ногтями попал только прохудившийся, грязный ботинок. Открыв глаза — солнечный свет не упустил случая резануть по ним побольней — он рывком поднялся, вслушиваясь в собственное дыхание — частое, нервное, перемежающееся неприятными хрипами.

Пара минут, чтобы прийти в себя. Еще две-три — вспомнить, где он вообще находится. Одну, что с легкостью могла сойти за вечность — отдать без остатка мыслям о том, что лучше бы не вспоминал вовсе.

Солнце вновь напомнило о себе, швырнув в глаза пару ярких лучиков. Вздохнув, он поднялся с постели — точнее, с уложенного на дощатый пол драного матраса, пытавшегося исполнять ее функции. Развернул служивший подушкой смятый в комок плащ-накидку, набросил на плечи — знобило его вот уже которое утро, но ни воспаление легких, ни самая завалящая простуда отчего-то не считали должным навещать мага. Порадоваться бы...правда, для того придется сначала вспомнить, как сие действие выполняется. Прокашлявшись в драный, с торчащими нитями, рукав, Фуджо Хаято поплелся в сторону ванной комнаты — той ее части, что уцелела после бомбового удара...

Сверху стекала грязная дождевая вода — остатки крыши, под которыми он проводил ночи, должны были защищать от непогоды или в один прекрасный момент обрушиться на голову, но по сию пору не справились ни с тем, ни с другим. Заплаты из старых газет, налепленные поверх выбитых окон, вовсю трепал ветер, и, в тех местах, где ему удавалось сорвать преграду прочь, радостно врывался внутрь, принося с собою листья, пыль, пепел и мусор всех сортов и расцветок. Недовольное мяуканье из дальнего угла заставило Хаято обернуться — то проснулся его единственный сосед.

— Что, нравится, когда будят ни свет ни заря? — протирая отяжелевшие, желающие вновь закрыться на часок, глаза, бросил он коту — тот лениво потягивался на своей лежанке из газет и тряпок. — Говорил же, будет и моя очередь...

Собственный голос заставил мага вздрогнуть — так далек он был от того, что звучал во снах. Нет, даже не голос вовсе, а хриплое, надорванное карканье — таким только пугать, притаившись в тени, припозднившихся прохожих.

— Жрать иди, скотина шерстяная, — прокашлявшись, ворчливо позвал он, вороша тряпье. — Ну, долго ждать тебя?

Слова должного эффекта не возымели — в отличие от звука, с которым старый штык-нож с деревянной рукоятью начал потрошить припрятанную под ветошью банку консервов. Сосед — неплохо было бы, наверное, дать ему в конце концов имя — оживился почти мгновенно, в пару прыжков подскочив к магу и начав тереться об ноги своей серой свалявшейся шерстью.

— Все, больше нет, — вывалив на пол то, что должно было, по чьему-то разумению, напоминать пару кусков рыбы, замоченных невесть в какой гадости, вздохнул Хаято. — Дальше мы снова на самообеспечении.

Кот не ответил — процесс поглощения еды, к которой обитатель верхнего этажа полуразрушенного дома не притронулся бы и в бреду, интересовал его куда как больше, чем речи хозяина.

— А, черт с тобой... — пробормотал, бросая банку в дальний угол, маг. — И без того дел по горло...

От зеркала уцелел лишь небольшой кусок — впрочем, как и от самой ванной комнаты. Наскоро ополоснувшись из напоминавшего своею формой неразорвавшийся снаряд железного умывальника, Хаято рискнул встретиться с собственным отражением, притаившимся среди разводов, трещин и пятен. Спутанные черные космы, исхудалое, бледное, давно позабывшее о бритве лицо. Взгляд покрасневших, в сеточке полопавшихся сосудов, глаз выглядел напрочь опустевшим, направленным куда-то сквозь зеркало, частично обрушенную стену и дальше, дальше — за пределы реального.

Куда...куда ты его дел?

Смотреть на себя он по возможности избегал — слишком уж часто после этого всплывал в голове крик матери.

Куда...моего Хаято дел?

Слишком часто. Слишком отчетливо.

Не мой сын! Не мой! Прочь! Прочь отсюда! Уведите...прошу...

Глаза, что он помнил с детства, до краев были залиты страхом.

Больше они уже ничего не увидят — и в том только его вина.

Выдернув застрявший в волосах осенний листок, Хаято отвернулся. Человека в зеркале, этого бродягу лет под сорок на вид, он едва ли желал узнавать. Он — кому через пять лет только-только исполнится третий десяток. Если исполнится, конечно...

Старые фотографии давно пущены на растопку — вместе со всем, что только могло гореть. Не жаль, вовсе не жаль — так, по крайней мере, не придется больше вспоминать того парнишку в помятой, на размер больше, форме, что на них обитал. Румянец уступил место шрамам, кудри обернулись грязно-черной, сплошь в колтунах, гривой, и даже седые пряди — спасибо Цепям, из которых он годами немилосердно выдавливал каждую крошку силы — напоминали о себе, спускаясь на бесконечно опустелое, обессмысленное лицо.

Кот, закончив с трапезой, снова улегся спать. Пройдя мимо — шаг его был достаточно тих, чтобы не потревожить соседа — маг остановился у окна, отвернув в сторону бумажную заплату.

Стылое, промозглое утро понемногу вступало в свои права, грязно-серая вата облаков вспухала и ширилась, спеша укрыть солнце от непрошенных взглядов. Холодные капли срывались с битой кровли, скользя вниз по исковерканным обломкам труб и решеток — и с тихим шлепком разбивались насмерть о шершавое дерево подоконника. На улице, как обычно, нельзя было приметить ни единой души, и дело тут было не только в скверной погоде: в квартал, разбомбленный почти до основания, никто не спешил возвращаться даже сейчас, шесть с половиной лет спустя. Редкие бродяги, ютящиеся в оставленных былыми хозяевами домах, расплодившиеся во множестве крысы, гоняемый ветром мусор, пыль да дождевая вода — вот, наверное, и все, кого можно было здесь повстречать.

Его это более чем устраивало.

Протяжный, жалобный скрип разнесся по улице, заставив мага вздрогнуть. Из-за угла превращенного в руины кафе, будто бы в насмешку над недавними мыслями Хаято, выплыла сгорбленная фигура старика с огромной, доверху набитой всевозможным барахлом, тележкой. Под звуки, от которых покончил бы с собой любой обладатель хоть сколько-нибудь тонкого — или, как минимум, не отбитого напрочь артиллерийской канонадой — слуха тележка поползла по изрытой воронками улочке, найдя свою погибель где-то на середине пути. Колесо, угодив в глубокую трещину, издало звук еще более резкий и душераздирающий, чем прежде — и, сорвавшись с оси, отлетело прочь, в заросли сорной травы. Сам не вполне понимая, зачем, маг продолжал наблюдать — и чувствовал, как с каждой новой минутой тягостного зрелища где-то глубоко внутри растет, поднимается все выше и выше, невыносимая горечь.

Знакомый спектакль, знакомый до боли. Вся жизнь его — как та телега: грязная, ржавая, с облупившейся краской. Все, чем он дорожил, все, за что был готов драться до последней капли крови, драться, вцепившись зубами и ногтями...как только раньше ему удавалось усмотреть нечто подобное в простой куче лома? И конечно, он уже весело сыпется прочь...

Хотелось высунуться наружу, бросить в холодный осенний воздух свой страшный, надрывный крик. Хотелось спуститься вниз — не помочь, но единственно лишь сказать, озвучить ту мысль, что терзала ночь за ночью, не давала покоя год за годом.

В жизни есть куда спешить, есть, ради чего надрываться. Есть некая точка, в достижении которой был — просто не мог не быть — великий смысл, оправдывающий все. Точка, где все станет ясно, где на каждый вопрос будет дан ответ, где он получит в награду долгожданное право позабыть то, что было сделано прежде.

Когда-то он тоже так думал. Когда-то он слышал имена, которыми ее награждали. Слышал, как говорили — не всегда словами, но порой лишь взглядом, одной живой мыслью, что так легко прочесть по лицу — что это совсем рядом, это за дверью, это — всегда — на расстоянии протянутой руки.

Когда-то он сумел дотянуться. Когда-то он побывал там.

И больше не верил уже ничему в целом мире.

Его жизнь сорвалась с оси, рассыпалась по мостовой горой никому не нужного мусора — единственного возможного урожая с того, что старательно засеивали отец и мать, учителя в школе, офицеры в казармах. Его жизнь оборвалась, едва успев начаться — фальшивая сладость оболочки соскользнула, сошла на нет, оставляя после себя только бесконечно, безнадежно горькое лекарство.

Его жизнь...

Тогда, четыре года назад, он почти шагнул ее из нее прочь.

Тогда ему почти удалось.

Там, среди могил...

Где-то вдалеке заливались нестройными криками ночные птицы. Разбросанные по темному покрывалу неба искры звезд спешили попрятаться за ползущими в сторону города тучами — к утру ожидался сильный снегопад. Внизу, напротив, огней становилось все больше и больше — невнятно тлеющие костерки на разбомбленных в пыль улицах, отблески электрического света, загнанные в квадраты окон, крохотные, жалкие, едва освещающие путь фонарики у дверей...

Кладбищу не досталось и того. Целиком погруженное во мрак, оно хранило горделивое молчание — в столь поздний час никто не явился бы сюда. Никто не коснулся бы развороченных взрывом ворот, не ступил бы по неприбранной, припорошенной снежком тропинке, не прошел бы мимо разбитых на осколки могильных камней, раскрошенных урн, вырванных с мясом оград.

Никто бы не помешал осуществиться задуманному.

Он лежал там, среди относительно свежих захоронений — лежал на спине, упираясь макушкой в могильную плиту. Неразборчивые трели птиц, тихие, мерные щелчки наручных часов, далекие голоса со столь же далеких улиц — все давно слилось и смялось в один лишенный смысла комок, который мир с усердием, явно достойным лучшего применения, продолжал заталкивать в уши.

Заглушить тех криков, что шли изнутри, он, конечно же, не мог.

Да вы с ума спятили! Мы не можем...здесь каждый человек на счету!

Земля — холодная и твердая, будто камень.

Ознакомьтесь с приказом. И заткнитесь. Он должен быть эвакуирован немедленно. Я не потерплю никаких...

Земля молчит — иногда. Иногда же ему кажется, что голоса исходят именно оттуда.

Да поймите же вы, наконец! Его нельзя никуда перемещать! Хотите, чтобы раны снова открылись? Он истечет кровью, едва вы...

Они никогда не умолкают — стоит только остаться наедине с собой.

Отойдите от него! Вы не можете! Лейтенант, да скажите же им!

Они никогда не дают покоя — стоит только вернуться ночи.

Ни о чем не беспокойтесь. Уж не знаю, для кого в столице вы так важны, но вас сегодня же переправят...

Они никогда не простят. Как не может простить и он.

Я...я не давал...согласия...

Руки дрожат — виной тому не холод, но бессильная, опустошающая злоба. Пальцы скребут землю, обламывая в кровь ногти, выдирая засохшие комки.

Боюсь, ваше согласие роли не играет, лейтенант. Приказ, переданный нам, исходит от более высоких чинов.

Кровь и земля — как тогда, на линии Шури. Кровь и земля — все, что имело значение, когда он последний раз поднял в атаку остатки израненного, выбитого на четверть взвода. Кровь и земля — последнее, что он помнил, прежде чем очнуться в провонявшем насквозь смертью полевом лазарете.

Пустите меня! Пустите! Я не...не хочу...я...я должен...должен с ними...

Пальцы скребут по земле, как скребли, как вцеплялись — то в мольбе, то в попытке добраться до горла — по рукам, по увешанной медалями форме сотрудников военной полиции.

Если бы только был шанс. Если бы только ему сказали, что можно прорыть, прорвать дорогу назад — на Окинаву, под "Стальной ливень", что погреб под собою всех, кроме него. Если бы он только мог — на миг, на самую краткую долю самой ничтожной секунды — вернуться и объяснить, сказать им...

— Я не хотел. Я не хотел, слышите?

Могилы молчат.

— Я не уходил. Не уходил, не уходил...

Земля безмолвна.

— Я вернусь! Я вернусь! Уже скоро!

Никто и ничто в целом мире не желает вознаграждать его ответом.

Но уже скоро. Сегодня. Сегодня.

Существует только один способ смыть позор, изгнать прочь голоса. Продемонстрировать свою решительность. Доказать, что в предательстве была вовсе не его вина.

Все, что имело хоть какое-то значение, давно осталось позади — потонуло в болотах Соломоновых островов, сгинуло в снегах Атты, потерялось в филиппинских песках, было раздавлено танками на Окинаве. Все, ради чего стоило жить, испепелило атомное пламя. Все, что он мог сделать...все, что был должен...

Сегодня. Сегодня.

Ночь за ночью он проводил здесь, ожидая подходящей погоды. Ночь за ночью отдавался своим кошмарам — весь без остатка. Ночь за ночью говорил с мертвыми, с теми, кто не должен был значить для него, для мага, ровным счетом ничего — так, возможно, и было бы, не сбеги он из дому в возрасте достаточно юном, чтобы унести с собой кусочек человеческого.

Сегодня. Сегодня.

Все было решено и обдумано, наверное, тысячу раз. Время до утра он проведет здесь, проведет в ожидании снега — а когда тот сделает свою часть дела, когда ни тепла, ни сил терпеть, сил жить более не останется в теле, все закончит верный штык-нож. Сегодня. Сегодня на рассвете.

Сегодня, когда сгинут прочь все звезды и погаснут все огни.

Каждая минута казалась часом, каждый час — маленькой вечностью. Когда небо, наконец, разродилось белыми хлопьями, он уже пребывал в полусне: опасаясь, что может забыться слишком надолго, что может не довести дело до конца, подарив себе смерть незаслуженно легкую, он достал нож — и, подтянув поближе, принялся колоть в ладонь каждый раз, как на глаза начинала наваливаться дрема.

Страха не было, как и сожалений. Холод, закрадывающийся за воротник вместе со снегом, постепенно становился все менее и менее ощутим — довольно скоро прикосновения его и вовсе стали теплыми, ласковыми. Стоило на миг прикрыть глаза — и распахнул он их уже в окружении белого, хрустящего под пальцами, полотна, покрывавшего все, куда только хватало взгляда. Страха не было — а ясность мысли, доступная ему сейчас, в эти последние рассветные часы, поистине поражала.

Все ошибки, которые можно было свершить, он уже содеял. Все, что могло удержать его, уже сгнило. Все, кого заботила его судьба, уже отреклись от него — или приняли его собственные проклятья.

Мертвый отец ничего не скажет, ослепшая мать не увидит. Потерявшие надежду сестры, равно как и старший брат, не шевельнут и пальцем.

Освобождение было близко как никогда — не переставая удивляться тому, что вовсе не ощущает ни малейшей боли, он протянул руку с ножом, принявшись выводить на снегу символ за символом.

Мягко подхватит

Железная зима

Ясность собственной мысли он, похоже, переоценил — последняя строка никак не желала приходить на ум. Прилив сил, дарованный небесами на то, чтобы все было исполнено по форме, приказал долго жить — удерживать угасающее сознание на грани было все трудней.

Нужно было закончить. Нужно было поторопиться.

Рассвет, которого он так ждал, вот-вот должен был...

Тепло. Как же тепло. Наверное, нет ничего плохого в том, чтобы подремать минуту или две — в конце концов, смерть уже так близко, что точно никуда не денется...

Тепло. Как же...

Нет, это уже что-то совсем другое.

Он тонул — и был подхвачен. Он отдался ветру в надежде быть унесенным прочь — но что-то немилосердно холодное и жестокое спутало его, потянув к себе. Он закутался в теплые одежды из снега — но их без жалости содрали.

Боль. Холод. Колючие капли на глазах.

— Вы...

Лицо.

-...живы?

Лицо, которое он хотел возненавидеть больше всего на свете.

Хотел, но никак не мог.

Потому что ничего прекраснее прежде не видел.

Ливень, который уже день — ливень. Стоит только высунуть нос из своей пародии на дом, стоит только выбраться за пределы разрушенного квартала, очутившись в ничуть не менее пострадавшем районе, как небеса тут же заметят, что сделано это было зря — потоки грязной воды, бьющие по крышам, срывающиеся вниз со стен, обращающие распаханные бомбовыми ударами улицы в болото, были их самым весомым аргументом. Кому-то другому, возможно, хватило бы и одного такого дня, чтобы слечь с простудой, но ему пока что везло — как и всегда, Хаято не мог до конца решить, радоваться ли тому или нет. Бывало, впрочем, и похуже — после Атты он порядком успел привыкнуть к холодам.

Район, большей частью обращенный в обугленные руины, пострадал куда сильнее своих соседей: из половины оставшихся стоять домов не всякий мог похвастать тремя целыми стенами. Выбитые окна таращились пустыми глазницами в спину, сверлили своим извечно мертвым взглядом — иногда за каким-то из них даже мелькала едва заметная тень. Пошел уже шестой год со дня капитуляции, но оккупационные власти до сих пор не добрались сюда с реконструкцией — либо не могли, либо, что куда вероятнее, банально того не желали. Жизнь в районе теплилась разве что на восточном крае — там же, где нашел себе убежище маг, жаловаться на кошмарные условия было и вовсе почти некому.

Порыв ветра согнал с места старую, пожелтевшую газету — и, протащив ее от кучи прочего мусора по улице, швырнул магу едва ли не в лицо. Рефлекторно схватив назойливый кусок сопревшей бумаги, он бросил взгляд на еще не до конца расплывшиеся строки.

"...не определяются ложным представлением о том, что император будто бы обладает божественной природой, а японский народ превосходит прочие расы и предназначен для мирового господства..."

Скрипнув зубами, Хаято отшвырнул мусор в сторону.

Когда кажется, что дню уже не стать хуже, тот принимает вызов и старается вовсю, старается как проклятый. Ровно так же, как старался когда-то сам маг — только чтобы все кончилось впустую. Только чтобы услышать слова, обесценившие всю ту кровь, что лилась годы и годы. Победитель получает все, проигравший катится куда подальше...старо как мир — но, по крайней мере, один урок в своей жизни он точно усвоил.

Боги не сдаются. Боги не страшатся за свою жизнь.

Надеяться можно только на себя. А лучше — в том мире, в котором теперь им всем суждено доживать свои дни — ни на что не надеяться вовсе.

Свернув за угол, маг бросил взгляд на старый, довоенных еще лет, кинотеатр — кажется, не так давно он вместе с другими мальчишками торопился туда после — а то и вместо — уроков. В который раз его встретили забитые отсыревшими досками окна, ржавая цепь на дверях и давно размокшие под дождем постановления, приколоченные к деревянной двери: новые власти взяли под жесткий контроль всю культурную составляющую жизни страны, и кинематограф пал под их ударами одним из первых. Шальная мысль о том, что можно было бы дойти до центра, до одного из немногих работавших по сию пору, милостиво разрешенных янки, позабавила его минуту или две — а после схлынула, уносимая волной горечи и отвращения.

Свою старую школу Хаято предпочитал обходить стороной, пусть даже это и вынуждало делать огромный крюк — все лучше, чем снова столкнуться с тем, что он испытал, явившись туда в сорок шестом. Тусклый огонек в окне первого этажа был виден издалека — казалось, стоит только остановиться, прислушаться...

А-а...молодой Хаято...

Тогда, в самом начале этой пародии на новую жизнь, его встретил лишь старик Нара — древний сторож, Дуб, как его звали ученики, с годами еще больше стал походить на вековое дерево. Может, и взаправду вековое — говорили же когда-то, что ему доводилось по молодости быть в числе тех, кто брал Эдо, еще при реставрации...

Тебя здесь многим не хватало. Долго же ты...пропадал...

Почти полностью ослепший, глухой на левое ухо старец, что опирался при ходьбе на метлу вместо трости, говорил, едва шевеля губами — задавал вопросы, переспрашивал, просил повторить...пытки мучительней, чем снова и снова переживать то, во что он себя втравил когда-то, маг не сумел бы измыслить и сам.

Нет...здесь больше...никого. Никого...кроме меня. Последние два класса...в горы...когда Аязаву-сан забрали военные, они больше не могли...

Сложно было поверить, что в тщедушном учителе истории нашлось столько мужества: на его уроках, как помнил Хаято, можно было запросто спать или, не скрываясь, читать что-то свое, не опасаясь наказания. Война — нельзя было не признать — вскрывала в людях не одни лишь худшие черты — жаль только, что платить за это все равно приходилось. За учителем, отважно посмевшим отклониться от "единственно верной", "демократической" линии, насаждаемой Управлением, не замедлили явиться — и случай этот был, конечно, не единственным. Сколько таких школ пустовало сейчас по всей стране? Сколько молодежи приговорило себя к заточению в горах, укрылось там, куда американский солдат и его прихлебатели поленятся, а то и побоятся лезть?

Почти как Наная. Те бы, наверное, одобрили...

Мысль об одном из старейших столпов Организации была, как и всегда, преисполнена горечи — в первые годы маг все еще тешился надеждой, что с ними удастся наладить хоть какой-то контакт, что ему найдется место среди иных, не смирившихся с поражением — и демонстративно оборвавших связи с остальными семьями, едва стало известно о капитуляции. Надежда та становилась все призрачнее, особенно сейчас, когда даже до него успели добраться последние новости: Наная Котоку находился при смерти, а с потерей своего непримиримого патриарха возвращение клана со всеми его ветвями под крепкую руку Организации станет лишь вопросом времени. Впрочем, даже временное неучастие Наная в общих делах уже успело сказаться: без своих самых грозных воинов Организация вынуждена была снизойти до переговоров с западным магическим сообществом — и вести их отнюдь не с позиции силы.

Вряд ли это было правильно, вряд ли порядочно — но после того приема, что оказали ему родные, после всего, что он видел, слышал и к чему его пытались принудить приложить руку...нет, не преисполняться злорадства было нельзя, хотя бы в первые, самые страшные, самые безумные годы. "Директива синто" вышибла дух из Фуджо вернее любой атомной бомбы — и вряд ли было в мире зрелище более жалкое, чем магический род, оторванный от ставшей такой родной государственной кормушки. Все, кто надеялись на согласие, надеялись безбедно пересидеть несчастья — недавно они, что ли, начали жить за чужой счет? — оказались у разбитого корыта вместе со своим самым непутевым родичем...если у него и брата и осталось еще что-то общее — то разве что это.

Сейя...когда-то они были так похожи — пусть даже брат и был старше его на три года. Все время вместе — что в учении, что в становившихся все более редкими забавах. Все время заодно — по крайней мере, тогда он и правда верил, что так будет вечно...

Пора, когда мать их в шутку путала, миновала весьма быстро: старший из сыновей рос широкоплечим, с лицом широким и чуть грубоватым, черты Хаято же со временем заострились, будто уже тогда в них начало проступать будущее холодное ожесточение. При всем желании он не смог бы сказать, когда именно начало меняться то, что было уже не доступно для взора — но последней чертой определенно стало принятие братом семейной Метки. Человек, которого Хаято встретил после, еще год или около того оставался вполне доступен для былых бесед, но единожды засеянный холод крайне быстро давал всходы. Груз обязанностей, взваленный на наследника, был чудовищно тяжел — по мере же того, как слабел их отец, Сейя все больше времени вынужден был проводить с ним, зная как мало осталось этого самого времени — и сколь многому нужно успеть научиться за этот постыдно короткий срок. Друг, которому можно было довериться, ушел навсегда — или же, как и должно настоящему магу, начал понимать под дружбой нечто совсем иное, начал иначе думать, иначе смотреть...

Начал, несомненно, вынашивать какие-то свои планы касательно будущего младшего брата.

Ни одному из них не суждено было сбыться.

Ему не нужен был очередной наставник в лице брата — оглядываясь назад, Хаято видел, наверное, главнейшую из причин своего побега более чем отчетливо. Война дала ему шанс, как и всем прочим, дала возможность заявить, что он тоже не намерен оставаться ребенком. Он не замедлил воспользоваться удачей, он поспешил приняться за свой первый значительный поступок — преисполненный, конечно же, ребячества и непроходимой глупости...

Могло ли все быть иначе? Сейчас, спустя годы, он почти был уверен в ответе.

Мог ли он предположить, какой будет их встреча после? Да, наверное, мог.

Но отчаянно того не хотел.

Сойтись со своими худшими опасениями все же пришлось — брат, к последним годам войны занявший то место, с которого отец ушел в смерть, прекрасно знал, зачем вытаскивает своего непутевого родича с фронта. Знал, чего именно от него желает и, наверное, думал, что знает, как того добиться. Был готов ко всему...

Я не просил меня спасать!

Но уж точно не к потоку проклятий, изрыгаемых похожим на призрака существом — почти обескровленным, едва живым, едва не спятившим от ран и нелегкого перелета.

Не все пережили эти годы, брат. Мне...нам нужны люди, чтобы продолжать вести народ...

Мне как никому другому известно, куда вы его завели! И я не буду мальчиком на побегушках у предателя! У того, кто сотворил предателя из меня!

В первые годы он продолжал цепляться за мечту уйти с Наная. Когда же она, как и все прочие мечты, рождавшиеся в этой стране в этот скорбный век, обернулась прахом, маг остался при своем — любое иное решение тянуло за собой позор стократ больший. Идти голодать в храм, на жалкие подачки простого люда? Он и сейчас живет так же голодно, но свободно — не глядит с мольбой в чужие глаза и не вспоминает о Цепях да чарах, когда надобно раздобыть лишнюю иену. Работать на американских дьяволов, разнося их сорные идеи по завоеванной стране, по неокрепшим умам? От одной мысли, что кое-кто из родни и ее прислужников опустился до подобного, к горлу неизменно подкатывала тошнота — нет, пусть уж катятся к тем чертям, что их породили, если считают, что стыд глаза не выест. Он не ломает шеи каждому встречному гайдзину уже шесть лет, довольно и того.

Была, конечно, и другая работа — та, для которой существовала Организация, та, что позволила ему какое-то время оставаться на плаву. Возможно, позволяла бы и дальше, если бы только...

Что ты творишь, брат?

Я...

Что ты делаешь, я спрашиваю? Как ты вообще до такого додумался? Искалечить трех рыцарей при исполнении! Ты обезумел? А отец Алдеринк? У него сломана рука и...

Этот выродок рылся в наших бумагах, как у себя дома! Его гориллы домогались Кеко, пока ты, братец, мило беседовал с очередным католическим паразитом! Я должен был стоять и смотреть?

Ты хоть понимаешь, каких трудов стоило мне и другим главам семей договориться с тайной коллегией? Ты понимаешь, сколько мне пришлось упрашивать, чтобы ты, больше ни к чему после этой проклятой войны не пригодный, кроме как к смертоубийству, смог работать вместе с их людьми? А понимаешь ты, бестолочь, что такое их Секция пресечения разногласий? Нет? Может, если я назову их Домом Резни, ты, наконец, вспомнишь, с кем мы имеем дело? Может, поймешь, что если они пришлют сюда своих палачей, мы не продержимся и пары дней?

Пусть присылают! Я отрежу им уши, как отрезал этой мрази и отошлю лично Папе, чтоб он провалился!

Если бы только он мог и дальше работать один. Если бы только мог не думать обо всех тех, кто теперь растаскивает по клочку их наследие, хоронит традиции, тех, для кого Организация, веками стоявшая на страже страны — кучка ремесленников-неумех, не заслуживающих ничего, кроме презрения.

Работа была — и кончилась, едва Сейя понял, что с такими напарниками маг его брат будет возвращаться с заданий один, что голова старшего Фуджо полетит раньше, чем успеет остыть тело младшего. Работа была — но теперь о ней пришлось забыть, как и обо всем прочем.

Забыть о матери. Забыть о Сейе. Забыть о сестрах, чей удел — способствовать продолжению основной ветви клана, тихо слепнуть и сходить с ума, корпя над пророчествами и чудовищно сложными чарами. Забыть обо всем, что было дорого, что давало повод жить.

Обо всем, кроме одного.

Тогда, четыре года назад, он почти это сделал.

Тогда, морозным утром, на которое он назначил свидание со смертью, в его окутанном беспроглядной тьмой существовании появился слабый, едва видимый просвет.

День ото дня он спрашивал себя, почему еще живет.

Ночь за ночью он давал себе ответ.

Потому что он дал себе слово. Потому что должен был свершить задуманное, должен отплатить за жизнь, что ему вернули.

Потому что день ото дня, ночь за ночью в выгоревшем дотла остове его души тлела искорка единственного желания.

Потому что снова и снова он желал видеть ее.

Первыми пришли голоса — то болезненно громкие, то, напротив, спадавшие до едва обозначаемого шепота. Ни одно из слов, что пролетало мимо него, запрятанного в некий бесконечно темный угол, никак нельзя было разобрать и осмыслить — но в одних звуках он улавливал тревогу, в других — недовольство, третьи же, говоря сами за себя, и вовсе перемежались смехом. Голоса сопровождали его на пути к пробуждению, были рядом все время, что он пытался вырваться из своей незримой темницы — и умолкали лишь когда силы в очередной раз покидали его, заставляя отступить, принять объятья липкой, моментально гасящей всякую мысль, дремоты.

На грани меж сном и явью не было ничего, кроме невыносимого жара. Казалось, тело его забросили в раскаленную печь — и неотрывно следили, чтобы огонь продолжал терзать свою жертву с прежней силой. Кожа, первое время сплошь влажная от обильного пота, в какой-то момент стала чудовищно сухой — поднимая в полузабытьи руку, касаясь собственного лица, он мог дотронуться лишь до чего-то, подобного старой бумаге. Иногда он открывал глаза, ловя одуревшим взглядом какие-то яркие пятна, пробивавшиеся сквозь мутную пелену, иногда — просто слепо шарил руками вокруг, наталкиваясь то на пол, то на какую-то мягкую, тонкую ткань. Становясь совсем нестерпимой, лихорадка вышибала из него сознание, вернувшись же в реальный мир, он успевал ухватить лишь минуту или две блаженной пустоты и прохлады, после чего удушающая волна накатывала снова.

Промежутки между приступами понемногу становились дольше — ясность мысли, однако, все еще не желала возвращаться в полном объеме. Маг помнил очередную ночь, проведенную среди могил, помнил мучительное желание воссоединения с павшими, желание показать им прежде свою решительность, заявить о том, что предал вовсе не он...

Что-то случилось тогда, в самом конце, в точке наивысшего покоя. Что-то помешало, что-то явилось, выдернув его назад, в мир живых, заставляя ныне проходить через все это.

Боль, жар, слабость — не более чем досадные помехи, которых он разучился бояться еще в детстве, после отворения Цепей. Стократ хуже было другое — та единственная мысль, что никак не давала покоя, снова и снова вызывая озноб, вновь и вновь заставляя сердце сжиматься до убогого, переполненного горечью комка.

Он все еще был жив.

Голоса приходили теперь все реже и реже, в какой-то момент и вовсе затихнув. Однажды, вынырнув из сна, он почувствовал рядом с собою осторожное движение — ледяные пальцы, едва коснувшись лица, тут же отпрянули, до ушей добрался слабый, с четко читаемым облегчением, вздох.

Он возненавидел все это.

Окончательное пробуждение — сколько же прошло — час, день, год? — застало Хаято врасплох: открыв глаза, маг неожиданно осознал, что пелена спала. Высокий потолок, слабый утренний свет сквозь расписную фусума[4]. Шелка и дорогая бумага, складные шестистворчатые ширмы, изукрашенные пурпурными листьями. Плотно набитый бархатный футон, роскошные черные покрывала. Целые батареи зеркал в узорных рамах, крохотный деревянный столик, банка дорогого табака тончайшей нарезки...

Глаза, давно отвыкшие от подобного роскошества, пару раз моргнули, сбрасывая прочь последние клочки сна. Рывком поднявшись, маг огляделся — и вновь не сдержал удивления: все его вещи, включая штопаный плащ, были аккуратно сложены у подоконника. Куда больше потрясло то, что он сам был переодет — в простой традиционный наряд, недорогой, но чистый и вполне опрятный.

Первые шаги дались не без труда — слабость переполняла тело, будто набивая ноги ватой. Доковыляв до окна, Хаято присел рядом, тут же принявшись перебирать свои немногочисленные пожитки. На месте оказалось все, вплоть до последней монетки — никуда не пропал и нож, а часы — старые, с истертым ремешком — были отчищены от грязи.

Не вполне еще уверившись в реальности происходящего, он принялся переодеваться. Желание как можно быстрее вернуть старого себя — тогда, наверное, хоть что-то в этой больше похожей на сон ситуации встало бы на свое место — вело отчаянную борьбу с другим, еще более настойчивым — бежать отсюда прочь, не дожидаясь ни новых голосов, ни лиц. Зачем, чего ради ему слушать чужие объяснения? Зачем попусту тратить время, когда он давно уже должен был...

Он должен был умереть. Все было продумано, было решено, все шло в точности так, как он того и желал — но вместо долгожданного освобождения позор и неизбывная боль от отсутствия для него места в мире живых стали еще страшней. Он должен был умереть. Что ж...так, несомненно, и будет — но прежде него на тот свет отправится посмевший стать помехой.

Ужасно хотелось пить — едва переставляя ноги, маг добрался до небольшого столика, где еще только проснувшись, успел приметить какую-то посуду. Схватив ближайшую плошку, сделал решительный глоток, надеясь на воду или хотя бы на алкоголь — но уже мгновение спустя принялся отчаянно отплевываться: внутри оказалось какое-то горькое масло, предназначенное, по всей видимости, для нанесения на лицо. Посуда, выскользнув из рук, упала с характерным приглушенным звуком — и, точно в ответ на него, по помещению растекся женский голос:

— Вы успели проснуться?

Первый порыв — рвануться к источнику звука с ножом наперевес и разом выпустить всю накопившуюся злобу — был не без труда, но преодолен: сам до конца не зная, отчего, маг продолжал медлить.

— Нам пришлось вас переодеть — за то покорно прошу простить. Ваши старые одеяния слишком пропитались потом и кроме того...

Голос негромкий, но чистый, вполне отчетливый — с легкой, едва уловимой хрипотцой, указывающей на не до конца сгинувшую простуду. Голос, нельзя не признать, очень приятный — и даже столь переполненному бешенством созданию, каковым был сейчас Хаято, эти мягкие нотки, вплетенные в каждое слово, показались весьма умиротворяющими.

— Я...сколько...здесь... — попытка сложить законченную фразу обернулась позорным провалом — наружу исходили только слабые хрипы и бессмысленный лепет.

-Сегодня будет уже...да, четвертый день, — донеслось из-за перегородки. — Вы были очень плохи, Фуджо-сан, говоря по совести, я думала о ваших шансах выжить и почти уже решила, что таковые очень и очень малы...я несказанно рада, что вам удалось...

Вежливый тон, даже слишком — даже у него дома речь часто была куда как более простой и лаконичной. Сделав еще шажок в сторону перегородки, Хаято вдруг остановился, как вкопанный — но ответ опередил тот вопрос, что собирался сорваться с пересохших губ мага.

— Вы, наверное, хотите знать, откуда мне известно ваше имя? Как я уже говорила ранее, нам пришлось временно забрать вашу одежду, а в ней, в свою очередь, отыскались и документы...лейтенант Фуджо Хаято, 32-ая армия, ранее — 17-ая армия, третья дивизия, первый батальон первого полка...

— Довольно! — рявкнул маг, в сердцах наградив пинком несчастный столик. — Не смейте больше об этом!

— Как...как вам будет угодно, — речь по ту сторону перегородки на миг сбилась, но вскоре была продолжена столь же плавно, сколь и раньше. — Простите меня, что веду беседу подобным образом...понимаю, это, несомненно, неудобно нам обоим, даром что вовсе не вежливо...я выйду к вам уже скоро. Извольте подождать всего несколько...

Последние слова стали последней каплей — он и без того держал себя в руках слишком долго. Бросившись к перегородке, он пробил ее насквозь ногой — тонкое дерево треснуло под первым же ударом. Прорвавшись на другую сторону зала — здесь было куда больше света, чем в том закутке, где магу довелось проснуться — в несколько шагов преодолел остаток помещения, на ходу поднимая нож.

Она не испустила крика, не попыталась бежать. Она, прижатая им к тонкой деревянной стене, даже не изменилась в лице, когда кончик лезвия коснулся чуть остренького подбородка. А лицо это...

Он, наконец, вспомнил. И почувствовал, как наползает, понемногу лишая сил, нежданное смятение.

Там, среди могил, у него был шанс все закончить. Тогда, морозным утром, он мог бы еще успеть.

Если бы только не увидел ее. Если бы только...

Узнать ее, он, несомненно, сумел лишь в последний момент — тогда, в лучах рассветного солнца, ее лицо носило свой природный цвет, тогда на ней не было и следа красок и украшений. Но даже сейчас, когда лицо это было гладким, словно у куклы и белым, будто слоновая кость — бледнейший оттенок розового был дозволен только изящной, или скорее чрезмерно хрупкой, шее — когда брови были утоплены в черном, а глаза подведены карминово-красным, когда скрытую ранее за платком голову украшал сложнейший парик, изрытый шпильками и гребнями всех представимых сортов, он узнал ее, узнал посверкивающие тем же самым иссиня-черным блеском глаза, невыразимо прекрасные и мучительно печальные.

— Если вы намерены продолжить, что начали...прошу вас, не тяните, — спокойствию, звучавшем в ее голосе, мог позавидовать камень. — Возможно, так действительно будет лучше для нас обоих.

Хаято вздрогнул, на мгновение опустив взгляд. Верхнее кимоно на ней было цвета железной лазури — по рельефным полосам сбегали перекрученные узоры. Нижние одеяния цвета воды, узорчатый ворот, широкий, завязанный спереди пояс черного бархата, с шелковой подкладкой...

— Зачем... — голос мага дрожал — и злость и слабость терзали его сейчас в долях совершенно равных. — Зачем вы это сделали?

— Я должна была позволить вам замерзнуть в снегу?

— Да! — прохрипел Хаято, чуть отводя нож в сторону. — Мне незачем жить! Зачем вы вмешались? Какое вам дело до грязного бродяги на чужой могиле?

— Не каждого бродягу награждают за беспримерную храбрость орденом Золотого коршуна, — тихо ответила она, без тени страха поймав его безумный взгляд и наградив в ответ своим — теплым, спокойным, уверенным. — И уж точно не каждый осмелится носить запрещенные награды в наши неспокойные дни...

— Умолкни!

Взревев, он впечатал ее в стену, схватив за нежное, точеное плечо. Нож поднялся, нож сорвался вниз.

Она не закрыла глаз.

Она не отвела взгляда.

— Зачем? — выдохнул маг, вновь не довершив удара. — Зачем? Я не должен жить! Мне нет здесь места! Я...я не просил!

— Не просили? — впервые за все время она повысила голос — и, вся подавшись вперед, выкрикнула ему в лицо. — Не лгите мне! Я видела ваши глаза. Да вы умоляли о спасении!

Что-то оборвалось. Что-то в одночасье исчезло, перестав давать ему опору, силу говорить, силу держаться на ногах.

Силу отрицать.

Нож выскользнул прочь, вонзаясь в пол. Издав слабый, полузадушенный стон, Хаято повалился следом.

— Это случилось под утро...признаться, никто тогда не ожидал, что все окажется настолько...ужасно. Мы уже привыкли к бомбардировкам...

Ее звали Амая — во всяком случае, именно это имя прозвучало. Она говорила, прерываясь лишь на очередную затяжку из тонкой серебряной трубки — от мага не укрылась стоявшая за тем попытка успокоить нервы.

-...но тогда, в марте...это было нечто совсем иное. Нечто...чудовищное, — короткий выдох, легкий дымок, тающий в воздухе. — Я видела, как на бегущих людях вспыхивала одежда. Видела, как дома сгорали, словно спичечные коробки. А они все летели и летели...десятки, сотни их проклятых самолетов...

Она была старше его, пусть и не настолько, чтобы это имело значение. Она была непривычно высокого роста, а ее скрытые за белилами руки были необычайно холодны — он никак не мог перестать думать об этом.

— Ко второму часу поднялся огненный смерч. Мы были далеко, но казалось, что эта...вещь была живой. Казалось, что она следует прямо за нами, — нервный вдох, продолжительная затяжка. — Все на его пути плавилось и сгорало, а никто больше не мог, просто не мог бежать...

Не мог перестать думать, что впервые к нему обращаются вовсе не как к магу, бросившему свою семью ради глупых, ребяческих устремлений. Не как к молодому офицеру, не отучившемуся в академии и трех месяцев из положенных трех лет, званием своим обязанным лишь нужде и неразберихе, продиктованным военным временем — а также крови и боли, из которых сплетались сделавшие ему имя подвиги. Не как к инструменту, из которого еще можно было выдавить капельку толка, не как к нищему, всеми забытому ничтожеству, обреченному на вечный позор.

Не мог поверить до конца, что в нем снова видят человека.

-...матери с детьми на спине бросались в реку, думая спастись от огня...не думая больше ни о чем, — голос ее чуть дрогнул. — Когда они выплывали, когда понимали, что случилось...я тогда думала, что лучше бы пламя. Что угодно лучше, чем слышать эти крики...

Он молчал.

— Иногда я спрашивала себя, о чем они думали, — проговорила она после мучительно долгой паузы. — Те, кто все это сотворил. Вот только...

— Ничего особенного, — тихо произнес он.

— Что?

— В этом не было ничего особенного, — выдохнул Хаято. — Я...я хотел сказать, что...когда была война, я...мы...мы делали многое, о чем никогда после не говорили. Думали, знали, что о том же в эту самую минуту думают другие, но — не говорили. Никогда. Ни с кем. Они...они тоже не стали бы говорить об этом. Говорить — значит, признаться. Сделать это реальным. А этого никто себе не пожелает...

Теперь молчала она — будто бы боясь спугнуть мага, заговорившего впервые за последние полчаса.

— Они тоже не стали бы говорить. И они не говорят. Поверьте мне, я знаю. Человек устроен именно так, — Хаято хрипло рассмеялся. — Никогда не думает о том, о чем думать слишком больно. Никогда не думает, что творит, пока не становится слишком поздно.

Сколько бомб, выродок?

Голоса снова явились — аккурат из того далекого дня, дня после двух обреченных остаться в истории навечно взрывов. Дня, когда ему и еще нескольким свихнувшимся от бешенства бойцам попался сбитый пилот.

Сколько еще, я тебя спрашиваю?

Изуродованное болью лицо, перепачканные алым пальцы. Ржавые клещи и оглушительный хруст.

Думаешь, слепому будет проще, чем беззубому? Ну, давай проверим...

Крики — нет, уже просто животный вой. В оскаленных, хохочущих мордах вокруг тоже давно не осталось ничего человеческого.

Пять! Десять! Сотня! Токио! Нагоя! Сраному императору на голову! В каменный век вас вбомбят! В пепел! В пыль!

Как и в нем самом.

— Мои родители остались в огне в ту ночь. Вы спрашивали, отчего я пришла на кладбище столь рано поутру...что ж, вот ответ, который вы желали узнать. Я не видела их с самого детства, да и не должна была, как считается, даже помнить сколько-нибудь хорошо...но некоторые вещи, увы, не так легко забыть, как нам хочется, — выбеленное лицо на миг украсила невыносимо грустная улыбка. — Я сказала, что направляюсь к доктору, это избавило меня от лишних вопросов и подозрений. А потом...потом я встретила вас.

— И притащили сюда, — чуть помолчав, устало произнес маг. — Вы ведь живете не одна, верно? Мое присутствие наверняка вызвало одни проблемы...

— Не волнуйтесь о том, — Амая снова улыбнулась. — Я вольна выбирать, кого мне угодно видеть в гостях. Но теперь ответьте мне вы, раз уж сохранили мне жизнь часом ранее. Ответьте, что привело вас к тем могилам.

Он ждал этих слов — ждал и наивно думал, что будет к ним готов, что встретит их как должно. Он ждал этих слов — и, дождавшись, понял, что ничего не изменилось.

Едва прозвучав, слова подхватили его — и швырнули в ту самую реальность, от которой столь долго получалось укрываться в этом чудном, сладостном сне.

— Я не знаю, как они погибли.

Начать было труднее всего — первым словам будто приходилось перебираться через незримые преграды одна другой выше.

— Я ничего не знаю.

Начать было труднее всего — но едва это у него получилось, как слова стали изливаться сплошными потоком, все быстрее и быстрее.

— Я обещал, — хрипел он, сжимая и разжимая кулаки. — Там, на Окинаве. Когда гнили в пещерах, куда загнали нас эти дьяволы. Когда пить было больше нечего, а тех детишек, что бегали к нам с водой, посекло пулеметами...когда холмы залило напалмом...

Его трясло, словно лихорадка вновь решила навестить тело. Речь становилась все неразборчивее — от гнева, от стыда, от захлестывающего с головой ощущения собственного бессилия.

— Я хорошо их знал. Каждого. Когда все окончательно пошло кувырком, когда меня повысили, потому что больше было просто некого, когда мне дали взвод... — маг запнулся, не в силах решить, с чего лучше начать. — Понимаете, те, что зовутся моей семьей, привыкли смотреть на всех свысока, у них на то свои причины. Долгое время я думал, что мне следует поступать так же, что таков порядок вещей...но там, на фронте...у меня больше никого не было, кроме этих людей. А у них — никого, кроме меня. Многие из них дожили до сорок пятого лишь потому, что мне доверились. Там, откуда...в той семье, что я родился, доверие — это недостаток. Во многом они правы, но я бы не выжил, если бы не научился...я хочу сказать, что...

Собраться с мыслями. Собраться и продолжить. Это ведь не так уж и сложно. Не может быть так сложно. Не должно...

— Все эти люди мне верили. Верили в меня. Я обещал им, что мы выстоим или сдохнем, но — вместе. Вместе, понимаете? — Хаято сорвался на крик. — О, вы бы видели их тогда! Там, под Какадзу, на нас кинули, наверное, целую танковую армию! Все горело! Все! И этот запах...волосы...мясо...повсюду там...Котаро бежал рядом со мной, а когда я обернулся, он словно вдруг решил присесть, и я смотрел на него и не понимал, что случилось, а потом до меня дошло, что его ноги...ноги куда-то пропали, и он словно торчал из земли...как растение...все махал руками и кричал, кричал...и лицо такое красное... — маг захлебывался словами, но остановиться был уже не в силах. — Но прорыв не удался! Не удался, понимаете? И тогда мы вдарили по ним всем, что осталось, погнали нелюдей до самого побережья...был шанс, был! Точно говорю! — глаза его полыхали чистым безумием. — еще бы чуть-чуть...еще бы...эта их чертова артиллерия...против наших четырнадцати орудий...людей просто поднимало и они сыпались кусочками, такими мелкими...и грязь...и эти тряпочки...стекло...очки...да, тот был в очках, я снес ему половину лица...помню, когда нам приказали отходить, Тайра успел зарубить еще двоих...о, как же он тогда...

Схватившись за голову, укрыв лицо в ладонях, он говорил...нет, уже просто стонал, выплевывая слово за словом:

— Я обещал им...я обещал! А меня вывезли оттуда, как какой-то мешок с овощами! Выдернули за шкирку, словно нашкодившего щенка! Старые жирные ублюдки решили, что мне лучше быть дома! Мой чертов братец дал приказ! Приказ... — все тело Хаято сотрясалось от беззвучных рыданий. — Я им обещал! А кто я теперь? Кто? Кому все это надо? Кому нужна теперь моя жизнь?

Рука дернулась вниз, вцепившись в нож.

— Уж точно не мне!

Та, другая рука, остановила ее. Белая. Холодная.

— Не делайте это их заслугой.

— Что? — маг тряхнул головой.

— У вас не вызывает отвращения сама мысль, что ваша смерть будет достижением тех, с кем вы столько лет воевали? Будет наградой для семьи, совершившей это с вами, семьи, которой, по вашим же словам, вы теперь не нужны?

— Но я...

— Вы солдат, так или нет?

— Солдат без армии. Да и война...

-...окончена, верно. А значит, вам стоит подыскать причину для смерти получше.

— Умеете вы...отговаривать, — Хаято против воли усмехнулся.

— Потому что знаю, о чем говорю, — спокойно ответила Амая. — Потому что знаю, каково это — когда твой мир умирает. Ваш мир погиб в одночасье, мой же слабеет и чахнет год от года. Но и ему придет конец, рано или поздно.

— Ваш... — маг, убрав руку с ножа, медленно поднялся на ноги. — Я должен был спросить ранее. Вы...

-...не испугалась вас. Потому что моя жизнь тоже понемногу отцветает. Потому что на мгновение я подумала, что вы — тот, кто срежет сам стебель. Потому что на мгновение вы смогли подарить мне толику надежды.

— Я должен быть спросить ранее, — повторил Хаято. — Я должен был задать этот вопрос еще очень давно. Кто...

— Если вам когда-нибудь захочется умереть, сделайте это для меня, — темные глаза вновь приковали к себе его взгляд. — Не для иноземных скотов, что топчут наши улицы. Не для родных, что заставили вас страдать. Для меня. Со мной. Потому что, поверьте, от этой жизни я устала не меньше вашего.

— Вы...

— Бросьте, — за словом последовал тихий и грустный смех. — Я ведь вам уже говорила. Вы знаете, кто я. Вы знаете, где находитесь. Вы знаете все, но, вашими же словами...есть вещи, о которых не хочется думать, верно? Ступайте к окну. Свежий воздух должен вас отрезвить.

Три слабых шага. Солнечный свет в глаза. Холодный, влажный утренний воздух.

Конечно же, он знал.

Конечно же, он догадался — стоило лишь бросить один усталый, напряженный взгляд прочь, чтобы тотчас же окончательно увериться в том, в каком квартале проснулся.

Ну конечно же. Ёшивара.

К вечеру дождь, наконец, перестал — холод, впрочем, никуда не делся, вынуждая плотнее закутываться в потрепанный плащ. К вечеру дождь, наконец, перестал — но небо так и осталось затянуто тучами, словно угрожая повторить недавнее представление. Легкий голод все еще давал о себе знать, пусть даже днем и удалось перекусить у уличной стойки, где подавали рамен — хозяин давно уже успел привыкнуть к виду Хаято, считая его — и ошибаясь лишь частью — кем-то вроде опустившегося сына священника. Спрятав руки в карманы — пальцы правой тихо поглаживали небольшую жестяную коробочку — он плелся по улице, заметно сгорбившись, смотря большей частью себе под ноги.

Всего через пару минут после того, как он пересек границу Ёшивары, дала о себе знать привычная оторопь — руки, пусть даже и в карманах, стали необычайно холодны, по коже пробежали мурашки. Этой ночью — или, скорее, поздним вечером, учитывая что на грязном и холодном небе не было пока что ни звездочки — прохожих было необычайно мало, но даже так магу казалось, что каждый взгляд направлен аккурат на него — сверлит спину, скребет по шее...

Вряд ли дело было в природе места — ничего особо порочного в посещении квартала развлечений он не мог сыскать при всем желании. Нет, привыкнуть к месту было вовсе не сложно — собственная фигура, брошенная туда, была уже совсем иным делом.

Он не был грязен — тех денег, что удавалось получить за редкую работу, чаще всего тяжелую и неквалифицированную, хватало при должной экономии на периодическое посещение общественной бани. Он не был слишком уж оборван — изношенную и истрепанную одежду, когда приходилось выбираться в люди, скрывал еще относительно прилично выглядящий по мнению мага плащ. Но даже если бы вдруг было явлено чудо и он смог бы облачиться в дорогие одеяния, навестить парикмахера вместо того, чтобы каждые полгода срезать чрезмерно отросшие волосы огромными уродливыми ножницами, начал бы бриться чаще чем раз в три недели, даже если бы...

Всегда оставался еще взгляд, опустошенный пережитой болью. Всегда оставалось лицо, смыть с которого эту незримую — и заметную каждому — печать было никак нельзя.

Он был чужим — здесь, да и где бы то ни было.

Он был чужим для всех — и все четыре года, что минули с того рассвета, встреченного среди могил, боялся — пусть едва находил силы признаться в том хотя бы себе — только одного.

Что станет...нет, что всегда был чужим и для нее.

Амая была ойран[5] — редкая птица, вымирающий вид...узнав, кто не позволил ему расстаться с жизнью, Хаято нашел ответы на все вопросы разом. Понял, откуда эти дорогие одежды, речь, больше уместная при каком-нибудь богатом дворе, умение поддержать, наверное, любой разговор на свете...

Понял, откуда эта бесконечная грусть в глазах — даже раньше, чем ознакомился с суммой ее долгов. Понял — и понимание то отравленной колючкой засело в сердце — сколь безнадежно далек от той, что заставила это самое сердце биться снова.

Маг — мог ли он называть себя так, не кривя душой? Едва ли. Недоделок, неуч...дурак, своим побегом похоронивший все вложенные в его обучение силы. Тот, кем он мог бы стать, останься дома, несомненно, сумел бы позволить себе общество такой женщины по ленивому щелчку пальцев...

Если бы захотел...а захотел бы? Вспоминая брата, он давал себе ответ снова и снова — и тот ни разу не менялся. Для того, кем он едва не стал, значение людей было сложно преуменьшить, для того, кем ему вряд ли уже быть, простым, ничего не значащим созданием была бы даже...

А кем был он сам ныне? Он, слишком много видевший и содеявший, чтобы жить мирной жизнью, жизнью человека, слишком низко павший для Фуджо, слишком бедный и ничтожный для нее? Кем он был, что мог?

Мог приложить усилия. Мог попытаться — раз уж прожил на четыре года дольше задуманного. Мог сделать хоть что-то хорошее в своей насквозь бесполезной жизни, хоть для одного...одной...

Четыре года он брался за почти любую работу, даже — когда еще разговаривал с братом — за ту, что подкидывала, словно косточку больной побитой псине, семья и Организация. Четыре года жил под разваленной крышей, открытый ветрам, снегу и дождю. Четыре года жил впроголодь, порою доводя себя до того, что с интересом посматривал на принесенных кошкой дохлых крыс и голубей, четыре года откладывал каждый грош — а когда пришло время, продал одну из своих наград.

Это все могло показаться излишним — в конце концов, сумма все равно была слишком мала и проблему в итоге должны были решить чары — но убеждение нужных людей определенно пройдет проще, если ему и правда окажется что предложить. Да и от преследований, едва только хозяева поймут, что их каким-то образом обдурили, собранные им деньги должны, наверное, избавить хоть на время...

План был прост, план был составлен еще давным-давно — ровно тогда же заявил о себе и страх: холодный, резкий, неотвязный. Страх, что терзал его уже четвертый год. Мучил даже...нет, именно сейчас — сильнее чем когда бы то ни было.

Чего, в самом деле, он ждет, на что надеется? Неужто на то, что она, приученная притворяться, как никто иной, и правда могла...готова была...что она...они вместе...

Четыре года, до краев залитые страхом. Одинаково пустые дни — ни самая лютая жара, ни самый дикий холод не меняли для него ничего в их картине. Ночи, заполненные голосами мертвых, ночи, обращенные в тяжкое, сводящее с ума похуже зубной боли, ожидание — там, на узких улочках, во тьме, под сенью погасших фонарей. Редкие встречи, тихие, едва слышные разговоры через заставленное деревянными прутьями высокое окно — для того ему приходилось взбираться на крышу соседнего здания. Тайные, изнуренные, полные болезненного томления взгляды вослед, надежда, что никак не желала угаснуть, забыться.

Все было решено — как тогда, годы назад. Все было решено — и должно было быть сделано сегодня, сделано там, в том большом старинном доме у давно высохшего пруда: говорят — она говорила — что там когда-то обитали журавли...

Все было решено. В конце концов, если уж ему так отчаянно не везло со смертью, почему бы не потешиться надеждой, что удача настигнет в чем-то другом, столь же желанном сейчас?

Свернуть за угол, пройти коротеньким переулочком мимо худощавых, давно растерявших все свое лиственное убранство деревьев. Выбраться на небольшую аллею — там, впереди, ждал знакомый дом, мерцали знакомые огни. Там, у дверей...

Рычал, срываясь на жуткий неживой хрип, армейский автомобиль — собратьев этого сплошь перемазанного грязью внедорожника Хаято навидался порядком в былые годы — в основном, правда, в виде горящих остовов.

Смерть всегда рядом — таким был один из первых законов, которым учили его когда-то. Смерть всегда ждет — ошибки, неверного шага или слова, секундной расслабленности — смерть или же нечто стократ худшее. Чутье на опасность давно въелось в него глубже кожи, мяса и костей — и едва только картина, которую мир решил набросать пред глазами мага, была осознана им в полной мере, напомнило о себе — нет, попросту взвыло в голос, вынуждая останавливать руку, что уже дернулась было в поисках ножа.

Их было четверо. Тощий водитель с лохматой, грязно-рыжей головой, чье усыпанное веснушками лицо частью скрывали очки-авиаторы, ленивым движением заглушил машину, принявшись выбивать сигарету из потрепанной пачки. Хлопнула дверь — первым на мощеную улочку спрыгнул белобрысый, несколько полноватый тип с сержантскими нашивками и пластырем на костлявом носу. За ним, с разницей едва ли в пару секунд, поспешили последовать и остальные — чернокожий великан в помятой форме и почти полностью терявшийся на его фоне бритый наголо, болезненной бледности юнец-рядовой — по одним только большим, трогательным глазам светло-зеленого оттенка было видно, что в квартале, да и в стране, паренек впервые. Водитель что-то произнес — троица ответила парой слов и громким смехом, зашагав ко входу.

Это было похоже на укол — и использовали для него, несомненно, невероятной остроты иглу, прокалив предварительно на огне до крайнего предела. Это было сродни уколу — точно в центр позвоночника, так, чтобы по всему телу прокатились горячие, вышибающие наружу пот, волны.

Первый шаг был не очень уверенным, второй и третий — слабыми, лишенными обычной для него твердости. Когда там, впереди, хлопнула дверь, он еще позволял себе идти — но услышав первые крики, забыл обо всем, срываясь на бег.

— Эй, совсем невмоготу стало?

Слова ухмыляющегося водителя — удивительно, как хорошо он все еще помнил английскую речь — остались без ответа. Осталась позади дверь — буквально перепрыгнув через порог, маг ввалился внутрь.

Яркий свет, до боли яркие узоры на перегородках. Высокие, выкрашенные багряным, лестницы, расписанные картинами стены. Испуганные женские лица в дверных проемах, отвращение пополам со страхом на лицах потревоженных клиентов, лицо сидящего на полу сторожа, разбитое в кровь. Влажные следы на полу, комки грязи, отмечающие путь — ни один из незваных гостей даже не соизволил разуться.

— Где? — прорычал Хаято, поравнявшись с одним из посетителей — коренастым мужчиной старше его лет на десять.

— Наверх пошли сразу...постой, может, помощь нужна?

Слова остались позади. Остались без ответа.

Первые несколько ступенек он попросту перепрыгнул, по оставшимся — кинулся бежать, не замечая вокруг ничего, кроме разноцветных пятен, которыми в затуманенных равно яростью и страхом глазах отражались картины и настенная роспись. Он бежал, поднимаясь все выше, бежал, втягивая запахи пота, дорогого табака, белил и красок, бежал, ловя помимо бешеной пульсации в ушах, голоса.

— Постойте, прошу вас! Вы не можете...не понимаете...здесь так нельзя...

Один нельзя было не узнать — тонкий, дребезжащий, принадлежавший старухе-хозяйке заведения, изо всех сил старающейся подобрать нужные слова на едва знакомом ей языке.

— Заткни пасть! И зови сюда эту суку, живо!

Узнавать иные ему ни разу не хотелось — но их, увы, нельзя было отнести ни к кому, кроме горластой американской троицы.

-...послушайте, это очень уважаемый...дом...без предварительно высланного приглашения нельзя...

— Нельзя? Я тебе покажу сейчас, что нельзя, а что можно! — глухой звук удара, пьяный смех. — У Томми сегодня день рождения! Парню стукнуло восемнадцать, а до сих пор без бабы! Парень идет развлечься, и с чем возвращается? — снова удар, снова смех — звуки все сильнее, все ближе. — Говорит, что одна из ваших шлюх ему отказала!

Быстрее. Быстрее. Еще быстрее, пусть даже сердце, кажется, вот-вот лопнет на ничего не значащие клочки. Быстрее. Еще быстрее. Второй этаж, а там, совсем скоро, и третий...

— ...прошу...вас... — влажный стон, тихий всхлип. — Вы...не можете...

— Оставьте ее!

Этот — новый — голос узнавать не требовалось вовсе — последние четыре года он был готов ловить даже самые страшные проклятья в свой адрес, лишь бы они только были озвучены им. Этот голос был тем, что он так желал обычно — и так боялся услышать здесь и сейчас. Был последней каплей, после которой путь назад оказался забыт и потерян.

— Вот как вы ведете свои войны? Вот с кем вы не боитесь сражаться? С беззащитными стариками?

Он никогда не знал, что она владеет английским — и никогда не слышал в ее голосе столько гнева, сколь сейчас.

— Сержант Батлер! Сэр! Это она! Она! Я узнал!

Он влетел на третий этаж, на ходу сбрасывая плащ, впрыгнул в коридор и застыл, созерцая, наверное, свой самый худший кошмар, самый большой страх, что когда-либо рождался в последние четыре года.

— Хотя нет, я, конечно, глубоко заблуждаюсь. Еще вы умеете сбрасывать зажигательные бомбы на детей. Было бы непростительно грубо с моей стороны не перечислить всех ваших подвигов...

Она стояла, с дымящейся трубкой меж пальцев, посреди коридора, стояла, закрывая скорчившуюся на проломленной перегородке старуху — та тихо хныкала, спрятав вспухшее от ударов лицо в сухих ладонях. Она смотрела на ухмыляющихся солдат без тени страха — во многом потому, что места в тех оледенелых колодцах презрения и ненависти, которыми обернулись ее глаза, ни для чего другого уже просто не оставалось.

— Много болтаешь, — оскалился сержант. — Ничего, сейчас научим, что клиент всегда прав. По первому разряду обслужишь...

— Чур, я первый, — поправляя ремень с толстой бляхой, шагнул вперед чернокожий детина. — Ну ты у меня...

— Боюсь, в этом доме не найдется никого, достойного внимания вашей особы, — холодно улыбнулась, выпуская дым в лицо солдату, Амая. — Советую навестить зверинец — там у макак как раз течка.

Сложно было поверить, что в несколько несчастных секунд действительно могло уместиться столько событий. Однако, их и правда хватило с лихвой — хватило, чтобы глаза великана до краев залило чистейшим бешенством, хватило, чтобы он, пыхтя, бросился на ойран, вздымая для удара пудовый кулак...

Хватило, чтобы амбал отшатнулся, прижимая руки к лицу, из которого извергался алый фонтан — Хаято никогда бы не подумал, что человек подобной комплекции способен так оглушительно, так тонко визжать.

Пусть бы даже у него из щеки и торчала острая костяная заколка.

— Я скорее отдамся отродью последнего вшивого эта [6], чем одному из вас, грязные животные, — процедила Амая, выдергивая из прически очередное отточенное орудие. — Скорее умру, чем позволю вам меня коснуться!

— Сама сказала, — процедил, потянувшись к кобуре, багровый от гнева сержант, покосился на перепуганного парнишку, стоявшего слева. — Райли, подтвердишь потом, что в порядке самозащиты...

Договорить ему не удалось — осекшись на полуслове, Батлер обернулся, встревоженный звуком шагов.

Шагов мага.

— А ты еще какого хера тут забыл, погань?

— Я устал смотреть.

Слова произнес не он, но кто-то другой. Кто-то, кого он отчаянно хотел забыть. Кто-то, кто должен был остаться там, на войне.

Кто-то, очнувшийся от долгого сна.

— К стене! Стоять или я стреляю!

Знавший, что делать.

Первая пуля свистнула над головой, до второй так и не дошло. Тело, казалось, само вспоминало нужные движения — а лишних мыслей, что могли их замедлить, в голове давно не осталось — как и чего-то еще, кроме слишком давно, слишком долго ждавшей выхода ярости.

— Ты...

Рывок, уход от удара. Перехватить руку с бесполезным ныне оружием.

Вогнать нож меж ребер — хорошо, крепко. Наглухо.

Неразборчиво хрипящее тело заваливается куда-то вбок, тут же пропадая из поля зрения. Его место спешит занять раненый амбал: гора окровавленной черной плоти наседает, явно намереваясь вытряхнуть из мага жизнь голыми руками — и, нельзя не признать, имеет более чем блестящие шансы справиться с этой задачей.

Имела бы, будь пред ним человек.

Хаято моргнул лишь раз — открывшись, глаза его уступили место тому, что не видело света уже очень давно, тому, что должно было сегодня показаться для совсем иного дела. Для пустякового обмана, сопровождаемого небольшой суммой денег.

Давно ему не доводилось обращаться к ним для убийства.

Давно он не был так зол, чтобы простой смерти ему было бесконечно мало.

— Сожри себя.

Один взгляд. Один плевок в ненавистное лицо — коротким, отрывистым приказом. Один всполох светло-серых пятен в черной паутинке.

Одна жизнь, за долю секунды обращенная в ад.

— Стойте! — лицо молодого солдата было серым от страха. — Не надо! Прошу вас, пожалуйста! Я ничего не делал!

Он подошел, сгребая трясущееся тело за мокрый от пота и слез воротник. Заглянул в большие, полные ужаса, глаза. Изготовился вновь явить свои — те, вторые...

— Не надо! Пожалуйста! Пожалуйста! — попытка юнца взяться за ломаный японский была достаточно шокирующей вещью, чтобы изначальное намерение мага успело схлынуть. — Пожалуйста, не убивайте! Я только смотрел! Я только смотрел!

— Хорошо.

Не его голос. Не его руки, медленно отпускающие это плачущее ничтожество.

— Хорошо. Ты только смотрел.

Не его руки, подымающие с пола острую заколку.

— Только смотрел.

Того, кто знает куда больше. Того, кто знает, что делать.

Того, кем он был когда-то — и должен стать снова.

Потому что лишь так можно жить.

— Только смотрел!

Взмах. Срывающий слух вопль. Кровь на пальцах. Кровь в два ручья на лице — спешит теми же дорогами, которыми раньше бежали слезы.

Оставив позади воющее на все лады тело, он делает нетвердый шаг — а затем еще, еще и еще. Сколько же шагов нужно, чтобы добраться до нее? Сколько нужно пройти, чтобы кончился этот готовый расплыться, растечься пред глазами коридор? Сколько нужно сил, чтобы...

— Хаято...

Впервые за все время он чувствует, видит ее страх.

Впервые слышит из ее уст свое имя.

— Не...не бойся...меня...

— Но...как...

Дрожащие губы. Дрожащая рука.

Тянется к нему. К его собственной, скользкой от крови.

— Я...я не все о себе рассказывал.

К его перекошенному от боли лицу — Цепи неумолимы, Цепи наказывают хозяина за месяцы сна и безделья.

— Пойдешь со мной — и у тебя больше не будет ничего.

Касается его. Такая холодная. Легкая.

— Это интереснее, чем иметь все.

Позади — распростертое в луже крови тело сержанта. Позади — ослепленный мальчишка, мечущийся по коридору, визжащий, скребущий руками по расписным стенам. Позади — чернокожий громила, всхлипывая, работает большим армейским ножом: отделяет лучшие куски, отправляет в рот, тщательно пережевывает.

Позади нет ничего. Здесь и сейчас — только она, только он.

Здесь и сейчас — только шаги. Прочь отсюда. По коридору. К лестнице, где...

Удар не оказался неожиданностью в полной мере — о засаде мага предупредило хриплое, прокуренное дыхание, доносящееся из-за угла. Удар не был особо силен или четок — даром, что руки рыжего водителя, прибежавшего на шум, ощутимо подрагивали.

Удар не был страшен.

Страшно было потерять ее.

Слишком страшно, чтобы он смог совладать с первейшим импульсом.

Смог бы не закрыть собою, отойти, увернуться.

Смог бы не сорваться в черную бездну, пересчитывая своей спиной одну ступеньку за другой.

В самый низ.

Без возврата.

Когда в замке начал проворачиваться ключ, он в который раз попытался встать — тяжелые цепи за спиной зазвенели, прикованные к полу, стертые в кровь руки отозвались на движение тупой болью. Тщетность каждой попытки была известна заранее, известна более чем хорошо — но кем бы он был, если бы не пытался? Кем будет, если перестанет искать хоть бы самый слабый шанс...

Мертвецом, несомненно. И очень, очень скоро — ведь даже на допросы больше не водят: с той самой поры, как офицер, оставшийся с Хаято наедине, встретившийся с ним взглядом, со смехом разбил голову о стену.

Отчасти это было жестом отчаяния — в его положении не было уже ровным счетом никакого смысла скрывать свою природу. Отчасти — посланием для знающих: Организация, быть может, и переживала сейчас не лучшие времена, но сеть осведомителей все еще должна была функционировать — и принять меры, узнав о странных "трюках", которые проделывал обвиняемый в убийстве трех американских солдат бывший лейтенант императорской армии Фуджо Хаято.

-...уверены? Клиент буйный, кроме того...

— Мне он ничего не сделает, не беспокойтесь.

И, если только второй голос ему не мерещился, если только он не повредился в уме после ежедневных избиений, меры и правда были приняты.

На самом высоком уровне.

Первыми вошли сотрудники военной полиции — после случившегося на допросе его никогда не посещали менее чем по трое. Один, с пистолетом наготове, прицелился магу в лицо — двое других, дождавшись короткой команды, зашли за спину, с величайшими предосторожностями размыкая цепи.

— Я останусь, чтобы...

— В этом нет никакой необходимости, офицер. Я в состоянии с ним справиться, не переживайте так.

Нет, ему точно не чудилось — к сожалению. И потому, едва замки спали на пол с глухим щелчком и звоном, он не рванулся прочь, не попытался ударить, сорвать оружие с чьего-нибудь пояса. Потому он лишь поднялся — медленно, чтобы не спровоцировать нежелательных реакций — и, с хрустом размяв шею, принялся растирать покрытые коркой засохшей крови руки.

— Видите? Он вполне благоразумен, — донеслось из темноты. — А теперь оставьте нас, прошу.

— Ваши похороны... — пожав плечами, офицер тихо кивнул остальным — и, медленно, не поворачиваясь к заключенному спиной, но смешно пятясь, скрылся в дверном проеме.

Следующая минута прошла в тишине — когда же шаги охраны, наконец, стихли, оставшийся по ту сторону человек поспешил напомнить о своем существовании, переступив через порог. Железная дверь жалобно лязгнула за спиной.

— Хаято, — в холоде своем голос мог состязаться со стенами этой тюрьмы — и, скорее всего, выиграл бы без труда.

— А ты еще подрос, братец.

Будь у него желание заняться примитивными остротами, маг бы определенно добавил, что рост, правда, весь пошел вширь — темно-синий деловой костюм гостя заметно топорщился в области живота. Лицо Фуджо Сейи — полноватое, с небольшими, излишне влажными глазами невнятно-темного цвета — с годами стало казаться магу еще неприятней: оно словно расплывалось комком сырого, грязноватого теста, на которое кто-то кинул пучок черных волос. Застегнутая наглухо, до последней пуговицы, мышиного цвета рубашка заставляла шею демонстрировать складки кожи, а любого, кто имел несчастье приглядеться к Сейе получше — задаваться вопросом, как тот вообще еще способен дышать.

— Три трупа, — голос главы основной ветви Фуджо был до того глубоким, что некоторые слова в нем вовсе тонули. — Два из них — получены в результате использования чар. Еще один навсегда остался слепым инвалидом. Свидетели, с которыми пришлось возиться после...нет, начни я перечислять имена — и мы точно промучаемся с этим делом до рассвета, — тонкие губы чуть скривились. — Ты, кажется, забыл, где находишься, брат. Забыл, что войне давно пришел конец.

— Она продолжается, — плюнул Хаято. — Пусть и другими методами. И ты ослеп раньше, чем принято в нашей семье, если и правда не видишь этого. Не видишь, что они делают с...

— Я здесь не для того, чтобы...

— Или, быть может, не хочешь видеть?

— Довольно! — маг повысил голос. — Я здесь не за этим.

— Тогда чего ради ты явился, брат? — прохрипел Хаято. — Устал ждать, когда я приглашу домой? Уж прости, там малость не прибрано...

— Ты прекрасно знаешь, зачем я пришел — и твои попытки спрятаться за всем этим ядом не делают лучше никому из нас, — Сейя устало вздохнул, расправляя невидимую складку на манжете. — В этот раз ты зашел слишком далеко.

— Это всего лишь янки, — Хаято поморщился. — Только не надо пичкать меня сказками, что тебе на них не наплевать. Я знаю, что...

— Что ты можешь знать, скажи на милость? Может, знаешь, скольких усилий мне стоило прикрыть устроенную тобой резню? Может, знаешь, какую выволочку я получил от совета после? А может, тебе известно, что я чувствую сейчас, когда вижу, до чего ты дошел? Ну, давай же, порази меня своими знаниями, брат!

— Заметь, того, что тебе наплевать, ты отрицать так и не стал, — ухмыльнулся Хаято. — И не станешь — ведь правда известна нам обоим. Все, что тебя волнует — как усидеть в кресле, которое раньше протирал отец...ну и, конечно, по возможности сделать так, чтобы заднице было там не слишком холодно.

— Все, что меня волнует — как удержать Организацию, а через это — страну — на плаву после катастрофы, ударившей по нам всем, — фыркнул Сейя. — Если угодно, можешь смеяться, но я когда-то и правда питал надежды, что ты сможешь мне в этом помочь. Как один из нас. Как мой брат. Как тот, кого я спас...

— Спас? — глаза Хаято сузились, лицо, сплошь в следах недавних избиений, начало стремительно наливаться кровью. — Спас, говоришь?

— Брат, я...

— Заткнись! — рявкнул маг, со всей силы ударив по стене — меж пальцами побежала, скрываясь за порванным рукавом, тоненькая струйка крови. — Ты понятия не имеешь, что сделал, во что меня превратил! — с каждым хриплым словом, срывавшимся прочь с разбитых губ, лицо его темнело все сильней. — Предатель...нет, даже хуже...ты не знаешь, через что мне пришлось пройти! Я гнил заживо в болотах, я обмораживал ноги в снегах на Атту, я...а ты когда-нибудь видел лазарет, устроенный в пещере? Знаешь, такой, где из всех лекарств — только слова утешения, где дерут и режут по живому, дав закусить бамбук, где вонь такая, что было бы сожрать — сразу бы наружу и попросилось! Где лежат на камнях, по три, по четыре ряда, впритык, так что пальцем в сторону не повернуть, где ты заснуть не можешь, пока не перебьешь пару полков вшей, где утром у твоего соседа не достает половины лица, потому что крысам тоже есть надо! А над головой по десять раз в день встает девка с грязным одеялом и молитвой и начинает им махать, как одурелая! Проветривание, мать его...и хорошо, если дерьмо с кровью там уже присохло и в лицо тебе не потечет! — Хаято орал, захлебываясь словами — казалось, дыхание его вот-вот должно было закончиться, вынудив мага прибегнуть к пусть краткой, но все же паузе, но речь все продолжалась и продолжалась, будто бы запасы сил его вовсе были неисчерпаемы. — Я там был! И со мной были люди — те самые люди, до которых вам нет никакого дела, люди, к которым я испытывал столько всего, что тебе и в кошмарах не снилось! Там я научился ненавидеть и бояться, там научился уважать и доверять свою жизнь другому, там были люди, братец, люди, на которых мне должно было бы плевать, как плевать тебе на всех, кроме себя, но вот ведь история — только там и нашлись те, кого я мог назвать друзьями! Только там меня научили, что это значит! А потом явился ты и заставил меня все это предать! Все они погибли, а из меня ты сделал труса, беглеца! Богатенького мальчика со связями в верхах, который поиграл немного в войну и помахал всем ручкой! Я каждое утро вел их в ад с парой патронов и улыбкой на устах, каждый вечер возвращал из ада — грязными, рехнувшимися от усталости, злыми как черти, но живыми! А когда пришло время умирать всерьез, когда я был им нужен, как никогда прежде, явился ты — и сделал...сделал со мной...из меня... — маг закрыл лицо руками — на мгновение — и, едва отняв их, разразился новым воплем. — Мы костьми были готовы лечь друг за друга, но явился ты — и...увел...отобрал меня у них! Они все, все до единого знали мое имя, но когда пришло время умирать, благодаря тебе они проклинали его в свои последние минуты! Я знаю, что так и было! Я...

— Хаято, послушай...

— А чем занимался ты, братец? Наверняка делами, столь же тяжелыми, не так ли? Расскажи же мне о них. Скольких ты благословил на смерть со своей вечной постной рожей? Скольких отправил подыхать, при жизни записав в сонмище ками? Сколько многомудрых планов, составленных этими трухлявыми пнями в генеральских погонах, сколько воплощенного на бумаге безумия вроде человеческих торпед было поддержано твоим ведомством духовно? Сколько ваш аппарат представил как долгожданное чудо? Сколько моих друзей должны были умереть, чтобы вы, начавшие эту войну и обгадившиеся в первые же годы, смогли сохранить...нет, не лицо, конечно, но свои тепленькие места?

— Хаято...

— И ты возвращаешь меня домой. Ты ждешь, что я буду лобызать тебе руки, ждешь, что я, как и ты, буду ползать на коленях перед американскими дьяволами и радоваться милостиво предоставленной возможности целовать им зад. Ты ждешь, что я все забуду, ждешь, что просто плюну и разотру, подобно тебе и выродкам из совета. Ждешь, что я смирюсь и надену новую маску, как сделал ты, не говоря уж о том, чтобы надеть тряпки на западный манер. Ждешь, что я буду тебе благодарен, — голос мага понемногу становился тише — но злобы в нем только прибавлялось. — Я не просил меня спасать.

— А мы не просили тебя идти на войну.

Всего лишь несколько слов — таких простых, таких спокойных. Нет, нет в них ровным счетом ничего особенного, нет и быть не может.

Но почему же так больно, почему же снова, в который уже раз, кажется, что где-то глубоко внутри оборвалась с треском очередная бесценная нить?

— Что? — севшим голосом выдавил из себя маг.

— Никто из нас не просил тебя об этом, — невыносимо холодно, уже не скрывая презрения, протянул в ответ Сейя. — Ты забыл о своей природе, забыл о долге, которым был наделен, родившись одним из нас. Забыл о той, стократ более важной, чем все глупые людские склоки, войне — войне что ведома только нам и что испокон веков...

— Войне, о которой вы сами давно позабыли. Войне, редкие сражения которой вы ведете теперь в лучшем случае раз в пять-десять лет, да и то — рука об руку с чужеземными псами.

Он устал, бесконечно устал от всего этого. Он устал — и отчаянно не желал спорить, но один только полный презрения взгляд брата, одни только речи его, из которых так и сквозила невыносимо холодная уверенность в собственной правоте, заставляли снова и снова продолжать игру.

— Мир изменился, Хаято, — Сейя вздохнул, демонстрируя, что усталость от разговора не чужда и ему. — Когда-то союз, что мы зовем сейчас просто Организацией, был куда более нетерпим, нежели сейчас. Ты ведь знаешь нашу историю, знаешь, что в те, давным-давно ушедшие времена, смерть была уготована даже нам подобным? Нам, всем, кто имел счастье уродиться с Цепями. Но со временем они поняли, какую выгоду можно извлечь из мира с нами, поняли, что вовсе не мы — враг человеческий, что мы только...

— Это...

— Что? Это что-то другое? — Сейя неприятно усмехнулся. — Нет, конечно же, нет. Охотники древности заключили с нами мир и от того великого союза берет свое начало Организация. Мы стали вместе, умножив силы и разделив знания, мы спасли благодаря этому бессчетные тысячи жизней. А что случилось потом? Верно, мир снова изменился. Враг, с которым было возможно сражаться открыто, отошел в тень — и нам пришлось последовать за ним. Когда семей магов и кланов умелых убийц не стало хватать — мы приняли в наши ряды тех, кто постиг ту же истину, что и люди, стоявшие у истоков первого союза. Рождение с Цепями — не преступление само по себе, как и чертова кровь, текущая в жилах. Лишь когда она вскипает, есть резон карать...

— Когда она вскипает, множатся трупы, — тряхнул головой Хаято. — Чего можно было бы избежать, пресекая угрозу на раннем этапе.

— Разя железом и чарами без разбора? — Сейя вновь рассмеялся. — Мы могли позволить себе это в былые века, находясь в изоляции и держа страну под колпаком, могли позволить и в начале века нынешнего, пока были великой, непобежденной империей, пока знали, что в состоянии перекрыть наглухо любые утечки. Но мир меняется. Мир дарует нам газеты, телефоны...бомбы, способные стирать с лица земли города. Стоит ли рисковать из пустого принципа? Ты хочешь, чтобы снова лилась кровь, я же знаю, что со временем она обернется водицей и перестанет быть страшна. Мир меняется, Хаято. Те, кто не успевают приспособиться, остаются у обочины и отлетают прочь шелухой. Мир меняется, нравится тебе это или нет. Взаимопроникновение невозможно остановить, в том числе и на том уровне, что скрыт от глаз непосвященных. Все эти полукровки, которых ты страшишься и призываешь уничтожать, через несколько поколений окончательно выродятся и перестанут быть такой угрозой. Конечно, за ними придется приглядывать, как и встарь, но в общем и целом все сведется ровно к тому же, что и в Европе. Более того, теперь у нас есть возможность использовать их знания и ресурсы себе во благо. Ты, конечно, волен снова кричать о предательстве вековых идей, но подумай сам — какой у нас есть выход? Игнорировать европейское магическое сообщество, равно как и таковые иных стран, мы не в состоянии — как не можем закрыть свои границы вновь, заткнуть уши, завязать глаза и отгородиться от всего, что нам не по нраву.

— Вы бы и не стали, — голос Хаято без труда сошел бы за звуки, издаваемые рассерженной до предела змеей. — Вы, не воевавшие лично и минуты, просидевшие всю войну здесь, в четырех стенах. Вы, сдавшиеся, потому что так было проще. Вы...

Договорить маг не успел — речь его оборвала на полуслове звонкая пощечина.

— Проще? — прорычал Сейя, более уже не сдерживаясь. — Ты будешь говорить мне, чье дело проще? Ты, сбежавший на фронт, отдавший свою жизнь под власть других, чтобы только ничего в ней не решать? Скажи мне, брат, что ты умеешь, в чем разбираешься? Может, в экономике? В политике? Может, тебе приходилось дни и ночи напролет искать хоть какой-то способ отвести страну от края? Тебе, думающему, что Организация всесильна, что ей стоит только дернуть мизинчиком — и все чудесным образом станет, как надо? Что она может предотвратить любое начинание человеческих властей? Так что ты умеешь, брат? Искать лазейки? Решать проблемы с голодом, с паникой? С разрушениями в городах? С армией и флотом, что тянут одеяло каждый на себя? Ты умеешь вырабатывать условия? Торговаться? Заключать договоры? Унижаться денно и нощно ради родной страны, которую чужое безумие и дурь утянули на самое дно? Можешь делать все это под бомбежками, не зная, проснешься ли утром? Что ты умеешь? Ах да, я знаю — быстро бегать и давить на гашетку! Носить чины, которыми тебя наградили просто за выживание, пусть ты и часа не провел в академии! Носить награды, которыми тебя обвешали, чтобы всякий безмозглый скот охотнее бежал за тобою в атаку! Да вы ведь даже и в атаку ходить не умеете! Все, чему вас там учили — бежать на врага и подыхать, желая долгие лета императору, потому что ни одна собака в этой армии, в этой стране, пусть даже с министерским окладом, не желает ни за что отвечать! Проще? Я скажу тебе, что действительно проще — взять и сдохнуть, кинуться на пулемет, вспороть себе брюхо, а голова пусть болит у кого другого!

— Вы сдались, — упрямо повторил Хаято, потирая лицо. — Вы опозорили...

— Знаешь, чем сеги отличаются от их шахмат? Мы ведь с тобой играли в детстве как в то, так и в другое, — невероятно усталым голосом произнес маг. — В шахматах побежденная фигура сходит с доски. А у нас всего лишь меняет сторону. Проиграл — служи. Мы — проиграли.

Он пытался сдержать себя — пытался отчаянно, до боли. Пытался найти верное слово, на худой конец — одно из тех, бесконечно лживых, которыми успокаивал когда-то себя. Пытался выровнять дыхание, прогнать наползшую на глаза пелену. Пытался не думать о том, что с каждой секундой все сильнее, все нестерпимей жгло изнутри.

— Ты готов смириться?

Пытался, но не сумел.

— Готов оставить все как есть?

Кинувшись на Сейю, схватив его за воротник, он кричал ему прямо в лицо — и с каждым словом все отчетливее ощущал, как по собственному бежит невесть откуда взявшаяся влага, ни разу не похожая на пот, как глазам отчего-то становится страшно горячо.

— Где твоя честь?

— Честь — это пустое слово, — невыносимо медленно, невыносимо холодно произнес Сейя. — Всегда им было. И во все времена за ним не скрывалось ничего, кроме простой гордыни. Если ты не готов пойти на все, чтобы сохранить то, что тебе дорого, неважно, сколь сильно тебе придется испачкаться, если ставишь свою гордыню выше долга, как солдат ты — полный и окончательный провал. Я лучший солдат, чем ты, Хаято. Я делаю то, что должен и не ожидаю...больше не ожидаю, что ты меня поймешь.

Пальцы медленно разжались. В горле саднило, перед глазами плясали светлые искорки. Голос брата доносился словно из-под воды — мешал все нараставший в ушах гул, мешал бешеный перестук собственного сердца...

— Все эти годы я наблюдал за тобой, Хаято, искренне надеясь, что ты сможешь оправиться от пережитого, что ты станешь рядом с нами, рядом со мной. Надеясь, что ты сможешь меня понять, что в тебе осталось хоть что-то, кроме ненависти. Ты растоптал мои надежды в пыль.

— Это...взаимно, братец.

— Ты сбежал на войну строптивым мальчишкой, его же мы и вернули с фронта на свою голову. Мальчишеские мечты, мальчишеские взгляды, способы решения проблем, встающих на пути. Ты желаешь только одного — крови. Гайдзинов, полукровок...всех, кто смеет с тобой не соглашаться. Почему ты не пролил свою, если новый мир тебе так ненавистен? Почему не ушел к тем, кого, как считаешь, ты предал? Ах да, верно...твоя дама сердца...

— Не говори о ней, — простонал маг.

— Влюбиться в шлюху — не знаю, падал ли кто-то из Фуджо столь низко. И, конечно же, ты уверен в том, что эти чувства взаимны, — губы Сейи расплылись в гадкой улыбке. — Перечитал Модзаэмона? Думаешь, что нашел свою Кохару и грезишь о полном слез прощании на двенадцати мостах? [7] Впрочем, я всегда знал, что ты склонен к театральным жестам...еще до того, как узнал о твоей попытке самоубийства на чужой могиле, — маг в который раз вздохнул. — Мне хочется смеяться, но поверь, я искренне сожалею, что мне не донесли о вашей связи ранее — скорее всего, именно эту особу стоит винить в том, что твоя и без того шаткая психика окончательно пошла вразнос. О, она хорошо тебя окрутила — знала ведь, кто попался в сети...

— Что с меня взять, кроме ран?

— Например, билет на волю, который ты, судя по найденным деньгам, и собирался ей организовать. Она умна. Она знает, что ее время подходит к концу — и не ошибается: я уже имел возможность ознакомиться с парой проектов, находящихся на рассмотрении в оккупационной администрации. Полагаю, через несколько лет подобных этой...особе уже не будет существовать, во всяком случае — на легальном положении. Портится имидж страны и все такое... — Сейя покачал головой. — Она всю жизнь провела в четырех стенах, не знает даже толком, что находится за пределами ее квартала, что уж говорить о том, из-за чего началась война и как после нее оказался устроен мир. Что пригодится ей в этом новом мире, что поможет выжить, когда она будет туда выброшена? Знание этикета и придворной речи? Каллиграфии? Умение бренчать на струнных? Или, быть, может, ноги раздвигать?

— Заткнись.

— Ты был для нее подарком свыше — лучшего и желать было нельзя. Гордый, честный вояка с лицом старика и душой мальчишки...привязать к себе, использовать как слепое орудие...например, для той же мести...

— Умолкни, — у Хаято тряслись руки. — Последний раз предупреждаю.

— Нет нужды, поскольку я уже заканчиваю, — покачал головой Сейя. — Мы спасли тебя, надеясь использовать во благо Организации и тех, чей покой она сторожит, но наши надежды, как я уже говорил, не оправдались. Мы входим в новый век, в котором человек предпочтет винтовку мечу, удобный костюм вроде моего — без меры дорогому кимоно и путанице со всякими там поясами и завязками...да и штат аналитиков, скажу тебе по секрету, ныне считается Организацией предпочтительнее слепой трехсотлетней старухи, чьи туманные пророчества надо истолковывать месяцами. Мы входим в новый век, а ты должен остаться позади, — прокашлявшись, маг сухо продолжил. — Как глава семьи и как член совета я должен сообщить тебе о вынесенном решении. Организация не будет снова тебя спасать, Хаято. Ты — сломанный меч и мы исчерпали шансы перековать тебя сызнова, равно же исчерпано и наше терпение. Через два дня ты взойдешь на виселицу за свершенные тобою убийства.

Сердце, кажется, пропустило удар — а вот в голову, напротив, что-то со всей силы треснуло: до дикой, сотрясающей череп боли, до ледяного пота на щеках...

— Совет требовал, чтобы я передал лишь это, но я не желаю, чтобы из твоей смерти творили представление, — опустив руку в карман, Сейя вытянул оттуда короткий клинок, чуть помедлил, прежде чем швырнуть его на пол. — Прошу как твой брат и приказываю как глава семьи — покончи со всем сам, этой ночью. В этом случае я позабочусь о том, чтобы в историю вошли лишь твои подвиги, но не проступки.

— Подожди...

Ноги отказывались держать тело. Черные точки, во множестве прыгавшие пред глазами, становились все больше, все шире. Чувствуя, что вот-вот упадет, он отступил на шаг, коснулся спиной стены...медленно сполз по ней на пол.

— Скажи...мне...

— Что еще?

— Амая...она...

— Жива, — скривил губы Сейя. — В отличие от тебя, я не нахожу смысла в лишнем кровопролитии. Пока что ее держат под замком, там же, откуда ты ее чуть было не увел. Пока сидит на таблетках, на днях заберем воспоминания. Сделали бы раньше, но, сам понимаешь — дела...

— Брат...

— Я все сказал, Хаято, — отвернувшись к дверям, произнес маг. — И больше мне сказать нечего.

Что-то лопнуло, что-то взорвалось — прямо как там, в веселом квартале. Схватив клинок, он рывком поднялся — и, оттолкнувшись от стены, ударил со всех оставшихся сил в ненавистную спину.

Ударил, заранее зная исход.

Ничуть не удивившись, когда лезвие не добралось даже до ткани, проскрежетав о незримую преграду без какого-либо толка.

— Не трать силы, — вздохнул, не оборачиваясь, Сейя. — Прощай, брат.

Дверь, кажется, лязгнула минуту назад — а может быть, час? Сидя на полу, вытянув ноги, осоловело глядя на клинок, что так и валялся рядом, он пытался собрать по кусочкам мысли, оставшиеся после того глухого звука, с которым камера вновь оказалась заперта — но с каждой попыткой все расползалось по швам только сильнее.

Конец. Это конец. Не будет никаких чудесных спасений, волшебных выходов. Не разверзнутся небеса, не отворится земля, никто и никогда более не протянет руки.

Конец. Это конец — для него, для всей той насквозь бессмысленной возни, которую он считал своей жизнью.

Конец. Наконец-то.

Так почему же, почему он не рад?

Рука отчего-то еле шевелится — но все же справляется, пусть и не сразу, с тем, чтобы взять поудобнее нож. Сесть, подтянуть ноги, задрать рубаху...

Больше никаких отсрочек, никаких отговорок. Никаких предсмертных стихов, пусть даже сейчас ему и пришло в голову

блудный листок

отличное окончание, то самое, что не желало являться четыре года тому назад. Больше ничего его не задержит на пути к смерти.

В конце концов, разве был другой выход? В конце концов, разве он не заслужил?

Здесь и сейчас он покажет, что брат ошибается. Покажет, что он не мальчишка, но мужчина. Солдат.

Если ты не готов пойти на все, чтобы сохранить то, что тебе дорого...

Сейчас. Сейчас. Надо только начать. Он знает, как надо.

...неважно, сколь сильно тебе придется испачкаться...

Сейчас. Сейчас. И откуда только столько пота? Откуда столько слез?

Я лучший солдат, чем ты, Хаято.

Лицо брата мешало сосредоточиться, никак не желало исчезать. Эта мерзкая, рыхлая морда. Эти кривые губы, эта гадкая ухмылка. Эти слова, убеждающие его...

Не делайте это их заслугой.

Ее голос был подобен ушату ледяной воды, опрокинутому на голое тело. Слабый, едва заметный отблеск ее лица в глубинах памяти — раскаленным клещам, что драли на части сердце.

Сегодня он умрет.

Завтра она его забудет.

Не делайте это их заслугой.

А после его брат, подобные его брату — будут жить. Будут править. Будут высасывать оставшуюся кровь из истерзанной страны. Будут делиться ею с другими, уже чужеземными, падальщиками.

Не делайте...

Сложнее всего было отвести приставленный к телу нож — подъем на ноги оказался уже не так труден. Спрятав клинок за спиной, он медленно — сказывалась усталость — добрался до дверей, и, занеся свободную руку, принялся барабанить в железо со всех оставшихся сил.

— Охрана! Охрана!

Топот ног, сердитые, заспанные голоса. Тяжелое дыхание — по ту сторону двое.

— Ну, чего орешь? Что тебе еще?

Щелчок отодвигаемой заслонки.

— Буду говорить! У меня есть важная информация! Важная...

Глаза. Глаза по ту сторону двери.

— Убей второго!

Все, что ему нужно. Все, что нужно серым пятнам с черной паутиной.

— Келли, что он хо...

Выстрел. Быстро тонущий крик.

— Отопри!

Лязг железа.

Лезвие, ныряющее в загорелую, потную шею.

Я лучший солдат, чем ты, Хаято.

Скоро узнаем, братец. Скоро узнаем...

Примечания к главе:

[1] Восемь углов мира под одной крышей (Хакко итиу, яп. 八紘一宇) — политический слоган Японии, ставший популярным во время Второй японо-китайской войны и Второй мировой войны. Этот девиз де-факто был идеологическим оправданием агрессии Японии против других народов, подтверждавшим ее претензии на мировое господство.

[2] Тондзиру (яп. 豚汁) — блюдо японской кухни, представляющее собой суп со свининой и овощами, заправленный мисо. По сравнению с обычным супом мисо бутадзиру является более питательным и имеющим большее количество ингредиентов, добавленных в суп. Основой блюда являются тонко нарезанные кусочки свинины и овощи, которые отвариваются в даси и затем заправляются мисо для придания вкуса.

[3] Имеется в виду залив Айрон Боттом Саунд, до Второй Мировой войны носивший название Силарк.

[4] Фусума (яп. 襖) — скользящая дверь в виде обклеенной с двух сторон непрозрачной бумагой деревянной рамы; используется для деления большой японской комнаты на части.

[5] Ойран (яп. 花魁 оиран) — один из видов проституток в Японии. Ойран являлись одними из юдзе (яп. 遊女) "женщин для удовольствия", проституток. Тем не менее ойран были отделены от юдзе в том, что, в отличие от тех, выполняли не только сексуальные функции, но также развлекали клиентов более утонченными способами. Термин "ойран" применим только к высшему классу проституток, хотя его применяют гораздо шире.

[6] "Эта" (яп. 穢多) — средневековая каста японского общества, члены которой традиционно занимались забоем скота, выделкой кож, уборкой мусора и другими грязными работами. Поскольку эти занятия по представлениям того времени считались "нечистыми", все принадлежавшие к касте должны были проживать отдельно от остальных жителей Японии в предназначенных специально для этого местах; им было запрещено вступать в брак с представителями иных сословий.

[7] Фуджо Сейя имеет в виду произведение средневекового японского драматурга Модзаэмона Тикамацу "Самоубийство влюбленных на Острове Небесных Сетей". Главный герой женат и имеет двоих детей, но влюбляется в куртизанку Кохару. Так как нет никакой возможности быть вместе в этом мире, он видит единственно возможное решение в виде двойного самоубийства с возлюбленной.

2. Служба спасения полукровок

7 января 1981, Иокогама.

— Девушка, а девушка? Позвольте поинтересоваться, — невысокий человек в белом халате — косой лучик из пронзительно яркой лампы падал аккурат на лицо — чиркнул спичкой.

— Да-да? — поежившись от холода — слово "могильный" было тут уместно как никогда — Гин уставилась на мужчину. — Чего?

— Вы помните, с чего начинаются фильмы ужасов, криминальная хроника и выступление премьер-министра?

— Ну... — охотница наморщила лоб в преувеличенной задумчивости. — С титров, наверное, да?

— Не рекомендуется к просмотру беременным женщинам... — наконец, запалив сигарету и затянувшись, продолжил собеседник Гин. — ...лицам, не достигшим шестнадцати, а также со слабой психикой...вы как, не угодили ни в одну из перечисленных мною славных категорий?

— Во-первых, мертвецов я навидалась, — поджав губы, выдала охотница. — И уж не меньше вашего, поверьте. И не всегда — одним куском. Во-вторых, мне двадцатый год пошел, могу паспорт показать. Что до прочего... — распахнув куртку, она похлопала по плоскому животу, обтянутому кофтой с довольным желтым медвежонком. — Детей не планируется. Если надо, схожу в аптеку за тестом...

— Да верю, верю, — ухмыльнулся мужчина, выпустив колечко дыма. — Ну и серьезная нынче молодежь пошла, никто шутки не поддержит...

"Не подняли бы в шесть утра — тогда б и пошутили на славу. А так уж не взыщи..."

— Совсем тут одичал, Шичиро, — Ониши, устало протирая воспаленные от недосыпа глаза, перешагнул через порог, едва заметно поморщившись — холод в помещении и правда был преизрядный. — Ты, Гин, на него не дуйся. Эту ходячую профессиональную деформацию уже не исправить...

— Кто ж виноват? — натянув перчатки, Омогучи Шичиро, судмедэксперт на оплате у Организации, с хрустом размял пальцы. — У всех свои таракашки...здесь, к слову сказать, их больше не высматривай. Как ремонт в том году сделали, так все...

— Может, скажешь еще, что и муравьи больше в обувь не заползают?

— Сам сказал, чего мне повторяться, — потянувшись наверх, Шичиро поправил лампу. — Ну что же, дамы да господа, еще минутка — ждем последнего звонка и представление начинается...

От бойни в жилом комплексе их отделяла уже почти неделя — даже сны, в первые ночи более чем яркие, постепенно выветривались и смазывались, уступая привычному бреду, почерпнутому из ночных телеканалов. "Специалист Мизукава" не стала интересоваться, на какую причину были списаны смерти, во сколько Организации влетело прикрытие, оформление, затыкание ртов и сглаживание особо острых углов. Не стала спрашивать, достойные ли похороны организовали погибшим при исполнении сотрудникам полиции, досталась ли кому-то, кроме капитана Момочи, слава совладавшего с вырезавшим весь этаж "наркоманом". Сухое "спасибо" по телефону, сумма в картонном конверте, а главное — ни единого слова о "специалисте" в каких бы то ни было официальных бумагах. Ничего нового — вполне можно уже было привыкнуть. Вполне можно было бы жить дальше...

Не будь того рассказа Казуо. Не будь неотступной, разгоняющей по телу лютый холод, мысли о том, что, если только шеф сказал правду, уже надвигалось. Ощущение приближения — величавого, неумолимого, не ведавшего спешки — грозило свести с ума, уравнивало ее в чувствах с приговоренным к смерти, проживавшим свою последнюю ночь. Телефон с каждым днем все больше начинал ассоциироваться с чем-то бесконечно страшным и ядовитым, что, однако, никак нельзя было отбросить прочь. Лихорадочные скачки с одной телепередачи на другую, продолжавшиеся, по обыкновению, до часу ночи, теперь едва спасали от дурных мыслей — каждые помехи, каждый сбой или задержка привычной программы заставляли сердце предательски сжиматься, а разум — готовиться к началу специального выпуска новостей. К началу конца.

Жизнь, тем временем, продолжалась — и если что-то и было в теперешнем положении охотницы хуже всего, то, несомненно, именно это. Ночи, наполненные кошмарами, ночи без сна, проведенные в обнимку с пустой бутылкой воды и скомканной, пропотевшей подушкой, выдержать было можно, но наступал день, и лица людей с экрана, с улицы, лица за стеклами витрин и автомобилей являлись вновь — день ото дня встречать их было все невыносимей. Жизнь продолжалась — все они по-прежнему куда-то спешили, о чем-то сожалели, строили планы на будущее, ссорились по пустякам...

Иногда хотелось оборвать все провода. Хотелось выключить свет, запереть двери. Хотелось заснуть и забыть, разделить блаженное неведение с теми, чьи шаги были слышны за окном — бесконечно уверенными в себе, в завтрашнем дне...

Не знающими, сколь мало в этом смысла. Не знающими, что через день, а может, через час — все в одночасье же оборвется.

Канатом, протянутым в бездну, была работа — и шедшая с ней рука об руку мысль о том, что она, по крайней мере, не просто сидит и воет на потолок, будучи не в силах разделить с кем-то страшное знание. Ее усилия — капля в море, но море ведь, если разобраться, и состоит из капель...

День за днем — изматывающие до предела тренировки: боль и усталость выгоняли прочь лишние мысли, пусть и на время. День за днем — ожидание звонка, голоса, что позовет на новую охоту. День за днем — а вот уже и идет к своему концу первая неделя нового года.

Когда Казуо, наконец, вспомнил об ее существовании, когда телефон подал свой ни разу не мелодичный голос, она была готова. Но, как оказалось, вовсе не к тому, что встречать женщину с разрезанным ртом придется уже в морге.

— Три, два, один, поехали! — швырнув окурок в какой-то лоток, выдохнул Шичиро и картинным жестом сдернул ткань со стола. — Экспонат без перчаток не трогать.

По пути к моргу в голову лезли самые разнообразные мысли — например, почему Казуо сообщил ей обо всем так поздно: очень уж походило на то, что если бы не переданный ранее заказ от Организации, шеф и вовсе предпочел бы не впутывать охотницу в это конкретное дело. Останься у Гин после недели, проведенной словно на иголках, хоть немного желания шутить, она бы определенно поделилась с начальством своими соображениями — и уж точно не удержалась бы от того, чтобы сравнить все это с каким-нибудь шпионским боевиком: кому же еще, как не любимому ментору, скрывать что-то от бравого суперагента?

— Эй, с вами все в порядке?

По пути к моргу в голову лезло много чего. Здесь и сейчас Гин была твердо уверена в одном — стоило вытряхнуть всю эту шелуху и получше подготовиться к тому, что предстанет пред ними на холодном столе, тонущее в нестерпимо ярком свете ламп.

— Все в порядке, говорю?

Зеркала поблизости не было, но отчего-то охотнице все сильнее казалось: найдись сейчас таковое — и в нем обнаружится перекошенное лицо крайне нездоровых оттенков. К горлу подкатил комок, грозивший вот-вот вылиться во что-то серьезное — быть может, прямо на пол. Пожалуй, стоило поблагодарить шефа, что сдернул ее в шесть часов — будь в желудке нечто посущественней стакана воды и...

— Да, — сглотнув горечь, выдохнула с облачком пара Гин. — Просто у кого-то слишком богатая фантазия.

И слишком больная — добавила бы она, останься внутри воздух хоть на одно словечко. Лежавшее на столе тело годилось для использования в качестве анатомического атласа: все, что природа задумала защитить слоями плоти и кожным покровом, было вывернуто наружу, словно над покойной поработал до безумия методичный мясник с неплохим запасом свободного времени. Руки были вырваны из плечевых суставов, держась на лоскутках кожи и давно обмякших мышцах, перебитые ноги казались деталями распухшего, оплавившегося от жары манекена. Размозженные пальцы, срезанные то тут, то там пласты кожи, ожоги...разрез от челюсти до самого низа, до...

"Она заслужила".

Вдохнуть. Выдохнуть. Вдохнуть снова — морозный воздух, сигаретный дым...

"Заслужила, правда ведь?"

Взгляд скользнул по остаткам шеи и ниже, нырнул глубже — здесь, в бездушном свете ламп, обнаженное до крайнего предела тело демонстрировало собравшимся все, что сотворило с ним лезвие неведомого палача.

"Она детей убивала. Она заслужила. Она..."

Вместо глаз — две зияющие дыры, вокруг — корки засохшей крови, какие-то пятна. Приглядевшись, меж волосами можно было поймать отблеск треснувшей кости.

"Ничто таких не оправдывает. Ни чертова кровь, ни необходимость, ни Исток...".

Рот, раскроенный от уха до уха, распахнут так, как ни одному человеку не под силу. Возможно, это еще одна особенность полукровки. Возможно, винить стоит раны по краям.

"Заслужила. И хватит об этом".

Провалы на месте зубов — выдраны не все, лишь через один. Каждому оставшемуся на своем месте соответствует дыра на другой челюсти...

"А будь это ты?"

Сбившееся дыхание переросло в кашель — охота изучать новые детали, вроде наполовину обрезанного языка, пропала окончательно. Отступив на шажок, Гин моргнула, вздернула руки, растирая окоченевшее не от одной лишь низкой температуры лицо.

Тот, чье имя она носила, отдал последнюю половину жизни, чтобы подготовить ее ко встрече с чудовищами. Глядя на результат чьей-то кропотливой работы, Гин никак не могла избавиться от мысли, что старику следовало больше внимания уделить тем, что носят человечий облик — и у кого в жилах нет ни капли чертовой крови.

Вдохнуть. Выдохнуть. Вдохнуть...

Прекратить помышлять о том, чтобы стереть с лица Омогучи эту мерзкую ухмылку.

— Уж не у лесного зверья, — Казуо почесал небритый подбородок.

— Вот уж точно, — прекратив победно улыбаться — как же, поставил на место хвастливую гостью — Шичиро осторожно коснулся тела тонким лезвием. — Ну, кишочки, оно, конечно, наружу вытянуть может, но стрелять на моей памяти еще никогда не умело. И не настолько предусмотрительное, чтобы извлекать пули — вон тут, со стороны спины, например...

Для пущей наглядности Омогучи приподнял мертвую руку, указав на ряд рваных отверстий числом явно больше десятка.

— Еще звери...лесные, во всяком случае, не станут приколачивать тело к рекламному щиту, — подал голос Казуо. — Помешает отсутствие как щитов, так и отставленного большого пальца.

— Благодарю за подробности из школьного курса биологии, — вздохнув, Шичиро отложил инструмент. — Ладно, с предварительными ласками покончено, кто хотел поохать над невинно убиенной, тот уже, надеюсь, успел, так что давайте к делу. С чего бы начать-то, все такое вкусное... — рассмеявшись, он хлопнул в ладоши. — Общая картина довольно занятная. Для начала у нас систематическое избиение — множественные гематомы, переломы рук и ног, реберная клетка почти в кашу, суставы смещены...ничего, что я простым языком? А то, боюсь, зрители заскучают, — в который раз улыбнувшись охотнице, Омогучи продолжил. — Дальше классика — ранения огнестрельные, ножевые, веселая игра "я у мамы хирург", и мое любимое... — палец в перчатке коснулся лица. — Нет-нет, "улыбка Глазго" у нас старенькая, хотя вот жевательные мышцы подрезали недавно. Я про глаза. Глазные яблоки удалены, как и веки, в пустотах были обнаружены, помимо ожогов, весьма интересные следы...

— Надеюсь, ты не хочешь сказать...

— Нет, до таких извращений не дошло, — перебил Ониши эксперт. — А вот пепла внутрь насыпали будь здоров. Сигаретного, если быть точным. Анализ в процессе, но в лучшем случае узнаем, какую дрянь курил убийца.

— Это...все? — едва узнавая свой голос, проговорила охотница.

— А вам, барышня, мало? — Шичиро извлек из кармана сигаретную пачку. — Так, давайте-ка антракт, а то курить охота. А там и подумаем.

— Подумаем, куда мы денемся... — щелкнув зажигалкой, Казуо присоединился к процессу заполнения комнаты сигаретным дымом. — Начать, хотя бы, с того...

— А почему бы не начать с причины, по которой мне в дороге нельзя было все рассказать? — раздраженно произнесла Гин. — Жизненно необходимо, чтобы...

— Не успел.

-...я стояла как дура и глазами хлопала, пока серьезные мужчины обсуждают важные дела...эй, что значит "не успел"? Мы сюда ехали целый час!

— Я думал, — глухо отозвался Ониши. — Не хотел отвлекаться. И сейчас не хочу.

— Ладно, ладно, намек поняла... — вздохнула охотница. — Ну, так чего там?

— И не "чего", а "когда", — устало протянул Казуо. — Тело нашли два дня назад, без двадцати шесть утра, приколоченное к рекламному щиту на другом конце города...

— На то время с момента смерти прошло не более восьми часов, — напомнил о себе эксперт. — Реакция мышц на электрическое воздействие была слабовата, но на механическое еще в пределах нормы, так что...

— Щит находился на крыше жилого дома, — продолжал Казуо. — Ее прибили туда, словно картину к стенке и смылись. Само собой, никаких свидетелей — разве что старик с последнего этажа...где-то между часом и тремя слышал речь на лестничной площадке, но ни слова не смог разобрать. Дед глухой как тетерев, общались негромко, и, кажется, вовсе не на японском...

— Классика, — Омогучи выдохнул дым. — Но знаешь, хотя бы что-то. Вот, помнится мне, в семьдесят шестом...

— Давай в другой раз, — Казуо в который раз потер глаза. — Так, о чем я...да, Гин, больше свидетелей нет. Отпечатки, конечно, искали, но результат нулевой — наши ребята хорошо подготовились.

— Еще бы, — фыркнул эксперт. — Кому охота на виселицу, да еще и за эту тварь? Было бы логично прикопать ее, покончив со всем, вот только...

— Именно. Вместо того, чтобы избавиться от тела, нам устраивают выставку современного искусства. Ты что-то хочешь сказать, Гин?

— Да уже...сказали, — неуверенно проговорила охотница. — Тут не просто логики нет, это вообще что-то...она убивала детей, ее не могли поймать...сколько там, десять лет? Больше? Почему ее не сдали заказчику?

— Наконец-то правильный вопрос, — кивнул Казуо. — Все это имеет ни малейшего смысла, если только...

-...у Организации не объявился конкурент, — подхватил Шичиро. — Будь мы с вами в Латинской Америке, я бы сразу сказал, что дело ясное — бандитская казнь, жестокая и показательная. Припугнуть жителей, объявить войну конкуренту, напомнить властям, кто в доме...

— Нет нужды забираться ни в какую Америку, — затянувшись, бросил Ониши. — Мучительная казнь, надругательство над трупом ради устрашения...славная общечеловеческая традиция с древних времен.

— Устрашение? Но зачем тогда выбирать ее? — Гин глянула на тело, отметив про себя, что все больше привыкает к его соседству. — За ней и так шла охота. Чего они добивались?

— Уж прости, но записку оставить не захотели, — едва заметно улыбнулся Казуо. — Впрочем, ответ все равно на поверхности. Что бы вы сделали, если бы хотели бросить вызов Организации?

— На подобные вопросы я буду отвечать только в присутствии адвоката, — нервно рассмеялся эксперт. — Но понимаю, куда ты клонишь. Желай они войны...

-...это бы сделали с кем-то из членов семей, входящих в Организацию, — не упустила случая втиснуть в разговор пару слов охотница. — Кого-то высокопоставленного, кого-то, от чьей смерти...

-...задергалось бы на стульях все руководство, — спокойно продолжил Казуо. — Это бы трактовалось весьма однозначно. Но вместо того они сделали нашу работу. И выставили на всеобщее обозрение.

— Прямо как братец мой, когда я пример не мог решить, — обнажил в улыбке зубы эксперт. — Начеркает решение и листком об стол — вон, смотри, чего сложного-то?

— А теперь отметьте выбор домашнего задания — она, она! — Ониши махнул рукой в сторону стола. — Та, кого не могли изловить с семьдесят первого! Кого не смогли взять Рёги! Та, кто исчезала в ночи, а потом валилась как снег на голову, и собирала новый урожай трупов! Нет, это не пример из задачника, я вам скажу — тут целый зачет на сессии.

— Иными словами, некто утер нос шишкам из Организации, заявлявшим, что на розыске и уничтожении подобных тварей слопали целую стаю собак, — Омогучи, облокотившись на стол, выпустил очередную порцию дыма. — Полагаю, они в ярости.

— Правильно полагаешь, — мрачно кивнул Казуо. — Покушение на власть не прощается, а уж этими-то...

— Значит, покатятся головы. Мизукава-сан, я что-то не то сказал? Вы так на меня посмотрели...

— Вспомнила кое-что, — невесело усмехнувшись, Гин отошла к столу — соседство с трупом начинало казаться более приятной вещью, чем поглощение чужого табачного дыма. — И раз уж мы о воспоминаниях, что там вы сказали про семьдесят пер...

— Второй акт! — почти выкрикнул Шичиро, швырнув очередной окурок в лоток.

— А что, это не все? — решив не заострять — пока что — внимание на вопросе, оставшемся без ответа, изобразила удивление девушка.

— И близко нет, — Омогучи поспешил вернуться к столу. — В акте первом у нас был разбор повреждений самых свежих, которым нет и недели. Но не стоит думать, что ими все ограничивается. Самое интересное, как и все в нашей непростой жизни, скрывается под маской очевидного, и, уж поверьте, вытащить его оттуда было непросто. Убийцы постарались на славу, отдам должное, но куда им до воплощения компетентности, что вы можете лицезреть в моем скромном...

— К делу, — буркнул Казуо. — Нашел что-то свежее, так не тяни, сделай милость.

— Хорошо, хорошо. Обратите внимание на локтевой сгиб — видите что-нибудь?

— Даже не знаю...сыпь какая-то? — чуть не столкнувшись лбами с подошедшим поближе шефом, протянула Гин. — Или нет, погодите...

— Следы от уколов, верно, — с довольным видом выдал эксперт. — Целая куча и все — довольно старые. Нет, есть, конечно, и посвежее, но даже в этом случае срок никак не равняется паре дней. Рискну предположить, что им от недели до месяца.

— Привет из прошлого, значит... — Ониши поскреб щеку. — Из того самого, о котором мы ни черта не знаем. Только скажи кому, что двинутых полукровок теперь прививают — со смеху же покатятся...

— Полагаю, сделать это...непросто, да? — Шичиро отпустил мертвую руку, вернув ей прежнее положение.

— Уж поверьте, — пробормотала охотница, пытаясь отогнать подальше — и, желательно, в этот раз уже навсегда — вновь вставшее пред глазами лицо Хаты, перекошенное от бешенства. — Только если силой. Ну и ценой жизни пары добровольцев, думаю. Но зачем?

— Хороший вопрос, — кивнул эксперт. — Ответа на него, я, конечно, не дам...точного, во всяком случае. Если же хотите предположений, их ровно два, и до каждого в состоянии додуматься любой, у кого по мозгу, в отличие от нашей холодной дамочки, что-то еще бегает. Вариант первый — кололась чем-то сама. Второй — колол кто-то еще. Все гениальное просто, не так ли?

— Вот только кто...

— Интересно, кому...

Гин и Казуо переглянулись — слова слетели с их губ почти одновременно.

— Так, что там дальше... — продолжал тем временем Шичиро. — Я хотел заняться следами от пуль, но извлечение последних шло с такой долей аккуратности, что даже начинать нет смысла — сплошное месиво. Впрочем, интересных моментов у нас все равно хватает, и сейчас вашему вниманию будет представлен еще один, — накрыв тело, эксперт бодрым шагом прошествовал к расположенному у стены стеллажу, вытаскивая оттуда небольшой металлический ящик. — Одежда.

Ящик открылся не сразу — пришлось порядком повозиться с заклинившим замочком. Когда же тот, наконец, уступил пальцам в перчатках, на свет появилось измятое пальто — сплошь в пулевых отверстиях, пятнах крови и песке.

— И знаете, что я вам скажу? Не будь этого на теле выпотрошенной, как селедка, серийной убийцы, я бы решил, что пальтишко взяли в магазине в паре кварталов отсюда, с недавнего завоза. Ходил с женой на той неделе, так видел точно такое же, только цвет другой...

— Погоди-ка, семпай, — Ониши отвлекся от созерцания тела. — Хочешь сказать...

"Семпай? Какой еще семпай?"

— Да чего тут годить? — проворчал эксперт. — Сейчас тебе все ясно станет. Мизукава-сан, на ваш взгляд — как долго жертва носила это пальто?

Гин нахмурилась. Одежда как одежда — мятая, изрезанная, со следами от пуль...и, похоже, от реагентов, которыми посыпают улицы. Проведя пальцем по шву, совсем рядом с очередной дырой, она подняла взгляд на Шичиро.

— Ну...ткань плотная. Нигде не истончилась...

— А вот и он, наметанный женский глаз, — усмехнулся Омогучи. — Верно, никаких следов обветшания. Обычное дешевое пальто, но — совсем новенькое, его даже не стирали ни разу. Ни одного распустившегося шва или иных следов порчи материала. Ярлыки можете не высматривать — их тоже нет...

-...но достать его можно было где угодно. Например, там, куда ты ходил с женой.

— И снова в десятку. Полагаю, вариант, в котором наша гостья сама ходила за покупками, мы отметем. Кроме того...

— Скажите, а чай у вас подают? — хлюпнув носом, вклинилась в беседу охотница. — А то я скоро окоченею и займу вон ту полочку слева на веки вечные.

— Что? Чай? — эксперт смешно тряхнул головой. — А, конечно, — махнув рукой куда-то в сторону дальней комнаты, отгороженной от остальных помещений толстой дверью, Шичиро снова улыбнулся. — В бытовку загляните. Вопреки тому, что любят демонстрировать в кино, людям моей профессии не свойственно раскладывать бутерброды по трупам...помимо прочего, еще и лишних следов добавляет. И работы уборщице...

— Спасибо! — радуясь временному перерыву, выдохнула Гин. — Я сейчас...

— В тумбочке посмотрите, там печенье было! — швырнул эксперт ей в спину. — Чайник на столе, справа! А, и кружку без рисунка берите, та для гостей!

Казуо и Шичиро с их разговором, что понемногу уже начинал представляться ей не имеющим ни конца, ни края, остались позади. За порогом бытового помещения охотницу встретил горячий воздух — прикрыв за собой дверь, Гин ополоснула онемевшие было руки теплой водой из-под крана, растерла лицо...после сырой улицы и ледяного морга крохотная комнатушка казалась пустыней, но покидать ее отчего-то не хотелось — пока что. Щелчок электрического чайника, шелест ссыпаемой в кружку заварки...присев у небольшого стола, застеленного клетчатой клеенкой, она прикрыла глаза.

Жизнь полным ходом катилась к чертям: с началом нового года — нет, наверное даже раньше — колеса ей смазали так, что об обстановке или смене маршрута можно было уже и не мечтать. Призрак прошлого, вынырнувший в реальность вновь — только для того, чтобы быть замученным и распятым на рекламном щите — множил поставленные ранее вопросы до такого количества, что голова начинала трещать. Искала ли Организация тех, кто издевательски завершил за них начатую когда-то работу — или попросту махнула рукой, радуясь возможности поставить на полку еще одно закрытое навсегда дело? Кто посмел вмешаться — и представлял ли он ту же сторону, что делала уколы, укрывала у себя, одевала с иголочки, выпускала тварь на улицы? Хороший вопрос, как сказал бы работник того невеселого заведения, где она сейчас заваривала себе чай — и ответов никто, конечно же, не дождется.

Особенно от Казуо — последнее время, не в пример тому, что было прежде, шеф отвечал всерьез и целиком в лучшем случае один раз из трех. Горькой обиде — в конце концов, ей тоже не помешало бы знать, что творится вокруг — мешал до конца сформироваться и выплеснуться наружу вспышкой гнева один простой факт: тогда, неделю назад, Ониши сообщил охотнице даже больше, чем она ждала — и что же, стало от этого легче? Прибавилось ли моральных сил — или, напротив, все они были растрачены на то, чтобы загнать поглубже пробужденный словами начальства страх?

Ответ лежал на поверхности, но все же, все же...

Сухой щелчок отключившегося чайника сообщил о том, что вода, наконец, вскипела. Плеснув кипятка в кружку и досыпав сахара — пару ложек, не больше — она поднялась из-за стола. Пора взглянуть, сколь далеко в ее отсутствие успело продвинуться обсуждение — и, быть может, заставить ведших его раскошелиться на пару объяснений: например, о вскользь упомянутом семьдесят первом году и событиях, что соизволили тогда случиться. Да и чай, что уж там говорить, по пути точно остынет...

-...не на воротнике же искать...

У дверей помещения она замерла, напряженно прислушиваясь — разговор шел быстро, и, судя по всему, уже близился к своему завершению.

-...ржавчина, морская соль, машинное масло...

— Проклятье, — звон грохнувшегося на стол скальпеля, равно как и резкий тон Казуо, заставили охотницу вздрогнуть — решив, что шорохи за дверью до ушей шефа сейчас уж точно должны были добраться, Гин толкнула дверь, переступая через порог.

— Что, озарение навалилось? — куривший свою третью за час сигарету Шичиро собирал разбросанный по столу инструментарий.

— Вроде того, — Ониши, бывший мрачнее иной тучи, торопливо стянул перчатки, швырнув через половину комнаты аккурат в мусорный бак. — Надо кое-что проверить. Мизукава, — взгляд, упавший на вошедшую охотницу, был до того холоден, что его одного, казалось, хватило бы поддерживать сохранность разложенных по шкафам тел. — Домой идешь одна, пешком. Завтра...нет, послезавтра в двенадцать — обед у аристократишки.

"Мизукава?"

— Эй а как же...

"Да что на него нашло? Мы ж не спектакль устраиваем..."

— Я пошел, — тон Казуо был столь сух, что годился на материал для растопки. — Все, до скорого.

— Скажи своим, чтоб мне премию накинули! — криком проводил Омогучи закрывающуюся дверь. — А то без тебя мне ни шиша там не светит!

Гин не провожала уходящее начальство ничем — кроме, разве что, до краев наполненного удивлением взгляда. Мизукава, надо же...или Казуо успели испортить настроение, пока кое-кто отогревался себе в бытовке, или все очень плохо. Нет, наверное, даже хуже, чем она в состоянии сейчас представить...

А представлять — и почему только, интересно? — отчего-то вовсе не тянет. Уж лучше сделать, наконец, первый глоток — чай стыл быстро, и кружка теперь не обжигала, а лишь мягко грела руки.

-...как обычно, — бормотал, складывая одежду убитой в ящик, эксперт. — Тело таинственно исчезнет, а отвечать кому? Правильно, мне, кому же еще...начальство-то, как всегда, ни словечка — рот уже пачкой забили...

— Что-то случилось? — отхлебнув из кружки, поинтересовалась Гин.

-...отыграется, и плакала горькими слезами моя квартальная...а? Что? — будто бы только вспомнив о существовании охотницы, встрепенулся Омогучи. — Да нет, ничего такого, чтобы уж из ряда вон. Показал пару следов — морская соль, ржавчина, масло и еще кой-какая грязь на подоле, а он как с цепи соскочил...смотреть будете еще? Нет? Ну ладно, тогда концерт окончен, — снимая перчатки, вздохнул эксперт. — Вас как, проводить или не побрезгуете перекусить в моей компании? — на последних словах Шичиро чуть подмигнул. — Если, конечно, спешки никуда нет...

— С утра не завтракала, — радуясь возможности высказаться о наболевшем, улыбнулась Гин. — Да и как вам откажешь? От обстановки романтикой так и веет — взять, допустим, вон тот шкафчик...

— Романтики особой не обещаю — женат пока что, и менять того бы не хотелось... — посмеиваясь, Омогучи повел охотницу прочь, к знакомой уже бытовке. — Рановато вы, охотнички, начинаете, уж простите за прямоту. У меня старший ваших лет, недавно в Токийский поступил — думал, сам в холодильник въеду от его экзаменов. Когда я сдавал, оно как-то попроще все было, а сейчас...а, да что уж там — скуришь полпачки и вроде отпускает... — эксперт вздохнул. — Дочка только в среднюю в этом году пошла, финансами потом заниматься будет. Ну, пусть уже лучше в бумажках копается, чем как я...

Гин тихо улыбнулась. Вот она, мирная жизнь мирных людей, для кого-то скучная до безумия, а кому-то — ей, например — все больше и больше напоминающая о старых сказках со счастливым концом. Разве может самого обычного человека, никому не сделавшего ничего дурного, ждать в будущем что-то страшнее козла-начальника и неоплаченного счета? Разве может...

Моя Рейко будет дома!

Мирная, славная жизнь. Карточный домик у приоткрытого окна.

— Не...неплохо, — улыбка охотницы, стоило только проснуться недавним воспоминаниям, истаяла без единого следа. — А шефа вы давно знаете? А то "семпай", "семпай"...

— А, Казуо? Верно, со школы еще, в один университет потом поступали. Боевой был парень, кто тронет — по репе живо получал. Учился, меж тем, пристойно, и пусть семейка не из простых — ну, вы меня понимаете — почти никакого криминала. Я говорю "почти", потому что главное в нашем деле что? Правильно, не попадаться.

— Он мне никогда о таком не...

"Ну еще бы. Когда он вообще о себе рассказывал?"

— Да? Ну тогда слушайте, коли так хочется. В школе на две парты передо мной сидел, у окна, кажется. Общались, бывало, мяч там гоняли, то, это...на первом курсе снова встретились — он на юридическом, я — понятно где, но когда по предметам пересекались... — Шичиро бросил задумчивый взгляд куда-то в сторону дальней стены. — Девчонок вместе цепляли. На одном дне рождения я так жену и встретил, — выразительно постучав пальцем по кружке с надписью "Папа номер один", эксперт усмехнулся. — А потом все больше как-то по работе. По таким вот случаям. Знаете, Мизукава-сан...

— Просто Гин. Я не обижусь.

— Хорошо, — кивнул мужчина. — Вот знаете, Гин, ловлю иногда себя на мысли...нет, не так, скажу более прямо. Все, о чем вы мне тут толкуете — бред сумасшедшего.

"О, ну наконец-то родная стихия..."

— Вот как? — выдержав необходимую паузу, поинтересовалась охотница.

— Именно, — почти по слогам произнес эксперт. — Ну сами-то посудите. Живу себе, никого не трогаю, вдруг является наш общий друг с горящими глазами и начинает сыпать историями про чудищ в лучшем случае из старых кайданов, будто все это взаправду, — позабыв о кружке, в которой еще оставалось немного чая, продолжал Шичиро. — Что есть люди, которые люди лишь частью, потому что ведут от тех тварей свою родословную, что они сходят временами с ума и режут — это в лучшем случае — простой народ направо да налево. Что есть волшебники, которые правят нашим миром, есть охотники на первых и вторых, есть целая Организация таких вот...охотничков, и ее члены, сидючи где-то в подполье, управляют Японией...

— Не волшебники. Маги, — размачивая в чашке особо твердый кусок печенья, поправила эксперта охотница. — Есть какая-то тонкая разница, правда я ее так и не уловила.

— Вот, вот! — Омогучи всплеснул руками. — Рассуждаете об этом, как об акции в супермаркете! Делирий чистой воды. Любому здравомыслящему существу ясно — Казуо поплыл головушкой еще в университетские времена, а теперь и вовсе удерживает при себе бедную девочку, у которой Стокгольмский синдром скоро из ушей польется. Мне бы давно уже санитаров для вас обоих вызвать, а не выслушивать всю эту ересь, да только одно не укладывается, я вам скажу...угадаете, нет?

"А вот про синдром — спасибо, что напомнили. Буду оправдываться, когда совсем прижмет".

— Что все это — правда? — откусив размокшую часть печенья, выдохнула Гин.

— Оно самое, — кивнул Омогучи. — Когда тебе на голову...и на стол вываливают такие доказательства, что...

Покончив с печеньем, она медленно занялась остатками чая, чувствуя, как в желудок ныряет приятное тепло, как оно расходится по телу и как дает о себе знать бесконечно знакомая сонливость. Сейчас она определенно была не против того, чтобы поиграть в психолога на полставки — Омогучи, намеренного, похоже, вскрыть для нее не труп, но какую-то чрезвычайно болезненную тему, явно больше нужен был слушатель, чем полноценный собеседник.

Сидеть и слушать, изредка кивая головой — с этим она точно справится, пусть даже заснула полтретьего, а поднялась — нет, была бессовестно выдернута из постели звонком начальства — около шести. Сидеть и слушать...не работа, а просто сказка какая-то.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Знаете, мои обязанности довольно четко очерчены, — не преминул принять приглашение эксперт. — Изучение всего дела в них по обыкновению не входит. Исследовать материал, дать заключение, умыть руки и валить домой. Вопреки тому, что вы можете, опять же, увидеть в кино или прочесть в детективных романах, мало кто заинтересован в том, чтобы копать глубже, чем просят, особенно в нерабочее время — по головке за это не погладят и конфеткой не наградят. Но семь лет назад... — мужчина нервно сглотнул. — Казуо явился ко мне одним тихим вечерком и предложил подработку. Не знаю, как он вообще меня отыскал, и, честно говоря, знать не хочу вовсе. Одно скажу — выбор пал на меня не просто так, ведь ему был известен не только мой адрес, но насколько у меня паршиво было с финансами. Знаете, у нас был славный домик в пригороде Токио, но прожили мы там недолго. Сначала землетрясение, затем пожар...нет-нет, все уцелели, слава небесам. Впрочем, от больницы это все равно не оградило — дети надышались угарным газом, жена сломала ногу, да потом еще и срослось плохо, пришлось заново... — Шичиро вздохнул. — Мне с трудом хватало снимать комнату в паре километров отсюда, уже и не знал, признаюсь, как из всего этого выгребать...

— И тут с небес снизошел наш ангел.

— Да уж, снизошел...приехал на новенькой тачке да с личным водилой. Предложил работу, а условие одно — ни слова на сторону. Как сейчас помню, осенью дело было, дождь всю неделю... — эксперт отхлебнул из кружки. — Привозит он мешок, а там такая уродина, каких я в жизни не видел. Пропорции чисто детские, если допустить, что ребеночка чуть-чуть подтянули. Метр шестьдесят один...черт, до сих пор ведь помню, — Омогучи нервно рассмеялся. — Голова большая, лоб огромный, белье гладить можно, челюсть — как три ладони, зубов целый частокол...об мышцы чуть инструмент не сломал. Ну, об те, что до меня порезаны не были... — в который раз переведя дыхание, мужчина поспешил продолжить. — Внутрь заглянул — полный мрак, все как у старика, что на свете прилично так зажился. Тут бледное, там вообще серое, в шаге от некроза. А сердце как камень. Надпочечники идеальные, почки чуть не блестят...я, конечно, всякое повидал, но не такое. И не таких, как пугало, что Казуо с собой на вскрытие привел...

— Пугало? — чуть подавшись вперед, переспросила Гин. — Что еще за пугало?

— Я, повторюсь, всякое повидал, — бесконечно тяжелым голосом проговорил Шичиро. — Меня напугать трудно, будь иначе — в другом бы месте работал. Но этот...приехал вместе с Казуо, из машины только вылез — и ну головой крутить, словно в городе первый раз. От трамваев шарахался. Ростом под потолок, волосы до плеч, одет в какую-то рвань, голова грязной тряпицей обернута — знаете, вроде кэсы, как у аскетов горных, века так семнадцатого...а под тряпицей рожа — по такой сразу ясно делается, чего прятал. Расщепление губы и неба, волчья пасть, коли по-простому, нос кривой, переломанный, глаза мелкие, черные такие, словно две дыры кто пробил...глянет на тебя — уже чувствуешь, как кишки узлом сворачиваются...

— Похоже, один из Наная к вам в гости заглядывал, — чувствуя, что возникшую паузу следует заполнить хоть чем-то, дав время собеседнику собраться с мыслями, тихо проговорила Гин. — Он хоть это...не буянил там?

— Поначалу смирно в уголке сидел, бормотал что-то, — Шичиро передернуло. — Диалект какой-то дурной, старый больно...я у него одно слово на три понимал, это в лучшем случае. Спрашиваю, что за чудо мне притащили — эта страхоморда смотрит на меня, как на кретина, про шикоме каких-то все тараторит. И ножом играется — то так, то этак, то в зубах ковырнет. Полчаса со вскрытием мучился, а этот сидит, щерится во все рыло — трудная, мол, работа? Материала такого мне и правда никогда не доставалась — мускулы как сталь, кости — чистый кремень...а все, что для убийства не надобно, будто взяло да отмерло себе тихонько, без последствий. Потянулся за пилой, тут-то и осенило только, кто тварь уработал. Двадцать восемь ножевых насчитал — наш уродец действовал наверняка, любил, видать, уверенным быть. Как заканчивать стал...

Ожидание грозило затянуться — равно как остаткам напитка в кружках угрожало стремительное остывание. Выждав для верности еще около минуты, Гин участливо заглянула эксперту в глаза, выражая молчаливую поддержку — тот, поежившись и отчего-то оглянувшись через плечо, устало вздохнул, после чего продолжил окончательно севшим тоном:

— Который раз вот скажу — я всякое повидал. Но с моей-то клиентурой кого, казалось бы, бояться? Живые тут редко бывают...в общем, многого от меня не требовали — установить попытаться, она там какую-то шишку убила или не она. Работа под конец полегче пошла, расслабился...помню, взял камеру — ну, как полагается, пару снимков сделать... — Шичиро вздрогнул. — Разок только щелкнуть успел, секунды не прошло — а этот уже меня к стене придавил и острием сюда тычет, — эксперт выразительно щелкнул себя по кадыку. — Казуо насилу его от меня оторвал, полчаса нас обоих успокаивал. До меня тогда, знаете, не сразу дошло-то...даже то, что со страху в штаны напустил...

Тяжелый вдох. Сиплый, усталый выдох.

— Несколько дней потом поджилки тряслись. Помогал нашему общему другу в бумагах рыться, родню той...штуки искали. Несколько дней успокоиться не мог. И недели две при каждом шорохе оборачивался, — одним глотком допив чай, Омогучи продолжил. — Вот вам и просвещенный мир, мать его. Сказочки да песенки. Иногда думаю, знаете, уж лучше бы голодом сидел, чем это все...а вам...вам спасибо, конечно.

— За что? — недоуменно протянула Гин.

— Да вот, выговорился, так сказать...полегчало, — эксперт вымученно улыбнулся. — Кому ж еще-то, а? Казуо больше душу не изольешь...был друг, а теперь, так сказать...коллега...

Продолжать, подумалось ей, вовсе не было нужды — усталая улыбка и измученный взгляд говорили даже куда больше, чем следовало. Эксперт, однако, продолжил — наверное, просто потому, что не мог уже остановиться:

-Кто я теперь, после того, как все это увидел, как узнал, чьи были те архивы? Друг? Приятель? Собутыльник? Удобный контакт, да и только. И с крючка не дернешься — придет такая вот образина с ножом...а, да что уж теперь, — Шичиро подернул плечами. — Хоть платят, и на том спасибо. Первое время, правда, больше присылали — ну, знаете, чтоб прикормить как следует. А потом все как полагается — ну что вы, ну как можно, крупные суммы из неизвестных источников подозрения возбуждают...знают ведь, что жаловаться не пойдешь, что рассказать кому — на смерть их подписать...

"Как там англичане говорят? Трое могут хранить секрет, если двое из них мертвы".

— Аттракцион невиданной щедрости, чтоб он провалился. Все в выигрыше и никаких потерь...

"Кроме, разве что, совести и душевного здоровья".

— А вы, Гин? Вы-то как с этим живете?

Резкий вопрос, сообщивший о том, что роль молчаливой подушки для чужих эмоций подходит к логическому концу, заставил девушку вздрогнуть.

— Как живете, зная, что кроме кирпича на голову, грабителя в подъезде или удара стихии любой может встретить вот такое? Вы-то как в это влезли? Почему не предпочли неведение? Что вас тянет заниматься...этим?

"И как бы тебе ответить-то? Интересно, что в таких случаях плетут настоящие психологи? Отвечают как следует или за маневры принимаются? А то я, знаешь, могу только в дверь упрыгать — вот и все приемы..."

И правда — почему? Такой простой вопрос, а убегать от него приходится раз за разом, снова и снова обещая себе подумать после еще одного дня, еще одной ночи, еще одного дела, с которого — чем черт не шутит? — можно и вовсе не вернуться: тогда-то точно никому и ни на что не придется уже отвечать...

Почему? Почему она все еще здесь, все еще с Ониши, все еще делает то, чему успел научить ее старый Гин? Почему не исчезла после того пожара, почему не стала, даже не попыталась стать кем-то другим? Да хоть бы и дочкой рыбака с Окинавы...в конце концов, опыт работы по дому растерять было так же сложно, как опыт охоты.

В самом деле, почему? Почему она здесь, почему сидит и хлещет остывший чай по соседству с трупом твари из городских легенд?

Потому что так проще? Несомненно — когда не доходит до дела и кошмарных снов.

Потому что так надо? Кому? Много кому, спору нет — но нужно ли все это ей?

— Не...не знаю, — постаравшись изобразить максимально возможное легкомыслие — до той черты, где отвращение к самой себе становилось почти осязаемым — охотница подернула плечами. — Я не выбирала свое будущее.

"Говоришь так, словно оно у тебя было. Кому ты нужна-то? У тебя что, были какие-то успехи? Где? В физкультуре, что ли? Ну, давай, скажи — что бы ты делала? Улицы мела? Ящики грузила? Подносила бы пожрать в какой-нибудь дешевой..."

— С рождения не выбирала. А уходить, когда знаешь обо всем, бросать на произвол судьбы...

"А кто виноват? Старик? Глупо с него спрашивать. Он дал тебе все, что мог. Готовил к миру, в котором жил сам".

-...неправильно это, вот. Считайте это призванием, — Гин попыталась улыбнуться.

"Попыткой самоуспокоения. Сидеть, обо всем зная — вот как вы сидите — верная дорожка в желтый дом. А так, нате вам — мы не сидим, мы действуем, вклад посильный вносим. Иногда его, вы не поверите, и без микроскопа видно".

— А что же ваши родители?

Хотелось верить, что это была просто крошка, попавшая не в то горло. Хотелось, но, увы, никак бы не вышло — все печенье она давным-давно слопала самым бессовестным образом. Зайдясь кашлем, Гин с силой постучала по груди, дернула воротник.

— Без...без адвоката на такие вопросы не отвечаю, — выдохнула охотница. — Уж простите великодушно.

— Вы простите, — тихо кивнул эксперт. — Вечно лезу, куда не просят...

Разговор требовалось срочно переключить на что-то еще: второй раз маскировать за кашлем нежелание отвечать было бы, несомненно, уже слишком — да и напряженного молчания она бы сейчас точно не вынесла.

— А что там было в семьдесят первом? — выложила последний козырь охотница. — Я ведь слышала, вы там что-то сказали про...

— Ах, это... — Омогучи заметно приободрился, тоже, вероятно, радуясь возможности закрыть неприятную для обоих тему. — Тут такая история...

— Я вся внимание.

— Мои обязанности довольно четко очерчены — я ведь говорил, да? Но в той работе, которой я занимаюсь для Организации, уставов никто не пишет, и последние несколько дней я, помимо возни с телом, помогал Казуо ковыряться в бумагах. Эти, ну, вы знаете, "волшебные архивы", — горько усмехнувшись, Омогучи изобразил в воздухе кавычки. — Мало того, что быстро пролистать не получится — весь обчихаешься вдобавок. Нет, знай мы, что искать, было бы быстрее — так ведь не знали же! Опыт у него приличный, но навскидку ничего не вспоминается — ни имен, ни фамилий...как была эта дама загадкой, так и осталась.

— Найти, я так понимаю, что-то все же удалось.

— В этих ваших полукровках и академия наук все ноги переломает, — вздохнул мужчина. — Каждый — особенный, кто-то раньше стареет, кто-то — позже, кто-то вообще от человека в этом плане неотличим. Черт разберет, сколько лет телу, что у тебя на столе, а без того как поймешь, в каком времени копать? Плясали от слов Казуо о семидесятых, шерстили все дела. Отвечая на ваш вопрос — да, нашли кое-что.

— И что же? Я вам признаюсь — страсть как не люблю все эти "смотрите в следующей серии". Не один пульт разбила с досады...

— Меня бить не надо, меня дома ждут. И вообще, перехожу к сути. Мать-одиночка, трое детей. Работала уборщицей — на дому, в офисе...дома постоянные ссоры, муж поколачивал...картина, в общем, довольно простая. Когда осталась одна...ну, поначалу ей маниакально-депрессивный поставили, отчасти даже подходило...то срывалась на детях, то просила их себя прикончить. Когда кому-то из учителей надоело видеть следы побоев, доложили куда следует...так, если короче, то уже в первый визит без драки не обошлось. Назначили принудительное лечение, детей на время отвезли к папаше...

— На этом, конечно, не кончилось.

— В полицейских архивах вообще мало сказок со счастливым концом. Пару месяцев после выписки она продержалась, а дальше все понеслось под откос. Первым зарезала младшенького, во сне — ему было чуть больше полугода. Успела ранить среднего, старший проснулся, правда брата спасти не успел — четыре ножевых в грудь...запер мать в комнате, сам к телефону...когда полиция вскрыла дверь, лежала на полу и выла, что дикий зверь. Ножницами раскроила себе морду от уха до уха.

— Погодите...так это полукровка или нет? Она...

— По всему, что сейчас известно, выходит, что чертова кровь была. Так, капелька, — Омогучи вздохнул. — Тут полицейские архивы уступили место тем самым, "волшебным". Не знай мы, кого искать — так бы и провозились до следующей жизни...про нее ведь пара строчек всего была, да и те — знаете, какие? Что семья ее из списков выведена веке в восемнадцатом, риск полного регресса почти нулевой, потомком сильных кровей не является, ликвидация не нужна — пусть доживает дни среди мягких стеночек... — отставив в сторону пустую кружку, Шичиро поспешил продолжить. — В общем, больше у Организации ничего не было — и мы снова зарылись в людское. А вот там уже нашлось — из лечебницы она сбежала через полгода. Высадила стекло, выбила чем-то решетку и на асфальт с третьего этажа...держу пари, даже синяков толком не было. При допросе старшего сына было записано, что после своего возвращения с того, первого лечения она заимела довольно странные привычки — вырезала фигурки из бумаги и что-то постоянно бормотала. Парень решил, что лечение помогло, а угроза лишения детей ее образумила — а бумажки, ну, это же сущая мелочь по сравнению с тем, что было. Чем кончилось — уже слышали. Да, чуть не забыл...тело того, старшенького, нашли спустя полгода после ее побега. Лежал в каком-то переулке с перерезанным горлом. Так и вижу, как чья-то карьера под откос пошла...

Выбив из пачки сигарету, Омогучи потянулся за спичками.

— Риск полного регресса почти нулевой, — глухо проговорила охотница. — Однако, кто-то все же...

— Кто-то? — эксперт усмехнулся. — Скорее уж "что-то", если вам так угодно. Знаю, сейчас на нас вовсю ползет какая-то неведомая чертовщина, но мой вам совет — не ищите заговоров повсюду. Улики, уколы...иногда, чтобы кого-то сломать, достаточно глупости. Безразличия. Еще чего-нибудь из той же оперы, в которой мы все поем...

— Спасибо за чай, господин Омогучи, — поднявшись из-за стола, охотница расправила затекшие плечи. — Я, пожалуй, пойду.

— Понимаю, — кивнул Шичиро. — Дела, дела...делать себя сами, увы, они никогда не научатся. Провожать вас, наверное, не стоит?

— Не стоит, — качнула головой в ответ девушка. — Всего вам доброго.

— И вам, сколь это возможно в наше время...ах да, совсем забыл...

Она уже была у дверей. Уже взялась за холодную ручку.

-...вам знаком закон о психической гигиене?

— Что? — резко обернувшись — ботинки визгливо заскрипели по паркету — охотница встала, будто вкопанная в пол. — О чем вы?

— Людей с психическими расстройствами полагается изолировать от общества. С ними не желают общаться, не желают замечать, слышать о них...что уж говорить о том, чтобы приглашать на работу. Если на кого-то из вашей родни выпало такое горе и об этом становится известно посторонним — можете быть уверены, что очень скоро вся семья, вплоть до следующих поколений, окажется в полной пустоте. Почему? — Шичиро выпустил дым. — По той же причине, по которой мы учим своих детей переходить на другую сторону дороги, заметив нехорошего человека или просто нечто непривычное. По той же причине, по которой мы учим их терпеть, когда другие дети будут их избивать. По той же, все по той же причине, по которой никто не придет нам на помощь, когда нагрянет беда, — очередной клуб дыма, очередной бесконечно усталый вздох. — Отвернись. Не смотри. Не лезь. Не замечай. Терпи. Терпи — и оно уйдет само, как ушли в небытие все те несчастные, которых тысячами стерилизовали в больницах — и делают это по сию пору, хотя на дворе не тридцатые и мы с вами далеко не в Германии. Отвернись. Не смотри. Не выходи за черту — и, быть может, тебя пронесет. Быть может, ты сумеешь прожить жизнь, не запятнав себя позором...ведь нет ничего страшнее позора, не так ли?

Ручка двери тихо скрипнула.

-Не знаю, как там насчет чертовой крови, а вот игнорирование проблем, увы, не изжить. Я сам, что уж там, иногда мечтаю о шорах, которые против воли содрали с моих глаз, мне самому, не стыжусь того признаться, далеко не всегда хватает мужества. Одно, впрочем, я знаю точно...

Дверь тихо отворилась.

-...любая чаша когда-нибудь переполняется. Казуо говорил, что нечто грядет, нечто угрожает всем нам. Что ж, рано или поздно реальность хватает тебя за горло и заставляет взглянуть ей в лицо. Почему бы, собственно, не нас?

Шаг за порог.

— Почему бы, черт возьми, не теперь?

Холод морга остался позади. Дальше — только холод улицы.

Над расставленными в строгом порядке яствами поднимался ароматный парок. Заняв привычный столик — выбор, учитывая полное отсутствие посетителей, был более чем велик, но изменять традиции отчего-то не хотелось — Гин несколько мгновений оглядывалась по сторонам, а затем, вдохнув поглубже, решила проверить, сколь велики сегодня запасы ее терпения. Результат оказался не особо выдающимся: полминуты — и охотница, всей душой радуясь, что наблюдать за ней решительно некому, набросилась на еду с таким рвением, что прочь отшатнулся бы самый ненасытный из зверей.

Второй день тоскливого ожидания начался определенно лучше, чем его предшественник — во всяком случае, вспомнить, когда ей последний раз доводилось просыпаться позже семи, Гин вряд ли смогла бы при всем на то желании. Распахнуть глаза не от резкой телефонной трели, ввинчивающейся в голову без намека на жалость, но лишь от света, что пробивается сквозь неплотно занавешенное окошко, спокойно, без суеты, подняться на ноги, не услышав, опять же, ни телефона, ни будильника...нет, это все определенно дорогого стоило. Память о давно минувших днях не упустила случая всколыхнуться, выталкивая на поверхность несколько непрошенных эпизодов. Вот ей всего пять: задыхаясь на четвертом подходе отжиманий — по три за каждый год жизни — измученное тело валится на грубый дощатый пол. Тридцать секунд перерыва — и лучше бы ей встать, пока они не подошли к концу. Вот она каким-то чудом доживает до десяти: забеги вокруг крохотного городка, раз в три дня проходящие под безжалостным надзором черных глаз отчима, сменяются походами в горы — расстояния растут с каждой неделей, как рос год за годом город внизу, словно теленок на плечах древнего грека, превратившийся в конце концов в огромного быка. Боль в суставах не так уж страшна — особенно в сравнении с рассказами старика о тридцатикилометровых ритуальных прохождениях по горам, что в возрасте лишь чуть более старшем, чем ее, практикуют во время обучения охотники Наная: сто дней подряд, с полночи до утра и единственным минутным перерывом на молитву. В сравнении с ними старый Гин и правда делал своей воспитаннице неслыханные послабления, едва ли не целиком оставляя за бортом сложную обрядовую часть — приземленное отношение к магии, которой у нее все равно не было ни шанса коснуться по причине отсутствия Цепей, передалось охотнице в полном объеме. Других уступок, впрочем, было крайне мало: годы спустя, уже подростком, дни напролет отрабатывающим движения и удары сквозь ломоту в каждой косточке, смешанную с онемевшими предплечьями, горящей от нехватки воздуха грудью, животом, что готов был вывернуться наизнанку и едва выносимыми первыми женскими болями, о которых старик вряд ли вообще имел понятие, она пыталась представить, что бы было, добавься ко всем этим пыткам еще и необходимость заучивать мантры, молитвы и до краев наполненные кровью истории об охотниках былых времен. Пыталась, но выводила в качестве итога лишь одно — скорое и неизбежное безумие, начиная понемногу понимать, что представляют собой те, истинные, со слов отчима, охотники, которых ей ставили в пример при каждой, пусть даже самой крохотной, ошибке.

Ужасы прошлого давно остались позади, как и тот, кто их преподавал. Каждый раз, вспоминая его, она неизбежно вспоминала и тот принцип, которого всегда придерживался этот строгий, почти всегда бесстрастный, словно камень, человек: сколь суровым бы ни было обучение, отдых, пусть и краткий, занимал в нем важное место. А что еще нужно телу, как не возможность немного отдохнуть и напитаться чем-то свежим?

Как, например, сейчас...

Соревнуясь по скорости пережевывания еды с самыми запасливыми грызунами, охотница задумчиво рассматривала сонный уличный пейзаж. На голые ветви одетого лишь в корку льда дерева приземлилась синица — спустя несколько секунд к ней подсела товарка, заставив первую птичку спорхнуть чуть пониже...

— Мизукава-сан...

Наблюдая за перепрыгивающими с ветки на ветку птицами — одна из них явно желала чьего-нибудь общества — она не сразу сообразила, что ее саму кто-то только что негромко окликнул.

-...вы не против, если я подсяду?

— Чей это, в конце концов, ресторан? — улыбнулась Гин, ногой отодвигая соседний стул. — Прошу.

Сейдо Томоми, единственный и неповторимый — никто другой, в который раз пронеслась шальная мысль, так бы никогда не вырядился. Присев напротив и выложив руки на стол, хозяин "Очага" замер, явно ожидая, что разговор придется продолжить ей — а для того придется и оторваться от поглощения пищи.

— Посетителей снова негусто, я смотрю.

— Все так, все по-прежнему, — преувеличенно сокрушенно вздохнул молодой человек, поправляя рукава. — Странно видеть вас в одиночестве. У начальства дела?

— Точно так, — кивнула Гин, принявшись за порцию удона. — Но оно скоро прибудет, как же без этого? А пока не прибыло, я вот, бессовестно пользуюсь моментом, — размешивая лапшу в бульоне, продолжила охотница. — Грех пропускать лучшие обеды во всем городе.

— Будет вам, захвалите, — рассмеялся Сейдо, прикрывшись узорным рукавом. — Будь все так, как вы говорите, разве бы мы сидели тут вдвоем? Работы был бы непочатый край, а сейчас... — свесив голову на сторону, Томоми притворно вздохнул. — Только вы с Казуо и ходите.

— Со своей стороны я готова раскошелиться для вас на орден. Допустим, "За спасение голодающих"...

— А как же "За приятную беседу"? — ресторатор рассмеялся, уже не скрывая лица от собеседницы. — Впрочем, если моя тонкая натура, воспитанная на творчестве Мурасаки Шикибу и поэтах десятого века, вас не устраивает, осмелюсь предложить более современные развлечения. Например...

Пульт от телевизора, равно как и в прошлый раз, оказался в руке Томоми с завидной быстротой — оставалось только гадать, что еще он мог прятать в своих огромных рукавах. Поправив очки, владелец "Очага" вдавил нужную кнопку — раньше, чем изображение успело проявить себя, помещение затопили зловещие фортепианные ноты и мрачные голоса духовых.

— Удача, похоже, мне сегодня ни разу не сопутствует, — покачал головой Томоми, глядя на экран, где уже разворачивалось действо: невыносимо медленно едущая по улице машина, плетущийся мимо ребенок...

— О, да это же "Хэллоуин", — оживилась Гин. — Видела пару лет назад, еще в кино. Честно вам скажу — первую половину заснуть мешал разве что этот звук.

— Выключить или оставить?

— Можно, пожалуй, немного потише...все равно до самого интересного не досидим, — усмехнулась охотница. — Да в общем-то и в первый раз оно было...

— Я так понимаю, вам кино не очень понравилось, — убавив громкость и отложив пульт в сторонку, протянул Томоми.

— Ну почему же, — девушка подернула плечами. — В начале хоть смешно было. Парочка наверх поднимается, мальчик за минуту-полторы без склеек доходит до лестницы, а они там уже закончили — вон, ухажер вниз спешит да рубашку натягивает.

— Время дорого, — на пожатие плеч расщедрился и ресторатор. — Мне, признаться, больше запомнилась больница отнюдь не общего режима, охраны в которой, однако, днем с огнем не сыщешь. Как и запасного генератора на случай аварии...

— Да там и дальше не лучше, — кивнула Гин. — "Украли только маски, веревку и пару ножей", помните? Конечно же дети, кто еще? Это так празднично — сладость, гадость или заточка в почку, — склонившись над тарелкой и допив остатки, продолжала охотница. — А так...ну, нагнетать, конечно, нагнетают, злодей ходит весь такой из себя загадочный, кромсает похотливых школьников и раскладывает едва ли не по фен-шуй, чтобы героиню удар покрепче хватил. Меня не впечатлило, честно скажу. Вообще с трудом чего-то пугаюсь на экране.

"Кроме, пожалуй, специальных выпусков. Ну там, вы знаете, те самые — о боги, боги, мы все умрем".

— А доктора, единственного человека, хоть что-то смыслящего в ситуации, не желает слушать ни единая душа, — Томоми явно был не прочь продолжить. — Взглянув на персонажа, сразу видишь, что он назначен на убой — идиот на идиоте, у героини всего лишь на одну извилину больше и то я ей, наверное, слишком сейчас польстил. Зло воплощено в образе человека, оно же в конце концов повержено, но, как водится, не до конца. Когда выйдет продолжение — я полагаю, это неизбежно — буду рад составить вам компанию на премьере.

— Думала, вы фильмы не смотрите. Это же слишком, ну...

— Слишком современно? Полно вам. Я не настолько стар и не настолько старомоден, чтобы с ностальгией вспоминать времена без кинематографа. Кроме того, верхом лицемерия было бы завидовать тем временам, которых сам не застал. Если уж такова тема нашей беседы, скажу, что меня печалит скорее общее, пусть и неизбежное, упрощение под массового зрителя. Кино, как и любое искусство, начало вырождаться, едва появившись на свет, и в наше время процесс этот уже зашел довольно-таки далеко. Скоро, полагаю, оно окончательно станет аттракционом, в который будет вкладываться все меньше и меньше идей. Взять, для примера, тот фильм, звуки которого вы все еще можете слышать в настоящий момент. Там я насчитал ровно полторы — маловато, говоря откровенно. Для меня, по крайней мере...

— И какие же? — вовсю радуясь возможности не давать никакого ответа на прозвучавшее приглашение, поспешила проговорить Гин.

— Для начала, разумеется, бессилие человека, по чьей-то прихоти названного разумным, перед чем-то, что не играет по привычным правилам, перед некоей сущностью...тьмой, злым роком, судьбой, если вам угодно. Этот...Майкл — так ведь его звали? — носит маску, избавляясь тем самым от каких-либо привычных, раз и навсегда заложенных черт, в сочетании же с его биографией мы и вовсе получаем безликий ужас, действующий по одному ему ведомым причинам, действующий в ночи — а страх темноты, как вам, несомненно, известно, один из самых древних и стойких...

— А еще люди не встают после таких ран. Два раза ножом, проволока в глаз, а под конец еще и несколько пуль словил. Я бы уже отдыхала на его месте после первого тычка.

— Второй...полуторный — ибо до двух он все же не дотягивает — момент, который я хотел бы отметить — это одиночество и безразличие...

"Да вы что там все, сговорились, что ли? Вначале этот, в морге, теперь..."

— Так называемый современный мир, в который мы все так спешим, поделен на изолированные друг от друга ячейки, которые взаимодействуют друг с другом, в основном, формально или по принуждению со стороны. Подруга героини кричит из пристройки, но девочка не слышит ее из-за телевизора. Главная героиня оббегает дома, зовет на помощь — но ее опять же никто не слышит, даже детишки, с которыми она сидела. Все празднуют, все заперлись в своих скорлупках, предпочитая очевидным проблемам веселье или общество развлекательных программ...что-то не так?

— Вы так забавно смотритесь, — не удержалась Гин, отерев рот салфеткой. — Ну, во время всех этих рассуждений. Слишком много придирок к проходному фильму на вечер, разве нет? Вы, случаем, критическими статьями не увлекаетесь?

— Впервые слышу, что я забавен. Приму в качестве комплимента, — улыбнулся Томоми. — И нет, я, конечно, не критик — на хлеб добываю только этим вот способом, — вытянув руку, он обвел свои владения широким жестом. — Не вижу причин пока приниматься за что-то еще — слишком многому предстоит учиться...

— Каждому должно заниматься тем, к чему лежит сердце и чего требует время и долг его... — напыщенно продекламировала охотница.

-...и ступив раз на путь, не сворачивать никогда, — кивнул ресторатор. — Никогда бы не подумал, что вы будете запоминать мои скромные афоризмы.

— Как я могу не помнить слов моего кулинарного кумира? Но раз уж у вас так удачно получается...недавно один фильм вышел, "Чужой". Смотрели?

— Довелось, — сдержанно кивнул ресторатор.

— Вот этот мне понравился, даже очень, — продолжала бормотать Гин, удовлетворяя разом жажду болтовни и потакая греху чревоугодия. — Начало такое будничное, уютное даже, словно в соседнюю префектуру с мешком риса едут, а не в космосе...может, так когда-нибудь и будет, а? А потом неизвестный сигнал, придется высаживаться, и вообще, как там говорят — надо значит надо...и тварь, конечно же, которая всех хитрее.

— Все тот же мотив, — воспользовался паузой Сейдо. — Правда в несколько иных декорациях. В одном фильме неведомое зло действует вопреки тому, что ожидаешь от человеческой оболочки — налицо многим известный страх, что незнакомый человек...нет, вообще кто угодно, может в любой момент спятить и взяться за нож...

"А ты точно у Омогучи не подрабатываешь? А? Ну, так, на полставочки".

-...а в этом вашем "Чужом" оно лишено даже такой малости, как знакомый облик. Ожидать можно чего угодно — разница, конечно, довольно тонкая, но мне она видится вполне достаточной, чтобы провести черту.

— Наверное, вы правы, — протянула Гин с замершими меж пальцев палочками. — Честно говоря, не ожидала, что до конца доживет женщина, да еще и с котом. В таких фильмах они обычно в расход идут — что те, что другие. Эх, быть бы мне, как она. Хотя, если подумать, я и так, в некотором роде...

— Как прикажете вас понимать? — прищурился Томоми.

— Ну, в смысле, работаю в основном с мужчинами, те все делают своим носом, а проблемы разгребает кто? Правильно, перед вами сидит, — мысленно желая откусить и выбросить прочь свой не в меру болтливый язык, на одном дыхании выговорила охотница. — Я же курьер, забыли? Здесь быстрее проехать, ой, пробка, давай-ка ножками, всего три пакета, пять километров пробежишь и не заметишь, да на тебе картошку мешками возить можно, не то что...— утирая пот со лба, Гин устало вздохнула. — Ездят, понимаете ли, на горбу бедной, но гордой и независимой девочки. Само собой, я еще смелая, решительная и крутая, прямо как она. А, и красивая еще. Да-да, только никому не словечка...

— С вашими последними словами спорить трудно, — мягкий голос Сейдо заставил ее разом почувствовать жар и представить, как на лицо предательски наползает краснота. — Но, боюсь, до главной героини вам пока что далековато. По крайней мере, пока на вашем пути не встретится коллега-предатель, готовый пожертвовать вами и всеми, кто рядом, ради некоей высшей цели.

— И правда, — осилив очередной кусок, Гин рассмеялась, прикрыв рот. — Если за мной начнет носиться какая-нибудь чужеродная кислотная дрянь и робот-психопат со свернутой в трубочку газетой, тогда, наверное, что-то и заслужу....

— Выдам орден почетной Рипли, — хмыкнул Томоми. — Надеюсь, бумажный вас устроит — искусство оригами у меня развито куда лучше, чем ювелирное.

— А еще она офицер, а я так, что-то вроде той парочки механиков. Вряд ли мне грозит дожить до финала. Сожрут, точно сожрут — либо раньше, либо позже.

"Но вот что в пасть солдатиком прыгну — точно не дождутся".

— Механиков, значит? Точно не кота? — в который раз поправил сползшие очки ресторатор. — А то, как бы сказать...

— А, цвет волос? Приму в качестве комплимента, — отшутилась Гин, пытаясь изобразить интонацию собеседника. — Вот еще вспомнила один фильм...

— Надеюсь, ваши познания многогранного кинематографического искусства не ограничиваются западными образцами?

— Вовсе нет, — тут же отозвалась Гин. — "Кукла-убийца", "Под сенью цветущей вишни"...еще что-то, не помню уже. Эти-то давно смотрела, считай, только выйти успели, а так мне в детстве мало телевизора доставалось. Семья, знаете ли, строгая, не разрешали. А, еще вспомнила, "Шаги на чердаке".

— "Шаги"? — продолжал ухмыляться Томоми. — Восемнадцати вам, тогда, конечно же, не было и в помине.

А и правда, сколько же ей было в те далекие дни? Пятнадцать? Шестнадцать? Кажется, тогда еще удалось, в кои-то веки, заночевать не дома, а у подруг...

"Точно, у меня же подруги были, целых две. Выкуси, Омогучи — у меня тоже есть что вспомнить о славных школьных годах".

— Приму молчание как знак согласия, — посмеиваясь над надувшейся охотницей, продолжал ресторатор. — Ну и как вам переосмысление "Человеческого кресла"?

— Было немного...неловко, — буркнула девушка. — Вот как сейчас — это обсуждать.

— Ситуация в оригинале была довольно забавной, но сценарная бригада малость переборщила с розовыми красками, — пренебрежительно бросил Сейдо. — Прелесть рассказа была в краткости, в проявлении извращенной фантазии автора письма, но любой повар вам скажет — откладывать надо ровно столько приправ, сколько надобно. Те же отварные яйца без соли пресны и безынтересны, а перевари их в кипятке и высыпь пару ложек — станут и вовсе непригодны к употреблению. Чтобы превратить остроумное произведение в звенящую пошлость, потребовалось не так уж много — всего лишь сделать из фильма одну большую эротическую сцену...

— Думаю, они того и хотели. Может, еще о чем-нибудь поговорим? — почти жалобно протянула Гин. — Чего вспоминать всякое...

— Понимаю, понимаю. Строгие родители и все такое, а как итог — обсуждение некоторых вещей вести откровенно нелегко даже спустя годы. Подобные слабости стоило бы изживать, пусть даже по капле, но кто я такой, чтобы указывать? — Томоми пожал плечами. — И все же, отметьте, что концовка фильма более чем счастливая. Два одиночества нашли друг друга и остались вместе навсегда.

— Как жили, так и умерли. И сказочке конец.

— Понял-понял, на продолжении никоим образом не настаиваю. Ваши мучения завершены...временно, по крайней мере, — поднявшись из-за стола, произнес ресторатор. — Я вижу, что с обедом покончено, а значит — настало время чая. Мари! — крикнул Томоми куда-то в пустоту. — Ставь воду!

"Одиноко ему тут, наверное...готов оседлать любую тему, лишь бы хоть о чем-то да потрепаться".

Когда Сейдо вернулся обратно, лично неся поднос с дымящимся чайником, вся армия тарелок была выскоблена едва ли не до блеска. Тихо усмехнувшись и водрузив поднос на стол, Томоми занял свое прежнее место.

— Уж простите, что так задержался — у нее вечно все из рук валится. Словно насквозь проходит...так о чем мы там говорили?

— Об отечественном кинематографе, — подтянув свою кружку поближе, выдохнула Гин — чай пока еще был слишком горяч, чтобы к ней хотелось даже прикасаться. — А вам что больше понравилось?

— Ну, "Кукла", пожалуй, будет поинтереснее, — задумчиво протянул ресторатор. — Да и "Под сенью..." тоже неплохо вышел — близко к оригиналу, и развитие темы в данном случае пошло только на пользу. Страх одиночества, тяготы общения, немного сатиры...оригинал, правда, больше делал акцент на мыслях главного героя и его попытках противостоять тому единственному, чего он всерьез боялся — и чему в итоге проиграл. В конце концов...

"Хорошо, когда есть человек, способный сам с собой болтать. Сиди да поддакивай".

— "Кукла-вампир" хотя бы в напряжении пытается держать, — решив, что длительная пауза может быть воспринята как полное отсутствие интереса, подала голос охотница. — Ну, знаете, как старые истории о призраках...

"В которые ты всю жизнь вляпываешься".

-...только в нашем, современном мире. Пока этот, как его...Сагава не взял девушку за руку...

"...я думала, призрак или нет. Если первое — надо валить, звать нормального специалиста из Организации и закатывать истерику шефу. Если нет — придется возиться самой".

-...и не остался с ней, я думала, что же дальше-то будет. Но вышло прилично, мне кажется. Даже немного от детектива получилось... — Гин вздохнула. — Фильм как фильм. Все даже кончилось хорошо — и для сестры и для ее хахаля. Загадку разгадали, плохой человек получил по заслугам...не знаю, что тут еще скажешь.

— Будь это действительно одной из, как вы сказали, старых историй, то на сцене с возлюбленным все бы и кончилось, — после недолгого молчания произнес Томоми. — Сюжет, посвященный мести — один из древнейших, но его тоже надо уметь правильно подать. Иногда жажда мести столь сильна, что удовлетворить ее, оставшись в тех пределах, в которых проводит свое существование человек, и вовсе невозможно...

"Теперь уже моя очередь спрашивать, на что это мы намекаем".

— Мне вспоминается, например, лента "Черные кошки в бамбуковых зарослях"...

"А. Всего лишь на это".

-Вы ведь знаете такую, верно? В начале фильма группа солдат насилует и убивает двух женщин, сжигает дотла их убогую лачужку...

Пусти! Да пусти же меня!

Пляска пламени, треск рушащихся перекрытий.

Казуо! Он там! Он там еще! Пусти! Я успею!

Сильные руки в черных перчатках. Столб черного дыма — выше, выше...кажется, неба вовсе не осталось.

"Да что же вы все, сговорились, что ли?"

-...уже в кошачьем обличье. Мотив, как и было мною сказано ранее, чудовищно старый — в те времена простой люд, тем более женщины, не могли и надеяться на отмщение, не заключив союза с кем-то вроде...с вами все в порядке? Вы так побледнели...

Я успею! Успею!

— Все...в порядке, — тряхнув головой, выдохнула Гин. — Просто задумалась...

По лицу хозяина "Очага" никак нельзя было понять, о чем именно он раздумывал в настоящий момент: на миг показалось, что Томоми готов уже что-то сказать — но нет, он лишь тихо качнул головой и занялся своей порцией чая, явно смакуя каждый глоток.

— Извините, так о чем вы говорили?

Дышалось уже чуть свободнее. Отпив из кружки — напиток все еще был горячеват, но по крайней мере его потребление временно избавляло от необходимости отвечать на вопросы — Гин отставила ту в сторону, ожидая новой пространной речи.

— Я говорил, что подобные мотивы были с нами издревле и останутся в искусстве, покуда жив сам человек, — невозмутимо продолжил Томоми. — Разумеется, развиваясь в том или ином направлении. Особенность нашей культуры, если вам угодно — везде опасность, везде неведомые силы ведут свои дела и горе тому, кто привлечет их внимание хоть бы и на долю секунды. Счастье несчастному, если голова с плеч поможет решить проблему. У наших дорогих западных...партнеров веками все складывалось иначе. Наш...подход кажется мне куда более верным.

— Ваш...подход?

— Ну, не мой, конечно же, — рассмеялся ресторатор. — Мы ведь все еще ведем речь о творцах, не забыли? Творцах страха, если желаете, чтобы я был более конкретен. А страх надо уметь преподнести. Он должен быть непобедим. Должен поджидать повсюду. Давить на зрителя. Заставлять его прятаться, трястись всеми поджилками и не оставлять ни малейшего шанса тому, кто осмелится выступить против. Вот это уже будет фильмом, что должен внушать ужас, — серьезным тоном выговаривал Томоми. — Не ужасный фильм, не фильм с ужасами, не фильм с ужасными людьми, а фильм, что...

— Я поняла мысль, — улыбнулась Гин. — Так, по-вашему, единственная возможность избежать кошмара...

-...не сталкиваться с ним вовсе, все верно. Но таковая возможность сценарием не предусмотрена. Поймите, все западные фильмы в данном жанре сводятся к одному — насилию человека над человеком, и пусть даже одна из частей данной формулы может принять несколько иной вид, например, каких-нибудь восставших мертвецов, суть остается прежней. Да и что это за страх, с которым можно запросто разобраться при помощи ружья? — ресторатор рассмеялся вновь, в этот раз уже с откровенной издевкой. — Что это за ужас, я вас спрошу? Какая-нибудь "Техасская резня бензопилой", будь она неладна? Нет, сила, чье внимание по глупости или в силу крайне неудачного стечения обстоятельств привлек человек, должна быть неодолима, подобна поезду, на путях которого вы стоите, не имея ни единой возможности сойти. Вы ведь проходили в школе историю?

— Конечно, правда...

— Значит, вы наверняка в курсе периода Хэйан, — заявил Томоми таким тоном, будто каждому полагалось знать наизусть события каждого же давно прошедшего года или века от начала до конца. — В десятом веке существовал один полководец, Тайра-но-Масакадо.

— А, тот самый, который... — честно попыталась подыграть охотница: подобные нудные истории, будучи рассказаны на школьных уроках, вылетали из второго уха едва ли не раньше, чем попадали в первое.

-...который осмелился на неслыханный доселе шаг, провозгласив себя новым императором, — будто бы вовсе ничего не замечая, тихо проговорил Сейдо. — Не буду напоминать то, что мы оба знаем, но кончилось все известным образом. После разгрома самозванца карательной армией голова его была привезена на обозрение в столицу, что положило начало легенде. Говорят, эта самая голова оживала и летала по ночам...

"Не удивил. Не удивлюсь и тому, если окажется, что неделю назад я прибила его правнучатого племянника".

-...и невзгоды не покидали тех, кто тревожил могилу — например, эпидемию чумы, что разразилась несколькими столетиями позже, обычно приписывают влиянию именно этого мстительного духа. Если у вас будет время, поезжайте в Токио — могила где-то в центре финансового квартала, точно, увы, не скажу. Но скажу, что все здания поблизости построены так, чтобы ни одно окно не выходило на это проклятое место. Такова сила настоящего страха — представьте, что мог бы сделать на подобном материале наш сценарист. А что соорудил бы голливудский выскочка? Один сплошной взрыв на час двадцать, пять минут на противостояние и изложение плана с ядерными боеголовками, еще пять минут на титры и конец, — остановившись единственно для того, чтобы перевести дыхание, хозяин "Очага" поспешил перейти к завершению своей долгой речи. — Впрочем, мы открыты западному влиянию, а они открыты нам — впереди, вот увидите, нас ждут самые причудливые формы их соития...

— На соитие я в "Шагах" уж насмотрелась. Вы ведь про кино, да?

— В том числе, но не только, — согласился Томоми. — Взять, например, современные городские легенды. Вы, конечно, имеете о них представление?

"Ну как бы вам сказать-то. Вон, недавно в морге одну осматривала".

— О некоторых, пожалуй, имею, — уклончиво ответила охотница.

— А тем временем в тех же Штатах это важная составляющая фольклора. У переселенцев, сорвавшихся с родных мест на чужие просторы, остались лишь клочки легенд, принадлежавших тем странам, что они когда-то покинули. Мифологический корпус местного населения был для них, в общем и целом, чужд, но его нельзя было игнорировать, да и первобытные страхи никуда не делись. С годами все это переплелось в довольно занимательную систему — и вот вам, пожалуйста, целый набор баек от крокодилов в канализации и клоунов-убийц до недавно вошедших в моду гостей из космоса и людей в черном, что идут с ними рука об руку. И конечно же, всегда есть дальний родственник друга знакомого, который все видел своими глазами. А если потрудиться и найти его, окажется, что он тоже лишь слышал где-то какой-то звон, не имея о нем ни малейшего представления, — ресторатор улыбнулся. — У нас, впрочем, творится то же самое — старые кайданы переправляются на новый лад. Сказка про коровью голову, Красный Плащ, женщину с ножницами, проклятые игровые автоматы, деревни, где не действуют законы...загляните на собрание якудза — удивитесь, насколько близко такие места, — не сдержав очередной усмешки, Томоми отставил опустевшую кружку подальше от края стола. — Можно продолжать и продолжать. Подождите еще лет десять — я вам обещаю, дойдет до проклятых видеокассет...

Охотница едва заметно вздрогнула — слухи, как им и пристало, распространялись не просто быстро, а очень быстро. О вернувшейся на улицы легенде успел узнать даже этот, наверное, самый одинокий из ее знакомых — интересно, нашлось бы у него что сказать, будь он с ней в том морге, где легенда закончила свой путь?

— Я, наверное, изрядно утомил вас своей болтовней... — немного помолчав, выдал ресторатор. — Если хотите допить чай в одиночестве, могу немедленно...

-Нет-нет, все в порядке, — вежливо улыбнулась девушка, вновь наполнив свою чашку. — Так что, на ваш взгляд, будет с кино в будущем? Меньше ожидания, больше дела? Я вся внимание, правда...

Зрелище хозяина "Очага", рассуждающего о высших материях пополам с фильмами ужасов, одновременно забавляло и расслабляло — отчасти даже хотелось, чтобы это продлилось чуть подольше. Чудаковатый малый в старинных одеждах говорил с таким жаром, словно готов был ответить головой за каждое слово — вдвойне смешно и странно было понимать, как хорошо он разбирается в вещах, к которым якобы питает отвращение. Маскарад, поддерживаемый им перед клиентами, с каждой новой их встречей сползал все сильней — интересно, дождется ли она когда-нибудь настоящего Томоми?

— Можно и так сказать, — ресторатор пожал плечами. — Как я уже говорил, западное творчество сводится к противостоянию конкретных персон, наше же — на взаимодействии с чем-то более тонким, едва доступным пониманию. Тем, что всегда было рядом и что нельзя усмирить, что само не сможет остановиться, даже если пожелает. Уверен, действие в будущем станет более живым и скоротечным, на сценарий пойдут сотни и сотни листов, зрителя будут стараться удивить старыми приемами, выполненными по новым технологиям, но суть останется прежней. Говоря о нашем кино в соответствующем жанре...что ж, я полагаю, злая сила по-прежнему будет напоминать о себе, ее все так же нельзя будет изгнать ни мечом, ни пулей...она, как и положено, будет везде — в каждой травинке, каждом камушке, будет, подстраиваясь под современные реалии, использовать все те плоды прогресса, которым человек уже давно привык слепо доверять. И точно так же обернет себе на пользу то, что человек, выросший в так называемом цивилизованном обществе, позабыл все, что когда-то давало ему возможность выстоять пред лицом потусторонней опасности, предпочтя с рождения до смерти оставаться в сытом, благополучном, лишенном чудес мирке, где все поддается объяснению и ничто не заслуживает внимания больше, чем повседневные дела. Был бы очень рад, если бы в каком-нибудь фильме решились продемонстрировать, к чему ведет подобная забывчивость — к опустевшим, мертвым городам, где ни одна душа не сумела себя защитить, — в который раз поправив очки, ресторатор поспешил закончить. — Сказанное мною, Сейдо Томоми, в пятьдесят шестом году эпохи Сёва, девятого дня месяца первого, суть чистая правда, — театрально склонив голову, хозяин "Очага" дождался последовавших за тем хлопков и от души рассмеялся.

— Орден "За приятную беседу" ваш, — выдохнула Гин. — Дайте только вспомню, куда его задевала.

— О, не стоит благодарности, я... — хлопок двери и резкие, торопливые шаги заставили Томоми буквально подскочить на своем месте. — Доброго вам утра, Ониши-сан! Я вижу, вы немного...

— Доброго, доброго, — буквально влетевший в зал Казуо был хмур и немногословен. — Сегодня без обеда.

— Совсем? Я бы мог предложить...

На стол упала тень. Повернув голову, охотница заглянула в лицо начальства — ответный взгляд покрасневших глаз был полон такой усталости, что Гин на мгновение растеряла все мысли до единой.

— Плати и собирайся, — вместо приветствия произнес Казуо.

— Я хотела третью кружку...

— Некогда, — холодно оборвал ее шеф. — Сейдо, заверни с собой что-нибудь, как обычно. Мы торопимся.

— Сию секунду, — коротко кивнув, Томоми нырнул во тьму соседнего закутка.

— Что-то мы сегодня совсем не в духе, — буркнула Гин, поднимаясь из-за стола — настроение начальства будто уже начало по капле перетекать к ней. — Дай хоть туалет навещу.

— Две минуты. Жду в машине, — бесцветным тоном выговорил Казуо, выкладывая на стол банкноты.

— Сдачи не надо, Сейдо-сан! — крикнула охотница в сторону кухни, вытряхивая уже свою плату на скатерть. — Всего вам доброго!

— Приходите еще!

Последние слова хозяина "Очага" были ожидаемо теплыми — но ледяная улица, в которую она совсем скоро вывалилась, застегивая на ходу воротник, растворила их без остатка, не пощадив даже эха.

По городу они кружили добрых полчаса: машина Казуо сворачивала с одной улочки на другую, пересекала занесенные снегом проспекты, ныряла в короткие проулки и, спустя минуту или две, вновь вырывалась на очередной оживленный перекресток. После плотного обеда отчаянно хотелось спать, но каждый раз, когда голова Гин готова была опуститься на грудь, а глаза — затвориться, начальство закладывало невесть какой по счету резкий поворот, заставляя вздрогнуть вначале машину, а следом и засыпающую на ходу охотницу. Конца и края маневрам видно не было, причин в измученной голове набралось уже около десятка, но сухое, холодное "Позже" было и оставалось единственным ответом, что бросал Ониши, едва расцепляя обветренные губы.

Гордиев узел маршрута оказался разорван у многоэтажной стоянки какого-то офисного здания: заехав внутрь, Казуо сбавил скорость. Этаж за этажом оставались позади, пока машина не забралась на последний — и даже там Ониши не пожелал остановиться сразу, на первом попавшемся месте.

— Шеф, знаете, как это со стороны выглядит?

Напряженное молчание было ей ответом — сдаваться, однако, охотница вовсе не желала. Что угодно, любая грубость или гневная отповедь были лучше этого проклятого молчания, тишины, что тянула нервы уже слишком давно, слишком долго.

— Взрослый мужчина и молодая девушка в автомобиле...

Машина проехала мимо внушительных размеров колонны, устремившись к очерченному белой краской прямоугольнику.

— Мужчина ищет укромное местечко...

Поворот, резкая остановка. Прикусив губу, Казуо сдал чуть назад, намереваясь поставить машину ровнее.

-...чтобы заняться чем-то, не предназначенным для чужих глаз...

— Подростковые фантазии можешь оставить при себе, — вытянув шею и вглядевшись в зеркало заднего вида, раздраженно бросил Казуо.

— Эй, я тебя развеселить пытаюсь, а ты ругаешься, — недовольно протянула Гин. — Вначале этот охламон ресторанный травмы детства мне напоминает, теперь вот ты грубишь...слушай, да что случилось-то? Во что такое мы вляпались? Я думала, мы у Томоми все обговорим, ну, дома на худой конец, а ты куда нас завез? В самую...

Постукивая пальцем по рулю, Казуо молчал — мерно гудящие стеклоподъемники наглухо затворили окна, сообщив о конце работы негромким щелчком. Погас свет, скрипнул выдергиваемый из замка ключ. Вытащив из внутреннего кармана пальто какой-то комочек, замотанный в темно-серую тряпицу, Ониши сдавил его до противного влажного треска, после чего выпустил наружу тонкую нить и осторожно подвесил на стекло.

Странный предмет выглядел на редкость невзрачно, больше всего напоминая нечто, выуженное из мусорного бака. От амулетов, которые можно было без труда достать в любой храмовой лавочке, подобные вещи — это Гин вспомнила столь же быстро — отличала еще пара деталей, помимо общей невзрачности. Например, внутрь храмовых безделушек обычно не засовывали ничьи внутренности...

Шум огромных вентиляторов, рядом с которыми припарковался Ониши и для которых затворенные окна были лишь препятствием, но вовсе не непреодолимой преградой, резко оборвался: внутрь более не проникало ни гула вращающихся лопастей, ни иных звуков. Вероятнее всего, простой побочный эффект — основной, если она хоть что-то понимала в магии и подобных вещицах, должен был надежно заглушить разговор, что будет вестись внутри. Отчасти так и подмывало выскочить наружу и проверить, действительно ли шеф, находясь в машине, ничего не услышит — но по одному тяжелому взгляду Казуо было очевидно, что шуток в своем нынешнем состоянии он не оценит.

— Ух ты, магические игрушки! Мы что, на прицеле у злого КГБ?

Следом за удивлением и фальшивой веселостью не замедлила явиться тревога. Подобных вещей в действии девушка не видела очень, очень давно. До чего же дошло дело, что Казуо распотрошил свои запасы на пресловутый черный день?

— Я. Скорее всего. Нет, точно у кого-то на прицеле. Следили. Два дня тому. Две машины, — выплевывая слово за словом, Ониши потянулся к бардачку. — Ноги подбери.

Освободив место шефу, Гин только и успела увидеть, как тот рванул дверцу и вытащил наружу пухлую папку, перевязанную бечевкой — мгновение спустя та полетела охотнице на колени. Пришлось подобраться еще сильнее — вряд ли бы Казуо обрадовался ценным материалам, рассыпанным по мокрому от растаявшего снега коврику.

— Два дня не виделись, а ты уже заговор раскрыл?

— Не переоценивай мои способности, — уже чуть мягче, чем раньше, произнес Ониши — со стороны могло показаться, что он попросту устал злиться. — Я лишь понял пару вещей.

— И каких же? — охотница принялась развязывать узлы.

— Мы с тобой с головой нырнули не в мелкое болотце, а в самую трясину.

— Ну, когда было легко? — пожала плечами девушка. — Будем плыть вместе до самого дна, может, сокровища там еще найдем...озолотимся...

— На дне только кости. И чужие секреты, — нервно постукивая по рулю, выговаривал Казуо. — Открыла, водолаз-любитель? Ну тогда читай, а я тебе расскажу, куда мы вляпались.

"...17 января...передано выразителем семейства Онодзуки...самостоятельно произвел искоренение...третий сын...кремация..."

"...6 марта...замок Химэдзи...рецидив...схлест непосредственно до тройного надвига...обеспечить полную инактивацию взаимозамкнутых загородок...просачивание и повторное обуздание силами дробной ячейки не позднее...простолюдью строгий запрет...посещение верхних этажей в ночное время сроком до..."

— Что это за белиберда? — оторвавшись от очередной сбитой скрепкой бумажной пачки выдохнула Гин. — Надвиги какие-то...да тут сам надвинешься на всю голову, пока до конца строки доползешь!

— Это-то? — Казуо бросил тоскливый взгляд на листок. — "Тень воина", кино такое, в прошлом году вышло. Хорошее или нет, не скажу, не смотрел — а что скажу, так про умников, которые его снимали. В том самом замке, ага. Разбередили древнюю магическую защиту, сторожей ото сна подняли — а кому-то потом все это чистить досталось. Что характерно, завалить так и не смогли — только припечатали сызнова, до следующих идиотов, которые ковыряться полезут...ты читай, читай. Там много такого — что-то даже человеческим языком написано...

"...июля...Китаката...воздвижение печатей силами...искоренение отозвано, вероятность рецидива крайне мала..."

"...7 июля...Токамати...число бездыханного простолюдья равняется...успешное искоренение силами..."

"11 августа...опознан как охагуробеттари...полный регресс...искоренение..."

— Я поднял данные за последний год, — глухо проговорил Ониши. — Первая половина не выбивается из тренда, всплески активности пошли летом. Несколько случаев в глуши, с разницей где-то в месяц, на взгляд Организации — небольшое отклонение.

"...октября...исчезновение старшего члена семьи...версия о направленном воздействии со стороны...в настоящий момент не подтверждается...транзиторная реакция...сопутствующее психомоторное возбуждение было расценено как начальный признак регресса...непропорциональные меры воздействия, приведшие к полноценному регрессу...последующее двойное искоренение...суицид главы семьи..."

"...3 ноября...останки членов бандфомирований...пресечь дальнейшее инфицирование...подтверждено наличие личинок, в том числе...силами двух недробных ячеек...домов Наная и...искоренение приплода...опознание...Асаками...шинчу...нет видимых признаков регресса...доставить для дальнейшего следствия...мертв по прибытии...следы...только огнем..."

— Перерыв на полтора месяца, — подал голос Казуо, заметив, на какой из пачек задержала свое внимание Гин. — Несколько вспышек — и снова перерыв, уже до ноября, как видишь. И Организация, как обычно, ломает тем больше дров, чем сильнее пытается сложить их в один рядок. Я собирал все подозрительные случаи, но этот выбивается даже из них. Создание, о котором ты читаешь, практически никогда не нападало на людей, не будучи спровоцировано, предпочитая пожирать других, не менее опасных тварей. Асаками использовали полукровок данного вида для ведения охоты уже много веков, использовали вполне себе успешно...

— В ноябре же...

— Один из давно отошедших от дел специалистов Асаками пропал на полгода, а вернувшись, устроил бойню в лесу близ Кумамото. К тому времени, как Организация зашевелилась, там уже было настоящее царство насекомых — его правителя собирались привезти живьем для выяснения причин, приведших к умопомешательству, но план сорвался. Сама понимаешь, Наная не из тех, кто способен смирно высидеть рядом с полукровкой, даже если требуется потерпеть всего-то пару дней...

— А лес запалили для верности.

— Свалили все на любителей готовить на костре, — кивнул Казуо.— Но я сейчас не об этом. Видишь ли...

Странный протяжный звук вклинился в разговор. Девушке он был прекрасно известен — именно таким образом голодный желудок пытается достучаться до хозяина, требуя топлива. На этот раз, впрочем, источником его была не она — еще бы, после столь обильной трапезы...

— Прошу прощения, — несколько натянуто улыбнулся Казуо. — С утра во рту ни крошки, так что если не возражаешь...

Не дожидаясь ответа, начальство потянулось назад, к пакету с заказом из "Очага". Всмотревшись в темень салона, Гин обнаружила таящийся батальон мятых одноразовых стаканов, большей частью разбросанных по полу.

— Только не говори мне, что это все кофе.

— Хорошо, не буду, — вытянув пакет, пожал плечами Ониши.

— Нет, я серьезно — когда последний раз у тебя было свидание с подушкой? А с кроватью? Сердец запасных столько не наберешь...

— Предпочитаю не доспать немного здесь, чем добирать потом упущенное на том свете, — фыркнул Казуо, вовсю шелестя бумагой. — С декабря пошли волны, о которых я тебе рассказывал после Хаты. Никто ничего не понимает, а я сам — начал только сейчас...

— Да сколько ж ты перелопатил... — пробормотала Гин, переворачивая страницу за страницей. — Тут можно и...

— Достаточно, чтобы мной заинтересовались. Архивы Организации.

— Те самые, "волшебные"? — припомнив улыбку работника морга, выдала охотница.

— От Омогучи нахваталась? Так, архивы переписей, списки Особой высшей полиции, разные контакты...прибавь отчеты полиции современной, других экстренных служб...бумаг валом, а сутки короткие.

— Так чего в одиночку копаешься? — не выдержала Гин. — Я тебе на что? Или я так, только глотки резать сподручна?

— Специализация — раз, — покачал головой Казуо, не без труда оторвавшись от еды. — Могут пока сосредоточиться на мне, повременив с установкой слежки и за тобой — это два. Пойми, есть разница между человеком, роющим в одиночку и детективным агентством, пусть даже из двух персон. Другой уровень угрозы. Другой уровень ответа на нее.

"Каждому должно...да, да, Томоми, я с первого раза поняла".

— В декабре началась миграция осевших здесь заморских магов и Организации стало как-то не до того, чтобы копаться в ранних вспышках. Они провозились с летом, откинули в сторону осень, не стали искать связь. Каждая семья отличается от другой, общего только то, что все они полукровки. Разные виды, разные симптомы...грех не списать на обычный порядок вещей. Связь толком не нащупаешь, но она есть, я чувствовал, что есть. Неделю, если не больше, ковырялся со списками, думал, что дело в частностях, в самих полукровках, но толком ничего не нашел, кроме одного — больше половины случаев исчезновения или регресса имели место либо в портовых городах, либо в их окрестностях. Остальные события в основном пришлись на смежные префектуры или произошли где-то в глубине тех, которые имеют выход к морю...вот только больше половины префектур к морю выходит. Я начал заново, с азов. Что провоцирует багрянку?

Она промолчала, пусть даже ответ и рвался наружу. Шефу стоило дать как выговориться, так и поесть — глядя на измученного многодневными трудами Казуо, нужно было, наверное, вовсе не иметь сердца, чтобы принять какое-то иное решение. Пусть уж рассказывает сам, что лежит на уме — так, по крайней мере, удастся избежать еще и риска, что начальство, заслышав ее россказни, подавится насмерть со смеху.

— Вкус человеческой плоти или крови — для агрессивных видов, чьи предки по известной линии также пожирали людей. Здесь у нас не сходится — иначе бы рядом с семьями, где случился регресс, наверняка отметили бы пару-тройку таинственных исчезновений. Если даже это и не было бы делом рук самих полукровок, нашли бы останки, каналы поставки...и главное, зачем так делать, если это не дает гарантированного результата? Пришлось бы, к тому же, допустить существование целого синдиката по переработке, связанного с пищевыми концернами — в этом случае подозрительных игроков заметили бы сразу. Я не верю, что кто-то стал бы так усложнять — потребовалось бы искать свой подход к каждому полукровке, добывать для них и переправлять человечину, избавляться от отходов...все это, заметь — не привлекая ничьего внимания...

— Иногда от твоих рассказов мне хочется спрятаться. За эту, как ее...взаимозамкнутую загородку, будь она неладна.

— Причиной также может быть сильный стресс, — невозмутимо продолжал Казуо. — То, что подтолкнет человеческий разум к пропасти — либо мгновенно, либо шаг за шагом. Тоже не очень вписывается в ту картину, что у нас на руках — таким образом сходили с ума те, в ком чертова кровь была сильна, поколений пять-шесть, не дальше. Им не нужно было особо много внешних факторов, борьба внутри каждого вечно шла на равных, если и вовсе не в пользу нечеловеческой половины. Сейчас же у нас все строго наоборот, постоянный стресс — неотъемлемая часть жизни, и на одного, впавшего в багрянку, всегда приходилось больше десятка тех, кто живет себе и здравствует...ну, вешаются на худой конец. Но не достигают регресса, — кинув на заднее сиденье опустевший пакет, Ониши минуты две сосредоточенно жевал, прежде чем продолжить. — Были случаи, когда поселение на духовных жилах давало нечеловеческой части взять верх, но и тут мы тоже не попадаем в цель — только у одной жертвы был дом рядом с лей-линией, две или три подверглись регрессу, обитая и вовсе на земле давно мертвой, выпитой до дна в ходе старых разборок магов, еще веке в шестнадцатом...

— Значит, было что-то еще.

Безумный взгляд Хаты. Обломок иглы, застрявший в окровавленной руке.

Тело женщины с изуродованным лицом. Десятки точек от старых...

— Уколы, — почти прошептала Гин, пользуясь молчанием шефа. — Это все из-за них?

— Поиск по остальным предпосылкам регресса не дал никаких ощутимых результатов, никакой стабильной связи. После новогодней бойни я снова вынужден был начинать с нуля — и лишь когда в морг привезли нашу дамочку с улыбочкой, понял, что иду в верном направлении. Да, уколы...лекарства, если говорить в более широком смысле. Я начал с них. Версию с наркоманией отмел сразу — таких был минимум... — стянув очки, Казуо потер уставшие глаза. — Это объяснило бы многое. Кто-то внедряет некий препарат, провоцирующий багрянку. Под видом прививок, обезболивающих...да как угодно. Все, что мне осталось — снова копать в другом месте, теперь уже на поле здравоохранения. И тут-то самое вкусное и было зарыто... — вернув очки на прежнее место, Ониши устало вздохнул. — Погляди там, в конце...где-то должны быть мои записи...

"Мацуэйра Оноги, 31 год. Поколение неизвестно, больше 15. Плановая вакцинация. Шесть дней. Регресс".

Указанные Казуо листы обнаружились весьма быстро — чуть мятая бумага, торопливо выведенные слова.

"Окадзуки Оку, 24 года. Поколение неизвестно, больше 15. Регресс? Тело недоступно".

Слова, за которыми стояла боль, таилось безумие.

"Вакамото Генпей, 43 года. Поколение неизвестно, больше 15. Курс лечения туберкулеза. Четырнадцать дней. Регресс. Тело недоступно".

"Рокудзюн Саяко, 17 лет. Поколение — 13 (ориентировочно). Наблюдение у врача, обострение хронического тонзиллита (таблетированное лечение). Месяц? Регресс".

Чудовищно сложная вязь из чужих смертей, что ширилась, вспухала на глазах, будто бы угрожая соскочить с листов прочь, вонзиться в самый мозг, затопить его до краев чистейшим страхом.

"Амидзори Синдзи, 56 лет. Поколение — 10 (ориентировочно). Двусторонняя пневмония, антибиотики. Пять дней. Регресс".

"Икиноши Ицуги, 13 лет. Поколение — 8. Плановые прививки. Семь дней. Регресс".

— Тринадцать лет...

— Самому младшему было девять, — вздохнул Ониши, когда девушка отложила в сторону листы. — Чуть не зарезал отца, на допросе повторял одно и то же — "ему нужны головы семьи". Кому — конечно же, не сказал, вряд ли мальчишка понимал хоть что-то...

— Я тоже уже понимаю все меньше, — фыркнула Гин. — Например, почему мы с тобой еще живы. Они ведь могли отравить все лекарства, так? Все, что пущено в производство. Что будет, если такая дрянь достанется простому человеку? Что, если...

— Не сходи с ума раньше времени, — мрачно произнес Казуо. — Я проверил более сорока случаев. Рыл все — был ли визит к врачу, случалось ли в последние месяцы лежать в больнице или вызывать "скорую", было ли прописано что угодно, кроме массажа. В большинстве своем ответ оказался положительным. Часть клиентов и вовсе пропадала на продолжительное время, после чего счастливо возвращалась домой и...верно, их накрывало уже дома. Я понял принцип...проклятье, и почему только не раньше? — Ониши с силой треснул кулаком по рулю. — Еще не дошло, да? Пока Организация дрыхла так, что храп до Луны долетал, а я копался в прошлом, эти выродки продолжали свою работу. Похищали полукровок, пичкали черти чем, спускали на обывателей...я наконец догадался связаться с семьями, которые присутствовали в списках Организации, но не в списках жертв этой эпидемии багрянки. Как в воду глядел — еще около десяти пропавших, от недели до двух месяцев. Никто не вернулся, — тяжело вздохнув, Казуо вытянул из кармана нетронутую пачку сигарет и начал было искать зажигалку. — Поздно, слишком поздно...

— Может, не в машине? — оторвавшись от чтения, взмолилась охотница. — Потерпи, пока окно не откроешь, я ж задохнусь тут...

— Ладно, ладно, — проворчало начальство, пряча пачку на прежнее место. — Тогда рассказ мой будет чуть короче. Общий принцип теперь был ясен, но легче не становилось. И тут благодаря неведомым доброхотам на нас сваливается женщина с разрезанным ртом, набитая пулями. Оставим пока в покое и пули и тех, кто их послал, вернемся к твари. Омогучи тебе все рассказал?

— Даже больше того. Знаешь, тебе надо давать иногда своим друзьям выговариваться — а то так и потерять их недолго...

— Вот сплю и вижу, как бы побыть жилеткой для чужих рыданий. К делу, к делу. Что конкретно он тебе говорил?

— Прежде всего — о полицейских архивах. Поведал ту историю, что вам удалось нарыть. Неполная семья, проблемы с головой, желтый дом...

— Еще одна ниточка, протянутая к медицинским учреждениям, — кивнул Казуо. — Еще одни перемены, начавшиеся аккурат после их посещения. Сдается мне, что в первый период нашу дамочку там вовсе не лечили — напротив, помогли окончательно съехать с катушек...

-...и спустили на людей. А после ареста и возвращения в психушку — поспособствовали побегу?

— Почему нет? Если я прав, женщина с разрезанным ртом была лишь чьей-то пробой пера — а когда нужда отпала, ее быстренько вернули в конуру. Кончать, заметь, не стали — кто знает, когда еще тебе может пригодиться тварь, сдвинутая на убийствах детей? — подлив в голос желчи, продолжал Ониши. — Если все обстоит именно так, значит, эти парни работают уже больше десяти лет. Наращивали мускулы, осторожно проводили испытания...а сейчас, наконец, начали свою партию. Про одежду Омогучи тебе тоже рассказал?

Собираясь с мыслями, Гин медленно перевернула очередной листок — и на колени выпала сложенная вчетверо карта.

— Ржавчина, песок, масло...

Плотная бумага зашелестела под пальцами. Развернув карту, охотница скользнула взглядом десятку жирных красных точек, расставленных по всей Японии. Кучка там, россыпь около береговой линии здесь, несколько одиночных — на малых островах...

-...соль еще. Морская соль. А в чем дело?

— Я задавался тем же вопросом, а потом вспомнил о пропавшем корабле. Порт, Гин, порт. Понимаешь? — Казуо ткнул в восточную часть города, обведенную красным маркером. — Иокогама — портовый город. Фукуи — портовый город. Что я тебе говорил о портовых городах?

— Большинство жертв оттуда — или жили поблизости. Но их ведь до черта, а расстояние, мягко скажем, немаленькое. Перевозить ту же дуру с ножницами через полстраны ради гастролей...даже я бы от тряски взвыла, а у меня терпение сам знаешь, Будда бы...

-...не позавидовал, и не надейся. Но ты права, переправлять их обычным способом было бы той еще занозой в известном месте, равно как и тратой времени. А что если нет никакого центра на суше?

— Что-то, что появляется в портовых городах... — Гин с трудом сдержала нервный кашель. — Корабль? Целый корабль, набитый этими...

— Надо тебя почаще кормить, — криво улыбнулся Казуо. — Соображаешь в два раза быстрее. "Альбатрос". Наш кандидат номер один.

— "Альбатрос"?

— Да, — нервно прищелкнул Ониши пальцами. — Я тебе уже говорил, неужто забыла? Круизный лайнер, пропал двадцать девятого числа по пути из Амагасаки в Токусиму. Если честно, к нему привели только косвенные улики. Организация на уши вскочила после исчезновения, на доступ к своим источникам без санкции руководства реагировала с той поры очень нервно...

— Ты, конечно же, рискнул.

— Понимаешь теперь, почему не просил помощи? Если меня за эти игры и подрыв доверия распнут в каком-нибудь подвале и начнут нарезать ремни, у тебя, по крайней мере, будет лишний денек, чтобы вплавь добраться до Окинавы и заделаться рыбацкой дочкой, — пальцы Ониши продолжали постукивать по рулю. — Так вот, корабль...липа этот корабль. Официально продан то ли британцами, то ли немцами — поди разбери теперь — года три назад. Официально, опять же, он используется для организации туров вдоль всего побережья Японских островов, неофициально водичка становится куда как более мутной. Я покопался в контактах, пошерстил бумаги — владельца судна не найдешь, хоть по голову заройся. Сплошняком подставные лица, за ними фирмы-однодневки, паевые права с мертвыми душами, соучредители третью тоже однодневки...треть кормится из рук частников, остальные — вообще иностранцы. Но что важно для нас — как круизный лайнер, он останавливается почти в каждом порту. Стоит на якоре сутки, может, двое — и отправляется дальше...

-...и каждый раз — перед вспышками?

— Вспышки не всегда начинаются с него, но вот перед активностью гастролеров...обычно проходит от трех дней до недели, но не было еще ни разу, чтобы он встал на якорь, а потом в этой области ничего не случилось. Мало того, одна из жертв регресса год копила на то, чтобы попасть на борт и провела там весь отпуск...

— Может, совпадение? — неуверенно пробормотала Гин.

-...и наш друг Отани Хата осенью провел там несколько дней. Деловая поездка — арендовать каюту никто не мешает, лишь бы деньги были.

— А двинулся он в январе, — продолжила охотница. — Не очень-то сходится...

-...если только на нем не испытывали что-то свежее, с отложенным по времени эффектом, — пожал плечами Казуо. — Ты просишь у меня четких ответов, когда...

-...все что у тебя есть — догадки. Слишком много всяких "если". Да и корабль, напомню тебе, пропал — кто знает, где его теперь...

— Нашли его. Вчера.

— Снова...твои птички напели? — справившись, пусть и не без труда, с удивлением, выдохнула Гин.

— Скорее уж рыбки нашептали, — мрачно усмехнулся Ониши, стаскивая ворох бумаг с колен девушки и начиная утрамбовывать в папку. — Давай подведу итоги...

— Подводи, подводи...а я хоть сяду по-человечески, — вытянув ноги вперед и откинувшись в кресле, протянула охотница.

— Предположим, я не ошибся и не иду очередной раз в неверном направлении. Что мы имеем?

— Все проблемы от магов, верно? Это вполне в их духе — заиграться и не уняться вовремя. Очередной чокнутый...

— Пускай. Пусть будет чокнутый маг или группа таковых, с весьма, прошу заметить и удержать в своей рыжей голове, обширными ресурсами. Которых, прошу, опять же, не выпускать за пределы черепа, хватает на то, чтобы выкупить корабль, отлавливать полукровок, производить нечто, что провоцирует регресс и распространять эту дрянь по стране, вызывая одну вспышку за другой. Пускай — это уже страшно, но все еще представимо. Вопрос в другом — а откуда они знают, куда и кому доставлять подарочки? Я, как и ты, думал что отравлена некая крупная партия лекарств, если не все производство, но это не так — иначе бы мы уже захлебнулись в крови и даже ты это бы заметила...

— Значит, работают точечно, — фыркнула Гин, поправив сбившиеся волосы.

— Именно. Похищают не абы кого, а тех, кого на улице от обычного человека никак не отличишь. Смотрел я цены на билеты — случай с Хатой скорее исключение, чем правило. Несколько процентов населения может позволить себе круиз, а полукровок среди них будет еще меньше. Вопрос все тот же — а откуда они знают, кого искать? Откуда знают, куда забрасывать лекарства. Ну, ответов, думаю, не больше двух. Первый — они у нас всеведущи.

— Дались им тогда какие-то полукровки. Уже бы в Исток чесали...

— Согласен. И остается вариант номер два...сама догадаешься?

Сложить два и два получилось на этот раз легко. Вышло даже меньше пятнадцати.

— У них...крот в Организации?

— Можешь же, когда хочешь, — улыбнулся Казуо. — Потому я и вынужден часами петлять по городу, проверяясь на наличие хвоста. Потому я вынужден расходовать купленные у магов подарки, когда хочу всего лишь с кем-то поболтать по работе. Если у них там свой человек — а скорее всего, и не один — кто даст гарантию, что не в верхах, не в самом правящем совете? Что он или они уже не в курсе о нас и том, что мы с тобой знаем? Что не уберут нас руками охотников и, наконец, не избавятся от того же корабля? Мы должны найти "Альбатрос", найти доказательства, пока от них не остался один пепел. Найти и представить руководству Организации раньше, чем им преподнесут наши головы. Тогда те, кого враг еще не купил, наконец, оторвут задницы от кресел и начнут делать хоть что-то...

— Заливать страну кровью, например. Не ты ли говорил, что...

— Есть иные варианты на уме? — огрызнулся Казуо. — Ну же, давай, я весь внимание. Может, обратимся за помощью к Башне? Льюиса, так понимаю, тебе было мало? А может, ты желаешь поискать заступничества у слуг Христовых? Билет до Рима я тебе, так и быть, добуду, но лобызать кардинальские туфли не потащусь, уж прости...

С шумом выдохнув, Ониши воздел руки, в который раз принявшись растирать лицо.

— Пойми, ситуация везде будет одна. У нас на руках нет ничего, кроме домыслов, совпадений и данных Организации, добытых без ее разрешения. С таким набором лучше сразу в петлю...ну или можно попытаться добыть что-то, что Организация вынуждена будет принять во внимание, — поправив очки, Казуо внезапно улыбнулся. — Ну что, рыжая моя, как тебе трясина? Готова до дна добираться?

— С тобой — куда угодно. Пованивает болотце, конечно, но я думаю, найдем по пути освежитель...

— Выспаться успела? — тоном куда более серьезным поинтересовался Ониши. — Только честно.

— С запасом, — хмыкнула Гин. — Не на месяц, конечно, но дня на два...

— Вот и чудно, — убрав папку в бардачок, проговорил Казуо. — В ближайшие сутки — если нам очень повезет, то только завтрашние — дрыхнуть тебе не доведется.

— Началось... — притворно закатила глаза охотница. — А про мечи-то хоть не забыл? Или мне и там фонариками и часами отбиваться?

— За ними поедем прямо сейчас. Ты как, останешься в машине, или готова объяснять господину Кендзаэмону, как у тебя получается их все время ломать?

— Уж справлюсь, не бойся. Я умею делать невинный взгляд.

Сорванный прочь амулет отправился назад, к остальному мусору. Двигатель взревел, стекла со скрипом поползли вниз. Всунув, наконец, вожделенную сигарету в зубы и чиркнув зажигалкой, Казуо с наслаждением затянулся.

— Эх!

Машина тронулась с места.

— Детка, как же ты была хороша! — громко произнес Ониши, выпуская дым следом за словами. — Ты просто нечто! Не зря такой взрослый мужчина, как я, искал такую молодую девушку, как ты!

Ребяческая попытка пошутить или речь, предназначавшаяся для возможной слежки? Здесь и сейчас Гин было без разницы.

— Язык мой — враг мой, — покраснев, охотница уткнула лицо в ладони.

О. Тосима.

Девушка.

Сморщенное лицо Кендзаэмона, похожее на забытый кем-то в миске до слишком долгого уж срока финик, стояло пред глазами все плаванье.

Знаете, чем я занимаюсь всю свою жизнь?

Голос — мерзкий, скрипучий — делил место в ушах с шумом волн за бортом, никак не давая о себе забыть, пусть даже с визита к мастеру и прошел уже не один час.

Я не торгую мифами. Я не рассказываю сказок о чудесных мечах, которые куются годами, а потом с ними можно бросаться на танк. Я не разоряю заказчиков из Организации безумными требованиями. Я делаю оружие для охотников. Чаще всего — простое, неброское, но способное справляться с работой.

На вид этот человек совсем не впечатлял. Сутулый старец, ростом бывший немногим выше самой Гин, приличную часть своей жизни провел в четырех стенах, отдавая себя почти без остатка тому единственному ремеслу, которым занимались его деды и прадеды. Семья эта — так в свое время охотнице рассказывал еще отчим — служила Организации века с шестнадцатого — и оружейник, кому с года на год должно было стукнуть девяносто, позаботился о том, чтобы она продолжала существовать и после него, неведомым образов выкроив время на воспитание пятерых сыновей. Двух старших забрала война, те же, кому посчастливилось уцелеть, по мере сил помогали старику с заказами от охотников.

Но даже самый последний болван знает, что оружие прослужит дольше, если руки, что его держат, будут расти из плеч, а не из иных, вряд ли уготованных для того природой, мест!

Говорили, что один из предков старика служил подмастерьем у самого Сенджи Мурамасы, а может — кто ж вспомнит давно поросшие быльем дела — у Масамунэ. Гин, если бы кому-то вздумалось спросить ее, добавила бы, пожалуй, только одно — если что у этого конкретного старикашки и имело отношение к легендам, то воистину легендарное умение впадать в бешенство.

Ваш покойный отец, если бы его только не кремировали, вертелся бы в гробу волчком, видя, как вы обращаетесь с его мечами! Вы что, я не понимаю, на эти еврейские самоходные булыжники там охотитесь?

С первых минут в мастерской она уже успела крепко пожалеть о том, что не оставила переговоры на Ониши — мастер, будучи взбешен так, что лицо его налилось краснотой, а глаза грозили выскочить прочь из орбит, наступал на охотницу, рыча и брызжа слюной.

Да, обычно мне заказывают вещи простые, утилитарные, но это не значит, что я не в состоянии отличить посредственную железку от шедевра! Вы вообще знаете, что вам досталось? Знаете, какой это раритет? Знаете, что этой реликвии место в музее, а не в руках таких, как вы?

Старик, которого давно заждались на том свете, отчитывал ее около получаса — в какой-то момент разбушевавшись настолько, что едва не выронил вставную челюсть.

Было бы место, если бы не вы! После вас — только на помойку! Столько сколов лезвия за пару лет на одном несчастном оружии я не видел никогда! А сколько раз вы их гнули? А сколько...да что я тут распинаюсь! Дай вам Кусанаги, дай вам Амэ-но Охабари, дай Ороти-но Арамаса — вы и их за милую душу переломаете!

В какой-то момент она всерьез начала опасаться, что в этот раз покинуть мастерскую живой или хотя бы без тяжких телесных не удастся — особенно когда разгневанный старик потянулся куда-то под стол. По счастью, обошлось — наружу мастер вытащил лишь перехваченный веревкой сверток, с нескрываемым раздражением швырнув в руки охотнице.

Еще немного — и я смогу замостить улицу железными чушками от одной только работы с вами! Бегом бегать можно будет! Для вам подобных оружие на заводах штамповали и правильно делали! Из железнодорожных рельсов! Забирайте уже! Забирайте и прочь с глаз моих!

— Просыпайся уже. Слышишь, нет?

Поток воспоминаний — равно как и столь надолго засевший в голове голос — оборвались почти что разом: хватило одного несильного толчка в левое плечо. Подняв голову, Гин уставилась на непосредственное начальство: Казуо, склонившийся над стулом, где охотнице удалось немного подремать, улыбался вовсю.

— Давай-ка вставай уже. Кузнеца ты пережила — а ничего страшней, пожалуй, на сегодня в запасе и не осталось...

— Что-то ты сегодня тиха как мои контакты из Организации, когда встает вопрос об оплате. Укачало, что ли?

Гин промолчала, прижимая к груди мешок с последней памятью о том, кого она могла, не кривя душой, назвать семьей. Самая драгоценная вещь на свете...первая в списке, куда также входил этот бесчувственный негодяй Ониши Казуо, сон по утрам и где, быть может, пора уже начинать искать место для одного словоохотливого ресторатора. Впрочем, с последним лучше не спешить...наверное...

— Или ты все еще на меня дуешься?

— Я с тобой не разговариваю...четырнадцать часов и тридцать минут, — процедила Гин, давно уже выбросившая обиду из головы, но желавшая подержать марку подольше.

— Во-первых, уже разговариваешь, — Ониши затянулся очередной сигаретой из успевшей порядком похудеть пачки, ковыряя носком ботинка мокрый песок. — Во-вторых, это было вчера. А сейчас позднее утро близится. Думаю, часов двадцать прошло, никак не четырнадцать...

— Тогда ладно.

"А вот то, сколько ты дымишь в последние дни — ну ни разу не ладно. Ох, выйдет тебе все это курево боком, ох выйдет..."

Тосима. Остров — или, скорее уж, островок, учитывая, что в своем архипелаге он был одним из самых мелких. Сырой, холодный, с одним несчастным селом, что пусть и имело свой крохотный портик, не особо далеко ушло от тех времен, когда о присутствии здесь человека говорили лишь разбросанные тут и там убогие рыбацкие лачуги. Рыбный промысел продолжал оставаться, наверное, самым популярным занятием на острове — если, конечно, так вообще можно было сказать о месте, чье население едва-едва доползало до двух сотен. Утлые лодчонки сменились промысловыми судами чуть большего размера, типовые коробки военных лет — чуть более уютными домиками...островок остался верен себе, как и прежде, не бедствуя, но и не процветая. Как и прежде, от края до края, всюду, куда только хватало глаз, укрытый алым полотном камелий. Растение, за которым до середины двадцатого века ходила слава кладбищенского цветка, росло здесь целыми лесами, цвело всю зиму и весну, и даже прошедшая недавно пурга была не в силах скрыть розовый ковер за белым. В планах руководства национального парка, как поведал Казуо еще на пароме, была постройка туристического центре — от желающих полюбоваться островом, при правильной рекламе, отбоя, как считалось, уже очень скоро не будет.

Чужая жажда наживы едва ли интересовала охотницу — особенно наравне с такой интересной задачей, как сохранение тепла в окоченевшем теле. В который раз поежившись, она с надеждой глянула в сторону крохотных домов вдалеке и подтянула повыше шарф. Пристань давно осталась позади, до села было рукой подать — чего ради они с шефом торчали тут, открытые всем ветрам, она решительно не понимала.

— Нам обязательно ждать этого Араки?

— Арату, — поправил Ониши. — Да. Уже скоро. С минуты на минуту подойдет.

— Я это слышу уже полчаса, — проворчала охотница. — До самых косточек тут...

— Поменьше болтай и...о, погоди. Кажется, идет. Бежит, точнее...

Гин прищурилась — и правда, на фоне снега с алыми пятнами камелий была уже заметна фигурка, с каждой секундой росшая в размерах. Еще несколько минут на промозглом ветру — и фигура приблизилась достаточно, чтобы перейти на шаг.

— Доброго утра! — утерев с лица пот вперемешку с редкими снежинками, взмахнул рукой среднего возраста мужчина, приближающийся к ожидавшей его компании. — Уж простите, задержался, вертушку никак поднять не могли...

Ростом встречающий был способен сравниться с Казуо, но на этом сходство заканчивалось. На обветренном, смуглом лице шелушилась кожа, напоминая слезающие со старых рыб чешуйки. Глаза — невнятно-зеленоватого цвета, заставлявшего вспомнить о бутылочном стекле — едва были видны, до того сильно их обладатель щурился на ледяном ветру. Оранжевая, с потускневшими от времени светоотражающими вставками, форма была измята, бирка с именем давным-давно истерлась до полной нечитаемости...

— Ониши-сан, рад вас видеть.

— Взаимно, — сдернув перчатку, Казуо быстро пожал протянутую руку. — Это моя помощница. Говорил по телефону, помните?

— Помню, как не помнить? — живо повернулся к охотнице мужчина. — Хамасаки Арата, SRT[1]. Работаем за идею.

— Мизукава Гин, частное агентство Ониши, — девушка не замедлила принять протянутую ладонь. — Работаем за еду.

Нескольких секунд, что царила тишина, нарушаемая лишь воем ветра, Гин вполне хватило, чтобы получше рассмотреть собеседника — и в который раз порадоваться, что в ней нет ни капельки крови Наная: в противном случае она бы уже должна была обнажать мечи и в ярости пускать изо рта пену.

Хамасаки Арата. Спасатель во втором поколении, морской змей — в восьмом. Рассказать кому — несколько минут здорового смеха обеспечены, а вот у нее, стоящей сейчас на расстоянии куда меньшем, чем занимает протянутая рука, от полукровки, у нее, помнящей о том, что сейчас вызревает и дает всходы по всей стране, у нее, едва начавшей забывать как следует Хату и его окровавленные пальцы на своей шее, смеяться отчего-то не выходит. Возможно, об этом стоит подумать. Возможно, она сделает это через день или два, если будет жива. Возможно...

— И чем занимаешься, Гин?

С полукровкой, как во время путешествия на пароме поведало начальство, связаться удалось во время работы по спискам потенциальных жертв. Семья Араты была на хорошем счету с давних времен, всегда самостоятельно разбираясь со своими проблемами и не давая повода Организации отправлять кого-нибудь в гости. До войны — простые рыбаки, после — представители профессии куда благородней...после всех новостей о вскипающей тут и там чертовой крови, что обрушил на ее голову Казуо еще в самом начале нового года, оставалось лишь тихо радоваться, что хотя бы к этой семье они прибыли вовремя.

Почти.

— Все зависит от того, куда пошлют, — пожала плечами девушка. — И к кому...

— Понимаю, — смех Араты прорвался сквозь сжатые губы словно ударивший из-под земли гейзер, улыбка обнажила два ряда белых зубов. — Здесь тоже по работе?

— Не по той. Надеюсь.

"Очень надеюсь. Этот точно будет посильнее Хаты. И поумнее, как пить дать".

— А она у тебя из говорливых.

— Давай уж честно — язык без костей, — беззлобно ответил Казуо, поднимая повыше воротник. — Ты со смены?

— Ага, — тихо кивнул Арата. — До ночи свободен. Ладно, давайте двигать уже, по пути потолкуем.

— В этой мысли нет ничего, что бы мне могло не понравиться, — вставив в зубы очередную сигарету, Ониши первым сорвался с места. — Какие новости?

— Выходим сегодня ночью, к утру, думаю, будем на месте, — бросив взгляд на поравнявшуюся с ним девушку, Арата несколько секунд помолчал, будто бы что-то припоминая. — Рыбаки его нашли, позавчера. Чистый случай — забрали чуток к северу от Мурото...ну как чуток, миль на двадцать, еще немного — их самих искать бы пришлось. Говорят, плывут, приготовились уже на запад брать, так усмотрели что-то в тумане, поближе подплыли...да вот же он, "Альбатрос" чертов. На палубах никого не видать, связь установить не удалось, да и выглядит, сказали, заброшенным. Лезть не стали, хватило ума — чай не в кино живем. Доложили и умыли лапки...

— Удачно получилось. Вы весь залив, наверное, избороздили.

— А вот нет, — мрачно протянул Арата. — Мы рыли весь маршрут этой лохани — мало ли, ошибка с диспетчерской, проморгали в порту, а тот заходить не стал, еще что...собирались уже Силы самообороны подключать...да, пожалуй, удачно, — согласился он. — Еще неделя — ищи потом его в Тихом...

Звуки шагов по песку, шум волн — все дальше и дальше.

— Жене говорил? — нарушил повисшую тишину Казуо.

— Про ваши догадки — ни слова, — покачал головой полукровка. — Шестой месяц, ей нервы ни к чему. Сказал, что нашли корабль, скоро разбираться поедем...ей хватит.

— А про сестру?

— Это чья сестра, ее или моя? — в голосе Араты прорезалось раздражение. — Моя, верно. И дело мое. Расскажи я, где хочу ее искать — пришлось бы всю вашу теорию рассказывать, все, что нас, возможно, ждет...нет уж, дудки. Последнее, чего я хочу, так это выкидыш.

Они прибыли вовремя. Почти вовремя. Если бы Ониши повезло чуть меньше, а Арате — чуть больше, то последний остался бы всего лишь еще одним именем в списке, еще одним счастливчиком, не потерявшим за последний год ни одного члена семьи. Судьба пожелала распорядиться иначе — одной упущенной жертвой больше, но, с другой стороны, больше и одним заинтересованным в деле лицом, готовым идти до конца.

Заинтересованным — пожалуй, сказано еще мягко: на Арату, когда тот говорил о пропавшей сестре, было откровенно страшно смотреть.

— Подал заявление о пропаже. Потом нашел тот телефон, вышел на контакт с Организацией...

— Мог бы лбом о стенку побиться, толку столько же, — вздохнул Казуо. — Дай догадаюсь — вторые ржали так, что чуть из штанов не вываливались и напомнили, что они, вообще-то, убивать вас поставлены, а не спасать. А первые, небось, сказали "она утонула".

— Мешки дерьма, — прошипел Арата. — Утонула. Моя сестра. Утонула! Они мне еще рассказывать будут! Вы мне говорили, что с каждым визитом "Альбатроса" пропадают наши. Сузуме работала в Амагасаки, инструктором по плаванию...и меня будут этим кормить? Она? Утонула? Может, эти кретины и в раковине утонут, я не знаю, но она не могла! Как вспомню...

— Пальцем по воде поводили, не нашли и плюнули, — вновь вздохнул Ониши. — В ноябре же, верно я запомнил?

— Да...тогда как раз этот проклятый корабль на якоре стоял, около недели. Сердцем чую, там она. А этим...

— Этим — плевать, — швырнул окурок в снег Казуо. — Всегда было. Потому-то здесь не они, а мы.

Тихие улочки поселения остались позади. Жилище Араты — скромное одноэтажное строение, присыпанное снегом — располагалось в отдалении, едва ли не на самом краю жилого района...если, конечно, так можно было обозвать несколько тихих домишек, разбросанных по острову. Бежать до ближайшего соседа минут пять, если не все десять...да и будет ли он дома, этот сосед?

— При Нане — ни слова, — остановившись у дверей, предупредил полукровка. — Прошу вас. Вначале я.

Казуо лишь кивнул. Его примеру последовала и Гин: выбивать челюстями чечетку от кошмарного холода у нее получалось сейчас куда лучше, чем разговаривать.

Внутри было жарко, словно в пустыне — пусть охотнице и не доводилось бывать еще за пределами страны, отчего-то казалось, что такое определение будет более чем верным. Разве что суховей, наверное, не тащит с тобой запахов столь вкусных.

— Доброго утра, — Хамасаки Нана, женщина с полноватым, чуть помятым усталостью лицом, голос имела до крайности заспанный. — Рада вас всех видеть, Арата говорил...простите, что на стол еще не накрыла, надеюсь, пять-десять минут подождать вы сможете...

Труды по представлениям и объяснениям почти целиком взвалил на себя Казуо, за что девушка была ему вполне благодарна: когда они только перевалились через порог, зубы заканчивали с чечеткой и явно присматривались к тарантелле — на то, чтобы согреться как следует, ей определенно придется потратить никак не меньше получаса.

— Дорогая, да ты вся дрожишь, — обеспокоено глянула на охотницу хозяйка. — Проходи, я тебе согрею что-нибудь. В следующий раз одевайся теплее, ветра тут довольно злые — как-никак, море рядышком...

Польщенная вниманием Гин определенно намеревалась что-то сказать, но одеревеневшие от холода губы не сумели выдавить наружу ровным счетом ничего вразумительного. Тихо кивнув, она поспешила разуться и последовать за женщиной: к тому моменту, как Арата и Казуо, задержавшиеся у входа со своими тихими разговорами, вошли в гостиную, охотница уже успела получить клетчатый плед, в который тут же завернулась, да чашку сладкого горячего чая. От чашки слабо тянуло спиртом и куда сильнее — травами: на глазах охотницы в напиток отправили чайную ложку чего-то, налитого в красивую высокую бутыль. В алкоголе она не разбиралась, но вынуждена была признать — кровь и тепло по телу эта смесь разгоняла отменно.

— Хорошо у вас тут.

— Да уж чем богаты...

Голоса мужчин долетали словно откуда-то издали, но особо прислушиваться пока что было не к чему. Дом и правда выглядел довольно уютно — и уж точно лучше, чем снаружи, где к отделке не прилагали никаких усилий, зная, что извечная непогода и едкая морская вода испортят со временем все, что только смогут. Кресло, на которое хозяйка усадила девушку, стояло в углу зала, рядом с книжным шкафом — из-за бликов на стекле разглядеть названия не стоило даже пытаться и взгляд Гин скользнул дальше. Слева — проем, ведущий в прихожую, справа — узкий коридорчик с комнатами по обе стороны: в одной из них сейчас скрылся Арата, о назначении остальных можно было лишь догадываться. Напротив — дверка на кухню, рядом — комод в полстены, телевизор...шкатулка с торчащими наружу бумагами, папки, стопки свежевыглаженного белья, золотая статуэтка...

Как любая уважающая себя сорока, Гин тотчас уставилась на блестящий предмет. Две рыбины, сцепленные хвостами, едва не касавшиеся друг друга мордами — не хватало самой малости, но они уже уперлись в подставку. Кажется, подобные украшения были родом из Китая — что-то, стоящее в одном ряду с толстым Буддой и жабами с кучей монет. Символ крепости супружеских уз, наверное...милая безделушка, определенно милая.

— Дорогая! — голос Араты, вырвавшись из кладовой, прокатился по дому. — Старик где?

— Спит еще, — ответила Нана, расставляя столовые приборы. — Ты же знаешь, его с утра из пушки не добудишься.

— Да, как в спячку впадет...ладно, пускай дрыхнет. Оставь ему, если к столу не подойдет!

— Гляжу, ты неплохо устроилась, — Ониши, бывший в своем неизменном костюме, разве что без галстука и с расстегнутой парой пуговиц, присел на подлокотник.

— Неплохо, — отпив из кружки, согласилась девушка. — Нам надо почаще в гости ходить...а что за старик? — перешла Гин на шепот. — Я думала, они тут вдвоем живут.

— Хамасаки Ёшинори, отец Араты, — столь же тихо пояснил шеф. — Всю жизнь в поисково-спасательном отбарабанил, сейчас на пенсии. Скажу так — ушел больше из вежливости, для своих лет он еще хоть куда. А дом этот, к слову, его.

— Он тоже... — рука, скрытая под пледом, дернулась проснувшейся змеей.

— Что за вопросы? Конечно. Потому и хоть куда — кровь посильнее будет.

— Ониши-сан, — заговорщицкое перешептывание прервал голос хозяйки. — Мне крайне неловко, но не могли вы мне помочь? Арата пока переоденется, пока из душа выйдет...

— Конечно.

Рывком поднявшись со своего места, Казуо вновь оставил Гин в одиночестве — возражений с ее стороны вовсе не последовало.

"Вот всегда бы так. Работаем, работаем — солнце еще высоко..."

Ждать пришлось недолго — и семья, и ее гости смогли сесть за стол уже минут через пять. Чета Хамасаки держалась рядом, Гин и Казуо же достались места по обе стороны от старого Ёшинори. Первый же взгляд на него заставил Гин усомниться, что этот лысый как коленка, морщинистый старик еще "хоть куда" — пустой взгляд, блаженная улыбка, медленные, заторможенные движения...наблюдать за последними было зрелищем воистину мучительным. Пока задумчиво поболтает ложкой в тарелке, придерживая последнюю сухими пальцами так, словно желает раздавить, пока зачерпнет суп, пока доведет до рта, пока вытащит обратно...и все это — без единого слова, с той же дурной улыбкой, с тем же стеклянным взором — куда-то далеко-далеко, сквозь стены и прочь.

-...так его и нашли. Вечером поплывем к Сикоку, рядом дрейфует.

Вспомнив старый как мир совет — не нравится — не смотри — Гин отвернулась от старика, прислушавшись к застольному разговору.

— Сикоку? — задумчиво протянула Нана. — Это же далеко. Очень далеко, я бы сказала. Вы на вертолете?

— Вряд ли, — покачал головой мужчина. — С Тихого циклон идет, пургу обещали...

— И как же...

— Отправимся своим ходом до Мурото, сбор там. Потом поплывем всей бригадой — вон, двое наших уже приехали.

— У вас же бригада по шесть...

— Верно, — кивнул Ониши, поспевший доесть мисо-суп до самого донышка и отставить тарелку, чтобы хозяйка лишний раз не суетилась. — Меня направил владелец корабля, я в деле исключительно для координации и оценки полученного ущерба, которую проведет стажер Мизукава...

"Неделя прошла, а уже до стажера слетела. Недолго в специалистах проходить довелось, ой недолго".

Словно в ответ на мысли Гин, сидящий рядом старик моргнул и чуть качнул головой, но все еще не проронил ни слова.

— Думаете, что-то серьезное?

— Круизное судно третью неделю в море, никаких сигналов бедствия, никаких выживших на шлюпках, ничего вообще, — мрачно проговорил Казуо. — Естественно, что-то случилось. Мы должны отнестись к делу со всем возможным вниманием, речь идет о крупных суммах и мне, если что, отвечать перед начальством в Токио.

— Если все настолько страшно, почему она... — взгляд Наны уперся в Гин, что со всем возможным тщанием выдавливала картошку из глубин тарелки.

— Первое серьезное дело! — оторвавшись от еды, подала окрепший уже голос охотница. — Не полгода же бумажки перекладывать! Я обузой не буду, не зря в академии все ноги стоптала.

Под Ёшинори заскрипел стул — отодвинув пустую тарелку, старик поднялся на ноги.

— Пап, ты уже...

Ответив Арате тихим кивком, старый полукровка двинулся с грязной посудой прочь, в сторону кухни — улыбка сидела на него лице как влитая.

— Ну, вы тогда там постарайтесь, Гин, — мягко улыбнулась Нана, не обратив внимания на покинувшего стол раньше времени старика. — Только оденьтесь потеплее — там еще холоднее, чем здесь, будет.

Воцарилась неловкая тишина.

— Конечно! — поспешила нарушить ее девушка. — Ах да, ваш суп просто прекрасен, Хамасаки-сан!

Дом погрузился в тишину — семейное застолье, продолжавшееся около получаса, завершилось, и некоторые из его участников не замедлили отойти ко сну. Убедившись, что ни Нана, ни Ёшинори не собираются покидать своих комнат, по крайней мере — в ближайшее время, Арата провел гостей в дальнее помещение, отведенное, по словам полукровки, для будущего первенца. Обстановка здесь не менялась с тех лет, когда здесь жил сам Арата до своего выпуска из школы — разве что пыль убиралась, да и только. Стол, пара стульев, тусклая лампа...ничего лишнего — а крепким стенам остается только порадоваться, учитывая, какого рода разговоры планировалось за ними вести.

— Значит, план наш...

Речь Араты, едва-едва начавшую оформляться, прервал стук в дверь. Твердый, настойчивый, ни разу не похожий на работу его супруги. Вздохнув, полукровка закатил глаза и завозился с замком.

— Пап, чего тебе...

Ёшинори ворвался в комнату угрем, скользящим промеж камней. От блаженной улыбки пребывающего в тихом маразме старика не осталось и следа, пустой прежде взгляд был полон негодования.

— Мы тут вообще-то...

Звонкий подзатыльник разом прервал речь полукровки во второй раз, заставив также вздрогнуть охотницу, а Ониши — удержать потянувшуюся было в карман руку.

— За что? — обиженно, словно провинившийся мальчишка, выдохнул Арата.

— Сынок, — голос Ёшинори оказался глубоким и простуженным. — Смотрю я на этот карнавал и твою мать вспоминаю. У нее тоже котелок не варил, когда тебя носила, но я-то тебе что, баба беременная? Ты меня совсем за идиота держишь? Ладно, этот тип, Ониши, но она! — старый полукровка махнул рукой в сторону Гин. — Она у тебя выпускник академии? Я что, требования к курсантам, по-твоему, уже забыл, да? Сколько там лет учатся, забыл? Что ты мне лапшу на уши...

— Прошу прощения, Хамасаки-сан, — вскинулась Гин. — Но я половину ваших курсантов уделаю, и вас лично, если придется, — задрав рукав футболки, она красноречиво похлопала по напряженному бицепсу.

— Вот гонора у тебя точно — мое почтение, — оскалился Ёшинори, окончательно расставаясь с образом блаженного старичка. — Ловлю на слове. А ты, Арата, если думаешь, что я забыл о родной дочери — ты, боюсь, ошибся маленько. Если думаешь, я ей на Новый год дозвониться не пытался — неправ куда больше. Если думаешь, что я телефон не оборвал — выкинь кочан с плеч и сходи за нормальной головой. Сузуме пропала?

Полукровка только тихо кивнул.

— И ты, конечно, не хотел расстраивать старика со слабым сердцем...

Очередной кивок.

-...и способным слететь в багрянку, — язвительно продолжил Ёшинори. — Понимаю, понимаю. Всем лучше, когда такое чучело, как я, сидит смирненько дома, слюни на подушку пускает. Ладно, давай-ка к делу, сынок. Твой "Альбатрос" к этому каким боком?

— Позвольте мне рассказать, — тихо произнес Ониши, переключая на себя внимание старика.

Сделано это было определенно вовремя: Гин показалось, что еще немного — и Арату заставят вымаливать прощение на коленях. Старик слушал, не перебивая и почти не двигаясь с места — и заговорил вновь, лишь когда Казуо позволил себе умолкнуть:

— Значит, Организация. Вольные старатели. Но здесь вы не по приказу свыше — эти выродки вспоминают о нас только тогда, когда пора кого-то на тот свет спровадить. Много глоток нашему брату перерезала, красавица? — залитые болотной зеленью глаза уставились на Гин.

— Всего одному...

"...перерезала глотку. Что спросил — то и получаешь".

-...тому, что Новый год отметил на славу. Голову потерять можно было, так праздник удался.

— Тот "наркоман" в северной Иокогаме, неделю с лишним назад, — подал голос Арата. — Вырезал целый этаж и пару офицеров искалечил.

— Можно и так сказать, — поправил очки Ониши. — Вначале зарезал, как свиней, а потом уже...

— И он тоже спятил из-за этого судна, — задумчиво продолжил старик. — Полукровки по всей стране пропадают, оказываются там, едут с катушек и уходят под ватерлинию. Эх, сынок, в окно бы тебя выкинул, дурака, да ведь первый этаж. Порол тебя в детстве мало, ох мало...обо мне он думал, заботился. Заботливый наш. А то, что я дочери больше не увижу, или увижу такой, что сказать противно — об этом подумал? Что мне, вместо тебя это "утонула" жрать?

— Извини, — буркнул Арата.

— Извини, — издевательски отозвался старик. — Эх, благодетель...ладно, не о том сейчас. Значит, эта шайка курсирует по всей стране. Они про вас знают?

— Исходя из худшего — про меня точно, — мрачно проговорил Ониши.

— Значит, скоро и сюда заявятся, — Ёшинори потер руки. — Я в деле.

— Вы поехать не сможете...

-Значит, буду здесь, — тряхнул головой старик. — Кто еще тут что-то может, невестка, что ли? Она простой человек, ничего не знает...

— Кто бы сомневался, — фыркнул Казуо. — И когда рассказать собирались? Когда родит? Или...

— В идеале — никогда, — сухо произнес Арата. — Вы как себе это представляете? "Дорогая, прости, до свадьбы все забывал сообщить — мы с отцом можем тебя сожрать"? Так, что ли?

— Захотел — нашел бы способ, — парировал Ониши. — Вот из-за таких...молчунов я потом ночами в криминальной хронике роюсь, а мог бы спать себе. Ладно, работаем с тем, что есть. К слову о работе — ты как, все достал?

— Что смог. Так...Мизукава...

— Просто Гин. Так короче и меньше раздражает.

— Хорошо...Гин. Как я уже сказал, вы стажер. Форма вон в том шкафу, самый маленький размер, какой нашел.

— А это в нагрузку, — Ониши взвалил на стол рюкзак, рванув вниз молнию. — Посмотри сразу, всего ли хватает.

— Ну-ка... — зарывшись в рюкзак и вытянув наружу свитер и запасные носки, девушка просунула руку поглубже, достав фотоаппарат и крохотную картонную коробочку с пленкой. — Судя по "Кодаку", мне нужно будет много-много снимать?

— Чем больше, тем лучше, — кивнул Казуо. — Твоя первоочередная задача — исследовать судно и собрать улики. Без доказательств, которые можно предоставить Организации, дело не продвинется ни на шаг, а меня, за то что роюсь в их архивах, как в семейном альбоме, очень даже могут задвинуть в какой-нибудь чудный застенок на чашечку чая. Ну и тебя за компанию прихватят.

— Так, термобелье, запасная пленка, термос...а это еще что? Пушки? — охотница осторожно вытащила и положила на стол два плотных пластиковых кейса.

— Я же обещал, что без оружия в этот раз не оставлю. Арата, прошу, — стянув со стола больший чемоданчик, Казуо передал его спасателю.

— Это мне? — полукровка недоверчиво покрутил кейс в руках, щелкнул замочками, с недоумением воззрившись на содержимое. — Что за зверь такой?

— MP5, немецкий. Магазины там же лежат.

— Откуда дровишки, спрашивать, наверное, бесполезно? — Ёшинори выглядел еще мрачнее прежнего.

— Секрет фирмы, — Ониши тихо улыбнулся. — Поверьте, с этими людьми вы тоже связываться не захотите. Гин, а ты чего застыла? Там и тебе подарок к прошедшим...

— Хороши подарочки, — буркнула охотница. — А если бы у меня перед паромом рюкзак досмотрели? Мечи — ценность коллекционная, а с этим я как бы вертелась?

— Еще и мечи, — вздохнул между делом старик. — Вы там устроите, сердце чует...

— Да никак, — хмыкнул Казуо. — Ты уже у нас юный киноман, знаешь, как в шпионских фильмах бывает. Мы будем все отрицать... — противным голосом затянул он.

— Ну хоть честно, — пожав плечами, девушка открыла свой кейс. Несколько секунд она сосредоточенно разглядывала содержимое, проверяя, почти как в ресторане у Томоми, сколь долго сможет терпеть. Хватило ее, как и там, не очень-то надолго. — Так, я не поняла, что это за дискриминация? Почему у него вон такая штука скорострельная, а мне — какой-то чахлый пистолетик? Я тоже хочу делать тра-та-та!

— Ты себе разве что по ногам тра-та-та сделаешь, — вздохнул Ониши. — Знаю я, какой из тебя стрелок. Токарева тебе за глаза хватит.

— Но он какой-то несолидный...и старый, потертый весь. Посвежее-то ничего не было? Я хочу новенький, чтобы в масле!

— Обойдешься. Серьезные боссы с ним ходят, дарят в знак уважения, а ты нос воротишь. К тому же простой, как лопата — в самый раз для тебя, научишься быстро.

— Ну спасибо, удружил, как обычно, — заворчала охотница. — Гин, эти тапки тебе на вырост. Гин, найди поварешку и иди бей негодяя. Да, он порвал человека, как тряпку, но я в тебя верю. Гин, тебе и одежки из секонд-хенда за глаза хватит. Гин, дарю пистолетик, передариваю, точнее. Он стреляный, правда, и черт знает после чьих рук, но в остальном хороший. Гин, этот рамен просрочен всего на неделю, зато по скидке...

— Она всегда такая? — суфлерским шепотом поинтересовался старый Хамасаки.

— Почти, — кивнул, будто бы признавая свое поражение, Ониши. — Но на работе, будьте покойны, сама концентрация. Гин, осторожнее, там магазин плоховато держится...

— Я уже говорила, как бесконечно благодарна за столь щедрое подношение? — отложив оружие, девушка вновь зарылась в рюкзак. — О, магические штучки? К ним, я так понимаю, инструкций не положено?

— Разгреб запасы, на случай, если все совсем худо обернется, — вздохнув, шеф осторожно развернул мешок с амулетами. — Игрушки простые, импульса из Цепей не требуют, поэтому годятся даже для черни вроде нас. Активацию создатель завязал на слом оболочки, поэтому будь внимательна, если не хочешь взлететь на воздух...

— И это я таскала в рюкзаке почти целый день. А мои ошметки, если бы оно там помялось невзначай, чайки бы доклевали...

— Не бормочи, а слушай. Это для защиты, — палец Казуо уперся в один из мешочков. — Вот эти два — если надо кого-то притормозить, а то и инфаркт устроить. Этот, надеюсь, тебе не пригодится, но если дело дрянь, а выжить хочется — закуси, должно сил придать.

— Спрашивать, из чего оно, конечно же, не стоит.

— Если я скажу, из чьей почки сделано, тебе полегчает? По лицу со столь чудесным зеленоватым оттенком вижу, что не очень. Вот и славно. Так, давай дальше — там где-то должен быть план корабля. Арата, вы бы тоже посмотрели, а я пока потолкую с тем, кто тут за старшего остается.

— И о чем же? — процедил старик. — Кто ты, в конце концов? Сыщик? Якудза? Человек Организации?

— А еще тот, кто вам поможет. Оружие в этом доме есть?

— Уж не похвастаю разнообразием, в отличие от вас. Отцовское ружье подойдет?

— Лучше, чем ничего, — чуть помолчав, кивнул Казуо. — Так, пока рыжая там роется-копается, напишу вам пару номеров, по которым стоит позвонить. Жили бы мы с вами в Германии, было бы проще — говорят, есть там одна семейка, что полукровок прикрывает, неважно, какой породы, — открыв записную книжку, Ониши зашуршал страницами. — Вот этих вначале наберите, если ничего не выйдет, попытайте счастье по вот этому номеру...не ждите, правда, что на частном катере примчатся. Что? Нет, Тоно лучше не звонить, у них самих давно не лучшие времена...

Комната казалась подвешенной на недосягаемой вышине — как еще было объяснить, что все те шумы, которыми богат город, не добирались до нее даже самой малой частью? Комната тонула во мраке, и нарушали его лишь лунный свет, текущий сквозь небольшое окошко, большей частью укрытое за глухими шторами и тусклый, чахоточный огонек лампы, притулившейся в уголке старинного резного стола. Вместо татами — простой деревянный пол с небольшим ковриком у двери. Высокие шкафы вдоль стен, темные стекла, сплошь изрезанные охранными символами. Массивный сейф с острыми углами, перепоясанный веревкой из рисовой соломки — гирлянда мрачно поблескивающих печатей начинает тихий перезвон, едва только в комнату врывается сквозь приоткрытую дверь самый слабый ветерок. Мятый, неприбранный футон в углу, сползшая на пол простыня...

Половицы стонут под ногами. Человек останавливается у дверей, тихо затворяет их, вешая на торчащий ключ крохотную бумажную петельку. Человек проходит мимо шкафов, мимо выложенных меж ними деревянных ящиков. Остаются позади ритуальные ножи, острые крючья и иглы, остается висящий на стене поношенный защитный плащ из прорезиненной ткани. Остается стоять, прислоненный к дверце шкафа, высокий монашеский посох-кхаккара на шесть колец.

Над столом — карта островов Японского архипелага. Чудовищной сложности паутина из черных линий вычерчена поверх городов и сел, полей и лесов — отметины тянутся вместе с реками, вползают на горы, разбухают крупными кольцами то здесь, то там. Часть колец закрашена алым, в других — ровно посередине — вбиты булавки. Где-то пришпилен листок из отрывного календаря, где-то — сложенная вчетверо фотография или мятый бланк телеграммы. Алая булавка на юге Окинавы, черная — в пустоте вод залива Тоса. Рваная линия ядовито-желтого цвета вдоль всего Японского желоба, россыпь булавок вокруг...

Комната не терпит звуков извне, но и внутри их не так уж много. Скрип половиц, скрип высокого резного стула, шелест просторных рукавов и страниц, набитых внутрь распахнутой пухлой папки — ловкие пальцы, в свете лампы кажущиеся насквозь желтыми, перебирают листы.

Комната не терпит звуков извне — но внутри позволено звучать даже музыке. Старый граммофон, примостившийся на тумбе меж двух высоких шкафов, терзает столь же побитую временем пластинку: под скрежет иглы надрывный голос выводил слова бессчетное число лет назад попавшей под запрет песни:

...и коня в тени оставив

Стал, кручиною обуян

И росой слеза стекает

На рукав его доспеха

Думы все лишь об отчизне...[2]

Пальцы листают страницы. Бумага давно уже пожелтела, чернила выцвели. Под свет лампы попадает выгоревшая от времени фотография огромного, коротко стриженого мужчины лет пятидесяти с маленькой рыжей девочкой на коленях — та теряется на его фоне, словно щенок шиба-ину рядом с алабаем, крохотная сопка рядом с величественной горой. Подпись — "Эйхейдзи, 1965" — едва уже можно разобрать.

На стол ложатся новые и новые снимки. Снова рыжая девочка — уже постарше, уже подросток в школьной форме, спешащий куда-то и сосредоточенно жующий на ходу кусок булки. В руке портфель, за спиной — сумка, взгляд направлен куда угодно, но только не на таинственного фотографа. "Фукуи, 1975".

Гладко выбритый мужчина в квадратных очках и строгом костюме приветствует поклоном человека с первой фотографии — тот заметно постарел, ссутулился, оставшиеся волосы припорошены сединой.

Сгоревший дотла деревянный дом, черный остов посреди пустой улицы. Размашистая подпись — "Фукуи, 1977".

Пролистав папку до конца и выбрав фотографии, которым явно не грозило рассыпаться в руках — их сделанные годы и годы назад собратья уступали в качестве столь явно, что хранить их казалось и вовсе делом не особо уместным — хозяин комнаты медленно поднялся на ноги.

...расставанье хуже смерти

Теплый дождь с небес явился

Плачет средь ветвей кукушка

Как не плакать, не рыдать ей?

Горлом кровь не лить на листья?

Граммофон надрывался вовсю. Подняв иглу и прервав тянувшуюся уже довольно долго пытку старой пластинки, человек вернулся к столу, рванул прочь верхний ящик. Достав телефон, прикованный смотанным в бухту кабелем к своему узилищу, поднял трубку, придерживая ту плечом подле уха. Затянули свою монотонную песнь гудки.

— Пастырь псам, — в трубку полился дрожащий, хриплый голос глубокого старца. — Стадо в опасности.

Взяв аппарат в руки, человек направился к дальней стене, где поверх очередного ящика возвышался факсимильный аппарат, призывно мерцали зеленые огоньки.

— Передаю корректировки по местам возможных утечек.

Зев факса глотал листы один за другим.

Где-то далеко-далеко, быть может — и вовсе в другой части страны — загудел аппарат-близнец. Эта комната была куда меньше, но отличалась, как успевший подрасти старший брат от младенца-младшего: ни единого окна, мертвенный свет из забранных решетками ламп, тяжелая стальная дверь...

Мужчина в поношенной форме Корпуса безопасности сухопутных войск, сидящий за крепким дубовым столом, осторожно вынимал лист за листом из плюющегося черно-белой бумагой факса. Воспаленные глаза за казавшейся вплавленной в лицо железной маской изучали снимки, едва позволяя себе моргать.

Девушка, смеющаяся над чем-то, что так и не попало в кадр. Вид сбоку, фото немного смазано — торопились, подловив в общественном месте. Куртка распахнута, растрепанные волосы спали на плечи. Девушка веселится, не подозревая, что уже попала на камеру, каким по счету будет этот, пока что последний в долгой череде, снимок. Не знает, кто сейчас изучает ее попорченное помехами лицо.

Мужчина посреди полупустой улицы, кутается в пальто, подняв воротник. Легкая небритость, тяжелые очки, черные перчатки, холодный, сосредоточенный взгляд. Этот человек давно уже о чем-то догадывается, но в своих усилиях столь же смешон и далек от истины, как и та смешливая девушка.

Из отверстия маски вырывается сиплое, рваное дыхание.

Теперь — просто листы. Имена, адреса — напротив каждого имени несколько штук. Одно слово повторяется из раза в раз.

Иокогама.

— Группа прикрытия займется утечкой на Тосиме, — протрещала трубка. — Комплекс "Хаканохи" на вас, капитан.

— Будет сделано, — слова покинули глотку с очередным хрипом — тот, кого назвали капитаном, с силой опустил трубку на рычажки.

Отодвинув жалобно скрипнувший стул, человек в форме резким рывком поднялся на ноги, прошествовал к высившемуся в углу шкафу, дернув на себя скрипучую дверцу. Деревянная маска они с обломанным левым рогом и кривыми клыками, выкрашенная большей частью облупившейся и выгоревшей алой краской, слепо таращилась с верхней полки — аккурат до того момента, как пальцы, обтянутые черной кожей перчатки, выдернули ее наружу. Захлопнув шкаф, сунув маску под мышку и привычным движением содрав с вешалки истрепанную фуражку и черную шинель, человек двинулся к выходу, застегиваясь на ходу. Под ногами зашуршала бумага, но мужчина слишком торопился, чтобы обращать внимания на подобные мелочи.

На смятом лице довольно хохотавшей девушки остался черный узор армейской подошвы.

Примечания к главе:

[1] Особая спасательная бригада (англ. Special Rescue Team, SRT, яп. 特殊救難隊, токусю кю:нан тай) — элитная поисково-спасательная служба Береговой охраны Японии, созданная в октябре 1975 года для реагирования на особо важные происшествия в морском пространстве в ответ на столкновение японского танкера и либерийского грузового судна в Токийском заливе в ноябре 1974 года, унесшее жизни более тридцати человек.

[2] Здесь и далее — творческая адаптация патриотической песни конца 19 века "Сакураи но кэцубэцу" (桜井の訣別, "Прощание в Сакураи"), она же "Сакураи но вакарэ" (桜井の別れ, "Расставание в Сакураи") за авторством Just the Marionettenspieler

3. Лесник из Семиградья

1970, Социалистическая Республика Румыния.

Сидящая на стене сонная мухоловка даже и не подумала броситься прочь, когда к ней потянулась рука в потертой кожаной перчатке. Бережно пересадив многоножку на ладонь, мужчина в грязно-коричневом твидовом костюме упер в нее тяжелый, вряд ли предвещавший хорошие вести, взгляд похожих на потухшие угольки глаз под густыми бровями. Гладко выбритое, с мелкими морщинами — для своих пятидесяти четырех он выглядел очень свежо и подтянуто — лицо чуть дернулось, будто бы пытаясь вспомнить, как следует рождать улыбку — но замерло на полпути, бросив эту работу.

— Этажом выше была крыса, — голосом, бывшим не теплее лежащей под ногами растрескавшейся плитки пола, протянул человек в перчатках, медленно приседая — обтянутые черными брюками колени издали характерный хруст. — Боюсь и думать, что нас ждет дальше. Быть может, крокодил-другой?

— Товарищ...э-э...инспектор...

— Впрочем, скоро увидим, — отпустив мухоловку на пол, человек в перчатках медленно распрямился. — И, будьте уверены, отразим в докладе. Вам же лучше ничего не скрывать, сами знаете — сотрудничество мы всегда отмечаем. Равно как и принимаем надлежащие меры касательно всего остального...

Чуть приподняв острый носок ботинка, он примерился — и одним экономным движением размазал многоножку по полу.

Один из спутников человека в перчатках — если верить погонам, полковник Директората Секуритате по делам заключенных — едва заметно вздрогнул. Его коллега-майор, вовсю возившийся сейчас с замком зарешеченной двери, поспешил обернуться к ней и забряцать ключами с удвоенной силой.

— Прошу вас...

Евгений Болотин, пригладив рано начавшие седеть волосы, тихо улыбнулся — в этот раз уже как следует. Если порою он и жалел об оставленной должности подполковника ПГУ КГБ[1] в пользу делавшегося по обыкновению лишь раз предложения "Атропы", то день сегодняшний был точно не из таких: посмотреть, как от одного твоего вида заслуженные палачи румынского Департамента госбезопасности дрожат осиновыми листочками, было отчасти занятно. Отчасти это зрелище могло даже скрасить необходимость бродить по сырым, вонючим подвалам: затхлый воздух и неизолированные отопительные трубы под потолком превращали каждый коридор в самую настоящую парилку, замечательно справляясь с задачей напомнить ему о Вьетнаме.

А впрочем, нынешняя работа — грех жаловаться, особенно после нескольких лет на колесах. После ночевок на мокрых досках, в компании с насекомыми и ядовитыми ящерицами. Душа раз в две недели, когда в перерывах между бомбежками находится часок растопить химическую машину. Бамбуковых хижин и гнилого мяса. После дизентерии. После...

Да и мухоловка в руках уж точно приятней тигровой змеи.

А жирные, потные морды до смерти перепуганных тюремщиков становятся ангельскими ликами, стоит только вспомнить искусственных Апостолов и запрограммированных на убийство психиков Красного Кольца.

— Прошу, проходите...

Старая добрая мудрость — все решает не звание, но должность. Минуя очередной контрольно-пропускной пункт, Болотин в который раз обратился в мыслях к документам, что в аккуратно сложенном виде размещались во внутреннем кармане пиджака. Бумаги от Директората внутренней безопасности сами по себе гарантировали соответствующий прием — но прикрытие, организованное для него румынским сектором "Эрмия", добавляло в число гарантированных вещей и неизменно стучащие у окружающих зубы. "Эрмий", структурное подразделение Второй Площадки, отвечавшее за внешнюю разведку, и правда имело повод постараться: с австрийского провала, едва не ставшего прелюдией к закату человечества как вида, минуло лишь два года — и головы все еще продолжали лететь.

Вины подполковника в былом позоре не было — как-никак, в то самое время, пока кое-кто развлекался в Вене, он торчал посреди прогнивших болот — но, получив спустя полгода после возвращения на родину звонок от Аркадия Снегового, касающийся подбора людей для очередного крупного проекта, Болотин согласился, не раздумывая. Головы все еще летели — и быть в такие дни на хорошем счету у кого-то из Директората, старой гвардии, заседавшей в старой ленинградской кофейне, определенно стоило.

Директорат. Не такое уж и страшное слово само по себе, не такое уж и редкое — у того же Секуритате этих самых директоратов набирался едва ли не целый десяток. Ничего в этом слове особенного не было — для непосвященного, который и в словечке "Атропа" не обнаружил бы ничего, кроме имени старшей мойры. Знавшие больше неизменно молчали — длинные языки в Ленинградском Клубе укорачивали по обыкновению вместе с головой. Будучи сотрудником "Эрмия", он видел достаточно, чтобы понимать, почему. Чтобы быть готовым, случись нужда, самому занести над кем-то топор.

В последнее время на него частенько находило. Полгода по больницам, полтора месяца в ожидании новых приказов — казалось, о существовании своего сотрудника, возвращенного на родину в виде избитого, искусанного, иссушенного болезнями до состояния щепки тела, "Эрмий" не собирался вспоминать вовсе. Поправлялся он быстро, того не отнять, но был ли резон удивляться, что раз от раза в тоскливые больничные вечера и бессонные ночи к нему, больше всего на свете не терпящему бездействия, являлся в гости этот равно простой и невыносимо чуждый вопрос?

Стоило ли оно того? Стоило ли рыть носом землю в поисках тех, кто был, как казалось когда-то, лишь порождением слухов, предметом дурных разговоров, проводившихся по темным углам — неизменно шепотом и в изрядном подпитии? Стоило ли, отыскав тончайшую нить, тянуть за нее и удивляться, что выдернул на свет слишком много?

Конечно, он мог отказаться. Мог сказать свое "нет" — и все бы закончилось, едва начавшись. Коррекция памяти — и вот уже нет никакой нужды прощаться со старыми коллегами, для которых он раз и навсегда отбыл куда-то в Управление РТ[2], на скучную кабинетную работу под Брянском. Нет нужды танцевать по тем же граблям, по которым проходили — и проходят прямо сейчас — многие до него, нет нужды беспокоиться о дальнейшей жизни. Выход на заслуженную пенсию, рыбалка, встречи с друзьями...да и летать по работе куда-то дальше Европы — старая резидентура Болотина находилась в польском секторе — вряд ли бы довелось.

И уж конечно, никаких Апостолов. Никаких магов. Никаких боевых алхимических препаратов, паразитических растений, никаких купленных Кольцом офицеров армии ДРВ и попыток не дать им вывезти из Ханоя полудохлую луань-няо в стеклянной клетке.

Стоило ли оно того? Сейчас, глядя на то, как полковник и майор готовы были вытрясти от ужаса перед фальшивым инспектором все наличествующие потроха, Болотин снова давал себе тот же ответ, что и прежде. Еще как стоило.

Развеешься. Подышишь лесным воздухом. После джунглей твоих — не работа, а сказка.

Тусклая, словно доживающая последние дни лампочка Ильича, улыбка Снегового так и стояла пред глазами — слова же его, вновь пришедшие на ум, сейчас казались изощренным издевательством. Казались, но вряд ли им были: Болотин знал крупнейшего специалиста Первой Площадки по гибридным особям достаточно хорошо, чтобы быть уверенным — свое чувство юмора, в основном наполненного до краев желчью, тот раскапывал только по большим праздникам. Большую часть времени с головой погруженный в работу, редко баловавший себя отдыхом и крепким сном, Снеговой и сам вполне заслуживал того, чтобы словечко "тусклый" прилепилось к нему, как репей — даже на общих фотографиях в высоких кабинетах он нередко или отсутствовал, или стоял где-то с краю, столь же невзрачный, как и всегда. Внешность и манера держать себя, впрочем, были довольно обманчивы: этот серенький, невзрачный с виду человечек не боялся рисковать, часто вовсе не извещая о своих начинаниях коллег по Директорату — до той самой поры, пока не наставало время предъявить им замечательные результаты. Болотин, с которым Снегового свел в свое время случай и который не первый раз занимался подбором кадров для подобных проектов, знал об этом как нельзя лучше — и как никто другой знал, что о некоторых вещах и правда стоило до поры помолчать.

"Развеешься тут, Валерьич. Может, и в сточные воды заодно окунуться? Судя по вони — идти недолго...".

— Майор Т-теодореску, — полковник от волнения немного заикался. — Почему во вверенном вам отделении не работает должным образом свет? Товарищ инспектор даже не видит, куда ступает!

— Я...это...

— Не волнуйтесь, — вклинился в разговор Болотин. — На ровном месте не споткнусь.

Внешнее благообразие, пусть и шаткое, кончилось еще парой этажей выше, последние капли приличия иссякали, в свою очередь, уже сейчас. Отделение жудеца Клуж явно знавало и лучшие деньки — и подполковник живо представлял себе каждое оправдание, которым руководствовались, потворствуя разрухе, его хозяева.

Обои? Не лепить же их на отсыревшие стены. Сушить эти самые стены? Но какой в том толк, если влага соберется снова уже через час? Прочистить вентиляцию? Зачем, когда дышать этим смрадом приходится в основном заключенным? Плитка и хороший кирпич наверняка пошли на загородный домик того же майора, наличие всего двух работающих ламп Теодореску и его спутник определенно были готовы объяснить, напомнив о недавно введенном жестком лимите на пользование электричеством, а грязь под ногами, крыс и многоножек вошедшим, видимо, предлагалось попросту игнорировать. Вспомнив места заключения и допросные, принадлежавшие "Атропе" — в их стенах, к счастью, ему доводилось бывать лишь в качестве свидетеля по некоторым делам — Болотин не сдержал очередной ядовитой ухмылки: любой из тамошних узников покинул бы местный хлев в два счета.

Тот, по чью душу он сегодня прибыл, оказался, впрочем, не так удачлив.

— Допрос в процессе. Вы желаете присутствовать или подождем немного?

Лебезящий тон полковника Попеску — по пути сюда Болотин сталкивался с этой фамилией добрый десяток раз — был смешон, но вместе с тем вызвал желание затолкать говорящему в рот какую-нибудь тряпицу, лишь бы только прервать это бесконечное заискивание и нытье. От майора, в свою очередь, за километр разило перегаром — предчувствуя неизбежные кары, шедшие по обыкновению рука об руку с любой инспекцией, он явно решил, что не сумеет должным образом принять ее на трезвую голову.

— Естественно, желаю, — отозвался, чуть помолчав, Болотин. — Не забывайте об основной цели моего визита.

— Д-да...конечно же. Прошу, прошу, вот сюда...

Десять одинаково грязных и обшарпанных железных дверей. Дыры в полу, лужи, сваленные грудой доски, пустые ведра, сломанные стулья. Пятна крови на сырых стенах, тусклый свет и косые тени. Очередная крыса — эта, правда, уже дохлая, раздавленная чьим-то сапогом...

— Четвертый месяц держится, — утерев рукавом пот с жирного лба, выдохнул Попеску. — Знает, гнида, что ничего, кроме высшей меры не светит, вот и...им Мориску занимался вначале, но толку, признаюсь, было как с козла молока. Ничего не добился — это раз. Себя до совершенно скотского состояния в процессе довел — это два. Отпуск затребовал — это...

— И кто сейчас там работает? — оборвал полковника Болотин.

— Мы были вынуждены писать в столицу, — подал голос майор. — Дело-то, сами понимаете, серьезное — не мешок картошки, чай, украли...тут опыт нужен или талант...а нам-то где их взять? Мы так, провинция...

— Не прибедняйтесь, — добавить "не поможет" хотелось до боли отчаянно, но Болотин все же сдержался. — Вам кого-то прислали?

— Да, да, прислали, — майор расплылся в гадкой, угодливой улыбке. — Лейтенант Гердак Осонеску — и вы не смотрите, не смотрите, товарищ инспектор, на то, что лейтенант! Я как его дело прочел, сразу понял — этот далеко пойдет, это вам не то, что у нас, это другой, так сказать, уровень, это...талант, талантище! — Теодореску, казалось, имел все шансы захлебнуться собственной слюной — или утопить в ней окрестные стены. — Всего несколько лет, как из училища, а работы сколько проделал — с ума свихнуться можно!

"Если ты продолжишь так орать — можно, определенно".

— Товарищ Осонеску — это голова, — важно кивнул полковник. — Три покушения на членов партии предотвратил, парашютированную группу, связанную с ЦРУ, в полном составе взял, тепленькими. По другой партизанщине тоже уже отличился — несколько ячеек его стараниями взяли, нелегальных профсоюзов...

— Талант, я же говорю, — снова забормотал Теодореску. — А на допросах, на допросах-то что делает! У него бывшие легионеры как семечки колются!

— И тем не менее, эта ваша столичная голова возится здесь уже...второй месяц? — Болотин чуть выгнул бровь. — Не надо заговаривать мне зубы, товарищи. Открывайте дверь. Поглядим на этот...талантище.

Нервно сглотнув, полковник шарахнул кулаком по железной двери — а затем, не дождавшись ответа, еще раз и еще. Послышались шаркающие шаги и узенькое окошко со щелчком отворилось — два водянистых глаза тут же уставились на незваных гостей.

— Товарищ полковник! Сейчас откроем...

Полагаться на первое впечатление, особенно на внешнее, Болотин давно разучился — здесь и сейчас, однако, это до боли крепко хотелось сделать. Гердак Осонеску, представленный вышестоящими в цветах безудержно ярких, оказался широкоплечим, чуть сгорбленным человеком среднего роста, с лицом, будто бы вырезанным впопыхах из первого попавшегося деревянного чурбачка: резкие, неаккуратные черты привлекали взгляд почти мгновенно, вытянутый нос словно грозил нанести близстоящему болезненный укол, а чрезмерно широким, будто бы назло всему остальному, подбородком можно было, казалось, дробить кирпичи. Влажные от пота соломенные волосы, растрепавшиеся по всей, столь нахваливаемой коллегами, голове, бритвенный порез над верхней губой и зажатая меж зубов чадящая сигарета могли бы без труда стать последними штрихами к этой не особо приятной картине, но оставались еще глаза — и забыть про них никак было нельзя. Сравнение с рыбьими сделало бы этим белесым пятнам великую честь — смотревший в вампирские морды и мертвые кукольные личины Болотин подумал неожиданно для себя, что даже там можно было отыскать куда больше участия...или хоть чего-то живого. По глазам Гердака нельзя было прочесть даже бледной тени самого очевидного из намерений: смотрящий на Болотина человек мог задумать и содеять совершенно что угодно — и знать, что ничем не будет выдан прежде срока.

— С утра работаете? — полковник, еще несколько минут тому представлявший Осонеску едва ли не как народного героя, отчего-то избегал сходиться взглядом с предметом своего обожания.

— Точно так, — улыбка, заигравшая на тонких губах, показалась Болотину столь же отталкивающе пустой, сколь и взор лейтенанта. — Малую программу мы с ним прошли, будем теперь потихоньку учиться новому...

Из глубины темного помещения донесся глухой, тут же захлебнувшийся хрип.

— Прикажете пока прекратить? — бесцветным тоном поинтересовался Гердак.

— Да, — опередив полковника, произнес Болотин. — И освободите уже проход.

Лихо развернувшись и заскрипев начищенными сапогами, Осонеску двинулся вглубь помещения, дав, наконец, сотруднику "Эрмия" и его спутникам возможность войти. Сожаление о том, что этой самой возможностью довелось воспользоваться, посетило Болотина почти мгновенно: царящие в коридорах сырость и вонь не шли ни в какое сравнение с местными. Да и температурные излишества нельзя было оставить без внимания — пол в камере, определенно выбранной со знанием дела, был холоднее льда, буквально обжигая ноги, закрепленные же под потолком уже знакомые трубы источали такой жар, что подполковник невольно коснулся лба, сгоняя проступивший пот. К запаху канализации, которой здесь разило стократ страшней, чем на входе в подпол, спешили примкнуть не до конца выветрившиеся хлорный дух и уксусный смрад: Гердак, явно знакомый с основами химии, нацелился, по всей видимости, одарить допрашиваемого ожогами легких и токсическим бронхитом. Майор Теодореску, скривившись, отступил в коридор — полковник же, прикрывая рот платком и стараясь вдыхать не слишком глубоко, напротив, шагнул к Болотину.

— Погодить бы стоит, — просипел, плюясь в ткань, Попеску. — Дышать нечем...небезопасно это, товарищ инспектор...

— Похуже места знавал.

В тех проклятых джунглях, и верно, было куда паршивей...было ведь, так? Вглядываясь в холодный камень стен, втягивая раздраженным носом целый букет одинаково омерзительных ароматов, чувствуя, как коченеют, несмотря на крепкую обувь, ноги, Болотин вынужден был признать — выловить какие-то особые отличия, равно как и найти способ избавиться от непрошенных воспоминаний, никак не удавалось.

Тот же смрад, та же сырость. То же бесконечно хорошо знакомое ощущение, что весь мир гниет заживо — и остаться чистым, нетронутым, не выйдет ни при каком раскладе. Тот же уловимый не привычными чувствами, но всем телом, всей сущностью запах смерти — пусть даже источники его в этот раз и выглядели совсем иначе...

Древний дубовый стол, наверняка заставший еще марширующие по Европе армии Антанты. Тупое зубило и молоток, которыми так удобно ломать пальцы — и быть уверенным, что догадаться, когда щадящее еще постукивание по приставленному к фаланге инструменту обернется ударом в полную силу, не поможет и сам Господь. Динамо-машина с гнутой ручкой, блестящей голым деревом, провода, разбросанные по полу — а вот куда уходят они, догадался бы, наверное, и последний дурак. Щипцы, иголки, недопитая бутылка "Дюшеса" — ее доверху набитая песком соседка лежит рядом с куском хозяйственного мыла. Пачка сигарет, зажигалка, противогаз с пережатым шлангом и открученным фильтром — усомниться в его назначении не дают разбросанные рядом дымовые шашки с хлорацетофеноном и пузатые банки с вытяжкой жгучего перца. Бормашина с ножным приводом, ремни, веревки...

Роскошное длиннополое пальто снежно-белого цвета, мирно покоившееся на вешалке в углу, удостоилось куда более пристального внимания Болотина, чем пыточный арсенал — да и удивления тоже. Полагаться на первое впечатление он давно отучился, но за первым, как водится, всегда следовало второе, вынося свой жестокий вердикт: во времена столь тяжелые, что дефицитом стали даже хлеб и молоко, горячая вода давалась по часам, а разговоры о скором введении продовольственных карточек становились все громче, расхаживать в чем-то подобном мог человек либо до крайности нахальный, либо до безумия глупый...либо, как подсказывала очередная мысль, верным в отношении лейтенанта было и то, и другое.

— Крепенький материал попался, крепенький, — не торопясь стянув окровавленные перчатки, Гердак принялся развязывать затянутый на шее допрашиваемого пакет. — Но дело у нас с ним движется. Для начала рабочий материал надобно должным образом размягчить. Тут спешить не стоит — спешка дело такое, разве что при ловле блох хороша. И поосторожней на крутых поворотах, нам ведь признание нужно, а не инфаркт какой-нибудь... — тон лейтенанта был столь безучастен, словно речь им велась о делах более чем обыденных, например, о покупке новых карандашей. — Иногда знаете ведь, как бывает...смотришь на материал — кажется, здоровый бык, а сердечко-то того, слабенькое, чуть тронешь — и уже вперед ногами уносят...ну, ну, ты мне подохни тут еще, падаль... — зашипел Осонеску, принявшись раздавать хлесткие пощечины человеку в деревянном кресле. — Восемь минут дыхание держал, представляете?

Болотин представлял — прекрасно — и благодарить за то, что данное представление давалось ему так легко, стоило один небольшой факт, о котором не были осведомлены ни полковник с майором, ни чересчур старательный обладатель белого пальто и перепачканных кровью рук.

Человек, пристегнутый прочными ремнями к уродливому деревянному креслу, судорожно ловивший вновь доступный ему воздух — пусть даже трижды сырой и провонявший хлоркой — и бешено крутивший воспаленными глазами, человеком не был вовсе.

Ошибиться было нетрудно — мимо такого, как он, можно было запросто пройти на улице, не удостоив и одного лишнего взгляда. Рядом с таким, как он, можно было преспокойно работать в одном кабинете или даже, чем черт не шутит в это безумное время, жить под крышей одной квартиры, преломляя за обедом дефицитный хлеб. Спать в одной постели. Дышать одним воздухом. Не знать. Даже не думать. И лишь потому оставаться в своем уме, оставаться наедине с удобными иллюзиями безопасного, объяснимого, познанного до конца и края мира.

Ошибиться было нетрудно — в конце концов, маг выдавал себя лишь двумя способами: либо открываясь кому-то по собственной воле, либо когда наступала пора убивать.

— Крепенький, да. Очень крепенький. Но кое-какие результаты уже есть, да и за признанием не заржавеет, будьте покойны. Ваш сотрудник, товарищ полковник, ведь в чем ошибался-то? Слишком большие перерывы между работой. А так нельзя, ой нельзя...человек ведь существо такое...живучее. Ему времени капельку дай — уже и с силами собрался, еще капельку — и отрицает все, еще глоточек — и вот уже снова шарманку старую затянул...

Ошибиться было нетрудно, но в одном лейтенант Осонеску все-таки был прав: существо, пристегнутое к креслу, действительно демонстрировало чудеса стойкости — пусть даже и не по той причине, которую он заявлял. Человек и правда был созданием поразительной живучести, но когда дело касалось кого-то из племени, одаренного Цепями, все привычные рамки и категории можно было смело отметать, подобно трухе. Довести до смертного порога одного из них было трудом более чем тяжким — в некоторых телах, о чем не очень-то хотелось вспоминать Болотину, родовая Метка ухитрялась поддерживать жизнь даже после автоматной очереди — но присланному из столицы труженику Секуритате стоило отдать должное: в своих потугах Гердак продвинулся довольно далеко.

На теле мага не осталось, кажется, ни единого целого места, ни одного лоскутка кожи, который сохранил бы естественный цвет: взгляд Болотина мог пасть куда угодно, но всюду наталкивался лишь на кровоподтеки и безобразные гематомы всех возможных цветов — от тошнотворно-желтого до начавших уже чернеть пятен. Бессильно растопыренные пальцы с вырванными ногтями, правая кисть, дрожащая и изгибавшаяся так, как ни одна целая кость не изогнется. Начавшие уже заживать некрупные ранки — меж лучевых косточек явно проходились гвоздями, снова и снова приколачивая ладони к шершавому дереву кресла. Кабель от динамо-машины, уходящий куда-то вниз, выбитое правое плечо, опухшие, превращенные в один сплошной синяк, глаза, сигаретные ожоги в области шеи...

— Я бы не хотел надолго прерываться, — качнул взлохмаченной головой Гердак. — А то, как уже говорил, соберется с силами и все труды насмарку. Вон, на сегодня свеженькое приготовил... — он махнул рукой в сторону стола. — Будет признание — получит из одной бутылки. А не будет, так у нас, товарищ инспектор, и другая найдется...

— Полковник. Подождите за дверью.

— Но...

— За. Дверью, — сухо повторил Болотин, до предела надавливая на каждое слово. — Вместе с майором. Я тут сам справлюсь.

— Как...как скажете... — побледневший Попеску мелкими шажками двинулся к выходу. — Я...я подожду, да...

Железная дверь хлопнула за спиной. Лейтенант Осонеску, потирая руки, взглянул в лицо Болотину.

— Ну так что же, продолжим? Вы как, товарищ инспектор, желаете, чтобы...

— Желаю, чтоб ты, сволочь, пасть свою заткнул, — прорычал сотрудник "Эрмия". — А открывать будешь, только когда вопрос послышится, не раньше. Уяснил?

— В-вы... — бесцветные глаза Гердака расширились. — Вы что это...

— Второй месяц его охаживаешь, — вновь перебил лейтенанта Болотин. — Результат где? Это — твой результат? Это? — внезапно сорвался он на крик. — Где протоколы допроса? Где показания? Где хоть что-то, кроме рожи твоей сраной, где, я тебя спрашиваю, где? В каком месте?

Лицо Осонеску задрожало, стремительно наливаясь краснотой, тонкие губы сжались, став похожими на неровный стежок проволокой по лицу.

— Что, грушу для битья нашел, которая после первой косточки, после гвоздика не плачет и в ножки не кидается, закладывая всех и вся? Тебя для этого прислали? Вареные баклажаны из подозреваемых делать? Для этого?

— Товарищ инспектор, я же вам все сказал, — забормотал Гердак. — Материал крепкий попался, спешить тут опасно. Надо постепенно...

— Твое "постепенно" дороговато обходится. И встанет еще дороже, если он тут коньки откинет! Об этом ты хоть подумал?

— Да куда ему деваться-то? — выкрикнул в ответ Осонеску. — Подпишет все, как миленький! И за Понческу подпишет, и за сынка своего! Срок только дайте!

— Срок ваш вышел, — уже чуть спокойнее произнес Болотин. — А результат — ноль целых, ноль десятых, и даже без палочек. Потому что ноль круглый работает.

— И не таких трубочкой скручивал! — рявкнул, весь покрывшись испариной, Гердак.

— Кого ты там скручивал? Кого? — наступая на лейтенанта, хрипел посланник "Эрмия". — Арсенеску с его гайдуками по горам ловил? [3] Легионерские "гнезда" жег? А может, просто крестьянам клеммы к яйцам подключал да током лупил, пока мать родную в основатели Железной гвардии[4] не запишут?

Мокрое от пота лицо Осонеску цветом своим уже напоминало перезрелый помидор, дышал лейтенант часто-часто, с присвистом. Взгляд бесцветных глаз скользнул по столу — и пусть по тому взгляду убийственного умысла, равно как и чего-либо еще, прочесть было по-прежнему нельзя, самого едва уловимого движения мерзких белесых пятен Болотину хватило с избытком.

Гердак успел разве что охнуть — мгновение спустя подполковник, уже схвативший его за воротник, что есть сил толкнул незадачливого следователя на стол, сдирая с последнего молоток. Занося над потной, взлохмаченной, трясущейся головой.

— Так ты свои премии получал? — прошипел Болотин. — Пальтишки свои белые, чтоб было в чем походить, повыдрючиваться? Когда в стране уже холодильник зимой дорого включить? Когда я от самого Бухареста сюда поездом пер, а за вагонами на каждой станции дети бежали, у которых живот к спине уже от голода прилип?

Гердака била крупная дрожь, глаза-пятна продолжали неотрывно следить за молотком. Открывая и вновь захлопывая рот, словно выброшенная на сушу безжалостной волной рыбина, лейтенант весь затрясся, захлебываясь кашлем. Швырнув инструмент куда-то в угол, Болотин отпустил смятый воротник следователя, позволив тому сползти на пол. Издав горлом звук, похожий на тот, что доносится из всасывающей воду раковины, Осонеску, силясь встать, принялся слепо шарить по столу, пока, наконец, не ухватил там большой бумажный пакет, в котором тут же спрятал нижнюю часть лица, задышав часто-часто, словно запыхавшаяся от бега собака.

— Товарищ Осонеску это голова, — передразнивая блеющий тон полковника, протянул Болотин. — Квадратная. Столичный гость, талантище... — в сердцах сплюнув на пол, посланник "Эрмия" потянулся к лежащей на столе сигаретной пачке. — В пакетик он у нас дышит. Ты следователь или мясник? Отец твой мясник? Дед, может?

Кое на что глаза Осонеску все же были способны — вытаращившись на Болотина так, словно с секунды на секунду грозили покинуть свои орбиты, бесцветные пятна дали подполковнику понять, что в своем предположении он неожиданно попал в цель.

— Парашютные группы он ловил...если из человека два месяца отбивную готовить, он тебе и ЦРУ вспомнит, и что с Луны прилетел...

— За...что...так-то... — простонал, отнимая пакет от взмокшего лица, Гердак. — Ему ведь...все равно...суд и расстрел...

— Суд и расстрел, — неожиданно тихо повторил Болотин, будто пробуя новые слова на вкус. — Суд и расстрел. Вот за это, лейтенант, за это самое. А ну как его на что другое осудят? А ну как новые детали всплывут? А ну как он не во всем и виновен?

— Н-но...

— Но ты у нас что говоришь — суд да расстрел. Приговор выносишь еще до суда, самолично, — холодно продолжал сотрудник "Эрмия". — А почему? А потому что для тебя суд — так, плюнь да разотри. Форма для убийства. Ты знаешь, что суд к тому приговорит, что ему нашепчут. И тебе это нравится.

Гердака трясло.

— Таких как ты, щенок, у нас в свое время табунами стреляли. Потому как от крови одурели, ничего, кроме той крови, в головушки-то им не шло...вот и давили, как клопов кровавых...полковник!

Дверь с лязгом открылась.

— Полковник, — поправляя воротник, выдохнул Болотин. — Уберите это дерьмо!

— Товарищ инспектор... — оглядывая камеру, заблеял Попеску. — Заключенного сейчас вряд ли стоит...

— А я не про него вовсе. Чучело ваше столичное унесите — и если оно мне сегодня еще хоть раз, хоть разок на глаза попадется, я вам обещаю, полковник, ваши делишки во времена оккупации кому надо на стол лягут, для освежения памяти, так сказать.

Попеску был близок к обмороку. Подхватив тяжело дышавшего Гердака под руки, Попеску потащил его к порогу — когда за сотрудниками Секуритате в очередной раз хлопнула тяжелая дверь, Болотин уже и думать про них забыл.

В конце концов, теперь все помехи на пути к цели были убраны.

— Виорел Щербанка, сын Мирона...

Пусть даже сама цель с трудом шевелила головой. Пусть даже в грубо обрезанных русых волосах запеклась кровь, а лицо так оплыло от побоев, что едва походило на человеческое.

Оставались еще глаза. В этих, в отличие от пятен Гердака, читать было куда легче, даром, что из всех эмоций, какими одаривает человека природа, осталась там ровно одна.

Глухая, безотчетная ненависть.

— Родился в сорок первом году в городе Констанца...

Маг, четыре последних месяца выступавший в роли груши для битья, едва слышно захрипел что-то неразборчивое. Покрытая коркой губа треснула, рождая кровавый пузырь. Алая струйка скользнула по шее.

— В последнее время проживал в городе Клуж-Напока, жудец Клуж. Служит в должности лесника...

Удерживать голову на весу магу удавалось с огромным трудом — не проходило и десятка секунд, чтобы она не опускалась вновь на грудь. Каждое движение, пусть даже самое слабое, причиняло ему боль — но голова, обожженная, судя по следам на лбу, раскаленной проволокой, снова и снова поднималась, взгляд — снова и снова находил глаза Болотина.

— Задержан по подозрению в двойном убийстве, в том числе — Марты Понческу, жены председателя народного совета...

Еще один едва слышный выдох. Еще одна судорога. Страшнее всего прочего была мысль о том, что он явился слишком поздно — и после усердной обработки, которой подверг мага Гердак, тот вряд ли способен сложить простейшие слова даже в уме.

— Позвольте пожать вам руку.

Осторожно присев — колени снова хрустнули — Болотин осторожно сжал обмякшую левую ладонь — другая была в слишком плачевном состоянии, чтобы трогать ее мог кто-то, кроме врача. Этой, впрочем, тоже досталось — судя по всему, Гердак успел сломать пару пальцев и здесь.

— Вы оказали нам неоценимую услугу. В долгу мы не останемся.

Рассеченная бровь немного приподнялась, заплывший глаз чуть дернулся.

Малость, несомненно. Но увидеть ее Болотин был счастлив.

— Все закончилось, Виорел, — распрямившись, бросил подполковник. — Вы продержались. Теперь отдыхайте. Все остальное уже на нас...

Добравшись до порога, сотрудник "Эрмия" пнул железную дверь — и был вознагражден за то звуком удара и глухим стоном: майор Теодореску, держась за ушибленный лоб и причитая, пытался отползти к дальней стене.

— Много интересного увидели? — желчно поинтересовался Болотин.

— Я...это самое...просто подумал, что...ну...

— Время подумать у вас еще будет. А пока что вызывайте наряд на этаж и озаботьтесь тем, чтобы заключенного перевели в лазарет.

— В лазарет...кого? Этого? — вскрикнул ошарашенный майор.

— Этого, этого, — мрачно кивнул Болотин. — И если он у вас там помрет, я лично позабочусь, чтобы вас рядом похоронили...

Свет в палате не горел — единственная на все немаленькое помещение лампочка лопнула еще ночью — но несколько солнечных лучиков все же умудрялись продраться сквозь облака, бросаясь в зарешеченное окно с обшарпанной деревянной рамой. Осторожно прикрыв за собой дверь, Болотин прошествовал в сторону кровати, пододвинул к той шаткий стул.

— Доброе утро, Виорел.

Лежавший лицом к стене человек никак не отреагировал — о том, что он вообще жив, сообщало лишь прерывистое дыхание и разбиравшая время от времени искалеченное тело дрожь.

— Я закурю?

Молчание. Перебинтованная рука, чуть высунувшись из-под одеяла, натянула его поплотнее, едва ли не до самых ушей.

— Будем считать, что возражений нет, — щелкнув зажигалкой, протянул Болотин. — Вам оставить?

Молчание.

— Мне сообщили, что вы идете на поправку, — выпустив дым, медленно произнес подполковник. — Это хорошо. Начать отходить после подобного уже через три дня — очень хороший знак. Знак, что мы не ошиблись.

Молчание.

— Полагаю, я должен для начала представиться...

— Уходите.

Севший, бесконечно усталый голос. Тяжелое, то и дело срывающееся на хрип дыхание. После каждого слишком глубокого вдоха тело на кровати вздрагивало — как дрожал бы, втянув немного холодного воздуха, любой, кому неделю кряду сверлили совершенно здоровые зубы.

— И вы даже не хотите узнать...

— Уходите.

— Я, конечно, могу именно так и поступить, — без спешки затянувшись, выдохнул Болотин. — Могу оставить вас, равно как и оставить соответствующие распоряжения на ваш счет. Как только вы придете в норму, вас освободят. Все уже устроено. Да, я, конечно, могу просто встать и уйти, но считаю своим долгом...

— Вы...не знаете, что я могу...сделать.

— Вот тут вы, Виорел, неправы, — подполковник устало покачал головой. — Я — знаю. Те олухи снаружи — нет, ни единой капельки. Как и те, кто вас брал. Те, кто четыре месяца с вами забавлялся. Я, Виорел, знаю достаточно. Например, что в моем отношении вы ничего не предпримете, как не сделали этого в адрес своих палачей — и это с учетом того, что как и любой уважающий себя маг, добрую половину арсенала носите с собою...в себе, если угодно. Между делом — кто вам так криво Метку пересадил?

Виорел в очередной раз вздрогнул — молча. Забинтованная рука покрепче сжала мятую простыню.

— Я знаю, что вы даже не попытались, а еще знаю, почему. После того, что случилось, вам было уже все равно. Жить, умереть...какая теперь разница, верно? Вы бы без лишних телодвижений подписали все, на чем настаивало следствие и спокойно приняли бы свою пулю в затылок, да только был один пункт, согласиться с которым было никак нельзя. Была причина, по которой об вас обломали зубы как местные живодеры, так и столичные. Было то, что вы не могли предать.

— Замолчи...ты...

— Я, разумеется, говорю о вашем сыне. На меньшее, чем двойное убийство, они соглашаться не собирались — и их тоже вполне можно понять. Нельзя же, в конце концов, допускать и тень версии, что супруга такого уважаемого человека могла совершить нечто подобное. Могла оказаться чем-то, их пониманию недоступным...

— Умолкни!

Выкрик на пределе сил. Всполох белого света, видимый даже сквозь плотное одеяло. Сведенная судорогой, выгнутая куда-то прочь левая рука — не столь изломанная как ее покрытая гипсом сестра, но все еще хранящая в себе слишком много боли, чтобы у пальцев получилось завершить нужный жест.

— Прибегать к чарам нет никакой необходимости, — голос Болотина остался спокоен и холоден. — В том числе и потому, что прибывший со мной специалист уже озаботился экранированием данного помещения, но в первую очередь потому, Виорел, что я вам вовсе не враг.

— Уходи...оставь меня... — простонал куда-то в подушку маг.

— Я здесь лишь для того, чтобы поблагодарить должным образом за работу, которую вы сделали вместо нас, ликвидировав неучтенную гибридную особь.

Казалось, его в очередной раз вознаградят молчанием, казалось, маг снова отвернется, уставившись в побитую белую плитку стены. Вопреки предположению Болотина Виорел, вновь вздрогнув всем телом, откинул одеяло прочь, начав медленно подползать к изголовью. Со стоном, не скрывая боли, сел, навалившись спиной на подушку, что никак не могла спасти от холода железной рамы. Глядя на изможденное, сплошь перебинтованное создание, подполковник не мог в очередной раз не признать за его племенем просто-таки чудовищную волю к жизни. Три дня в лазарете — и кошмарная синева уже отступила прочь с кожи, открывая взору бледные следы электрических ожогов. Синяки с глаз спали почти полностью, оставив лишь небольшую, вызывавшую непрошенное с равнение с енотом, черноту. Лопнувшие глазные сосуды постепенно заживали, краснота схлынула, сдав позиции голубой радужке...

Эти-то глаза и уставились на подполковника, пока сухие губы, кривясь от боли, выталкивали наружу одно лишь слово:

-"Атропа"?

— В каком-то смысле, — тихо улыбнулся подполковник. — Болотин, Евгений Маркович. "Эрмий", разведывательное управление Второй Площадки.

— Стоило догадаться, — сделав слишком глубокий и резкий вдох, маг схватился за грудь — сломанные ребра не прощали решительно ничего. — Добрались все-таки...

— Мы отсюда никогда и не уходили, — Болотин пожал плечами. — Другое дело, что ваш сектор в последние годы схлопотал понижение в приоритете...и не в том ведь причина, что в нем потише стало, если бы... — подполковник вздохнул. — Умелых рук отчаянно не хватает, пуще не хватает только светлых голов. Не всяких же...Гердаков посвящать, в конце-то концов — такому и пол выметать не доверишь.

— Чего вы...хотите? — в этот раз стараясь собирать по кусочкам слова — да и дышать — осторожней, кое-как произнес маг.

— Поговорить с вами, — положив рядом с относительно целой рукой Щербанки сигаретную пачку и зажигалку, Болотин вытянул вперед ладони. — В открытую. Без криков, ругани и всяких там...спецсредств, к которым вы успели, полагаю, попривыкнуть.

Маг продолжал сипло, с болью, дышать, уставившись куда-то в сторону дальней стены. Наконец, пальцы его задрожали, медленно, словно опасаясь получить в ответ укус или укол, потянувшись к сигаретам. Выдернули наружу одну.

— Спрашивайте...

-...трое нас было, да. Верно у вас записано. Миту, старший, быстро в гору шел, а как кто на пути вставал, живенько под ту горку скатывал...сестренка еще моя, Бьянка. Жива, надеюсь...ну и я вот, младшенький...как уж по славной традиции полагается, мне хрена лысого, а не Метку.

— Однако, таковая у вас есть, — хмыкнул Болотин. — Почетным обладателем хрена стал брат?

— Станет он, как же, — затушив окурок о железный край кровати, криво улыбнулся маг. — Меня вспоминали, когда дров наколоть было надобно, да воды принести. Дела, сынок, тяжелые нынче, вставай-ка ты на ноги сам, некому тебя подымать. Может, так оно и правильней...

— Кому тогда легко было? — вздохнул Болотин. — Знаю, как тут жилось. Я в сороковых капитана получил, почву для того же Никольского у вас помогал готовить...

— Так вот кому Гердаками-то обязаны, — ядовито произнес Виорел. — Ну спасибо, братцы, расстарались. От всей души, так сказать, благодарю, уж простите, что в ноженьки не кланяюсь — спина что-то последнее время побаливает. К дождю, видать...

— Будет вам зубоскалить, — потянувшись за сигаретой, беззлобно выговорил сотрудник "Эрмия". — Гестапо больше по нутру?

— Различия, конечно, коренные, — почесав перебинтованную грудь, маг какое-то время молчал, то ли собираясь с мыслями, то ли пережидая очередной приступ жестокой боли. — При немцах одних стреляли, других миловали, при тех, что сейчас сидят — наоборот...а страну, что те, что эти как липку обдирать охотнички. Отец так всегда говорил, а уж он-то разбирался, скотина старая...как-никак, за всех повоевать успел. Я-то войну и не помню совсем — ну много ль упомнишь, когда тебе четыре от роду годка?

— И все же, откуда у вас Метка?

— Далась вам эта Метка... — Виорела передернуло. — Чуть не сдох из-за нее...в сорок четвертом папаша понял, куда ветерок несет, да и Миту после Сталинграда как-то задор подрастерял. Как восстание грянуло, так и переобулись, в прыжке, считай... — маг вновь ядовито рассмеялся. — Ну а братец, я говорил уже, клювом отродясь зазря не щелкал. Был у него там один немчик, знакомство водили, обмен опытом, третье да десятое...как там ублюдка...Бельц, точно. Ремберт Бельц. До смерти мразь не забуду...

— Эсэсовец, небось.

— Хуже. Пряник тулийский, с рунной крошечкой... — Виорел прикрыл глаза, сцепил на мгновенье зубы. — Семь шкур с меня драл, паскуда, да за каждую ошибку — то линию ему слишком тонко начертил, то Цепи медленно бужу, то еще херь какая. А уж как напивался... — дрожащая рука стиснула простыню. — Когда ваши страну взяли, Бельц этот со своими драпануть-то не успел, раненый был шибко. Ну вот брат его за пуговицу-то и ухватил, а отец пристроил потом, навроде родственника. В те годы такой бардак стоял — поди разбери, кто он там есть, даром что полморды осколком разнесло. Меня вот учить взялся... — откинувшись на подушку, маг протяжно вздохнул. — Он добрый был. Иногда. Раз в год. Когда боль отпускала. Охотиться вместе ходили...все грозился, как братишки за ним вернутся, к делу меня пристроить, в люди вывести. Отцу-то не до меня было, а мне как-то все едино, от кого по шее получать...

— Насколько я помню, чужие Метки редко приживаются, — немного помолчав, произнес Болотин. — Свои-то родные организм без нескольких лет подготовки норовит не принять...я так понимаю, ваш учитель решил рискнуть?

— Решил он...по пьяной лавочке, — отвернув голову к стене, зло бросил Виорел. — Мол, все равно уже конец скоро, так чего добру-то пропадать, да? Чуть в гроб меня не уложил своими процедурками. Неделю блевал дальше, чем видел, и хорошо когда не кровью, месяц в постели...а вот поди ж ты, прижилось. Говорят у нас, что смерть всегда за плечом стоит и покуривает, да со мной, видать, промашка вышла — дымок глаза закрыл...

— Учил он вас, надо понимать, рунному искусству?

— Ну да, — маг устало кивнул. — Другое дело, что тому не год и не десять учат, а фриц уже сдавать стал...ну вот и решил, так сказать, одним махом проблему оприходовать — коли Метка приживется, так я сам смогу, как он — хватай да тяни.

— А вы...

— Я о том не просил. Мне, знаете, много не надо было в те годы — в желудок бы что закинуть да наутро проснуться, мечтать о большем — уже жирновато будет. В семнадцать ушел от них. Не хотел ждать...ни дружков бельцовых не хотел, которым он меня вместо сына представить грозился, ни того, чтобы пьянь эта меня вместо кабана свалила, когда в очередной раз до белочки налакается...

— Семья не удерживала? — осторожно поинтересовался Болотин.

— А с чего бы? Лишний сын с возу — магу легче. Я с восьми лет сам по себе, считай, дома разве что ночевал. Дальше все как у людей — с хлеба на воду, отзимовал в тепле — уже праздник...на сезон нанимался, куда пускали, тем и жил.

— В пятьдесят девятом вы осели в Клуж-Напоке.

— Бродить стало уже небезопасно, — вздохнул маг. — Был шанс на постоянную работу, ну и остался. За лесом следить. Ходить я подолгу могу, стреляю неплохо, а что еще надо? Гонял там всех, ловил тех, кто костры жег, еще чего...да и самому спокойно — тихо, никто не трогает... — Щербанка в который раз вздрогнул. — Разговоры-то всякие ходили про этот лес — плохое, мол, место, а я ничего там не видел, хоть убей. Люди пропадают? Они бы еще в трясину с разбега сигали и спрашивали, что это их под землю-то тянет. Болота там...ткнись куда не надо и все, ушел человек. А не в болото, так в овражек грянешься, переломаешь себе все об корни и сдохнешь, как недобитый в братской могилке. Ну да что с дураков взять? Дураку везде у нас дорога...

— Контактов с магическим сообществом не поддерживали? — невозмутимо спросил сотрудник "Эрмия".

— Да какие, мать их, контакты? Мне после Бельца этой магии хватило — во, — Виорел приставил ребро ладони к горлу. — Думать о том не хотел. Не взял на карандаш кто вроде вашего брата — и хорошо, плюнь да забудь. И живи, как человеку положено — меньше с тебя спрос будет. Одно паршиво было — поговорить не с кем даже, лесок-то глухой совсем...раз в год для шишек там охоту организовывал, да они-то с холопами языком чесать не будут, чай не для того социализм строили. Приедет харя такая, уедет...да это ж сам такой-то! А это сам сякой-то! И каждый год-два — новый. Потом Нинку встретил...и...и...

Взгляд мага застыл, остекленел, речь, до того было набиравшая обороты, споткнулась, рассыпалась лишенными смысла кусками. Глядя словно бы сквозь Болотина, Виорел медленно убрал руки под одеяло — но это не помогло скрыть дрожь.

— Худо мне...что-то... — прикрыв глаза, едва слышно застонал маг. — Не хочу...не...

— Отдохните, — тихо произнес Болотин, поднимаясь со стула. — Вам лучше поспать. Сотрясение за час не пролетает.

— Я не...успел... — продолжал, не открывая глаз, бормотать куда-то в пустоту Щербанка. — Так...так быстро все...

— Попытайтесь поспать, — повторил подполковник. — Проведаю вас завтра вечером. Я к палате двух человек из "Атропы" поставил, так что местных волкодавов не бойтесь — для сотрудника Площадки это так, сопливые щенки. Сигареты оставлю, только уж не злоупотребляйте, хорошо?

— Холодно...здесь...

Сползши по подушке вниз и накрывшись одеялом, маг отвернулся к стене. Послушав какое-то время хриплое, ни разу не ровное дыхание, Болотин осторожно вышел, прикрывая за собой дверь.

— Есть успехи?

Куривший в коридоре человек — длинноволосый, в заляпанном грязью пальто — слез с подоконника и взглянул на Болотина, явно собираясь повторить свой вопрос.

— Не любовь с первого взгляда, конечно, но для начала сойдет, — ответил подполковник, поправляя воротник рубашки. — Набери Снегового вечером, пусть знает, что результат есть.

— Не рановато ли?

— Ничуть. У меня с крючка не срываются.

— Живой...живой, значит...

Жена Виорела оказалась куда моложе, чем думал Болотин. По документам — ибо взглянув на нее лишь раз, посланник "Эрмия" непроизвольно накинул женщине лет пять-шесть. Винить его в том вряд ли стоило: сковавшая лицо Нины печать усталости прекрасно старила сама по себе, добавив же к этому болезненную бледность и заостренные безжалостным голодом черты, можно было получить примерный портрет того, кто открыл подполковнику дверь — он был не из тех, на которых хотелось задерживать внимание. Мятый платок на худых плечах, вылинявшая коса с нитками пришедшей слишком рано седины...опухшие от слез крупные глаза ни секунды не пребывали в покое, то и дело ощупывая бесконечно тревожным взглядом стены, пол, мутное оконное стекло...

Поразить красотой убранства или же его богатством жилище Щербанки не могло, мало чем отличаясь от десятков, сотен таких же домов. Грубый стол с мятой клеенкой поверх почерневших досок, простые деревянные стулья, печка-буржуйка в углу — после запрета на использование зимой электроприборов и газа для обогрева жилья не одной семье довелось вспомнить об этих нехитрых приборах. Служебный телефон с трещинами по всему корпусу, полочка с рядком потрепанных книжек...невольно задержав на последней взгляд, Болотин почувствовал, как из бесконечно далекого ныне прошлого тянется, норовя побольнее ткнуть, острая игла непрошенных воспоминаний.

За двенадцать лет Ольга так и не дождалась, чтобы он, бывавший дома в лучшем случае два-три раза в год, приколотил хоть одну такую вот полку — а вскоре ей и ждать уже стало некого. Жена Виорела явно была настойчивее бывшей супруги подполковника — добилась своего за неполных десять...

От чая Болотин отказался — хватило и того, что до смерти перепуганная женщина, месяц за месяцем ждавшая ареста, расколотила вдребезги свою собственную чашку, выпустив из трясущихся рук. Оказав помощь с осколками и дождавшись, пока Нина хоть немного успокоится, сел за стол, обнаружив в скором времени, что разговор идет куда легче, чем он смел надеяться. Даже ответы частенько удавалось давать правдивые — в основном, потому, что вопросы были короткими и простыми.

— Живой, живой. Держится молодцом. А вы собирались, кажется, рассказать мне...

— Ч-что?

— Как вы познакомились. Вы же начинали уже...

Немой вопрос, читавшийся в залитых страхом, тоской и слезами глазах, так и остался немым: привыкшая, как и многие, отвечать, если вопросы задает кто-то, подобный Болотину, жена Виорела даже и не думала сопротивляться вежливому, но все же допросу.

— Десять лет тому, — голос Нины был слабее шума ветра за окном. — Меня после училища сразу в школу направили работать...

— Ваша мать тоже работала учителем. Пошли по стопам, так сказать?

— Д-да, — слабо кивнула женщина, избегая встречаться с Болотиным взглядом. — Да куда уж мне до нее...меня мало кто всерьез принимает...даже дети, вот... — уставившись на широкую трещину у края стола, она немного помолчала, сцепив дрожащие руки. — Трудные...отцы у них, матери...трудные дети, да. Всегда с ними трудно. Тогда тоже было. Однажды...сорвали мне урок, я...не выдержала, выгнала...потом узнала, что в лес убежали. Мне завуч сказал, что не верну — сама могу там же оставаться...

— И вы пошли.

Нина только тихо кивнула.

— В Хойя-Бачу[5]. Одна. Без помощи.

— Да уж так вот...получилось. Кровь в голову ударила, — женщина рассмеялась — нервно и слабо, как пляшет в свои последние мгновения огонек затухающей спички. — Если бы не Виорел, и правда там бы...осталась. Он меня из болота...сапожок там, на дне...остался, — ее передернуло. — Кричал так...обзывался...что лес меня сожрет и не подавится...

— Детей-то нашли?

— Да, конечно...он мне сказал отвернуться, что сам их...воспитает немножко...а рука у него тяжелая была...но меня...нет, нет, никогда, — вдруг встрепенулась Нина. — Вы не подумайте, он...он хороший, правда. Опоздал бы тогда — не сидела бы сейчас с вами. Замуж бы не вышла. И Тимка бы...

Речь женщины прервалась на полуслове и за работу вновь принялись слезные железы. Тактично выждав какое-то время, Болотин потянулся за платком.

— Вот, держите. Можете оставить себе.

"Хотя лучше бы он вам сейчас пореже был нужен. Ну да ничего, слезы женские что вода, в дороге высохнут...".

— Спасиб-бо, — пробормотала, все еще всхлипывая, Нина. — Я...

— Поженились в том же году? — резко спросил Болотин, отчаянно пытаясь не дать собеседнице угодить в мертвую петлю собственных переживаний.

— Через полгода расписались, да. Как...как все жили. Бедно, но...на еду хватало. Сын у нас родился...Т-тимофей...

Увидев, как глаза Нины снова наполняются влагой, Болотин предпочел промолчать, прекрасно зная, что попытки пресечь грядущее мало того, что провалятся, так еще и отдалят его от цели. Умение задавать правильные вопросы было важно, но никогда не стояло на первом месте, уступая то навыку слушать. Каждый человек, отдавал он в том себе отчет или нет, жаждал выговориться — стоило лишь предоставить ему повод.

И никаких молотков с бормашинами. Осонеску определенно хватил бы удар.

— Знаете, мы...ругались часто...в последние годы, — не отнимая платка от глаз, глухо продолжала женщина. — Он, ну...его все и так устраивало. Лес, мол, прокормит...его прокормит, меня, а сын наш как же? Одежку ему тоже лес купит? Да ладно одежка, я сама шью, а обувка? Он о будущем никогда не думал, есть на что жить сегодня — и хорошо, всегда так...как будто знал... — сорвавшись на шепот, голос Нины стал едва различим. — Мама права была, не стоило мне...семью нашу Господь наказал...

— Господа вам лучше бы не трогать, — тихо произнес Болотин. — Я-то промолчу, но так и привыкнуть можно. А где привычка, там и беспечность. Ляпнете еще в ином месте...

Он мог утешить, мог бы подобрать нужные слова. Мог бы, если бы только захотел того, сделать, наверное, и чуть больше — но в голове, будто назло всему, что удалось крепко выучить на бесконечных войнах — тайных и явных — вертелось только одно резкое, словно удар клинка, словечко.

Бывает.

Когда-то он знал ничтожно мало. Когда-то он был еще одним лицом в толпе, песчинкой, невесть зачем просыпанной на ткань мира. Когда-то его улыбку пробуждало к жизни не только злорадство при виде дрожащих от ужаса мясников в погонах и удовлетворение от хорошо сделанной работы. Когда-то он...

Кто-то сказал бы, что остаться на плаву, когда органы захлестывали все более бешеные волны чисток и расправ, было настоящим чудом — но пережив те годы, он, напротив, начисто разучился верить в чудеса, как распрощался навсегда с доверием и другими, не менее вредными вещами. Кто-то сказал бы, что не сойти с ума на войне было большой удачей — но это понятие он вытряхнул из своего лексикона еще в середине сороковых, вместе со всем, что могло оборвать его жизнь с такой же легкостью. Кто-то сказал бы, что после пережитого мало что может удивить, поколебать — и с этим он был когда-то готов согласиться.

До "Атропы". До того, как на стол легли последние карты.

И лишь тогда картина мира, в котором слепой случай рассудил жить ему и всем прочим, обрела, наконец, жалкое, но все-таки подобие целостности.

Бывает. Случается всякое. Знакомая история. Уже проходили. Ничего нового.

Слова громоздились друг на друга, нашептывая одно и то же, бесконечно жестокое в своей правоте. То, что он, конечно, не скажет вслух. То, что навечно поселилось внутри, заменив собою большинство чувств, отмеренных человеку.

— Я...простите, я просто...

— Нина, — мягко, но настойчиво произнес Болотин. — Я очень сожалею, что вынужден говорить об этом, но если вы действительно хотите ему помочь, вам придется рассказать мне обо всем.

— Я...но я же все...

— Я ознакомлен с материалами дела, — подполковник подался чуть вперед, упершись локтями в стол. — Но некоторые вопросы милиция задавать не стала, а вам было слишком плохо и страшно, чтобы самой поднимать данную тему.

— Я не понимаю, о чем вы, — в который раз всхлипнула женщина.

— Боюсь, что дела обстоят иначе. Вы сказали не все. До...события было что-то еще. Что-то странное, что-то...нехорошее. Что-то, о чем вы не хотели лишний раз думать. Вещь из тех, которые загоняют поглубже. Прячут в самый дальний, самый тихий уголок. Попадалась вам на глаза такая вещь, Нина? Вещь, которая выглядит до боли обычно, так обычно, что ее попросту не хочется оставлять в памяти...

Супруга Виорела отняла от лица платок, огляделась по сторонам, словно боясь увидеть у дальней стены или окна еще одного слушателя. Подойдя к двери на кухню и затворив ее поплотнее, обернулась — бледная, словно полотно.

— Говорили, что в лесу люди пропадают. Давно уже. Я сама краем уха...

— И верно, это гиблое местечко, — кивнул Болотин. — Я знаком со статистикой...тем двум вашим мальчишкам просто повезло. Природа там удивительно щедра на ловушки, по восемь-девять трупов в худшие полугодия, но вы, Нина, не первый год живете с лесником и должны понимать, что девять из десяти несчастных случаев легко объясняются самыми банальными вещами. Десятый, кстати, тоже, просто не столь легко, — подполковник немного помолчал, дожидаясь, пока женщина вернется за стол. — Какие-то места более опасны, какие-то — менее, но они все еще остаются просто местами. Место не может иметь преступные наклонности, равно как и желание причинить кому-то вред, не может быть злым или добрым, иначе бы мы давно уже таскали по судам и приговаривали к высшей мере озера, леса и горные массивы. Откуда же тогда берутся истории о всяких там...гиблых местах? В первую очередь — уверен, ваш муж тоже о том не раз говорил — следует благодарить за это их обитателей.

— Зверей...

— Или печально нам всем знакомых двуногих без перьев. Вернемся к лесу, Нина. Вы видели что-то...нет, не так. Вам встречался кто-то подозрительный?

— Я не могу так сказать...

— Можете, я уверен. Другое дело, что для этого вам придется нырнуть туда, куда человек сбрасывает все вещи, о которых не хочется думать. Вещи, на которые у него нет ответа. Видели вы такие вещи, Нина? Было с вами что-то такое, о чем вы пытались поговорить лишь раз или два или же вовсе не рискнули из страха стать посмешищем или...получить, наконец, ответ?

Жена Щербанки молчала долго — к исходу пятой минуты Болотин уже начал ощущать смутную необходимость напомнить о своем существовании. До подобных мер, впрочем, не дошло — Нина заговорила вновь.

И голос ее был столь глухим, столь отрешенным, словно слова наружу вытягивал не человек, но давно пришедшая в негодность машина.

— Женщина. Была...женщина.

Болотин молчал, вновь и вновь прогоняя пред глазами фотоснимки почти полугодовой давности, вновь и вновь возвращался в памяти к телу, распростертому средь листвы.

— Я часто ее...видела, когда с работы шла. Иногда — из окна...у нас там пара тропинок есть...

Окровавленные осколки костей черепа. Грязные черные пятна поверх изодранной выстрелами одежды.

— Среднего роста такая, в кофте все время, даже когда тепло...в платочке...

Кровь поверх шерстяной кофты, кровь на свалявшемся, присыпанном травой, шарфе. Кровь на длинной юбке и на листьях.

— С лукошком всегда ходила, даже когда собирать-то нечего...

— Одна?

— Нет, нет...с ней...всегда был кто-то, — вздрогнула Нина. — Я потому и обратила внимание, понимаете? Каждый раз — люди другие...

— Возраста какого?

— Молодые люди чаще, иногда кто-то...из старших классов...иногда совсем еще...дети...

— Лица вы, конечно, не видели.

— Нет, я как-то...никогда к ней...

— Это вы правильно сделали.

Слова вырвались будто бы сами собой — и пусть у него и был теперь превосходный повод винить себя за несдержанность, Болотин лишь устало вздохнул, потирая лоб. Пока все складывалось лучше, чем он думал — никакой коррекции памяти, скорее всего, не понадобится...

Если только он, конечно, не продолжит и дальше говорить о вещах, которые этой женщине вовсе знать не требуется — например, что небольшая доза страха уберегла ее от участи очередной жертвы существа, в миру проживавшего под именем Марты Понческу, супруги не самого последнего человека в уездном народном совете. Человека, что уже который месяц напрягал свои смешные в сравнении с одним только "Эрмием", не говоря уж обо всей глыбе Второй Площадки, связи, лишь бы только отомстить убийце — и даже не догадывался, от совместного житья с кем избавил его выстрел Виорела. Не догадывался он и о шлейфе из трупов, что тянулся за его обожаемой женой: думать о том, щадила ли полукровка то ничтожество из-за его поста или действительно любила человека достаточно сильно, чтобы раз за разом кормиться кем-то еще, Болотин предпочитал поменьше — подобные рассуждения мало того, что тратили время, так еще ни к чему и не вели.

— По поводу...того дня. Вы можете что-то добавить?

— У Тимки...первая смена кончилась, он...он домой...я через час тоже... — окончательно помертвевшим голосом выговаривала женщина. — Видела какие-то фигуры у леса, ну мало ли кто там...ходит... — у Нины затряслись руки. — Прихожу, а его...его дома-то нет...только Виорел...

— И вы сообщили ему.

— Он...так кричал на меня...потом взял ружье и...

"Лихой парень. Жил бы в Ленинграде — глядишь, Филиппенко[6] бы после первой жертвы закончился".

— Он ведь не мог, поймите. Не мог он. Он меня-то пальцем никогда не трогал, не то, чтобы...он не мог...не мог...

— Нина.

Его работа здесь была закончена, его интерес — удовлетворен.

— Виорел этого не делал.

Он не должен был говорить ничего сверх тех вопросов, что уже были заданы, что четко определяли судьбу этого маленького, жалкого, почти уже доведенного горем и отчаянием до могилы человеческого существа.

— Убийца вашего сына мертв. Знайте это и молчите. Что бы ни говорили окружающие, как бы плохо вам ни было. Молчите.

Он не должен был. Но иногда иначе просто не получалось.

— Виорел жив. Не наделайте глупостей — и вы с ним еще увидитесь.

Он не должен был. Но теперь уйти, закрыть дверь в этот дом было куда легче.

— Вы, полагаю, Костел...

— Йонице. Костел Йонице, — открывший дверь мужчина разговаривал таким зычным басом, что странно, как только в доме еще держались стекла. — А вы...

— Я вам звонил, — продемонстрировав документы, сухо произнес Болотин. — Нужно обсудить кое-какие детали случившегося четыре месяца назад. Позволите пройти?

Хозяин — насколько это слово было применимо в стране победившего социализма — половины двухквартирного дома скосил взгляд, явно силясь прочесть раскрытую книжечку, затем остановил внимание на ноге гостя, что уже успела заблокировать дверь.

— Ну...проходите.

Болотину, в свою очередь, тоже хватило лишь одного взгляда — чтобы понять, сколь малого удастся здесь достичь. Как и в случае с Гердаком, первое впечатление грозило стать более чем верным: короткие волосы, опухшее, красное лицо, осоловелый взгляд...да и наличие из одежды лишь растянутой майки и семейных трусов — в такую-то погоду — было более чем красноречивым сигналом.

О перегаре, который ударял в нос, едва только Костел оказывался рядом, и вовсе думать лишний раз не хотелось.

— Виорела давно знаете?

— Да со школы вместе, — икнув, выдохнул хозяин, успевший уже плюхнуться в протертое едва ли не до пружин кресло.

— Врете, — тут же отозвался Болотин. — Он не местный, а вы дальше Клужа в жизни не выбирались.

"Хорош дружок, до сих пор не просыхает. И на что пьет только, на какие шиши?".

— Ой, я это...спутал... — промямлил хозяин, приглаживая короткий ежик волос и пиная подкатившуюся под ноги бутылку. — С Марином, да, из соседнего двора который. А с Ви — ну, лет семь, восемь, может. За дичью к нему ход-дили, припрятывал всегда что-то, в самые голодные годы-то...а что?

— Марин...вы же говорите сейчас о Марине Гика, верно?

— Ну...да, а о ком же еще-то? — выпучил глаза Костел. — А вам-то что...где...

— Вижу, вы не в том состоянии, в котором обещали быть к моему приходу, — вздохнул подполковник, вызвав глупую улыбку на лице Костела.

— Да-а-а...я-то хорошо...п-подготовился...как п-просили...

"Здесь точно ничего не выудишь. Разве что динамитом глушить..."

— В день убийства сына Виорела — где вы были?

— Я?

— Нет, вся королевская рать Михая со швейцарцами[7] вприкуску! — не выдержал Болотин. — Ты, скотина, ты! Где. Ты. Был?

— Товарищ...ну зачем...так-то... — взглянув в глаза полковника, что был уже у самого кресла, Костел ойкнул и вжался в спинку. — Да дома у него был! Дома! С Марином! Бутылку взяли, три семерки...три бутылки...договорились по кружечке...

— Дальше что было? — нависши над пьяницей, прошипел подполковник.

— Нинка, жена его, кричит...глазищи круглые...Ви в лес побежал, с ружьем...я с ней сидеть остался, а то орала, как дурная какая...

— Дальше.

— А что...что дальше-то? Я это...того самого...налил ей чуть-чуть, ну, от нервов...и сам немного...а Марин это, на стрельбу побежал...

— Он дома сейчас?

— Да должен быть, — Костел пожал плечами. — А вы чего...это...к нему?

— До свидания. Благодарю за помощь следствию.

— Эй, может я это...помочь чего... — попытавшись было встать, Костел сделал ровно половину шага, прежде чем закачаться и снова упасть в кресло.

Уже за порогом Болотин обернулся, вглядываясь в заклеенные газетами окна. Еще один адрес можно было смело вычеркивать из списка — неумеренное потребление алкоголя избавляло от лишних свидетелей едва ли не лучше, чем коррекция памяти.

Марин Гика с силой задернул шторы. Этот отощалый, лысый человечек с трудом определимого на глаз возраста оказался куда крепче, чем прежние собеседники Болотина: никаких рыданий, никакой дешевой водки под рукой...было, впрочем, что-то еще, что-то, едва заметное — но то и дело проскальзывающее во взгляде, в нервном жесте...

— Про Виорела, значит, послушать хотите, — пробормотал он почти скороговоркой, выдергивая шнур из телефонной коробки. — Про Виорела и то, что случилось...

— Вы чего-то опасаетесь?

— Сами знаете, — накрыв отключенный уже телефон подушкой, нервно улыбнулся хозяин. — Нам вот этакое богатство проводят едино для того, чтобы слушать можно было. Уж не знаю, откуда вы приехали, из каких краев, да только зря думаете, что вас тоже не...

— Что я думаю — это другой вопрос, — покачал головой Болотин. — И ответ на него вам не требуется. К делу, если можно. Мне известно, что вы были первым человеком на месте убийства.

— Милиция раз десять меня трясла, — глядя куда-то в сторону плотно занавешенного окна, выдохнул Гика. — Может, одиннадцать, хрен их. Никак верить не хотели.

— Верить чему? — тихо-тихо произнес подполковник.

— Вы были у Костела...видел вас во дворе, — присев за стол и почти тут же вскочив, Марин двинулся по комнате. — Если он хоть что путное сказал, то часть уже точно знаете. Пришли мы к Ви, за столом посидеть. Посидели, как же...жена его ор подняла, что Тимку увели, тот с ружьем в лес. Ну, от Костела-то никогда ничего не дождешься, ему бы нахлебаться только в одно рыло...

— А вы решили действовать.

— Решил, — встав, словно вкопанный, резко бросил Гика. — Да. Решил. На свою головушку. Выстрела...три, было, кажется. И еще... — он понизил голос. — Еще свет какой-то. Там, в листве.

— Свет? — отодвинув пустую кружку поближе к центру стола, изобразил недоумение Болотин.

— Да. Он меня и вывел...ну и выстрел последний. Так бежал...думал все, свалюсь по пути. Дорожки-то там ой какие неровные. Когда нашел их...нашел...

— Что-то показалось вам...странным? Необычным?

— Баба та лежала уже, — Марин отозвался далеко не сразу. — Голова в кашу, в груди дырень с кулак, кровь везде...и следы еще такие, знаете, словно пожгло чем. Виорел с сыном на руках сидел...я их окликнул — ничего. Подошел тихонько, значится...ну, со спины... — вновь приблизившись к столу, Гика оперся о поверхность того обеими руками. — Вот тогда-то и увидел.

— Что?

— Мальчику шею свернули, как куренку какому, и мяса целый шмат выдрали, да только не в том соль, — севшим голосом произнес Гика. — Виорел у него на шее, на лице...рисовал что-то. Знаки какие-то, черточки...да не знаю я! — не выдержав, перешел на крик хозяин. — Меня десять раз допрашивали, и каждый раз смотрели, как на дурака! А я видел, видел! Кровью он чертил, говорил все время что-то, а потом...потом просто кричать стал...

Медленно выдвинув стул, Гика присел, некоторое время молча глядя на Болотина.

— Даже звери так не кричат, я вам скажу. Даже звери...

— Что ж, сегодня у меня есть с чем вас поздравить.

В крохотном больничном парке жизни было еще до смешного мало: ни первых листков на начавших уже понемногу выбираться из-под белого покрывала деревьях, ни ранних птиц...промозглым утром, когда Болотин подошел, оставляя глубокие следы на примятом снегу, к обшарпанной зеленой скамье, узенькие дорожки были пусты как одна, и лишь где-то далеко-далеко, среди деревьев, виднелось что-то похожее на человеческий силуэт.

— Вторую неделю ведь ходишь...дел, что ли, нет никаких?

Сидящий на скамье маг все еще носил бинты. Да и гипс никуда не делся — как Болотин и предполагал, переломанные кости в правой руке так быстро бы не срослись. Курить, впрочем, это Виорелу почти не мешало — разве что сигарета раз-другой норовила выскользнуть из пальцев руки левой...

— Дело мое закончено, — присев рядом, выдохнул подполковник. — Да и ваше тоже. Завтра снимаем охрану, послезавтра уже выезжаем. Вас выпустят с оправдательным, как отойдете окончательно — еще неделя-две, полагаю, месяц, как самое большее.

— И кого вместо меня на плаху? — желчно поинтересовался маг. — Или как вы там...

— Голову зря не забивайте, — отмахнулся Болотин. — Не о том сейчас речь. Просто хочу, чтобы вы понимали ситуацию. Все, что надо было сделать, мы сделали. Свидетелям память подчищена, бумажки подписаны, руки пожаты, а задницы в высоких креслах почесаны. Сидеть тут дольше мы не можем, у "Атропы" каждый человек на счету, а на ваше дело и так выделили, помимо меня...ну, Евстигнеев с Муратовым так, штурмовики с Площадки, а вот Бутман вашей породы будет...

— А я-то грешным делом думал, что врач.

— И это тоже. Разносторонняя личность...особенно по части ругани, — подполковник усмехнулся. — Короче говоря, Виорел, мы скоро с места снимаемся, а потом надо бы последний вопрос прояснить.

— Кто б сомневался, — бросив в снег окурок, маг уставился куда-то в сторону зарослей. — Пришло время счета выставлять? А коли не расплачусь по ним, назад в объятья Гердака?

— Вот ни разу не близко, — отозвался Болотин. — Во-первых, я не из Кольца какого. Во-вторых, стал бы я гробить на вас столько сил, чтобы потом заниматься примитивным шантажом? Он, знаете ли, вообще редко когда дает хорошие результаты. Сильного так не возьмешь, а слабый — на кой черт он, тот слабый, вообще сдался? Что от него толку?

— Резонно, — Виорел выбил последнюю сигарету из пачки. — Тогда о чем речь?

— В первую очередь о вас, конечно. Как себя чувствуете сегодня?

— Как выгляжу, — зло процедил Щербанка. — И не надо вокруг да около со мной тут бегать, сам ведь сказал, что время жмет. Что услышать-то хочешь? Что я делать дальше намерен? — чиркнув спичкой, маг продолжил. — Да сам не знаю, вот такой тебе ответ. От этих не возвращаются. А я вернусь — и будут как от прокаженного все бегать. С должности уже слетел, ясное дело, уйти тут хрен уйдешь, не Нинку же бросать...

— Прошло уже полгода...больше даже, — медленно выговорил подполковник. — Да и у нас с вами это не первая беседа. Спросить вот хочу...

— Ну так валяй, спрашивай. Не тяни кота.

— Что вы чувствуете?

Взгляд мага остановился, остекленел. Уставившись на подполковника так, словно впервые его видел, Виорел — лицо его чуть заметно вздрогнуло от с трудом сдерживаемого напряжения — отвернулся, сплюнув куда-то в снег. Потрогал пальцем пустоту на том месте, откуда не так давно выдрали зуб.

— Сам-то как думаешь, шпион херов?

— Думаю, что в первую очередь, конечно, гнев, — невозмутимым тоном ответствовал Болотин. — Нам осталось только прояснить, по чьему адресу.

Не дав ответа, Виорел затянулся, отвернув голову прочь. Выпустил облачко дыма в морозный утренний воздух и затянулся снова. Пальцы левой руки, с трудом справлявшейся со сложной задачей, немного подрагивали — но это была далеко не та дрожь, которую Болотин запомнил по больничной палате.

— Я не успел.

Прорехи меж словами мага ширились, образуя самые настоящие дыры. Выдохнув вместе с дымом несколько слов, он вновь замолчал — замолчал надолго — и лишь когда на соседней аллее появились не особо четкие пока человеческие силуэты, двигавшиеся прогулочным шагом, решил продолжить.

— Не успел я. Если бы я быстрее...

— Если бы вы бежали быстрее, то выиграли бы минуту или даже две. Если бы ваша жена пришла раньше — целых десять. Если бы она возвращалась домой вместе с ребенком, все вообще было бы в порядке, пусть даже только и на тот раз, а если бы вы не скрыли от своей семьи, кто вы по крови, если бы занялись воспитанием сына как мага, если бы сами жили как маг... — Болотин вздохнул. — Знаете, сколько таких вот "если" я могу вам накопать? Вагон и горку. Вот только история с сослагательным наклонением не в ладах. Вы что-то сделали, они, я...все идет, как идет. И случилось, как случилось. Не вините себя, не вините Нину. Мудака из милиции, что живет по соседству. Дружков своих не вините...

— Кого...тогда?

— Ответ вам известен. Вы всегда его знали — и поступили как должно. Как поступили бы на вашем месте и мы.

Парк постепенно наполнялся людьми — солнце ползло все выше и все больше пациентов угрюмого грязно-серого здания в шесть этажей спешили выбраться на свежий, пусть даже и холодный, воздух. Швырнув очередной окурок в снег, Щербанка спрятал руки в теплые карманы.

— Я много чего видел, Виорел. Видел села, забитые обескровленными трупами — и города, превращенные в могильники самой обыкновенной бомбежкой. Видел, на какие извращения способен пойти маг ради проверки какой-нибудь жалкой теории — и как быстро человек, получив лишь небольшую власть, снисходит до зверя. Тварей, которые пришли к нам из мест столь далеких и чуждых, что сам мир пытался выдавить их вовне — и людей, о которых любой бы сказал, что им в мире не место. Хотите знать, что я думаю? Человек, Виорел, любой человек — это просто свинья. Я свинья, вы свинья, вон тот дедок на лавочке — свинья, еще какая... — подполковник устало рассмеялся. — И все, что свинье надо — получше устроиться в жизни, да желательно бы еще помереть в своем хлеву, а не от ножа... — потерев замерзающие руки, Болотин без спешки продолжил. — До Площадки работал в такой же гэбухе, как ваш Гердак, разве что эмблема другая — знаю уж, о чем говорю. Нет там ни пролетариев с рукой мозолистой, как в пропаганде, ни гениальных Шерлоков, как любят на Западе считать...да последних, пожалуй, и не было никогда. Что есть? Когда начинал — уголовщина, когда заканчивал — чиновники, козявки, чей предел мечтаний — вцепиться в кресло зубами, да так, чтоб не отодрал никто. И думаете, я лучше был? Думаете, повыше не пытался залезть, да по чужим головушкам? Пытался, пытался, все было...да только иногда, знаете, свинья свиньей, а жизнь тебе все равно шанс кидает, чтоб оторвался от корыта.

— А сейчас, значит, в люди выбились.

— Не выбился. Выбиваюсь. Человеком — им каждый день, каждую минуту жизни своей быть надо, едва остановишься дух перевести — сам не заметишь, как на старте окажешься... — мрачно проговорил Болотин. — Вы знаете, на кого я работаю. Не надо искать у нас соцсоревнований, конспектов первоисточников и громких лозунгов — приберегите это для простого народа. Не надо искать у нас гуманизм — оставьте его Вольтеру и нежным институткам. Не надо искать у нас совесть — помни мы, что это такое, против магов бы стоять не могли. А среди всех, кому угодно, чтобы свинья свиньей до конца оставалась, ваше племя пальму первенства берет.

— Старая песенка, — ядовито протянул Виорел. — Коли мы такие виноватые, что ж ты на меня время-то разбазариваешь?

— И правда, чего это я? — подполковник чуть улыбнулся. — Ведь все же так хорошо, так ладно у вас шло. Еще год, два...да все десять лет назад можно было не вспоминать ни о чем. Ни о Цепях своих, ни о том, против кого силу, в них залитую, применить можно. Никаких проблем по части вашего мира. Полукровки? Да это как метеорита на голову ждать. Вы о них, верю, и не думали — голод и холод добили б куда верней, чем какая тварь с зубастым не в меру прадедом. А и встретите такого, так что ж — кроме жизни-то терять и нечего. Вот только потом в эту вашу жизнь вошел человек. А потом еще. А потом вы понесли потерю...

— Заткнись уже, сделай милость.

-...замечу, по чистой случайности. Бедной зверушке в шкуре вчерашней сельской бабы просто захотелось кушать. Очень сильно захотелось, удержу нет, войдите в положение, господа хорошие, — яда в голосе Болотина хватило бы на целый полк. — Такова жизнь, верно? Вам может упасть на голову кирпич, на вас может донести сосед, может свалить простуда, вами может перекусить гибридная особь...все это вещи одного порядка, Виорел. Вещи, которые могут случиться с кем угодно, но некоторые вещи, будьте уверены, куда чаще происходят с теми, кто предпочитает прятать голову в корыте.

— Вы, конечно, готовы мне помочь ее удержать повыше, надо только на вас пахать.

— А почему бы и не на нас? — сотрудник "Эрмия" вновь улыбнулся, но улыбка та быстро сгинула прочь. — В настоящий момент я предельно откровенен с вами, Виорел. Представьте себе, пусть даже на минутку, такую картину. Однажды человек выбирается за пределы родной планеты и находит себе новый дом. Он никогда не будет пожран гибридной особью, никогда не станет живым мертвецом после встречи с шальным Апостолом. Никогда не падет жертвой кого-то из носящих Цепи, ведь маг, оторванный от привычной среды, от систем, вписанных его далекими предками в ткань мира, никогда не узнает, кем бы он мог стать — и будет таким же славным парнем или девушкой, как и все остальные...как вам кажется, это возможно?

— Нет.

— Нет. Верно, Виорел, верно, — тихо кивнул Болотин. — Но почему так? Потому что человек, как правило, не заинтересован в том, чтобы чем-то жертвовать ради того, что при жизни сам не застанет. Человек никогда не поднимется над своей скотской природой, никогда не увидит дальше своих мелочных интересов, не увидит того, что стоит над ним и решает его судьбу из века в век. Человек никогда не прекратит быть пищей полукровки, ходячим мешком с кровью для Апостола, глиной для лепки в руках мага...ненавистной заразой — для мира как такового. Что остается человеку? Словесный онанизм про яблони на Марсе? — глухо и устало рассмеялся подполковник. — Разведи мы их там, пришлось бы, как и тут, окружать заборами — иначе яблочки очень быстро растащат...

— Слушайте, я...

— Мы не ангелы, Виорел, и уж точно не всесильны. Что такое "Атропа"? Я уже говорил вам ранее — у нас не любят громких лозунгов, но одно...определение все же существует. Мы — последняя черта. Со стороны может показаться, что мы одерживаем великие победы в своих войнах, но те, кто смотрят изнутри, знают, что сил нам едва хватает на оборону. Выигрывать еще год, еще день, еще час. Умирать, чтобы сон других был спокоен, а утро для них обязательно наступало. Вот все, что мы можем из раза в раз — и поверьте, почти каждый из них мы оказываемся на грани. Мы — последняя черта. Мы вне существующей системы, над системой, но система нужна нам больше воздуха, потому что это тот единственный островок...нет, не спокойствия, конечно, но его слабой тени. Все, что мы можем — не давать этой тени исчезнуть. Конечно, многие из нас хотели бы большего, но ответьте мне, Виорел. Поднимать человека над собою, тащить его из свиной шкуры — есть ли в том резон, когда волки все еще бродят рядом? Когда все силы уходят на то, чтобы отогнать их до следующего утра? Мы — последняя черта, но за чертой человечество ждет не страшное чудище или сумасшедший маг. За чертой даже не ад, Виорел. Мы последняя черта. За чертой нет ничего.

— И вы хотите видеть меня в своих рядах. Хотите чтобы мой...гнев был направлен туда, куда вам угодно.

— Я уже сказал ранее — лгать я вам не собираюсь, — Болотин развел руками. — Мы...

— Тогда ответьте мне, — Щербанка вновь повернулся к подполковнику. — Ответьте, почему я? У вас полно профессиональных бойцов, которые меня, даром что с Цепями уродился, в два счета уработают. Взять, например, вон того узкоглазого в шапке, что курит через дорожку. Ваш же человек, верно? Не первый день замечаю, как он за мной посматривает...

— А вы наблюдательны, — Болотин бросил короткий взгляд в направлении, указанном загипсованной рукой мага. — Да, Ким тут на всякий случай. Вероятность какой-нибудь глупой попытки отомстить со стороны мужа убитой вами твари все еще существует...

— Зубы не заговаривайте, — прорычал Виорел. — Почему я? Потому что суку эту прикончил? Бред, уже сказал почему — вам и штатных сотрудников довольно. Если бы она мимо моей семьи прошла, вы бы еще пару трупов спустя почесались, если не через пару десятков. Вы ж у нас занятые такие, вечно на грани, вечно на краешке...мразь эта сдохла, так какой вам резон вообще свои рожи казать здесь было? Меня от Гердаков всяких спасать? Оставили бы как есть — меня б домучили да расстреляли, все концы в воду. Зачем вы здесь, а? Зачем? Не из гуманизма же, — оскалился маг. — Не из совести.

— Потому что человек суть свинья и личные интересы для него заведомо выше общественных, а большое и понятное "сейчас" — куда важнее, чем какое-то "завтра". Потому что Директорат, высшее руководство Ленинградского Клуба, состоит из людей и магов. Потому что пригретые нами на груди змеи — с Цепями, чертовой кровью или еще какой дрянью в теле или мыслях — продолжают шептать, что без них не выжить и в то же время жалить до смерти. Потому что система, над которой мы стоим — всего лишь система, и как любая система, она обречена быть разъеденной изнутри, словно мебель жучком, и рано или поздно рухнуть под собственным весом. Потому что некоторые из нас все это понимают. Потому что некоторые еще помнят, ради чего мы вступили когда-то в бой.

— Я начинаю догадываться. Вам нужен...

-...тот, кто будет делать свою работу без бюрократических проволочек. Без страха. Без сожаления. Тот, кого нельзя будет купить, кому нельзя будет спустить какой-нибудь запрет...потому что официально в рядах нашей организации состоять он вообще не будет.

— Тот, кого можно будет прикопать в леске, когда он будет знать слишком много.

— Выстрел громкий, да мимо цели, — Болотин устало покачал головой. — Нам куда проще вывести вас во временную консервацию, чтобы в будущем, если придется, снова прибегнуть к вашим услугам. Куда проще и, что немаловажно, куда дешевле, чем вербовка полностью нового кадра. Поймите, Директорат — это далеко не монолитный блок. Его члены проводят множество личных проектов, часто даже не ставя друг друга в известность, и, само собой, вступают в конфликты. Дела встают, время идет, жертв все больше, а машина, способная раздавить угрозу, никак не может прокрутить одну несчастную шестеренку. Они далеко, для многих из них жертвы — просто цифры, строки в графе об убытках. Для вас — нет. Вы уже на собственной шкуре знаете, что это не так.

— А еще на моей шкуре куда легче осуществить такой вот...личный проектик.

— Вы еще помните, что видели тогда, перед выстрелом?

— Да, — не проговорил — проскрипел, едва разжимая зубы, маг. — Помню.

— Помните ее лицо?

— Это...не лицо...даже не морда. Это...

— Вы видели, — повторил Болотин. — Запомните и примите, как таблицу умножения, что каждый, в чьих жилах есть хоть немного чертовой крови, рано или поздно явит миру именно...то, что вы видели. Если вам не рассказал об этом ваш родной отец, если вас не научил этому Бельц, если вам не хватило для осознания смерти собственного сына, то эту мысль попытаюсь донести до вас я. Неважно, какая маска надета на них с рождения, неважно, во что они верят, что знают, о чем мечтают — это выходит наружу. Пока мы с вами тут болтаем...

— Хватит, — Виорел вздрогнул.

-...где-то — может, далеко, а может, близко — в ком-то закипает чертова кровь и еще одна тварь убивает еще одного человека, потому что иначе уже не может. Еще одного Виорела. Еще одну Нину. Еще одного...

— Заткнись!

Болотин поднял голову, заглянув в глаза мага — вскочив со скамьи, тот так и застыл с поднятой будто бы для удара рукой. Медленно дал отмашку спешившей к ним по тропинке фигуре Кима — штурмовик Второй Площадки остановился, возвращая оружие в кобуру. Голосом спокойным и тихим — продолжил:

— И помочь им, Виорел, никак нельзя. Не придумали ничего, хотя уже годами бьются. Одно средство есть — пристрелить, покуда еще багрянка свое не взяла.

Маг шумно дышал, пытаясь совладать с дрожью. Опустив, наконец, руки, он, весь как-то сгорбившись, подошел к скамье. Сел — осторожно — у самого края.

— Ответ вам нужен сейчас?

— Нет, — вытащив из кармана небольшой кусочек картона, Болотин протянул его магу. — Вот телефон. Пока вы находитесь в больнице, у вас есть время на размышление. Как я уже говорил — неделя-две, в лучшем случае — месяц. В тихой, спокойной обстановке. Выйдете на волю — сделаете то, что решили за это время.

— Если я соглашусь...

— Вы будете получать цели, — безразличным тоном произнес подполковник. — В основном — гибридные особи, иногда — нечто иное. Те, кто слишком далеко, те, за кем гоняться слишком долго, те, кто обзавелся соответствующим прикрытием со стороны нашей организации и считается благонадежным...но кто, так или иначе, должен будет умереть. Сейчас не времена Гражданской и не сороковые — мы не можем себе позволить пускать кровь ручьями и списывать все на войну, кроме того у "Атропы" и так непочатый край работы, а длинные руки щупальцам не равняются. Тут-то в дело и вступаете вы. Первый год будем оказывать поддержку — обучим, прикроем, в случае чего подстраховать своими силами сможем, дальше...дальше вы, в основном, сами по себе. Вербуйте, кого сочтете нужным, вводите в дело, работайте. От нас — информация, финансы, помощь с пересечением границ, на этом все. Официально вы действуете сами по себе и...

-...если меня в процессе сожрут без соли, Площадка плакать не станет.

— Схватываете на лету. Таким манером — пять-шесть лет, может, чуть больше. Потом консервация и оплачиваемый отпуск. Сколько он продлится — гадать, конечно, не стану...

— А если я откажусь...

— Значит, откажетесь, — подполковник пожал плечами. — Смиритесь, как смирились многие и будете жить своим умом. Тоже выбор — и он полностью в вашей воле. С нашей стороны никаких претензий, как никаких и дальнейших контактов — "Атропа" не крестная фея и двадцать раз подряд помогать не станет.

— Мне надо...подумать, — после долгого молчания произнес Щербанка.

— Думайте, Виорел, думайте, а я, пожалуй, пойду собираться, послезавтра выезжать, как-никак.

Поднявшись со скамьи и отряхнув налетевший на одежду снег, Болотин несколько секунд постоял, глядя на мага, после чего протянул тому руку...

...и, до боли сжав простертую в ответ загипсованную конечность, заговорил — голосом сухим и бесконечно холодным, таким, какого Виорел не слышал у него еще никогда прежде:

— Выбор целиком твой, а времени подумать будет более чем достаточно. Возможно, ты решишь забыть — и тогда мы друг друга забудем. Но возможно, ты согласишься — и потому я скажу тебе еще кое-что, скажу очень простыми словами, теми самыми, что когда-то сказали мне. Организация — это твоя сестра, твоя мать, твоя жена. Но не твоя блядь. Блядь ты можешь выебать и расплатиться. Но если ты попробуешь сделать это с организацией, платить придется очень дорого.

Рука разжалась. Резко развернувшись, Болотин поднял воротник и без спешки зашагал прочь по скверно подметенной аллее.

— Холодно сегодня...

— Да разве ж это холод...

Кажется, маг сказал что-то еще. Но ничего больше Болотин уже не услышал.

Лунка на месте вырванного зуба в очередной раз напомнила о себе тупой болью — то ли протестуя, чтобы язык в который раз искал там потерянное, то ли вину вовсе надо было возложить на слишком глубокий вдох. Влажный ветер хлестал по лицу, ни разу не ласково трепал волосы, солнечный свет с его бесчисленными бликами, притаившимися на поверхности каждой лужи, резал с непривычки глаза. Колокольчики капели до ушей долетали уже лучше, чем прежде — равно как и шум машин, собачий лай, надоедливые птичьи песни, редкие людские голоса...

Этим утром он измерял температуру — и знал, что ей не удалось толком доползти даже до тридцати шести. Этим утром, когда настало время подписывать последние документы и получать на руки те из вещей, на которые не позарился за полгода никто из тюремщиков, он чувствовал одну лишь слабость и озноб. Этим утром он и думать не мог, что через каких-то несколько часов начнет задыхаться, чувствовать себя давно перекипевшим чайником, чувствовать, как по заросшему щетиной лицу побегут вниз крупные капли пота. Распахнув измятый, с распоротой в нескольких местах подкладкой — что там пытались найти, гадать как-то не хотелось — бушлат, Виорел плелся по пустой весенней улице, едва переставляя ноги, едва разбирая дорогу.

Подальше отсюда. Подальше от высоких стен. От одиночной камеры, в которую его перевели из палаты, едва только Болотин с коллегами исчез — и из которой вытаскивали лишь на очередную утомительную медицинскую процедуру в лишенной всякой системы череде таковых. От жесткой лежанки, от рентгеновских аппаратов, от содранного с руки вместе с волосами и частичками кожи, гипса. От кашля, от холода, от монотонно-серого потолка и болотной зелени стен.

От себя.

Пальцы — бледные, истончившиеся, с отметинами ран и утолщениями в местах переломов — первое время слушались хозяина откровенно паршиво. Поначалу, когда правая рука едва могла удержать кружку, а любое усилие отзывалось дикой болью, хотелось бросаться на стены и выть, словно зверь — но на это попросту не было сил. Не было их, казалось, и на то, чтобы нарезать круги по своей камере — даром, что каждый шаг грозил то прострелом спины, то огнем, разлитым по костям.

Но в часы после пробуждения — определять, когда наступало утро, в лишенной окон камере было немного затруднительно — он продолжал вздергивать себя с измятого матраса, ставить босые ноги на ледяной пол, и, стиснув зубы едва ли не до хруста, приступать к ходьбе. Продолжал брать предметы, крутить меж пальцами, сжимать и разжимать те, пока в глазах не становилось черным-черно от боли. Не было плеч, на которые можно было сбросить, облегченно вздохнув, все это, не было никакой волшебной руки, что протащила бы его по пути возрождения, не было лекарства, что избавило бы от боли. Был только он сам — переживший за годы скитаний леса и дороги, не сломавшийся ни под давлением старенького следователя, ни под пытками Гердака. Не принявший выбор, который белобрысая падаль с пустыми глазами, пыталась вколотить, врезать, втравить в него день за днем, ночь за ночью. Молчавший, сколько хватало сил, пока его избивали, кричавший в голос, когда занимались зубами и пальцами, когда шли в дело раскаленные гвозди и ток. Проклявший все и вся, но все еще зачем-то живой. Знавший, что если остаток этой жизни ему не хочется встретить калекой, то мучений впереди предстоит еще много.

И хуже всего, было, несомненно, одиночество.

Болотин ушел, словно его и не было никогда, ушел с ним раздражительный без меры маг и три бойца Второй Площадки. "Атропа" оставила его в покое, как и обещал ее посланник, забыли о нем, казалось, и все прочие: за вычетом дней, на которые приходился очередной осмотр, время оставалось коротать наедине с собой — лучше компании, чтобы рехнуться, миру еще не было известно. Ни один медленно заживающий перелом, ни один рассверленный до самых корней зуб, ни что-либо еще не могли принести с собою столько боли, сколько радостно тащили ночные мысли — избавиться от них можно было, лишь заснув, а сон являлся к нему в лучшем случае в одну ночь из трех. Выброшенный прочь, выметенный на улицу, словно мусор, здесь и сейчас он чувствовал, как все эти бессонные ночи начинают, наконец, напоминать о себе, требуя прекратить сбитый шаг, закрыть ослепленные весенним солнцем глаза, рухнуть в ближайшую канаву и не просыпаться год или два. Нечто, сидящее глубоко внутри, снова и снова нашептывало эту сладостную мысль, вынуждало его снова и снова давать резкий, полный бесконечной злобы к самому себе, ответ. Клясть себя последними словами. Насмехаться над всем этим пустопорожним нытьем, недостойным даже самого ничтожного из людей — и уж точно немыслимого для кого-то, подобного ему, кого-то, принадлежавшего совсем к иному племени.

Откуда взялась эта мысль? Пришла ли из снов, вытекла ли, найдя дорогу в измученный разум, из чужой Метки? Стала закономерным итогом разговоров с тем русским мерзавцем, крови на руках которого наверняка хватило бы наполнить пару цистерн? Была в нем с самого начала, заявив о своем существовании, когда умер...

Нет. Нет. Нет.

"Ты должен идти. Твои ноги целы, твои руки на месте. Твоя голова не пробита, а сердце все еще бьется. Ты должен идти. Ты должен идти".

Куда? Зачем? Шлепая поношенными сапогами по лужам, разбивая тонкий ледок и позволяя холодной влаге затекать сквозь щели, он пытался найти ответ, как искал все те месяцы в заточении, дни, наполненные кровью, ночи, залитые безотчетной тоской и желанием вновь разминувшейся с ним на пути смерти.

"Раскис, как последний тюфяк. Кисель. Дохлятина. Ничтожество. Баба ты, а не маг. А баба в этой семье отродясь Метки не носила".

Что-то случилось с ним там, в сыром и затхлом подземелье. Осколки того, что треснуло страшным вечером, когда он увидел своего сына в объятьях твари, осыпались под ударами кулаков, слезли вместе с выжженной кожей, вышли наружу, последовав за вырванными ногтями и зубами. Ушли, обнажив нечто новое, в существовании чего он сам не был до конца уверен, нечто, что он сам пока еще не желал признавать. Думать об этом было нестерпимо, не думать — невозможно. Но он мог идти — и слабый, шаркающий шаг время от времени справлялся с тем, чтобы выбить прочь из головы очередную страшную мысль.

Отчаянно хотелось курить — но желание остановиться у ближайшего киоска и взять себе самую дешевую пачку снова и снова напарывалось на преграду, возведенную пустыми карманами. До прихода Болотина его шансы покинуть застенки равнялись нулю — стоило ли удивляться, что единственной вещью, возвращенной обреченному, казалось бы, существу, стали ключи от дома? Сойдя с дороги на обочину, миновав очередной рядок крохотных сонных домиков, разбитую детскую площадку, он замер у трамвайной остановки, едва только заметил дымящего сигаретой мужчину.

— Куревом не поделишься? — прохрипел, нетвердым шагом подойдя поближе, маг.

Взгляд мужчины был весьма красноречив — на попавшую под ноги крысу смотрят и то теплей. Со вздохом вытянув пачку и выбив оттуда одну, самую помятую, сигаретку, он протянул последнюю Виорелу — как показалось магу, сморщившись, едва их пальцы на миг соприкоснулись.

— Огня не будет?

— Ни тарелки, ни ложки, — протянув коробок с двумя спичками, мужчина отступил на шаг. — Себе оставь.

— Спасибо.

— Развелось тут...

Дым наполнил легкие, голова после месяца без табака ожидаемо закружилась — сбавив на время шаг у витрины хозяйственного магазина, маг угрюмо уставился на собственное отражение. На грязную, неухоженную копну отросших за месяц волос, на бледные шрамы, пересекавшие лицо. На потускневшие, слезящиеся от света и дыма глаза.

"Красавец. Только приодеть — и на свадебку..."

Город будто бы стал чужим — знакомые прежде улицы казались перестроенными сызнова по какой-то хитрой схеме, в домах, мимо которых он сотни раз проходил прежде, виделись все новые и новые отличия. Надо было идти домой. Надо было убедиться, что он все еще на прежнем месте, что он всегда там был и есть сейчас, что есть дверь, есть окно, есть человек за ним, что он не все это когда-то и зачем-то придумал.

Ветер бесновался, ветер бил в лицо — но глубоко внутри он не чувствовал ничего, кроме безразличного ко всему штиля. Мысли были страшны, но сердце билось отчего-то все спокойнее. Погруженный в раздумья, он не сразу понял, что тот странный окрик, повторившийся, кажется, раза три, относился к нему.

-Виорел?

Оторвав взгляд от хаотично изломанной корки льда на асфальте, маг поднял голову. Прищурился, прикрыв ладонью глаза.

— Марин, — пересохшие губы едва шевелились. — Здорово.

— Т-ты...уже? — сложно было сказать, что дрожало сильнее — руки или голос человека, окликнувшего его из-за гнилой калитки.

— Уже.

— Там...как?

Он не ответил, пусть даже и открыл было рот. Он не ответил, качнув чуть заметно головой, подернув плечами. Сгорбившись и замерев, чувствуя, что иссяк начисто.

— Заходи.

Скрип калитки, звук шагов. Он позволил повести себя к дому, ввести в дом по очищенной от мокрого снега тропинке. Позволил говорить о чем-то, что казалось Марину непредставимо важным, позволил задавать себе все эти бесконечные вопросы — на некоторые из них даже получалось ответить усталым кивком.

— Может, по пять капель? На улице стынь еще, а ты разделся, словно май наступил.

— Там...холоднее, — упав на жалобно скрипнувший стул, маг подпер грозящую, кажется, оторваться прочь голову руками. — Давай.

Кусок хлеба, немытая стопка. Как мало, оказывается, нужно, чтобы заглушить, пусть и на время, все эти проклятые мысли, прервать, пусть и не навсегда, этот немой вопль, рвущийся изнутри. Опрокинув предложенный напиток, он прожевал, стараясь не слишком сильно давить на изуродованные зубы, черствую горбушку, скользя взглядом по обшарпанным обоям, полу с облупившейся краской, железной кровати и как всегда накрытому подушкой телефону...

— С Костелом что? — обратив внимание на хорошо заметный сквозь окно соседний дворик, на котором явно никто и не думал убираться, прохрипел Виорел.

— До горячки допился. Забрали. Вторую неделю лежит...

— Вот как... — сказал он, просто чтобы что-то сказать.

— Тебе...тот человек помог? — опрокинув залпом свою стопку, Марин чихнул и вновь потянулся к бутылочке.

— Справедливый суд. Беспристрастный. Гуманный. Больше ничего.

— А дальше-то...как?

Тепло, медленно расходящееся по телу после напитка, куда-то вдруг подевалось. Зайдясь кашлем, маг отвернулся, уставившись на грязное стекло, на ободранную раму. На снег и солнце...

Дальше?

Что это за слово? Кто и зачем его сказал, его придумал?

Дальше?

Что это значит? Что он должен ответить?

Дальше — значит, вернуться домой. Дальше — значит, все забыть. Дальше — значит, жить как прежде. Перетерпеть. Забыться. Помочь забыть Нине.

Дальше — значит, завести еще одного ребенка. Дальше — значит, бояться каждого шороха, каждого звука. Дальше — значит, спать в обнимку с топором.

Дальше. Назад в подвалы. Дальше. В сумасшедший дом.

Дальше. Дальше. Дальше.

Взгляд упал на телефон. Страшная мысль развернулась в голове неторопливо, словно огромная змея — и змеей же принялась жалить.

Дальше — значит, взять трубку. Дальше — значит, набрать номер. Дальше — значит, выбрать, принять. Согласиться. Стать тем, кем угодно им.

Дальше — значит, вспомнить о крови. Дальше — значит, проливать кровь. Дальше — значит, уйти навсегда.

Дальше. Дальше. Дальше.

— Тимка...где?

— На...на городском. Ряд не помню, помню, что рядом береза. Старая, ствол еще такой, раздвоенный. Я...

— Пойду я тогда.

Слегка покачнувшись, он поднялся со стула. Зашагал, шатаясь, по скрипучим половицам. Кровь, разогнанная спиртным, колотила в висках какой-то ни разу не веселенький ритм — но это было не так уж и важно, ведь дальше...

Дальше.

— Не болей, Марин. И не пей ты столько...

Дверь глухо хлопнула. Очередная стопка так и осталась нетронутой.

Впрочем, недолго.

— Пора нам поговорить. Никогда я тебе об этом не рассказывал, да и не думал, признаться, что придется однажды. Не думал, не гадал, представляешь, что...прижмет так. Что открываться придется. Ну, лучше поздно, чем никогда, ты согласен?

Дождь был на удивление теплым — капли его, прыгая на лицо, совсем не жалили, как тогда, осенью.

— Ну, знаешь, как говорят, молчишь — согласен, значит. Так что я начну. Во-первых, только не смейся, надо бы мне назвать себя, как подобает. Виорел Щербанка...вот здесь я должен, как у нас принято, цифирь одну сказать, какой я в роду своем по счету. Это у нас важно очень — чем цифирь та больше, тем род твой старше, значит. А чем род старше, тем, значится, сильнее...нет, прости, не с того я начал. Совсем не с того.

Сырая, прокисшая земля под ногами. Сапоги проваливались в нее едва ли не до конца при каждом шаге — но стоять на месте отчаянно не получалось.

— Цифирь ту, сказать по правде, я и не знаю — недосуг запоминать мне было. Не все ли равно, когда третий в семье? У нас, чтоб ты знал, обычно так не принято...двое — уже много, а трое — точно перебор. У нас...эх, хожу ведь, только послушай, вокруг да около, а главного так и не говорю. А тебе, видать, и невтерпеж, ты ж всегда...ладно, ладно, слушай. Я маг. Нет, не волшебник — это другое немного. Нет, не как в книжках. А как тогда? Ну, как бы тебе объяснить-то...есть у меня такая штука — Цепи. Нет, не только у меня. Нет, не как на велосипеде. И не те, что на ограде...да как бы тебе...

Снег с дорожек выметали исправно — а то, что оставалось, посыпали песком. Ливень сводил на нет все эти усилия, превращая узкие тропинки в небольшое болото, запуская свою мокрую руку за воротник, превращая волосы в сосульки.

— Знаешь, я лучше покажу. Вот смотри, беру я тут щепочку, от березки...ну и еще парочку, ей не жалко, правда. Холодно мне, например, хочется огоньку, а спичек-то и нет. Нет, нет спичек, да. Черчу я вот такой...знак...могу на земле, могу на листке, могу просто в воздухе. Могу вовсе пальцами показать. Но это и ты можешь. А главное тут — Цепи. Обращусь я к Цепям, к Метке своей, точнее...что за Метка? Ну это, знаешь, когда Цепей тех много-много, спутаны, связаны все...что-то вроде клубка. И в клубке этом — все, что отец мой знал, и дед, и прадед, и те, что до него...так оно обычно бывает. У меня не так немного, мне-то, знаешь ли, не положено было...не отцовская это Метка, а немца пришлого. Ну да ладно, не о том сейчас. Вот смотри, сейчас огонек разведу...

Сухой щелчок пальцев. Короткая вспышка боли. Капли на стальной ограде блестят в языках пламени.

— Здорово, правда? И совсем не холодно. Тебе же не холодно уже, правда? Вот, вот и славно. Что еще могу? Да много чего, если поглубже в Метку зароюсь. Тяжело, правда, потому как не моя она, нет у нас с ней родства...что могу, да? Могу, коли захочется, такой же вот огонек развести, только...побольше уже. Дом там поджечь, лес...могу, чтобы заснул кто-то — мне только коснуться его бы. Могу увидеть...всякое, что другие не видят. Могу сердце остановить или завести...это, правда, уже сложнее. Раны закрыть...знаешь, а давай-ка я присяду, а? Вон тут, у березки. А то тяжело мне стоять уже, это ты молодой...а я себя чувствую, как дед старый, вот-вот косточками тут пораскину...

Влажная, холодная земля. Треск сорванных древесных веток в жадном пламени.

— Много еще чего могу...обычно этому, знаешь, годами учат. Десятками лет, столетиями. А то, что назубок выучили, в Метку — и передают...следующему. Чтоб ему, значится, не страдать уже так же да с тем же. Что говоришь? Нет, нас таких немного. А те что есть, прячутся обычно. Мимо пройдешь — человек, что с него взять? А он на самом деле...знаешь, вот потому-то говорить тебе и не хотел. Людьми себя они...мы не считаем. Не принято это. Много чего еще не принято — тайны выдавать, например. Нет, тебе можно, ты...такой же. Как я. Уж я-то знаю...

Ветви прогорают. Ветви что-то шепчут, рассыпаясь в черную пыль.

— Мог бы я тебе рассказать — и матери твоей открыться. Было бы тогда иначе все, было бы...ну, как у нас обычно бывает. Учил бы тебя, а ты бы учился. В лесу бы не жили, работа была бы...да хоть на Клуб этот, чтоб он треснул...что? Что за Клуб? Ну это я тебе потом расскажу, времени-то у нас много. Переехали бы с тобой...не знаю, да хоть в Бухарест, хотя бы. Веришь, нет — сам там ни разу не был. Пришло бы время — передал бы тебе Метку, и ты бы после меня...после...

Судорожный вдох. Пелена на глазах — и будто бы вовсе не от дыма.

— Мог бы я тебе рассказать, да только не хотел. Почему? Ну, я сказал уже — мы вроде как не люди, а что-то...кто-то скажет, что выше, кто-то — что ниже, а по всему выйдет, что просто...другое. По другим законам живем. Будь я таким магом, как полагается, учил бы тебя...всякому, учил бы, что смерть — она за плечом всегда...

Взгляд, скользящий по ограде. Трудно глядеть, трудно дышать.

— Учил бы тебя, говорю, а у нас обычно так учат, что клочки по закоулочкам...боли не обреешься. Одни Цепи пробудить в первый раз — страх как больно. А чтобы получилось, чтобы от боли той не окочуриться на месте, годами снадобья специальные пьешь. Думаешь, все на том? Ага, как же. Боль — она с тобой всегда будет. Как ток по Цепям пойдет, так сразу...вот я бы тебя и учил...через боль. Меня вон, знаешь как немец лупил? Живого места на теле не было. А я-то тебя, так, всего раз ведь из-за той чашки выпорол...

Взгляд скользит куда-то прочь, к железу и камню. Протянутая рука разрывает снег, сдирает застывший наст.

— Это что у нас? А, игрушка твоя. Помню, помню, любил ты ее, когда помельче был. Мамка твоя сшила из обрезков. Я ей еще сказал, что на медведя не больно-то похоже, а она смеялась только...пуха потом принес, набил. Грязный он какой-то, слушай. А глаз левый где? Не бережешь ты совсем...подарки-то...

Рука аккуратно возвращает смятый предмет на прежнее место. Накидывает сверху снега горстями.

— Вот потому, знаешь, и говорить тебе не хотел. Книжки, игрушки...нет у мага времени играть — взрослеть надо, вставать на ноги. Учиться, чтобы себя защитить мочь, чтобы...вперед идти, силу собирать, власть за хвост ловить. Чтобы...других под себя подминать, кто слабее. А кого-то и вовсе...ну, ты понимаешь. Жизнь чужая — она для мага так, пылинка.

Глаза невыносимо жгло. Хотелось отвернуться, хотелось закрыть их и не открывать больше никогда — но взгляд, будто прикованный, цеплялся за крупные буквы на камне.

— Не хотел тебе говорить. Не хотел, чтобы ты магом был, потому как сам от мага родился. Потому как маг меня учил и потому что знаю, каково это. Не хотел, ты уж прости. Никогда не хотел. И себе о том давно еще мечтать запретил. Думал, что смогу прожить...честно. Человеком прожить. Думал, что раз уж у меня ничего не вышло, так может хоть ты...сынок...

Вдох. Выдох. Встать, подняться, возвращая к жизни негнущиеся ноги. Опереться о шершавый березовый ствол.

— Ты уж...прости меня. Прости, что...так вот. А даже не простишь — пойму, одно только мне скажи. Скажи, как мне...куда...скажи только, хорошо? Скажешь — и я позвоню. Позвоню им, договорюсь обо всем, работать буду. Хорошо работать, обещаю тебе. Никто не уйдет. Кровью умоются. Магом буду. Кем родился. Только скажи. Скажешь — домой пойду. Мать твою не оставлю. Ни за что не оставлю. Вместе к тебе ходить будем. Человеком останусь. Кем стать хотел. Скажешь...скажешь ведь? Скажешь?

Единственная слеза — слишком уж холодная, чтобы получилось спутать с очередной дождевой каплей — скатилась по щеке куда-то прочь. Встать. Отряхнуться. Отбросить волосы с лица.

— Знаешь, я ведь не со зла...такой. Знаю ведь, что черствый. Знаю, что говорил мало. Знаю, что сейчас сказал больше, чем...за день тебе обычно говорил. Знаю. Все знаю. Но ты не скажешь? Не скажешь ведь? Не скажешь...мне...

Нервный шаг по мокрой земле. Брызги грязи на бушлате.

— Значит, не скажешь. Ну тогда...тогда...

Душно. Трудно. Как бы только сделать еще шаг. Как бы только суметь, наконец, отвернуться. Как бы только...

-...прощай. Может еще...увидимся.

Под ногами хрустела снежная корка. Поворот, неглубокий овражек...последние несколько метров, отделявшие его от дома, маг проделал ускоренным шагом, по привычке вначале толкнув, а затем уже застучав что есть сил в запертую дверь.

Отворили ему не сразу — стук повторялся трижды, и лишь тогда, когда Виорел всерьез задумался о том, что скорее отобьет кулак, чем добьется хоть чего-то, по ту сторону защелкали засовы. Звуки эти заставили мага против воли вздрогнуть — когда он покидал дом в последний раз, там не было такого количества замков и запоров...

Отворив дверь, Нина вышла на порог — бледная тень себя прежней, постаревшая за полгода, кажется, на целый десяток лет, но все еще узнаваемая. Разве что эта шаль на плечах не была ему знакома — вытащила, небось, из какого-нибудь старого ящика или...

Купила новую?

— Виорел...

Слова никак не желали рождаться — да и с действиями были, как вскоре выяснилось, некоторые проблемы. Медленно, словно конечности вовсе позабыли, как следует двигаться, он шагнул вперед, заключив ее в объятья.

Медленно. Аккуратно. Словно человека, едва ему знакомого.

— Прости, что не приезжала...меня не пускали...я...передачи...

Нервная скороговорка, горячее дыхание, обжигавшее шею.

— Я не знала, что сегодня...мне никто не...проходи...я сейчас...обед...

В глубине дома что-то тихо звякнуло — там, на кухне. Отстранившись от жены, маг сделал первый, не вполне еще уверенный шаг — а затем, почувствовав, как к ногам возвращается сила, добавил к нему еще несколько. Миновав крошечную прихожую — Нина что-то испуганно бормотала за спиной — он вышел на кухню, замерев у порога. Медленно, словно проржавевший механизм, повернул голову, разглядывая накрытый на двоих стол. Новую скатерть. Фарфоровую посуду.

Сидящий за столом усатый мужчина в потертой милицейской форме удивленно уставился на него крупными бледно-зелеными глазами. Поднесенная им было ко рту ложка супа чуть качнулась в дрогнувшей руке и рухнула обратно в тарелку.

— Здравствуй...Виорел.

Не вините себя, не вините Нину...

Имя отчего-то вспомнилось почти сразу — следом услужливая память подкинула и все остальное. Илиэ Манолеску, живший в получасе ходьбы — один из тех, что полгода назад проводил арест мага — медленно поднялся из-за стола, протягивая руку.

Мудака из милиции, что живет по соседству...

Казалось, некто повернул какой-то невидимый рубильник, выкручивая все звуки мира на минимум — от каждого слова до Виорела добиралось лишь слабое, неразборчивое эхо. Все мысли куда-то делись, но телу это вовсе не мешало двигаться — шагнув мимо опешившего мужчины, маг выдернул из-под того стул. Перевернул, водрузив на столешницу, крепко схватился за ножку.

— Виорел, что ты...

В несколько коротких движений выкрутив ножку стула, маг протолкнул внутрь палец — и, немного повозившись, вытянул наружу плотно скрученную пачку купюр. Убрав ту в карман, он отступил на пару шагов, развернулся. Двинулся к дверям...

— Виорел...

Нина, вошедшая в комнату с пустой тарелкой в руках, была бледна, как полотно. Нина то и дело что-то бормотала, но все, кроме собственного имени, казалось ему сейчас ничего не значащим шумом.

— Я...я просто...

Медленно, словно в каком-то забытье, он достал ключи. Швырнул в тарелку, что держала Нина.

— Ну хоть пообедай!

Вослед ему что-то кричали — звуки долетали уже чуть отчетливее, но смысла в них по-прежнему не наблюдалось.

Манолеску уже успел открутить две соседние ножки от стула, когда за магом с грохотом захлопнулась дверь.

1981, Япония.

Где-то за спиной с грохотом хлопнула дверь каюты. До Тосимы оставалось совсем немного — приглядевшись получше, сквозь закатную дымку можно было уже разглядеть причал. Опустив на пол без меры длинный чехол, в каких обычно держали удочки, Виорел медленно вдохнул, прикрыв глаза. Резкая поначалу боль, прокатившаяся от Метки по каждой Цепи, успела уже смениться приятным теплом, за десять последующих минут пробравшимся и наполнившим собою будто бы каждую клеточку. Отступил, пусть и ненадолго, кашель, выровнялась — это он чувствовал сейчас и без какого-нибудь градусника — температура, сгинула терзавшая с самого начала плаванья тошнота. Рунная комбинация, приводящая тело в расслабленное состояние, работала в этот раз на диво хорошо. Перед каждой охотой бы так...

— Во-во, начальник, дыши глубже, как я тебе и говорил. Морской воздух от всего поможет...ну, кроме острой денежной недостаточности, конечно. Да и пуля промеж ушей, пожалуй, посильнее будет...

Знакомый голос и более чем знакомый смех, раздавшиеся за спиной, смыли прочь и без того тонкую пленку незаслуженного блаженства, навеянную чарами: вывалившийся из своей каюты Веселый, на чьей шее красовался новенький, длинный что три ружья Виорела, черный шарф, вновь зычно рассмеялся. Зевая во весь рот, за ним на палубу выбрался и Чуботя, тащивший за плечами набитый под завязку рюкзак.

Со стороны — три чудаковатых любителя ранней рыбалки, минимум двое из которых явно были одержимы идеей утрамбовать в рюкзаки целый дом. Со стороны — ничего необычного, помимо, конечно, самого факта наличия трех иностранцев на борту позднего парома — слишком уж позднего, чтобы удалось насладиться хоть какими-то красотами острова, вот-вот собиравшегося завернуться поплотнее в ночную тьму и тишь. Со стороны...

Лучше бы так и оставалось. Лучше бы подольше.

— Ну что, начальник, нос прошел?

— Давно на море выезжал, эксперт хренов? — красноречиво шмыгнув и утершись рукавом, маг застегнулся до самого ворота.

— Ну, я в книжке читал, — оскалился Деляну. — Как там...уважаемый царский недобиток, для поправки здоровья езжайте на море. Дышите воздухом и пойдете на поправку... — нарочито медленным тоном затянул бывший рыцарь. — Поумней меня ведь люди были. Не зря советы всем...

— Что поумней, так это я соглашусь, — все еще зевая, выдавил из себя Пупок. — Но это они, башка твоя еловая, про места потеплее писали. Греция там...ну Крым какой или Сочи, на худой-то конец.

— Ну и где мой Крым тогда? А Сочи где? — преувеличенно заохал Титу. — С вами дождешься — у жирного скорей плешь волосами заколосится. Ничего, ничего, вот отпашем свое — в Африку двину. Уж там точно океан рядышком. И тепло круглый год...

— И круглый год стреляют, — мрачно произнес Виорел. — Доведет тебя язык до Баренцева скорее. Подо льдинку. Очередь пошли занимать, туристы...

— Святое дело, — важно кивнул Деляну. — Как человек страны почти победившего коммунизма, за место в очереди я глотку любому...

— Силенок не хватит, — буркнул толстяк, отпихнув Веселого в сторону борта. — Старшему уступи, балбесина.

— Ну, жирный, конец тебе, — попытавшийся было наступить товарищу на пятку Титу неожиданно почувствовал, как на его шарфе сомкнулась рука мага — и резко дернула. — Эй, начальник, ты чего?

— Игры кончаем, — хрипнул Щербанка. — О деле давайте.

— Ну о деле, так о деле, — скривился бывший рыцарь. — Кто у нас дело-то там?

— Да опять рыбье какое, — толстяк лениво почесал свои многочисленные прыщи. — Рыба, рыба, рыба...вот спросят меня когда-нибудь — что ты, Юджин, в Японии-то видал? На завтрак — рыба, на обед — снова рыба, на ужин, смотри не охреней, рыба! А на кого ты, Юджин, в Японии охотился? Да на все ту же рыбью срань, чтоб ей пополам треснуть. У меня эта рыба из ушей попрет скоро...

— Змеи морские, — сухо произнес маг. — Живут у берегов, кровью питаются. Человечинкой тоже отродясь не брезговали. Мы сюда не час, знаешь ли, плыли, времени отчеты просмотреть у тебя было до черта и с горкой. А теперь уж не обессудь, ими только зад подтереть осталось.

— Так я и...того самое, — пожал плечами Деляну. — А то у них тут в сортире один рулон всего был.

— А в оставшиеся я ветчину завернул, — протянул толстяк. — Не, ну а чего? Не пропадать же добру...

— Деловой подход. Хвалю, жирный, — игнорируя убийственный взгляд Виорела, ухмыльнулся бывший рыцарь. — Сколько целей-то, начальник? Трое, вроде?

— Семья, — прохрипел маг. — Отец, сын, жена сына. Домик на отшибе.

— Магия там есть какая?

— Без понятия, — буркнул Виорел.

— А они того...ну, вооружены?

— Может, еще план дома тебе нарисовать? — не выдержал Щербанка. — Ковровую дорожку не желаете ли? А пинка под зад?

— Ладно, ладно, я-то что. Я только спросить...

— Спросить ему...я так понял, в списке этой мрази поначалу не было, приказ чистить вот только-только спустили. Радовался бы, что хоть сказали, по кому работаем — нет, куда там, он в сортир все бумаги спускает. В ордене своем тоже небось шифровками какими подтирался?

— Скорее им самим, ну... — усеянное прыщами лицо Пупка расплылось в гадкой улыбке. — От души, так сказать.

— Дом на отшибе, — повторил маг, не дожидаясь, пока Веселый решит поддержать обмен колкостями. — Вокруг...ну, лес не лес, так, рощица. Это нам на руку...

— "Три свечки"? — глаза Веселого загорелись радостью понимания.

— Они, родимые, — кивнул Виорел. — Деревья, коли живые — лучшей опоры не сыщешь. Все чары в землю пойдут, как миленькие, а там уже...

— Сколько времени полог провисит?

— Около часа, — почесав подбородок, ответил Щербанка. — За глаза хватит, коли дурачков включать не будете. Титу, ружье на тебе, я треугольник раскину, ток подам и выманиваю. Пупок...

— Да готов я, готов.

— Ну, тогда с богом. Или с богами — у местных-то, я слыхал, их вообще миллиардов десять...

Дом оказался даже более убогим, чем образ, услужливо подброшенный фантазией. Да и какой вообще это дом — так, занесенная снегом лачужка, будто бы вытолкнутая за черту основного поселения некоей безжалостной рукой. Теплый свет в окнах, неприбранная дорожка...был в жизни мага еще один дом, очень похожий на этот — но воспоминания о нем были столь зыбки и туманны, что сгинули прочь, едва он тряхнул головой.

Занять место среди туристов и рыбаков было не так уж и сложно — легче легкого оказалось и отстать от собранной экскурсоводом группы. Шедшая по маршруту толпа даже не заметила, как из нее испарился, сгинув в вечернем сумраке, вначале хмурый мужчина с большим чехлом за спиной, а затем и его длинноволосый спутник. Невысокого толстяка с прыщавым лицом могли бы, наверное, недосчитаться — если бы только хоть один человек захотел держать эту чудовищную физиономию в недрах своей памяти.

Глазка на двери не было — более чем удобно. Осторожно двигаясь к дому, вслушиваясь в шум прибоя и пение редких ночных птиц, он снова и снова чувствовал, как меж лопаток вонзается раскаленная игла боли: поддержание барьера, углами которого стали три достаточно крепких и живых для принятия рун дерева, отнимало порядочную часть сил — но только так можно было быть уверенным, что ни единый звук, оброненный в этом треугольнике, не сможет пробиться наружу.

Пистолет оставался в кармане, руки со стянутыми перчатками были на виду. Отодвинув шапку с глаз — более безобидный вид маг принять попросту не мог — он шагнул к порогу, несколько раз приложившись кулаком о дверь. Не слишком сильно — изобразить усталость тоже было достаточно важно.

Эта минута вполне могла показаться вечностью — как для терзаемой болью в Метке спины, так и для затылка, который, казалось, физически ощущал наведенный из зарослей прицел Деляну. Собираясь уже было постучать еще раз, маг замер, медленно опустив — но все еще держа на виду — правую руку, едва только по ту сторону послышалось какое-то шевеление. Лязгнул засов, дверь отворилась — щель, на которую она соизволила это сделать, была столь узка, что через нее не смогла бы протиснуться даже рука ребенка.

— Вы заблудились?

Щель стала самую малость шире. Достаточно широкой, чтобы по ту сторону можно было разглядеть хмурое лицо старика, сплюнувшего несколько слов на вполне сносном английском.

— Порт в другой стороне.

Виорел моргнул, изготовившись к боли — но к ощущению, сравнимому с засыпанием в глазницы горсти раскаленных углей, готовым до конца было быть нельзя. Руны на веках вспыхнули, вышибая вместе с непрошенными слезами всю ложь из мира, доступного взгляду.

Старика больше не было. Была ободранная чешуя, были усы, словно у осетра, свисавшие до самого пола. Огромная кривая пасть, засаженная частоколом зубов.

— Нет. Я как раз по адресу.

Примечания к главе:

[1]Первое главное управление КГБ СССР (ПГУ) — структурное подразделение Комитета государственной безопасности Советского Союза, ответственное за внешнюю разведку. Существовало с марта 1954 по ноябрь 1991 года, преемник созданного 20 декабря 1920 года Иностранного отдела ВЧК при НКВД РСФСР.

[2]Управление РТ ("Разведка с территории") — структурное подразделение ПГУ КГБ, отвечавшее за проведение операций на территории СССР

[3] Георге Арсенеску — румынский офицер, командир антикоммунистического партизанского отряда в горах Фэгэраш. В 1948 году сформировал партизанский отряд из нескольких десятков человек, названный Haiducii Muscelului — Мусчельские гайдуки. Повстанческая борьба Haiducii Muscelului продолжалась более десятилетия. В основном она сводилась к нападениям и убийствам функционеров компартии, агентов и осведомителей Секуритате. Расстрелян 29 мая 1962 года в тюрьме Penitenciarul Bucureşti коммуны Жилава.

[4] "Железная гвардия" — румынское движение и одноименная политическая партия, действовавшая в Румынии в период между двумя мировыми войнами (с 1927 по 1941 годы). Партия представляла идеологию румынского ультранационализма, антикоммунизма, антикапитализма и антисемитизма, а также поддерживала Румынскую православную церковь. Первоначально основана Корнелиу Зеля Кодряну 24 июля 1927 года как военизированная организация "Легион Архангела Михаила", в середине 1930-х годов были установлены связи с нацистским режимом в Германии.

Часть легионеров погибла на фронтах Второй мировой войны, а часть после войны была арестована румынскими коммунистическими властями и по приговору суда либо казнена за коллаборационизм, либо осуждена к длительным срокам заключения. Многие же видные деятели "Железной гвардии" нашли убежище в Испании и Португалии, избежав преследования за военные преступления.

[5]Хойя, Хойя-бачу — лес, расположенный к западу от города Клуж-Напока. Согласно легенде, в лесу Хойя происходят паранормальные явления, такие как: исчезновение людей, появление призраков, появление НЛО и прочее.

[6]Василий Ефимович Филиппенко — советский серийный убийца и насильник, действовавший в Ленинграде в районе Обводного канала с 1967 по 1968 год.

[7]Михай I — король Румынии в 1927-1930 и повторно в 1940-1947 годах из династии Гогенцоллерн-Зигмарингенов. 30 декабря 1947 коммунистическое правительство вынудило Михая отречься от трона, упразднило монархию, а Михай был вынужден эмигрировать в Швейцарию.