Бабуин опять схватился за голову.
— А таких мутных никто не любит, — продолжил Бархан. — А главное — в чью пользу? Непонятно! А значит, что это — только начало балета.
— Знаю! — огрызнулся Бабуин, нажимая на телефоне быстрый набор, — Маришка, ты как?
— Чё тебе, тварь? — услышал Бархан эхо из трубки.
— Ты где? — продолжил Санёк, проглатывая оскорбления, — С тобой всё в порядке?
— На работе я! Было бы в порядке, не будь тебя, щука! — и гудки.
— Бабы! — пожал плечами Бабуин.
— Два моих парня покатаются пока с ней, — кивнул Бархан.
— Говоришь, случайно ехал мимо, просто вспомнил? — спросил Бабуин.
— Ну, почти, — пожал плечами Бархан, — Если тебя грохнут — мне легче не станет. Тем более, если ты просто случайный пассажир. Так тебе куда?
— Домой, Барханчик, домой! — отмахнулся Бабуин, — Решил пощупать пару заказов. Покалымить. Деньги заканчиваются. Гараж сварить...
— Знаю я, — усмехнулся Бархан, — чем ты живёшь. Думаешь, мы, опера — пальцем деланные?
— Так что мне делать, брат? — спросил Бабуин.
— Откуда мне знать? — искренне пожал плечами Бархан, разворачивая машину через две сплошных, — Мне даже страшно представить себя на твоём месте. Я бы бросил всё, даже эту тварь крикливую и спиногрызов, что мне в паспорт вписаны, и забился бы в какую-либо дыру.
— На родину эмигрировать? — спросил Бабуин.
— Ты ещё подколи меня! — огрызнулся Бархан, — Это для вас я — вольный каменщик. А для них я — русский. Да... да и для себя я — русский! А вот что ты придумаешь...? Буду посмотреть. Даже любопытно. Ты умеешь выкинуть коленце! Надо подстраховать — маякни. Мы недалеко будем. Только... Сам пойми — нам светиться нельзя. И ребят своих под перекрёстный, тем более — 'дружественный огонь' подставлять... Меня, мента, братва почитает, пока погоны хоть на ниточке, но держаться. А как стану гражданским — каждый ноги вытрет. Бархан — не Бабуин.
Машина остановилась. За 200 метров от дома Бабуина.
— Спасибо, брат! — сердечно поблагодарил Бабуин.
— Удачной охоты, Бабай! Мы с тобой — одной крови! — ответил Бархан, излишне газанув, уехал.
Бабуин перепрыгнул забор и пошёл к дому 'огородами'. Понуря голову от тяжких раздумий.
А фоново — его мысли опять пытались пробежаться по уже знакомому криптографическому шаблону. Бархан крикнул 'Бабай', а не 'Бабуин'. Почему? Получается, что был он — обезьяна, а теперь, без Ани, помирившись, да и помирившись ли? В общем, в перемирии с женой — Бабай? Бабий? Женский? Бабский? Женат, отец девочки. Покровительница того вон 'пришельца' — Баба Яга. Мара. Мария.
Поморщившись, Санёк отогнал эти мысли. Жестом. Краем глаза, увидев Аньку.
— Да, ладно тебе! Анька! Ты-то меня чего боишься? Уж кто-кто, а ты-то меня бы не боялась! Ты ж мне — что сестра!
— А то я не слышала, как ты орал, что убьёшь меня! — пискнула Анька.
— Да мало ли что я орал! — отмахнулся Бабуин, — Обезьяна лает — ветер носит! А то ты не слышишь, по-соседски, как мы с Маринкой и о чём орём друг на друга!
— Так, то — Маринка! А то — я! — Анька всё же вышла из-за кустов смородины.
— А ты — Анька! — потрепал её по щеке Бабуин, — Пусть я к тебе под подол не полезу больше никогда, это не отменяет мою привязанность к тебе. Мы же — вместе выросли. Ты, я, Шаман...
Голос Бабуина сорвался. Шаман! Вот его могила — самый большой удар, который его ждал по возвращении в город. Про мать он знал. Про Шамана — нет. Представлял, как встретятся, трофеи привёз братве...
— Как там? — мотнул головой Бабуин на свой двор.
— Там — этот! — сморщилась Анька, — Саш! Ты хоть знаешь, кого ты в дом пустил?
— И — кого? — усмехнулся Бабуин.
— Он же — демон! Настоящий демон! — Анька вцепилась в джинсовку Бабуина.
— Сказки всё это, Ань. Сказки! И ты — не ведьма. Губу закатай. И он говорит, что не будешь ею. Если пакостить не перестанешь. Болеть начнёшь. И, кстати, он тоже поверил, что я тебя убить могу. Цени — отговаривал! Назвал тебя — комаром. Мелким кровососущим пакостником. Так-то, Анька! А ты, небось, мечтала стать великой злой колдуньей? Шабаш устраивать, ковен организовать? Ха-ха!
Анька ощерилась, показывая острые клыки.
— А демон он или нет? — пожал плечами Бабуин, — Какая разница? Я сам — чёрт! Мой лучший друг был — шаман. Его сестра — ведьмой мечтала стать. Димку Демона — тоже схоронили. У нас тут и так — зоопарк. Каждой твари — по паре. Мамонты, еноты, ёкнутые ёжики, гориллы, лемуры, бабуины, служивые псы, легавые, волчье братство, шайки шакалов-падальшиков, овцы, коровы, бараны, козлы и быки, трутни и ночные бабочки. Кого только нет! Демон? Ну — демон! Сам Спаситель, явись он сейчас — кем был бы? Как бы выглядел? Его и в прошлый раз... Как бродячую псину! Эх!
И Бабуин махнул рукой и пошёл, свесив голову и загребая ногами пучки сорванной сорной травы, выброшенной на тропку.
Во дворе было тихо, обычно, привычно. Но — всё изменилось. Ноздри Бабуина ходили ходуном. Ему чудилось, что вновь пахло, как там, в горах. Теми же приправами 'тропы войны' — солярой, мазутой, сгоревшим порохом, взрывчаткой, пылью, грязью, кровью, потом. И остывшей баней.
В баню он и пошёл. Разобрал пол, достал нычку, открыл коробку, развернул промасленную тряпку, запасной магазин — в карман, трофей, обтерев излишки смазки — за спину, за поясной ремень, собрал пол обратно.
И плюхнулся на развалившийся диван, опять — понурившись. Наличие оружия не принесло ожидаемого успокоения. Получается — оружием тут ничего не решить. Только что — застрелиться. Тогда уж и их. Чтоб тоже не мучились. Как в том фильме, про туман на мозгах. Пристрелить всех. За минуту до прихода кавалерии.
И словно в ответ мыслям 'про кавалерию' — мотор. Бабуин вылетает из бани, но Дашка — быстрее. Летит, орёт — 'Мама!'. Бабуин, выглянув на улицу, отпер ворота, прошёл в глубь двора, сел, опять пригорюнился. Дашка, как кошка, мать чует за пару километров. Ни услышать, ни высчитать — невозможно. Только — учуять.
— Так — две половины целого, — заявил Колян, приваливаясь плечом к столбу, — Мать и дитя — разделившись, остаются одним целым.
Бабуин поморщился. Не согласившись. Мать не почувствовала, что он остался жив. Не дождалась его. И он не почувствовал, что мамы — больше нет. Про отца и говорить нечего. Он его почти и не помнил. И вообще — почему он вспомнил о них? Зачем? Плохая примета. Там, в горах, если кто-то вот так начинал поминать покойников, то его отстраняли от боевого выхода. Так они подрывались в окрестностях базы, падали с лестниц, удавливались рухнувшими стопками ящиков, срывались в пропасти.
Дальнейший поток мрачных мыслей и воспоминаний решительно пресекла Маринка. Выйдя из машины, она как-то особенно улыбнулась, оглядев всё и всех, и ... пустилась в пляс. Барыню. У Бабуина даже челюсть отпала.
— Я — уволилась, Сашка! — радостно крикнула Марина, с визгом, кружась, приплясывая, — Как мы жить будем — не знаю! А мне — пох!
С радостным криком Дашка присоединилась к матери.
Так, в танце, Маринка приблизилась к Бабуину, по хозяйски — спихнув его руки с колен, уселась, поелозила, устраиваясь.
— Расстроила тебя? — насмешливо спросила она, — Обломала твои альфонсовские планы.
Бабуин нахмурился:
— Я — альфонс? — он с натугой пытался обратить свои мысли к словам жены. Сам себя — не понимая. С чего Маринка на него так действует? Его рвёт так, как никогда прежде. Будто у него опять гиперподростковость наступила. Крышу отрывает! Но, он же не подросток. Мужик! Потому — удав не будет им править!
— Ты, женщина, ничтожно сумящящаяся, решила, что зарабатываешь больше меня? — грозно спросил он.
— Как же я тебя люблю, Сашка! — Маринка впилась в его губы поцелуем, обняла. И — наткнулась на пистолет. — А это — зачем? Что ты натворил? Гля! Бабуин!
Она вскочила. Опять — руки в боки, наклонилась, опять собираясь лаяться.
— Это хорошо, что ты уволилась, — будто не видя грозного вида жены, продолжал размышлять Бабуин, — Дашкин садик вообще в расчёт не берём. Моя работа... Да! Кол на неё! Таких 'работ' — везде полно. Были бы руки! Коляна — вообще нет. Ни с чем не связан. Нам надо резко потеряться. Машина — исправна?
— Нет, — мотнула головой Маринка, опуская плечи, успокаиваясь. Спокойный, рассудительный тон мужа охладил её. Она села рядом, резким толчком бёдер сдвигая Бабуина, — Рассказывай!
Бабуин тяжело вздохнул:
— Легко сказать! Я даже не понимаю — что происходит?! Мне тут знакомые опера...
— Бархан что ли? — перебила Марина. Бабуин выругался. Его жена лишь отмахнулась, — Тоже мне — утерянная проводка! У тебя в знакомых операх только Бархатный и остался. И машина его стояла за углом, когда я выезжала. И их служебная шестёра его отдела мне несколько раз в заднее зеркало попадала.
— Маринка! Да ты прямо опер! — изумился Санёк.
— Обойдутся! Им денег не хватит мои мозги оплачивать! — задрала нос Марина, потом, улыбнулась, — Давай дальше, что там Борька нарыл? Это как-то связанно с перестрелкой на перекрёстке?
— Гля! — хмыкнул Бабуин, — Да это ты мне должна рассказывать, а не я!
— Я не всё знаю, — покачала головой Марина, — Не знаю — когда? И — зачем ты с Мамонтом закорефанился?
— То-то и оно, Марин, что этого и я не знаю, — развёл руками Бабуин.
Марина грязно выругалась, встала:
— Пойду вещи собирать. Я подумала, что ты учёл этот манёвр. И что Мамонт нас прикроет. Он своих не бросает. Такая у него слава. Отморозок с понятиями. А он-то тут оказывается и не причём. Нас просто поимели. Случайно! Гля! Бабуин! Ну почему, что не плюха коровья, то — ты в неё мордой?!
— Да я-то причём? — закричал Бабуин.
— То-то и хреново, муж мой, что ты как всегда — не причём! — Марина сплюнула сквозь зубы. Даша тут же попыталась сделать так же, но у неё не получилось — слюна повисла на подбородке. Марина продолжила, — Думать надо было, баран, куда лезешь! И — зачем! Не тронь гавно — не изгавняешься!
— Ты со мной, Мариш? — тихо спросил Бабуин, набычившись.
— Да куда ты без меня, бестолочь?! У тебя же вместо мозгов — катушечный магнитофон. Как у попугая. Только и можешь байки свои ёкнутые проигрывать! А тут на шарнирной подвеске языка — не выкрутишься! Тут — думать надо!
— Маринка! — закричал Бабуин, вскакивая, подхватывая жену на руки, как девочку, закружив её под двору, — Как же я тебя люблю! Ты же моя умница! А я всю голову сломал, что же мне делать?
— Ты не умеешь! — улыбнулась Марина, — Думать я буду.
— Да сколько угодно! — согласился Бабуин, — А я буду делать то, что у меня получается лучше всего. Языком трепать! Колян! Ты со мной?
— Ну-ка! — напряглась Марина, — Отпусти меня! Ты что задумал?
— То, что умею! — ответил Бабуин, опуская её на ноги, — Говорить! Едем к Мамонту и говорим. Сама же сказала — 'отморозок, но с понятиями'! Потому даст мне высказаться! А уж это я умею! А там — посмотрим. Грохнет — к одному концу. Выслушает, снимет заказ. Да и смысл ему меня мочить? Он не понимает мою роль в этом. Я и объясню, что я тут — банный лист, что случайно прилип к этой теме.
— Бабуин, — Марина подозрительно смотрела на него, прищурившись, — Я тебе говорила, что ты — больной на всю голову?
— Сегодня? Нет, — пожал плечами Бабуин, — Или — говорила? Не помню. Можно подумать я слушаю! Собака брешет — караван идёт. Пошли, Колян, ух-х!
Это он согнулся от удара в живот коленом от собственной жены. Марина вытащила у согнувшегося Бабуина пистолет и спрятала его себе за спину:
— Иди! Трепись. Для разговора это не нужно. Убьют — домой не приходи. Пошли, Даш!
— У меня ещё есть! — огрызнулся Бабуин, выпрямляясь.
Марина лишь фыркнула. Увела дочь в дом, даже не обернувшись ни разу.
Бабуин схватил лопату, но, крутнувшись, вспомнил, что дом под наблюдением. И раскопки в огороде — палево. Выругался. Воткнул лопату в землю, пошёл к машине.
— Ключи дай! — крикнул он и поймал вылетевшую из окна связку. Тут же вылетевшую — следит, всё же, — Пошли, Колян, посмотрим, что с нашей 'сироткой' не так. Может, подшаманим своими силами?
И уже тише:
— У тебя оружие есть?
— Конечно! — кивнул Колян, — Всех видов. И даже на тебя комплект брони подберу.
— Нет, брат! — качает головой Бабуин, — Твои фокусы и танцы с саблями тут не катят. А то будет как с Индейцем Джо и тем арабом с саблей. Пристрелят — и вся недолга! Как бешенных собак.
— Есть и лук со стрелами, — возразил Колян, — Хороший, боевой. Стрелы — калёные, заговорённые.
Бабуин вздохнул:
— Счастливое время было! Друг другу в тыковки долбить колюще-режущими. А то сейчас! Из-за горизонта прилетит метательный топор ирокеза! С четырьмя центнерами боевого состава на борту — и нет нашего дома. А город подумал — ученья идут. И всем — начхать! Вон, славян на юге в каменный век вбомбили — всем пох! Или снайпер! Вот что пакостного было! Вот пуля просвистела и — ага! А товарищ твой упал.
— Я тебя не очень понимаю, — признался Колян.
— Да что тут понимать? Ты знаешь, что такое пулемёт? Одним пулемётом можно было всё орду Батыя на нуль перемножить. В одну каску. А ты говоришь — броня! Стрела калёная! Броня, Колян — это танк. И то...! Горят, как факелы! Пацаны даже выбраться не успевают! Тьфу! Вот-вот-вот! Ну-ка, Колян, прижми педаль!
Колян случайно прижал сигнал на рулевом колесе. От рёва сигнала Бабуин приложился затылком об капот, взревел:
— Не ту педаль, конь ты педальный! Гля! Наберут деревенских по объявлению! Ладно, заводи! Стой! На ручник поставь, со скорости сними! Гля, ну харе уже диким притворяться! Задрал ты! Все эти приколы с викингами и витязями из сказки — прикольные, конечно, но, блин, в меру же!
И, обернувшись на Коляна, вздохнул:
— И смотрит! На чистом голубом глазу! Тебе в покер, брат, играть! Так покер-фейс держать — не каждому дано! Ты мне ещё скажи, что машиной управлять не можешь? Вот, брехло! С крыши ты приземлился — грамотно! Значит — наш! Небесная пехота дяди Васи! Все мы — минуту — ангелы, полчаса — птицы, остальное время — ломовые кони. У 'дяди Васи' рулить всем, что рулится — научат! Не хочешь — заставят! Хватит ваньку валять!
— А ты коня запрячь сможешь? — неожиданным аргументом парировал Колян.
— Нет. И ты думаешь — уел меня? — отмахнулся Бабуин, — Кому сейчас кони нужны? Сейчас век машин!
— Надолго ли? — вновь контратакует Колян.
— На мой век — хватит!
— Да что такое — век человека! — отмахнулся Колян, — Миг!
— Между прошлым и будущим? — кивнул Бабуин, — Слышишь? Ровнее стало? Или мне кажется? Так говоришь — миг? Так ведь именно он называется жизнь. И она — одна.
— Не одна, — мотает головой Колян.
— В смысле? — удивляется Бабуин, выглядывая из-за капота.
— Люди, одарённые бессмертной душой — перерождаются в потомках своего рода.
— Да? — Бабуин даже почесал затылок промасленными пальцами, — Мать говорила, что я характером на деда похож. Отца моего отца. Такой же был взбалматошный. Только, вишь, в чём дело — нет у меня сына. Карачун мне, Колян! Понял? Я — одноразовое изделие! Гандола штопанная, попользованная, выброшенная. Насчёт тебя — не знаю. И вот что мы будем делать, когда в нас начнут разряжать рожки калашей?
