— Скажи, Заря, а что ты всё-таки думаешь о Христе?
— А что с ним было после того, как он воскрес и все поняли, что он — бог?
— Он вознёсся на небо, перед этим пообещав, что вернётся и установит своё Царствие.
— А почему он не установил его тогда?
— Люди были к этому ещё не готовы. Он вернётся, когда они будут готовы. Тогда Царство Божие как раз наступит. А сейчас задача христиан — распространить Весть о Нём по всему миру. Все люди должны услышать историю Его Жизни и Смерти. Ты понимаешь это?
— Я, кажется, поняла, — ответила Заря, — Бог послал вашим предкам своего сына, чтобы научить их жить правильно и достойно. Но они его не стали слушать, а казнили. А потом, когда он воскрес, они убедились, что он — сын бога, и решили, что богов надо пытать и казнить. Поэтому он улетел на небо, чтобы с ним больше такого не делали. Думаю, — Заря опять не удержалась от насмешки, — что после всего, что вы с ним сделали, он не торопится возвращаться. Раз вы до сих пор уверены, что его надо было пытать, вы можете сделать это с ним снова.
— Чудачка-дикарка. Ты наивна, но всё же чиста сердцем, и потому Господь обязательно простит тебя. Скажи мне, а что вон там за штуковина? — сказал брат Томас, даже слегка остановившись от неожиданности. Они вышли на небольшую площадь, посреди которой стоял камень, украшенный цветами и горящими свечами.
— Это уака, воздвигнутая в память о наших предках, заживо сожжённых во время Великой Войны. Сюда мы приносим цветы, и зажигаем на память о них свечи. Раньше у нас не было свечей, и потому не могло быть такого обычая. Кроме того, раньше людей не сжигали заживо, и потому их останки можно было с честью похоронить. Но те, кто сгорел заживо и чей прах развеян по ветру, не имеют своих могил, точнее, их могила — вся наша земля. Но память о них должна быть почтена. И потому было решено, что лучше всего это делать свечами, потому что их огонь напоминает о том огне, в котором они сгорали заживо.
— И около этих своих уак вы проводите свои священные обряды?
— Проводим. А что?
— Пойми меня правильно, Заря. Конечно, ваши предки были правы, что защищали свою землю с оружием в руках, однако, поклоняясь им таким образом, вы всё же неправы.
— Но почему?! Говорят, вы тоже почитаете память тех, кто погиб за Христа.
— Да, почитаем. Но христианские мученики умирали с именем Христа на устах, зная, что и Христос до того также умер за них. Он приходил в этом мир, чтобы за них умереть! А с какими словами умирали язычники?
— Первый Инка вернётся! Да здравствует Первый Инка! Смерть испанцам!
— Вот именно. Почувствуй разницу. Они умирали за тех, кто сам не умер за них. Кто просто видел в них что-то вроде своих орудий, а не живые души... Это мне и отвратительно.
— Я не понимаю вас, христиан. Всякий, кто рождается на свет, рождается, чтобы жить. Мне нелепа и страшна мысль, что можно родиться лишь для того, чтобы быть подвергнутым жестокой и мучительной казни. И они все — Заря показала на камень, на котором через свечи брат Томас увидел барельефы. В темноте он не мог разглядеть их подробно, но кажется, они изображали сцены битв и казней, — они все тоже очень хотели жить. Но если на твою землю пришёл враг, то нужно сражаться против него с оружием в руках, а если тебя захватили в плен, то нужно мужественно встретить пытки и казнь, чтобы показать, что ты верен своему народу, и вдохновить других на борьбу своим примером.
— Я всё это понимаю, но... подумай также о сынах Солнца, принимавших эту жертву как должное. Простолюдины должны были гибнуть за них, а сами они ничем не рисковали.
— Почему — не рисковали? Разве они не шли в бой? Разве они также не могли попасть в плен и подвергнуться пыткам и казни?
— А разве могли?! Я всегда был уверен, что они лишь посылали в бой других...
Заря взглянула на него круглыми глазами, отступила на шаг и тихо промолвила:
— Похоже, вы ничего о нас не знаете... Значит, вы там уверены, что инки — трусы? Теперь я поняла, почему вы их так презираете... Но как же так, как же вы можете не знать... Правда, попав в плен, многие из них скрывали, что принадлежат к сынам Солнца, так как пытки по отношению к ним были часто ещё более изуверскими, но неужели вы даже историю Тупака Амару забыли?
— Так значит, инки шли в бой сами? И гибли? Я всегда был уверен, что тираны трусливы, иначе они бы не были тиранами, но... Похоже, я и в самом деле жестоко ошибался. Расскажи мне историю Тупака Амару.
Хотя Заря небезосновательно считала себя неважной рассказчицей и тем более певицей, но сама магия места так подействовала на Томаса, что об этом он вспоминал потом до конца своих дней. Постепенно сгущающиеся сумерки, священный камень, окружённый пламенем свечей, и голос девушки, через которую с чужеземцем как будто говорили века. Для него Заря как будто не была в этот момент сама собой, она походила скорее на раскрытую книгу, со страниц которой шелестели древние предания.
— У Великого Манко было множество сыновей, и среди них было много тех, кому пророчили будущность великого воина, но Тупак Амару не был из них. Он был тихий и скромный юноша, которому было легче иметь дело с книгами, чем с людьми. Он стал амаута, и едва ли думал, какая судьба его ждёт. Но началась Великая Война, враги стремительно наступали вглубь страны, неся смерть. Если простых рыбаков и крестьян враги ещё могли пощадить, намереваясь превратить их в своих слуг, то для всех сынов Солнца, кому не удавалось скрыть своё происхождение, и для всех амаута приход врага означал неминуемую и страшную смерть. Были те, кто пытался лишь трусливо укрыться и переждать нашествие, были те, кто надеялся на сотрудничество с врагом, но были и те, кто решил уйти в леса и бороться с врагом до самой своей смерти или до тех пор, пока он не будет изгнан с родной земли. Таким был и Тупак Амару, предпочетший сражаться, но не сдаваться. Увы, его и его товарищей выдал предатель, и несчастный даже не мог воспротивиться, с честью погибнуть в бою, он претерпел плен, где его подвергали унижениям и пыткам, требуя рассказать про золото, а также выдать тех, кто ещё оставался на свободе. Белые люди верили, что запасы золота у нашей страны неиссякаемы, и что у каждого инки непременно есть где-то запрятанный запас. Конечно, это было не так, но несчастные не могли этого доказать. Священники уговаривали Тупака Амару креститься и даже обещали за это жизнь, но только он отказался наотрез. Он знал, что его крещение будет выглядеть как отказ от своего народа и своего отца, Великого Манко, и как признание, что его страна обречена. А если так, то, значит, его народ сложит оружие, признав владычество завоевателей. Хотя сын Манко наотрез отказывался креститься, с ним, вопреки обычаям белых, запрещавших крестить того, кто твёрдо отказывается, проделали это силой, и пустили слух, что Тупак Амару принял веру белых людей. Тогда сам де Толедо приказал казнить юношу, решив показать этой казнью триумф над инками. Он приказал нарядить его так, как одеваются инки в дни торжеств, его голову украсить льяуту, которое положено носить наследнику престола, но при этом заковать его в кандалы и надеть на шею железный ошейник. Именно в таком виде несчастного провели к месту казни, а чтобы он не сбежал, его стерегли несколько десятков стражей из народа каньяри. Перед тем смертью он должен был смотреть, как казнят его товарищей по оружию, тех, с кем он долгие месяцы борьбы делил стол и кров... На это со скорбью и ужасом смотрели насильно согнанные местные жители. Все они сочувствовали несчастным, но никто не мог ему ничем помочь, и вот-вот должно было случится неизбежное. Но неожиданно Тупак Амару оттолкнул палача и заговорил. "Братья, смерть стоит передо мной, но знайте, враги могут казнить меня, но войска моего отца вернутся и отомстят за всех. Я не отрекался от моего отца, меня крестили насильно. Братья, я скован — но всех они заковать в кандалы не могут. Продолжайте борьбу! Да здравствует страна Солнца!" Палач опомнился, и схватил его, и попытался заткнуть ему рот, но тот перед смертью ещё сумел крикнуть: "Мать земля, пусть моя пролитая кровь падёт позором на моих врагов". И палач отрубил ему голову. Тело его потом, желая его опозорить, отпели по христианскому обряду, а голову выставили на всеобщий позор и поругание, но вместо этого местные жители ей стали поклоняться как святыне, и тогда де Толедо пришлось её убрать. Народ потом сложил о Тупаке Амару множество песен, в которых говорится, что он ушёл к своему предку солнцу, и теперь сеет свет с небес, и что следы его, оставленные по дороге на казнь, были подобны распускающимся цветам. О нём говорили по всей стране, на Севере и на Юге, в горах и на Побережье. И по всей стране за него мстили. А потом народ сложил об этом множество песен.
— Спой мне хотя бы одну, — прошептал брат Томас. И тихий голос девушки запел:
Безжалостная смерть искусней солнца
Создаёт героев, создаёт историю,
И подбирает нам место, где мы можем умереть.
За наше будущее.
Достойный пример
Обернётся в кулак
Обернётся выстрелом
Обернётся кинжалом
Ибо будет воля
Будет любовь
Будет совесть
И врага ждёт смерть!
Нет числа тем
Кто пал в горах
Кто пал на Побережье
Кто пал с ножом в руках в тех же местах
И вслед за ними
пали ещё многие и многие,
И нет им числа
Героев вспоминают без слёз
Но память о них живёт в руках
Память о них живёт в камне
А значит,
они не умирают до конца
Пока есть хоть кто-то
Кто готов сражаться и умирать
Герои остаются на земле
Вечно возвращаясь.
(Позже придя домой, Томас тут же записал то, что услышал, искренне сожалея, что записанная на другом языке песня казалась жалким подстрочником, а бумага не могла передать взволнованного и страстного голоса девушки)
Даже когда Заря уже закончила петь, брат Томас ещё некоторое время стоял, потрясённый и растерянный. До того его миссия казалась ему достаточно ясной. Всё, что так или иначе связано с инками — язычество, то есть зло и мерзость, и народу нужно лишь постараться это объяснить. Но теперь он понял, что здесь, именно в этом "проклятом язычестве", таится слишком много прекрасного и благородного, такого, с чем расстаться будет искренне жаль, да и так ли он будет безоговорочно прав, если будет требовать от своей паствы отказаться от всего инкского? Ведь отказ от прекрасного и благородного не может благотворно повлиять на души, даже и в язычестве есть искорки божественного света. Почти как в этих свечах... Тут к уаке подошёл некий юноша, и положил к ней цветок. Когда свечи озарили его лицо, брат Томас узнал его, и немного поколебавшись, окликнул.
— Кипу, — сказал он неловко, — как чувствует себя твой дед?
— Ему легче, — ответил Кипу (кажется, он не менее монаха был смущён такой встречей), — я очень боялся, что он сляжет, но вроде всё обошлось.
— Слава Богу, — сказал брат Томас, — передай ему, что я буду молиться за него.
— Лучше не надо, — сказал Кипу, — одно упоминание о христианах способно привести его в ярость. Всё-таки ему трудно мириться с собственной слабостью, невольными свидетелями которой вы были.
— Позволь мне задать тебе один вопрос, Кипу. Вот ты — философ, "амаута", как вы говорите. И вся ваша философия основана на том, что некогда к вашим предкам явился сын Солнца вместе с братьями и сёстрами, и научил ваших предков как правильно жить. Ты веришь, что его учение — божественная истина. Однако если бы тебе доказали, что он — вовсе не сын Солнца, а всего лишь человек, что бы ты стал делать тогда? Ведь это обрушило бы основы твоей жизни.
— Откровенно говоря, я сам нередко думал об этом. Есть разница между тем, во что верит ребёнок и взрослый, образованный человек и необразованный. Когда я был маленький, моя бабушка рассказывала мне эту легенду так, что я думал, будто Манко Капак с братьями и сёстрами так и родились из скалы, прямо сразу взрослыми, с готовыми знаниями в голове и навыками в руках, — Кипу улыбнулся, — но амаута в такое уже не верят. Мы сами знаем, сколько времени и усилий надо, чтобы усвоить знания, накопленные до тебя. Вероятно, в скале была своего рода дверь из страны богов, где они родились и выросли, а потом пришли, чтобы передать эти знания людям. Примерно то же самое происходит, когда наших людей посылают к племенам, умеющим и знающим меньше, чем мы. А наши предки тоже знали и умели сильно меньше нас. Кроме того, для вас "бог" — это существо вечное и всемогущее, но наши боги не таковы. Можно быть могучим, наверное, можно не стареть, но всемогущим быть невозможно, это противоречит логике. Вы в сравнении со своим богом как ламы рядом с пастухом, а мы рядом со своими богами как нагие огнеземельцы рядом с нами. И даже бессмертие богов... Ведь дети богов, живя в нашем мире, состарились и умерли, и их потомки тоже старятся и умирают. Значит, бессмертие — это не их свойство, а или свойство мира, в котором живут боги, или просто старость — это болезнь, от которой в ином мире знают лекарство. Но даже если Манко Капак был просто человеком, который ни откуда не приходил, а дошёл до правильного устройства общества сам, тогда он тем более велик и заслуживает божественных почестей, ведь законы, по которым мы построили наше общество, сделали народы Тавантисуйю счастливыми, и этого никто не опровергнет.
— Складно говоришь, однако согласиться я с тобой не могу.
— Знаю, что не можешь, и даже могу объяснить почему.
— Почему же?
— Потому что мы по-разному относимся к истине. Наши предки не знали мореходства, не знали о далёких землях за океаном, и потому они думали, что Земля плоская, мы же теперь знаем, что она круглая, но для нас обнаружить это не было трагедией, потому что мы никогда не считали, что знаем всё. Для вас же, я слышал, было по-настоящему тяжело принять то, что противоречит изложенному в вашем Священном Писании. Я знаю, что у вас могут даже пытать и убивать за то, что кто-то что-то неправильно подумал и неосторожно высказал.
— Конечно, казни людей мне и самому не по душе. И невинные порой страдают. Но не думай, что еретиков сжигали исключительно за истину. Нет, большинство их заблуждалось и вводило в заблуждение других.
— Не знаю. Может, они и вправду заблуждались, но разве заблуждение — преступление? Не понимаю, отчего вы, христиане, так черствы? Разве вас не охватывает ужас при мысли о корчащейся в пламени человеческой плоти?
— Но разве у вас не казнят преступников?
— Одно дело — казнить того, кто сам готов отнять жизнь у других. Я не знаю, какие именно мысли высказывают у вас еретики, но вряд ли у большинства из них было намерение отнять у кого-то жизнь. Я знаю, что во время Великой Войны на оккупированных территориях священники жгли наших амаута и даже наши книги, говоря, что они губят души. И ведь они даже не могли прочитать наши книги, так как не знали нашего языка, но уверяли, что они почему-то опасны для души. Я не могу понять этого.
— Однако у вас тоже казнят далеко не только убийц. У вас почти за любое преступление казнят! Да, у нас тоже карают, к примеру, воров и насильников, но всё-таки то, что им сохраняют жизнь, даёт им возможность покаяться и тем самым спасти свои души.
