Приключения Звездного Волка

Я с облегчением утер со лба пот — оставалась, по-видимому, совсем уже сущая мелочь.

— Ну а теперь, — удовлетворенно покрутил седой лысиной пэр, — поставьте свои подписи и троекратно облобызайтесь во имя будущей крепкой семьи, а после обменяйтесь кольцами и портупеями верности. Ключи от замкЛв получите вместе с контрольной простыней. (О провинция!..)

— Где расписаться, пэр?

— Секундочку, сэр. — Он раскрыл огромный гроссбух записи актов гражданского благосостояния и ткнул пальцем: — Здесь, сэр!

— Минуточку, пэр! — Я рыцарски подтолкнул к гроссбуху Марию-Терезию, и она, запутавшись в фате, сперва чуть не упала, а затем взяла в руки перо.

И вдруг...

— Стойте! — раздался истошный женский вопль.

Все стали, и к нам, распихивая гостей, подбежала высокая, красивая, чуть пожилая женщина.

— Ну вот, я все-таки прилетела, доченька! — переведя дух, выпалила она и расцеловала во все щеки сначала Марию-Терезию, а потом и меня. Мне она сразу понравилась — тем, что была очень похожа на мою дорогую Маму.

Пожелав нам, суженым, счастья и кучу детей, Мама-два присоединилась к остальным гостям. Сэр пэр снова игриво ткнул пальцем:

— Здесь, пока еще мисс!

И вдруг...

— Стойте! — раздался еще один истошный женский вопль.

И все стали, а я облегченно вздохнул, и к нам, распихивая гостей, подбежала еще одна высокая, красивая, чуть пожилая женщина.

— Ну вот, я все-таки прилетела, сынок! — переведя дух, выпалила она и расцеловала во все щеки сначала меня, а потом и Марию-Терезию. По глазам любимой я тотчас же догадался, что Мама ей сразу понравилась, — видимо, тем, что была очень похожа на ее дорогую Маму.

Пожелав нам, суженым, счастья и кучу детей, Мама присоединилась к остальным гостям. Сэр пэр в третий раз куда-то игриво ткнул пальцем:

— Здесь...

И тогда...

— Стойте! — раздался в зале третий, но совсем на этот раз не истошный, а совершенно спокойный женский голос. И все присутствовавшие на церемонии в третий раз как гуси вытянули шеи, а я... я задрожал...

Да, друзья, я задрожал, а Мамы... Мамы, моя и Марии-Терезина, вдруг снова исторгнули из себя чуть ли не истерический, единый истошный вопль:

— БА-А-БУ-У-ШКА-А-А!!!...

Да, братья, это была она, белокурая ночная фея моих беспробудных Морфеевых снов... И я, я задрожал еще сильнее, потому что подумал вдруг, что, во-первых, кажется, абсолютно ничего не понимаю, а во-вторых — что добром это дело не кончится. Бабушка?! Да какая же она и кому, к дьяволу, бабушка?..

— Бабушка-а-а!.. — дружно ревели наши с Марией-Терезией матери и внезапно как сумасшедшие кинулись к фее, которая по виду, честное слово, сама годилась им во внучки. И она — представляете! — она обнимала их, целовала в лобики (почему-то особенно горячо мою Маму) и ласково при том приговаривала:

— Ах, Мария-Луиза-Жозефина! Ах, Мария-София-Амалия! Как давно я не видела вас, крошки мои!.. О Мария-София-Амалия, значит, ты все-таки не погибла тогда под обломками того ужасного кораблекрушения?

— Нет, бабушка, — счастливо всхлипывала моя в обычных условиях такая всегда твердокаменная и практически железобетонная Мама. — В результате того ужасного кораблекрушения меня просто занесло на другую планету, и потому мне пришлось вырасти там круглой сиротой...

— А как же другие наши? — настойчиво вопрошала фея Маму Марии-Терезии. — Как же Мария-Христина? А проказница Мария-Казимира? А малышка Мария да Глория? Здоровы ли? Живы ль?

— Здоровы, бабушка! — захлебывалась слезами Мария-Луиза-Жозефина. — Живы!

— Сестра!.. — как относительно легко подраненные утки вскрикнули внезапно моя и Марии-Терезина матери и горячо бросились друг к другу на груди. А я стоял и уже вполне определенно чуял, что дело дрянь, тем более что, продолжая поглаживать по головкам мою и Марии-Терезину мать, фея ни на миг не спускала с меня своего как обычно прекрасного, но сегодня почему-то еще вдобавок и какого-то тяжелого, философского взгляда.

Бр-р-р!! — я невольно поёжился, и тревога эта тут же автоматически передалась Марии-Терезии.

— Что ты, родной? — шепотом спросила меня Мария-Терезия.

— Ничего, родная, — аналогичным шепотом ответил ей я и, деланно равнодушно зевнув, заметил: — Так это, слышь, выходит, наши матери — сестры?

Тонкие крылья носа Марии-Терезии затрепетали как на ветру.

— Тебя это не радует, милый?!

— А тебя? — резонно парировал я. — Тебя, по-твоему, это радует?

— Ну-у, не знаю, — робко пожала она своими плечами. — С одной стороны, конечно...

— С одной стороны, конечно, я обрел нынче тетю, которой у меня никогда не было, пожалуй даже — нескольких теть, — довольно раздраженно огрызнулся я. — Но с другой... С другой, я, похоже, весьма успешно теряю сейчас жену!

— Но милый! — почти простонала Мария-Терезия. — По-моему, быть кузенами не зазорно, и... О, я, кажется, понимаю, чего ты боишься! Однако ведь кровнородственные браки на Земле кое-где до сих пор еще встречаются...

— Да-да, — со знанием дела печально кивнул я. — Разумеется, на Борнео, между орангутангами.

— Что ты хочешь этим сказать?! — Голос Марии-Терезии мелко задребезжал как хрустальный графинчик.

— Ничего, — приугрюмился я. — Просто выходит, не зря я еще в детстве путал инцест с суицидом. Да, это — перст судьбы...

— Ой, бабушка! — ахнули вдруг в один голос наши любимые матери. — Но почему... почему ты... такая?..

— Молодая? — весело тряхнула головой бабушка. — Да, детки, такой вы меня еще — или уже — не видели!

— Мы видели тебя, но уже не такой, — подтвердила одна чья-то мать. — Когда ты погибла под обломками того ужасного кораблекрушения...

В зале на миг воцарилась гнетущая тишина.

— Да, я погибла тогда, — вздохнула тяжело бабушка, едва ли не прожигая меня насквозь своим философским взглядом. — Под обломками... — Однако голос ее тут же снова окреп. — Да, я погибла тогда, детки мои, но мятежная душа моя не могла примириться с такой позорной несправедливостью жестокого рока и по азимуту вернулась сюда, в наш родовой замок. Правда, через год здесь почему-то появились новые хозяева, которые вскорости не оставили в замке камня на камне от следов многовекового пребывания тут нашей семьи... От всех следов, — помолчав, добавила бабушка, — кроме одного... Моего... моего маленького портрета, сделанного в день конфирмации, в оправленной бриллиантиками золотой рамочке. Нет-нет, вандалы, конечно же, не пощадили бы и портрет, но бриллиантики из рамочки не выламывались, а выбросить его вместе с бриллиантиками им было жалко... И потому портрет всё же остался в замке.

— Так, значит... ты... мертвая?.. — с невольным ужасом еле слышно проговорила моя мать.

— Господи, ну конечно же, мертвая, — улыбнулась бабушка. — Хотя... в каком-то смысле, пожалуй что и живая. Но такая живая я — там. — Она неопределенно повела рукой. — И такой я останусь там навсегда. Но вы, разумеется, спросите, как это я снова смогла попасть к вам, да еще и столь... гм... свежесохранившейся?

— Разумеется... — вся белая от страха пролепетала мать Марии-Терезии. — Спросим...

Бабушка улыбнулась еще добродушнее:

— А всё дело в том, детки, что этот портрет... в определенном смысле не только портрет, но еще и... своего рода машина времени.

— ?!

— Да-да, пожалуйста, но удивляйтесь. Он как бы создает некий канал, через который какой-нибудь предмет... или даже... гм... человек отсюда может, при стечении нескольких благоприятных обстоятельств, попасть... т у д а...

Мария-Терезия тоже побледнела и резко обернулась ко мне. И вот тогда-то, видя, что всё действительно рушится, и изо всех сил пытаясь предотвратить надвигающуюся катастрофу, я...

— Позвольте!!! — как раненый слон вдруг заорал я. — Позвольте, люди добрые! В чем дело? Какая бабушка?! Какие, к чертям собачьим, внучки?! Вы что, все тут с ума посходили? Какая-то наглая самозванка бесцеремонно врывается в этот почти уже мой замок, да еще и грозит помешать моему безоблачному семейному счастью!.. Мама! И вы, Мама! Гости дорогие! Протрите же наконец глаза! Для кого вы развесили тут свои уши? А ну-ка гоните в три шеи эту проклятую аферистку!..

И — дурак! идиот! кретин! — что же я, братцы, наделал!..

— Ах, Людовик-Людовик, — неожиданно скорбно покачала своей юной белокурой головой бабушка. — Честное слово, никогда б не подумала, что ты окажешься такой гнидой... — Она вдруг гордо обвела всех собравшихся решительным взглядом и звонко объявила: — Ну что ж, господа, видит бог, я хотела молчать. Клянусь, я не собиралась нарушать, а тем более разрушать семейное счастье своей правнучки. Но теперь... Теперь я скажу — и скажу всё!

— Бабушка!.. — хором зашипели наши с Марией-Терезией матери. — Бабушка! Ну успокойся же, пожалуйста, бабушка!..

Моя Мама укоризненно посмотрела на меня:

— Немедленно извинись за свое хамство, Людовик! — А Марии-Терезина даже довольно-таки неприязненно поджала губы и прошелестела прямо как гремучая змея:

— Ведите себя прилично, молодой человек! И вообще, ваше счастье, что с нами нет уже нашего дорогого дедушки! Уж он бы задал вам, сопляк! Он бы вам показал! Да если хотите знать, наш дедушка...

— Де-едушка?! — загремела бабушка. — Дедушка?.. Ая-яй, Мария-Луиза-Жозефина, разве не я учила тебя, что врать нехорошо? А ну-ка, дети, скажите-ка, только честно, видели ли вы хоть когда-нибудь своего любимого дедушку?

Моя Мама заметно смутилась, а тетя Мария-Луиза-Жозефина едва слышно процедила сквозь зубы:

— Господи, да ты же сама отлично знаешь, что нет. Маменька нам сперва говорила, что его вообще никогда не было, но потом как-то обмолвилась, что, по-видимому, все ж таки был, однако этот прискорбный факт является, пожалуй, самым позорным пятном на твоей во всем остальном кристально чистой, бабушка, биографии...

— Действительно, самым позорным... — Бабушка недобро усмехнулась и грозно обвела всех невольно подавленных ею присутствующих сумеречным взглядом. А потом... потом, други, она медленно подняла правую руку и направила свой указующий перст прямо мне в грудь: — Вот он ваш дедушка, девки! Вот тот мерзавец, который в конечном итоге подарил всем вам жизнь и одновременно сделал меня самой не только счастливой, но и несчастной бабушкой всех времен и народов!

И тогда...

— Не-е-ет!.. — прорезал скорбную тишину зала крик точно простреленной навылет волчицы. — Не-е-ет! Не ве-рю-у-у!..

Увы, так могла кричать только одна женщина в мире — бедная Мария-Терезия.

Бабушка тяжело вздохнула, и ее тугая белая грудь высоко завздымалася от волнения.

— Да, дитя мое, да. Увы, но всё это так... Конечно, теперь-то мне и самой противно, что я якшалась с подобным поганцем, но тогда... Тогда он почему-то вдруг показался мне лучом света в темном царстве, и я даже называла его 'мой маленький сказочный принц'... А он, он, гад, благодаря тому злополучному портрету, коварно пронзил сперва время, а потом и меня самое, и делал это, несчастная ты моя голубка, с поистине завидной периодичностью и постоянством вплоть до сего самого дня!

— Не верю-у-у-у!... — захлебывалась Мария-Терезия.

— А ты верь, детка, верь! — Голос задрожал и у бабушки. — Ведь вера это последнее, что остается у человека в жизни... Я понимаю твои чувства и ощущения — этот мерзавец и меня называл своей единственной, неповторимой и уникальной Марией-Аннунциатой-Каролиной и в то же, то есть, не в то же, а уже в твое время, но в каком-то смысле всё равно одновременно, — фактически спал и с тобой... И кстати, — горестно добавила Мария-Аннунциата-Каролина, — у меня, между прочим, имеется свидетель.

Я схватился за голову:

— Какой еще, к чёрту, свидетель?!

— Самый что ни на есть неподкупный и объективный. Бабушка! — заорала бабушка. — Подь-ка сюды, милая!

И от дальней малахитовой колонны медленно отделилась одинокая тощая фигура, с головы до ног закутанная в мрачный балахон.

— Подь сюды, бабушка, — повторила бабушка, и фигура, прихрамывая, приблизилась, остановилась возле Марии-Аннунциаты-Каролины и... стащила с головы капюшон.

...Миллион спиралеобразных метагалактик и сорок одна трапециевидная вселенная!!!

Передо мной стояло чудовище... С обтянутого желтой кожей как барабан черепа ниспадали жидкие пряди седых спутанных полуистлевших волос. Пустые бельма таращились на меня двусмысленным взглядом, из гнилостного рта капала зловонная слюна, и оттуда же рос клык, тот самый острый длинный клык, который когда-то, охваченный страстью и томимый любовью, я фактически поцеловал... Чудище было завернуто до подбородка в грязно-серый саван, и наружу торчали только сморщенные костлявые пятки с большими, шишковатыми как у верблюда мозолями... Меня замутило, но...

— Знакомьтесь, это моя бабушка, — сказала бабушка. — Как видите, она не столь хорошо сохранилась, но поверьте, тому были весьма веские причины. Клыка прошу не бояться — бабушка не вампир, просто у нее до сих пор почему-то растет зуб мудрости.

Однако некоторые особо слабонервные зрители начали потихоньку пятиться к выходу.

— Да не пугайтесь же, люди! — крикнула им Мария-Аннунциата-Каролина. — Бабушка не кусается! А привела я ее сюда только на всякий случай, и вот видите — бабушка пригодилась. Ну а теперь скажи-ка нам, дорогая донна Мария-Эстебания-Флора-и-Вальдес, встречала ли ты когда раньше этого гнусного человека?

Все замерли, а донна Мария-Эстебания-Флора-и-Вальдес, уронив на пол с полкило слюны, подло кивнула.

— А при каких таких особо отягчающих вину обстоятельствах ты его встречала? — безжалостно продолжала неумолимая фурия.

Губные щели чёртовой мумии дрогнули, и в зале точно раздался скрип ржавых дверных петель.

— Ссильничать мене, гадюка, хотел... — с трудом пробормотала донна Мария-Эстебания-Флора-и-Вальдес и, подумав, добавила: — А можа, и ссильничал, бусурман... Гляньте, люди добрые, какой бугаяка, рази ж такой отстанеть? Должно быть, по башке, змей, вдарил — ничё не помню, помню тока, что излапал и обсосал всю. — Она со вздохом повернулась к Марии-Аннунциате-Каролине и виновато понурила голову: — Ох, девка, не знаю уж, чё и думать. Кажись, он и твой дед...

— А-а-ахх!.. — Гости отхлынули от меня как от чумного прокаженного, а Мария-Аннунциата-Каролина невозмутимо пояснила:

— Это он среди ночи в туалет попросился. Ну я, конечно же, как всякая женщина, отпустила — так он, скотина, к бабушке полез!

— Да не просился я ни в какой туалет!!! — не своим голосом взвыл я. — Врет она всё! Мама! Тетя!! Сестрица!!! Сэр пэр!..

Увы, ни из кого я не выдавил даже и капли милосердия. Похоже, что все смотрели теперь на меня как на гадкого слизняка, и это лишь потому, что волею злосчастной судьбы я оказался не только любящим сыном, племянником и женихом-кузеном Марии-Софии-Амалии, Марии-Луизы-Жозефины и бедной Марии-Терезии, но еще и их дедушкой, прадедушкой и даже прапрапрадедушкой... А главное...

Только полузавистливо-полусочувственно покрутил головой пэр:

— Ну, вы даете, сэр...

И я...

И я, друзья мои, плюнул на вся и на всех, горемычно махнул рукой и зашагал твердой поступью вон из этого проклятого замка, прочь от этих, таких родных мне и близких, но и теперь одновременно ужасно чужих и далеких от меня людей. И никто не бросился мне вдогонку, не попытался остановить, удержать...