Зверь лютый Книга 28. Приступ

Сходно и с городовыми полками. Позже, в Московской Руси, будут говорить — "выборная рать". В смысле: выбрали лучших, остальные дома остались.

Слабее разница между "домашним" и "выездными" составами в княжеских дружинах. Там ослабевших, заболевших, негожих всегда меньше.

* * *

Глава 557

Осаждающие — лучше. В выучке, вооружении, конях. И это — не очень важно: качества более всего "заточены" для конного боя. А здесь надо на стену лезть. Ежели под тобой лестницу от стены оттолкнут, то... я и не знаю кто целее останется: кто в кольчуге да в шишаке навернётся, или кто в полушубке да меховой шапке сверзится.

— Как-то негусто. И как же вы город брать собирались?

Боголюбский, внимательно слушавший наверняка давно уже ему известный доклад Вратибора, фыркнул и отвернулся.

И на том спасибо. А мог и обругать Ваньку. За то, что втянул князя в такое противное да ещё и безуспешное похождение.

Позор поражения ложится на предводителя. Боголюбскому после Бряхимовской победы — вот только стыда и нахлебаться.

Вратибор сокрушенно покачал головой:

— Сперва, ещё в Вышгороде, думали, что Мстислав добром с города уйдёт, отдаст княжение. По воле всея Руси и князей, братьев его рюриковичей. После Серховицы — поймёт, что не удержать ему Киев. Мириться будет, уйдёт к себе на Волынь. А оно вот как вышло...

Серебряная борода качнулась в сторону лежащей на блюде из-под каши головы покойного князя.

— Мстислав мог, за ради сохранения отцова удела, Киев отдать. Брат его Ярослав — нет. Его Луцк — невелик городок. Да и кияне не дозволят. Мстислав хоть какой, а призванный да признанный. Ярослав... так, от безрыбья. Мда... Пока в городе голод не начнётся — ворот не откроют. На стены лезть — людей покласть.

— А мы тут будем сидеть да зубами щёлкать?! Более потеряем!

"Их самое высокое превосходительство" изрекает прописные истины. Эдак любой с дивана может. А ты конструктив давай, варианты-выходы.

— И какое же ты, государь, имеешь на сей счёт гениальное решение?

Умирать буду — буду веселиться. Что Боголюбский меня в этот момент не загрыз. И да, грозовая защита мне без надобности — меня плат Богородицы громоотводит.

Вратибор, в ожидании страшного, закрыл глаза. Даже и мёртвая голова Жиздора смотрела на меня укоризненно:

— Экий же дурень меня срубил! Разве ж можно Бешеному Катаю... таковы слова... в его нынешнем долгокипении...

Андрей выговаривал мне негромко, неторопливо, без жестикуляции и аффектации, не разбрызгивая слюни, а подбирая грамотные яркие выражения. Фразы были вовсе не одно-двухсловные, типа: "в пзд... нах...", но более приближались к церковным проповедям о райских посмертных наслаждениях. Однако удивительнейшим образом наполнялись кавалерийскими и прочими животноводческими терминами. Многих слов я не знал, но мысль о том, что даже и колодезные ишаки не возьмут меня в компанию крутить колесо, была выпукло доведена до моего сознания.

Боголюбского я не боюсь.

Это не констатация, а аутотренинг. "Не боюсь, не боюсь, не боюсь...".

Повторяя себе эту формулу самовнушения, я расслабился и приступил к наслаждению. К восхищению богатством словарного запаса, изысканностью используемых склонений, включая неизвестные мне по прежней грамматике падежи, числа и времена. Образностью, метафоричностью и парадоксальностью. Картина вечно сексуально неудовлетворённого карася, выпрыгнувшего из проруби и пытающегося на обледенелом склоне залезть на хромую кобылу, как с кавалерийскими целями, так и для продолжения рода... требовала осознания и размышления.

"В зеркале речи часто отражаются обнаженные детородные органы" — в зеркале речи средневекового бывшего комбрига и будущего святомученика отражались не только детородные, но и козлородные, а также яйценосные, икрометательные и навозопроизводящие.

Публика, остававшаяся в зале, прекрасно слышала эти негромкие, но хорошо артикулированные, насыщенные искренними душевными чувствами, речи "верховного". Слова они знали лучше моего, смыслы воспринимали глубже и разностороннее. Поэтому напряжённо потели, беззвучно ахали и потихоньку, "от беды подальше", рассасывались из помещения. Вокруг пустело, свежело и, я бы даже сказал, чистело.

Атмосфера, как во время грозы, наполнялась свежим озоном и запахом недалёких жарко пылающих пожаров.

Мне было хорошо. Тяжёлая усталость бесконечного марша, безысходных дум, поиски выхода в мареве собственной некомпетентности, бои, амуры, интриги, заботы, продуктовые пайки, стёртые спины коней, позиционирование в обществе, "тут играть, тут не играть, тут рыбу заворачивали...", сменились прекрасным, ярким, выразительным повествованием. Обо мне любимом.

Выражение удовольствия столь явно проступало на моём лице, что Андрей вдруг остановился:

— Ты чего?

Я, с чувством искренней благодарности и глубокого восхищения, наклонился к нему и восторженно прошептал:

— Ну ты, брат, мастер! По части русской словесности. Виртуоз. В плане заворачивания и уелбантуривания. Златоуст. В конно-дружинном исполнении. Мне до тебя... как до неба рачки. Спиши слова. А?

И, пока он пытался прожевать свою бороду и своё же, но — недоумение, не меняя лица, просто чуть-чуть убрав из голоса восторг с душевностью, поинтересовался:

— Благочестник про трёх бояр-изменников уже доложил? Которые готовы Киев сдать.

Боголюбский сразу перестал надувать щёки, погладил свой меч Святого Бориса. Дёрнул шеей, резко встал. Окинул меня суровым "государевым" взглядом и, уже уходя, прошипел через плечо:

— Пшли.

Немногие дотерпевшие до этого момента в зале зрители — замерли. Всё очевидно: наглеца ведут на плаху. Пресветлый князь этого, который "медный лоб, оловяный х...", великой чести удостоил: декапитации пред высочайшим взором.

"Покатилась голова с привычной плахи

Любопытным колобком по дороге

Вслед неистово крестили ее монахи

Позабыв что боги их убоги

И катилась голова дальше

Чтобы поглядеть на белый свет

Если встретишь ты ее мальчик

Передавай большой привет".

Сухан, стоявший у дверей, потянул топор из-за пояса, а мой малолетний вестовой Пантелеймон с совершенно ошалевшими глазами всунул в распахнутый рот угол полевой сумки, дабы не закричать от неизбежности... гибели всего.

Пришлось незаметно помахать им ручкой. Типа: всё ок, ребятки, закусывайте.

Я ожидал, по опыту прошлых прогулок с Боголюбским, что он отведёт меня в пытошное подземелье.

"Посеешь поступок — пожнёшь привычку". Привычка образовалась: как с Боголюбским — так променад к палачу.

Увы, поход заставлял князя менять свои привычки и в этой части. Мы поднялись на третий поверх.

Обычно третий этаж в русских теремах — женский. Небольшая комнатка без окон использовалась, видимо, для хранения шуб. Запах... Нет, не нафталин, но что-то функционально похожее. Ощущаешь себя платяной молью, предназначенной на заклание.

Прокопий, вечный слуга Андрея, обмахнул тряпкой стол, без слов спросил — подавать ли чего, без слов получил отрицательный ответ, выскочил за порог и устроился там. Во избежание подслушивания.

Хорошо сработались мужики — понимают друг друга с полувзгляда. Нафига Боголюбскому жена? — Такого уровня душевного взаимопонимания уже не достичь, а просто баб... толпами бегают.

— Сказывай.

Боголюбский, уже совершенно спокойно, уселся за стол, кивнул на место рядом Вратибору. Я с сомнением посмотрел на полуседобородого нач.штаба.

— Ему — верю. Не тяни.

Не тяну. Кратко изложил фрагмент из Никоновской летописи близко к тексту. Чётко поименовал бояр-изменников и князей-приёмников.

Бояре Киевские: Пётр Бориславич, Нестор Жирославич, Яков Дигеневич. Князья: Благочестник, Попрыгунчик, Перепёлка. Искандер? — Ему, по логике, инфа дойдёт в последнюю очередь. А в моём варианте, при участии Андрея в качестве "верховного", может и вообще не попасть.

В двух словах описал план: приступать к крепким местам града, гражане у крепких мест станут... некрепки места небрегом будут... внезапну насуну вси на некрепкое место...

Андрей вопросительно взглянул на Вратибора. Тот пожал плечами и спросил:

— Откуда такие... измыслы?

Я ответил, продолжая улыбаться в лицо Андрею:

— Из свитка. Кожаного.

Вратибор не понял, а Андрей скривился. Как от зубной боли.

Сочувствую. Сам тут накуролесил с побегом Жиздора.

"Верить нельзя никому, а летописцам — тем более".

— Ни Перепёлка, ни Попрыгунчик о подсылах не докладывали?

Вратибор недовольно поморщился. Как великосветская дама при упоминании солдатского сортира.

Прозвища князей используются либо между князьями, либо между боярами. Тут как с матюками в советском обществе: или в чисто мужском, или в чисто женском. В смешанном... непристойно, признак бескультурья. Материться в присутствии дам можно только если они не-дамы: шмары или феминистки.

— Может, спросить их?

— Брата-то, Глеба, спрошу. А вот этих... С вопросцем кланяться да в гляделки подлючие заглядывать...

* * *

Оп-па. А ведь я, похоже, и в этом "рванул ткань истории".

Нет данных о мотивации "бояр-изменников". Они могли быть враждебны лично Жиздору. Летопись парочку таких упоминает. Жиздора — нет, вражда — прошла, изменять — не с чего.

Другой поворот: они могли быть благорасположены к князьям-контактёрам лично. Но враждебны Боголюбскому.

Боголюбский пришёл? — Измена отменяется.

Наконец, они могли предложить свой план Попрыгунчику и Благочестнику. До Перепёлки, возможно, дошло во вторую очередь. Ростиславичи, озлобленные на Боголюбского, могут промолчать. Типа:

— Катай чересчур много об себе возомнил. Вот пусть и бьётся. Головой. Об стену Киевскую.

Со смертью Жиздора опасность для Ростиславичей резко снизилась. С "братцем" Ярославом, а, может, и с Подкидышем, они смогут договориться. Или понадеяться, что договорятся. Боголюбский в великокняжеском венце перестаёт быть "горьким, но необходимым" элементом "светлого будущего".

К экономическим, властным, династическим основаниям добавляется личный: "такой сильный неприязнь чувствую — кушать не могу!".

Проваленный поход — аргумент. Для "освобождения от должности". А лучше — разгром. В котором, ежели бог даст, "ляжет костьми" суздальское войско. С ростовскими, владимирскими, рязанскими, муромскими, новгород-северскими, переяславльскими... полками и дружинами. А хорошо бы — и с их князьями. И — с самим Боголюбским.

Направить их полки на "некрепкие места"... на которых вдруг окажутся самые боеспособные отряды осаждённых... в критический момент ударить в спину... в суматохе боя прирезать Юрьевичей и примкнувших к ним...

Красота! Мечта!

Одним ударом обрубить лишние "ветви древа Рюрикова". "И тут тебя нет, и тут тебя нет...". Прибрать ставшее бесхозным...

Пляши да радуйся.

Измена? — А что? Что-то новенькое? Все князья "измену" "на вкус" пробовали. Ничего, можно жить. Часто — даже лучше, чем без.

Ох, Ванька, ох же и дурак ты!

Знаю — не новость. Но не такого же размера!

Втянуть Боголюбского в это дело. Уговорить лично явиться к Киеву. Сунуть его голову в это кубло... смерте-творящее. Ах-ах, давние страхи-комплексы... Психолог-консультант доморощенный! А у него — инстинкт самосохранения. И куда более глубокое понимание. Людей, реальности.

Да ещё и геройкнул: убил Жиздора.

Я ж так старался, так радовался! Грохну Жиздора — дам "Святой Руси" полтора года мира.

Без подвешенного над головой "топора междоусобной войны" да с таким государем, как Боголюбский, на Руси многое можно изменить. Понаделаю кучу всякого... доброго, разумного, вечного. Покатится "русский паровоз" по "новым рельсам".

Идиот!

Получается совсем наоборот: убрав войну с волынцами, я резко, рывком вытащил в "сегодня" следующую войну — со смоленцами. Что куда хуже, опаснее. В РИ именно эта вражда и приведёт к гибели Боголюбского.

Расчистил врагу поле деятельности.

"И вылезло из-за спины Руси...

Мурло русского князя".

Следующего. Следующих. По древу.

Это ж не люди, Ваня! Это ж система! Итить их феодалить раздроблено!

Там, у Вишенок, я нанёс Боголюбскому смертельный удар: выдернул стержень, на котором держалась вся эта... "коалиция предателей". Всё Карамзин виноват! Со своим "тайным удовольствием". Это же не поход "за" — за Боголюбского. Это поход "против" — против Жиздора. Нет врага — нет союза.

И, естественно, между прежними соратниками должны немедленно начаться разборки. За их — каждого! — собственный интерес.

Насчёт "немедленно"... Попрыгунчик может сразу, едва увидев голову Жиздора, сообразить: всё, Боголюбского надо валить. Благочестнику нужно ночку перед иконой постоять, помолиться. Но они мечом махать не пойдут — прикажут своим людям. Которые вовсе не "автомат Калашникова": тут нажал — тут вылетело. Боярам тоже нужно время. Чтобы осознать приказ, принять его как своё, продумать и согласовать исполнение. Возникает временной лаг. Немного, пару-тройку дней.

Если они за это время сговорятся между собой и с противником, то... имитация приступа перейдёт в резню. Суздальцы завалят рвы своими трупами. Встречный удар в лоб от ворот и одновременно смоленская княжеская дружина... в конном строю, с опущенными копьями, в спину...

Залесские, кто выскочит, побегут по Десне — больше некуда. А там и черниговские вылезут, и новгород-северские передадутся. Олег Матас под любого верховного ляжет — иначе ему в княжестве не усидеть.

Коллеги! Вот это всё, до чего я только сейчас здесь додумался, можно было продумать ещё во Всеволжске. Логика-то очевидная. Только, чтобы до этого додуматься, надо об этом думать. Сел в башне из слоновьих костей и соображай-рассчитывай, пасьянсы раскладывай. Не про пиролиз-электролиз, не про дезинфектанты с урожайностью — вот про это. Только. Потому что ни на что другое сил и времени не хватит.

Местные вятшие так и живут. Им мат.тех.прогресс... Для того "подлые людишки" есть. А у вятших — интриги-измены-политика. Они в этом — "с младых ногтей", на уровне инстинктов. Об этом — каждый час думают, этим — всю жизнь дышат. Интриганство, как и всякое серьёзное дело, требует таланта, школы, практики... И тут — мы, попандопулы. Как баран об новые ворота: и поломаемся, и обгадимся.

И чего делать?

Признать вину и принести извинения? Дать слабину? — Боголюбский такое не простит. Мои советы для него станут... воздуха сотрясение. Значит...?

Моя постоянная здешняя манера: городить несуразности стопочками. Перекрывая одну глупость, ошибку — следующей.

Постоянно перепрыгивая с одной рассыпающейся под ногами "пирамидки событий" на другую, я и остаюсь в живых. Опираясь лишь на толчок, на миг. "Именно он называется жизнь".

Динамика, изменчивость, диалектика... итить их ять. С ускорением.

Извиняться — нельзя.

Раз нельзя, то и не буду.

"Виниться-каяться я не подумаю.

Я предложу, я предложу"

А не пора ли, Ванечка, от попадизма перейти к реализму? От пост-знания, в смысле: от летописей и прочей РИ, перейти к личному опыту, который я нагрёб в АИ? В смысле: в своей жизни после "вляпа".